Варяг II

Глава 10

Осень в Альфборге мне, определенно, нравилась. Она стелилась мягким золотистым покрывалом. Рыжая и медная крапинка рябила в глазах. Но воздух гудел от предчувствий, как тетива перед выстрелом.

Перед дорогой, что грозила стать последней, душа рвалась на волю, требовала простора, а руки — привычного и твердого веса стали. Я объявил о своем намерении прогуляться по окрестным холмам, под благовидным предлогом пополнить запасы лечебных трав для Ульрика.

— Зачем тебе это, парень? Ты же и так снабдил меня всем необходимым на целый месяц. — хрипло рассмеялся старый ярл, провожая меня взглядом. — Куда мне еще?

— Я знаю, что сильный союзник нужен Буяну живым и на ногах, — парировал я, тщательно завязывая мешочки из грубого полотна. — Но если честно, мне просто хочется проветрить голову.

Ярл на это лишь с пониманием кивнул.

Эйвинд, разумеется, тоже не заставил себя ждать.

— Уверен, тебе будет скучно одному шататься по сопкам. — буркнул он, с наслаждением проводя точильным камнем по лезвию своего топора. Лязг стали был музыкой, понятной нам обоим.

Нас, конечно, не отпустили одних. Ульрик, с присущей ему проницательностью, выделил сопровождение — дюжину своих дружинников.

Эти угрюмые, молчаливые воины в потертых, но прочных кольчугах, с секирами и щитами, украшенными потускневшими от времени рисунками, не выглядели няньками. Они смотрели на меня с холодным любопытством, оценивая как потенциального соратника в грядущей мясорубке.

Они шли на почтительном расстоянии, но их зоркие взгляды, не отпускали нас ни на миг, сканируя каждое движение за холмами.

Мы нашли уединенный луг у подножия серых, обветренных скал, где ручей, словно серебряная змея, пробивал себе путь сквозь камни, наполняя воздух чистым, ледяным журчанием. Я погрузился в работу, срезая знакомые стебли, еще не тронутые морозом. Я выкапывал крепкие корни и с наслаждением вдыхал терпкий аромат девственной природы.

Эйвинд в это время разминался, его тяжелый клинок рассекал воздух с низким, угрожающим свистом, выписывая смертельные узоры.

Когда необходимая трава была собрана в аккуратный душистый тюк, я выпрямился, чувствуя, как затекли мышцы спины. Холодное и бледное солнце слепило глаза.

— Что скажешь, друг? Освежим навыки, пока кровь не застыла в жилах? — предложил я, доставая из ножен свой скрамасакс. Клинок лежал в руке уверенно, как продолжение воли.

Эйвинд оскалился в своей беззаботной ухмылке, но в его глазах мелькнула тень серьезности.

— Боюсь, мне уже не угнаться за твоей колдовской скоростью, брат. Ты дерешься не как человек, а как… тень от молнии. Но попытаться — славное дело!

Мы сошлись. И мир сузился до звона стали, до скрипа подошв о влажный мох, до хриплого, учащенного дыхания. Я чувствовал, как мое тело, годами вымуштрованное на реконструкторских полях далекого будущего, теперь было закалено в горниле реальных схваток. Боль, страх, адреналин — все это переплавилось в нечто новое. Рефлексы стали острее бритвы, движения — экономными, выверенными, смертоносными. Я читал Эйвинда, как раскрытый свиток, предугадывая его мощные, яростные, но прямолинейные атаки. Он был ураганом, а я — скалой, о которую этот ураган разбивался.

После третьего удачного парирования и контратаки, закончившейся легким, но недвусмысленным касанием моего лезвия к его горлу, он отступил, тяжело дыша. С его лица струился пот.

— Вот же проклятие! Рюрик! — выдохнул он, снимая шлем и проводя рукой по мокрым волосам. — Откуда в тебе это? Словно не ты, а сам Тир водит твоей рукой! Я дрался с берсерками, что не чувствуют боли, но ты… ты страшнее. Ты думаешь. Ты видишь наперед!

Я лишь улыбнулся, ощущая прилив странной горькой гордости. Дружинники Ульрика, до этого безучастно наблюдавшие, перешептывались, кивая в мою сторону. В их глазах читалось уважение. Оно было добыто не лестью или подношениями, а честной сталью. И это признание окрыляло, рождало опьяняющий, опасный азарт.

