Вампиры – дети падших ангелов. Танец кровавых ма­ков

Глава 23 Те самые слова

Она уснула не больше чем на полчаса, а когда пробудилась, еще не открывая глаз, лениво потянулась. У нее никогда не было более нежного любовника. Она уже успела позабыть, что секс в своей обычной примитивной ипостаси может превратиться во что-то особенное, неповторимое.

Девушка приоткрыла глаза. Постель рядом с ней уже пустовала, лишь примятая простыня выдавала недавнее присутствие мужчины. Ангелы ласково смотрели с потолка на распростертую обнаженную девушку, по пояс укрытую шелковым покрывалом.

— Даймонд, — позвала Анжелика и принялась ждать.

Но проходила минута за минутой, а юноша не отзывался и не приходил.

Золотистые брови сошлись на переносице.

— Где его черти носят!

Она соскочила с постели, взяла из гардеробной тонкий черный халатик и накинула на плечи. Выходя из комнаты, она наступила на все еще валяющуюся у входа разбитую скульптуру. Перед глазами возникло мужественное лицо с васильковыми глазами.

— Может быть, потом я его верну, — пробормотала она, точно пытаясь убедить какого-то невидимого собеседника. Морган мог составить с ней прекрасную пару. Однако сейчас ей совсем не хотелось о нем думать. Ей вообще не хотелось ни о чем думать, чтобы подольше сохранить чувство истомы, одновременно приятную тяжесть и легкость внутри. Она мечтала вновь забраться в постель, приглушить свет и позволить Даймонду сделать ей неумелый массаж.

Анжелика обошла квартиру и в недоумении вернулась в спальню.

— Может быть, он ушел купить мне какую-нибудь приятную мелочь? — Она улыбнулась, прохаживаясь по комнате. Даймонд раньше любил делать ей приятное. Будь то цветы, милые безделушки, красивые стихи или что-то совсем неожиданное.

Однажды, много-много лет назад, он принес ей котенка. Маленький белоснежный комочек с розовым носиком, бархатистыми подушечками на лапах и чистейшими голубыми глазами.

Но когда он передал крошку в ее протянутые руки, у котенка разорвалось сердце, и он умер прямо у нее в ладонях. Тогда она бросила невесомое тельце юноше под ноги и долго после не желала с ним разговаривать. Но сколько бы не напоминала ему о том случае и не ругала за глупость, она навсегда запомнила его наивный порыв. Столько невысказанных чувств было в этом грустно-смешном подарке, любви, нежности и доверия к ней. Этот мальчик с темно-синими глазами сам походил на того живого, мягкого и хрупкого котенка. Не уставал дарить ей тепло, отдавать всего себя без остатка, даже когда она не просила, когда гнала прочь.

Анжелика провела пальчиком по губам. Ей казалось, что они все еще хранят отпечаток поцелуев. Тех, что обжигали кожу полчаса назад, и тех, которые Даймонд, будучи еще человеком, сорвал у нее одной летней ночью. Те поцелуи пахли сеном, старым деревом и свежей травой — ароматом прошлого. Он врезался в мозг, как будто знакомый до боли родной запах из детства.

Девушка подошла к окну и отдернула портьеру.

На глади вымощенной камнем площади, точно в зеркале, отражался свет фонарей. Оранжево-красные дорожки тянулись к Александровской колонне, устремленной в черное небо.

По площади, держась за руки, шли двое. В ярком огненном свете каштановые волосы юноши отливали кровавым блеском.

Анжелика смотрела вслед парочке и собственное спокойствие пугало ее. Казалось, она вылетела из тела и смотрит откуда-то сверху — смотрит, как рисованные ангелы с потолка, спокойно, без эмоций.

Ее смешной котенок ушел за лаской и пониманием к другой. Как давно? Она даже этого не знала. Была, конечно, ничтожная возможность, что Даймонд хочет таким образом вызвать ее ревность, как тогда — после тюрьмы, безразличием добивался внимания. Но девушка хорошо помнила, он пытался сегодня уйти, на поцелуи сперва отвечал нехотя и выглядел слишком задумчивым для парня, кому посчастливилось разделить постель с первой красавицей города. Она сама его увлекла в любовную игру, он был покорным и нежным. Только и всего.

