Утро нового века

Глава 2

Дела международные совсем уже не ограничивались Европой. Азиатские и американские границы тоже требовали пристального внимания. Да, ни о каком серьёзном военном противостоянии пока речи не шло. Однако покой был только там, где мы соседствовали с союзными испанцами и монголами.

Соединённые Штаты увлечённо делили полученные по результатам войны территории. Армия генерала Грина формировалась на добровольной основе, а теперь в отсутствие боевых действий, почти все бывшие солдаты вернулись к хозяйству. Непосредственной опасности для наших земель не было, но вот пресловутые «бостонцы», как называли всех американских бандитов, по-прежнему беспокоили поселенцев. Да и многие туземные племена совсем не собирались отказываться от добычи, получаемой от нападений на теперь уже наших людей.

Примерно такая же картина была и на русско-цинской границе. Силы маньчжурского императора сосредотачивались на противостоянии с врагами внутри Катая, но нашим территориям серьёзный ущерб наносили банды, слонявшиеся по опустевшим землям. Также весьма сложным был монгольский вопрос — без мощного давления извне там обострились межплеменные проблемы, отряды вооружённых всадников то и дело нападали на русские поселения. А уж кокандцы, терзающие Синьцзян, Джунгарию и Халху, то и дело вторгались в земли Яицкого и Амурского наместничеств…

Пусть на новых территориях нам сейчас противодействовали почти исключительно воровские ватаги, а не силы государств, но эти своры могли быть весьма многочисленными, состоящими из дезертиров, отлично умеющих владеть оружием. Для отражения подобной угрозы у нас был вполне привычный метод — казаки.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Здравствуй, господин есаул! Здравствуй, Назар Николаевич! Давно не виделись! — полковой старшина Марков открыл свои объятья крупному мужчине явно азиатской внешности, радостно выскочившему навстречу гостю.

— Что же ты, Степан Петрович, не предупредил, что приедешь? — сотник говорил с очень сильным акцентом, но понять его было вполне можно.

— А зачем? — смеялся старшина, разводя руки в стороны, — Мне надо твой острожек посмотреть, кордоны проверить, да дальше скакать — я к тебе не в гости приехал, а проверкой!

— К старому другу и с проверкой? — всплеснул руками азиат, — А как же пир закатить? Для меня, потомка рода Хатисука[1], это почти бесчестье!

— Скажешь тоже, бесчестье! Дело наше казацкое! Чай не в последний раз к тебе приезжаю — сейчас времени на долгие гуляния нет, а потом непременно будет. Тогда и отметим встречу как следует! Дофеи[2] как, не озоруют? — сменил тему разговора старшина.

— Озоруют, что им ещё делать! — оскалился нихонец, — Но мои ребята порядок знают. Намедни разметали шайку Чернобородого, вон голова его на шесте висит.

— Самого Чернобородого! Ох, герой ты, Назар Николаевич! Лучший ты у нас в войске сотник! Ей-ей, лучший! Так наместник и в Столицу докладывает. Не оставит тебя государь без награды.

Князёк надулся от гордости. Марков приобнял его и повлёк за собой.

— Вот что тебе скажу, Назар Николаевич, наместник наш, Алексей Григорьевич, нашему Маньчжурскому Казачьему войску людей шлёт. Караваны переселенческие к нам идут да много идут. Говорят, что велено государем всех пленных на Восток слать, а наш-то Великий князюшка к нам в наместничество твёрдой рукой не менее трети из всех забирает, а то и половину… В общем, через три недели пришлю сюда двенадцать польских семей — решай, куда их поселишь!

— Всего-то двенадцать? — огорчился нихонец.

— Так это через три недели, братец! — поморщился старшина, — Только лето настаёт. Первый караван приходит. По плану полагаю, что семьдесят четыре семьи ты получишь в этом году. Хватит?

— О! Это хорошо! Пять деревень заселю! Полусотня бойцов — это сила! Всех дофеев переловлю! Соседи цинские перестанут моих ребят задирать!

