В танце жизни

Глава 14 ПРОЩЕНИЯ И ПРОЩАНИЯ

Я не сразу привыкла к своему положению замужней женщины, ждущей ребенка. Обычно женщины заранее мысленно примеряют на себя эту роль, а у меня уж слишком рано и неожиданно все произошло.

Вроде бы, эльфы, существа замкнутые, эгоцентричные индивидуалисты, которым ни до кого нет дела. Но при этом, они умудряются быть в курсе всего происходящего вокруг, умея наблюдать и делать правильные выводы. Вот и я на какое-то время стала объектом повышенного внимания, и в связи с моим замужеством, и, главным образом, в связи с моей беременностью, что быстро перестало быть секретом.

Рождение ребенка это большое событие не только для ближайшего окружения, но и для всех эльфов. Ведь дети у эльфов рождаются так редко! И хоть последнюю сотню лет детей стало заметно больше за счет плодовитости полукровок, но, все равно, очень мало. Поэтому чистокровные эльфы вынуждены умерить свой снобизм и заносчивое высокомерие по отношению к другим расам, примириться с тем, что в результате межрасовых браков внешность эльфов постепенно претерпевает изменения. Все больше и больше рождается детей с волосами на голове, различным цветом глаз, неуловимо меняются черты лица и телосложение. Эльфы теряют свою внешнюю идеальность и одинаковость, приобретая многообразие индивидуальных черт. До сих пор находятся противники этого явления. Но открытых протестов никто не устраивает, наверное потому, что даже наша Королева не чистокровная эльфийка и несет в себе половину иномирской крови. Королеву же, все искреннее уважают и любят, помня, как тяжело дались эльфам последние годы правления предыдущей Королевы и тот страшный год, когда Эльфийский Лес жил, вообще, без Королевы. В ту пору, всю расу охватила депрессия, а дети совсем перестали рождаться.

Меня психологически утомляло и избыточное внимание ко мне, и навязчивая забота со стороны окружающих, и любопытные попытки угадать на кого будет похож наш с Сергонэлем ребенок.

Я старалась отгородиться от вспыхнувшего ко мне непрошеного интереса. Дом, работа, встречи с родителями, редкие совместные ужины со старшими родственниками и, тоже ставшее редким, общение с Михасом. Но в целом, я не чувствовала себя ни счастливой, ни несчастной. Моя жизнь была размеренной и мало отличалась от той, что была до этого. Сергонэль был внимателен, заботлив, нежен, и я была благодарна ему за такое отношение.

Единственное, что волновало нас с Сергонэлем, ну, конечно, кроме моей беременности, и омрачало нашу жизнь, это остающиеся без ответа вопросы, связанные с произошедшим на нас покушением.

Проведенное Сергонэлем расследование, ничего не дало. Он расспросил и Михаса, и всех тех, кто в этот день работал на аэрополе, о том, кто имел доступ к нашему аэростату до нашего взлета. Выяснилось, что кроме Михаса и еще одного работника «Аэроперевозок», тоже орка, никто. Они оба, пока готовили наш аэростат к полету, не выпускали друг друга из поля зрения и оба утверждают, что вся предполетная подготовка прошла в обычном режиме. От нашего аэростата Михас ненадолго и недалеко отходил, чтобы помочь своему напарнику установить транспортную корзину и газовую горелку на еще один аэростат, готовящийся к полету. В это время никого постороннего на аэрополе не было. Незадолго до нашего появления, пришел Протасэль, принес лук Древних, и они все вместе закрепили его на внутренней стороне борта корзины. И опять, все участники утверждали, что в действиях друг друга не было ничего подозрительного. Протасэль, закрепив лук в корзине, быстро ушел, сославшись на занятость. Вскоре после этого появился Сергонэль, а затем и я.

— Давай пойдем по другому пути, — предложила я Сергонэлю, не в силах смириться с неизвестностью, чувством опасности и беспомощности. — Раз мы не можем понять, кто, когда и как мог совершить эту диверсию, спросим себя — а кому это выгодно или чья это может быть месть?

— Ненаглядная моя, я уже сто раз задавал себе эти вопросы, — невесело улыбнулся Сергонэль, — и ответа не нашел. Как я и предположил с самого начала, а сейчас без сомнения уверен, все замышлялось с целью устранить именно меня. Никто не знал, что пилотом будешь ты, и ты оказалась непредвиденной жертвой. Я очень богат и теперь ты наследница моего состояния. Но на тот момент у меня не было наследников, а завещания я не составлял. Значит, все мои капиталы, в случае моей смерти, перешли бы в Королевскую казну. Это, что касается материальной выгоды. А что касается мести, у меня нет непримиримых личных врагов, а свои дела я веду честно, никого никогда не обманывая.