А случившееся между ними не принял всерьез, как всегда поступала она сама. Анжелика отошла от окна и у дверей вновь наступила на разбитую фигурку. В миг, когда почувствовала под ногой неровный мрамор, она словно вернулась назад в свое тело, эмоции взорвались внутри. Она схватила две части статуэтки и, размахнувшись, кинула в окно. Стекло разбилось, со звоном хлынуло серебристым потоком осколков вниз. Из черных глаз по алебастровым щекам медленно поползли слезы. Они катились, обжигающие, горячие, такие чуждые ей и нестерпимо горькие.

В окно ворвался порыв прохладного ветра и разметал ее золотистые волосы по плечам. Воздух пах по-особенному, вобрав в себя все, что могло означать конец и в то же время начало. Уходило лето… А вслед за ним, холодно лаская ее губы, ветер грозился забрать жар поцелуев со вкусом, который ей во что бы то ни стало хотелось помнить.

Осень, еще не вступившая в свои права, уже во всю обещала ей новые чувства. Взамен просила лишь отпустить тепло разбитых статуэток, тепло мертвых котят и протянуть руку в будущее.

Но Анжелика шагнула к окну и покричала своему уходящему прошлому:

— Даймонд, где ты шастаешь? Немедленно иди сюда и найди мне мой любимый лак для ногтей!

Она взяла с туалетного столика нужную бутылочку и швырнула под кровать. Затем села на пуф, закинула ногу на ногу и уже скорее для себя негромко прибавила:

— Заодно вставишь новое стекло и сделаешь мне массаж…

Под аккомпанемент плеска воды звучала мелодичная композиция «Муза и Поэт» Сен-Санса Камиля. Скрипка и виолончель в причудливом переплетении, словно подражая летящим вверх прозрачным струям брызг, наполняли ночь фонтаном искрящихся звуков. С черного полотна небес, где парила летучая мышь, смотрел тонкий серебристый месяц. В окружении многочисленных звезд, и все же одинокий в своей непохожести на других, бледноликий скучающе висел над Большим каскадом, созерцая мощную золотистую фигуру Самсона.

Катя медленно спускалась по длинной-длинной лестнице с черными перилами, держась за руку Лайонела. Справа от них на пьедесталах выстроился парад аллегорических фигур, озаренных подсветкой.

Внизу простирался Нижний парк с Морским каналом, лентой между двух зеленых берегов расстелившийся до залива.

Впереди, уже у подножья лестницы, со ступеньки на ступеньку прыгал чертенок. Он оглядывался на девушку и весело кричал:

«Посмотри на меня, как я могу!», «Посмотри скорее!»

Она смотрела и, улыбаясь, качала головой.

Аллеи вдоль канала были усыпаны желтыми пятнышками первых опавших листочков. Зеленые кроны деревьев кое-где неравномерно покрылись оранжево-золотистым узором, точно нанесенным кисточкой торопливого невидимого художника. Тот лишь слегка измазал осенними красками летнюю зелень, пометив предметы своей скорой грандиозной работы.

Девушка остановилась перед фонтанчиком «Фаворитка», куда первого июля кинула золотую монету самого дьявола, да так и не сумела попасть на спину собаке, гоняющей по кругу четырех уток.

Олило уселся на каменном бортике и восторженно любовался дном, усеянным блестящими монетками. «Они ничьи?» — с надеждой спросил малыш.

— Это собственность парка, — отрезала Катя.

Лайонел вынул из кармана своего элегантного черного пиджака самую обычную рублевую монетку и, не целясь, швырнул в утку. Монетка ударилась о голову фигурки, отскочила, прямехонько упав на спину собаке.

Затем протянул руку девушке. На его ладони лежали две монеты, одна золотая — та самая, которая должна была стать оплатой для Теофано в день их возвращения с острова, и вторая — ценностью в пятьдесят копеек. Еще была бриллиантовая запонка на рукаве пиджака, казавшаяся сиреневой на фоне рубашки молодого человека.

Катя задумчиво взяла золотую монету с изображением девушки на одной стороне, корабля — на другой и показала чертенку.

— Это дорогая и ценная вещь, другой такой у нас нет, — объяснила девушка.

Малыш смотрел на нее черными зеркальными глазами очень внимательно.

«И ты бросишь ее туда?» — указал он на воду.