— Эй, силач! — окликнул я одного из них, рослого детину с гривой медного цвета и плечами, на которых, казалось, могли уместиться две наковальни. — Не хочешь присоединиться к нашему танцу? Помоги моему другу укротить выскочку-скальда!

Дружинник удивленно поднял густую бровь, потом скупо, по-волчьи, ухмыльнулся, обнажив желтые зубы.

— Почему бы и нет. Развлечемся!

Теперь против меня было двое. Дыхание перехватило, сердце заколотилось, отдаваясь в висках набатом. Эйвинд — стремительный и яростный, как горный поток после ливня. Гуннар — мощный и неумолимый, как сползающий ледник. Их атаки сыпались на меня с двух сторон, создавая смертельный капкан.

Я пустился в свой танец. Уворачивался, парировал, отскакивал, используя их же массу и инерцию против них самих. Я был тенью, скользящей между молотом и наковальней.

В какой-то момент мне удалось подсечь Эйвинда, и он, тяжело рухнул на землю, ломая под своим весом сучья и ветки. Его ругань ударила по ушам. А через мгновение я, сделав обманный выпад и отразив щитом атаку бугая, приставил свой меч к его незащищенной шее. Великан замер, и в его глазах вспыхнул неподдельный дикий восторг.

— Хорошо! — проревел он, и его голос прокатился по долине. — Отлично! Давай еще! Я давно не встречал такого прыткого противника!

Азарт пьянил, как молодое крепкое вино. Голос разума кричал, что это безумие, но голос воина, тот самый, что я так жаждал в себе разжечь, требовал большего.

— Давайте еще одного! — крикнул я, уже не думая о последствиях, о политике, о будущем. Был только этот миг и упоение интересным поединком.

К ним присоединился третий, ловкий и гибкий, как снежный барс. Кажется все его звали Стеном. Он вышел с двумя удлиненными саксами, которые в его руках казались продолжением пальцев.

Один против трех.

Вот тут-то моя удача и мои силы достигли предела. Их стало слишком много. Не хватило дыхания, сноровки, того самого, истинного боевого опыта, что приходит лишь с годами, проведенными в бесчисленных схватках, а не за чтением трактатов о них.

Если Эйвинда мне и удалось опять отправить в кусты, то с остальными я уже не справился. Моя защита, еще недавно казавшаяся несокрушимой, была прорвана. Грубый удар рукоятью топора в спину, подсечка, и я уже лежал на влажной земле, чувствуя острие топора здоровяка у горла и холодное лезвие ножа Стена у виска.

Эйвинд, поднявшись и отряхиваясь, протянул мне руку. Его лицо сияло от восторга, без тени досады.

— Ну что, скальд, на этот раз, кажется, переборщил? С тремя справиться — это даже для Тора задача непростая.

Я хрипло рассмеялся, чувствуя, как по спине растекается горячая боль, и взял его за руку.

— Ничего. Это лишь урок. В следующий раз обязательно справлюсь.

Дружинники Ульрика поглядывали на меня теперь совершенно иначе. Стена формальной отчужденности рухнула. В их взглядах было братство. Никто из них не предполагал, что дипломат и скальд может оказаться таким хорошим воином. Я и сам до сих пор так считал.

Мы ехали обратно неспешным шагом. Я сидел в седле, отпустив поводья и доверившись усталой лошади. Благо в прошлой жизни довелось изучить верховую езду — теперь здесь это не было проблемой.

В голову лезли липкие, как осенняя грязь, мысли. После всплеска адреналина, после опьянения битвой наступило похмелье трезвой и холодной рефлексии.

Вот он, мир моих грез. «Железо и кровь». Я так страстно, так исступленно желал сбежать от «пластиковой» бессмысленности своего века, что нарисовал себе романтичный, героический образ этой эпохи, начисто забыв о ее чудовищной, нечеловеческой цене.

Никто здесь не был свободен.

Ни раб, вколачивающий клинья в уключины драккара, чья жизнь стоила меньше, чем гвоздь. Ни бонд, прикованный к своему наделу вечным страхом голода, набега и непогоды. Ни ремесленник, чье искусство зависело от прихоти ярла. Ни даже сам конунг, чья воля упиралась в волю других конунгов, в суеверия родичей, в капризы богов и урожая.

