Локация: до пробуждения
Подо мной стелился мрачный ночной лес, из которого наконечником гигантской стрелы прямо на север смотрел древний замок, подсвеченный зловещими красными огнями.
Оттуда, снизу, из каменного основания строений поднимался дрожащий воздух, похожий на пар из гигантской кастрюли, в которой варились грешники. Дьявольский чан бурлил. Невидимое миру черное пламя бушевало в самой большой, северной башне, оно билось в стенах, прорывалась через кладку ядовитыми змеиными языками.
Надо мной вилось черное знамя неба, продырявленное пулями созвездий. А с востока грозно надвигались непроницаемые облака, несущие в себе десятки пронырливых молний.
Гроза приближалась. Казалось, вместе с тучами на призрачном коне впереди Дикой охоты, несется разгневанный Тор, чтобы снова со всей силы шарахнуть молотом по замку Вестфалии, дабы обрушить гнев на людей, осмелившихся войти в сговор с лживыми рептилоидными богами.
Уже дохнуло свежестью. Упали первые просыпавшиеся бусины грядущего дождя.
Из замка, вместе со всполохами инфернального пламени, доносились гортанные слова песен, больше похожие на волчий вой и вороний грай. То был призыв.
А потом кто-то отодвинул магическую задвижку над замком. И оттуда, снизу, вырвался ослепительный черный свет. Вернее, это было полное отсутствие света. И оно проникало повсюду. В нем не существовало воздуха. Оно обжигало легкие и глаза. Оно пробило сердце и голову, оно стальной иглой пронзило трепещущее сердце. Тьма вошла в меня, точно нож в масло и рассекла мою жизнь пополам.
Я знал, что мне никогда уже не стать другим. Меня отравили жаждой мести. Я ощутил, как желание убивать вскипело в моей крови, как оно изменило мою суть на молекулярном уровне. Я больше не принадлежал себе!
Я молил, чтобы быстрее подоспела гроза, чтобы молнии ударили в сердце, испепелили бы мое тело до того, как я окончательно превращусь в зверя, алчущего крови! Только огонь небес мог выжечь из меня ту скверну, которую враги выпустили в этот мир.
Увы, но первым на пути тлетворного облака ядовитых испарений оказался именно я. Приняв на себя первый удар, я увидел вселенную глазами вырвавшегося на волю демона тирании. Мрак вокруг меня сгустился, он стал мной.
Я не сразу понял, что закричал. Дико, как раненный зверь.
Я терял себя, растворяясь в ужасе этой ночи.
Но где-то, в самом потайном уголке пылающей, скукоживающейся от боли души, я чувствовал, что все еще противостою рвущимся из-под земных разломов адским чудищам преисподней. Я хотел убить и себя, и этих крылатых порождений ночи и ужаса. Но только адские твари и могли дать мне сил для дальнейшей борьбы. А потом я упал.
Локация: до высадки
Очнулся я внезапно.
В груди болело. Голова раскалывалась. Во рту было так, точно туда нагадили. Только в мозгу не крутилась музыка, не летели обрывки разговоров, как после долгого кутежа. Нет. Внутри меня была бездна. Я ощущал неестественную пустоту в сердце.
Я помнил, как летел, точно ведьма на помеле к горе Блоксберг[1]. И еще я не мог забыть того ужаса, той ширящейся во мне тьмы, что прорвалась в небо Вестфалии прямо подо мной.
Это было дико, но чувство реальности произошедшего не покидало меня.
На самом деле все было не так. Я словно бы помнил две версии прошлого: настоящую и мистическую, иную.
Нас готовили в диверсионной спецшколе под Курском. Мое настоящее имя — Александр, как у Невского, у Пушкина и Блока. Меня выбрали потому, что мои предки жили в Западной Буковине и, хотя мы все знали и польский, и немецкий, и гремучую помесь языков — ридну мову, но думал я всегда на русском. Почему-то именно этому придавалось особое значение.
Мою миссию в тылу врага одобрил Глеб Бокия — самый странный чекист из всех, кто проверял меня в тридцать шестом. Он был небольшим, жилистым, точно взятым от сохи мужичком, но глаза его горели дьявольским огнем. Он был даже не богоборец, а богоубийца. Он прибыл в сопровождении двух громил, сверкающих начищенными сапогами. И он был единственным в штатском, без дурацкой фуражки с синим ободком, почему-то напоминавшим сгинувшие в пламени революции голубые мундиры Третьего Отдела.
А еще в этом Бокие было нечто птичье, хищное. Он смахивал на подрастающего ястребка, кружащего над поляной и высматривающего нас, точно сусликов.
Меня готовили именно как польского офицера, шляхича, который должен был стать видной персоной в сопротивлении.
Нет, никого не волновали амбиции угасающей Речи Посполитой. Более того, Москва уже готова была разорвать белого орла как курицу и разделить Польшу с союзниками немцами. Меня готовили не как лазутчика в Германию. Предполагалось, что я, окольными путями, внедрюсь именно в английскую разведку.