— Еваниэль, в таких случаях говорит — «ищите женщину», — попробовала я обсудить еще одну версию. — Может быть ты кем-то из своих прошлых подруг пренебрег, и она не смогла с этим смириться? Или увел ее от влюбленного в нее мужчины, и он тебе этого не простил?

— Это невозможно. В этих вопросах я тоже всегда был честен. Никогда, ни одной женщине, кроме тебя, я не давал никак обещаний и ложных надежд, всегда подчеркивая, что хочу остаться свободным, и что мы вместе только до тех пор, пока нас обоих это устраивает А расставаясь, по тем или иным причинам, делал дорогой подарок, искренне благодаря за доставленное удовольствие и радость общения. И старался сделать это расставание не обидным для женщины. Что же касается мстительного влюбленного, то я всегда держался подальше от женщин, которые имели устойчивую, постоянную пару.

— Ну, хорошо, — согласилась я с приведенными доводами. — Но может быть кто-то хотел устранить тебя из-за меня, претендуя на мое внимание? А ты, все последнее время, никого ко мне и близко не подпускал.

После этих моих слов Сергонэль напрягся, и как-то помрачнев, недобро спросил:

— Кого ты имеешь в виду? Своих поклонников из Академии?

— Нет Они на такое не способны, — и боясь обидеть его, неохотно, но честно сказала: — Я имела в виду Протасэля. Он всегда проявляет ко мне повышенный интерес, особенно в твое отсутствие.

Услышав это, Сергонэль заметно расслабился, беспечно улыбнулся и сказал:

— Это, как если бы я тебе сказал, что подозреваю твоего друга, Михаса. Тем более, что, на первый взгляд, он единственный, кто мог беспрепятственно подрезать тросы.

Более нелепого предположения сделать было нельзя. В душе вспыхнул протест и обида за Михаса, заставившие меня чуть не задохнуться от возмущения.

— Во-первых, Михас знал, что мы с тобой летим вместе и в таком случае это было бы покушение на нас обоих. Во-вторых, он мой самый близкий и преданный друг и никогда бы не совершил ничего, что могло бы меня расстроить. В-третьих, хоть он и орк, но родившийся и воспитанный в Эльфийском Лесу, он перенял культуру и традиции эльфов, в том числе и запрет на убийство соотечественника, — горячо и сердито, возразила я.

— Все, то же самое, слово в слово, я могу сказать тебе и о Протасэле. Ты действительно ему нравишься. Привлекаешь и как женщина, он всегда западал на внешность полукровок, и как бесценный работник, которого он хотел бы заполучить. Но он эльф до мозга костей, неспособный нарушить традиции. А главное, я для него, как и он для меня, самый близкий друг, благополучие которого не менее важно, чем собственное. Своим поведением в отношении тебя, он просто беззлобно подшучивает надо мной, стремясь вызвать мою ревность. Ну, что поделать, такой уж у него колючий характер.

— Ладно, — вынуждена была согласиться я с аргументами Сергонэля, испытывая неловкость за свои подозрения. Конечно, легче обвинять того, кто тебе неприятен, чем кого-то близкого, и, честно говоря, я ведь плохо знаю Протасэля, в отличие от Сергонэля, который дружит с ним так давно. — Что же получается? У нас нет подозреваемых, и мы должны смириться с тем, что никогда не узнаем имя потенциального убийцы?

— Все тайное, рано или поздно, становится явным. Тебе действительно надо успокоиться и перестать думать на эту тему. А я, впредь, буду осторожнее и внимательнее к тому, что происходит вокруг меня. Уверен, когда-нибудь, я докопаюсь до истины.

Больше мы вслух к этому вопросу не возвращались, и никаких новостей на эту тему у нас не появилось. А жизнь, с ее заботами, хлопотами, беспокойствами, новыми впечатлениями, радостями и надеждами, моей беременностью, все больше и больше занимавшей все наше внимание, постепенно притупила и вытеснила эти тревожные мысли и тяжелые воспоминания.

Моя беременность протекала, в целом, благополучно, я чувствовала себя хорошо, а в те моменты, когда подступала тошнота и накатывала слабость, мне помогал улучшить самочувствие Александрэль. Он же, вскоре, и определил, что у меня должен родиться мальчик. Честно сказать, я пока не чувствовала в себе никаких материнских чувств и, вообще, часто забывала, что я беременна.

Посещая родителей, я охотно уединялась в мастерской Александрэля, вытачивая из стекла небольшие линзы, разной толщины, вогнутости и выпуклости, создавая целую коллекцию стекол, помня свое обещание, данное гному— караванщику, встреченному на дороге в Лангос.

— Для чего это нужно? — спросил Сергонэль, активно интересующийся всеми моими делами и увлечениями.

— Помнишь, немагический артефакт Древних, который называется «подзорная труба»?

