Ведьмы Алистера (СИ)

— Ну что ты, ну что ты… ну не надо, — причитал он. — Ну что ты, ну не плачь. Ну, пожалуйста.

А девушка только сильнее завывала, вторя ему.

— Не моя… я ничего не делала… они… а я… Не надо полиции, пожалуйста…

И всё на повторе, как у заевшей пластинки; временами менялся только порядок слов и постановка всхлипов. В итоге, когда Джилс всё-таки успокоилась, Элиот чувствовал себя как выжатый лимон. Несколько раз выжатый. Даже самому захотелось всплакнуть, самую малость.

— Кофе будешь? — устало спросил он, не сводя взгляда с зазывно мигающей вывески. Ему вот очень хотелось кофе с сахаром, чтобы поднять себе настроение и немного взбодриться — вдруг всё это глюк от бессонницы, и после кофе никакой девушки в чужой крови у него в машине не будет?

Джилс шмыгнула носом и ответила тихое «да», не забыв сопроводить ответ очередным кивком.

— Отлично, — буркнул Элиот и собирался уже выбраться из машины, когда вновь зацепился взглядом за окровавленный свитер и свою толстовку. Наверное, стоило её забрать — холодно идти до заправки в одной футболке, да ещё и за умалишённого примут. — Слушай, там бак с горячей водой полный.

Он показал рукой на утопающее во мраке нутро «Рольфа». А потом, осознав, что девушка, скорее всего, не совсем понимает, что он имеет ввиду, встал с водительского места и, нащупав выключатель, который то и дело заедал, включил свет. «Рольф» приветливо озарился тёплым светом. Теперь из мрака выступила и крохотная кухонька с зелёными дверцами шкафчиков, и облупившийся диванчик, который Элиот застелил мягким флисовым пледом в чёрно-белую шашечку, и цветочные шторки, оставшиеся от прежних хозяев. Там ещё была облупившаяся дверь в ванную — такую же крохотную, как и всё, что было в Рольфе, — и ступени, ведущие к спальному месту, расположенному над передними сиденьями.

Элиот раскрыл сумку с вещами, что оставил на диване — у него пока не было возможности их распаковать — и достал оттуда водолазку с длинным рукавом. Ему она была чутка маловата в плечах, а худощавой Джилс будет в самый раз. Сообразив, что ей ещё нужны будут брюки, и немного подумав, Элиот достал свои пижамные штаны с начёсом — самое оно для зимних ночей в доме на колёсах — и добавил пару чистых носков с пальмами. Ну, нравился ему принт с пальмами — и что с того?

Он протянул вещи Джилс, и та безропотно приняла их. В ярком свете девушка выглядела ещё хуже, чем раньше. Такая вся из себя потрёпанная бродяжка, но зато с короной.

— В ванной есть полотенце. Оно у меня одно, — пожал плечами он, словно извиняясь за то, что другого нет.

— Ничего страшного, — ответила Джилс и вновь кивнула. — Я не брезгливая.

— Это хорошо, — как-то неловко ответил Элиот и почесал затылок.

Он не стал просить отдать толстовку, а взял свою куртку, что висела на крючке у «выхода из дома» и, натянув её, вышел. Уже дойдя до раздвижных дверей заправки, Элиот осознал, насколько опрометчиво всё-таки было оставлять Джилс в «Рольфе», так ещё и с ключами в замке зажигания. Но возвращаться не стал — только косо смотрел на машину, пока стоял в небольшой очереди и делал заказ, пока ожидал готовности, пока отвечал на надоедливые вопросы продавца и даже пока бежал к фургону, сжимая в руках два стаканчика с кофе и пакет со сладкими пончиками.

Он всё ждал, что его «Рольф» сейчас взвизгнет шинами, немного пробуксует на льду и унесётся в неизвестном направлении, но ничего из этого, к счастью, не произошло. Элиот выдохнул, когда забрался в «Рольф» и услышал шум из ванной.

Мужчина со спокойной душой уселся за столик и принялся пить свой стопроцентно сладкий кофе — без молока, но с пятью ложками сахара. О да, Элиот любил сахар, особенно когда наступали стрессовые ситуации. А в последнее время стресса было много. Наверное, поэтому ему стали маловаты некоторые вещи; недавно он даже решил сесть на диету и ограничить потребление сахара, но Джилс, очевидно, спутала ему все карты. И как после такого не верить отцу, который говорил, что из-за женщин всё идёт наперекосяк, и если бы не мать, то он давно разбогател бы, а не работал автомехаником?

Элиот, как сторонний наблюдатель отцовского регресса, конечно, знал, что причиной была не мать, а затяжные запои, но помалкивал. Всё-таки мистер Мортимер Тротт был не тем человеком, которому можно указывать на его недостатки — особенно когда тот был пьян. Элиот с детства уяснил одну простую истину: никогда не знаешь, что конкретно отец примет в штыки, а значит, ему лучше не попадаться на глаза, когда тот уже залил в себя что-то.

Шум воды стих, и Элиот подумал о том, что нужно, наверное, наполнить бак, прежде чем двигаться дальше. Через пару минут вышла Джилс с намотанным на голову полотенцем и в одежде Элиота, в которой выглядела она вполне неплохо — хотя всё, что угодно, было лучше, чем окровавленный свитер. О, мужчина был просто уверен, что не скоро забудет этот предмет гардероба — главное, чтобы в ночных кошмарах не являлся, надетым на какого-нибудь жуткого призрака.

— Там вода закончилась… совсем, — девушка мялась возле двери, похоже, не зная, куда ей податься.

— Я так и понял, — кивнул Элиот. — Успела хоть шампунь смыть?

Девушка усмехнулась.

— Что?

— Извини, — ответила она, закусив губу. — Впервые встречаю парня, у которого столько шампуней и гелей для душа. У меня от такого обилия аж в глазах зарябило.

Элиот понимающе улыбнулся.

— Это моя коллекция. Я покупаю почти всё, что вкусно пахнет, — он потянул носом. — О, вижу тебе понравился «тропический взрыв». Он классный: пахнет ананасами и кокосами. Я его использую, когда совсем грустно, чтобы взбодриться.

После его слов Джилс как-то резко расслабилась, словно натянутая струна её нервов лопнула, и она улыбнулась. Широкой такой улыбкой… и очень красивой. Элиот даже не знал, что можно так улыбаться… так искренне что ли.

— Я купил кофе и пончики с шоколадом, — прокашлявшись, сказал парень.

Элиот махнул девушке рукой, предлагая присесть на диванчик напротив, и Джилс села, вцепившись в несчастный пончик с каким-то диким остервенением. В итоге Элиоту пришлось вновь идти на заправку, но на этот раз уже за сосисками, пачкой чипсов и ещё одной порцией кофе. Как выяснилось, Джилс не любит кофе с сахаром. Точнее, Джилс не любит кофе с ТАКИМ количеством сахара. Стоило ей сделать глоток, как она выплюнула его и, скривившись, сказала:

— Я буквально чувствую, как мои зубы покрываются кариесом.

Удивительно, но в этот раз Элиот шёл на заправку со спокойным сердцем и душой. Не может человек с такой улыбкой сделать ничего плохого. Просто не может. Он, конечно, понимал, что судить о человеке, основываясь лишь на том, как он улыбается, неправильно, но ничего не мог с собой поделать.

Они сидели за столиком и ели хот-доги с кофе, когда Элиот спросил:

— Хорошо, раз в полицию мы не едем, то куда дальше?

— Ты можешь скинуть меня в любом близлежащем городе, а дальше уже сама разберусь, — предложила Джилс.

— Как разберёшься? У тебя деньги-то есть?

Джилс грустно пожала плечами и склонила голову на бок.

— Мои документы и карточка были в моём плаще. И телефон тоже был там.

Элиот упрямо посмотрел на неё, вскинув брови — мол, что и требовалось доказать. Хотя он сам при побеге схватил бы в первую очередь телефон и кошелёк, а никак не корону. Элиот вновь покосился на предмет, который лежал на диване рядом в Джилс. Старая корона, очень старая. Раритет. Кто же её родственники, раз в наследство ей досталась такая вещь?

— У тебя есть, к кому обратиться за помощью?

Джилс задумчиво ела свой хот-дог и не спешила с ответом, что натолкнуло Элиота на мысль, что обращаться за помощью ей, собственно, не к кому. И что ему с ней делать?

— Тётя, — всё-таки произнесла Джилс. — Мы не близкие родственники, но, думаю, она мне поможет.

— И где она живёт, эта твоя тётя?

— В Рупи, — ответила Джилс без уверенности в голосе.

— Серьёзно? — Элиот уставился на девушку, как на умалишённую. — Ты предлагаешь мне провести тебя через всю страну, чтобы доставить к тётке?

— Наверное? — стушевалась девушка.

— Ты просто нечто, Джилс!

— Это хорошо или плохо?

— Я пока не разобрался, — буркнул Элиот, осознавая, что ему не повредит ещё одна порция кофе или очередной пончик. Больше стресса — больше сахара на борьбу со стрессом. Простая и лёгкая философия, которая уже не раз доказывала свою эффективность на практике.

Элиот поднялся на ноги, собираясь ещё за одним пончиком. Ему нужно было подумать. Рупи, конечно, далеко, но ведь ему всё равно нечем заняться. Wi-Fi на заправках есть, и он вполне может работать там, когда будет останавливаться, чтобы передохнуть. Да и Джилс сама не доберётся до Рупи без денег и документов. Стоя на кассе, Элиот поймал себя на мысли, что составляет план действий, сам не понимая, когда он уже решил, что повезёт Джилс к тётке.

— Рупи так Рупи, — выдал он, войдя в «Рольф». — Только с одним условием: твоя тётка оплатит мне бензин. Я, конечно, человек добрый, но лишних денег у меня нет.

— Хорошо, — Джилс очень активно принялась кивать.

— Тогда переночуем здесь, а завтра тронемся в путь, — предложил Элиот. — Забирайся наверх, а я тут на диванчике размещусь.

Джилс доела свой хот-дог и, пожелав Элиоту спокойной ночи, забралась на кровать. Парень, недолго думая, тоже улёгся, уже после пожалев, что отдал попутчице своё спальное место. Диван был старым и местами продавленным, и ему на нём лежалось, мягко говоря, не мягко. Всю ночь он ворочался и думал о том, как его сердобольность однажды сведёт его в могилу. Хотя, возможно, причина бессонницы крылась в чрезмерном количестве сахара и кофеина перед сном — но это уже детали.

Вот только не у него одного ночь выдалась паршивой. Джилс тоже мало спала: всё ворочалась и ворочалась, а матрас скрипел и мешал спать Элиоту. В итоге ещё даже толком не рассвело, а Элиот уже сел за руль и поехал в направлении Рупи, надеясь, что уж следующей ночью он переселит Джилс на диван внизу и отоспится. Наивный.

========== Глава 31. Нежеланные встречи ==========

Марту трясло. Её ещё никогда не трясло так, как сейчас. Комплементалы. Они с Коулом комплементалы.

Бред. Она не верит ни одному слову. Ни одному чёртовому слову! Мало ли, что напридумывали себе эти Старейшины — она не верит!

Вот только от попыток убедить себя не воспринимать информацию всерьёз Марте легче не становилось. А кому вообще станет легче от самовнушения? Когда на одной чаше весов — твоя правда, а на другой — «компетентное» мнение.

В голове, как птицы в клетке, бились слова Торин: «Это же такое счастье — вдруг узнать, что твой выбор истинно правильный!» Выбор… Какой, к чёрту, выбор? Она не выбирала Коула, а он не выбирал её. Они же друг друга ненавидят.

— Не верю… не верю… — причитала Марта, ходя по кругу от дивана к кровати, пока не натягивалась нить между ней и охотником. От кровати к двери в ванну, от двери к комоду, от комода к дивану — и так подход за подходом.

А Коул всё это время сидел на диване и смотрел на покосившуюся картину на стене, выглядя при этом максимально спокойным. Он вообще оставался спокойным всё время с того момента, как их привели в зал Советов. И даже когда Старейшины назвали их комплементалами, он лишь пожал плечами. Марта так и не поняла, как охотник отнёсся к подобному известию. Однако в том, что его оно не обрадовало, девушка не сомневалась — такое вообще мало кого может обрадовать.

Вот только сам Коул пока не сказал ни слова. Молчал, словно воды в рот набрал, что для Томсона было несвойственно и уже говорило о многом.

Если честно, Марта боялась, что теперь охотник ещё больше утвердится в своём желании убить её. Девушке иногда до безумия хотелось уметь читать чужие мысли — глядишь и жизнь тогда стала бы чуточку проще.

— Почему ты молчишь? — не выдержала Марта, и ей самой показалось, что в её голосе прозвучали какие-то обиженные нотки. С такими интонациями могла говорить принцесса из детского мультика, но никак не Марта Рудбриг; и осознание своей слабости перед людьми и обстоятельствами тяжким грузом легло на её плечи.

Девушка села на пуфик рядом с Коулом и выжидающе уставилась, а охотник тем временем отвлёкся от созерцания невероятно живописной картины на стене и встретил взгляд Марты. Слегка насмешливо, как ей показалось.

— Мне нечего сказать, поэтому и молчу.

— Как это нечего?! — возмутилась Марта.

— Вот так. С чего ты взяла, что меня должно волновать мнение посторонних — пускай и красивых — женщин?

«Пускай и красивых»? Сама бы Марта уж точно не назвала Старейшин красивыми. Разве что Торин, да и та не то чтобы была внешне красива — она просто светилась изнутри и зажигала своим светом всё вокруг.

— То есть тебе всё равно? — спросила Марта, отбросив совершенно ненужные мысли.

— Да. Ну свяжут наши жизни, тебе же это на руку. Будешь уверена в том, что я тебе не наврежу. Я, конечно, ярый борец с ведьмами и всё такое, но, знаешь ли, жить мне пока хочется, — Марте послышался какой-то подтекст в словах Коула, вот только она не поняла, какой.

Тем не менее она всё же немного успокоилась: уверенность Коула в том, что всё происходящее неважно, подействовала на неё, как большая доза пустырника. Проблема, как таковая, не исчезла, но стало чуточку легче, ведь на чашу весов со своей стороны давила не она одна.

Марта налила себе в чашку давно остывший чай, который принесла Рози после того, как они вернулись обратно. Выглядела она при этом как человек, который умрёт, если не задаст все интересующие её вопросы прямо сейчас и ни секундой позже. Собственно, именно это она и попыталась сделать, накинувшись на них под предлогом «распития чая в хорошей компании». Вот только ни Коул, ни Марта к милой дружеской беседе были не расположены, и вскоре недовольная Рози ушла. Марте даже показалось, что хозяйка гостиницы даже хлопнула дверью.

