Утро нового века

Глава 4

Век XIX. Его настоящее начало, 1801 год. Для меня, человека, который пока ещё помнит этот странный Миллениум, праздновавшийся с невероятной помпой в 2000 году, всё это должно́ было бы выглядеть жалкой пародией, но я уже давно сын этого времени… Хотя и здесь мне тоже пришлось праздновать наступление 1800, но всё же, век начинается именно сегодня.

Небо горело от фейерверков, на улицах были накрыты столы, даже редкие ёлки уже стояли на площадях. Люди гуляли и веселились, а я думал. В моём представлении, XIX век, столетие стали и пара, нефти и угля, новая эра в жизни человечества. Все привычки и границы должны были перевернуться с ног на голову. Пусть многое уже произошло раньше, в XVIII «галантном» веке, но всё же — это некий рубеж, после которого много обязательно изменится.

Не я один так воспринимал эту круглую дату, вместе со мной подобным образом мыслили тысячи, если уже не миллионы моих подданных. Меня не покидало ощущение, что время как бы ускорялось, каждый год появлялись очередные технические новшества, та прежняя неторопливая жизнь быстро уходила, сами люди становились другими. Я только и мог надеяться, что все перемены были к лучшему. А люди… Люди праздновали эту дату, казалось бы, простую цифру, так, словно от этого на самом деле зависела их дальнейшая жизнь. Масштаб торжеств был просто невероятен.

Именно к этому дню было приурочено открытие «железного треугольника», как называли нашу новую дорогу в газетах. Железнодорожным полотном были соединены Столица, Москва и Петербург. Пусть пока в одну колею, пусть в части по вре́менным мостам, но уже настоящая железная дорога!

В столице фейерверк был таков, что несколько часов ночью в небе будто бы светило солнце. Грохот при этом был столь мощный, что невозможно было услышать даже собеседника рядом. Болтавшийся в это время при моём дворе, выпрашивающий очередные подачки брат бывшего французского короля, граф Д’Артуа, был совершенно поражён праздничным салютом и во всеуслышание заявлял, что если бы я тратит эти деньги на возведение дворцов, то смог бы построить как минимум два Версаля[1]! Врал конечно, но тем не менее расходы были и вправду весьма значительны.

Торжества длились целую неделю. Причём праздновали не только в Столице, но и во всех городах России, даже небольших. Это я мог заметить лично, ибо именно мне принадлежала честь обновить железную дорогу, объезжая все три вершины транспортного треугольника, который должен был стать основой дальнейшего роста нашей промышленности. Я останавливался на станциях и полустанках, участвовал в гуляньях и молебнах, радовался вместе со своими подданными.

Масштаб праздника был действительно колоссален — люди с просто яростной надеждой ждали новый век, который по всеобщей уверенности должен был стать временем триумфа империи и истинного счастья для всего народа.

К неудовольствию своему я вынужден был совершать это путешествие в одиночку — Ася была на четвёртом месяце. Мне было даже немного страшно — история Прасковьи стояла перед глазами, и пусть наши акушеры уверяли, что моя юная супруга была вполне здоровой девушкой, но всё же это был наш первенец, к тому же современное мастерство врачей не позволяло чувствовать себя сколь-нибудь уверенно. Так что я всеми силами пытался оградить жену от всяческих опасностей, к которым совершенно верно относил и долгое нахождение в тряском вагоне поезда. Хотя справедливости ради надо заметить, что не такой уж он был и тряский, этот вагон. Особенно по сравнению с колясками или поездками верхо́м, но тем не менее…

Моим подданным: не только москвичам и петербуржцам, но и прочим тоже, было весьма неприятно не увидеть рядом со мной беременной царицы, олицетворявшей спокойное будущее государства, но в массе своей они прекрасно понимали, что рисковать этими перспективами только ради стремления потрафить их желаниям было бы весьма легкомысленно.

Ну уж в Столице-то отказать себе в удовольствии приникнуть к зимним радостям вроде того, чтобы поиграть в снежки или вдоволь поваляться в снегу моя супруга себе точно не отказывала, и я в таких развлечениях был верным спутником Аси. Мы наслаждались отдыхом, словно вокруг не происходили события, по-прежнему меняющие ситуацию не только для императорской семьи, или для всей страны, но и для Европы, и даже для всего мира.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Дозвольте мне, государь, преподнести Вам небольшой подарок от всего сердца! Я желал вручить его Вашему Величеству ещё на Рождество, но Вас не было в Столице… — Пискунов, мой верный помощник, просто светился от счастья, и как-то огорчать его я совершенно не желал, так что к вычурно отделанному деревянному коробу, скрывающему явно что-то тяжёлое, я отнёсся с показным интересом.

— Дорого́й мой Алкивиад Афанасьевич, что же Вы решили подарить мне? — говорил я, открывая позолоченный замочек ящика, — Бог ты мой, что это?

— Мой труд, которым я занимался более трёх лет, совместно с зятем, адъюнктом Петербургского университета и Степаном Барковым, частным механиком и резчиком. — приосанился глава Патентной палаты, — Мне очень по душе пришлась машина Лейбница[2], что обнаружена была среди диковин, а зять желал облегчить вычисления для дел мостостроительных.

