Вечный герой

Глава VI Подготовка к войне

Итак, я вел бесконечные совещания с генералами и адмиралами. Мы внимательно изучали карты, обсуждали тактику сражений, расчеты тылов, людские ресурсы, количество тягловых животных и боевых кораблей, а тем временем флот сосредоточивался у берегов столицы и оба континента были прочесаны вдоль и поперек в поисках рекрутов — брали и десятилетних мальчиков, и пожилых мужчин старше пятидесяти, и девушек лет двенадцати, и шестидесятилетних старух. Новобранцев сортировали и строили под знамена Завары и Некралалы, под знаменами короля Ригеноса и Великого Защитника Человечества — Эрекозе.

В эти дни мы как раз работали над планом грандиозного вторжения на территорию элдренов: планом захвата главного порта Мернадина — Пафанаала и его окрестностей.

В свободное от совещаний время я неустанно практиковался во владении различными видами оружия, а также — в верховой езде, доводя собственное умение до совершенства.

Похоже, я не столько учился этому заново, сколько возобновлял старые навыки. Столь же знакомым, как и мой загадочный меч, было ощущение седла, и шпор, и колышущейся конской спины подо мной. То же самое было и с моим именем Эрекозе (которое, как мне сказали, означало на каком-то мертвом языке «Тот, кто всегда здесь»), и с умением стрелять из лука: я ловко попадал в цель даже на полном скаку.

Что же касается Иолинды, то в ней для меня абсолютно ничего знакомого не было. Несмотря на то что некая часть моего «я», видимо, все-таки была способна путешествовать во времени и пространстве и помнить множество моих воплощений, но все воплощения явно очень отличались друг от друга. Ни одного эпизода из тех прошлых жизней я заново не пережил, а просто снова воплотился в того же человека, но в совершенно иную эпоху и при иных обстоятельствах. Действовал тоже совершенно иначе, во всяком случае мне так казалось, но при всей условности своего бытия я как бы обладал некоей свободой воли. Во всяком случае, ощущения, что судьба моя целиком предрешена заранее, у меня не возникало. Но, может быть, я ошибался? Может быть, я оказался слишком большим оптимистом перед лицом Судьбы? А может быть, и просто глупцом? Что, если и Каторн ошибся, слишком высоко оценив меня, и я не Вечный Герой, а Вечный Дурак?..

И, уж конечно, я совершенно сознательно валял дурака, когда дело касалось Иолинды. Она была почти непереносимо прекрасна. Впрочем, оказавшись с ней наедине, я не мог притворяться дураком. Ей нужен был Герой — Бессмертный Эрекозе — и никак не меньше. Так что приходилось изображать в ее присутствии героя, чтобы успокоить девушку, хотя это не очень сочеталось с моими собственными излюбленными привычками. Должен признаться, что порой я действительно чувствовал себя скорее ее отцом, чем возможным любовником, и, объясняя это ощущение с позиций своего любимого двадцатого века, задавался вопросом, а не являюсь ли я и в самом деле в ее глазах неким «сильным отцом» или «мудрым старцем», которого она хотела бы видеть в Ригеносе?

По-моему, она втайне даже порицала Ригеноса за недостаток геройства, но мне старик был симпатичен (Старик? Видимо, все-таки сам я куда старше его, бесконечно старше… впрочем, довольно об этом…), тем более что он нес на своих плечах бремя колоссальной ответственности и очень неплохо справлялся со всем этим, насколько я успел уже в этом убедиться. В конце концов, этому человеку куда больше по душе было садоводство, чем планы военных кампаний. И не его вина, что он родился королем и в настоящее время не имел ни одного кровного родственника мужского пола, которому мог бы передать по наследству и свою власть, и свою ответственность. Ему просто не повезло. К тому же я был уже достаточно наслышан о том, как хорошо он ведет себя в сражении и никогда ни за чью спину не прячется — ни от опасности, ни от ответственности. Король Ригенос явно стремился к мирной жизни, но способен был проявить и настоящую свирепость, особенно если речь заходила о ненавистных ему элдренах. Именно я должен был стать тем героем, каким он сам, отлично понимая это, стать был не в состоянии. С этой ролью я смирился, но вовсе не был уверен, что мне хотелось бы сыграть роль героического отца Иолинды. У меня к ней были иные, более естественные и, на мой взгляд, здоровые чувства. Никакая другая близость с ней мне нужна не была!