— Я единственное вот что не пойму, — начал Коул, вновь вернувшись к созерцанию картины. Розовый пейзаж, осыпающаяся сакура и закатное солнце — красота да и только. — Они все говорили, что мы должны друг друга чувствовать. На каком-то подсознательном уровне. Чушь про единение душ, в общем. Но я вот не чувствую и вообще не понимаю, что там творится в твоей голове.

— Я тоже, — усмехнулась Марта, и ей стало ещё чуточку легче. Она не одна такая: Коул тоже её не понимает.

— Просто мне казалось, что нечто подобное и ощущаться должно как-то иначе. Вот смотришь ты на свою истинную пару — и она прям светится, как неоновая вывеска ночного клуба; зазывно так моргает, а ты летишь на этот свет, как мотылёк.

— Да ты прямо поэт.

— А ты не светишь, — натянуто улыбнулся ей Коул. — И это грустно.

— Спешу тебя огорчить: ты тоже не светишься.

— Значит, Старейшины ошибаются насчёт нас, — подвёл итог Коул, и Марта кивнула.

Ей показалось, что в этот самый момент они подписали мысленное соглашение считать всё происходящее горячечным бредом и, как только они покинут Шарпу, сразу же обо всём забыть. По крайней мере, таким был её план, и Марте хотелось верить, что хотя бы тут они с Коулом друг друга «чувствовали».

И всё так и было, если бы не неожиданно открывшаяся дверь и не Кеторин, стоявшая в коридоре и улыбающаяся им как ни в чём не бывало. Если бы они снимались в немом кино, то происходящее можно было бы разложить на кадры. Вот Марта с Коулом поворачиваются на звук. Вот Марта вскидывает брови и несколько раз моргает, словно не веря своим собственным глазам. Вот Коул подбирает отвалившуюся челюсть и одним плавным движением встаёт на ноги. Вот Кеторин поднимает руку и машет им, словно бы говоря «привет», а в следующее мгновение отлетает к противоположной стене и с грохотом впечатывается в неё. А вот Марта сидит на своём пуфике и тяжело дышит.

— Тёплый приёмчик, ничего не скажешь, — хмыкнул Коул и, выйдя в коридор, потрепал Кеторин по плечу. Та что-то не совсем разборчиво пробормотала и, оттолкнув его руку, сама поднялась на ноги, тяжело опираясь на стену, на которой даже осталась вмятина.

— Заслужила, — сквозь зубы прошипела Марта, всё ещё пытаясь восстановить дыхание. Она всплеснула руками, ощущая, как на правой начало расползаться чёрное пятно. Блеск, просто блеск!

— А я и не спорю, — ответила Кеторин и на удивление лёгкой походкой вошла в комнату. — Но всё-таки вышло неловко.

— Когда-нибудь это станет твоей эпитафией, — процедила Марта.

— Ох, неужели ты мне угрожаешь? — Кеторин лучезарно улыбнулась. — Потренируйся лучше, но не сейчас. Сейчас на это, увы, времени нет. Рози может вернуться в любую минуту, а нам нужно поговорить.

— О, неужели великая и могущественная Кеторин Чубоски снизошла до разговора со мной? — даже не пытаясь понизить уровень яда в голосе, спросила Марта.

— Я так понимаю, ты обиделась? — уточнила Кеторин и села на диван, который ранее занимал Коул.

Женщина принялась приводить свою причёску в порядок, и только сейчас Марта заметила, какой пыльной была одежда ведьмы. Пыльной и до неприличия обычной: тёмная водолазка и чёрные джинсы. Марта и подумать не могла, что Кеторин может надеть что-то настолько обыденное, настолько не кричащее. Оказывается, она очень даже привыкла к женщине, которая вполне могла сойти за цыганку или работницу цирка.

Заметив её интерес, Кеторин пояснила:

— В Шарпе, конечно, любят яркие цвета, но мне выделяться нельзя. Если заметят, то вполне могут отправить отдохнуть за счёт Главы ковена. Под зданием Совета есть магическая тюрьма, колдовать там невозможно. Так что то, что вас туда не поместили, о многом говорит.

— А тебя могут? — спросил Коул. Скрестив руки на груди, он прислонился к дверному косяку, наблюдая сразу и за коридором, и за комнатой.

— Могут, — коротко ответила Кеторин и, оставив свои волосы в покое, откинулась на спинку дивана.

— И за что?

— Скажем так, одолжила королевские регалии.

— Понятно, — протянул Коул.

— Тебе не кажется, что ты должна объяснить, почему бросила нас в лесу и почему появилась сейчас? — осведомилась Марта, чувствуя, как внутри начинает закипать от злости. Ей стоило немалых усилий сдерживать свою магию, которая клокотала в ней, как в жерле вулкана, готовая выплеснуться на Кеторин без остатка.

— Как раз с этого и хотела начать, пока ты не отправила меня в полёт, как мяч для тенниса. Мне нельзя было появляться с вами в городе.

— И сказать об этом ты не могла? — сквозь плотно сжатые зубы процедила Марта.

— Я думала, ты поймёшь, — пожала плечами Кеторин. — И вообще, я же говорила, что здесь мне не будут рады!

— Мне кажется, она над нами издевается, — буркнул от двери Коул, и его слова как нельзя лучше отразили отношение Марты к происходящему.

— Только если самую малость, — Кеторин послала ему жеманную улыбку, от которой Марте почему-то стало холодно. — Только это сейчас не самое важное. Вопрос вот в чём, ребята: вам нужно согласиться на этот обряд, другого варианта нет. Я долго думала — и это единственный способ спасти твою жизнь, мальчик-охотник.

Коул нахмурился, слушая женщину. Он совершенно точно не доверял ей. А Кеторин тем временем продолжала:

— И вот ещё что: на ком помимо тебя проводили этот эксперимент?

Ведьма пронзила мужчину ожидающим взглядом, и, что удивительно, Коул после недолго молчания ей ответил.

— Ребята-стажёры. Не включая меня, их было семеро, — без особого желания признался он, и у Марты по спине побежали мурашки.

Семь человек. Уму непостижимо.

— Ты же понимаешь, что они все, вероятно, уже мертвы? — сухо спросила Кеторин, и в её голосе не было ни намёка на сострадание. — Даже с тем количеством этой дряни, что они украли в Шарпе, продержать семь человек на постоянной дотации невозможно. Трое — ещё куда ни шло, но не семеро. Я всё гадала, откуда у охотников вообще могла взяться хьянга, но, когда узнала, что они нашли один из входов, картинка сложилась. Однако у меня ещё остались вопросы. Коул, ты знаешь, кто эта ведьма, которая вам помогает? Или же группа ведьм.

— Я думал, что это ты помогала нам — слегка неуверенно ответил охотник.

Марта переводила взгляд с него на Кеторин и обратно, не испытывая ни малейшего желания вступать в разговор. Ей нужно было для начала разобраться с самой собой. Йога, дыхательные практики, курсы по укрощению гнева — она запишется на всё и сразу, как только покинет Шарпу. Потому что у неё явно проблемы с самоконтролем. Раньше магия не доставляла ей такого дискомфорта, не отзывалась на каждую эмоцию. Сейчас контролировать её становилось всё сложнее.

— Не я, — Кеторин покачала головой. — Точнее, не совсем я. У нас только с Маликом когда-то был договор: я помогала ему выслеживать кровавых, а он не лез на мою территорию. Ты же и сам знаешь, что в вашем кругу он был своеобразным отщепенцем. Охотник-одиночка — так, кажется, его иногда называли. Мы с ним никогда не встречались в Рупи, да и последний раз виделись год назад, поэтому я действительно удивилась, когда он прислал тебя ко мне, да ещё и за защитным амулетом. А тут ещё и твои нити… Так что я подумала, что что-то не так, и решила не давать тебе настоящий амулет. И — вот так совпадение — спустя некоторое время ко мне пришла Марта. Если так подумать, то в случае с ней тебе бы и настоящий амулет не помог, судя по тому, как эта девчушка отправила меня сегодня в полёт.

Марте показалось или Кеторин посмотрела на неё с опаской? Даже если так, пускай боится — глядишь, меньше будет пытаться манипулировать ею.

— И вот вопрос, на который у меня нет ответа: кто та ведьма, которая с вами якшается? А вам определённо кто-то да помогает. Причём давно. Я когда в Рупи приехала, даже подумать не могла, что Марта — ведьма, да и Джослин не отсвечивала ни тогда, ни сейчас. В её состоянии и колдовать-то не получится, но суть не в этом, а в том, что Коул пришёл, уже зная о том, кого конкретно ему нужно искать. И не абы какую ведьму. Что удивительно, потому что мне самой понадобилось время, чтобы выяснить, кто она такая, — наткнувшись на полный непонимания взгляд окружающих, Кеторин тяжело вздохнула и пояснила: — Не практикующую ведьму по магическому следу не определишь — он со временем стирается. А тут ты такой с шашками наголо вылез — и сразу в цель. Вот я и думаю, что за Мартой следили уже давно, а вы просто влезли в чужой план. Малик сказал, что кроме вас двоих никто не в курсе, но что-то я в этом сильно сомневаюсь…

— Ты разговаривала с учителем? — перебил Коул.

— Когда? — всё-таки спросила Марта.

Губы Кеторин сложились в тонкую линию, а глаза забегали по комнате. Выглядела она при этом, как человек, которому есть, что скрывать. Хотя она и раньше не вызывала доверия, но в этот момент женщина казалась особенно странной и таинственной.

— Я навещала его в больнице, — нехотя ответила Кеторин. — Мы перебросились парочкой слов, не более. Бедный человек — инсульт. Врачи ничего не смогли сделать. Что поделать — старость.

Марта нахмурилась, но промолчала. Чувствовала она себя при этом так, словно ей отпустили грех, о котором она и не знала. То, что Малик мёртв, Марта и так была в курсе, но вот от того, что умер он не из-за неё — точнее, не совсем из-за неё — стало легче. Был там инсульт или нет — не столь важно, но в том, что Кеторин приложила руку к случившемуся, Марта нисколько не сомневалась. Вот только как относиться к этому — пока не знала.

— Значит, он действительно мёртв? — казалось, Коул не мог поверить в происходящее. Его расстроили слова ведьмы.

— Увы, — Кеторин даже добавила в голос немного печали.

Не сказать, что Марта особенно сожалела об участи этого человека. Куда больше её волновало то, что, вероятно, есть люди, охотники, которые знают о ней и о Мегги. И они с той же вероятностью могут прийти к ним домой, пока Марта находится здесь, в Шарпе. Девушку пробил озноб, и появилось дикое желание начать что-то делать — что угодно, лишь бы не сидеть на пуфике.

— Если за мной следят, то они могут прийти, пока мы здесь. Прийти за Мегги, — озвучила она свои опасения.

Кеторин подалась вперёд и, уткнувшись локтями в колени, подпёрла подбородок ладонью.

— Сомневаюсь, что им нужна твоя сестра, — попыталась успокоить Марту Кеторин, однако ни в её словах, ни в интонации уверенности не было. — В одном мы с вами согласны: надолго задерживаться в Шарпе нам нельзя. Так что вы соглашаетесь на обряд и идёте на него с широкими улыбками, как истинная любящая супружеская пара, а потом мы без проблем тихо улизнём из города.

— Не думаю, что Старейшины без вопросов нас отпустят, — подал голос всё ещё не оправившийся от потрясения Коул.

— Я об этом позабочусь. И, пока есть время, постараюсь разобраться со шпионом. Если это кто-то из Шарпы, то закрыть пробоину может и получится, а вот если кровавые… — Кеторин запустила руку в волосы. — Даже не знаю, что такого могло произойти, чтобы охотники связались с кровавыми. Обычно они за ними гонялись, а нас особо не трогали.

Кеторин тяжело вздохнула, и только сейчас Марта заметила, какими красными были её глаза. Идеальная Кеторин всё ещё была идеальной, но уставшей, очень уставшей. Спала ли она вообще в последнее время?

— Так, ладно, друзья-товарищи, я, пожалуй, пойду, пока Рози не нагрянула. Постараюсь ещё навестить вас до обряда, но ничего не могу обещать, — Кеторин поднялась с дивана и пошла к двери. — А ещё, Марта, выпей то зелье, что я дала — она должно убрать твой магический след или немного притупить. Эксперимент, конечно, но всё лучше, чем ходить с чёрными руками.

***

Кеторин не совсем так собиралась строить разговор. Она шла с твёрдым намерением говорить о великой и всепоглощающей любви, которой не страшны ни предрассудки, ни законы мироздания. Однако полёт в стену спутал все карты: сложно говорить о возвышенном, нехило так приложившись головой. У Кеторин до сих пор звенело в ушах, а мышцы спины, принявшие на себя большую часть удара, нещадно ныли.

Ей было интересно, что произошло бы с ней, не будь она обвешана защитами, как праздничная ель. Марта ведь вполне могла размазать её по стенке. Кеторин передёрнула плечами, только представив подобный исход. Теперь-то она была уверена, что её желание быть защищённой отнюдь не паранойя, а острая необходимость. Нужно будет ещё поработать над усилением защиты.

Ох, Марта-Марта… А она ведь своей силы до чёртиков боится. Небось сама от себя не ожидала такого всплеска, вся прямо сжалась. Боится, но пытается убедить себя в обратном. Только вот на страхе далеко не уедешь. Ей нужно принять свою магию — принять и понять её.

И Кеторин тоже это нужно, так что такое наглядное проявление силы очень даже кстати. Все эти спектры магического следа… магия буквально струилась из Марты потоком. Права была госпожа Ева: Марта сияет, как маяк. Чистая первозданная сила.

Мегги тоже, только её огонь пока слабенький. Но силу девочки сравнивать нужно с водой. С водой за старой каменной плотиной. Водой, которая просачивается, подтачивая камень, и, когда образуется достаточная брешь, снесёт всю платину без остатка. Кеторин определённо хотела бы это увидеть.

Женщина вышла из гостиницы и принялась окольными путями пробираться к дому госпожи Евы. Будь она сейчас в обычном мире, накинула бы на голову капюшон и шла бы, не привлекая к себе никакого внимания. В Шарпе такой трюк не сработал бы. Здесь любой человек, скрывающий свою личность, вызовет именно тот интерес, которого старался избежать.