Я стоял разинув рот, смотря на невероятно красиво выглядевший прибор с бронзовыми, латунными и позолоченными деталями.

— Что он может делать? — передо мной стояло нечто, напоминавшее мне какую-то машину из фантастических фильмов 30-х годов XX века, голос мой немного хрипел, в голове царил сумбур.

— Складывать, вычита́ть, умножать и делить, государь! Делает машина это весьма споро и точно, что, по моему мнению, станет полезным не только для зодчих, но и для расчётов доходов и расходов.

То есть, сейчас передо мной стоял арифмометр[3]! Настоящий арифмометр, подобный тем, которые я ещё вполне застал в своём детстве, те механические калькуляторы, что почти сто лет обеспечивали точные расчёты как в делах гражданских, так и военных. Для нынешних времён это будет настоящий суперкомпьютер! Вот Пискунов, вот удружил! Тихоня такой!

— Зять Ваш, Авраамий Алабин? Которого Карпов считает одним из лучших математиков и просит для него кафедру в будущем университете Столицы?

— Он, государь.

— А Барков, который из пруссаков? Что с Кулибиным не сошёлся? Часовых дел мастер?

— Да…

— Тогда, дорого́й мой, Алкивиад Афанасьевич, мне очень жаль…

— Государь? — испугался Пискунов.

— Мне очень жаль, что Вы, по всей видимости, не сможете дальше занимать Ваш пост, ибо это чудо потребует значительно большего внимания и забот, чем Вы сможете отдавать ему в часы вечернего отдыха! — продолжил я свою мысль.

— Чудо?

— Конечно, чудо, Алкивиад Афанасьевич! Ваш зять — большой авторитет, коли Алабин к созданию махины сей причастен, то она явно эффективна. Вы только представьте, насколько станет быстрее работа архитекторов, дорожных и горных инженеров, артиллеристов, казначеев! Да и математику ту же такой волшебный механизм продвинет значительно быстрее! Как Вы назвали своё творение?

— Счётная машина… — растерянно развёл руками Пискунов.

— «Алкивиад». Так и назовём. — усмехнулся я, — Зятю Вашему никак обществом по изготовлению «Алкивиадов» не заняться — от дел научных не уйти, Барков — часовым мастером он стал уж слишком популярным, тоже не отвлечься. Так что, только Вы, Алкивиад Афанасьевич! Готовы ли Вы?

— Я? Да никак не могу! Палата — дом мой! — взмолился уже немолодой чиновник и учёный.

— Тогда кто? Механизм этот весьма интересен, за ним я вижу большое будущее и оставлять его лишь в качестве игрушки я не готов.

— Но как же? — чуть не плакал Пискунов.

— Да просто. Фаддей Зотов на Палату станет — человек он способный, разумный, к тому же скоро с Вами породнится… Я не прав?

— Да, государь! Всё-то Вы знаете…

— Вы, Алкивиад Афанасьевич, со всеми механиками да математиками знакомы, работать над совершенствованием Вашей же машины Вам будет проще, да и искать покупателей на неё будет сподручнее. К тому же за границами нашими почти все учёные — Ваши знакомцы, и там, выходит, именно Вам будет нетрудно.

Сегодня же дам указание канцелярии, прожект общества они подготовят. Денег жалеть не велю! Думаю, что Вы, Алкивиад Афанасьевич, сможете добиться успеха!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Что же, Гавриил Романович, не жалеете, что согласились «ковыряться в мерзости, отрицавшей все принятые нормы и правила», подобно стольким уважаемым людям? — я внимательно посмотрел на своего собеседника.

— Я, государь, считаю, что никакая работа во благо государства нашего не может испачкать! — твёрдо отвечал мне Державин.

— Ваши намерения, Гавриил Романович, я вижу похвальными и достойными подражания! — кивнул я чиновнику и поэту, — Пусть смеются, но именно выводы Вашей комиссии видятся мне наиболее важными для определения многих и многих вещей, что уже в ближайшем будущем будут важнейшими, возможно, даже для всего мира. Итак, Франция мертва, как твердят в Европах?

— Отнюдь, государь! Смею утверждать, что всё не так и даже более чем! — словно перед эшафотом ронял слова Державин, я с прищуром смотрел на него, — Да, мы предполагаем, что Францию постигла катастрофа: потери населения исчисляются цифрами в несколько миллионов человек, хозяйство северной части государства разрушено полностью, экономика незатронутых напрямую военными действиями территорий упростилась почти до совершенного исчезновения промышленности, а земледелие начало приобретать черты натурального хозяйства. Торговые связи нарушаются многочисленными шайками татей. Мужское население республики стремится стать солдатами либо разбойниками или революционными чиновниками, что сейчас примерно одно и то же.

— И где же тогда несогласие с мнением Европы?

— Продолжу, государь? — Державин смотрел несколько испуганно и немного исподлобья, но в глазах его горело упрямство, я кивнул — Карно чрезвычайно умён и очень боек. Вся деятельность Первого консула направлена на улучшение положения в сельском хозяйстве, восстановление промышленности и торговли, пусть непрекращающаяся война не даёт ему делать это очень быстро.