Она подождала, когда мимо будет проплывать собака, и кинула монетку. Та упала рядом с монетой Лайонела, мелодично звякнув об нее.

Чертенок вскрикнул, как будто его ударили.

«Зачем ты это сделала?»

Катя приблизилась к нему и присела на корточки, чтобы находиться на уровне его мордочки.

— Когда я бросила эту дорогую монетку, то загадала желание. Оно должно сбыться.

«А разве нельзя бросить другую, менее ценную?»

— Можно, — согласилась девушка и ласково погладила его между рожек. — Просто то желание очень важное и мне хочется, чтобы именно эта монета его выполнила. Понимаешь, только ей такое под силу!

«А если ее забрать, не исполнится?» — уточнил чертенок.

— Нет, если забрать, оно никогда и ни за что не исполнится. — Девушка выпрямилась и не спеша пошла по аллее, предупредив: — Олило, мы будем идти не быстро, ты можешь побегать по парку.

На плечо Лайонелу спикировала Орми. Она запустила коготь за воротничок его сиреневой рубашки и, злорадно блестя глазками, устроилась поудобнее.

— Говорит, с высоты ее полета мы похожи на двух букашек, — передал молодой человек слова своей любимицы.

Катя неопределенно хмыкнула.

Рукокрылая всегда умела каждому дать высокую оценку.

Лайонел отцепил от своего воротничка ее коготь и проворчал:

— Скажи ей сама, если хочешь.

Орми сердито зашипела на него и укрылась крыльями, злобно поглядывая на девушку.

Катя старалась скрыть любопытство, решив: «Мне совсем не интересно, что же она сказала!»

Мышь чуть наклонилась к ней и протяжно зашипела.

Девушка отпрянула, возмущенно вскричав:

— Ты уже совсем обнаглела! — и устремила взгляд на Лайонела, желая заручиться поддержкой.

Молодой человек улыбнулся, подтвердив:

— Я тоже так думаю.

Орми взлетела с его плеча, и Катя услышала в ночной тиши ее голос: «Твое желание не сбудется!»

Девушка оглянулась — чертенка позади не оказалось, но он находился поблизости — между деревьями раздавался топот копытец. А впереди уже виднелась пристань, слева темная вода билась о камни, справа деревянный мостик через канал белел ажурными решетками.

Вдали на воде покачивался корабль с черными парусами. На палубе с подзорной трубой стоял Теофано.

Где-то там была Каридад — вечная невеста в белом платье. При воспоминании о дочери пирата Кате сделалось не по себе. Она взглянула из-под ресниц на красивое безмятежное лицо Лайонела в надежде, что он скажет что-нибудь утешающее, но тот молчал.

Их догнал Олило, мокрый и очень довольный. Он радостно отбивал копытцами по асфальту чечетку. Правда, посмотреть на него больше не просил.

Пока шли по длинной пристани к лодке, девушка вспоминала, как три месяца назад они отплыли отсюда. Казалось, с тех пор прошло намного больше времени, столько всего произошло. Все-таки у вампиров время двигалось иначе, чем у людей. Оно стремительно летело в каком-то нереальном круговороте, но несмотря на свой бешеный ритм, стоило посмотреть на календарь и становилось понятно, дни тянутся-тянутся и едва не стоят на месте.

Катя покусала губы. Если уж ей шесть месяцев казались равными нескольким годам, то что могли чувствовать те, кто жили сто, двести лет и дольше? Это странное несоответствие пугало ее.

— Лайонел, — позвала она, и когда взгляд ледяных глаз остановился на ней, взволнованно спросила:

— Ты чувствуешь время?

Он поколебался.

— У вечности не спросишь который час, время тут всегда одно — бесконечность. Маленькая стрелка смотрит в пустоту, а большая крутится в обратную сторону. — Лайонел усмехнулся. — Ты видела, чтобы вампиры носили часы или вешали на стены календари? Для нас время умерло и мы…

— Относимся к этому философски, — подхватила Катя. Они переглянулись и рассмеялись, а она подумала: «Если так, то десять лет — это целая жизнь!»

От этой мысли на сердце стало легче, но ненадолго. Пристань привела к покачивающейся на волнах лодке.

Девушка долго на нее смотрела, прежде чем сумела произнести:

— Олило, хочешь забраться?