Все были рабами. Рабами обстоятельств, долга, традиции, необходимости выжить любой ценой.

Но разве в моем мире, что я с таким презрением отверг, было иначе? Там люди были рабами ипотек, кредитов, карьерных лифтов, социальных ожиданий, мнения соседей и начальников.

Свобода…

Была ли она вообще когда-либо на земле? Может, она — удел только дикого зверя в лесу, не ведающего о завтрашнем дне? Мне же хотелось иной свободы. Свободы строить свою судьбу руками, а не бумагами. Создать нечто настоящее. Семью. Быть мужем. Отцом. Именно то, что мне не удалось там, в мире, где связи были хрупки, как стекло, а чувства — сиюминутные, как вспышка на экране.

Я с болезненной остротой представил, как будет расти мой сын. Как я буду учить его не только держать меч, но и читать и писать, понимать язык трав и течение рек… Но для этого нужен был мир. Но им и не пахло. Его кровавый призрак таял с каждым днем.

Буян. Наш остров. Клочок плодородной земли, щедро усыпанный залежами железа — «хлебом и кровью» этой эпохи. Это была настоящая жемчужина, за которую уже точили клыки десятки голодных волков.

Я пытался прикинуть цифры.

Сколько людей мог выставить Харальд, уже подчинивший себе добрую часть некогда вольных ярлов? Три тысячи? Пять? А у Бьёрна? От силы пять-шесть сотен обученных воинов, не считая ополчения. Цифры были безжалостны, как топор палача.

Холодная и беспристрастная логика шептала на ухо единственный разумный выход: сдаться. Принести клятву верности Харальду. Стать его вассалом. Смирить гордыню. Выиграть время. Года. Копить силы в тени, растить детей, строить не просто хутора, а настоящие крепости, развивать ремесла, налаживать торговлю. Будь я на месте Бьёрна, будь я ярлом, возможно, пошел бы на это. Ради будущего. Ради Астрид… Ради того, чтобы мои дети не познали ужаса резни на пепелище своего дома.

Но я также знал, что этого никогда не случится. Гордость Бьёрна, гордость Сигурда, гордость Эйвинда, гордость всех этих людей, для которых честь и слава были дороже долгой, но унизительной жизни, не позволит.

Нам предстояло сражаться. Вопрос был лишь в том, сколько песчинок осталось в наших песочных часах? Вернулся ли Ульф из своего кровавого рейда? И что он принес с собой — славу, что затмит мою, или погибель для всех нас?

Эйвинд, словно почувствовав тяжесть моих мыслей, пришпорил своего гнедого коня и поравнялся со мной. Его лицо, обычно озаренное ухмылкой, сейчас было серьезным.

— О чем задумался, брат? — спросил он. — Лицо у тебя длиннее, чем у кита, выброшенного на берег. Делиться горем — все равно что делить тяжесть ноши. Становится легче.

Я вздохнул, сдавливая в кулаке узду. Не было сил скрывать.

— О Харальде. О грядущих битвах. О том, хватит ли у нас сил не просто умереть славно, а выжить. О том, что, возможно, единственный разумный путь — это преклонить колено.

Эйвинд фыркнул, словно отгоняя назойливую, глупую муху.

— Силы? Сила в руках, да в сердце! А выжить… — Он махнул рукой. — Главное — дух! Уверен, мы впечатлим богов своим бесстрашием! Даже если и проиграем, в Вальхалле для нас поставят отдельные котлы! Там вечный пир, вечный бой! Чего бояться?

— Я не хочу впечатлять богов поражением, Эйвинд, — возразил я, смотря прямо перед собой на уходящую в лес тропу. — Я хочу победы. Я хочу видеть, как всходят посеянные мной семена. Я хочу жить не в сагах, а здесь и сейчас. Строить. Любить. Создавать что-то новое.

— Никто не хочет проигрывать, — парировал он. — Но наши судьбы уже сплели Норны из корней Древа Мира. Чему быть — того не миновать. А бояться смерти… Бояться смерти — это все равно что бояться тени. Она всегда с тобой. Так стоит ли из-за нее сворачивать с доброго пути? Расслабься, брат! Дыши полной грудью! Этот воздух, этот ветер — он твой. Бери его! Бери без опаски, без оглядки!

Я покачал головой, смотря на его беззаботное лицо.