— Конечно, помню. У меня самого он есть в новой модификации, под названием — «бинокль». Кажется, такое название ему дала твоя старшая родственница, Еваниэль.

— Ну, вот, у меня и появилась мысль, что если такой бинокль сделать небольшим, легким, используя не систему линз, а только одну линзу для каждого глаза? Ведь в данном случае не надо добиваться многократного увеличения, а только помочь глазу приобрести резкость изображения. А потом можно вставить нужные линзы в такую же оправу, как у гномьих солнцезащитных очков. Но чтобы каждому нуждающемуся, индивидуально подобрать необходимые линзы, нужны различные образцы. Перебирая по очереди эти линзы и приставляя их к глазу, легко определить, какие очки нужны, в каждом конкретном случае.

— Ну, ты и умница! — восхитился Сергонэль. — Вроде так просто, а никому в голову не пришло.

— Нет тут особого ума, — возразила я. — Просто, об этом никто никогда не думал, потому что, у эльфов есть Целители, легко исправляющие такой недостаток. А гномы не додумались до этого потому, что у них никогда не было подзорной трубы, им она не нужна в горных туннелях.

Жак, гном-караванщик, как мы с ним и договаривались, отыскал меня через месяц, что в нашем Мире составляет пятьдесят дней. После взаимных приветствий, я посадила его в комнате отдыха на кресло, рядом со стеной. А на противоположной стене повесила белое полотно, на котором я изобразила таблицу с буквами, расположенными в шесть строк. Размер букв в каждой строчке уменьшался сверху вниз.

Встав рядом с гномом, я надела на него оправу очков. Напротив левого глаза вставила в оправу темное, абсолютно непрозрачное стекло, чтобы закрыть необследуемый глаз. Затем открыла шкатулку, в которой, в щелевидных индивидуальных ячейках были аккуратно уложены пятьдесят различных линз, результат моего труда занявшего почти месяц. Половина линз имела вогнутую форму. Такие линзы способны сделать изображение более четким, на дальнем расстоянии. Другая половина линз была выпуклой формы, и такие линзы исправляют зрение тех, кто плохо видит вблизи.

Меняя линзы одну за другой, вставляя их в оправу напротив обследуемого глаза, я подобрала для Жака, по очереди для обоих глаз те, при которых он хорошо видел даже самые мелкие буквы в последней шестой строчке.

— Жак, как поступим? Я сделаю подходящие очки и подарю их тебе, или ты купишь у меня весь диагностический артефакт? Тогда ты сможешь сам предлагать всем нуждающимся, подобрать им необходимые стекла для очков.

— Ари, ну что за глупый вопрос? — изумился гном. — Если ты согласна продать этот чудесный артефакт, то я готов последнюю рубаху отдать, но купить его. Я бы объединил диагностическое исследование с производством стекол и оправ для них, и быстро разбогател. Здесь-то, в Лесу, нуждающихся не много, но в Гномьих Горах спрос будет большой. И там, я бы доверил это дело своему брату, деля прибыль с ним пополам. Весь вопрос — хватит ли у меня денег выкупить у тебя эту волшебную шкатулку со стеклышками?

— Ну, а как ты считаешь, сколько она стоит?— спросила я, с трудом сдерживая улыбку, видя, как после моего вопроса, на лице гнома отразилась борьба жадности со справедливостью.

— Дорого, — хмурясь, неохотно признал гном, через долгую паузу. — И основная цена здесь не за стекла, а за твою идею. Я могу заплатить только тысячу золотых, это все, что мне пока удалось накопить.

— Договорились, Жак. Я продаю тебе немагический артефакт, созданный мной, за эту сумму.

Обрадовавшись и засуетившись, гном уточнил:

— Хочешь получить наличными или переписать деньги с моего вклада на твой, в гномьем банке?

— Лучше оформить сделку в банке, — ответила я.

— Ну, тогда пошли прямо сейчас? — с надеждой предложил гном, видимо опасаясь, что я передумаю.

— Хорошо, — согласилась я. — Сейчас, все аккуратно сложим, и можешь забирать, — и, сворачивая буквенное полотно, задумалась, чем бы мне еще заняться в ближайшее время, уже потеряв всякий интерес к своему готовому изделию.

Но, как показала жизнь, беременность странно повлияла на меня. Я, в этот период, как будто поглупела и обленилась. Никаких идей, да и желания для создания новых артефактов не возникло. По мере роста живота, из-за смещения центра тяжести, появилась какая-то неуклюжесть, вынудившая меня сначала отказаться от уроков танца, затем, от физических тренировок, а потом, и от бегунков. Сергонэль купил мне тихого, неспешного, послушного, степного ездового ящера и фаэтон, на котором я и ездила по городу.