Малыш радостно кивнул и спустился в лодку. Уселся на сиденье и похлопал рядом с собой, приглашая девушку присоединиться к нему.

Катя лишь покачала головой.

— Так будет лучше для тебя.

Звучал вокализ Рахманинова — щемяще горькая мелодия потери.

Лайонел отвязал канат и отдал его кончик подлетевшей Орми, а девушка достала из кармана джинсов небольшой рубин и бросила в лодку.

— Это тебе.

Чертенок поднял подарок и внимательно посмотрел на девушку. Они с минуту молчали, глядя друг на друга, а потом малыш спросил:

— А что я должен буду сделать?

Катя подошла к самым перилам и, облокотившись на них, сказала:

— Ты должен отдать монетку, которую забрал из фонтана, капитану корабля.

Олило испуганно вздрогнул. «Какую монету?»

— Ту, что у тебя во рту, — спокойно пояснила она. Чертенок нехотя выплюнул монетку и, прижав ее копытцем к груди, быстро заговорил:

«Катя, я подумал, ее все равно кто-нибудь заберет. Я бы хранил ее лучше, чем тот фонтан, и твое желание все равно бы сбылось! Точно говорю!»

— Это уже не важно. — И чуть тише прибавила: — Мое желание не сбылось.

Лайонел оттолкнул лодку ногой, достал из-за пазухи узелок с драгоценностями чертенка и швырнул ему на колени.

Малыш непонимающе смотрел то на узелок, то на рубин в своем копыте, то на монетку, то на девушку.

«Катя!» — закричал он, когда лодку стало относить от пристани. Олило вскочил, плохо завязанная тряпка раскрылась и разноцветные камни посыпались на деревянное дно. Чертенок кинулся их собирать, но видя, что отплывает все дальше и дальше, взобрался на корму и протянул копытца к девушке.

«Это такая игра?» — с отчаянием спросил он.

Катя опустила глаза, не в силах смотреть на него, и громко ответила:

— Да, это такая игра. — Она надрывно засмеялась.

«А мы скоро увидимся?» — прокричал он.

Девушка не могла вымолвить ни слова, а чертенок вдруг обреченно опустил копытца.

«Мы не увидимся, — понял Олило и заплакал, совсем как человек, ребенок. — Ты выгоняешь меня! Ты меня разлюбила! — кричал он. — Катя, почему? Что я сделал? Разве я не самый смешной? Кто будет тебе танцевать! Кто тебя рассмешит?! Не бросай меня! Не бросай!»

У нее сердце разрывалось на части. Она наклонилась вперед, желая податься порыву: простить, вернуть, утешить, но на пояс ей легли руки Лайонела. Его крепкие объятия были тверже самого железного «Нет», и миг был упущен.

Лодка отдалялась, голос чертенка становился тише. Катя повернулась к молодому человеку и уткнулась лицом ему в грудь, шумно вдыхая аромат ледяной свежести.

— Когда ты говорил мне, что потакая желаниям мелких чертей, мы приоткрываем дверь перед самим дьяволом, ты забыл уточнить, где находится та дверь!

Молодой человек погладил ее по волосам.

— Нет, не забыл. Но теперь ты знаешь, где она.

Девушка зажмурила глаза.

— Олило сказал, это я научила его обменивать дружбу на драгоценности. Мне было обидно, но потом я поняла: он прав. Дверь, за которой живет дьявол, она в каждом из нас, и открывается, даже когда мы не осознаем. Мы настолько привыкли лгать, покупать, продавать, использовать, что не замечаем. Я испортила чертенка! Почему ты мне не сказал?

Лайонел засмеялся.

— Как ты себе это представляешь? Дорогая, оставь чертенка, ты научишь его дурному? — Он вздохнул. — Черти как губка впитывают информацию, но, увы, лишь отрицательную. Они даже в безгрешном существе способны найти червоточинку, примерить на себя и развить ее до размеров катастрофы. Очень смышленые, видят слабости и через них управляют теми, кто им нужен. — Молодой человек взял ее за руку и повел прочь с пристани, заверив: — Ты сделала правильный выбор. Олило не место среди нас, общество наше глубоко порочно, оно сотворит из него монстра.

