Венский вальс

Глава пятнадцатая. Пока шумит мотор

Поезд неспешно подходит к Рижскому (то есть, пока еще Виндавскому) вокзалу, паровоз гудит. Резкий толчок и остановка. Все. Можно выходить на перрон.

От вокзала и до Лубянки недалеко, можно дойти минут за сорок, но тащиться с чемоданом не хочется. Да и по статусу уже не положено. А в чем прелесть быть начальником (и немалым), так это в том, что тебе не надо искать такси или извозчика, потому что едва ли не к самому перрону подают машину. Главное, чтобы встречающих оказалось не слишком много. Нормально, если один человек, что проводит тебя до авто, откроет заднюю дверцу, поможет сесть, а сам усядется спереди, как оно и положено. А вот, ежели, встретят трое, оно куда хуже, потому что тебе придется сидеть сзади, между двух чекистов — конвоиров, а на переднее сиденье усядется не охранник, а старший группы захвата. Авось я пока еще не настолько проштрафился, чтобы за мной группу высылать. Шучу.

Меня нынче встречал лишь один, но этого человека я знал в лицо.

— Приветствую, месье Кусто, — улыбнулся Артур Артузов, протягивая мне руку.

— И вам того же, мессир Фраучи, — ответствовал я.

Хотел полюбопытствовать, чего это начальник контрразведки республики встречает равного по положению коллегу, словно простой сотрудник, но решил, что Артур и сам все расскажет. То, что меня станут встречать, я не сомневался, потому что сам телеграмму из Риги отправлял, но Артузова увидеть не ожидал.

— Господа-товарищи, носильщик не нужен? — обратился к нам дюжий дядька в новенькой синей куртке и синей фуражке.

Ишь, а в мой прошлый приезд носильщики выглядели более затрапезно. Видимо, НКПС тоже встал на «новые рельсы». И хотя большой надобности в носильщике не было, но я отдал дядьке свой чемодан.

— И портфельчик ваш могу взять, — обрадовался тот. Верно, не каждый из пассажиров «заграничного» поезда может позволить себе носильщика.

Я только отмахнулся. Портфельчик я уж как-нибудь сам донесу. Я из-за него и его содержимого полночи не спал, караулил. Теперь понимаю, как тяжело приходится дипкурьерам и почему они ездят парами.

— Тебя куда отвезти? — поинтересовался Артур. — Сразу к нам или вначале в НКИД заедешь?

Хороший вопрос. У меня, когда приезжаю в Москву, начинается форменное раздвоение личности. Ладно, что не «разтроение». Вроде, первым дело следует по месту основной службы прибыть, доложиться, а уж потом к Чичерину. Но нынче, если по степени важности брать, то вначале нужно ехать в НКИД. А по предложению немцев об авиасообщениям? Тоже к Чичерину или сразу к Владимиру Ильичу? Впрочем, пусть нарком сам докладывает Предсовнаркома. Он товарища Ленина скорее увидит, да и вообще, в данном случае, не стоит прыгать через голову.

— Сначала в НКИД, — решил я. — Оставлю наркому документы, а уже потом к нам.

Моя бы воля, я бы вначале к себе рванул, в ИНО и начал бы там закручивать гайки на предмет «поставок» в Европу «некачественного материала». Намылил бы шею товарищу Бокию (или Бокия?), а за компанию устроил разнос Трилиссеру, а уже потом сел бы вместе с начальствующим составом отдела и стал бы решать вопрос — а как же нам подготовить сотрудников для работы в посольствах? Впрочем, Бокию бы не пригласил на совещание, потому что меня теперь мучает вопрос — а не специально ли Глеб Иванович отправил в Ригу таких кретинов? Следовало бы доложить о том самому Дзержинскому, но не стану. Как ни крути, но Бокий — мой подчиненный и спрашивать с него должен именно я, а не руководство ВЧК.

Артузов, конечно же, до сих пор не обзавелся ни охраной, ни личным водителем, поэтому он вынужден сам взять мой чемодан и пристраивать его в салон. Хотел пошутить на этот счет, но отвлекся на носильщика.

— Э, гражданин хороший, а что ты мне дал? — возмущался дядька, потряхивая на ладони горсть мелочи.