Поэтому Кеторин и приходилось петлять по узким улочкам, прячась в тени домов без окон, и по возможности продвигаться «мёртвыми» кварталами, на которые больше не хватало магического света. Сколько ещё лет пройдёт, прежде чем Шарпа навсегда утонет во мраке или свете? Для Кеторин, к примеру, междумирье было тенями, пронизанными прожилками магического следа. Люциан говорил, что для него Шарпа всегда окрашена закатным солнцем. Рой мальчишкой боялся непроглядной тьмы, подступающей со всех сторон, а Джуди успокаивала его и говорила о тёплом весеннем солнечном свете. Марту же он слепил. Конечно, Кеторин предполагала подобный исход, поэтому и создала для неё очки, но, судя по тому, как девушка то и дело щурила глаза, очки стоило бы доработать.

Кеторин действительно намеревалась вернуться в дом госпожи Евы, но по чистой случайности свернула не туда. С кем не бывает? Она же не была дома уже много лет — вот и забыла нужный поворот! И только поэтому вышла на улочку, где располагался её, Кеторин, дом.

Кеторин притаилась среди других зданий, смотря на большие овальные окна первого этажа. С того места, где она стояла, была отлично видна библиотека. Люциан очень любил свой кабинет, который организовал в библиотеке задолго до того времени, как Кеторин начала считать этот дом своим. Она столько часов провела там, глядя на мужа, который либо читал, либо делал вид, что читает, что могла в мельчайших подробностях вспомнить обстановку. Мягкий кожаный диван с объёмной спинкой, потёртый деревянный стол на латунных ножках. Старый, очень старый магический светильник, который давал мягкое, но отчего-то зеленоватое свечение. Тёмный ковёр с длинным мягким ворсом, на котором было так удобно лежать, подперев подбородок рукой. И книги, много книг, но ни одного гримуара. Люциан был не то чтобы любителем почитать — скорее коллекционером, которому нравилось покупать книги и ставить их на полки, а потом любоваться. Кеторин тоже любовалась, но отнюдь не книгами.

Однако с того угла, за которым спряталась девушка, разглядеть можно было лишь книжный шкаф, потёртое кожаное кресло и самого Люциана. Мертвецки пьяного Люциана.

Кеторин усмехнулась. Мужчина полулежал в этом кресле с бутылкой — отсюда, конечно, не разглядишь, но Кеторин и так знала, что в бутылке если что и есть, то только односолодовый виски. Хотя, судя по тому, в каком состоянии пребывал Люк, виски в бутылке не осталось. Скорее всего, даже в нескольких бутылках. Зато Кеторин была видна его тёмная макушка и белая рубашка. А на кресле висел пиджак. С годами страсть Люка к костюмам только увеличилась.

— Ну и зачем ты сюда пришла? — спросила она непонятно у кого, и недовольно добавила: — Дура!

Тихо проклиная себя, Кеторин развернулась, чтобы уйти, но в тот же миг поймала на себе взгляд Люциана. Так, только этого ей не хватало. Продолжая костерить себя на чём свет стоит, Кеторин побежала к дому госпожи Евы, надеясь, что Люциан настолько пьян, что спишет всё не галлюцинации.

***

Мегги сжала в руке магический хрусталь, стараясь зажечь его. Ища в себе силы, чтобы наполнить его. Но маленький шарик не желал загораться, вообще не светил.

И это расстраивало. Мегги привыкла всегда добиваться своего. Она хотела во всём быть лучше, стремилась к идеалу и всегда достигала поставленных целей. Потому что знала, что может больше, а полурезультат её не интересовал.

В школе девочка как-то подслушала разговор учителей и нисколько не стыдилась этого, ведь предметом их разговора была она сама. И Мегги считала, что имеет полное право знать, что говорят о ней люди. А говорили они следующее: девочка она, конечно, хорошая и старательная, вот только синдром отличника ни к чему хорошему не приведёт.

Тогда Мегги не знала подобной характеристики и обратилась за ответами к своему верному другу Интернету. Немного поразмыслив, девочка пришла к выводу, что правы взрослые лишь отчасти. Мегги умела оценивать свои возможности. Если она знала, что добьётся результата, то шла прямо и до конца. А вот если понимала, что ничего не получится, то бросала или же даже не начинала. Так произошло с занятиями по скрипке, на которые её затащила бабушка. Понимала же, что рвать струны и драть чужие уши — не её.

С магией всё было иначе. Магия была её. И Мегги это знала. А если знала, то шла до конца. Да, пока никакого результата не было. Но ведь Джуди не столько учила её колдовать, сколько рассказывала о ведьмах города Шарпы, целебных травах и немного о стихийной магии, которая Джуди недоступна.

А вот её отец, колдун, владел той в совершенстве, судя по словам наставницы. Джуди рассказывала, что ведьмам, в отличие от колдунов, стихийная магия даётся неохотно. Они больше привязаны к природе, к земле как таковой, и вся их магия по большей части несёт в себе землю и её плоды. Колдуны же были стихийниками. Почему были? Да потому что отец Джуди — последний в своём роде колдун.

Конечно, у Джуди ещё был брат, вот только он не умел колдовать. Не мог. Чем немало расстроил родителей. Они ведь надеялись, что мальчику перейдёт дар отца.

Мегги искренне сочувствовала Рою, но только уж слишком много она теперь о нём знала, потому что Джуди была болтушкой. Она вываливала на Мегги истории из своего детства со скоростью пулемётной очереди, перемежая их с фактами о ведьмах и основами магии. Так что Мегги приходилось очень сильно стараться, чтобы из нескончаемого потока мыслей Джуди по крохам собирать необходимую информацию.

Так Мегги узнала о том, что магию нужно пробудить, и пробуждает её лишь сильное эмоциональное потрясение. И, как только узнала, начала думать и строить планы. Ей нужно было как-то растормошить себя, чтобы побудить свою магию проснуться. Жаль, конечно, что не было какого-то универсального будильника, но…

Мегги вновь попробовала зажечь хрусталь.

Ничего. Ровным счётом ничего. Даже того маленького огонька, который она вызвала в «У Бобби», не появилось.

Тяжело вздохнув, Мегги убрала хрусталь к карман джинсового комбинезона, где уже лежали мамины и папины кристаллы памяти. Как пользоваться ими, она тоже должна научиться — уж больно манили её родительские секретики.

Девочка откинулась на спинку дивана и с грустью осмотрела гостиную. Мегги уже порядком утомилась от постоянного сидения дома. Вот сколько раз за этот месяц она выходила наружу? Прогулки до калитки не в счёт. Три, может, четыре раза?

Мегги по своей натуре выросла деятельным ребёнком — она не умела просто ничего не делать. Если бы не охотники, она сейчас сидела бы в классе на уроке и, возможно, слушала бы что-нибудь интересное. Мегги любила учиться, а дома учиться не получалось: девочка постоянно отвлекалась на созерцание стен или картин, а те, нарисованные Мартой, вызывали мысли о сестре.

В их доме все картины нарисовала Марта, начиная от страшненького грифельного человечка в папиной спальне и заканчивая огромным натюрмортом с красными яблоками и расписным голубым графином с цветами, которых и в природе-то не существовало — Марта их выдумала и нарисовала. А название они так и не придумали. Цветы напоминали пионы, только вот лепестки у них были колючими, а листья какими-то бурыми.

Ох, Марта.

Мегги грустно вздохнула. Сестры не было уже больше недели, и, в отличие от папы, Мегги переживала. Хотя и отец, скорее всего, переживал, только виду не подавал: его взгляд становился всё мрачнее и мрачнее, а лучики от морщин стали ещё глубже. Он и у Джуди спрашивал, когда они вернутся — сухо так, словно между прочим, но учительница лишь пожимала плечами и отвечала, что не знает, мол, сама переживает, но связаться с Кеторин у неё никакой возможности нет.

Без Марты Мегги чувствовала себя брошенной, ведь сестра никогда не покидала дом — сколько Мегги себя помнила, Марта всегда была рядом, а теперь её не было уже неделю, и в доме стало тихо. Хотя не сказать, что при Марте было шумно: она в целом была тихушницей и одинокой затворницей. Без друзей, без парня. Вот только без самой Марты всё вокруг становилось каким-то не таким.

И без Коула тоже. Что бы там сестра ни говорила, но Мегги относилась к мужчине хорошо. Он не был плохим человеком, в этом девочка была уверена.

Мегги, конечно, где-то читала, что девочкам её возраста свойственно идеализировать взрослых малознакомых мужчин и что они даже могут влюбляться в них некой детской наивной любовью, но пришла к выводу, что Коул нравился ей так же, как и отец. Хотя нет — папу Мегги любила, а вот Коул ей просто нравился. И она ничего не имела против, если бы такой человек, как Коул, был рядом с Мартой. Человек, который мог бы раскачать её сестру-затворницу, ведь до появления Коула Марта была более отчуждённой. Мегги иногда шутила, говоря, что у сестры эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Точнее, такой Марта была по отношению к посторонним — в кругу семьи она всё же становилась чуточку живее.

Мегги не нравилось то, что она скатывается до копания в чувствах своих близких, обычно она так себя не вела. Точнее вела, но не настолько дотошно, а сейчас ей было нечем заняться, и поэтому она анализировала. Бесполезное занятие, на самом-то деле, — сидеть и перебирать в голове факты, которые и так знаешь. Наверное, так ведут себя сплетницы: собираются группками и начинают перетирать косточки окружающим. Вот и Мегги как те сплетницы.

Умей она колдовать, создала бы себе двойника, чтобы сидеть и сплетничать на пару — глядишь, в какой-нибудь момент темы закончатся, если думать их в две головы.

Мегги достала свой планшет и вбила в поисковую строку: «Можно ли причислить постоянные самокопания к болезням?». Если кто-нибудь когда-нибудь решит проверить историю её браузера, то посчитает Мегги либо чересчур дотошной, либо сумасшедшей, либо гением.

Мегги предпочитала думать, что вобрала в себя всего понемногу.

После обеда она таки напросилась с отцом в больницу. Папа оказался против, но Мегги нужно было развеяться, пока она сама не начала считать, что сумасшествия в ней чуточку больше, чем гениальности. Она умоляла, уламывала, выдвигала ультиматумы, строила глазки и даже пустила одинокую слезинку — и таки сломила отца. С Мартой такое срабатывало через раз, но вот отец всегда сдавался.

Поход в больницу был чисто символическим: только ради какой-то справки, которую отцу нужно было предоставить на работу. Мегги отсидела с ним в очереди, разговаривая о всякой неважной всячине, книжках, фильмах, пирожных и чае, которые надо купить домой. Пока они ждали, в очереди мимо них дважды прошёл Джон, и каждый раз он мельком посматривал на них, но ничего не говорил. Мегги показалось, что мужчина был нервным. Нервозность читалась в каждом его шаге, в напряжённых плечах, в резких взмахах рук, а ещё в улыбке. Дёрганой улыбке. Вот вроде улыбается, видит их с отцом, меняется в лице, но тут же берёт себя под контроль и снова натягивает улыбку. А глаза всё такие же недобрые.

Алистер вошёл в кабинет врача, и Мегги хотела пойти с ним, но ей сказали посидеть в коридоре, и она согласилась. Ей этого совсем не хотелось, но и отца ставить в неудобное положение она не собиралась, а потому осталась сидеть, где сказали.

Мегги считала минуты до того момента, когда папа выйдет из кабинета, но он всё никак не выходил. Зато Джон опять прошёл и, как назло, остановился прямо перед ней. Мегги сразу подобралась, спину выпрямила, подбородок слегка вздёрнула и даже улыбнулась — не так как Джон, а вполне искренне.

— Привет, Джон.

Мегги девочка вежливая, здоровается даже с теми людьми, которые ей не нравятся и от которых мурашки по спине бегут и хочется спрятаться. И почему никто не видит того другого Джона, который прячется за доброй улыбкой?

— Как дела, Мегги? — спросил он, и девочка почувствовала себя совсем маленькой, даже крохотной. Очень захотелось открыть дверь кабинета, вбежать туда и спрятаться за папиной спиной.

— Всё отлично, — она улыбнулась ещё шире — так, что скулы свело. Пока папа был тут, Джон к ней не подходил, даже заговорить не пытался, а стоило тому уйти, как вот он, появился, словно следил за ней. — Папу жду.

— Понятно, — ответил мужчина и сел на один из металлических стульев напротив. — Как Марта? Не вернулась ещё?

Мегги только покачала головой, боясь, что язык её не послушает или голос выдаст, как она напугана.

— Жаль… Не звонила?

Мегги снова покачала головой.

— Может, с ней что-то случилось? — предположил Джон, и Мегги не понравилось то, как прозвучало это предположение, словно бы он надеялся, что с Мартой могло что-то случиться.

— Да что с ней будет-то? Марта у нас с техникой не дружит — вот и не звонит! — выпалила Мегги. — А ты как, Джон? Как работа?

— Не жалуюсь, — ответил мужчина, и его улыбка опять дрогнула. — Нервная она у меня, знаешь ли. С такой работой, как у меня, не соскучишься.

Вот вроде бы ничего такого не сказал, а у Мегги уже мурашки по коже. Может, у неё паранойя? Нет-нет, Мегги своей интуиции верит, а, значит, нужно рассказать папе о Джоне и том, какие эмоции он у неё вызывает. Папа умнее, он разберётся в том, чего Мегги не до конца понимает.

— А ты в школу, смотрю, не ходишь, — словно между прочим произнёс Джон, и Мегги скрестила руки на груди, вжавшись в сиденье. Мысленно она пыталась внушить себе, что в стенах больницы он ей ничего не сделает.

Папа словно ответил на невысказанный призыв, выйдя из кабинета вместе с невысоким полноватым врачом.

— …вы удивляете меня, мистер Рудбриг. С последнего обследования изменения значительны, — донёсся до Мегги обрывок разговора, и она вздохнула с облегчением. — Думаю, нужно будет через пару месяцев повторно сдать анализы, — мужчина заметил Мегги и замолчал так резко, что девочка не могла не обратить внимание. — Я напишу вам, когда нужно будет посетить меня снова.

— Хорошо, — отец кивнул. — До встречи.

— Надеюсь, не скорой, — ответил мужчина, и ему пришлось немного приподняться, чтобы похлопать отца по плечу. — Вы счастливчик, Алистер.

Джон наблюдал за ними внимательно: даже слова не проронил, и улыбка его не дрогнула, — но Мегги заметила это. Она вообще многое замечала. Возможно, не всё понимала, но стремилась к этому. Зря взрослые думают, что при детях можно делать всё, что им только в голову взбредёт.