Сначала совершенно не готовая к материнству, я постепенно все больше и больше привыкала к этой мысли, и к концу беременности как-то незаметно прониклась любовью к своему, еще не рожденному, ребенку, и чувством ответственности за него. Эти новые глубокие чувства наполняли меня ощущением важности происходящего, свершения главного предназначения. И вытеснили, куда-то на задворки сознания, все переживания связанные с Кирсатэлем и мужской неверностью. Тем более, что Сергонэль ни разу не дал мне повода усомниться в своей любви и верности. Его внимание, опека, страстная привязанность ко мне и желание контролировать каждый мой шаг, даже казались мне утомительно чрезмерными, но я надеялась, что с рождением ребенка он перестанет так надо мной трястись, разделив свою заботу между двоими, мной и сыном.

Ни что не длится вечно. Хотя к концу беременности я уже начала сомневаться в этом. Казалось, что я чуть ли не всю свою жизнь беременна, неуклюжа, пассивна. Несмотря на то, что в целом все со мной было нормально, это подтверждали и Целитель, и Александрэль, но я чувствовала себя физически уставшей, и вместо страха перед родами хотела очень, чтобы они, наконец, случились.

Это незабываемое для любой женщины событие, все-таки, произошло. Благодаря помощи Целителя и все державшего под своим контролем Александрэля, роды прошли благополучно. Правда, переживавший за меня Сергонэль, так искусал свои пальцы, что потом тоже нуждался в помощи Целителя.

Нашего зеленоглазого сыночка мы назвали Янисорэлем.

Пышным цветом расцветшие собственнические чувства Сергонэля и его запредельную ревность в отношении меня и ребенка, постепенно, шаг за шагом, мне удалось, где хитростью, где уговорами, где мелким шантажом и намеренными капризами, в какой-то степени преодолеть. И добиться от него согласия чаще бывать в доме моих родителей. Даже, на некоторое время, оставлять Янисорэля с Эли. Сама же, тем временем, я отправлялась за покупками, или на работу в контору, чтобы привести в порядок финансовые документы, или посещала вновь возобновленные уроки танца.

— Ты знаешь, что Кирсатэль собирается уйти в Орочью Степь? — спросил меня Михас на одном из занятий, вдруг подняв запретную тему о Кирсатэле.

— Как уйти? Зачем? Надолго? — почувствовала я ненужное и давно забытое волнение.

— Новый Владыка орков, твой родственник, Эракус, ищет в свое ближайшее окружение Целителя. И хоть обещана большая плата, никто из эльфов не соглашается надолго отправиться в Степь.

— А Кирсатэль согласился? Но, почему?

— Мне он объяснил, что ненавидит себя за все случившиеся между вами. Что это ему послужит наказанием — и Степь, и орки, и невозможность тебя видеть. Говорит, что останется там, если не навсегда, то на долгие годы, — с неподдельной грустью объяснил Михас.

— Ох, Михас, мало того, что там условия жизни для эльфов неподходящие, так это же и очень опасно. Мы-то с тобой видели, какие эти орки дикие и агрессивные, — испугалась я за Кирсатэля.

— Он любит тебя, и эта любовь совсем свела его с ума. По-моему, он просто жить не хочет. Поэтому опасность его и влечет — с раздражением вздохнул Михас.

— Михас, что же делать? Я не хочу, чтобы он страдал, а тем более загубил свою жизнь! Ты можешь ему передать, что я больше не обижаюсь на него? Теперь, повзрослев, я считаю, что он должен простить себя. И простить меня, за излишнюю категоричность и не желание с ним разговаривать и общаться. Ему надо постараться все забыть, найти себе подходящую женщину, и стать счастливым.

— Передать-то я передам, да только толку от этого не будет, — уверенно заявил Михас. — Я ему не раз говорил, чтоб посмотрел вокруг. Пусть не такие сильные, не такие яркие, не такие душевные, но есть и другие удовольствия, и радости в жизни. Себя в пример ставил. Но он не хочет этого понимать, а только одно на это отвечает — не нужна никакая другая. Даже и смотреть вокруг не собирается. Заявляет мне каждый раз, как речь об этом заходит, что жизнь, без надежды получить свою любимую, ему не нужна.

Не все поняв в словах Михаса, но посчитав это неважным, я поспешила высказать мелькнувшую у меня спасительную мысль:

— Ну, так дай ему эту, пусть ложную, но надежду. Хоть это никогда и не случится, но ты обмани его, чтобы спасти, — торопливо произнесла я слова, которые раньше бы мне в голову не пришли, но жизнь как-то постепенно выветрила из меня излишнюю принципиальность и юношеский максимализм. — Скажи, что если он хочет когда-нибудь быть мне интересен, он должен не хоронить себя заживо, а жить активной жизнью. Чтобы стать сильным, решительным, не сдающимся, успешным, богатым, умеющим любить и заботиться, в общем — привлекательным, во всех смыслах с точки зрения женщины, — на одном дыхании, торопливо выговорила я. — А пока он будет к этому стремиться, уйдут годы. Он тем временем успокоится и забудет обо мне, найдя новую любовь, — и, не сдержавшись, заревела, уткнувшись Михасу в грудь носом, жалея Кирсатэля, и сокрушаясь несправедливостью жизни.

