Варяг II

Глава 12

Хакон проснулся от того, что замерз.

Он лежал на жесткой скамье в главной горнице Рюрика, и все его тело ломило, будто его молотом били… В висках стучало. В горле першило. Он провел рукой по лицу — ладонь соскользнула с мокрого лба. Вся одежда промокла насквозь, будто его вытащили из осеннего фьорда. В голове стоял тягучий, как смола, туман.

Лихорадка, кружившая его несколько дней, наконец отступила, оставив после себя слабость и горькое послевкусие.

Он с трудом поднялся на локте и протер глаза. В доме было тихо. Даже слишком тихо. Воздух смердел потом, болезнью и тлением. Паршивый запах… Выгребная яма пахла лучше!

У напольного очага, где еще тлело несколько угольков, лежали вповалку его люди — Колль, Кетиль, Асмунд и другие, а также рабы Рюрика — Торбьёрн и Эйнар. Они спали, укрытые своими плащами. Спали неестественно крепко: без храпа, без сонной верткости.

Хакон сполз со скамьи, его ноги подкосились, и он едва удержался, ухватившись за стол. Сделал шаг. Еще. Подошел к первому — к Коллю. Тот лежал на боку, лицом к стене. Хакон грубо тронул его за плечо.

— Колль. Проснись, старый хрыч.

Тело было холодным и одеревеневшим. Хакона будто ударили по темени. Он резко перевернул Колля на спину. Глаза друга, с которым они прошли два десятка походов, остекленели. На губах засохла пена.

Хакон отшатнулся. А затем кинулся к Кетилю. Тот же ледяной холод, то же окаменелое безразличие смерти. Асмунд. Торбьёрн. Эйнар. Все. Все до одного.

Он отступил на середину горницы, и тихий, бессильный рев вырвался из его груди. Он скрипел зубами, сжимая кулаки так, что ногти до боли впивались в ладони. Горькая и бесплодная ярость закипала в нем жарким вулканом.

Эти мальчишки… Эти проклятые мальчишки, которых он по глупости впустил в этот дом… Его минутная дурацкая доброта! Принцип гостеприимства, чтоб его! Хель бы побрала все эти принципы! Получается, он зазря зарубил Стейна, усмиряя тот бунт? Получается, зря пустил заразу на порог?

Вот они… Добрые дела… Они всегда губят тех, кто их свершает. Всегда. Мир устроен так, что выживает тот, кто жестче, кто безжалостнее, кто не размягчает сердце жалостью.

Хакон мрачно сплюнул на земляной пол. Затем подошел к большой деревянной бадье с водой, щедро зачерпнул и с силой провел по лицу, смывая пот и липкий налет сна. Затем нашел на столе глиняный кубок, налил себе густого, темного меда. Залпом опрокинул в горло содержимое. Сладость обожгла глотку, придавая ему призрачную силу.

Работа нашла его сама. Надо было убирать покойников…

Он начал с Колля. Взвалил его на плечо, как мешок с зерном. Тело было тяжелым, негнущимся. Вынес во двор. Утро было серым, холодным, небо куталось в сизый свинец. Он сходил в сарай, нарубил старых досок, сухих веток, сложил их в большую, аккуратную пирамиду. Потом пошел за следующим. И за следующим. Вскоре у стены дома выросла груда тел — его боевых товарищей и людей, чье доверие он не смог оправдать.

Он поджег смолистую лучину и сунул ее в основание костра. Огонь сначала нехотя занялся, потом с треском и гулом рванул вверх, жадно пожирая сухое дерево и плоть.

Хакон стоял перед погребальным костром, и пламя отражалось в его влажных глазах.

— Боги! — хрипло воскликну он. — Слушайте! Вы оставили мне жизнь. Не знаю, за что. Не знаю, нужна ли она мне такая. Но раз уж вы ее дали… Я ее понесу. Как камень. Как тяжкую нежеланную ношу!

Он подошел ближе, жар опалил ему лицо. Брови свернулись кольцами.

— Колль. Старый воин. Мы с тобой много крови пролили. Много эля выпили. Пусть твой путь в Вальхаллу будет коротким. Пусть твой эль будет крепким. — Он сделал паузу, глотая ком в горле. — Кетиль. Молчун. Твой топор всегда был острее твоих слов. Асмунд… Торбьёрн… Эйнар… Вы приняли смерть не в бою, а в постели. Это несправедливо. Но мир и не обещал справедливости. Пожалуйста, найдите свой покой…

Он больше не мог говорить. Он просто стоял и смотрел, как огонь пожирает последнее, что у него осталось от старой жизни.