— Не льсти себе, Назар Николаевич! Пусть у цинцев здесь людишек и мало, но всяко во много раз больше нашего. Лет через десять, может, и наберёмся сил, чтобы им грозить, но пока только на наместника да армию уповаем.

— Эх! Зато мои казачки десятка их стоят!

— Это да, только вот новые людишки-то не казаки ни разу. И в егерях не служили, и в седле не сидели…

— Ничего! Научатся! Да и в семьях наших уже по пять детишек самое малое!

— Пока они вырастут, Назар, много лет пройдёт. А сейчас к нам в лучшем случае крестьяне едут.

— Ничего! Выдержим! Через год-другой волей-неволей и в седле сидеть научаться и стрелять!

— Только вот, братец, коли ты их всех в схватках положишь, кто у тебя будет землю пахать да казачков растить, а?

— Не бойся, Степан! Хатисука порядок знает! Учить умеет! Чай не просто так уже больше десяти лет в казаках хожу, и недаром сотником поставлен!

— Не обижайся, Назар Николаевич! Только я с тебя сам шкуру спущу, коли что…

— Ай! Вот доля наша казачья: либо наградят, либо голову снимут!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Мой хан, я прошу прислушаться к словам Белого Князя! — Ламжав без единой эмоции на лице поклонился Баржигону.

— Иди за мной, нукер. Я хочу подышать степью! — рычащий голос Сайн-Нойон хана, по праву считающегося самым влиятельным монгольским владыкой, претендующим на главенство среди всех вождей русской части Халхи, заставил всех присутствующих на совете опустить глаза и молча ожидать, пока Боржигин со своим побратимом выйдет из шатра.

Но после этого снова начался жаркий спор, слишком уж неожиданные вести принёс прибывший с проверкой наместник Амурского наместничества, единоутробный брат самого «Белого Царя».

— Что скажешь, анда[3]? — отъехав в степь, Баржигон изменил тон, но остался крайне задумчивым, — Брат русского императора сказал очень много, но наверняка не всё. Ты больше верен своему господину, или можешь пойти против его воли?

— Павел Петрович не отдавал приказа. Он лишь предложил нам…

— Слова твои напоминают мне мёд! — резко обернулся к побратиму хан, — Но мёд может быть отравлен! Ты верен мне?

— У тебя, брат, появились сомнения? — твёрдо посмотрел на Баржигона его телохранитель, — Если ты мне больше не веришь, если моя кровь больше не нужна тебе — убей меня!

— Верю! — монгол мотнул головой в раздражении, — Верю! Кому мне ещё верить, если не тебе — тому, кто спасал мне жизнь много раз и умирал за меня! Ты — мой анда! Но, почему ты уговариваешь меня…

— Не уговариваю! Лишь прошу прислушаться к тому, что сказал тебе Акулинин. — Ламжав не отводил взор, только желваки на скулах выдавали его напряжение, — Великий Белый царь не приказывает тебе покинуть Халху, он предлагает тебе возглавить новое государство.

— Но оставить Халху! Землю, которая залита кровью тысяч моих предков! — в ярости взмахнул рукой хан.

— Халха будет меняться. Сколько полегло детей степи? Сколько останется в живых, когда война прекратится? Ты тоже видел, брат, что там, где раньше паслись стада и располагались становища, теперь ветер гоняет перекати-поле… — задумчиво и тихо говорил телохранитель.

— Мы заселим эти земли! Они достанутся нам! — тон хана был ещё полон бешенства, но в нём уже прорывались нотки раздумий.

— Не знаю, брат… Маньчжуры, кокандцы, да и русские тоже, строят крепости и размещают гарнизоны. В степь идут солдаты, за ними тянутся крестьяне… — продолжал побратим вождя.

— Будем воевать! — выкрик уже походил на вопрос.

— Конечно, будем… — покачал головой русский офицер, — Я был на землях, где кочевали мои предки… Калмыцкую степь уже никто так не называет, брат мой. Теперь там поля, на которых растут пшеница и хло́пок, подсолнечник и арбузы… Тысячи крестьян живут на этих землях.