Следует признать, что энергичные действия правительства позволили ликвидировать крупные очаги войны внутренней, особенно необходимо отметить разгром восстания на Западе. Внимание Европы же рассеяно, и ими принимаются за серьёзные волнения небольшие вступления в провинциях вдали от Парижа, многие из которых к тому же не имеют вовсе монархического характера, а вызваны исключительно недовольством потерявших прежние источники дохода людей. Ну и в тати французы идут сейчас весьма охотно, ища возможности прокормить свои семьи.

Карно это видит и со всем тщанием твёрдой рукой наводит порядок в государстве. Ему, очевидно, мешает нехватка ресурсов, которую Франция компенсирует обширными закупками почти всего в России и у начинавших лезть в мировую торговлю Соединённых штатов. Однако, оплата таких поставок идёт пока в большей степени за счёт масштабных конфискаций, что совсем не нравится населению.

— То есть, всё же проблем у Франции много? — как бы подбадривал я своего помощника.

— Да, налицо просто бедственное обрушение доходов бывшего королевства от внешней торговли и потери колоний, соединяющееся с разорением национального хозяйства от революции, мятежей и интервенции.

— И что же делает с этим Карно?

— Борется за восстановление страны, отбирает имущество аристократов, продаёт сокровища короны. Первый консул бы и у торговцев всё отнял, но он прекрасно понимает, что после этого его быстро снесут, невзирая на популярность и успехи. Ситуация однозначно толкает Францию искать источники доходов для восстановления экономики вовне своих территорий, чем и вызван рост влияния генерала Моро. Именно для решения внешнего вопроса Карно и сделал его Вторым консулом, и пока генерал достаточно успешен.

Уже сейчас революционные войска бьются до последнего не только за целостность своего государства, но и за ограбление соседей. Солдаты Франции безжалостно обирают земли, по которым проходят не только из-за природной черты любого человека заботиться о своём очаге, но и по приказу командиров, для пополнения ресурсов своей страны.

Причём никаких других путей для подобной политики мне совершенно не видится, ибо в ином случае Франции грозит полное исчезновение, и Карно это прекрасно осознаёт, о чём и говорит в своих многочисленных речах. Такие решения полностью соответствуют экономическим порядкам и политическим устремлениям Древнего Рима, который тоже жил благодаря грабежам и завоеваниям соседних государств. Франция уже совершенно серьёзно считает себя полноправной преемницей Римской республики, даже их новая конституция создана в древнеримских традициях.

Сейчас явной целью для французских войск стали земли Нидерландов, Священной Римской Империи и Италии, а, возможно, и Испании. Подобно саранче они объедают приграничные земли. Немцы и британцы пока не видят этой опасности, замечая только то, что вытесняют республиканцев из Германских земель, Пьемонта[4], Милана[5] и Швейцарии, снова успешно переносят военные действия на территорию Франции. Пока император Франц и король Георг считают, что противник не изменился, но для меня уже очевидна ошибочность таких выводов.

— То есть, сейчас на полях сражений по Вашему выражению воюет уже не старое французское войско, а армия древнего Римского царства и ранней республики, занимающаяся грабежами и не видящая необходимости в присоединении новых земель?

— Дело не только не в армии — это настроение народа! Карно зажёг огонь в людях! — Державин так сжал зубы, что, казалось, он их сейчас сломает.

— Так, а что всё же с хозяйством страны? Насколько Карно здесь успешен?

— По моему сугубому мнению, уже через два-три года Французская республика не будет нуждаться в поставках продовольствия вовсе. Через три-четыре года их правительство сможет отказаться от принудительных изъятий «имущества старого режима», тогда же армия и флот получат всё, чего желают их генералы. — отчеканил Державин.

— Три года на полное восстановление? — неверяще покачал я головой.

— Почему же полное? Я такого не утверждал! Но сельское хозяйство и внутренняя коммерция воспрянет, а традиционные внешние торговые пути на море Средиземном, особенно в связи с исчезновением с карты Турции и полным самоуправлением Египта и Алжира принесут им деньги, столь нужные для солдат.

— А промышленность? Что там? Ошибается ли Пономарёв, заявляющий, что почти все мануфактуры и заводы сожжены, а умелые люди погибли или сбежали? Пушки, ружья, порох, корабли, что там? — я сжал кулаки, снова представив себе страшную картину пришествия «Великой армии» на Русь.

— Я не берусь противоречить словам Захара Памфильевича — с этим у них плохо, весьма плохо. — покачал головой докладчик, — Карно много внимания обращает на восстановление заводов, особенно военных, но скорость этого мне оценить пока сложно — знающих людей действительно не хватает. В Париже всех, кто хоть немного понимает в металлургии и химии, тащат в Академию наук, в которой председательствует сам Карно. Говорят, что быть учёным там сейчас самый верный способ обрести славу и деньги, да… К тому же мастеровые ещё остались, их ищут и находят, да… Но, всё же, людей им категорически не хватает! Взрыв порохового завода подле Тулона тому пример — по информации от Пономарёва, там погибло более полутысячи человек…

— Так что с этой стороны можно быть спокойным?