Катя обернулась, позади, шелестя крыльями, летела Орми. Корабль превратился в точку на горизонте. Мышь пронеслась над головой и в руку девушке упал изумруд на нитке — тот самый, который чертенок носил не снимая со днях их знакомства.

— Он сказал что-нибудь? — спросила Катя.

Орми описала вокруг них дугу.

«Ага! Забудь, не звони и не пиши, детка», — ехидно ответила мышь.

— Думаю, это звучит так: помни меня, — вмешался молодой человек, — Чертенок знает, пока ты помнишь о нем и мучаешься из-за своего поступка, у него всегда есть шанс вернуться назад.

Девушка сердито отмахнулась от рогатой злодейки, а та неожиданно приземлилась ей на плечо, по-свойски обхватила когтем за шею и склонилась к самому уху. Катя пару секунд слушала ее, а потом негромко засмеялась. Орми взлетела и унеслась в ночь.

Лайонел приподнял брови.

— Что она тебе сказала?

Девушка загадочно улыбнулась и намотала на палец нитку, с покачивающимся на ней изумрудом.

Они молча добрались до первого моста через канал, с которого открывался вид на дворец. Месяц все так же висел над Большим каскадом. В сиянии подсветки прозрачные столпы поднимались ввысь и с шумным плеском обрушивались в воду. В зеркальной глади канала среди желтых листочков плавали серебристые звезды.

Лайонел привлек к себе девушку и, приподняв, усадил на белые перила.

Катя тоскливо вздохнула.

Он поцеловал ее — новый вздох.

Тогда предложил:

— А если танцевать для тебя и смешить тебя мы научим Орми?

Девушка отвернулась и вздохнула в третий раз.

Молодой человек нерешительно посмотрел по сторонам, как будто боялся, что их кто-то увидит.

— Я должен что-нибудь сказать, найти слова утешения…

Катя попалась в плен его ледяных глаз и уже не смогла отвести взгляд. В голове зазвучала мелодия норвежского композитора «В тебе течет река». Она медленно лилась нежнейшими перезвонами, легкими, похожими на дыхание, дрожь ресниц, стук влюбленного сердца.

— Вряд ли такие найдутся…

— Но я все равно попробую.

Она обвила руками его шею и замерла в ожидании.

— Мне жаль, — медленно промолвил он.

Катя поморщила нос.

— Не подходит, — задумчиво констатировал Лайонел. — Тогда так: мы всегда можем съездить на остров, вместо Венеции.

— Уже лучше, — шепнула она.

Молодой человек подозрительно прищурился, воскликнув:

— Усыновить Йоро? Никогда!

Девушка не выдержала, улыбнулась, а он склонился к ее губам и, едва касаясь своими, сказал:

— Есть такие слова, слышал их тысячу раз, но сам никогда не произносил.

Лайонел нежно провел ладонью по ее щеке.

— Я тебя люблю.

У нее перехватило дыхание. Она даже не надеялась когда-нибудь услышать от него именно эти слова. Он говорил о своих чувствах как угодно, но только не так…

Их губы встретились, далеко-далеко позади корабль сатаны исчез с горизонта, а нитка на пальце девушки размоталась — изумруд упал на деревянный мост.

Молодой человек стянул ее с перил, обнял крепче и, не опуская на землю, не переставая целовать, отшвырнул ногой зеленый камешек. Тот скользнул под ажурную решетку, тихонько булькнул и исчез в глади воды, точно его и не было. Лишь исказившиеся на миг звезды покачнулись в черном зеркале канала.

Лайонел сделал несколько шагов и, не спуская с девушки глаз, предложил:

— Погуляем?

Катя весело спросила:

— Я ведь пойду сама?

— Когда-нибудь, — неопределенно ответил он и прибавил: — Тут есть интересные скульптуры, я расскажу тебе о них.

Она крепче обхватила ногами его пояс и, перебирая мягкие завитки у него на затылке, пробормотала:

— Лучше бы снова про то, что ты любишь меня…

— Может быть, — пообещал он, — после скульптур…

— А давай позовем Орми!

— Это еще зачем?

Катя засмеялась.

— Ну ты же хотел знать, что она мне сказала тогда…

«Пару тысяч раз, не меньше» — пролетела над ними мышь.

— Какие страшные цифры, — недоуменно заметил Лайонел. — О чем вы?

Девушка жалобно посмотрела на него.