— Не плачь, — пожалел меня Михас, гладя по голове своей огромной ладонью. — Это ты здорово придумала. Должно помочь. — Когда я немного успокоилась, он вдруг сказал: — А я жениться собираюсь. И завтра дом покупаю.

Сквозь мокрые ресницы я посмотрела на него с удивленной улыбкой:

— О! Здорово! Ты, наконец, влюбился по-настоящему?! Кто она?

— Это Офисарэль. Она хорошая девчонка. И нравится мне, очень. С ней как-то легко. Но я бы, наверное, не спешил жениться, если бы на днях не выяснилось, что она ждет ребенка, уже даже известно, что мальчика.

— Вот здорово! Как у нас с тобой одинаково с детьми получается. Я рада за тебя, — искренне порадовалась я за друга, вспомнив милую полукровку, которая однажды ждала Михаса после наших занятий танцами.

— Я тоже рад, — широко улыбнулся Михас. — Понял, что жизнь, это не эльфийская сказка о Единственной Дармии, которой у орков и вовсе не бывает. Надо наслаждаться тем, что есть реально. — Увидев, что моя туника на груди промокла от прилива молока, он засуетился, схватил меня за руку и потянул на выход из помещения, где проходили занятия. — Заболтал я тебя сегодня, пошли скорее, я провожу тебя домой.

Я согласно кивнула, действительно, надо спешить, и уточнила:

— Янисорель в доме родителей, с ним Эли, так что, мне туда.

По дороге Михас продолжил прерванный разговор.

— Вот что, хотел сказать. Конечно, так, как это принято у эльфов, разделить на двоих радость воссоединения в браке, может, и неплохо. Но мы с Офисарэль решили отметить это событие среди небольшого числа друзей. Поэтому, в выходной день, в конце этой декады, сразу после сиесты, жду тебя в ресторане «Дикая Степь».

— Спасибо, но я без Сергонэля не могу пойти. Он не захочет меня одну отпустить. Да и сама, не хочу его этим обижать, — замялась я.

— Ну, так, приходите вдвоем, — не колеблясь, пригласил Михас.

— А кто еще там будет? — уточнила я, чтобы понять размер предстоящего празднества по-орочьи, где предполагается много еды, много вина, много музыки и много танцев.

— Да немного нас соберется, всеж-таки у нас здесь Эльфийский Лес, а не Орочья Степь. Будут две подружки Офисарэли. Мой напарник по работе, орк, его зовут Демис. Ты с Сергонэлем. И Кирсатэль с Ювизелэм, с которыми я как-то крепко сдружился в последнее время, — будто бы извиняясь, пояснил Михас. — У тебя-то совсем на меня времени не стало. Но ты не думай, я не обижаюсь, все понимаю. То учеба, то работа, то любовь, то беременность, то роды. Теперь вот, маленький ребенок.

— Хорошо, что не обижаешься и все понимаешь. Ты мне дорог, как и прежде. Просто, взрослая жизнь диктует свои условия. Ведь ты и сам очень занят, а вот женишься, ребенок родится, и неизвестно сможешь ли выбираться на танцы со мной, как сейчас, хотя бы раз в декаду, — тяжело вздохнула я.

Сергонэль, услышав от меня о приглашении Михаса, удивился этим орочьим заморочкам, но охотно согласился пойти вместе со мной. Правда, в тот же день должны были проходить Бега, где ему предстояло задержаться после сиесты, чтобы проконтролировать эти состязания от начала до конца, в том числе денежные выплаты Тотализатора. Поэтому мы договорились, что пойдем порознь и встретимся уже в ресторане, куда он подойдет, как только сумеет освободиться.

Эти несколько дней, до намеченной вечеринки, я невольно провела в волнении, думая о встрече с Кирсатэлем, и сердце предательски сжималось от мысли, что может быть я увижусь с ним в последний раз в жизни. Возможно, лучше было бы избежать этого испытания, но я не могла обидеть Михаса отказом. Да и, откровенно сказать, мне хотелось посмотреть на Кирсатэля, которого я так давно не видела. И Ювизэля увидеть хотелось, узнать как у него дела. Чтобы хоть как-то отвлечься, я, когда позволял Янисорэль, проводила время в мастерской Александрэля, мастеря в подарок Офисарэли бегунки.