— И что он тебе дал? — заинтересовался Артузов, ухватывая ладонь носильщика и, принявшись рассматривать монеты. — Ух, тут и французские, и даже германские есть, из новых.

— Да что в кармане было, то и дал, — хмыкнул я. — Сходит в обменник, ему там наши дадут.

Будь я во Франции, знал бы, что следует дать за труды либо пятьдесят сантимов, либо франк. Но раз чемодан один, то франк — многовато. Потому, взял какие-то монетки, и отдал. Мелочь в кармане была разношерстной. В основном, конечно же, французская, но были и немецкие монетки, отчеканенные из алюминия.Очень несерьезные деньги, хотя на них и было написано «двадцать пфеннигов». Даже и непонятно, откуда они оказались в моем кармане, если в Германии рассчитывался бумажками? На сдачу дали? А в Риге, вроде бы, монеток на сдачу не получал[1].

Вспомнил, что в мое время (в восьмидесятые и девяностые) иной раз давали на сдачу болгарскую стотинку, или копейки-двушки-трешки до денежной реформы шестьдесят первого года.

— Давай-ка это добро мне, — решительно заявил Артур, сгребая монеты с ладони носильщика и стряхивая их в карман. Вытащив пару бумажных дензнаков, отдал их дядька. — Держи.

Но щедрость человека в военной форме не обрадовала, а обеспокоила носильщика.

— Э, подождите-ка, гражданин начальник, — отстранил он протянутые бумажки. — Давай-ка лучше мне мелочь, что гражданин пассажир изначально давал. Я человек темный, необразованный, пролетарий от железных дорог, может, ты обмануть меня хочешь, а я за эти монетки больше получу?

— Вот что, дядя с вокзала, — рассердился я на жадность носильщика. Забрав у Артузова бумажки, сунул их в руку «пролетарию с железных дорог». — Бери, пока я добрый, а иначе останешься без работы и пойдешь на биржу труда.

Дядька, окинул нас свирепым взглядом, но рассудив, что с двумя молодыми парнями, один из которых в форме, при кобуре, да еще и с машиной, лучше не связываться, ушел восвояси, бормоча, что опять инвалидов войны обижают и он пойдет жаловаться к Троцкому.

Усаживаясь в машину рядом с Артуром, спросил:

— Ты что, монеты начал коллекционировать?

— Да это я не себе, а дядюшке, — смущенно отозвался Артузов. — Он, как с Каспия вернулся, нумизматикой увлекся. Притащил с собой полпуда турецких монет, персидских, еще каких-то. Вроде, что-то про римские говорил. Сидит, по коробочкам раскладывает, с музейщиками знакомство свел. Очень доволен. Меня попросил, чтобы я ему новые монеты раздобыл — польские там, финские.

У Артура не один дядюшка, но тот, что вернулся с Каспия, мой бывший начальник. Но, как помню, Артузов говорил, что Кедров приболел.

— Как приедем, я карманы выверну, всю мелочь тебе отдам, — пообещал я и спросил: — Как со здоровьем-то у любимого дядюшки? Дмитрий Сергеевич не хочет на службу вернуться?

— Со здоровьем получше, — отозвался Артур. — А про службу я ему говорил, но он в раздумьях.

—Жаль, — вздохнул я. — А я бы ему должность предложил.

— Мы с ним уже разговаривали об этом. Сказал, что резидентом быть откажется. Мол, несолидно, да и не хочет он из России никуда надолго уезжать.

— Я бы ему другое предложил. Помнится, когда он меня из Череповца в Москву вытащил, то вначале на курсы отправил. Я бы лекции Сагадеева напечатал как учебник, и своей бы настольной книгой сделал, не будь они секретными. Сейчас мне такие курсы позарез нужны. Только не для контрразведчиков, а для разведчиков. А товарищ Кедров — идеальная фигура для начальника курсов.

— Нелегалов готовить? — догадался Артур.

— И легальных сотрудников, и нелегальных.

— Я с ним поговорю. — пообещал Артузов. — Начальник курсов подготовки разведчиков — звучит неплохо, да и ему занятие.

— Еще скажи, что ученики, после выполнения заданий, станут ему монетки из-за границы везти. А там еще и антикварка есть. Представь, какая коллекция получится?

— Ну ты змей Володя! — расхохотался Артур. — Не простой змей, а змей-искуситель.