— Я бы так не говорил. Они люди упрямые. Пусть и плохие, но свои ружья французы делают, пушки льют… Если не случиться чего-то сверхординарного, через года три они смогут прекратить закупки нашего старого оружия, пусть новое они брать будут — нет у них пока возможности делать такое. А вот с кораблями я бы сказал даже больше — французы уже сейчас строят их много и хорошо, пусть на Средиземном море у них пока всё не шибко удачно, но даже там они уже примерно через год-полтора могут очень серьёзно нарушить торговлю.

— Даже так?

— Да, малые суда спускают на воду по всему побережью, а пиратство — штука выгодная, особенно в ситуации отсутствия на море наших эскадр, которые не выходят дальше Крита.

— А порох? Смогут они полностью перейти на свои пороха?

— Думаю, через несколько лет Карно решит и эту проблему. Пусть наши пороха и будут нужны французам для дальнобойной и корабельной артиллерии, но солдатские ружья будут стрелять уже только французским порохом. У немцев на победу есть год-два, а потом французы усилятся, и вот тогда у императора бока затрещат!

Выводы комиссии Державина отлично ложились на доклады Пономарёва и на мои мысли. Франция возвращалась.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Примерно аналогичная ситуация складывалась и в Англии — войны последних лет привели к потере почти всех колоний, а одной Ирландии даже для поддержания существующего положения было совсем мало. На острове стремительно доедали накопления прошлых лет, что очень не нравилось привыкшему к жизни в роскоши высшему обществу. Пока до положения Франции было очень далеко — поражения отлично скрашивались очевидным разрушением вражеской империи, которая была главным противником Британии всё восемнадцатое столетие, но всё же…

Экономика Англии беднела, заводы горели, торговцы теряли доходы, давление на крестьян возрастало, что приводило к их разорению, люди бежали из королевства. Нужен был источник доходов, который позволит быстро исправить ситуацию. Колониальная торговля сильно ослабела и перестала приносить сколь-нибудь значимые деньги, а налоговых поступлений не хватало даже для восстановления королевских верфей. Парламент мрачно отказывал правительству в дополнительных ассигнованиях, что заставляло остров всё больше и больше зависеть от внешних поставок.

После неудач в Нидерландах правительство короля Георга решило временно отказаться от участия в европейских разборках. Британцы считали, что, пока на континенте насмерть бьются французы и немцы, они могут заняться своими делами и решили сосредоточить силы на завоевании богатейшей Индии. Это было весьма рационально, хотя бы ввиду отсутствия сейчас серьёзной конкуренции со стороны европейских держав, занятых своими проблемами. Однако, такой подход таил как минимум две опасности для нас. Первое — сил, ведо́мых Австрией, очевидно, могло не хватить для противостояния республиканцам, что привело бы к доминированию Франции в Европе, а это России совершенно не было нужно. Второе — усиление Великобритании в Ост-Индии в будущем было вполне способно снова вернуть этому королевству экономическую устойчивость и желание отнимать у нас наши земли и доходы.

Положение же третьего большого игрока на европейской доске, Священной Римской империи, было сложнее, чем у прочих — экономика всей Германии была в ужасном положении, разрушенная войнами. Потери населения были просто чудовищны. Внешняя торговля и колониальная деятельность были для немцев почти недоступны. Деньги Габсбурги получали пока, только выжимая досуха податное население, откровенно грабя вовлечённых в войну курфюрстов, ну и ища креди́ты в расчёте на трофеи от успешных военных кампаний.

Такая ситуация делала направление устремлений императора вполне понятными — Франц, резко усилившийся после получения почти всей Баварии и Силезии, ставших его главным источников доходов, хотел приобрести в личную собственность и прочие германские земли. Это сделало бы Империю, наконец, единым государством и убрало все ограничения для увеличения поступлений в казну, столь страдавшую от военных расходов.

Император практически не скрывал своего лютого желания лишить многочисленных мелких владык власти, что делало его крайне непопулярным среди немецких аристократов, которые никак бы не желали потери своих доходов. Германские князья хотели сохранения сложившегося веками Status Quo[6], при котором император был всего номинальным главой государства, и в другом положении непременно бы дружно выступили единым фронтом против моего братца по серьёзному монархическому делу. Однако сейчас их заставляла примериться с ним чудовищная опасность, исходящая от Франции, которая могла лишить их не только их денег и власти, но и само́й жизни. К тому же с исчезновением Пруссии всякий противовес Габсбургам в Германии исчез, и реальной силы, способной возглавить недовольных и повести их и против Вены, и против Парижа, просто не было. В общем, Империя сейчас сражалась с Францией. Так же, как и республика, она делала это из последних сил, рассчитывая на будущие трофеи и репарации.

Ещё была Испания. Но у моих новых родственников были просто огромные проблемы в колониях. Пусть давление со стороны Англии и Франции исчезло, что лишало повстанцев финансовой поддержки и поставок вооружений из-за океана, но напряжение там было огромным. Правительство Испании не было готово расширять полномочия местных властей и отменять различные ограничения.