Великобритания всегда была самым коварным врагом!
Пока Гитлер вел «Цветочную войну», присоединяя немецкие земли одну за другой, он не представлял угрозы. Но вот Англия — этот серый кардинал в политике — вела тонкую игру. Островитяне всегда опасны.
Когда Варшава пала, я был ранен. Нашему корпусу целиком не удалось прорваться из Польши, но многие из нас небольшими отрядами ушли: кто на юг, кто на восток. Да, именно так меня и внедрили в Европу. И на меня, действительно, обратили внимание бритты.
В английскую диверсионную школу я попал в изодранном мундире несуществующей к тому времени армии с нашивкой «В.-J. Blazkowicz». Для них я был польским офицером, жаждущим мстить за отчизну до последней капли крови. Наш план сработал.
Две успешные операции в составе диверсионных англо-польских групп принесли мне славу не только стратега-разведчика, но и воина, выходящего живым из любой передряги. Я стал «легендой». Слух о моей неуязвимости достиг ушей сильных мира сего.
За три дня до нашего десантирования в сердце Германии нас принял сам Уинстон Черчилль.
Старик сидел в своем кабинете и курил сигару. Каждого из нас приглашали на собеседование по одному.
Признаюсь, когда я вошел в «святая святых», то поджилки у меня затряслись. Эти умные глаза прожженной политической «лисы» сверлили меня насквозь. Казалось, этот человек все знает, что он использует меня для своей личной игры, потому что двойные и тройные агенты — самые лучшие разведчики в мире.
Черчилль указал на лежащий на столе «Майн кампф»[2]:
— Читали?
— А должен? — я думал лишь о том, как бы себя не выдать.
— Врага нужно знать в лицо! — Черчилль пыхнул сигарой. — Гитлер рвался в Вену за Копьем Судьбы. Евреи и славяне ему нужны для жертвоприношений. Вы же поляк — вас не пожалеют — сразу отправят в крематорий.
— Именно поэтому я не могу остановиться. Я воюю не с человеком, узурпировавшем власть, а с государственной машиной, намотавшей мою родину на свои гусеницы. А Копьем Лонгина когда-то был совершен удар милосердия. Им добили Христа. Такой артефакт может сослужить злую шутку со своим новым хозяином. Укравший копье, от него же и погибнет.
— Позиция достойна уважения! — кивнул головой премьер-министр. — Вы отдаете себе отчет в том, что именно нас интересует?
— Секретные военные разработки! — отрапортовал я. — Все. Даже магические. Немец — человек практичный. Он не станет тратить деньги на то, что не приносит результата.
Черчилль улыбнулся:
— А, признайтесь, вам хочется снова оказаться под бело-красным знаменем, но не под нашим?
— Да! — сказал я и внутренне сжался. Я не знал, что хотели от меня услышать.
— Что ж, идите Блецкевич. — Уинстон подмигнул. — Или кто вы там на самом деле. Пока мы нуждаемся друг в друге.
Я вышел из кабинета весь покрытый холодным потом. Я уж думал, что меня сразу увезут в застенки. Но — на этот раз повезло.
После аудиенции нас собрали всех вместе и отправили на последний инструктаж.
Локация: десантирование
Небо было непроницаемым. Оно походило на разлитые чернила. Размалеванные «Мессершмитты» несколько раз проходили мимо нас на бреющем полете.
Мы плелись ниже радаров, ползли над самой землей. Тихо, пугаясь собственных моторов. Молодчики Люфтваффе и зенитчики, стоящие на рубеже немецкого неба, пропустили нас.
Мы молились, чтобы нас совсем не заметили. Отчаянно хотелось верить, что враги не заманивали нас, чтобы потом одним ударом снести и растоптать своими сапогами. И бог сжалился над нами.
Впереди замелькали благословенные огни.
Приближающийся оплот, твердыня нацисткой империи выглядела вовсе не как неприступная цитадель. Она напоминала наконечник стрелы.
Мне вспомнились слова Черчилля об одержимости Гитлера военными артефактами. Да, именно в таком замке и стоило хранить Копье Судьбы. И даже мифический Грааль, исчезнувший во мраке истории и в водах баварского озера, сейчас, наверняка, был спрятан именно здесь.
Немцы всегда умели выбирать удивительно красивые места для своих замков. Недаром, в каждом немце живет художник. Ведь даже их проклятый фюрер — умел рисовать. Его акварели, если не знать об их авторстве, вполне могли бы украсить стены любого дома. Нам показывали их во время инструктажа.
Вевельсбургский лес темнел под нами напружинившимся зверем. Мне казалось, что он живой, что это не деревья чернеют во мраке, а поднял голову и принюхался сторожевой пес нацистов, их знаменитая овчарка.