Заметив её внимание, Джон, подмигнув ей, встал с сиденья и, не прощаясь, ушёл по коридору. Мегги ещё раз облегчённо вздохнула, что не укрылось от папы. Он вскинул бровь и вопросительно посмотрел на девочку. Та лишь покачала головой, мол, устала и потом расскажет. Отец кивнул, принимая правила игры.

Папа ещё раз попрощался с доктором, и Мегги, как воспитанная девочка, тоже сказала ему «пока», за что получила клубничную карамельку, которая немного подняла ей настроение. Вот этот абсолютно незнакомый ей доктор не вызывал у неё никаких плохих эмоций. Он был добрым, и улыбка у него тоже добрая с примесью сочувствия.

Когда они выходили из больницы, Мегги спросила у папы, зачем они на самом деле приходили сюда. Алистер не то чтобы отмахнулся от неё, но в том, как он пожал плечами и сказал, что это больше неважно, Мегги уловила намёк на то, что когда-то это было важно. И неприятный осадок внутри остался. Папа что-то скрывал от них с Мартой, и Мегги очень хотелось надавить на него и заставить рассказать правду, но она решила, что пока не стоит, сосредоточившись на Джоне и том, какие эмоции он у неё вызывал.

Как Мегги и ожидала, к её словам папа отнёсся со всей серьёзностью, и она даже пожалела, что не повременила с рассказом до того момента, пока они не вернулись домой. Ведь тогда они бы зашли в пекарню за чем-нибудь вкусненьким, а так отец направился из больницы прямиком домой, не поддавшись даже на уговоры Мегги.

========== Глава 32. Обряд ==========

Джилс заснула только под утро. Стоило ей закрыть глаза, как кадры минувшего дня начинали проноситься перед глазами. Бабушка. Её потроха на мощёной дорожке. Довольная улыбка госпожи Вивьены. Корона, плывущая прямо к Джилс. Меч, занесённый в ударе. Бесконечные коридоры родного дома. Госпожа Демьяна. Её алчный ждущий взгляд. И ведьмы, кровавые ведьмы, затаившие дыхание и готовые приветствовать новую королеву.

Раньше Джилс мучал вопрос «почему» — почему её хотели убить?

Теперь всё было предельно ясно, стоило лишь вспомнить то, как госпожа Демьяна смотрела на неё. Вернее, не на неё, а на корону в руках Джилс. Та хотела стать королевой, и Джилс стала ненужным препятствием на пути к заветной цели.

Каждый раз, когда кадры, закручиваясь каруселью, начинали сводить её с ума, Джилс открывала глаза и смотрела на медный обруч, лежащий на матрасе рядом с ней. Корона здесь. Джилс здесь — в трейлере или как там назывался этот огромный красный монстр Элиота? Она здесь, а не там, и сейчас она может спать. Однако сон не шёл долго, очень долго, и даже в забытьи Джилс не оставляло ощущение, что за ней гонятся, что её ищут и вот-вот настигнут.

Проснулась она уставшей и разбитой, словно и во сне бежала по насту, который то и дело проваливался под ногами, замедляя её. Джилс потёрла сухие глаза и огляделась. Матрас, на котором она спала, находился над кабиной водителя, и сейчас её спальное место заметно так потряхивало. Значит, Элиот уже выехал с той заправки, на которой они ночевали, а её будить не стал.

Джилс оставила корону на матрасе, а сама, пригибаясь, выползла из закутка. Потолок здесь был низкий: только ребёнок смог бы стоять в полный рост. Джилс пришлось на коленях доползти до ступеней и, не меняя позы, немного спуститься, прежде чем она смогла выпрямиться в полный рост.

Машину тряхнуло на кочке, и девушка полетела вперёд, но, вовремя ухватившись за диванную спинку, отделалась лишь встречей локтя с крышкой стола. Джилс протяжно всхлипнула, а с водительского места донеслось добродушное:

— Как спалось?

Голос у Элиота был приятный, даже очень. Таким голосом только книжки для детей читать. Джилс улыбнулась своим мыслям и ответила:

— Не очень, — и на фоне его голоса собственный показался карканьем вороны. Джилс прочистила горло. — Всю ночь ворочалась.

— Я в курсе, — ответил Элиот, не отрывая взгляда от дороги.

Та тёмной лентой вилась через пустые поля. Если так задуматься, то вокруг города ведьм было много полей. Это просто чудо, что она умудрилась убежать. И Элиот, согласившийся помочь, тоже казался каким-то чудом.

— Тоже не спал? — спросила она и принялась пробираться к пассажирскому сиденью рядом с водителем.

— Ага. Диван слишком узкий, и пружины продавленные. Нужно будет подсобрать денег да заменить его, — рассуждал Элиот и, взяв стаканчик с кофе одной рукой, сделал несколько глотков.

Джилс плюхнулась на сиденье рядом с ним и, заметив второй стаканчик в подстаканнике, просияла.

— Я на тебя тоже взял, без сахара. Планировался капучино, но пена уже наверняка осела. Как тебе кофе с молоком без сахара?

— Потрясающе, — совершенно искренне ответила Джилс и взяла свой напиток.

Кофе уже и вправду остыл, но не настолько, чтобы его не пить. Джилс сделала глоток и блаженно простонала. Кофе, конечно, был не идеальный, но ожидать другого на придорожной заправке не стоило. Наверное, поэтому Элиот и засыпал то невероятное количество сахара, который даже не растворялся полностью, а хрустел на зубах.

— Я ещё купил сэндвичи с ветчиной и пончики. Они в холодильнике. Если хочешь, можешь взять себе и мне заодно прихватить.

Джилс посмотрела через плечо на маленький холодильник в глубине салона и прикинула, как будет пробираться к нему в покачивающейся машине, после чего решила, что она не так уж и голодна. Пока не голодна. Вот потом, когда Элиот остановит машину, она пулей пронесётся до маленького холодильника.

— Может быть, потом, — ответила девушка и отпила ещё немного кофе.

— Жаль, — хмыкнул Элиот.

Джилс поняла, что ему, скорее всего, захотелось пончик, и таким образом он намекал ей, что неплохо было бы принести его ему. Джилс улыбнулась поверх стакана и без стеснения принялась разглядывать Элиота.

При свете дня он выглядел чуточку иначе. Большой — нет, не толстый и не рохля. Джилс назвала бы его «грузным»: с широкими плечами, высокого роста. Хотя небольшой животик у него всё же был: просматривался под нелепой футболкой с пальмами. Такой вот своеобразный «мужчина-гора». Рядом с таким и ведьмы, наверное, не страшны. И лицо у него правильное, грубое и даже жёсткое — Элиота вполне можно было бы назвать пугающим, если бы не улыбка, которая всегда была на его губах и никогда не покидала лица полностью — разве что пряталась в карих глазах.

Но эта улыбка… Джилс закусила щёку изнутри, чтобы сдержаться и не сказать ничего лишнего. Ох, даже сейчас, просто смотря на дорогу, Элиот продолжал улыбаться, и Джилс безумно нравилась эта улыбка.

В лучах рассеянного зимнего солнца волосы Элиота казались пшеничными.

— У меня что-то на лице? — спросил мужчина, похоже, заметив, как Джилс его разглядывает.

— Нет, — слегка сконфуженно ответила девушка и, отвернувшись, уткнулась в свой стаканчик.

— Слушай, Джилс, я тут подумал по поводу твоей тёти. А она не сдаст тебя твоим родственникам?

Джилс нахмурилась. Какая тётя? Не было у Джилс никакой тёти. Её мать — единственный ребёнок королевы Гертруды. Та просто отказывалась заводить других детей, чтобы не было проблем с наследством. Один ребёнок — один возможный вариант для короны. Поэтому и у родителей Джилс тоже была единственным ребёнком. На памяти девушки, после рождения дочери мать беременела ещё трижды, но каждый раз травила ребёнка ещё в утробе. Однажды, правда, вовремя беременность не заметили. Так у Джилс родился брат, не способный колдовать, и бабушка почти сразу же умертвила его. Сама Джилс даже так и не увидела своего брата — ни живым, ни мёртвым.

Поэтому вопрос Элиота поставил её в тупик. И Джилс пришлось изрядно напрячь мозги, прежде чем она вспомнила, что вчера назвала Джослин «тётей». На самом же деле женщина не входила в круг близких родственников Джилс. Её даже нельзя было причислить к кровавым ведьмам — Джослин являлась кровавой ведьмой лишь наполовину. Её мать была одной из Старейшин города Кровавых Вод — очень давно, когда Джилс и в помине не было — но покинула свой пост, выйдя замуж за слабенького колдуна из Шарпы. Такие браки для кровавых были не в почёте, если не сказать, что порицались, а детей, рождённых в такого рода союзах, в Городе Кровавых Вод терпели, конечно, но не жаловали. Родители Джослин ещё жили в городе ведьм некоторое время после рождения девочки, но потом покинули его.

Так что Джилс была более чем уверена, что Джослин ей поможет и не сдаст Демьяне, которую девушка решила больше никогда не называть госпожой.

Собственно, об этом она и сказала Элиоту — о том, что тётя её не сдаст, а не о том, какие порядки творились в Городе Кровавых Вод, конечно же.

Элиот лишь хмыкнул, похоже, не до конца поверив в историю о сердобольной тётушке, которая с радостью примет племянницу и поможет ей всем, чем сможет. Джилс бы тоже не поверила. Вот только кроме как на Джослин надеяться ей было не на кого. Да и вариантов у неё немного: живи в бегах или отнеси свою голову Демьяне. А Джилс пока не готова раздавать такие щедрые подарки.

К обеду они покрыли достаточное расстояние, и, чем дальше Джилс уезжала от Города Кровавых Вод, тем спокойнее ей становилось. Ведьмы, конечно, могли её выследить — в этом она не сомневалось, но, пока она находится в постоянном движении, отследить её труднее. Да и ближайших родственников у Джилс не осталось, чтобы Демьяна могла попробовать поиск на крови. Иногда, оказывается, быть круглой сиротой даже выгодно.

«Рольф» остановился на одной из заправок по пути. Заправка была большая, там даже имелось нечто похожее на кафе: пластиковые стулья со столами и выложенные на прилавок готовые блюда. Выбор, конечно, не ахти: несколько странных на вид супов, которые Джилс не решилась бы попробовать ни за какую цену, и картофельное пюре с чем-то под названием «котлета рыбная». Джилс рыбу не любила и ограничилась чаем и пюре. Элиот же, возомнив себя супергероем — не меньше — отважился взять себе суп, ту самую котлету и, конечно же, пончик. Куда же без пончиков?

Они заняли один из столиков в углу и принялись есть. Джилс чувствовала себя нелепо в одежде Элиота. Одно дело носить её в Рольфе и совсем другое — выходить в ней на люди. Вот только дальнобойщики, одетые ещё хуже, заставили девушку смириться со своим нарядом, в котором она выглядела, как типичная жена в долгом путешествии. Люди даже не смотрели в её сторону. И это было хорошо.

Элиот, поморщившись, отставил тарелку с супом, и Джилс понимающе усмехнулась. И в этот момент заметила мужчину, который сидел в углу и в упор смотрел на них с Элиотом. Таким взглядом смотрят на знакомых, и Джилс сильно сомневалась, что он узнал Элиота. Худощавый мужчина в потрёпанной зимней куртке, которая была ему явно велика, откуда-то знал Джилс.

Девушка схватила Элиота за руку, лежащую на столе, и постаралась выдавить из себя улыбку.

— Ты доел? Тогда, может, уже поедем? — говорила она тихо, надеясь, что мужчина, кем бы он ни был, не услышит её.

— Наесться я не наелся, но доедать не собираюсь. Возьму с собой кофе, и поедем, — ответил Элиот и поднялся, чтобы купить себе уже третий стаканчик за сегодня, но Джилс придержала его.

— Может, заедем на другую заправку? — предложила она. — Сомневаюсь, что у них вкусный кофе.

— О, так ты веришь, что на заправках бывает вкусный кофе? — усмехнулся Элиот.

Джилс неоднозначно пожала плечами.

— Попытаем счастье на другой?

Элиот кивнул, и они вместе вышли на улицу. Им никто не препятствовал, и Джилс уже начала считать, что у неё развилась паранойя. Вот только когда Элиот выруливал с парковки, она заметила того самого мужчину вновь. Он стоял у входа на заправку и с кем-то разговаривал по телефону. Конечно, он мог вполне разговаривать со своей мамой, женой или вообще с кем угодно, кто не имел к Джилс никакого отношения, вот только смотрел он точно на «Рольф» и провожал их взглядом, пока они не выехали на трассу.

Джилс ощутила, как в горле встал ком, и её начало потряхивать от паники. Она не могла отделаться от мысли, что её выслеживают. И выслеживают не ведьмы. Тот мужчина не был колдуном, от него не исходило ни намёка на магический след. Тогда кто?

Ответ пришёл мгновенно.

Охотник.

Вот только откуда охотникам знать, как выглядит Джилс? Ведь ей не показалось. Мужчина действительно узнал её.

***

Кеторин притаилась в алькове амфитеатра, наблюдая за подготовкой к обряду, который вот-вот должен был начаться. Кеторин любила это место: она периодически пряталась здесь ещё ребёнком. Не сказать, что её укрытие было надёжным, но вид оттуда открывался просто отличный — весь амфитеатр как на ладони.

Марта согласилась на то, чтобы их с Коулом жизни связали, ещё несколько дней назад. Вот только сложные обряды они на то и сложные, что их невозможно провести по сиюминутному желанию без предварительной подготовки. Кеторин уже несколько часов наблюдала за тем, как Старейшины готовились к предстоящему действу. И, если честно, она уже успела отсидеть попу. Всё-таки она уже совсем не молода, так что в следующий раз обязательно возьмёт с собой подушечку для банального удобства. Но зрелище того стоило.

Вокруг постамента рассыпали кругами соль. По сторонам света расставили энергетические кубы-проводники — через них Старейшины будут направлять свою силу в людей, которых положат на постамент. Без кубов Старейшины не смогли бы сделать ровным счётом ничего, ведь ведьмы Шарпы не могли направлять магию непосредственно на человека. Их сила, если верить старой легенде — одной из тех, что в целом объясняет природу магии — идёт от древесной богини Фейшал, оттого ведьмы Шарпы и тяготеют к земле.

Вот только знание древних легенд не давало познать мир и магию. На деле то были лишь сказки, которые рассказывали детям, мол, наша сила от богини. Но где эта богиня и что с ней стало, никто не говорил. Да и в библиотеке Кеторин в своё время так и не нашла никакой информации. Только кусочки пазла, которые она так и не смогла связать между собой.