К тому же начинал вмешиваться и ранее неизвестный игрок — США. Недавно возникшее в Новом Свете государство испытывало неутолимое желание расширять сферу своей торговли, а этому препятствовали ограничения, наложенные соседями. Генерал Грин всё отлично понимал и вкладывал значительные средства в раскачивание ситуации в Испанской Америке, где многие были готовы восстать против верховной власти, а богатые торговцы из Бостона и Нью-Йорка своего лидера в этом вопросе активно поддерживали. Масла в огонь подливали и неутихающие волнения на Французских Антильских островах.

Опять же, высшее мадридское общество отнюдь не желало прилагать сколь-нибудь значимые усилия для решения имеющихся проблем, и уж тем более отказаться от всепоглощающей роскоши ради победы над какими-то «голодранцами». В общем-то, их позиция была понятной — положение давних европейских соперников было значительно хуже, а Россия показывала себя вполне верным союзником.

Более того, бессменный глава правительства Испании и подлинный владыка государства, Годой, лелеял мечту о воссоединении с португальской частью Пиренейского полуострова, на которой после ослабления Великобритании, традиционного союзника Лиссабона, царило совершенное непонимание своих перспектив. Происпанская партия, собравшаяся вокруг супруги регента Португалии, принцессы Карлоты[7], активно агитировала за новую унию — золото из американских владений мадридских Бурбонов лилось рекой. Однако же положение в экономике самого Католического королевства ухудшалось — население всё больше беднело, быстро рассеивалось по колониям, а уют аристократов обеспечивался снова возросшим потоком драгоценных металлов из Америки и поставками товаров из России.

Особое положение в этих условиях занимала Италия. Пока мало задетые большой континентальной войной, тамошние государства богатели, возвращая себе былые позиции главных кредиторов Европы.

Вообще, налоговое давление на население по всей Европе было чрезвычайным, привычный источник дополнительных финансов для большинства государств в лице колоний, а также голландских и английских банков серьёзнейшим образом ослабел. Богатые жители Нидерландов, вообще почти полностью разбежались, кто в Англию, к многочисленным родственникам, перебравшимся в Лондонский Сити ещё во времена Вильгельма Оранского, кто в Россию, где образовалась довольно значительная их община, а некоторая часть купцов осела в колониях, серьёзно увеличив местное население, а значит, и деловую, и политическую активность.

Английские банки сейчас рьяно финансировали индийскую военную кампанию, которая виделась им настоящим золотым дном. На запросы Священной Римской Империи ресурсов у них уже практически не хватало. По сути, главными кредиторами Вены стали итальянцы. Пусть суммы их ссуд были существенно меньше наших, но львиная доля русских креди́тов, в отличие от итальянских, была в натуральной форме — в виде оружия, боеприпасов, промышленных товаров, продовольствия, что ещё больше ослабляло потенциал развития экономик Европы. Так что собственно деньги воюющая Империя получала именно из Италии.

Нам же подобное положение было достаточно выгодным по очень многим причинам. Во-первых, мы получали возможность захватывать рынки и расширять свою торговлю, во-вторых, зарабатывали на процентах, в-третьих, прибирали к рукам остатки немецкой промышленности и специалистов, ну так далее. Однако, во всей этой комбинации для итальянцев виделся существенный риск — очень уж они были недалеко от полей сражений. При этом французы не были глупцами и видели, где были все шансы неплохо поживиться. То же самое вполне можно было сказать и о немцах, которые могли получить столь нужные им деньги в существенно большем количестве и что немаловажно — бесплатно.

Итальянцы, особенно северные, от таких перспектив очень нервничали и развивали совершенно безумную дипломатическую активность, пытаясь уберечь себя от столь зловещих перспектив.

Последняя из сонма прежних больших европейских держав, Нидерланды, вообще начала представлять собой практически выжженную пустыню. Именно Нижние земли стали одной из главных полей сражений, войска противников шлялись через эту территорию туда-сюда, непрерывно сменяя друг друга с периодичностью не более пяти-шести месяцев, что не давало возможности местным крестьянам хоть как-то к этому приспособиться.

Солдаты делали то, что им и полагалось: грабили, насиловали, убивали, вообще всячески унижали местное население. В глазах голландских крестьян и горожан мелькали, как в калейдоскопе, то французы, то немцы, то англичане. Выживать в такой ситуации было очень сложно.

Понимая проблемы Нидерландов, причём как Республики Соединённых Провинций, так и Имперских земель, мы вкладывали весьма существенные средства в агитацию за переезд в Россию. Так что, в каждой крестьянской семье знали: если сильно прижмёт, то можно всегда отправиться в один из многочисленных портовых городов и сесть на судно, отправляющееся в Россию. Такие корабли стояли там в изобилии, а каждый второй протестантский пастор или католический кюре, городской синдик или небогатый дворянин увлечённо рассказывал простакам, что в нашей земле обетованной, каждый крестьянин получит кров, большой участок пашни, лошадь и корову, а ремесленник — дом, лавку и ссуду от властей. Ну а главное, вне зависимости от знатности и богатства, обретёт защиту от притеснений.