Самолет набрал ту минимальную высоту, чтобы у нас успели раскрыться парашюты. После сброса, пилот снова должен был нырнуть к земле и ужом просочиться назад, за пределы этого мифического государства.
— Пора! — раздался приказ.
Люк под нами раскрылся.
Лес поднялся на свои лапы, заурчал. Мне даже показалось, что я чувствую звериный запах.
Мы падали в эту распахнутую пасть ночи один за другим.
Я дернул за кольцо. Оно заело. Запаска — тоже не сработала. Я камнем летел на стремительно приближающийся частокол деревьев.
Надо мной распахнулись черные, трепещущие на ветру цветы парашютов. Похоже, не повезло только мне одному.
А потом я почувствовал это. Из недр земли, не из замка, а из глубинных тоннелей поднималась вверх волна эфира. Я ощутил это как порыв смерча. Это походило на электричество: ничего не видно, но стоит к нему прикоснуться, — и ударит током!
Да, именно это я и ощутил: неведомую электрическую, вполне осязаемую волну, исходящую снизу.
И сразу же боль взорвалась в голове. Видимо, скакнуло давление, потому что я почувствовал, как из носа пошла горячая кровь.
Определенно, немцы что-то придумали, они поставили над своим замком нечто более эффективное, чем радары. Они придумали электромагнитное поле, проходя через которое, мы испытывали не только боль, но и страх.
Да, ощущение было жутким. В эти секунды мне казалось, что смерть лучше полета в этом невидимом облаке.
Рука моя судорожно сжималась и продолжала рвать кольцо. Я никогда не сдаюсь. И если мне суждено погибнуть, то в бою, а не безвольной марионеткой, лижущей следы врагов!
В последний момент, когда надежда на спасение умерла, парашют все-таки раскрылся. И вскоре я зацепился за ветку, которая затрещала, но не сломалась и удержала меня от падения.
Товарищей, конечно же, снесло в сторону. Они приземлись где-то все вместе.
Когда я спустился вниз, снял автомат с предохранителя, уши мне резанул рев мотоциклов. Проклятые нацисты все-таки засекли нас. Возможно, над замком, и правда, есть какой-то магнитный купол, который мы и продырявили. Иначе как еще можно объяснить скорость их появления? Ну, разве, что в нашем штабе был «крот». И нас здесь ждали «тепленькими».
Солдаты глушили двигатели где-то совсем рядом, видимо, на опушке.
Я слышал лай собак. Значит, овчарок они привезли в люльках!
Нет, от такой облавы не уйти. Они знают местность, а я изучал ее лишь по карте.
И все же я побежал. Надежды вырваться из сужающегося нацистского кольца не было, но отчаяние — это удел нытиков и интеллигенции!
Понимая, что фашисты прочесывают лес с собаками, я знал, что таиться бессмысленно. И все же старался бежать так тихо, насколько мог.
Лес во мраке таил ловушки: сухие ветви, трескающие под ногами подобно выстрелам; овраги, укутанные тьмой.
Очередная ветка под ногой хрустнула громче обычного. И тут же, словно черт из табакерки, выскочил темный силуэт. Я готов был поклясться, что у врага были рога. Возможно, он был в средневековом шлеме. Передо мной возник сущий демон и усмехнулся: «Гутен абенд!»[3]
Выстрелить я не успел. Противник оказался проворнее. Он использовал автомат как дубину, точно неандерталец, охотящийся на зверя.
Хрясь! — и я потерял сознание.
Локация: одиночная камера
Пробуждение было мгновенным.
Я помнил и свой полет над замком в теле какой-то птицы, и реальное падение с нераскрывшимся парашютом.
Эта двойственная реальность, налагающаяся друг на друга, сводила с ума. Ясно было, что это сны смешиваются с былью, но понимание этого приходит не сразу. А, кроме того, мозг не верит в эту «кровавую Мери», он не понимает, почему воспоминания скользят друг по другу, но не смешиваются.
Впрочем, думать было некогда.
Я рванулся с кровати, но мое движение сдержали наручники. Это только на плакатах фашисты бывают глупыми и заносчивыми. На самом деле немцы осторожны и до омерзения педантичны. Они всегда выполняют свои гребанные инструкции.
Я попытался выскользнуть из железных клешней, но куда там! Это только в шпионских романах диверсанты не боятся немецкой стали. Освободиться можно, если сам отгрызешь себе руку, словно дикий зверь. В общем, если враг не отстегнет хотя бы одно запястье — побег невозможен!
Но ведь не будут же меня вечно держать на привязи! Они поймали диверсантов — грех таким «уловом» не похвастаться перед окружением Гиммлера.
Наверняка, еще поведут для душеспасительной беседы к эсесовцу уровня не ниже штурмбаннфюрера. И это будет мой единственный шанс.
За приоткрытой решеткой на двери камеры, в которой меня распяли на деревянной кровати, мелькнула синяя вспышка, запахло озоном, точно рядом ударила молния. Боже, они пытают, увеличивая разряды тока!