В назначенный Михасом день, еще утром, я прибежала в дом родителей с Янисорелэм, которого носила в тканевой наплечной перевязи предназначенной для переноски маленьких детей, и с сумкой с нарядной одеждой для себя.

Весь день, после каждого кормления Янисорэля, я сцеживала из груди остатки молока, во флакон с эластановой соской, чтобы Эли могла накормить ребенка в мое отсутствие, ведь я невольно пропускала время вечернего кормления.

Перед выходом Эли сделала мне красивую прическу, и я переоделась. На прощанье обняла Эли, поцеловала Янисорэля и поспешила в «Дикую Степь».

На короткое мгновение, задержавшись у порога ресторана, прижимая к груди сверток с подарком, я перевела дыхание и, справившись с волнением, вошла в зал.

Большой зал ресторана в значительной мере передавал степной орочий колорит Прямо на стенах были развешаны пучки пряных трав и сплетенные черенками связки корнеплодов для острых приправ. В углу зала располагался открытый очаг, где на глазах у посетителей, на решетке, жарилось мясо, распространяя вкусный запах. Конечно, употребление еды не предполагалось на полу, как это происходит у степных орков, но и никаких двухместных столиков на достаточном расстоянии друг от друга здесь не было. Большие столы без скатертей, с голой деревянной столешницей, рассчитанные на шесть или двенадцать персон. Вместо стульев к столам приставлены длинные широкие лавки со спинкой, на которых лежат цветные, яркие подушки, чтобы можно было облокотиться или, даже, принять полулежащее положение. Ночное освещение предусматривалось не жучками-светлячками, но, правда, и не лучинами, а гномьими светильниками.

Стол, заказанный Михасом, стоял чуть в стороне, и все приглашенные уже сидели за ним, весело переговариваясь. С одной стороны стола сидели Михас, еще один орк, видимо Демис, Офисарэль и две ее подружки, обе, как и она, орочьи полукровки, судя по темным волосам и коричневому цвету глаз. С другой стороны, напротив, расположились Ювизэль и Кирсатэль, и где было оставлено место для меня и Сергонэля.

Пока я чуть задержалась у порога, окидывая зал взглядом, Кирсатэль, как чувствуя, повернул голову в мою сторону и наши глаза встретились. Его зрачки, расширившись, дрогнули, а мое сердце, как и раньше при виде него, ухнуло в пятки. Что это со мной?! Я счастливая мать и жена, все остальное в прошлом! И я, заставив себя через силу улыбнуться, а потом отвести взгляд, направилась к столу Михаса.

Увидев меня, все обменялись со мной радостными приветствиями. Подойдя к Михасу, я со словами поздравления обняла его, а потом передала свой подарок Офисарэли. Михас представил меня тем, с кем я не была знакома. Выбирать, где мне сесть не приходилось, и я присела на самом краю лавки, но Ювизэль, оказавшийся ко мне ближе, схватил меня за руку и потянул на себя со словами:

— Ариэль, пожалуйста, сядь поближе. Между мной и Кирсатэлем. Мы так давно не виделись, соскучились.

— Я тоже скучаю, — садясь между ними, призналась я, испытывая тихую грусть, что прошли те беззаботные времена, когда мы часто, вот так, втроем, сидели.

В тот же момент Михас подал знак разносчику и тот, скрывшись на кухне, быстро вышел назад, неся на подносе глубокие глиняные миски, наполненные горячей, исходящей паром, традиционной орочей похлебкой. Расставил их перед каждым из нас, начиная с мужчин, как это принято у орков. Когда очередь дошла до меня, я сделала отрицательный жест. Хоть запах у этой похлебки и вкусный, но я не голодна и сейчас это слишком сытная еда для меня.

Взяв из стопки тарелок, стоящих на краю стола, верхнюю, положила себе на нее гроздь ягод из большой общей корзины, наполненной ягодами и фруктами.

Вначале все мало разговаривали, а активно ели, запивая еду фруктовыми или ягодными винами, ну, кроме меня и Офисарэли. Только Кирсатэль практически не притронулся к еде, а повернув голову в мою сторону, молча, на меня смотрел. Я же старалась его так пристально не рассматривать, чтобы не усугублять неловкость. Но все же, сумела заметить, что он изменился. Исчезла юношеская беззаботность из глаз, сменившись изучающей настороженностью, черты лица стали жестче, потеряв плавность линий. Но, когда-то такой притягательный для меня, его запах не изменился.