В таких условиях сдержать могучие волны миграции было практически невозможно, да по большому счёту и некому: за каждого переселенца платилось звонкой монетой. Все были только рады тому, что очередная семья покидала веками обжитые края и уезжала в далёкую Россию. Начальник стола Нижних земель, Пётр Скоробогатов, уже лелеял мечту узреть на своих парадных эполетах четвёртую звезду, что было вполне им заслужено.

Правда, следовало заметить, что это был отнюдь не единственный стол Земского приказа, занимающийся переселением из Старого Света. В общем, в Европе уже начала ходить поговорка, что между Сеной и Эльбой стало сложно встретить живого человека. Всё это оплачивалось полновесным русским золотом.

Я был этому весьма рад, так мы решали не только свою проблему недостаточной заселённости огромных земель и прививали на русское древо многие полезные привычки приезжих, но и серьёзно ослабляли потенциальных противников. Поток был так велик, что пришлось даже уменьшить показатели допустимой плотности расселения семей одного языка или веры, а это приводило к возникновению национальных деревень и улиц в городах, ну слишком уж уникальной была ситуация. В общем, я не видел в этом уж очень больших проблем — при быстром экономическом росте такие группы всё равно достаточно легко ассимилировались и становились обычными русскими подданными.

Надо сказать, что работорговля, причём уже не только в части чернокожих обитателей прародины человечества, но и в отношении совершенно белых своих единоплеменников, стала одним из главных источников дохода европейских дворян, священников, даже купцов. Европа превратилась, по сути, в такой лёгкий вариант Африки, из которой на моей памяти вывозили и вывозили чернокожих рабов. Здесь же ситуация была очень похожей. Людей продавали, пусть в основном формально просто уговаривая бежать от войн, голода, безумных налогов, грабежей, разорения, но всё же фактически продавали. Многие в Англии, Франции, в немецких землях сделали себе настоящие состояния, обеспечивая переезд своих бывших соотечественников к нам.

Правда, в той же Великобритании работорговля приобретала какие-то чудовищные черты, особенно по отношению к несчастным ирландцам, которых и так загнали в совершенное ничтожество. То, что творили на землях «зелёного острова» не только английские солдаты, но и местные аристократы, сохранившие свою власть за лояльность к центральному правительству, просто превосходило любые фантазии.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Любезные господа, спасите, Бога ради, наших детей! — странная старуха в жутких лохмотьях подошла к борту «Магнолии» и протянула к стоявшему на шканцах человеку искривлённые чёрные пальцы.

Молодой купец, сын хозяина корабля, Степан Неверов непонимающе повёл головой из стороны в сторону, осматривая окрестный берег:

— Каких детей, бабушка?

— Наших, наших, ирландских, — страшно провыла нежданная гостья, начав икающе всхлипывать, тыкая рукой куда-то вдаль, за холмы, — Вон они, там!

Степан взял у стоя́щего рядом с ним капитана Дайера дорого́й, лучшей нижегородской работы бинокуляр и посмотрел в ту сторону. На вершине едва видневшегося на горизонте холма ему почудилась какая-то изгородь, вроде овечьей, и некоторое смутное движение.

— Николай Оттович! — обратился Неверов к капитану судна и руководителю торговой экспедиции, немолодому уже гамбуржцу.

— Слушаю, Степан Епифанович! — отозвался тот, вытирая платком вспотевшую лысину.

— Пошлите-ка кого-нибудь посмотреть, что там на холме, будьте любезны. Что-то там мельтешит, не разглядеть!

Капитан недовольно поморщился, отрывать матросов от работ, которые и так серьёзно нарушали график плавания, он не очень хотел, но перечить будущему хозяину, отправившемуся в своё первое торговое путешествие, не стал.

— Збышек! — крикнул Дайер боцману, руководившему ремонтными работами, низкорослому, но какому-то невероятно кряжистому с руками почти до земли, по самые брови заросшему диким рыжим волосом кашубу, просто до боли напоминавшему орангутана.

Тот, в свою очередь, витиевато выругался на причудливой смеси из русских, польских, немецких и голландских слов и ткнул сначала одного, а потом и второго матроса, указывая им на далёкие холмы. Моряки, пожав плечами, неспешно потрусили по сходням на берег. Боцман руганью и разбойничьим свистом ускорил их движение, они перешли на неспешный бег.

Через несколько минут до прекратившего работу экипажа русского корабля донеслись приглушённые крики, вдали что-то замелькало, казалось, что к прижавшемуся к небольшой пристани барку приближается овечья отара. Перед взором до крайности удивлённых русских предстала целая толпа, не меньше двух сотен, совершенно изнеможённых, невероятно тощих с жуткими голодными глазами и чудовищно раздутыми от недоедания животами детей.

— Бог мой! Николай Оттович, что это? — разглядев приближающихся, Неверов в совершенном смятении уставился на Дайера.