Торин вышла из каморки, где хранились все магические атрибуты ковена. В медных чашах, которые она держала в руках, уже тлели травы, наполняя амфитеатр тяжёлым дымом, от которого нет-нет да слезились глаза. Шалфей считался травой богини, лечебной травой: его сушёными пучками окуривали дома, а перед обрядами жгли цветы, как знак поклонения. В одной из легенд, найденных Кеторин, говорилось, что шалфей всегда растёт вокруг ствола дерева-богини. Вот только там, в реальном мире, Кеторин ни разу не видела, чтобы это растение росло где-нибудь, кроме полей.

Ароматный дым заполнил весь амфитеатр, и Кеторин вспомнился день Приворота, когда Старейшины точно так же окуривали зал, где позднее они с Люком принесли клятвы, но ведьма решительно отмахнулась от воспоминаний. Сейчас было не до них.

Сиденья вольных наблюдателей заполнялись. В какой-то момент Кеторин начало казаться, что в амфитеатр набьётся вся Шарпа, но нет — пустых мест оставалось много. К тому же на такие обряды детей и молодых ведьм не пускали. Дело в том, что во время обряда высвобождается огромное количество энергии, а маленькие ведьмы — нестабильная компонента, и лучше обезопасить себя заранее, чем пожинать плоды неудачи, если какая-нибудь ведьмочка неожиданно и неосознанно вклинится в процесс.

Мужчин на каменных сиденьях тоже не находилось. Единственным мужчиной в зале был Люциан. Скрестив руки на груди, он стоял, привалившись к стене, и, как и Кеторин, наблюдал за Старейшинами. В отличие от вольных наблюдателей, он здесь действительно был необходим, если вдруг придётся подхватить заклятие.

Кеторин перевела взгляд на Торин. Беременная Старейшина тоже являлась нестабильной компонентой. Если бы Кеторин предоставили выбор, она ни за что бы не подпустила Торин к обряду, заняв её место. Но выбор стоял не за ней, а госпожа Ева была уверена в том, что девчонка справится. Срок пока позволяет. Вот если бы они пришли в Шарпу через месяц или даже пару недель — об обряде можно было бы забыть. Магия ребёнка отделилась бы от магии Торин, и молодая Старейшина на несколько месяцев стала бы тайфуном: непредсказуемым и неконтролируемым. Такой колдовать нельзя. Будет варить успокаивающее зелье, а сварит, скорее всего, сонное, потому что не сможет контролировать объём влитой силы.

Так что время было самое что ни на есть правильное. И как тут не верить в судьбу?

Кеторин горько усмехнулась и ещё сильнее вжалась в тень, хотя сейчас её никто и не заметил бы.

Марту с Коулом ввели в залу. С них ручьём стекала вода, а мокрая одежда липла к телам. Коул выглядел спокойным, но спокойствие явно было напускным: Кеторин видела, как напряжена каждая его жила, и мужчина смотрел только перед собой — небось, пытался внушить самому себе, что вокруг него не ведьмы или вообще никого нет.

Кеторин даже пожалела, что не расспросила Малика о его ученике. Ведь и дураку было ясно, что он не из охотничьей семьи — и взгляд не тот, и порода не та. От охотников обычно за милю несло. Кеторин и сама не могла сказать, чем, но она чувствовала эту вековую застарелую ненависть, которую в мальчишек с рождения вдалбливали церковники. Вот только Коул был не таким. Да, в нём была ненависть — кровная ненависть, но не такая. У него отняли кого-то близкого — вот откуда чрезмерная фанатичность. Коул напоминал Кеторин раненое животное, а не ярого фанатика, каким, к примеру, был Малик, который умело воспользовался парнем — нашёл потерянную душу и давай вить из неё то, в чём нуждался…

Если разобраться, охотников Кеторин недолюбливала как раз из-за их фанатичности и нетерпимости к тому, что не вписывается в их картину мира. Интересно, удастся ли вытравить эту дрянь из Коула?

Затем Кеторин присмотрелась к Марте, которая внимательно следила за каждой ведьмой в амфитеатре. Глаза за стёклами очков так и бегали по сторонам, а сама девушка цеплялась за Коула, как ребёнок за взрослого. Если страх Коула был понятен, то вот почему Марта боялась всех и каждого, ведьма так и не поняла.

Коулу пришлось подсадить Марту, чтобы та забралась на постамент. Девушка легла, а охотник забрался следом и лёг рядом. Обычный зритель не увидел бы в происходящем ничего магического, вот только Кеторин прекрасно видела энергетические завихрения в центре амфитеатра. Обряд уже начался, и Марта, сама того не подозревая, стала его центром — якорем, к которому пришьют чужую жизнь.

Госпожа Ева подошла и связала их руки заговорённой красной шерстяной нитью, а затем, очертив ещё один круг у основания каменного ложа, отошла, заняв место у восточного куба-проводника. Хотя, если честно, стороны света в междумирье были лишь условностью, которую ведьмы почерпнули из мира, в котором жили обычные люди. Кристаллов-проводников было четыре по количеству старейшин, а не по сторонам света. И потому что квадрат одна из лучших схем для обрядов — стабильнее только пятиугольники.

Остальные Старейшины встали на свои места. Торин — у южного куба, Брунгильда — у северного, западный остался госпоже Софии.

Люциан же устроился у кромки последнего солевого круга, рядом с Торин, готовый вступить за его черту при первых признаках неспособности той завершить обряд.

И всё завертелось. Старейшины одновременно положили руки на кубы, наполняя их своей силой, направляя через них магию к двум людям, лежащим на каменном ложе. Сам воздух замер, когда от кругов соли начало подниматься марево, образуя полусферы, накрывающие пару куполом. Судорожный вздох Марты пронёсся по тихому амфитеатру.

Подобное действительно может напугать. Сколько бы раз тебе ни рассказывали, что именно произойдёт, ты никогда не поймёшь пока не испытаешь это на своей шкуре. Марта дёрнулась, намереваясь соскочить с постамента, но было уже поздно — её пригвоздило к камню: ни подняться, ни убежать она не сможет, пока обряд не завершится. Под куполами стали отчётливо видны нити связей. От каждого из них поднимались в высоту сотни других тоненьких нитей. И лишь одна, ещё пока недостаточно толстая, умудрялось крепко связывать Марту и Коула. Она мерцала и извивалась в такт сердцебиения, словно вена, перекачивающая кровь по телу.

Старейшины принялись уплотнять нить, привязывая жизнь мужчины к ведьме. Задача невероятно сложная, ведь нити не только связывали людей между собой — они держали мир, не давая ему рассыпаться. Любая магия несла в себе крошечную ниточку, за которую нужно было дёрнуть чтобы получить реакцию. Вот только форму нитей имели только те, что связывали людей — остальные связи лежали далеко за гранью понимания и взаимодействовать с ними могли лишь единицы. Сама Кеторин лишь пару раз смогла дотронуться до огня, Люк же неплохо справлялся с воздухом.

Пока старейшины укрепляли связь, оплетая её своеобразным коконом, Кеторин заметила нечто странное и нахмурилась. С того места, где она стояла, был отчётливо виден обрубок нити, что торчал из груди Марты — толстый у основания и тонкий у края. Кеторин никогда не видела ничего подобного вживую — только в гримуаре, когда госпожа Ева обучала её основам взаимодействия с нитями, когда ещё верила, что из ведьмочки может получиться отличная старейшина.

От осознания увиденного стало дурно. Кеторин задохнулась от возмущения, а в голове стало тесно от вопросов.

Какое кощунство! Кто мог додуматься перерубить нить — и не абы какую, а родительскую! Это Кеторин поняла по слабому фиолетовую свечению, исходящему только от родительских нитей — нитей, связывающих человека с его родом.

Надо же было так надругаться над девочкой! Да кто только посмел! Кеторин сжала руки в кулаки, готовая этими же руками удавить ту ведьму, которая провернула подобное. А то, что это сделала именно ведьма, сомнений не было — никто другой не смог бы. Правда, то была ведьма, не особо разбиравшаяся в нитях: создавалось впечатление, что нить не разрезали, а просто варварски порвали.

Кеторин взглядом перебирала другие нити Марты, ища ещё обрубки, и, к счастью, не находила. Разве что было пару нитей, которые, скорее всего, повредились при обрыве родительской.

Ведьма настолько сосредоточилась на своих попытках разгадать загадку, что и не заметила, как купола потухли. Она поняла, что Старейшины закончили, только когда нити растаяли в воздухе, словно их и не было.

Обряд завершился.

Брунгильда распахнула двери, ведущие наружу, и в зал вошли трое мужчин, среди которых Кеторин приметила Плаксу Марка, выросшего и раздавшегося в плечах. В сопровождении госпожи Евы они унесли бесчувственных Марту с Коулом, а Кеторин осталась стоять в своей нише, сгорая от гадкого чувства. В носу защипало, и она зажала его пальцами, силясь побороть свою слабость. Многие вздорные черты характера Марты обрели для Кеторин смысл; родительские нити во многом формируют человека, завязываясь ещё в утробе матери и обеспечивая ребёнку чувство защищённости и опоры. У Марты этого не было. Кеторин не знала, в каком возрасте разрушили нити девушки, но даже год без поддержки может сильно пошатнуть любую ведьму. А Марта была во многом нестабильна как магически, так и ментально. Для ведьмы с сильным даром это опасное сочетание.

Кеторин закрыла глаза, прогоняя нахлынувшую ярость и горечь осознания своей оплошности: Марте не стоило колдовать, и подталкивать её к этому было глупо. А Кеторин раз за разом тыкала в неё и подстёгивала.

— Заметила? — совсем близко раздался тихий голос, от которого по спине побежали мурашки, и Кеторин, распахнув глаза, вжалась в стену.

Люциан.

Он стоял от неё на расстоянии вытянутой руки и смотрел своими тёплыми янтарными глазами со сдерживаемой… Кеторин не хотелось знать, что он там сдерживает. Она отвела взгляд и уткнулась в ступени амфитеатра. Каменные такие, совсем не интересные, но всё лучше, чем смотреть на Люциана.

И как он только её заметил? Подобрался так, что она и не почувствовала. Дура. Будет ей урок — меньше поддаваться чувствам. Больше думать головой — извечная проблема, ведь Кеторин иногда умудрялась её отключать.

— Заметила, — коротко ответила она.

— Отцовская, — пояснил Люциан и спросил без обиняков: — Кто она? Что-то мне слабо верится, что девчонка — обычная сирота.

— Тебе не нужно этого знать, — буркнула Кеторин, просчитывая ходы к отступлению.

— Не нужно? — Люциан вопросительно вскинул бровь. — А мне кажется, нужно. Хотелось бы знать, что ты задумала, притащив сюда новую пару комплементалов. Госпожа Ева, может, и не поняла, вот только они не женаты. Небось и спят-то не вместе. Смотрят друг на друга если не как на врагов, то очень близко к этому.

Люциан протянул руку и, схватив Кеторин за запястье, принялся поглаживать мягкую кожу со внутренней стороны, более не приближаясь.

— Что ты задумала, Кетти? — обратился он к ней тем прозвищем, которым называл её всегда. Сил возразить в себе Кеторин просто не нашла: ни чтобы оттолкнуть, ни чтобы исправить.

— Ничего интересного, — процедила она осипшим голосом.

Разум кричал, требовал, умолял убежать, а тело так и оставалось стоять на месте — недвижимое, безвольное. Сил сопротивляться тому влиянию, которое Люциан на неё оказывал, просто не было. Сбегая в тот раз, Кеторин думала, что больше не увидит его, но нет… Стояла теперь перед ним и пыталась не смотреть, а в голове ни одной здравой мысли — даже бежать уже не хотелось. А хотелось… Кеторин судорожно сглотнула. Ничего ей не хотелось. Надо от него избавиться и идти дальше.

Вот только Люк не умеет отпускать. И, чтобы уйти, нужно затуманить ему голову сильнее, чем он туманил её саму.

— Так-то я тебе и поверил, Кетти, — иронично усмехнулся Люциан. — В твоей умной головке всегда роятся какие-то планы. Может, расскажешь, какое место в них ты отвела мне на этот раз? На всякий случай. Чтобы я не оплошал, действуя не по сценарию.

Вкрадчивый голос, круговые движения на запястье, а в голове… Да чёрт с ней, с головой! В ней всё равно правильных мыслей больше не было — только звенящая тишина.

— Кетти, ну расскажи… — увещевал он. Так вкрадчиво, так нежно.

Кеторин окинула взглядом пустой амфитеатр. Никого. Никто не придёт ей на помощь.

— Прекрати, — шёпотом попросила женщина и задохнулась, когда Люциан наклонился и поцеловал кожу на её запястье.

— Не могу, — ответил он, и в его голосе прозвучали и горечь, и обида, и тоска.

От этой смеси чувств, являвшейся точным отражением того, что ощущала сама Кеторин, сердце защемило. Бежать ей надо, и немедленно, но ватные ноги приросли к месту, а руки потянулись к волосам мужчины. Мягким таким, почти шёлковым. И таким до боли знакомым.

— Не стоит, — произнесла та маленькая разумная часть Кеторин, которая ещё не сдалась, а большая, неразумная, перебирала мягкие пряди, не желая прекращать.

И именно эта слабая и неразумная часть секундой позже потянула мужчину за волосы, заставляя поднять голову и поцеловать Кеторин.

Ведьма впилась в его губы, жадно сминая их — шершавые и обветренные — своими. Она вдыхала его запах — такой, от которого ноги подкашивались; Люциан пах табаком и жжёным деревом, а на языке чувствовалась горечь алкоголя. Он был пьян, не так чтобы сильно, но точно выпил с утра, прежде чем прийти на обряд. И за это Кеторин хотелось его удавить. Да чем он только думал? А если бы действительно потребовалась его помощь?

Осознание этого немного охладило её пыл, но не настолько, чтобы отстраниться. Уж что-что, а сойти с этой дорожки, уже вступив на неё, Кеторин никогда не могла.

Она и не заметила, как Люциан, перемежая поцелуи с рваными дикими ласками, довёл её до кладовой, в которой Старейшины хранили всё необходимое для колдовства. Он спиной втолкнул её в комнату, а сам вошёл следом, ногой захлопнув деревянную дверь.

Люциан уложил Кеторин на пол и взял прямо там, на холодном каменном полу, которого ведьма даже не замечала. В тот момент для неё не существовало ничего и никого, кроме Люциана. И не было в их соитии ни ласки, ни неги, ни терпения, ни желания угодить партнёру — лишь дикая звериная и всепоглощающая страсть. Они набрасывались друг на друга, как умирающие в пустыне — на жалкие крохи воды. Каждый брал своё, и каждому было мало.