Когда костер догорел, Хакон взял свой боевой топор. Он чувствовал пустоту и холод внутри. Но долг есть долг. Ему поручили защиту этих земель. Ярл Бьёрн и сам Рюрик доверили ему эту миссию. И боги, Хель бы их побрала, оставили его в живых для чего-то. Он не собирался разочаровывать их. Даже если сейчас ему было плевать на все.

Он пошел по периметру хутора, проверяя заборы, заслоны, подвалы. Все было пусто и тихо. Лишь ветер гулял между пустыми домами. Он поднялся на один из холмов, откуда открывался вид на фьорд и подступы к усадьбе.

И тут он увидел трех всадников.

Они стояли на другом холме, в полуверсте от него. Их темные плащи развевались на ветру. Один из них, рослый детина с окладистой бородой, заметил Хакона. Воин медленно поднял руку и провел указательным пальцем по своему горлу. Кривая и зловещая усмешка исказила его лицо. Затем все трое развернули коней и скрылись за холмом.

Никаких сомнений! Это были люди Сигурда. Они пришли посмотреть, что осталось от хутора. И пообещали вернуться…

Хакон громко и смачно выругался, вкладывая в проклятие всю свою накопившуюся ярость, горечь и усталость. Он крепче сжал рукоять своего топора, ощущая знакомую, утешительную тяжесть стали.

Паршивая жизнь только начиналась…

Торгнир вел свой отряд по холмистой, поросшей вереском долине. Осенний ветер гулял на просторе, гнул к земле пожухлую траву и трепал гривы лошадям. Виды вокруг были живописными и унылыми одновременно — синие озера в обрамлении серых скал, одинокие хутора с дымком над крышами, стада тощих овец. Его земля. Бедная, суровая, но своя — родная.

Внутри него все кипело. Ненависть к отцу, который видел в нем лишь неудачника и смутьяна. Ненависть к Лейфу, этому тупоголовому великану, который всегда был золотым ребенком, любимчиком, наследником. Они разбили сердце отца? Драугр с ним, с этим сердцем! Они с Лейфом разбили Торгниру всю жизнь!

Но сейчас он гнал эти мысли прочь. Он делал дело. Важное дело. Он искал тех, кто посмел жечь хутора его людей. Это было делом чести. Власть — это не только привилегии, но и ответственность. Он, в отличие от некоторых, это прекрасно понимал.

Они прочесали все окрестные леса, спустились в каждую долину, опросили всех пастухов и охотников. Картина вырисовывалась ясная, как летний день. Пятеро или шестеро незнакомцев появились из ниоткуда, сделали свое черное дело и просто исчезли. Умно. Чисто. Без лишнего кровопролития.

— Они ушли. — доложил ему один из старших дружинников. — Следы ведут на юго-запад. К побережью.

К побережью. Туда, где пролегал путь к Буяну. Торгнир выдохнул, и в его душе шевельнулась темная надежда. Всё указывало на то, что эти таинственные поджигатели отправились за Рюриком. Они явно готовили ему встречу уже на землях Бьёрна. И Торгнир от всей души надеялся, что у них все получится. Пусть этот выскочка-скальд и высокомерный Лейф познают горечь поражения.

Он тут же прогнал эту мысль, ощутив привкус стыда. Но она была слишком сладкой, чтобы полностью от нее отказаться. А вдруг…

Ночью они встали лагерем в старом сосновом бору. Костры трещали, пахло хвоей и жареным салом. Торгнир прилег у своего огня, притворившись спящим, и прислушался к разговорам дружинников. И то, что он слышал, заставляло его сердце биться чаще.

— … старик совсем рехнулся, — доносился ворчливый голос. — Связался с этим Бьёрном. А тот что? Клочок земли держит, а туда же — строит из себя конунга всех земель!

— А Харальд… про Харальда говорят, он сильный. Справедливый. Объединяет земли, а не раздает их всяким пришлым лекарям.

— Боги на его стороне, это точно. Урожаи у его людей богатые, стада тучные.

— Нам бы такого правителя… а не дожидаться, пока старый Ульрик и его буйный сынок втянут нас в ненужную войну.

Затем голоса смолкли, и послышался другой, молодой и горячий:

— А вот Торгнир… он другое дело. Умный. Решительный. Он бы не позволил вот так, с потрохами, продать наш Альфборг первому встречному.