Словно в подтверждение догадки кто-то дико закричал, сорвал голос в фальцет, а потом внезапно смолк.
— Чертовы янки! Да они же дохнут как мухи! Как таких только в армию берут! Клаус, иди за следующим! — голос фашиста был резким, каркающим.
— Герр доктор, — залебезил подростковый ломающийся баритон, — диверсионная группа была из пяти человек. В резерве у нас остался всего один десантник, да и тот без сознания.
— Что ж ты мне, Клаус, все веселье портишь? Последний, говоришь? Все равно, тащите его сюда. Но без Фридриха в камеру не суйся, понял, малыш?
— Так точно!
— Постой, Клаус! — раздался дребезжащий и безжизненный смех. — Ты не пробовал еще человечины? Не побрезгуй — в остывающей крови живет сила! Последний вон как хорошо прожарился: чуешь запах?
Раздался рвотный звук.
— Великий Вотан! Ну как с вами работать, Клаус? Иди уже отсюда! Весь кабинет мне испачкал.
— Я не специально…
— Кто бы сомневался! Умойся. И ведите уже сюда последнего. Меня сегодня пригласили на ужин. Вино, наверное, греется, устрицы пищат в предвкушении, когда мы их трескать начнем… — доктор то ли пролаял, то ли издал смешок. — Ах, да, Клаус, ты же идейный ариец и вегетарианец — тебе не дано быть богом. Но задерживаться здесь я не собираюсь. Скучно с вами, господа эсесовцы.
Через пару минут засов на моей двери хищно лязгнул. Вошли двое. Один — совсем еще мальчишка: белобрысый и лопоухий. Его восторг на лице был подпорчен выражением добровольческой муки. Видать, этого ребенка только оторвали от дома и от матери.
Второй был громаден и молчалив. Шрам молнией пересекал его лоб на манер скандинавской руны «Зиг», чем немец, видимо, гордился. На шее опасного врага тускло мерцал железный крест.
— Он смотрит! — вздохнул паренек.
Видимо, он не хотел, чтобы я разделил участь своих товарищей. Нет, не был этот угловатый подросток нацистом! Он переживал за меня, он до последнего надеялся, что я так и не пришел в себя.
Мне даже стало жаль его.
— Достань оружие, Клаус! — лениво процедил сквозь зубы гигант. — Сними с предохранителя, взведи курок. И если этот дернется — стреляй. Понял?
Мальчишка преданно мотнул головой. Он все еще надеялся, что сегодня ему никого убивать не придется.
Куда катится мир? Почему воюют дети и женщины? Эх…
Гигант приблизился, перехватил мой взгляд, упавший на наградной кинжал и оскалился:
— Даже не думай.
Расстегнув наручники на левой руке, противник ловким и быстрым движением замкнул замок уже за моей спиной, сцепляя запястья.
Потом пришла очередь ног.
Лязгнули замки, освободившие лодыжки.
Гигант Фридрих следил за мной исподлобья.
И тут в маленькое зарешеченное окно под самым потолком камеры что-то с шумом ударило. Скорее всего это была летучая мышь, но именно эффект неожиданности сыграл мне на руку.
Мальчишка вздрогнул, встрепенулся, словно боялся, что в окно немецкие коммунисты кинут гранату.
Фридрих тоже совершил ошибку, подняв глаза наверх.
Удар коленом в пах, подбородком в лицо, и потом, выбрасывая обе ноги разом — в корпус согнувшегося титана. Нацист изумленно хрюкнул. Он отлетел к противоположной стене, ударился виском о выступающий камень и завалился набок с открытыми стекленеющими глазами.
— Фридрих… — всхлипнул Клаус и попытался нажать на курок. Выстрелить у него не получилось.
— Фридрих, ну где там последний? — голос из-за двери нервно торопил своих приспешников.
Я рывком вскочил на ноги, и в мгновение ока оказался лицом к лицу с мальчишкой: «Бу!»
Клаус отшатнулся и тут же получил удар в пах.
На глаза парня навернулись слезы. «Му-у-ути!»[4] — плаксиво и тихо протянул Клаус, роняя и пистолет, и запасные ключи от моих наручников, сжимая обеими руками свое ушибленное «хозяйство».
Локация: вход в подземелья
Клаус смотрел на меня глазами, полными ужаса. Он лежал в углу связанный, с кляпом во рту.
«Извини, — сказал я мальчишке, — ничего личного. Без видимых побоев тебя, брат Гораций, свои же и расстреляют. Понял?»
Парень мотнул головой. Я занес кулак и резко ударил. Под глазом немца начал наливаться фингал. «Ты теперь у нас совсем красавец! — я мрачно усмехнулся. — Передавай привет маме».
— Фридрих, что вас там так задержало? — раздалось из коридора. — Нужду вы там справляете что ли: бо-о-ольшую такую?
Чтобы не выдать себя, нужно было что-то ответить. Коротко и лаконично, дабы не «спалиться» с акцентом или с тембром голоса.