Не уверен, впрочем, что у меня была возможность выбирать: она меня совершенно околдовала. Вскоре я уже был готов принять любые условия игры.

Мы проводили вместе все свободное время, которое я мог уделить ей, а не военачальникам и не собственной военной подготовке. Мы прогуливались рука об руку по бесчисленным крытым балконам и галереям Дворца Десяти Тысяч Окон, опутывавшим его, словно ползучее растение, от фундамента до крыши; в галереях было множество цветущих растений, декоративных кустарников, множество птиц — в клетках и на воле, — которые щебетали в листве могучих побегов дикого винограда, покрывавших стены дворца. Я узнал, что и затея поселить на галереях птиц тоже принадлежала королю Ригеносу: он хотел сделать свои висячие сады еще прекраснее.

Но все это он сделал еще до того, как элдрены пошли на людей войной.

Медленно приближался тот день, когда военные корабли должны были соединиться в один мощный флот и отбыть к берегам того далекого континента, которым правили элдрены. Прежде я только и мечтал, как бы поскорее сойтись с ними в бою, однако теперь мне все меньше хотелось уезжать, ибо это означало расставание с Иолиндой, а моя страсть к ней, как и моя любовь, росли с каждым днем.

Хотя я уже понимал, что человеческое общество день ото дня становится все менее открытым, все более опутанным неприятными и никому не нужными запретами и ограничениями, но знал тем не менее, что для любовников не считается позорным делить одно ложе до свадьбы, если они оба имеют один и тот же социальный статус. Узнав об этом, я почувствовал значительное облегчение. Думаю, что Бессмертный Герой — каковым меня считали — и принцесса могут составить вполне приличную пару. Но мешали мне в общем-то не общественные запреты — сама Иолинда противилась такому развитию событий. И тут мне не могла помочь ни неограниченная свобода, ни пресловутые «привилегии», ни «вседозволенность». Странно, но почему-то многие в двадцатом веке считают (интересно, поймут ли те, кто прочтет эти строки, что означают эти два слова: «двадцатый век»?), что если законы морали, самим же человеком созданные, — и прежде всего те, что касаются половых отношений, — будут низвергнуты, то немедленно начнется немыслимая всеобщая оргия. При этом почему-то сбрасывается со счетов такой общеизвестный факт, что человек способен по-настоящему любить всего лишь один-два раза в жизни. И, кроме того, может быть сколько угодно иных причин, по которым люди не захотят заниматься сексом с кем попало, даже если это будет официально разрешено законом.

В случае с Иолиндой я колебался потому, что не желал становиться всего лишь заменителем ее собственного отца и играть роль «мудрого старца»; она же колебалась потому, что ей необходимо было увериться в том, что мне можно «верить». Джон Дэйкер назвал бы подобные отношения невротическими. Может быть, это и так, но, с другой стороны, что ненормального в поведении в общем-то совершенно нормальной девушки, если ей немножко боязно при виде того, кого она собственными глазами совсем недавно видела встающим из могилы?

Но довольно об этом. Могу лишь сказать, что, несмотря на горячую взаимную любовь, мы с Иолиндой ничем таким не занимались — вот и все. Мы даже не обсуждали подобной возможности, хотя страстные призывы все время готовы были сорваться у меня с языка…

Но, что самое странное, страсть моя к прекрасной Иолинде начала постепенно как бы таять. Я по-прежнему любил ее от всего сердца, она была мне дороже всего на свете, но выражать свои чувства, если так можно выразиться, физически потребности у меня больше не возникало. Это уж совсем было на меня не похоже. Или, точнее, было не похоже на Джона Дэйкера!