— Верно! С Торгниром мы бы не пропали. Он знает, что к чему. Не то что этот Лейф! Он только и умеет, что топором махать.

Торгниру стало жарко. Лесть обволакивала душу, как теплый мед. Он чувствовал их взгляды, их надежду, возложенную на него. Они доверяли ему. А отец… отец видел в нем лишь помеху, ошибку, «второго сына».

Он сжал кулаки так, что кости затрещали. Нет. Так больше продолжаться не могло. Он не позволит старику и его любимчику погубить Альфборг. Он спасет свой народ. Даже если для этого придется поднять руку на родную кровь.

По возвращении домой ему придется действовать. Решительно и резко. И кто, если не он, спасет свой народ?

Море в этот раз было к нам благосклонно.

После адской гребной экзекуции на утлой карви, этот крепкий драккар Ульрика казался нам дворцом.

Мы шли на веслах и под парусом, и каждый день радовал то золотым солнцем, то драматическими багровыми закатами, когда небо опрокидывалось в воду, и мы плыли сквозь жидкий огонь. Берега поначалу были пустынными и скалистыми, потом стали появляться лесистые островки, где кричали чайки и лениво плескалась рыба. Воздух был чист и свеж, пах солью, водорослями и далекими берегами.

Иногда мы видели стада тюленей, лениво греющихся на камнях. Это было мирное, почти идиллическое путешествие. И самое главное — сытное! Меда в бочонках хватало, вяленое мясо не кончалось. Даже сухари не успели заплесневеть.

Лейф, сидевший у руля рядом с кормчим, оказался тем еще сюрпризом. За его богатырским, молчаливым и нелюдимым видом скрывался цепкий ум и… неожиданная открытость. Видимо, долгая дорога и общее дело развязали ему язык.

Он рассказал нам с Эйвиндом об отце. О том, что Ульрик был дважды женат.

— Моя мать… — рассказывал он. — была из рода Сёрли. Дочь знатного воина. Она сама умела держать меч. Умерла, родив меня. Отец потом долго ее оплакивал.

Он помолчал, глядя на горизонт.

— Вторую жену, мать Торгнира, он взял по расчету. Чтобы укрепить союз с одним из кланов на востоке. Она была тихой, болезненной. Умерла, так и не оправившись от родов. Торгнир выжил. Но с тех пор отец… он как будто боялся к нам обоим привязаться. Слишком больно терять тех, кого любишь.

Я слушал, и по мере услышанного кусок вяленой оленины в моих руках казался мне всё более безвкусным.

— Неужели между тобой и братом никогда не было… тепла? — осторожно спросил я.

Лейф усмехнулся, но в его глазах мерцали ледяные бури.

— Тепла? Он меня с пеленок ненавидел. А я… я его презирал. За слабость. За вечные интриги. Он всегда искал окольные пути, а я всегда шел напролом. Отец пытался нас примирить. Но это все равно что пытаться скрестить волка и змею. Сердце его, думаю, давно разбито.

Потом он повернулся ко мне, и его взгляд стал прямым и тяжелым.

— Рюрик. Вот ты как целитель. Скажи мне честно. Сколько ему осталось? Я про отца…

Я вздохнул. Всегда ненавидел эти вопросы.

— То ведают только боги и Норны, Лейф. Но… если он будет соблюдать режим, не будет пить хмельного и есть жирного, если переживания будут минимальны… — я посмотрел ему прямо в глаза, — то, на мой взгляд, он еще долго продержится. Многие годы.

Лейф медленно кивнул, и на его суровом лице на мгновение мелькнула тень облегчения.

— Спасибо за правду.

В беседу вклинился Эйвинд, до этого молча перебиравший струны своего нехитрого инструмента. В Альфборге он понял, что скальды девушкам нравятся больше, чем воины. Вот теперь и косил под меня…

— У меня, кстати, тоже братья и сестры были. Шестеро. — он дернул струну, и она жалобно звякнула. — Все померли. То оспа, то горячка. Один я выжил. Выжил, да вот такой дурачок родился.

Лейф хмыкнул:

— Тяжело терять кровь. Даже если ее много.

Эйвинд махнул рукой, отбрасывая тень грусти.

— Да ну! Зато мне не надо было с ними драться за пайку или за отцовское внимание. Братская любовь… она, я смотрю, везде одинаковая. Крепкая, да вечно переплетенная с соперничеством. Я вот свободен как птица!