Тот меланхолично пожал плечами:

— Это земля графа Аррана[8], он добрый торговый партнёр Вашего отца, Степан Епифанович. Это его дело. Мы и пристали-то здесь в расчёте на то, что он не будет против, что его деловые партнёры подправят повреждённый штормом такелаж. — как бы оправдываясь развёл руками капитан.

Старуха, видя, что среди господ на судне происходит что-то непонятное, снова завыла и забилась в истерике:

— Спасите наших детей, милорды! Именем Господним взываю к Вашей доброте! Спасите их, добрые люди! Дети уже неделю, ничего не ели! Спасите! Они умрут с голоду!

Глаза Неверова стали совсем круглыми, он в полной растерянности повернулся к Дайеру:

— Николай! Ты старый соратник моего отца, видел на свете, наверное, всё! Ты можешь объяснить, что происходит?

Не знаю — не знаю… — развёл руками немец.

— Их привезли сюда из западных земель по приказу графа Аррана, держат на продажу, но, похоже, цены на них милорда Артура пока не очень устраивают. — раздался хриплый мужской голос с берега, — Еды лорд давно не присылает, толи шторма мешают, а может, граф жалеет деньги… Нас не кормят уже больше двух недель.

Возле старухи стоял, опираясь на какую-то палку, ещё один оборванец.

— Они скоро умрут, спасите их! — снова взвыла женщина.

Человек с клюкой как-то неловко прижал её к себе успокаивая. Та сначала забилась в его руках с жуткими всхлипами, но вскоре успокоилась и приникла к его плечу, тихо плача.

— Николай Оттович! Чёрт возьми, у нас же полные трюмы продовольствия! — Неверов, решившись, рубанул рукой, — Уж детей-то, по крайней мере, мы точно сможем накормить!

Дайер кивнул:

— Збышек, ты всё слышал.

Боцман, начал организовывать выгрузку небольшой части провизии. Кашуб[9] был настолько мрачен, что даже не ругался, отдавая команды исключительно свистом.

— Их, нельзя, нельзя кормить досыта, они не ели больше десяти дней! — прохрипел мужчина на берегу, поднимая палец, чтобы привлечь в себе внимания.

— Ты прав. — согласно кивнул Неверов, — Ребята, разведите огонь на берегу, сварите детишкам лёгкую кашку!

— Откуда ты столько знаешь, старик? — подозрительно посмотрел на человека с клюкой капитан.

— Я не старик. — криво улыбнулся ирландец, показав отсутствующие зубы — Я доктор Теодор Роджерс из Лимерика[10], мне тридцать два года, кстати, малышке Джейн, что привлекла ваше внимание, всего-то двадцать один — она моя племянница.

— Бог ты мой, что здесь происходит? — не выдержал Неверов, обращаясь и Дайеру.

Тот в ответ лишь покачал головой.

— Доктор Роджерс, может быть, Вы сможете нам разъяснить, что происходит?

— Граф Арран организовал здесь временный лагерь для детей, которыми он торгует. Вернее, лагерь был сначала для всех, но взрослые вымерли, нас осталось всего пятеро: я, малышка Джейн, и ещё трое, но они не могут ходить от бескормицы. Мы все отдали детям, чёрт возьми! — махнул клюкой Роджерс.

— Он решил заморить вас голодом? — неверяще покачал головой Неверов.

— Нет, я думаю, граф даже и не знает об этом! Но вот его люди, эти чёртовы ублюдки, они отнимают у нас всё! Сначала всё оставшееся имущество, а затем и еду. А, вот и они! Джейн, тебя они не тронут, не волнуйся! — доктор испугался и попытался убежать, хотя получалось у него плохо.

К кораблю быстро приближалась группа, человек в десять. Это были явные бандиты, вооружённые дубинками и ножами. Никаких признаков недоедания у них не наблюдалось, напротив, они были весьма упитанные, парочка из них, вообще, явно тяжело страдала от лишнего веса. Молча и деловито они направились к детям, испуганно сбившимся ближе к русским морякам.

Боцман, стоявший на носу, увидел происходящее, зашипел очередные нецензурные ругательства и бросился к борту. Он, явно взбесившись, принялся вытаскивать свой огромный нож, матросы также начали засучивать рукава. Неверов сам бросился к сходням, но капитан схватил его в объятья:

— Стёпушка, я тебя на коленках качал! Христом Богом прошу, остановись! С лордом Арраном у твоего батюшки большие дела, никак нельзя с ним ссориться!

— Николай Оттович, как же? — уже почти со слезами заглянул в лицо Дайеру Неверов, — Нечто этот лорд людей голодом до смерти морит?

Капитан только отвёл глаза.

— Я управляющий графа Аррана, Джордж Робертсон! — заорал толстый одноглазый человек, который даже среди подошедшей шайки явных негодяев отличался своим бандитским видом — Я заявляю права графа на всех этих рабов! Они все являются его собственностью! Также я заявляю, что всё имущество, оказавшееся на берегу, также принадлежит моему господину.

— Я капитан русского торгового судна «Магнолия» из Гамбурга, Клаус Дайер. Уважаемый мистер Робертсон, имеет место очевидная ошибка — корабль принадлежит давнему деловому партнёру лорда Артура, Епифану Неверову! Мы остановились здесь для исправления повреждений. Видя голодных людей, мы решили их накормить, чтобы не вводить графа Аррана в убыток!