Мне не пришло в голову ничего, кроме: «Яволь![5]»
За дверью раздалось карканье старческого смеха.
Нужно было спешить. Доктор не должен поднять тревогу, иначе мне — конец! Зажарят, как и моих товарищей, даже имени не спросят.
Я удачно просочился сквозь дверь. Петли не скрипнули.
Эта была настоящая узница. Четыре камеры и связывающий их коридор. Под потолком светила чахоточная одинокая лампочка.
Впереди скрипнули половицы. Там меня уже заждался чокнутый доктор. Что ж, значит: нам туда дорога.
Я сжал трофейный «Вальтер» до боли в костяшках: ну, милый, не подведи!
Две комнаты — справа, две — слева. Шум шагов — в крайней левой. Кто бы сомневался! Слева у нас всегда черти. А эсесовцы все продались Мефистофелю — в этом у меня нет никаких сомнений.
Я толкнул нужную дверь. Раздался предательский скрип.
— Фридрих, это вы? — раздалось старческое ворчание. — Ну ладно, Клаус — его только за смертью да за подарками на Рождество посылать. Но ты, Фри…
Высокий сутулый немец с черной львиной гривой волос повернулся ко мне, и осекся на полуслове. Его нос с горбинкой посередине, похожий на клюв, дернулся вверх.
— Полундра. — тихо, но вполне отчетливо сказал фашист.
— Матросы палубу грызут… — поддержал я фрица. — Руки в гору, осьминога тебе в глотку!
— Этот недочеловек не просто разговаривает, но и еще и шутит! — изумился нацист. — Феноменально!
И тут немец резво метнулся к стене. Я не ожидал от него такой прыти и пальнул.
Нацист нырнул в открывшийся зев потайной двери, и люк за ним мгновенно закрылся. Черт!!!
Я в отчаянии выстрелил в стену, где только что стоял профессор, но пуля оставила лишь вмятину в стене. Дверей там больше не было. Так не может быть! Нет такой технологии!
Или уже есть?
Что теперь делать? Сейчас взвоют сирены и отовсюду, как тараканы, хлынут немцы!
Я огляделся.
Лаборатория, в которой пытали наших десантников, более походила на скотобойню, на отдел по разделке туш.
На столе лежал мертвый Вацлав — посиневший и голый. Провода, покачивающиеся над ним, искрили и сыпали синими разрядами. Причина его смерти была ясна.
Но зачем так жестоко?
На столе, возле умывальника, лежал блокнот в кожаном переплете. Не задумываясь, я сунул его в карман и двинулся к единственной двери, выводящей из темницы. В скважине торчал массивный бронзовый ключ.
На этой двери был рисунок — двенадцати лучевой солярисный знак. Меня кольнуло смутное предчувствие, что это вовсе не путь на свободу, а тайная тропа через подземелья вглубь замка. Что ж, видно, это — судьба. Нам нужно было проникнуть внутрь. И вот теперь, когда мои товарищи заплатили за эту авантюру своими жизнями, у меня не оставалось иного пути.
Я рванул дверь на себя, прыгнул внутрь, кувыркнулся, распластался на полу.
— Вер?![6] — раздался гневный окрик дневального, стоящего под нацистским знаменем.
— Нет, не верю! — насмешливо прошептал я себе под нос и выстрелил немцу, срывающему с плеча автомат, прямо в лоб.
Охранника откинуло к стене.
— Кто? — кричали уже и за следующей дверью. — Стой, пароль!
«На горшке сидел король, — вздохнул я про себя, — тот самый, который Генрих Птицелов[7]».
Сейф-дверь с лязгом отошла. В проеме показался фашист. Глаза его бегали по сторонам, руки тряслись: он явно боялся смерти. Нет, это были не эсэсовцы.
Но воины Абвера не охраняют мистически значимые объекты! Что-то здесь не так!
Я выстрелил, но немец успел отскочить обратно за дверь. «На помощь! — завопил фашист. — Нападение!»
«Как бы тебя заткнуть?» — я чихнул.
На поясе убитого уже мной охранника красовалась связка гранат. А это очень кстати!
Я метнулся к мертвецу, отстегнул гранату, сорвал с нее чеку и швырнул ее в приоткрытую щель сейф-двери.
Как назло, в этот же миг высунулся фриц и получил гранатой по «тыкве».
«Майн гот![8] — изумился немец. — Так воевать не честно!»
«Ты не гот, ты гад!» — подумал я и занес руку со второй гранатой.
Но фашист оказался подлым. С криком: «Фюрер велел делиться!» — охранник вернул мне «подарок».
Я успел лишь упасть на пол, как раздался взрыв.
— Ага! — торжествующе закричал немец, снова высунувший свой веснушчатый нос из-за приоткрытой двери. — Не делай другому того, чего не хочешь получить сам!
Фашист возвышался надо мной с видом триумфатора. Господи, как же гордыня оглупляет!