Он снова дернул струну, и на этот раз извлек из нее бодрый, озорной мотив. Мы смолкли, каждый со своими мыслями. На мгновение стало легче. Как в старой жизни, в походе с друзьями. Но чувство это было хрупким, как морская пена.

Спустя какое-то время мы снова причалили к берегу. На этот раз — в уютной, почти круглой бухте, защищенной от ветра высокими скалами и поросшими соснами. Вулканический песок на берегу темнел матовым графитом. С нами было сорок воинов Ульрика — серьезная сила, позволявшая не бояться ни случайной стычки, ни ночного нападения. Мы могли позволить себе комфорт.

Вытащили драккар на отмель, подперев кольями. Разбили лагерь. Быстро, с привычной сноровкой воины принялись за дело. Одни пошли в лес за хворостом, другие наловили в ручье форели, третьи принялись точить оружие, начиная свой вечный, никогда не прекращающийся ритуал.

Вскоре в центре лагеря запылали костры. Не один, а несколько. Воздух наполнился дразнящими запахами — жареной на вертеле дичи, запеченной в золе рыбы, дыма смолистых сосновых веток. Воины расселись кругами. Достали припасенные рога и деревянные кружки. Пошел эль, густой и мутный. Запахло настоящей походной жизнью.

Я сидел у одного из костров с Лейфом и Эйвиндом. Рядом расположились несколько бывалых дружинников. Они с любопытством поглядывали на меня. Слухи о моих «чудесах» и странной манере боя, видимо, добрались и до их ушей.

— Скажи, Рюрик, — начал один из них, молодой парень с глазами-щелочками, — правда, что ты можешь заговаривать раны? Что твои отвары могут поставить на ноги почти мертвого?

— Нет никакой магии, — отрезал я, переворачивая на огне кусок мяса. — Есть знание. Чистота. И умение наблюдать. Большинство умирает не от ран, а от гнили, что в них заводится.

— А в Гранборге, сказывают, ты бездымную печь построил? — вступил другой, постарше. — Как так?

— Дымоход иначе вывел, — пожал я плечами. — Все гениальное просто.

Лейф сидел рядом, на бревне, и методично точил свой нож.

— Слушай, Рюрик, — сказал он, не глядя на меня. — Этот Харальд… Он ведь не остановится на одном походе, да?

— Нет, — ответил я просто. — Не остановится. Он хочет объединить все земли под своей рукой. Как франкский император. Или как римские цезари.

Один из молодых воинов Ульрика, парень по имени Хердис, с интересом повернулся.

— А они… сильные были? Эти цезари?

— Очень. У них были легионы. Строй, дисциплина. Они покорили полмира.

— Как у Харальда? — спросил другой.

— Возможно. Но у Харальда пока нет их инженерного искусства. Их законов. Он покоряет силой. А чтобы удержать народы — нужен ум.

— Ум… — перебил Эйвинд, откусывая кусок вяленой оленины. — Ум — это хорошо. Но без хорошего топора он — как корабль без паруса. Никуда не плывет.

— А мне вот интересно, — встрял в разговор седовласый ветеран. — правда ли, что на юге есть земля, где вместо снега — песок, и солнце жарит так, что яйцо на камне варится?

— Правда, — кивнул я. — Я читал… слышал от купцов. Там огромные пустыни и города из белого камня.

— Фу, жара… — сморщился Эйвинд. — Лучше уж наш холод. Он бодрит!

Разговор тек неспешно, перескакивая с темы на тему. Говорили об урожае, о ценах на железо, о том, какие собаки лучше для охоты на лося. Я слушал, изредка вставляя реплики. Это была жизнь. Настоящая, простая, без дворцовых интриг и пророчеств.

— Слыхали, ты и стихи слагаешь, — внезапно сказал Хердис. Его лицо светилось надеждой. — Спой нам что-нибудь! Развей нашу скуку! Давно я настоящей саги не слышал!

К нему тут же присоединились другие.

— Да, Рюрик! Спой!

— Про подвиги! Про богов!

— Хотим послушать скальда с Запада!

Лейф, сидевший напротив, молча смотрел на меня. В его взгляде я прочитал то же самое ожидание.

Но внутри у меня все сжалось. Песни… Вечные эти песни. Я устал быть обезьяной, танцующей под дудку этого мира. Устал от необходимости постоянно что-то доказывать, развлекать, производить впечатление. Я был измотан до глубины души — и физически, и морально. После Альфборга, после смерти Эйнара, после всей этой паутины интриг мне хотелось только одного — тишины. Просто посидеть у огня, никому ничего не доказывая.