— Я удивляюсь, как ты еще жив с таким-то подходом к жизни. Ты любишь гулять по лезвию, улыбаясь пропасти.

Он громоподобно рассмеялся. Наши кони вздрогнули.

— Всё просто! Боги меня любят и оберегают! Я им, видать, пришелся по нраву! А тебя, Рюрик, — и подавно! Взгляни на себя! За какие-то месяцы ты из трэлла, обреченного на веслах, превратился в вольного бонда, друга конунга, жениха его племянницы и искусного воина! Ты прошел сквозь огонь и воду! Ты добился большего, чем иной человек за всю свою долгую жизнь. Разве это не знак? Ты под самым что ни на есть мощным крылом самих богов, можешь не сомневаться!

В его словах была своя неоспоримая правда. Но она не приносила утешения, а лишь подчеркивала чудовищный груз ответственности.

— Наверное… — промолвил я задумчиво и решил отойти от темы. — А ты, кстати, где вчера ночью пропадал? Я тебя искал — хотел опрокинуть пару кружек эля.

Эйвинд самодовольно хмыкнул и подмигнул с таким видом, будто только что выиграл в кости молот самого Тора.

— А я, брат, занимался важными делами! Ублажал одну местную девку. С грудями, как спелые дыни, станом — ивовый прут, а глаза… ах, глаза как два озера в летний день! Мы подарили друг другу ночь, о которой саги слагать будут. Она еще долго будет вспоминать Эйвинда Счастливого!

— А ты не боишься, что потом придется ублажать не только ее, но и ее разгневанных родителей, а заодно и мастерить детские кроватки? — не удержался я от колкости.

Он посмотрел на меня с искренним, почти детским недоумением.

— Нет. Чего мне бояться? Я — мужчина, здоровый и сильный! Я живу по заветам предков! Чем больше у меня будет женщин и детей, тем богаче и сильнее будет мой род, тем больше будет у меня воинов в моей дружине! Дети — это дар богов, Рюрик, продолжение нас в этом мире. Я стараюсь не думать о сложном. Не забивать голову тем, что еще не случилось. У меня одна жизнь — от первого крика до последнего вздоха перед вратами Мидгарда. И этот отрывок я хочу наполнить всеми красками, что есть под солнцем: жаркими сражениями, громкой славой, красивыми женщинами и любимыми крепкими детьми… — Он помолчал, и его взгляд на миг стал серьезным. — А горя и печалей, поверь, на всех хватит. Оно само найдет тебя, куда бы ты ни прятался. Зачем же его искать заранее?

— Красиво стелешь, дружище… — усмехнулся я, тронутый его простой языческой философией. — Прямо как скальд.

— Не… — отмахнулся он. — Это ты у нас скальд — это по твоей части витиеватые слова плести. А я такой, какой я есть. Простой воин с простыми радостями.

— Я рад, что у меня появился такой друг, как ты. Искренне.

Он хлопнул меня по плечу с такой силой, что я едва удержался в седле.

— Это взаимно, брат. До самой Вальхаллы! И дальше!

Нашу беседу, ставшую для меня глотком чистого воздуха, грубо прервал шум впереди. Из-за поворота лесной тропы, поросшей пожухлым папоротником, показался караван. Это был целый род, изгнанный из своего гнезда. Человек двадцать, не меньше. Старики горбились под тяжестью узелков с немудреным скарбом, их лица были изборождены морщинами, каждая из которых казалась шрамом от прожитой невзгоды.

Женщины с испуганными глазами прижимали к груди завернутых в тряпье младенцев. Дети постарше, едва переставляющие босые, исцарапанные ноги, смотрели на мир с немым вопросом.

Они тащили за собой две разваленные телеги, нагруженные тем немногим, что успели унести. Запряженные в них заморенные клячи едва двигались, их ребра проступали под тонкой кожей.

Один из наших дружинников окликнул их:

— Эй! Вы кто? Куда путь держите?

Из толпы медленно вышел седовласый мужчина. Его спина, несмотря на возраст, была поразительно пряма, но во взгляде читалась тяжесть, равная вечности.

— Мы идем к ярлу Ульрику. — хрипло произнес он. — Просить… помощи и справедливости. Или хотя бы крова над головой, пока зима не сковала землю.

Я подъехал ближе, заставив коня сделать несколько шагов вперед.