Вино и еда сделали свое дело, все расслабились, начали обмениваться шутками, интересоваться новостями и планами друг друга. Я старалась принимать участие в общем веселье, и хоть мне вино сейчас пить нельзя, но как-то постепенно прониклась праздничной аурой и тоже расслабилась. А потом, поймала себя на том, что мое волнение и неуверенность от встречи с Кирсатэлем совершенно прошли. Я искренне рада, что вижу рядом и Михаса, и Ювизэля, и Кирсатэля. Что все они мне одинаково дороги, и я бы очень хотела видеть их рядом чаще, за такими вот, дружескими, встречами, и хотела бы, чтобы мы принимали участие в жизни друг друга. Очень-очень жаль, что жизнь разводит нас все дальше.

Похлебка сменилась жаренным на углях мясом с тушеными овощами, а потом и десертом, в виде огромного пирога, запеченного с фруктами.

Заиграла ритмичная музыка, в которой преобладал бой барабанов. Многие посетители ресторана и вся наша компания, кроме меня, Кирсатэля и Ювизэля, пустилась в пляс, встав в круг. У орков нет индивидуальных или парных танцев, они всегда и во всем стремятся объединиться в группу.

Я с любопытством наблюдала за этим зрелищем, восхищаясь чувством ритма, пластикой больших, мускулистых, сильных, орочьих тел и завораживающей гибкостью девушек.

Очнулась я от этого представления, когда Кирсатэль осторожно взял меня за руку. Повернулась к нему лицом, посмотрела в глаза, и сердце от сочувствия жалостливо дрогнуло, так этот взгляд был тосклив, несчастен и полон любви.

— Ты простишь меня, хоть когда-нибудь, Любимая? — хриплым от волнения голосом, прошептал он.

— Я уже простила, — искренне ответила я, в этот момент и сама поняв, что это правда. Что никто не идеален. Что все мы делаем ошибки и на них учимся жизни. Что надо уметь понять и простить другого, тогда и тебе будут прощены твои промахи и заблуждения. Я уже не так категорична, как прежде. Рождение ребенка и жизнь с Сергонэлем заставили меня повзрослеть и понять, что жизнь отличается от юношеских максималистских представлений о ней. — И ты меня прости, — тихо добавила я, опустив глаза, не в силах выдержать то, что я видела в ответном взгляде. — Не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. Судьбе не угодно, чтобы мы были вместе. Я смирилась с этим и приняла. Смирись и ты. Давай, несмотря ни на что, постараемся быть счастливы и друг без друга. Согласен?

Он ничего не успел мне ответить, только поднес мою ладонь к своей щеке и прижал ее, закрыв глаза, когда над нашими головами раздался сухой, безэмоциональный голос Сергонэля, из чего я сразу поняла, что он зол. До бешенства:

— Что здесь происходит?

Осторожно отобрав свою руку у Кирсатэля, я подняла голову к стоящему рядом Сергонэлю и ужаснулась, увидев, как его глаза теряют свой фиолетовый цвет, приобретая красный оттенок ярости, а губы сжимаются так, что становятся совсем не видны.

Я не чувствовала за собой никакой вины, но поняла, что сейчас не время демонстрировать Сергонэлю свое недовольство его неадекватной реакцией. Иначе, как я уже знаю, дело закончится дракой, и праздник Михаса будет испорчен, а ресторан разгромлен. Хоть бы и Кирсатэлю с Ювизэлем хватило выдержки сейчас помолчать.

— Мы разговариваем, — ответила я на его вопрос, всеми силами стараясь, чтобы в моем голосе звучала только доброжелательность, а не раздражение и ответная злость. — Нам есть, что обсудить, ведь мы очень давно не виделись, — и, взяв Сергонэля за руку, чуть успокаивающе сжав его пальцы, я потянула его вниз и к себе ближе. — Садись рядом. Ты, наверное, голоден? Сейчас позову разносчика, что будешь похлебку или мясо?

— Мясо, — ответил он, садясь рядом со мной на лавку, не отпуская мою руку и не спуская с меня испытывающего взгляда, и я увидела, как постепенно уходит красный всполох из его глаз.

Пока Сергонэль ел, к нам, выйдя из танцевального круга, подошел Михас. Мы оказались за столом впятером, я и четверо мужчин — Сергонэль, Кирсатэль, Ювизэль и Михас. Какая-то традиционно эльфийская, невеселая пропорция получилась.

— Итак, — произнес Сергонэль, выглядящий теперь совершенно спокойным, отодвигая от себя тарелку, аккуратно сложив на ней нож с вилкой и обведя всех нас взглядом, остановил его на Михасе, — ты тот, кто учил мою Ненаглядную девочку целоваться?

Михас удивленно посмотрел на Сергонэля и растерянно ответил, как будто оправдываясь:

— Мы тогда были детьми.

— А ты тот, с кем я дрался за нее около Академии, верно? — перевел взгляд Сергонэль на Ювизэля.

— Да, — согласно кивнул Ювизэль, с вызовом улыбнувшись. — И я тогда не понял, что это на тебя нашло. Подумал, что бешеный ящер укусил.