После произошедшего Кеторин лежала на холодном полу и мысленно материла себя за слабость, слушая мирное сопение уснувшего Люциана. Ведь знала же, что этим всё и закончится, потому-то и избегала его. Люциан всегда был её слабым местом — не могла она рядом с ним быть сильной. Этот его взгляд, этот голос… Да он верёвки из неё вить мог, а она, как последняя дура, раз за разом ломалась ради него.

Кеторин смахнула одинокую слезу и встала на ноги. Не одеваясь, она собрала настой для долгого сна — благо, у Старейшин был большой стратегический запас трав, — а затем накапала Люциану на приоткрытые губы и, когда он, сонный, слизнул зелье, спокойно начала приводить себя в порядок. Теперь он проспит до завтрашнего утра, а то и дольше, если не поднимут. А ей за это время нужно покинуть Шарпу.

Ведьма села на колени рядом с мужчиной и с тоской посмотрела на красивое молодое лицо. Магии в Люциане было хоть отбавляй: именно она и поддерживала его в форме, не давая стареть. Кеторин хотелось ещё немного побыть рядом с ним, может, даже полежать на его предплечье, вдыхая родной аромат, но она не могла позволить себе такой роскоши.

Ведьма прекрасно знала, что, дай она Люциану хоть шанс — и он её не отпустит. А она слишком любила свободу.

========== Глава 33. Опасные связи ==========

Бабушка приехала домой тем же вечером. Папа настоял. Мегги, конечно, думала, что он всполошился почём зря, ведь, будь она на его месте, не стала бы действовать, основываясь только на словах маленькой девочки.

Сейчас, когда Джон не маячил на фоне, а сама Мегги находилась под защитой стен дома, страх, который девочка испытала в больнице, казался ей иррациональным. Мало ли что и как говорят люди? Ведь Джон, если так подумать, не сказал ничего такого. Спросил о девушке, в которой заинтересован, и о том, как у Мегги дела. Разве не так ведут себя все взрослые?

Мегги была согласна с каждым доводом, который приводила, но переступить через страх не получалось. Так что то, что бабушка приехала к ним, даже хорошо. Дома безопаснее, чем в отдалённом поместье. Однако то, что бабушка, которая никогда не шла на поводу у чужой воли, вдруг послушала отца, наталкивало на мысль, что всё куда хуже, чем кажется.

Маргарет привезла с собой в термосе вкусный тыквенный суп, и в тот вечер они сидели на кухне, поедая его со свежим хлебом из пекарни и чаем. Правда, готовила его приходящая кухарка, а не сама бабушка, но оттого суп был не менее вкусным.

Вначале ели они в полной тишине: это тяготило Мегги, нуждающуюся в общении, но ни папа, ни бабушка не были любителями поговорить по душам. А когда вдруг заговорили, в диалоге всплыла Марта — и пошло-поехало. Сцепились, как кошка с собакой. Они, конечно, не кричали — Мегги вообще сомневалась, что бабушка ещё способна кричать, а отцу совесть не позволяла повысить голос на мать. Вот только их словесная перепалка была руганью в чистом виде.

Отец отстаивал Марту и Коула, говоря, что они умные ребята. Бабушка причитала, что отец на старости лет совсем мозги растерял, раз позволил дочери вместе с охотником отправиться неизвестно куда. Отец не сдавался, объясняя, что Коул не причинит Марте вреда, потому что он брат Чарли, а бабушка устало вздыхала и, похлопав сына по руке, сказала, что воспоминания о добром друге застилают Алистеру глаза и что память о старшем брате не остановит мальчишку, если он надумает что-то дурное. И так по кругу в разных вариациях.

В какой-то момент Мегги устала и, не сказав никому ни слова, встала из-за стола и ушла на мамин чердак. Взрослые её ухода так и не заметили, продолжая перебрасываться тихими, но от того не менее гневными фразами.

Для Мегги их ругань казалась беспочвенной, ведь она знала, что Коул просто не сможет причинить Марте вреда. Она толком и сама не понимала, откуда у неё такая уверенность в своей правоте. Но оттого и помалкивала, что подтвердить свои слова ничем, кроме интуиции, не могла.

На чердаке было темно: свет уличного фонаря, проникая через круглое окно, ложился белыми тенями на пол. Мегги забралась с ногами на маленькую софу и вытянулась на ней, зарывшись головой в мягкие аляпистые подушки, пахнущие лавандой. И от этого запаха на глаза набежали слёзы. Когда мама была жива, она делала для них с Мартой мешочки для хорошего сна, которые они клали под подушки. Эти мешочки пахли лавандой.

Мегги поймала себя на мысли, что не помнит маминого лица. Нет, она помнила смеющиеся зелёные глаза, светлые и такие же длинные, как и у самой Мегги, волосы; помнила красивую улыбку. Но всё вместе… Девочка всхлипнула, утирая слёзы. Захотелось спуститься вниз и взять семейный альбом с каминной полки и долго смотреть на мамино лицо, впитывая его до последней черты, чтобы не забыть. Но Мегги осталась лежать на софе, вдыхая родной аромат лаванды и судорожно всхлипывая время от времени. Она могла забыть мамино лицо, но невозможно забыть аромат — лаванда всегда пахнет лавандой.

Прежде чем провалиться в сон, глубокий и без сновидений, Мегги решила, что непременно научится делать такие мешочки, чтобы всегда чувствовать, что мама где-то рядом.

Проснулась она от яркого зимнего солнца, которое било по глазам, мешая спать. Мегги вытащила из-под бока подушку и положила её на глаза, стараясь снова уснуть. Сон не шёл. Софа, на которой она так хороша спала, вдруг стала невероятно жёсткой, и ей отчаянно захотелось укрыться одеялом; пальцы на ногах отмёрзли, словно к ним приложили кусочки льда. Так ещё и кристаллы соли в кармане джинсового комбинезона нещадно кололи бок.

Мегги тяжело и шумно вздохнула и села на софе, спустив ноги на холодный деревянный пол. Сонная девочка спустилась на первый этаж и ещё на лестнице услышала лимонный аромат.

Бабушка, в тёплом домашнем халате и неизменных тапочках, сидела на кухне и пила чай с лимоном, закусывая его всё ещё горячими гренками, с которых капало расплавленное масло. Мегги сглотнула слюну и пожелала бабушке доброго утра.

Та улыбнулась ей своими утопающими в морщинках губами и спросила:

— Как спалось?

— Отлично, — ответила Мегги и, взяв чистую кружку с сушилки, села за стол напротив бабушки. Она налила себе из заварника чаю и положила в кружку дольку лимона, а ещё добавила мёда, который стоял на столе вместе с заварником.

— Алистер хотел отнести тебя в спальню, но ты так крепко и сладко спала, что мы не решились тебя трогать, — рассказывала бабушка, пододвигая к Мегги тарелку с гренками.

Девочка кивнула и вцепилась зубами в хрустящую булку. Она блаженно простонала, растянув губы в широкой улыбке. Хрустящие снаружи, мягкие и тёплые внутри. Мегги любила вкусно покушать.

— В холодильнике есть сыр, если хочешь — могу порезать, — предложила бабушка, но Мегги отрицательно покачала головой, отправляя гренку в рот целиком и запивая её большим глотком тёплого и сладкого чая.

— Где папа? — спросила она, болтая ногами и смотря то на бабушку, то на искрящийся в лучах яркого солнца снег за окном. — Ещё спит?

— Нет. Уехал. Вскочил ни свет ни заря и унёсся, даже не позавтракав. Сказал, что ему срочно нужно что-то проверить. Ещё что-то про полицию говорил.

— Понятно, — протянула Мегги и взялась за ещё одну гренку.

Покончив с завтраком, они расположились в гостиной. Бабушка разожгла камин и устроилась в кресле возле него, вытянув ноги и положив их на маленькую банкетку. А Мегги сбегала на чердак и, взяв с маминой полки книгу о травах и их применении в быту, расположилась на диване, укутав ноги вязаным пледом. Так они и сидели, слушая треск поленьев и занятые каждая своим делом. Мегги читала, бабушка смотрела на огонь. Время от времени они перебрасывались абсолютно незначительными фразами. Бабушка пожаловалась, что больше не может читать. Зрение у неё уже не то: если долго смотреть на буквы, они начинают расплываться перед глазами, а голова отзывается мигренью.

Мегги стала читать вслух. Она наобум открывала страницу и читала о полезных свойствах того или иного растения. Затем закрывала книгу и открывала уже на другой странице. О полыни, о ромашке, о лаванде, о розмарине, о пионах, об астрах. И так раз за разом.

В какой-то момент бабушка задремала, и Мегги продолжила читать уже про себя. Ей было спокойно.

Но потом она замерла и отложила книгу, ощутив странную рябь. Воздух словно содрогнулся, и Мегги испугалась. Было что-то неправильное в этой ряби. Что-то, чего не должно было произойти. А затем раздался глухой удар, с которым входная дверь впечаталась в стену.

От этого удара бабушка проснулась и ошарашенным взглядом принялась озираться по сторонам, ища источник неожиданного шума. Мегги вскочила на ноги и подбежала к бабушке. Её сердце бешено билось в груди.

Оправдывая все страхи Мегги, широким шагом в гостиную вошёл Джон со своей неизменной улыбкой, от которой у девочки волосы на руках встали дыбом. А за его спиной маячила женщина, при одном только взгляде на которую в голове Мегги появились мысли о гиенах и лошадях — настолько фактурным и запоминающимся было её лицо.

Бабушка поднялась на ноги и задвинула Мегги себе за спину.

— Что вы здесь делаете, молодой человек? — хмуро спросила она. — Вы вторглись без приглашения в частную собственность. Это незаконно.

Женщина за спиной Джона громко и свистяще рассмеялась. Мегги из-за спины бабушки разглядывала пришедших, и от того, что увидела, кровь в её жилах заледенела, а в животе завязался едкий узел страха. Нет, не страха — глубинного ужаса. В руках Джон сжимал пистолет.

— Вы уж нас извините, — улыбка на его лице не дрогнула, — но мы пришли за девочкой.

— Ба-а-а, — в ужасе протянула Мегги, чувствуя, как глаза обжигают слёзы.

Женщина-гиена обогнула Джона и вошла в комнату. В её движениях не было плавности, она сильно припадала на правую сторону и сжимала в ладони какую-то тряпицу. Женщина села на диван, где ещё недавно так уютно читала Мегги, и вытянула вперёд правую ногу, позволив девочке заметить гипс, до этого скрывавшийся под длинным красным плащом.

— Отойдите в сторону, миссис Рудбриг, — попросил Джон. — Нам не нужны лишние жертвы.

Мегги сглотнула подступившие к горлу рыдания, пытаясь понять, как эти люди вообще оказались в её доме. В доме, который находился под защитным куполом, не пропускающим никого, кроме членов семьи и людей, выпивших их кровь. Первой мыслью было то, что они смогли каким-то образом добраться до папы, и Мегги задохнулась. В этот момент она поняла, что у страха нет границ, и всегда можно бояться ещё сильнее, чем прежде.

— Вы не получите мою внучку, — в голосе бабушки звучала сталь, и Мегги поняла, что та по своей воле не сдвинется ни на шаг.

— Миссис Рудбриг, давайте не будем устраивать драм, — вкрадчивым тоном предложил Джон. — У вас всё равно нет выбора.

Мегги вцепилась в подол бабушкиного халата, судорожно соображая, что может предпринять она, маленькая девочка, против мужчины с пистолетом и этой странной истекающей кровью женщины.

И где же её магия, когда она так нужна? Разве похищение — это не сильное эмоциональное потрясение?

Мегги до боли закусила губу, не желая поддаваться панике.

Девочка повнимательнее присмотрелась к женщине-гиене, и на секунду ей показалось, что вокруг руки, с которой капала кровь, клубится красноватое марево, но, стоило моргнуть, и наваждение исчезло.

В этот момент прогремел выстрел. Мегги взвизгнула от испуга и подпрыгнула на месте, а бабушка начала заваливаться. Мегги, смаргивая слёзы, которые не хотели смаргиваться, смотрела на бабушку, осевшую на пол, прижимая руку к ноге. На её халате цветком распустилось кровавое пятно.

— Нет! — всхлипывала девочка, рухнув на колени рядом. Своими маленькими ручками она пыталась зажать рану, заставить кровь больше не вытекать, но пятно словно в насмешку становилось всё больше. — Ба!

— Мегги, — позвал её Джон, и в его голосе ей даже послышалось сострадание, — нам пора. Ты же не хочешь, чтобы я прострелил твоей бабушке что-то ещё? Я даю тебе честное слово, что даже наложу ей жгут, если ты пойдёшь со мной без истерик.

— Прекрати с ней сюсюкаться, — потребовала женщина-гиена. — Бери в охапку и пошли.

Мегги злобно зыркнула на них обоих. Если бы у неё была магия, она бы испепелила их прямо здесь. Она бы, как Марта, разорвала пистолет в руках Джона. Она бы… она бы… Но магии не было. Внутри себя Мегги не ощущала ничего, кроме гнетущего страха и злости. Ни щепотки магии. Ни-че-го.

— Мегги? — Джон вопросительно вскинул бровь и наставил оружие на бабушку, которая и так уже лежала на полу, сипло хватая губами воздух; глаза у неё закатились.

Сколько бабушка ещё продержится, если ей не окажут помощь? У Мегги не было времени на раздумья.

— Ты обещаешь… что… поможешь? — еле выдавила она. Горло свело от сдерживаемых рыданий.

— Конечно, — улыбка на губах мужчины стала шире. — Я же как-никак медбрат.

— Тогда помоги. И я пойду, — решительно ответила девочка, поднимаясь на трясущихся ногах.

***

Марта открыла глаза, выныривая из тяжёлого забытья. В висках непрекращающимся набатом стучала боль, нос не дышал. Губы пересохли и потрескались, во рту стоял отвратительный привкус желчи, так ещё и живот крутило, как при сильных газах. Марте пришлось открыть рот и дышать через него. Было настолько паршиво, что она не сразу поняла, что на ней нет очков, но она всё видит. Видит незнакомую светлую комнату и Коула, вытянувшегося на кровати рядом с ней. Он лежал на животе, головой повернувшись к Марте. И лицо его выражало муку, немного сглаженную сном.