Но, по мере того как приближался день нашей разлуки, во мне стало крепнуть желание хоть в чем-то выразить свою любовь, и однажды, когда мы прогуливались по цветущим галереям, я остановился, нежно положил руку ей на затылок, чуть поглаживая шею под белокурыми волосами, и повернул ее лицом к себе.

Она кротко посмотрела на меня и улыбнулась. Губы ее слегка раздвинулись, и больше она не успела сделать ни одного движения: я тут же наклонился и тихонько поцеловал Иолинду. Сердце у меня екнуло от счастья. Я крепко прижимал девушку к себе, чувствуя, как взволнованно приподнимается и опускается прекрасная грудь. Потом поднял ее ладонь и приложил к своей щеке, любуясь чарующей красотой Иолинды. Пальцы мои запутались в густых волосах, я ловил теплое свежее дыхание, когда губы наши снова и снова соединялись. Она вложила свой кулачок в мою руку, зажмурилась, потом широко открыла глаза, и в них было счастье, подлинное счастье, впервые за это время. Мы отпрянули друг от друга.

Дыхание ее все еще было прерывистым, она что-то шептала себе под нос, но я снова помешал ей. Она как-то выжидающе улыбнулась мне, одновременно гордо и нежно.

— Когда я вернусь, — ласково сказал я ей, — мы с тобой станем мужем и женой.

Она сперва посмотрела на меня удивленно, но потом слова — их сокровенный смысл — дошли до ее сознания. Таким способом я пытался внушить ей, что верить мне можно. Это был тот единственный способ, который я оказался в состоянии придумать. А может быть, Джон Дэйкер поступил так чисто инстинктивно, не знаю.

Иолинда кивнула и сняла с пальца редкой работы кольцо — золотое, с жемчугом и розовыми бриллиантами. Кольцо это она надела мне на мизинец.

— Подарок — в знак моей любви к тебе, — сказала она, — и того, что я принимаю твое предложение. Если хочешь, то это еще и талисман, который принесет тебе удачу в сражении, и просто — память обо мне. Чтобы ты не поддался на искушения этих проклятых элдренских красоток… — тут она не выдержала и улыбнулась.

— Много же у этого кольца назначений! — заметил я.

— Столько, сколько тебе захочется самому, — откликнулась она.

— Спасибо тебе.

— Я люблю тебя, Эрекозе, — просто сказала она.

— И я люблю тебя, Иолинда. — Я помолчал и прибавил: — Вот только грубоват я в любви, верно? Мне и подарить-то тебе на память нечего. Мне даже как-то неловко… Это несправедливо…

— Твоего слова мне вполне достаточно, — сказала она. — Поклянись, что ты вернешься ко мне.

Я смотрел на нее в замешательстве. Ну разумеется, я вернусь к ней!

— Поклянись! — сказала она.

— Ну конечно, поклянусь. Даже и речи не может быть…

— Поклянись.

— Я готов поклясться и тысячу раз, если одного недостаточно. Клянусь. Я клянусь, Иолинда, что вернусь к тебе, моя любимая, свет моих очей…

— Да, теперь хорошо, — она, казалось, была удовлетворена.

На дальнем конце галереи послышался стук торопливых шагов, и я признал в спешащем к нам человеке одного из своих рабов.

— Ах, хозяин, вот вы где! Король Ригенос просил меня привести вас к нему.

Был уже довольно поздний вечер.

— А что угодно его величеству? — спросил я.

— Он не сказал, хозяин.

Я улыбнулся Иолинде и сжал ее руку в своей.

— Что ж, прекрасно. Предстанем перед королем.