Если увлечение нумизматикой у Кедрова всерьез, то он клюнет. Не зря говорят, что «нумизматика — скрытая форма тихого помешательства». А если по-научному, то это одна из форм «девиантного поведения», но безобидная.

— Ладно, колись, почему лично меня решил встретить? — поинтересовался я.

— А просто, если по дружбе?

— Артур Христианович, ты же по крови швейцарец. Стало быть — европеец, рационалист до мозга костей. Дружба дружбой, но не поперся бы ты меня встречать, потому что дел много. Да и везешь ты меня какими-то козьими тропами.

Козьими не козьими, но Артузов уже давно бы привез меня в НКИД, что расположился неподалеку от нашей конторы.

— Ишь, очередной «аксенизм» — везти козьими тропами... А дел много, ты прав, — не стал спорить Артур. Покосившись на меня, спросил. — Ты в шифрограмме указывал, что на горизонте появился Савинков?

— Указывал, но не уверен, что это он. Нужно поначалу установить, точно ли он.

— А что потом, если установишь?

Правильный вопрос задал товарищ Артузов. Мне тоже хочется знать, что мне потом с Борисом Викторовичем делать? Но ответил:

— Если установим, что это именно Савинков, стану думать. Но скорее всего — поищу способ ликвидации.

— У меня другая идея, — сказал Артузов. — Нам бы, этого субчика живым взять, чтобы его в Россию заманить. И рассказать может многое, и вообще, с точки зрения идеологии и классовой борьбы полезно, если признает, что бороться с Советской властью бессмысленно.

Так, началось. Похоже, что Артузов задумал-таки операцию «Трест». Или «Синдикат»? Впрочем, название не существенно, это что-то из формы монополий. Что там у нас? Картель, синдикат, трест. Есть еще концерны, но они появятся чуть позже.

— Живым заманить — очень даже неплохо, — хмыкнул я. — Дело за малым — придумать, как Савинкова к нам заманить. Если похищать, а потом в Россию везти — очень долго и хлопотно. А еще очень опасно.

Про то, что в настоящий момент по направлению к Балтийскому морю идет пароход с «ценным грузом» говорить не стал. Если Артуру положено, он про то знает, а нет, так лучше не знать.

Выкручивая баранку и поглядывая по сторонам, чтобы под колеса не ринулся пешеход, прущий поперек улицы, Артузов спросил:

— Ты сам-то бы что придумал?

— Так ничего и придумывать не нужно, — пожал я плечами. — Есть опыт похищения герцога Энгиенского, есть опыт времен Александра Третьего. Арестовать любовницу Савинкова, послать Борису Викторовичу письмо — пусть приезжает на выручку. Правда, любовницы у Савинкова нет, арестовывать некого. У него главная любовь — политика, а страсть — свержение Советской власти. Значит, нужно его зазвать, чтобы свергать нашу власть. И главное, чтобы он поверил, что внутри страны существует такая сила, что может большевиков свергнуть. Амбиции у гражданина эсера непомерные. Он же не рядовым сотрудником хочет стать, а руководителем. А тут, как в басне Крылова — мол, голубчик, как ты хорош! Приходи, направь нас сирых и убогих! Логично?

— Вполне, — согласился Артур, потом полюбопытствовал.— А опыт Александра при чем?

— При Александре Александровиче с народовольцами и прочими террористами покончили просто — внедряли во все молодежные организации агентуру, смотрели, какая из них на террор решится, вот и все. А иной раз, чтобы террористов вычислить, жандармерия собственную организацию создавала. Как я полагаю, ты создаешь антисоветскую организацию, в которую должны входить военные, чекисты, советские чиновники. Так?

— Так, — кивнул Артузов. Переведя на меня взгляд, спросил: — Ты меня поддержишь, если я Феликсу Эдмундовичу такую идею подскажу?

А я-то думал, что Дзержинский уже в курсе и что он уже дал «добро» на создание «Синдиката» или «Треста».

— Поддержу, — кивнул я и полюбопытствовал. — А почему ты сам начальнику не скажешь?

— Опасаюсь, что Председатель может меня и не поддержать. Вдруг скажет, что создание псевдоподпольной организации — это провокация. Мы так не работаем.