Я схватил врага за дуло автомата, рывком поднялся на ноги, залепил немцу в ухо хук правой. Самодовольную улыбку стерло с вражеского лица:
— Что ж ты, не упокоишься никак?! — закричал солдат. — Сдохни, гнида! Сдохни!!!
Он принялся лупить меня кулаками: тяжелыми, мозолистыми, явно крестьянскими.
Первым же ударом он разбил мне нос и губу. Вторым рассек бровь. Я почувствовал привкус крови. Ох, и разозлился я! Этот мужлан, явно, даже не член их гребанной партии, что ж он такой идейный?
Первая волна ярости схлынула с нас обоих. Немец вдруг осознал, что сглупил, он потянулся к наградному ножу, болтающемуся на поясе.
Так вот почему фриц такой драчливый — такие кинжалы простым солдатам не раздавали. На пальце мелькнуло серебряное кольцо. «Ряженный!» — теперь все стало на свои места. Этот объект настолько засекречен, что охраняют его эсесовцы, переодетые в полевую форму именно для отвода любопытных глаз.
Я сильнее сжал дуло вражеского автомата, готовясь использовать его, как дубину. Ни на что другое просто не оставалось времени. Отвлекись на мгновение, чтобы правильно перехватить оружие — и ты уже мертв.
Соперник выхватил клинок, сделал выпад. Я отбил кинжал автоматом.
— Мистер шпион лорд? — удивился немец.
Вот же всезнайка! Он уловил, что я парировал выпад, как на тренировке по фехтованию. Так хотелось сказать в эту гнусную рожу: «О, йя, ия, их бин русишен граф Лев Толстой!»[9]. Но ведь именно к этому меня и подводит соперник: к ослаблению внимания.
Вместо благородного туше автоматом я совершил подлый пинок. Но ряженый эсесовец тоже был не лыком шит. Он так подпрыгнул, что мой удар не достиг цели. Более того, немец совершил выпад, и острие ножа чиркнуло меня по щеке. Будь чуть точнее удар — и я был бы без глаза!
Я перехватил свободной рукой вражеское запястье, удерживая его кулак с кинжалом, и прикладом автомата исхитрился ударить немца в висок.
Взгляд врага затуманился, но он все еще стоял.
И тут в открытую сейф-дверь выскочил еще автоматчик. Увидев меня, он нажал на курок. Короткая трель вспорола воздух потайной комнаты. Я отпрыгнул за теряющего сознание фашиста и метнулся на пол.
Враг, которого я огрел прикладом, еще пару секунд стоял покачиваясь. Казалось, он сейчас развернется, подмигнет и засмеется: «Немецкая армия самая непобедимая, потому что мы — бессмертные!»
Наверное, это же ощутил и второй нацист. Он ойкнул, и высадил оставшиеся патроны в своего товарища. Мне на мгновение показалось, что сделал он это вовсе не с перепугу. Похоже, этот «хлыщ» сталкивался уже где-то с живучими тварями в облике людей. Меня охватило нехорошее предчувствие, что скоро я и сам увижу живых мертвецов.
Впрочем, паника врага была мне только на руку. Я передернул затвор трофейного «Шмайссера МП-28», и выстрелил. Попал.
Перепуганный нацист застыл, а потом рухнул вниз лицом прямо в приоткрытый проем.
Вновь влетевший третий фашист, споткнулся об своего друга, матюгнулся и метнулся обратно в распахнутую бронированную дверь. Если он ее закроет изнутри, то отсюда уже не выбраться!
Мой взгляд скользнул по полу. Вон ждут меня те две гранаты, которые я сам же обронил во время взрыва.
А там, за сейф-дверями, уже мчался еще один охранник и как дебил орал на весь коридор: «Кто?!!»
«Странно, — подумал я, — неужели Гиммлер не учил своих питомцев подкрадываться тихо?»
В поведении фашистов был какой-то подвох, в нем сквозило что-то неестественное. Чудилось, будто бы сознанием фрицев управляли извне. Словно есть у них матка, как у пчел, которую они, трутни-эсесовцы сейчас героически, вопреки инстинкту самосохранения, защищают.
Дверь начала плавно закрываться. Я рванул разом две чеки и швырнул в проем последние гранаты.
Рвануло так, что заложило уши.
Мимо меня что-то пролетело, смачно врезалось в стену, наверное, в парадный портрет Гитлера. Я этого не видел, но мне этого очень хотелось.
Я ждал.
Закрывающиеся двери столкнулись с преградой. Похоже, тело погибшего мешало их дальнейшему ходу. Еще немного и стальная громадина перемелет кости трупу и закроет выход навсегда!
Эх, была — не была! Я вскочил и метнулся в сужающийся проем. Еле успел — и за спиной со скрежетом закрылся проклятый люк.
Я оказался отрезанным от темницы. Передо мной стелился хорошо освещенный коридор.