— Меня это не волнует, всё, что находится на берегу острова — очевидно, принадлежит графу! — управляющий вёл себя явно вызывающе.

— Ерунду этот толстомордый говорит! — бросил капитан через плечо Неверову, — Береговое право[11] давно отменено, наше добро — только наше добро!

Пока купец беседовал со своим капитаном, события пошли дальше.

— Догоните этого уродца и убейте его, наконец! Надоел он мне! — отдал приказ своим людям Робертсон.

Трое из них, радостно гикая, бросились догонять едва идущего доктора и на глазах русских принялись его избивать.

— Что Вы творите? — глаза Неверова стали просто огромными

— Это всего лишь ирландский раб! — презрительно захохотал Робертсон, — Ему цена, ломанный грош! Он мне надоел и сдохнет! Ребята, тащите всю еду к нам!

— А как же дети?

— Что? Эти мелкие черти сейчас совсем не в цене — бараны дороже, зачем мне их кормить? — равнодушно ответил управляющий и дал отмашку своим людям загонять детей обратно в их жуткий лагерь.

Боцман шипел сквозь зубы ругательства и вцепился в фальшборт с такой силой, что, казалось, сейчас толстый брус треснет, развалится под его напором, а матросы нервно переглядывались между собой.

— Николай Оттович! — опять обратился Неверов к капитану.

Тот был уже настолько чудовищным бледен, что в сочетании с огромной лысиной и ярко-чёрной бородой оказался просто покойником.

— Господи, не могу! Граф Арран, батюшка ваш, деньги такие… — почти бессвязно бормотал немец.

— Знаешь, что дядя Николай, — Неверов уже спокойно повернулся к нему и взял его за плечи, — Все деньги мира не стоят бессмертной души. Эти детишки умрут от голода, этому Робертсону они не нужны. Господь мне такого не простит. Я сам себе этого не прощу.

Капитан всхлипнул, оскалился и сделал знак рукой боцману:

— Давай, Збышек!

Кашуб, как обезьяна, мгновенно перемахнул через борт и с каким-то нечеловеческим воем кинулся прямо в толпу охранников Робертсона. Бандиты разлетались по сторонам под ударами длинных рук боцмана. Матросы дружно кинулись на поддержку товарища. Нападение было неожиданным, моряки были ловки в драке и просто невероятно рассержены, так что схватка продолжалась всего несколько минут.

— Так, ребята, быстро всю округу обыскать, всех охранников убить, тела в море. — капитан решительно отдавал приказы, — Всех рабов на борт! Ни одной живой души не оставлять. Следа нашего здесь не должно остаться!

— Граф Арран не обидится? — поднял брови Неверов.

— Без верных следов не будет. — оскалился в ухмылке прямо помолодевший Дайер, — Этот же негодяй сам сказал, что рабы нынче не в цене, а такое отребье, как эти тати, тем более. Было бы о чём графу жалеть, а уж коли ничего на виновников не будет указывать, так он вообще искать не станет. Мало ли кораблей в море плавает?

— Всегда знал, Николай Оттович, что на Вас можно положиться! — подал капитану руку Неверов.

— Что Вы, Степан Епифаныч, русские рабства не приемлют, да и детей в обиде не оставят! Правильно я говорю, Збышек? — обратился он к боцману.

— Раб, не раб — у нас в царстве такого нету, человек он и есть человек! Верно хозяин сказал: Господь бы нам детских смертей не простил, а Богородица за нас бы не вступилась! — криво улыбнулся рыжий кашуб, — Грех за этих-то нелюдей точно отмолю!

[1] Версаль — резиденция французских королей возле Парижа, гигантский дворцово-парковый комплекс, строительство которого заняло около ста лет и стоило более 25 млн ливров (более 10 тыс. тонн серебра).

[2] Машина Лейбница — одна из первых вычислительных машин, созданная знаменитым немецким математиком Готфридом Вильгельмом Лейбницем. Один экземпляр действительно был подарен Петру I.

[3] Арифмометр — портативная механическая вычислительная машина, предназначенная для точного сложения, вычитания, умножения и деления.

[4] Пьемонт — часть территории Сардинского королевства на северо-востоке Италии с административным центром в г. Турин.

[5] Милан — Миланское герцогство на Севере Италии в составе Австрии.

[6] Status Quo — текущее или предшествующее состояние дел.

[7] Карлота Жоакина Бурбон (1775–1830) — старшая дочь короля Испании Карла IV, с 1790 г. супруга Португальского принца Жуана (с 1792 г. регент при матери, королеве Марии I, признанной безумной).

[8] Графство Арран — территория Аранских островов в Заливе Голуэй (Ирландия).

[9] Кашубы — западнославянская этническая группа, проживающие в современном Польском Поморье.

[10] Лимерик — город в одноимённом графстве, на юго-западе Ирландии.

[11] Береговое право — средневековое право, определявшее, что жители побережья морей, озёр, рек могли присваивать себе всё, находится на этих территориях.