Вот как? А что, Артузов не знает про «заговор послов» и про то, что латышей, обещавших Локкарту и прочим иноземным послам, устроить переворот и сместить Ленина, отправил именно Дзержинский? Понимаю, что летом восемнадцатого года Артур находился в другом месте, но земля слухом полнится. Или опять историки врут и заговор раскрыли случайно, потому что латыши оказались людьми честными и порядочными?

— А кроме меня некому начальника убедить? — хмыкнул я.

— А ты у нас числишься образцом добродетели и порядочности, — усмехнулся Артур. — Не пьешь, с подозрительными женщинами не связываешься. Кого другого уже бы обвинили, что он миллионы ворует, а на тебя даже Зиновьев с Троцким не нападают, хотя и терпеть не могут. Не помню, кто про тебя сказал — мол, честный до дури.

Артузов промолчал, что прекрасно осведомлен, как «образец добродетели» вместе с Танюшкой использовали его же письменный стол не по назначению. Знал, но не захотел трогать больную для меня тему.

— А честным быть выгоднее, — сказал я. — Замолвлю я за тебя словечко перед товарищем Дзержинским, а еще и мне бы в этой организации местечко найти.

— А вот тут, Володя, как ты сам иногда говоришь — хрен тебе от Советской власти! Тебя расшифровывать нельзя. У тебя в Париже работа кипит, недавно, благодаря тебе, «крота» в штабе Фрунзе раскрыли.

Ого. Значит, не пропали труды Светланы Николаевны.

— А вот здесь надо благодарность товарищу Светлане Николаевне Прохоровой, по мужу Исаковой высказать.

— Выскажем, — кивнул Артур. — И даже именными часами от Председателя ВЧК наградим.

— А по организации, постараемся Феликса Эдмундовича убедить. Но думаю, он против не будет, — решил-таки я, потом спросил. — Помнишь некого Зуева? — Хотел добавить, что это тот Зуев, который английским шпионом прикидывается, хотя он на самом-то деле польский, но Артузов меня перебил:

— Помню такого. Поляки уже его в список включили на обмен. Сидит во внутренней тюрьме, вместе с остальными. Но у нас к Польше много вопросов. Они нам еще за расстрел «Красного креста» не ответили.

Что да, то да. Сам я об этом инциденте слышал, но подробностей не знаю. Известно только, что в восемнадцатом году поляки расстреляли наших товарищей, действовавших под флагом «Красного креста» и направленных для обмена русских военнопленных и оказания помощи раненым. Как водится, польские власти все списали на неизвестную банду.

— Англичане его очень хотят заполучить, — сообщил я. — Уже меня слегка шантажировали — дескать, знаем, кто вы такой, но пока молчим. Ты в курсе?

— В курсе, — кивнул Артур. — Феликс Эдмундович мне шифровку показывал. Потом все вместе обсудим. Может, даже есть смысл тебе окончательно в РСФСР вернуться, чтобы не рисковать. Кстати, книгу, что ты заказывал, из Архангельска привезли.

Хорошо, что привезли. Теперь у меня, помимо компромата на самого Зуева, имеется еще и Библия английского первопечатника Тиндейла. Есть материалы для игры. В крайнем случае, издание можно продать тем же англичанам и затребовать за него хотя бы сто тысяч фунтов. Сумма несусветная, но «Синайский кодекс» в тридцатом году был продан за такую же сумму, а уж за своего-то гуманиста англы дадут не меньше. Если бы речь шла о книге Ивана Федорова, то продавать бы не стал. Грудью бы лег, чтобы она осталась в наших библиотеках. А вот Тиндейла отчего-то не жалко.

— Кстати, из МУРа звонили. Быстров, оперуполномоченный. Сказал, что паренек, которым ты интересовался, с ума сошел. Начал что-то предсказывать...

Я понял, что речь идет о певце с Сухаревского рынка, распевавшего песни из «Бумбараша». Любопытно, что он начал предсказывать?

— А разве его не расстреляли? — удивился я.

— Я таких подробностей не знаю, передаю, что мне сказали, — ответил Артузов. — Если тебе МУР нужен, можем потом заехать, после наркоминдела. Все равно сейчас Председателя на месте нет.

[1] И правильно, что не получал. Монеты в Латвии появятся позже.