— Ты же, — повернул голову Сергонэль к Кирсатэлю, — как я понимаю, тот, кто сделал ее женщиной в общественной гигиенической комнате?

Я нервно заерзала от этих неприятных, шокирующих вопросов, понимая, что Сергонэль нарочно демонстрирует и степень моей доверительной откровенности с ним, и стремится посильнее задеть их. Понимает ли он, что и меня обижает таким своим поведением? Но, раз уж считаю себя взрослой, то не буду кидаться в него фаерболами и в спешке левитировать отсюда, где сейчас стало так психологически омерзительно.

С тревогой отметив, что теперь в глазах Кирсатэля блеснул красный всполох, я сдвинулась на лавке так, что бы перекрыть собой злобные, с вызовом устремленные друг на друга, взгляды Сергонэля и Кирсатэля.

Перехватив взгляд Сергонэля, спросила, стараясь, чтобы голос не дрожал от обиды, возмущения и нестерпимого желания треснуть Сергонэля по башке, рядом стоящей тарелкой:

— К чему эти вопросы, ставящие всех нас в неудобное положение? Разве в твоей жизни все было идеально? И ты не испытываешь неловкости, вспоминая о тех или иных своих поступках? Чего ты добиваешься? Зачем пытаешься испортить такой чудесный праздничный день?

— Я хочу, чтобы они поняли, что свой шанс упустили. Теперь, ты моя. Моя! — с жаром повысил он голос, приближая ко мне лицо и пристально глядя в глаза. — Поэтому пусть держаться от тебя подальше!

— Что же, я теперь и общаться с друзьями не могу? — с вызовом спросила я, чувствуя как в груди, зашевелился горячий, обжигающий комок. Опять мой Дар Огня стремится выйти из-под контроля, пользуясь моим гневом.

Видимо, Сергонэль что-то увидел в глубине моих глаз, потому что, взяв меня за руки, вдруг мягко сказал:

— Дружи, общайся, но соблюдай дистанцию.

— Вот как?! Выходит, ты мне не доверяешь?

— Тебе, доверяю. А их я плохо знаю, потому и доверия к ним никакого не испытываю, — возразил он.

Я закрыла глаза, всеми силами стремясь унять Огонь в груди, понимания, что для этого надо прекратить эту нашу первую, за все время, ссору. Спорить бесполезно, мне сейчас ничего не добиться. Сергонэль в таком же гневе, как и я, и не услышит моих аргументов. Да и если быть объективной и честной, такая его реакция, наверно, имеет под собой основания. Мы с ним относимся друг к другу по-разному. Он любит, полыхая жарким костром всепоглощающей страсти, а мое сердце совсем недавно горело для другого мужчины. Мое чувство к Сергонэлю напоминает тлеющие угли, дающие тепло благодарности за его заботу, внимание, любовь. Я тоже люблю его, но эта любовь похожа на привязанность к тому, с кем надежно и спокойно. Наверное, это моя вина, что Сергонэль чувствует эту разницу в наших отношениях. Поэтому не доверяет мне, безосновательно ревнует и боится потерять.

— Ладно, — открыла я глаза, и устало опустила плечи, наконец, справившись со своим непокорным Даром. — Поехали домой. Сегодня был очень насыщенный день, а надо еще Янисорэля от родителей забрать.

— Пойдем, — охотно согласился Сергонэль, помогая мне подняться, и демонстративно обняв за плечи, притянул к себе вплотную. — Поздравляю, — обратился он к Михасу. — Желаю долгих лет совместной счастливой жизни и рождения детей, — и, не дожидаясь ответа, потянул меня к выходу.

Я, молча, кивнула всем на прощанье, вымученно улыбнувшись, пряча глаза от неловкости за все здесь произошедшее.

Как только мы переступили порог ресторана, Сергонэль, встав на одну ступеньку входной лестницы ниже, крепко обнимая, накрыл мои губы глубоким, жестким, собственническим поцелуем, доказывая свое право то ли мне, то ли себе. Я же, чувствуя глубокую обиду, уперлась ему в грудь ладонями, стремясь отодвинуться и прервать этот грубый, неуместный поцелуй. Он, не отпуская меня, скользнул губами к моему уху и, лизнув чувствительный острый кончик, жарко зашептал:

— Извини меня, Ненаглядная моя. Я не сдержался, когда увидел, как ты гладишь его по щеке, а он млеет от этого. В первый момент думал, сердце навсегда остановится. А потом, еле справился с желанием растерзать его.

— Я тебя прощаю, — примирительно сказала я. — Но на будущее, давай договоримся, что будем доверять друг другу.

— Согласен, — на глазах успокаиваясь, улыбнулся он и, теперь уже, очень осторожно и нежно, снова поцеловал.