— Что с вами случилось?

Старик внимательно посмотрел на меня: его взгляд скользнул по моему добротному плащу, по рукояти меча, по лицу.

— Вчера ночью… — он начал и закашлялся. — Какие-то ублюдки… волки в человеческом обличье… сожгли наш хутор. Благо, успели вывести всех в лес, услышали лай собак. Никого не убили. Их было мало, видимо, разведка или просто шайка подонков. Побоялись связываться, подожгли амбары, хлева… и скрылись.

Из-за его спины, словно юркий зверек, выглянул мальчишка лет десяти. Лицо его было испачкано сажей и следами слез, но глаза горели лихорадочным недетским огнем.

— Они кричали! — выпалил он, сжимая кулаки и с ненавистью глядя на наши доспехи, на наши лица. — Я сам слышал! Кричали, что передают привет от Бьёрна Веселого! От конунга с Буяна!

Меня будто окатили ушатом ледяной воды из горного ручья. Холодный, липкий пот проступил на спине. Это точно был Сигурд! Харальд был слишком далеко. Торгнир не рискнул бы такое сейчас проворачивать. Оставался только это старый хрыч. Он был заинтересован в том, чтобы сорвать союз и опозорить Бьёрна, выставив его кровожадным варваром, а меня — лживым посланником. Подстава была проста и гениальна в своем подлом коварстве.

Эйвинд, сидевший рядом, аж позеленел от сдержанной ярости. Он резко, с силой сплюнул на землю, почти под ноги старику.

— Поосторожнее со словами, щенок! — прошипел он. — Конунг Бьёрн — благородный воин, потомок великих мореходов! Он никогда, слышишь, НИКОГДА бы не поступил так с безоружными, с женщинами и стариками! Ты либо врешь, либо тебя обманули, как последнего дурака!

Но мальчонка оказался не из пугливых.

— Я правду говорю! — закричал он с обидными слезами на глазах. — Я сам все слышал! «Передайте привет от Бьёрна Веселого!» — так и было! Слово в слово!

Обстановка накалилась до предела. Наши дружинники насторожились, их руки невольно потянулись к рукоятям топоров и мечей. Беженцы сбились в тесную, испуганную кучу, глядя на вооруженных до зубов воинов, словно на своих палачей.

— Тише, Эйвинд, — строго сказал я, поднимая руку. — Оставь его.

Я спешился и сделал несколько шагов к старику, стараясь вложить в свой взгляд всю возможную искренность и тяжесть своей позиции.

— Послушайте меня. Мы проводим вас к ярлу Ульрику. Лично. Вас накормят, обогреют, дадут кров. И мы во всем разберемся. Клянусь своим именем и мечом, справедливость восторжествует. Те, кто это сделал, ответят по всей строгости закона.

Я видел недоверие в его старых, выцветших глазах. Он видел слишком много лжи в своей жизни. Но видимо, и усталость, и отчаяние брали свое. Он медленно, с трудом кивнул.

И мы двинулись дальше, но теперь наш отряд пополнился этой живой, страдающей, горькой иллюстрацией того, как легко, одним подлым ударом, разрушить хрупкие мосты доверия, как просто разжечь пожар войны. И как неимоверно сложно, почти невозможно, потушить его.

Ульф сидел на большом, отполированном дождями и ветрами валуне, впившемся в песок, как костяной шип. Он лениво подкидывал и ловил изящный нож с рукоятью из моржовой кости. Лезвие ловило тусклый свет пасмурного дня и на мгновение вспыхивало холодным блеском.

Перед ним, на коленях на мокром песке, стояли пленные. Их руки были грубо связаны за спиной веревками, лица были избиты до неузнаваемости, рты распухли, но в запавших глазах тлела звериная ярость. Они булькали проклятиями, пытаясь поймать его взгляд.

— Ты сдохнешь, ублюдок! — хрипел самый старший из них. — Ты и все твое отродье! Ты попадешь в Хельхейм, в самые темные, смрадные чертоги! В твоих действиях нет ни капли чести, ни капли славы! Ты — мясник, а не воин!

За спиной Ульфа мрачным недвижимым строем стояли его дружинники. Они молчали. Некоторые смотрели в землю, другие — на зарево, еще дымившееся на горизонте кровавым синяком. Это горело очередное поселение, принадлежавшее Харальду. Черный жирный дым стелился по свинцовой взвеси облаков.