— Это столько раз мне нужно вздохнуть, чтобы ты от скульптур перешел к признанию.

Он поднял голову, а когда крылатый дракончик оказался позади них, обернулся и произнес:

— Не преследуй нас. Мы хотим остаться наедине.

Девушка встревоженно закусила губу. Кажется, они его рассердили. До прозрачности голубые глаза сделались холоднее.

— Ты говорил что-то про скульптуры, — осторожно напомнила Катя и уткнулась лбом ему в плечо.

Лайонел чуть повернул голову и, касаясь ее щеки ресницами, прошептал:

— Нет, я говорил, что люблю тебя.

Летучая мышь поднималась все выше, две фигуры на желто-зеленой аллее уменьшались, пока не превратились в серебристые точки. Мышь сделала в воздухе мертвую петлю, закрыв влюбленных своим крылом от света полумесяца, — и те растворились во тьме.

Вильям вышел за зеленые ворота, подкидывая на ладони мячик. На острых кончиках колючей проволоки поверх стены притаился хищный блеск лукавого месяца. Он насмешливо серебрил листочки, попавшие в плен проволоки, застрявшие между ней и не способные выбраться. Еще не мертвые, но уже и не живые — они зависли где-то посередине.

Молодой человек задумчиво подкинул мячик, поймал его и уставился на асфальт, где лежали другие листья, ожидающие своего последнего часа. Попадались среди них и зеленые, видимо, сорванные с веток сильным ветром.

Вильям чувствовал себя, как те листья в проволоке, застрявшим. Одна его жизнь оборвалась, как у рано опавшего с дерева зеленого листа, а другая началась в такой вот проволоке — не упасть, не разбиться и не сгнить вместе с другими.

Он досадливо пнул листья. Его брат любил осень. Говорил, есть в ней что-то неуловимо близкое им — им всем, обреченным на бесконечность. Он всегда видел и знал то, чего остальные не видели и о чем даже не подозревали.

Молодой человек усмехнулся. Вот таких уникальных стоило делать бессмертными, чтобы оставить вечности на память столь органичное, неповторимое создание. Идеальный листок для гербария. А остальные мучились бессмысленно, недостаточно красивые, недостаточно умные, недостаточно повзрослевшие.

— Повзрослеть, — пробормотал Вильям. Брат хотел, чтобы он повзрослел. Но было бы куда проще, если бы тот сказал, как это сделать…

Вильям вывернул из-за угла, в то же мгновение его оглушил рев двигателя и в него въехало что-то огромное. Он отлетел в сторону, мяч выскочил из рук и покатился по асфальту.

Мотоцикл занесло в сторону, и девушка, одетая в обтягивающий кожаный костюм, свалилась возле стены, чиркнув ручкой своего байка о цемент, от чего вспыхнула яркая искра.

Вильям лежал на животе, прижавшись щекой к асфальту. Хотел подняться, чтобы посмотреть, что с девчонкой. Но та его опередила, перед глазами замелькали длинные черные сапоги на высоких шпильках. А затем изящная ножка ударила его под дых с такой силой, что он задохнулся от неожиданности. Затем последовал новый удар, снова и снова.

— Что же ты, поганая скотина, под колеса лезешь! — прошипела черноволосая и, тряхнув своим длинным высоким хвостом, устремилась к мотоциклу. Села на него, завела и уехала, даже не оглянувшись.

Вильям приподнялся на локте, глядя ей вслед. Они уже где-то встречались.

— Поганая скотина? — повторил шокированно. — Это я-то?

К его щеке прилип лист, но он не заметил, судорожно втягивая в себя запах крови, оставшийся после незнакомки. Она была человеком.

— Господи, куда ты смотришь? — забормотал молодой человек — Какая испорченная, отвратительная, омерзительная, наглая, грубая девица. Кто она?

Но ответить ему было некому. В свете далеких фонарей силуэт мотоциклистки скрылся за поворотом. Рычащий звук двигателя быстро удалялся, пока совсем не умолк.

Вильям поднялся, провел ладонью по лицу, стряхивая желтый лист со щеки, и все смотрел, смотрел в ту сторону, куда укатила девица. Ошеломленный и возмущенный.

А шагах в десяти от него, в луже, красиво обрамленной листочками, лежал мячик.