— Нет, — сказал я твердо, и мой голос прозвучал резче, чем я планировал. — Не буду.

Вокруг костра повисло разочарованное молчание. Лицо молодого парня вытянулось.

— Но почему?..

— Потому что не хочу, — отрезал я, вставая. — Я устал. Хочу просто поесть и отдохнуть. А что до песен… То они еще не созрели. Добрая сага требует времени…

Я видел, как дружинники переглянулись. В их взглядах читалось недоумение и досада. Скальд, отказывающийся петь? Это было против всех правил. Против уклада.

Но мне было плевать. Я забрал свой кусок мяса, отошел от костра и устроился спиной к большому валуну, в стороне от общего веселья. Пусть ропщут. Пусть думают, что я высокомерный чурбан. Иногда право на молчание — это величайшая роскошь.

Мы доели мясо, запили элем и начали расходиться на боковую. Одни завернулись в плащи прямо у огня, другие соорудили примитивные навесы из веток. Скоро лагерь погрузился в сон, нарушаемый лишь треском догорающих поленьев, храпом спящих и отдаленным криком ночной птицы.

Хорошая ночь… Спокойная…

Карк сидел на толстом суку высокой сосны, вцепившись в ствол тонкими, но цепкими пальцами. Отсюда ему был отлично виден весь лагерь Рюрика. Огни костров яркими светлячками мерцали в ночи. Он видел темный силуэт драккара на берегу, видел фигуры часовых, расставленных по периметру.

Как удачно все складывалось… Им удалось не только посеять смуту в землях Ульрика, но и уйти от погони и раствориться в лесах. Да еще и драккар Лейфа приметили с берега. Они шли почти параллельным курсом, отставая на день, а то и на два. И вот теперь они сошлись в этом месте. Рюрик крепко спал. Захмелевший от эля и усталости, он был окружен крепкими воинами, которые теперь вряд ли смогут ему помочь.

Карк с презрением смотрел на спящий лагерь. Эти глупцы его раздражали. Они думали, что численность — это сила. Но настоящая сила всегда была в хитрости. В умении ударить в единственное уязвимое место!

Пять человек против сорока. Глупая арифметика для кого угодно, но только не для Карка. Он не любил рисковать. Каждая его операция была выверена, как удар Локи. Он предпочитал яд, несчастный случай, удар в спину в толпе. Но сейчас… Сигурд ждал результата. Ждал головы «Дважды-рожденного». А Карк не любил разочаровывать заказчиков. Особенно таких могущественных и нетерпеливых.

Он мысленно перебирал варианты. Подкрасться и просто перерезать глотку Рюрику? Слишком рискованно. Часовые, да и сам Эйвинд, спящий, как пес у его ног, могли поднять тревогу.

Отравление? Вряд ли получится незаметно подбросить яд в его пищу.

Поджечь корабль? Да, суматоха могла бы помочь. В огне и панике можно было бы попытаться пустить стрелу. Но стрела — ненадежна. Уже проверено…

Осторожность боролась в нем с холодным расчетом. Проигрывать он не любил. А выигрыш здесь был слишком велик. Голова Рюрика обеспечила бы ему пожизненное доверие Сигурда, его благодарность, его золото.

— Осторожность осторожностью, но иногда нужно просто сделать шаг. — прошептал он сам себе.

Карк бесшумной змеей спустился с дерева. Внизу, в густой тени, притаились его люди: молодой нервный лучник, трое крепких рубак и ловкий малый, специалист по тихим убийствам. Они смотрели на него, затаив дыхание.

Карк подошел вплотную. Его лицо в лунном свете казалось бледным и безжизненным.

— Слушайте… — прошептал он с железной убедительностью. — Мы подожжем корабль. Это отвлечет большинство. Пока они будут суетиться и тушить свою посудину, мы проникнем в лагерь. Я знаю, где спит Рюрик. Мы возьмем его тихо. Без шума. Перережем горло и скроемся, пока они не опомнились.

Он обвел их своим ледяным взглядом.

— Есть вопросы?

Но вопросов не было. Они были профессионалами.

— Тогда по местам! — бросил Карк. — Осторожность — наше все. Но сегодня ночью Рюрик умрет. Я не люблю разочаровывать старых друзей…