Ульф поймал нож и на мгновение замер, глядя на свое отражение в отполированной стали. Оно было искаженным, чужим.

— Ваша вина, скоты, — бросил он. — в том, что вы присягали конунгу Харальду. Этот жадный до чужих земель ублюдок покусился на то, что принадлежит Буяну по праву. Вы за это теперь и расплачиваетесь.

— Мы не воевали с тобой! — крикнул другой пленный, молодой парень с перекошенным от ненависти лицом. — Наши мужи ушли в дружину ярла! Ты убил наших детей! Наших жен! Наших стариков, которые и топора-то в руках не держали! Ты и все твои воины никогда не попадете в Вальхаллу! Один отвернется от вас! Тор разобьет ваши черепа своим молотом! Будьте вы прокляты!

Ульф кривился, слушая это. Он и сам всё прекрасно понимал. Горечь, стыд и отвращение подкатывали к горлу. Он сполна насладился жестокостью, а теперь приходил черед послевкусия. Он всегда удивлялся своей двойственности. Иногда он мог быть добрым и покладистым человеком, а иногда, словно сам Локи в него вселялся… Так и сейчас…

Это была бойня. Грязная, бессмысленная, политическая игра его отца и Бьёрна, в которой Ульф стал палачом и мясником. Но иного пути он не видел.

Нужно было запугать. Нужно было показать Харальду, что Буян — не овца для заклания, а раненый вепрь, способный вспороть брюхо любому охотнику.

— Заткни пасть, выродок, — тихо сказал Ульф. — И без тебя тошно.

Внезапно один из пленных с отчаянием харкнул в его сторону. Кровавый плевок угодил Ульфу прямо в щеку и медленно стал стекать по коже.

А ведь он хотел оставить их в живых…

Терпение Ульфа, и без того висевшее на волоске, лопнуло. В его глазах вспыхнула дикая неконтролируемая ярость. Он сорвался с валуна с низким звериным рыком. Длинный нож в его руке взметнулся и обрушился. Не один раз. Не два. Он рубил, колол, резал, изливая всю свою накопленную ярость — к себе, к этой проклятой войне, к Харальду, к Бьёрну, к этому выскочке Рюрику — на беззащитных, связанных людях. Это было кровавое месиво, акт безумия и самоуничтожения.

Когда он остановился, вокруг уже никого не было в живых. Он стоял, облитый кровью с ног до головы, его руки дрожали мелкой дрожью. Он поднял взгляд на своих дружинников. В глазах некоторых из них он увидел холодное презрение. Холодное, как лед в сердце фьорда.

Это презрение обожгло его больнее, чем раскаленное железо. Он был их предводителем! Он вел их к славе, к добыче, к вечной жизни в сагах!

— Чего уставились⁈ — прохрипел он. — Вам их жалко⁈

Но его слова потонули в отчаянном крике одного из дозорных. Воин, стоявший на высокой скале, указывал рукой в сторону моря:

— Смотрите! Драккары! Они идут прямо сюда!

Ульф медленно повернулся. На горизонте, выплывая из-за темного мыса, словно стая железных морских чудовищ, покачивались на волнах четыре знакомых силуэта. Щиты, выставленные по бортам, сверкали кроваво-красным цветом войны. Люди Харальда. И причем — много.

Вся его эмоции мгновенно преобразовались в холодную животную решимость. Пришло время искупления. Или время гибели. Другого не дано.

Он вытер лицо окровавленным, заскорузлым рукавом и поднял свой боевой рог к губам. Низкий пронзительный звук разорвал прибрежный воздух, эхом отразившись от скал, словно это был предсмертный крик самого мира.

— Что ж, парни! — его голос загремел, заглушая нарастающий шум прибоя и зловещий скрип уключин приближающихся кораблей. — Вот и пришло время для настоящей доблести! Сегодня будем впечатлять богов не резней скотов, а битвой с достойным противником! Приготовиться к встрече с гостями! Встретить их, как подобает викингам! Сталью и огнем!

Он был готов умереть. Но умереть — с честью. Ему вдруг сильно захотелось смыть позор предыдущих дней кровью достойных врагов.

Он вскинул свой окровавленный кинжал, и его дружинники, пусть и с разным выражением лиц, подхватили его боевой клич.