Осознание ударило по Марте запоздало. Она несколько раз медленно моргнула, свыкаясь со своей новой реальностью. Опершись на руки, Марта села в кровати, осматривая незнакомую комнату. Она всё ещё видела магический след, пропитавший здесь практически всё: и маленькое зеркало на туалетном столике, и круглый пуфик на деревянных ножках, и симпатичный ковёр с цветочным рисунком, и даже покрывало, которым она была укрыта, что уж говорить о светящихся мягким огнём хрустальных сферах. Она всё видела, а магический след лишь приукрашивал — так сказать, добавлял контрастности и насыщенности, но больше не слепил.

Неужели обряд поубавил её восприимчивость?

Марта нахмурилась, не зная, радоваться ей такому исходу или огорчаться. С одной стороны, в ней определённо стало меньше магии — и это определённо хорошо, с другой стороны… Живот крутило не у неё.

Брови Марты взлетели вверх, когда она ощутила новый виток крутящей боли, и тут же — доносившийся откуда-то издалека хриплый стон Коула. Ощущения были похожи на те, которые испытываешь при просмотре реалистичного фильма, где у героя отрезают, скажем, руку, а ты чувствуешь, как у тебя самого рука начинает зудеть — несильно так, но неприятно.

О подобном её не предупреждали. И Марте это не понравилось.

Коул вновь простонал и, перекатившись на бок, прижал колени к груди, словно так можно было унять боль. Этот жест был настолько по-детски невинным, что Марта даже улыбнулась. Она протянула руку и потрепала Коула по растрёпанным волосам. Тот даже не проснулся. За время, прошедшее с их знакомства, Коул порядком зарос — это касалось и отросших непослушных волос, и щетины, грозящей вот-вот дорасти до состояния бородки.

Марта никогда не любила мужчин с бородой или даже просто небритых; ей это казалось признаком небрежности или же, наоборот, чрезмерного самолюбования. Да и вообще — борода колется. Но, удивительное дело, Коулу его небритость даже шла.

Поймав себя на столь нелепой мысли, Марта испытала желание врезать чем-нибудь тяжёлым по своей глупой голове, чтобы вытравить оттуда всю дурь.

Коул вновь застонал, и Марта отдёрнула руку, которой всё это время продолжала поглаживать его по волосам, которые не были мягкими — скорее, наоборот, жёсткими и очень густыми. Настолько густыми, что Марте стало завидно. Из её волос, если заплести в косичку, получился бы крысиный хвостик, поэтому она и стриглась всегда довольно коротко.

Дверь их новой спальни открылась тихо, без малейшего скрипа, и Марта увидела на пороге госпожу Еву. Настоящую госпожу Еву без того морока, что ложился какой-то добавочной пеленой. Женщина сжимала в руках поднос, на котором стояло несколько склянок, слабо мерцающих магическим следом.

— Проснулась? — спросила она, но звучало это скорее как утверждение.

Марта вяло кивнула, не чувствуя в себе сил для полноценного ответа.

— Как себя чувствуешь? — спросила госпожа Ева, поставив поднос на тумбочку рядом с Мартой, а сама она присела на край кровати.

— Где мы? — слабым голосом задала вопрос Марта.

— У меня дома. После обряда за вами некоторое время нужно присматривать, а Рози, скорее всего, даже не заметит, если что-то будет не так.

— Я чувствую его боль, — выдала Марта, когда Коул вновь простонал.

Госпожа Ева пожала плечами:

— Такой исход был возможен — вы же комплементалы. Правильнее было бы провести над вами Приворот — тогда бы ваша связь была бы полноценной, но сомневаюсь, что вы к нему готовы. По крайней мере, не сейчас. Мы уже однажды поспешили, проведя его. Не хочется совершить ошибку повторно, — госпожа Ева грустно улыбнулась и покачала головой.

— Почему ему плохо? — спросила Марта, почувствовав очередной виток боли, но совсем слабенький — Коул даже не застонал.

— Тело подстраивается под новые условия своего существования, — лаконично ответила госпожа Ева, но, наткнувшись на непонимающий взгляд Марты, продолжила объяснения. — Его тело не приспособлено к магии. В нём её совсем нет — чистокровный человек, если можно так сказать. И теперь его тело учится использовать магию, твою магию, как топливо. И, к сожалению, подобное не проходит безболезненно.

Коул вновь простонал, и госпожа Ева горько улыбнулась.

— Думаю, скоро придёт в себя, и тогда нужно будет дать ему зелье. Оно немного притупит неприятные ощущения, но не уберёт их полностью.

Марта лишь согласно кивнула. Чем быстрее он перестанет испытывать боль, тем ей лучше.

— Я вот что хотела узнать: Кеторин не сказала тебе, как снять браслеты? — спросила госпожа Ева, и Марта ошарашенно выпучила глаза. — Не переживай, я в курсе, что это она вас сюда привела. Если не выдашь меня другим, то я даже расскажу тебе, где она жила всё это время.

— Где? — неуверенно спросила Марта.

— В соседней спальне. Вишнёвые покои, как она их называет. Ещё девочкой она часто у меня оставалась, когда ругалась с родителями. Твоя очередь.

Марта покачала головой, перебрав в голове воспоминания о словах Кеторин про браслеты.

— Не сказала.

— Научить? Не думаю, что тебе хочется всё время быть привязанной. Иногда полезно знать, как скинуть ошейник в нужное время.

Марта коротко кивнула, и госпожа Ева аккуратно взяла её за руку и перевернула запястьем вверх. Она начертила в воздухе руну и постучала узловатым пальцем по браслету — раздался щелчок, и браслет раскрылся. Теперь его можно было спокойно снять с руки, но Марта, не долго думая, защёлкнула его обратно.

— Как знаешь, — только и хмыкнула госпожа Ева. — Если хочешь помыться, за той дверью ванная. Я положила там ещё и сменные вещи; ваши уже высохли, но сомневаюсь, что ты захочешь надеть их обратно.

Марта не стала отказываться и сразу же выбралась из кровати. Голова кружилась: не сильно так, но неприятно. И этими побочными эффектами она была обязана Коулу. Возможно, нужно было злиться, но она была слишком усталой и дезориентированной, чтобы растрачивать себя на бесполезные эмоции.

Ванны как таковой у госпожи Евы не было. Была лишь медная лейка, отгороженная шторкой, чему Марта даже порадовалась — сейчас она не справилась бы с такой, казалось бы, простой задачей, как залезть, а потом вылезти из ванны.

Марта слегка потупилась, глядя на один-единственный вентиль, который можно было либо открыть, либо закрыть. Ну и как ей настраивать воду? Мыться пришлось в итоге чуть тёплой водой.

Однако душ, на удивление, Марту не взбодрил — после него захотелось вернуться в кровать и поспать ещё.

Когда она вышла из ванной, Коул уже не спал. Слабый и бледный он сидел в кровати, откинувшись на спинку и внимательно слушая госпожу Еву. Марта разобрала только конец её фразы:

— …если наберёшь слишком много энергии, колдуном ты не станешь. Можешь не переживать по этому поводу. Но Марту подобное временно ослабит, так что думай головой, а не промежностью.

Марта нахмурилась, но промолчала. Мало ли о чём они говорили до её появления. Она с ногами забралась на кровать и собиралась уже вытянуться и поспать ещё немного, как с грохотом распахнулась дверь, и в неё влетела взлохмаченная и запыхавшаяся Кеторин.

— Собирайтесь, мы уходим, — на одном дыхании выпалила она и лишь потом, опершись рукой о стену, замерла, чтобы отдышаться.

— К чему такая спешка? — спросила госпожа Ева; её брови вскинулись вверх. — Они только проснулись. Обожди до завтра, и я под благовидным предлогом отправлю их восвояси.

— Нет. Мы уходим сегодня. Прямо сейчас.

Госпожа Ева окинула её взглядом с ног до головы. Раз, другой — и затем, тяжело вздохнув, выдала:

— Ох… дурёха, ты, Кеторин! Какая же ты всё-таки дурёха! И за что вы свалились на мою голову?!

Марта поджала губы, сдерживая улыбку. На её памяти никто не разговаривал с Кеторин так.

— Что ты с ним сделала? — продолжала госпожа Ева. — Где-то заперла? Что, опять усыпила?

Кеторин ничего не ответила, лишь хмуро посмотрев на госпожу Еву, и вышла из комнаты. Та же проводила её сочувствующим взглядом и, посмотрев на Марту, погрозила пальцем:

— Даже не думай брать с неё пример. На старости лет останешься одна и будешь кусать локти, не зная, как задушить собственную гордость. Она ведь его так и не простила, а уже почти двадцать лет прошло. Только и делают, что мучают друг друга.

Марта поняла, о ком шла речь. О Люциане, бывшем муже Кеторин. Эту историю она знала поверхностно и только со слов самой хозяйки «Ведьминой Обители». Ей уже хотелось расспросить госпожу Еву поподробнее, но тут Кеторин вернулась, уже успев переодеться в тёплые вещи, а в руках держа дорожную сумку Марты.

— Одевайтесь и будем уходить, — вновь приказала Кеторин и швырнула сумку на кровать.

— И куда ты их потащишь? — осведомилась госпожа Ева. — Коул вон ещё от обряда не отошёл. С лестницы свалится, сломает себе что-нибудь, и будешь его потом на спине таскать.

Коул весь подобрался и единым движением скинул ноги с кровати, явно обиженный подобным заявлением.

— Сейчас в душ схожу, и пойдём, — хрипло ответил он и встал с кровати. Вот только Марта чувствовала, что делает он это на чистом упрямстве и никак иначе. Небось спящая временами гордость подняла голову.

Коул покопался в сумке и вместе с найденными вещами пошёл в ванную. Марта думала помочь ему, но по тому, каким уверенным взглядом Коул смотрел на дверь, поняла: он помощи не примет. Девушка проводила его взглядом до двери и, лишь когда та закрылась за ним, спросила:

— Пойдём тем же путём, каким и пришли?

Вновь пробираться по сугробам и спать в промёрзшей палатке ей не хотелось. Кеторин ответила отрывистое «да» и прошла в комнату. Села на пуфик у туалетного столика, скрестила руки на груди и уставилась на белый потолок, словно там было что-то интересное. Ведьма нервно стучала пяткой об пол, отбивая ей одной ведомый ритм, а госпожа Ева смотрела на неё и сокрушённо качала головой, как мать, которая не может вразумить собственного ребёнка. Марта же следила за происходящим, попутно натягивая на себя тёплые вещи и проверяя, всё ли на месте.

— Что? — не выдержала и спросила Кеторин, не отрывая взгляда от потолка. Голос её был холодным и недовольным.

— Где он? — спокойно спросила госпожа Ева.

— В амфитеатре.

— Ты ему хоть бы плед дала что ли… замёрзнет же… Что будешь делать, если заболеет?

Кеторин перевела взгляд на госпожу Еву и насмешливо ответила:

— Я? Ничего. А вот он глядишь и проредит свою очередь на отогревание.

— Дура ты. Нет у него никого. Давно уже нет.

— Значит, сам себя отогреет, — Кеторин даже улыбнулась, но Марта так и не поняла, радостно или злорадно.

Вот только от сцены, свидетельницей которой она стала, вопросов в голове родилось столько, что захотелось расспросить обо всём. Ей было интересно узнать о том, каким человеком была их городская легенда Кеторин Чубоски. Ведь в Рупи никто не знал её настоящую, и, чем больше Марта узнавала её, тем больше она казалась обычной женщиной со своими проблемами и обидами, со своими чувствами — желанными и не очень.

И сейчас Марте казалось, что видит она перед собой не сильную ведьму, а глубоко раненную и обиженную женщину, в которой клокочет желчь и желание задеть побольнее. У Марты даже не возникло вопросов, кто причина этой желчи. Люциан. Мужчина, свалившийся невесть откуда в зале Совета. Тогда она его не разглядела, но сейчас ей стало до жути интересно, кто же он, раз так кипит кровь Кеторин. Каков он, как человек?

До возвращения Коула никто больше не произнёс ни слова, а Марта успела одеться и даже немного просушить волосы полотенцем. Коул вышел уже одетый. Шёл он медленно, каждый шаг словно давался ему с трудом, но его почти не шатало, что Марта приняла за хороший знак. Да и боль его она ощущала смутно, как может чувствоваться повреждённый много лет назад сустав: не болит, не болит, потом немного потянет — и перестанет. Похоже, сработали снадобья госпожи Евы.

— Остальным Старейшинам скажу, что сама вас отпустила. Им, конечно, подобный расклад не понравится, но смирятся. Но ты найдёшь и приведёшь к нам Королеву Кровавых — это условие твоего прощения, — сказала госпожа Ева, обращаясь к Кеторин. — И сферу, если она ещё у тебя.

Кеторин вскинула бровь и изумлённо спросила:

— А ты с остальными это обсуждала? Сомневаюсь, что они смирятся с моим возвращением, даже если я приведу на поводу молодую Королеву.

— Я смогу их убедить, — пообещала госпожа Ева, на что Кеторин только фыркнула.

— А с чего ты взяла, что я хочу возвращаться?

— Каждому нужен дом, и твой здесь — в Шарпе. Ты не должна скитаться по миру, как неприкаянная душа.

Кеторин упёрлась подбородком в ладонь и подалась вперёд.

— Раз мы заключаем сделки, то убеди их ещё и принять меня, как Главу.

Госпожа Ева нахмурилась.

— Ты же знаешь, что это выше моих сил…

— А ты попытайся, — с милой улыбкой предложила Кеторин, но госпожа Ева её проигнорировала.

Она повернулась к Марте и, протянув руку, взяла ту за запястье и некоторое время внимательно смотрела на голубые венки, выступающие под тонкой кожей, испещрённой бледными круглыми шрамами. Что там пыталась разглядеть госпожа Ева, Марта не знала, но та вдруг тяжело вздохнула и подняла свой встревоженный взгляд на девушку.

— Марта, девочка, тебе учиться нужно. С такой большой силой уметь надо сладить. Не использовать — не вариант. Она будет в тебе накапливаться и однажды разгорится так, что уже и не потушишь.

— Сама её научу, — буркнула Кеторин и поднялась на ноги.

Госпожа Ева даже не обратила на неё внимания и продолжила:

— Как почувствуешь, что не справляешься, приходи. Мы тебя примем и поможем. Твоя магия, как пожар, и кровь твоя горячая. Небось и с эмоциями своими не всегда справиться можешь. Вот и пытаешь заморозить и себя, и своё сердце — да только толку от такого нет и не будет. Когда магию свою примешь и постигнешь, тогда и буря внутри поутихнет.