Под ногами оказались два разорванных человеческих тела. Из них сочилась кровь. Пахло канализацией. Наверное, это был запах разорванного кишечника и не переварившейся пищи. При мне еще ни разу так людей не разрывало.
Я торопливо шагнул вперед.
В нишах вдоль стены стояли латы рыцарей. Я еще подумал, что обладатели доспехов все ниже меня ростом. Наверное, раньше люди были меньше.
Спасаясь от запаха, я нырнул в первую же дубовую дверь, на которой не было ни врезного, ни навесного замка.
Войдя, я оторопел. Спиной ко мне стоял нацист в белом кителе. Он склонился над столом и что-то разглядывал, видать, план наступления. Меня поразило, как можно было не услышать грохот двойного взрыва.
Я не стал приближаться, просто выстрелил врагу в голову, но промазал. Немец отскочил от стола, выхватил свой «Вальтер П-38» и пальнул в стену. Стрелок из него был никакой.
Я выпустил очередь из «Шмайссера». Немца откинуло назад. Враг остался лежать на полу в неестественной позе.
Я подбежал к фашисту. С офицера слетела фуражка, и сквозь пряди волос выбивался странный костяной нарост, более всего похожий на тщательно спиленный рог.
Да что здесь творится?
Присмотревшись, я различил в левом ухе наушник. Вероятно, он играл роль слухового аппарата и был неисправен. Только глухотой и можно объяснить поведение немца.
И все же, почему эсесовцы появляются по одному, а не десятками? Странно. Словно кто-то расставляет солдатиков, дабы поиграть со мной «в войнушку» и выпускает противников в строгом порядке, дабы у меня был шанс выжить.
Да, это напоминало шахматную игру с самим дьяволом. Мне дадут дойти до конца, а потом прикончат, чтобы я не мог никому об этом рассказать!
Я помотал головой, чтобы разогнать несвоевременные мысли.
Это безумие отправлять на смерть своих солдат одного за другим, чтобы получить наслаждение от зрелища этих своеобразных гладиаторских боев.
Но, с другой стороны, бесноватый австриец, и впрямь, смахивает на сумасшедшего Нерона, поджигающего со всех сторон Рим, дабы его посетило вдохновение.
А еще немцы вели опыты по созданию супер-солдата. Возможно, эти охранники — дефектные плоды этих экспериментов. От них вроде бы и избавиться жалко, а так, наблюдая за их поведением из закрытого бункера, можно понять ошибку в расчетах.
Наверное, попадая в места скопления безумцев, начинаешь думать, как сумасшедший. Возможно, аномальность мышления передается по воздуху как споры грибов или бактерии.
Я подобрал офицерский «Вальтер» и сунул его в карман.
Оглядев комнату, метнулся к окну, но оно было наглухо забито ставнями снаружи. На подоконнике из узких щелей между стеклами и рамами насыпалась земля.
Мы, точно, находились под фундаментом замка. И окна эти — они лишь для декорации, для психологического комфорта — бутафория. Возможно, это средство от клаустрофобии.
Наверное, люди, долгое время работающие под землей или в подводках, испытывают необратимые изменения в психике. И создание видимости наземного антуража на какое-то время затормаживает страх.
Фашисты не зря окопались здесь, как кроты, попробуй их тут достань!
Я нервно прошелся по комнатушке. Страстно хотелось курить.
Офицер в белом кителе, наверняка, таскал в штанах кисет с табаком. Более того, поверженный враг не выглядел бедным. У него могли оказаться и настоящие папиросы или даже сигареты.
Обыскивать мертвеца было противно. Никогда не занимался мародерством. Но сейчас меня словно тянуло к этому рогатому нацисту.
Поколебавшись, я склонился над мертвецом.
И тут над головой просвистели пули. Я поднял голову и увидел сразу двоих с автоматами. На сей раз, словно услышав мои мысли, эсесовцы явились группой, и бесшумно, не выкрикивая всякие глупости, выдавая тем самым свое приближение.
Как я, вообще, мог предположить, что замок охраняют недоделанные солдаты-роботы с одной извилиной в мозгу? Нет, это не воскресшие мертвецы, не зомби, поднятые из тесных могилок обрядами таинственного вуду!
Наверное, я схватил дозу облучения во время десантирования. И здесь, в темницах, точно, распыляют газы, отравляющие сознание, заставляющие галлюцинировать.
Немцы любят яды. У каждого эсесовца в воротнике зашита капсула с цианистым калием. Здесь, точно, какой-то газ. Только фашистам привили сыворотку-антидот, а я оказался в роли добровольной лабораторной крысы.
Черт! А ведь похоже на то!
Когда профессор исчез, оставив меня одного, я мог бы догадаться, что все это — иллюзия!
Следующая пуля пробила мне череп.
Начищенные сапоги остановились возле моих глаз.
ПЕРЕЗАГРУЗКА
Сапоги на уровне глаз. Они блестят, точно их начистили секунду назад.
Я чувствую боль. Затылок и шея немеют. Пошевелиться не могу. Язык не ворочается. Неужели меня разбил паралич? Лучше смерть, чем такая жизнь!
Я закрываю глаза. Пусть думают, что я мертв.
Сейчас явятся стервятники и утащат меня в крематорий или в братскую могилу. Недолго осталось мучиться. Лишь бы им не пришло в голову проверить мой пульс. Чокнутая немецкая профессура экспериментирует лишь со здоровым населением. Хочется верить, что смерть не заставит себя долго ждать…
И тут пришли голоса. Наверное, это уже агония.
Но, возможно, это демоны явились за мной, чтобы утащить в пекло. Я убивал, мне не светит райская жизнь.
Нет, не верю я в чертей. Но понимаю, что генетическим путем можно вывести Пана или другую вполне материальную мифическую тварь. Похоже, немцы здесь именно этим и занимаются. Спиленные рожки у убитого мной офицера в белом кителе чего только стоят! Расскажи кому — засмеют!
Вот только голоса демонов шпарят по-русски.
Что ж, видать не только Германия продала свою душу Дьяволу. Любая революция — детище Люцифера. Это немного обидно, но — правда.
Я служу своей стране. Рано или поздно, но фашизм будет повержен. Сгинет и социализм. Останутся страны и народы. Люди. Я на их стороне.
Наверное, буржуи попытаются создать единое мировое государство и упразднят национальность, разрушат институт семьи. Но, у них на пути будем стоять мы. Всегда!
Вот только разговоры демонов мне не ясны. Они словно прорвались через инфернальную занавесь. Они точно из будущего или с Марса.
— Что, тебя уже кильнули? — говорят они задорно, как мальчишки лет тринадцати.
— Бинго! Эпик фэйл в самом начале! — слышны раздражение и обида.
— Надо было хилку заюзать! — этот мальчишка словно бы постарше, у него ломается голос.
— А как хилять-то? Ни аптечки, ни нычки. Меня, что, теперь выкинут на спавн? Я ведь не сохранился.
Хочется открыть глаза и посмотреть в змеиные зрачки демонов. Сон разума порождает чудовищ. Может быть, сейчас, в момент смерти, вместе с душой от тела отделяются все мои скрытые страхи. И это именно мы, люди, таким образом, порождаем сонмы страшилищ?
Хочется посмотреть на рептилоидов, что прикидываются сейчас детьми. Но не могу. Страшно. Я боюсь понять нечто такое, что навсегда сокрушит мою веру в справедливость. А так, ничего не зная, я смогу продолжить свою борьбу, если она, конечно, есть, реинкарнация, в которую верят индусы.
Голоса не стихают:
— Ты ни на шаг не продвинулся, начинай с начала, чтобы запас «ХП» был. Глупо сейчас терять жизнь.
— Ни фига! Так даже интересней! — раздражение перетекает в азарт.
— Ну, дело твое, конечно, — басит собеседник, — но ты хотя б армор выставь повыше.
— Не-а! Я и так пройду. Ты ведь сам в «Soul Knight» с «Винтажной Снежной лисой» на боссов кидаешься, хотя она подходит лишь для зачистки данжа.
— Забьемся, что не пройдешь с остатком ХП?
— А легко! Спорим. На что?
— На «пятихатку».
— Не, много. Где ж я возьму, если продуюсь?
— Да пофиг! Давай тогда на интерес. Проигравший отдает свой самый лучший нарисованный скин в «Майне».
— Блин, а жаба-то давит.
— Но ты же веришь в свою победу! — басящий хохот срывается в фальцет и обрывается.
— Ладно, согласен.
— Мишка, разбей! — старшенький прочистил горло и обратился к кому-то третьему.
Сколько же голосов в моей голове? Имя им — легион? И, похоже, ад следует за ними!
А, может, пуля задела мозг, но не убила? И теперь я лежу, привязанный к кровати в психиатрической лечебнице? И немцы следят за мной, потому что их интересует, как долго может прожить солдат, раненный на всю голову.
Я открываю глаза.
Я — в нигде. Больше нет темниц и потайных комнат загадочного немецкого замка. Нет ни стен, ни пола, ни потолка.
Впрочем, нет ни земли, ни воздуха.
Только живая, клубящаяся, как наплывающий утренний туман — пустота. И в ней, точно в грозовой туче, мелькают нити зарождающихся молний.
Вот только эти всполохи ядовито-зеленого цвета. Они ныряют, точно змеи, они клубятся и множатся. Но их чешуя — это мелькающие столбцы цифр.
Да, этот мир состоит из тьмы и бегущих зеленых колонок постоянно меняющихся чисел.
Наверное, так выглядит безумие изнутри.
И третий голос летит оттуда, из тьмы:
— Вечно бы вам спорить. Ладно, свидетельствую…
И меня втягивает во мрак. Я становлюсь цифрами.