Марта сглотнула. Откуда Старейшина узнала о том, что Марта с эмоциями не справляется? Жутко ей стало от пронзительного и такого понимающего взгляда госпожи Евы.

Девушка кивнула, даже не зная, соглашалась ли она так с пожилой женщиной, или это голова у неё была тяжёлая, и шея не выдерживала её веса.

***

На ночёвку они остановились не на берегу реки, а дальше — намного, намного дальше. Марте даже показалось, что они остановились в том месте, где ночевали ранее с Коулом. Но то были лишь предположения. Тихий покрытый снегом лес был словно замершей картиной. Куда ни глянь — ничего не меняется: те же деревья, утопающие во мраке ночи, тот же снег, те же коряги и сучья. Марта даже предположить не могла, как Кеторин разбирает дорогу. Раньше они шли к магическому следу, теперь не было ничего.

Однако Кеторин уверенно гнала их, словно стадо овец, за которым шли волки, хотя Марте казалось, что волки были лишь в голове самой ведьмы. Та словно загоняла не их с Коулом, а саму себя. И долгая дорога по стылому лесу была ничем иным, как наказанием.

В этот день в Кеторин терпимости не было ни на грош — она подгоняла Коула, требуя, чтобы тот быстрее перебирал ногами, но тот лишь слабо огрызался и продолжал идти медленно, но верно, а Марта помалкивала, ощущая, с каким трудом ему даётся этот путь.

Палатку им с Кеторин пришлось ставить самим. Благо, костёр разжигать не пришлось. Коул был настолько слаб, что рухнул на расстеленный мешок, да так и уснул, а в ночь у него поднялась температура. Лихорадило его так, что Марта даже подумала, что до утра тот не доживёт. Метался, стонал и звал сестру. Теперь-то она знала, кем была Аделина. А Коул всё звал и звал, и просил прощения, а у Марты сердце сжималось, ведь она слышала в его голосе тоску и горечь со страхом, и эти эмоции были ей знакомы. Каждый его хриплый стон заставлял думать о сестре — как она там?

В какой-то момент Кеторин не выдержала и дала Коулу зелье из своей сумки. Не прошло и пары минут, как он затих; правда, жар не спадал.

— Так ещё пару дней будет, — устало пояснила Кеторин. — Потом придёт в себя и полностью оправится. Зелье ему помогает, но злоупотреблять нельзя — тело должно само привыкнуть.

Кеторин была явно не настроена на душевные разговоры, да и Марта тоже. Но был один вопрос, который давил на неё. И Марте нужно было знать ответ.

— Почему вы все так уверены, что мы с ним пара? — спросила Марта, глядя на раскрасневшегося Коула. — Я не чувствовала его до обряда, да и сейчас не чувствую к нему никакой привязанности… только его боль.

Кеторин хмыкнула и легла на свой спальник.

— А ты знаешь, что именно должна чувствовать? Или ты подумала, что комплементарность — это палочка-выручалочка, которая даёт тебе мгновенную и незыблемую любовь до гроба?

— О чём-то подобном я и думала, — нехотя ответила Марта.

— Значит, из меня плохой рассказчик, раз у тебя сложилось подобное впечатление. Понимаешь, Марта, — Кеторин закусила губы, задумавшись, а потом продолжила с нескрываемой горечью: — комплементарность — это как знак свыше, что если постараетесь, то будете счастливы вместе, и дети у вас будут сильные. Хотя в старых записях упоминается, что между парами со временем развивается эмпатия, я бы к подобному заявлению относилась с большой опаской — мало ли что написано в древних фолиантах. Да и чувствовать свою пару начинаешь не сразу, для этого нужно узнать его получше.

— Чувствовать как? — резко спросила Марта. Её не интересовала ни эмпатия, ни потомство.

— Эм… по запаху, — пожала плечами Кеторин.

— Ты сейчас пошутила?

— Нет.

— Серьёзно? Если меня не тошнит от его пота, то он мне подходит? Да ты знаешь, сколько таких невонючих по всему миру? — повысила голос Марта, и Коул тихо застонал, вторя ей.

— Это просто признак. Один из многих. Тебя должно тянуть к этому человеку. Ты непроизвольно думаешь о нём чуть ли не постоянно — не обязательно в хорошем ключе. Просто он заедает где-то на подкорке сознания, и ты не можешь отделаться от мыслей о нём.

— Это называется «психологическая зацикленность», — буркнула Марта, которой объяснения Кеторин казались нелепыми. — Нездоровое чувство.

— Марта, — устало вздохнула Кеторин. — Относись к этому проще. Комплементарность не равняется любви. Любовь — это чувство приходящее и уходящее. Сегодня любишь, а завтра убить готова. Комплементарность не убережёт тебя ни от измен, ни от ссор. Это зависит от человека и тараканов в его голове.

— И?

— Что «и»? — Кеторин повернулась к ней и легла на бок, подперев подбородок ладонью.

— Почему вы так уверены, что мы с ним комплементалы? — повторила свой вопрос Марта.

— Нити, — коротко ответила Кеторин. — Понимаешь, это особое умение, меня ему госпожа Ева обучила, когда я ещё ребёнком была. Видеть нити без заклятия высвобождения сложно, но можно. Между людьми — обычными — нить завязывается, и на этом всё. Может разве что уплотниться. Между комплементалами же нить оплетается, со временем становясь похожей на небольшой плетёный трос, состоящий из множества тоненьких ниточек. Вживую я такую нить не видела ни разу, только в зарисовке в гримуаре. Не знаю, заметила ли ты во время обряда, но сейчас ваша нить состоит из восьми переплетённых. Когда я впервые увидела Коула, их уже было две. Заметила чисто случайно, а, когда ты пришла ко мне спрашивать про охотников, я увидела, что из твоей груди идёт плетёнка из пяти нитей, которых ранее просто не было. Чем ближе вы друг другу становитесь, тем толще нить — вот и всё.

— Какой толщины нить между тобой и Люцианом? — спросила Марта после недолгого молчания.

— С чего вдруг такие вопросы? Я же уже показывала тебе свою нить.

— Да, я помню. Она покрыта каким-то коконом, но она определённо была толще остальных. Так что, сколько нитей?

Кеторин смотрела на Марту немигающим взглядом, а затем ответила, словно выплюнув:

— Пятнадцать.

— А ты говорила, что ошиблась, и вы не комплементалы, — всё-таки произнесла Марта, хотя почему-то слова Кеторин её нисколько не удивили.

— Я действительно ошиблась. В нём. В том, что верила ему и любила. А сейчас он чей угодно, но не мой, — каждое её слово было похоже на взмах хлыста. — И тебе советую относиться к происходящему проще. Хотя Коул не Люциан, и у вас вполне могут сложиться отношения, если усмирите своих тараканов.

— Значит, комплементарность не приговор?

— Приговор? Какое интересное слово. Для вас с Коулом нет, для меня — да, — на губах Кеторин расцвела горькая усмешка. — Ладно, Марта, давай спать. Я за сегодня очень устала.

Марта тоже устала. Стоило Кеторин перевернуться на другой бок, как девушка подползла к Коулу и, устроившись у него под боком, тоже уснула. Рядом с ним было теплее.

========== Глава 34. Под омелой ==========

Конец лета и осень выдались, пожалуй, самыми муторными месяцами для Терры.

Она всё мучилась из-за Сьюзи, гадая, говорить той о магии или нет. Но подруга, погруженная в мысли о предстоящей учёбе и подготовке к переезду, похоже, решила всё сама: Терра практически не виделась с ней, и в итоге, когда в конце августа Сьюзи уехала учиться, они так и не поговорили.

Когда девушка провожала подругу на автобус, ей всё казалось, что это их последняя встреча, последний шанс поговорить по душам. И, судя по всему, Сьюзи чувствовала то же самое, потому что попрощались они как-то криво: не как друзья, расстающиеся надолго, а как малознакомые люди, которых почти ничего не связывает. На душе от такого прощания словно кошки скреблись; Терре хотелось схватить подругу и рассказать той обо всём на свете.

Но она сдержалась, понимая, что Сьюзи не тот человек, которому можно доверить свою тайну. Ведь если бы она безоговорочно доверяла подруге, то не сомневалась бы? Она же рассказала Чарли — Чарли, которого знала без году неделя! А со Сьюзи они знакомы целое десятилетие.

Вот только с Чарли всё было иначе: ему доверял Алистер, а Терра безоговорочно доверяла Алистеру.

Так что Терра лишь махала на прощание, глядя в окно автобуса и думая о том, как сильно изменились бы их отношения, впусти она Сьюзи в эту часть своей жизни. И вместе с тем понимая, что подруга скорее всего больше никогда не вернётся в Рупи.

Затем уехал и Чарли. Его отъезд опечалил Терру ничуть не меньше. Чарли был хорошим и весёлым другом для Алистера, и Терра не хотела, чтобы тот потерял родного человека, как она сама потеряла Сьюзи. Дружба на расстоянии, как и отношения, в понимании Терры, была невозможна: сначала вы пишите друг другу, а затем постепенно теряете связь — иначе не бывает. Но, прощаясь, Чарли и Алистер не выглядели расстроенными и, даже наоборот, строили планы на следующее лето, поэтому Терра искренне надеялась, что для них с расстоянием ничего не изменится.

Сложилось ли у Сьюзи с Чарли что-то или нет, Терра не знала: последние недели того лета у подруги были загруженными, и у той практически не было времени на встречи. А Чарли о своих отношениях и мыслях не распространялся. По крайней мере, с Террой. Она, конечно, пыталась расспросить Алистера, но тот пожимал плечами и заговорщически улыбался. Как бы девушку это ни злило, но выбить хоть крупицу информации из него у неё не получилось.

Начало осени Терра прожила в своём слишком большом для одного человека доме. Она потихоньку привыкала к нему, проводя выходные в полупустом поместье Рудбригов, не желая терять связи с людьми, которые были её семьёй.

С возвращением Джослин их занятия возобновились, и Терра целыми днями пропадала в академии «Мария-Роза». В какой-то из дней Джослин предложила ей вновь поработать помощницей, и Терра согласилась, ведь у неё было слишком много свободного времени, которое было нечем занять, да и деньги лишними не бывают.

Алистер устроился младшим помощником в бухгалтерскую компанию, и свою работу он охарактеризовал не иначе как «подай-принеси-уйди-не-мешай». Работа выматывала его, и сил хватало лишь на то, чтобы ездить каждый вечер за город домой, а утром — обратно. Так что, к немалому огорчению Терры, виделись они редко. Так продолжалось несколько недель, пока не произошло событие, поставившее весь Рупи на уши.

В одном из разбросанных в окрестностях озёр нашли мальчишку Фишера.

«Всплыл, как рыба с распоротым брюхом» — гласил заголовок местной газеты, а рядом — фото с листовки о розыске. Когда Терре попалась на глаза эта статья, она презрительно поморщилась при мысли о человеке, который додумался до такого сравнения. Хорошо хоть фото трупа не разместили. Хотя хорошо это или нет — вопрос спорный; жители города пересказывали историю о мальчишке, то и дело приукрашивая и добавляя страшных деталей. Терра слышала десятки вариантов его смерти: кто-то говорил, что парень утонул, а брюхо ему распорола какая-то коряга; кто-то говорил о маньяке, кто-то о самоубийстве — но никто не знал, что произошло на самом деле.

Но Терра и не особо интересовалась правдой, если честно. Жуткая смерть, да. Вот только к самой Терре она не имела никакого отношения. Разве что Алистер принял историю близко к сердцу — он относился к той группе жителей, которые верили в маньяка. И ничто не могло их переубедить — даже тот факт, что кроме Фишера жертв не было.

На самом деле Терре немного хотелось верить, что Алистер так фанатично рассуждал о маньяке из-за неё, ведь в тот же день, когда нашли бывшего одноклассника Терры, Алистер попросился к ней переночевать, рассуждая о том, как опасно молодой девушке жить одной. Собственно, с тех пор он так и оставался у Терры и, даже когда спустя месяц шумиха вокруг Фишера поутихла, все равно никуда не ушёл. В конце концов Алистер перевёз к ней и вещи, на этот раз без конца рассуждая о времени и тратах на бензин. Терра лишь улыбалась и кивала, а затем устрашала его тем, что цены на бензин в ближайшее время снизятся, и тогда Алистер с серьёзным видом принимался рассказывать о ценах на машинное масло.

Всё это было таким нелепым, что вечером, оставшись одна в своей спальне, Терра смеялась в подушку, а утром счастливая шла учиться готовить фильдеперсовые, как говорилось в поваренной книге, завтраки. И так каждый день. В конце октября девушка поймала себя на мысли, что ещё никогда не была так счастлива. Она готовила Алистеру есть, помогала по дому, а вечерами они вместе сидели в гостиной и пили тёплый чай, разговаривая или просто молча.

Вот только Терра никак не могла отделаться от напряжения, висящего в воздухе. Когда они жили в поместье Рудбригов, всё было немного проще. Возможно, из-за родителей или в силу возраста.

А происходящее сейчас больше походило на обычную жизнь семейной пары, и Терра не могла не представлять, как Алистер, приходя с работы, целует её в щёку или в губы, или…

Но Алистер ничего такого не делал. Иногда девушке, конечно, казалось, что сейчас он потянется к ней и поцелует, но в следующий момент парень будто одёргивал себя и в срочном порядке находил себе какое-нибудь занятие. А Терра с грустью смотрела ему в спину, не зная, как подтолкнуть его.

В какой-то момент Терра и вовсе решила отпустить ситуацию: если Алистер не решается сделать первый шаг, то и она не будет. Ведь она вполне могла ошибаться, и ей совсем не хотелось выставить себя полной дурой.

В итоге они так и ходили по кругу, не сближаясь, каждый не в силах сделать шаг вперёд. Так тянулись месяцы, но всё изменилось под Рождество.

В тот вечер Терра задержалась в студии допоздна: они как раз украшали кабинеты и коридоры к вечеринке для детей, которую Джослин задумала ещё в сентябре и упорно подготавливала всё необходимое. Вместе с другими учителями они развешивали по перилам и окнам гирлянды, мигающие тёплым жёлтым светом, добавляя к ним бумажные рождественские звёзды, которые одна из учительниц сделала вместе с детьми на специальном курсе. Все звёзды были разные: какие-то аккуратные и выверенные — идеальные, другие — кособокие и помятые, но оттого не менее прекрасные, а были ещё и те, что застряли где-то посередине. На каждой рождественской звезде написали имя ребёнка, сделавшего её, и Джослин приказала развесить все звезды без исключения.