— Ты думаешь, что наши степи ждёт такая же судьба? Никогда доли́ны Онона[4] и Керулена[5]… — неверяще помотал головой Сайн-Нойон-хан.

— Я не могу предвидеть будущее, брат! Возможно, никогда эти земли не узна́ют плуга земледельца. Но, почти наверняка, уже совсем скоро здесь вместо ясы Чингиз-хана установятся законы империй, которые поделят между собой наши просторы. Сколько времени у нас ещё есть, я не знаю. Но воевать против своего государя я не хочу, но и волю терять не хочу… А, приняв предложение Павла Петровича, мы получим новые земли за морем, и всю поддержку России, с помощью которой ты сможешь построить даже свою империю. — мечтательно закончил Ламжав.

— Ты знаешь, где это? — тихо спросил хан.

— Знаю. Это огромные просторы степей между землями России, Испании и Соединённых штатов.

— Они больше Халхи? — с тоской произнёс Сайн-Нойон-хан.

— Да. Многократно. — твёрдо ответил его нукер.

— Нам придётся воевать? — уже совсем ровно проговорил вождь.

— Обязательно, брат мой. Если бы это было не так, предложил бы государь именно тебе, одному из своих вернейших людей возглавить этот поход? — на устах Ламжава заиграла лёгкая усмешка.

— Думаешь, такое предложение — награда? — тоже усмехнулся степной владыка.

— Да. Ты — главный монгольский хан, тебя приглашают на брачный пир императора. Мой государь не хочет, чтобы ты изведал, каково оказаться в подчинении чиновников.

— Хитро! — расхохотался Баржигон. Однако, тотчас же его сменился на возмущённый, — Но ведь мои земли достанутся другим!

— Это так… — кивнул калмык, — Однако ты, анда, получишь огромные просторы степей за морем. Тебе решать, мой хан. Ты же слышал, что сказал Белый князь — это будет твой выбор.

— Да. Мне. Я — хан. Мне надо решать.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Дел было так много, а я никак не мог себе позволить расслабиться, поэтому мечты об отдыхе мне пришлось отринуть. Окончательно царственную хандру и усталость удалось побороть моей невесте, Анастасии. Юная, весёлая, энергичная, весьма симпатичная и очень неглупая девушка захватила весь остаток моего внимания, как рукой сняв дымку утомления, застилавшую мне глаза.

Она была влюблена в меня, пока почти по-детски, скорее от славы русской армий, роста империи, величия короны, которое, словно облако, окружало меня, ну и моя мужская стать, надо думать, тоже играла не последнюю роль. Я же скорее был очарован её молодостью и красотой — любовь, всё же более сложная материя, но повторять своих прежних ошибок я не собирался.

Мне нужна была настоящая жена — подруга, соратник, мать моих детей. Такая, какой стала моя мама — без неё, по его собственным словам, Гришка не смог бы достичь и половины своих успехов на поприще администратора, а уж сестрёнки у меня выросли очень умными. Я видел, какой замечательной женой для Отто была Аннушка, как счастливы были Андрей Разумовский и его Даша. Конечно, пусть и давно уже довольно смутно, я помнил и своих родителей из прошлой жизни…

Напротив, без верной и любимой жены, без человека, который поддержит тебя, мужчине очень сложно полностью раскрыться, а уж оставить после себя достойное потомство, способное, по крайней мере, не растерять накопленный им капитал — вообще невозможно. Сколько я наблюдал подобных примеров в прошлой жизни — не сосчитать, уж истории, как сыновья пропивали награды достойных отцов, я наблюдал во множестве. Да и в нынешнем своём бытии я много раз видел, как достойнейшие люди теряли разум и совесть просто от собственного семейного несчастья, а спасение детей Разумовского и Румянцева я считал одной из своих важнейших заслуг. Но сколько раз такое не получалось?

Нет, без хорошей семьи, тем паче царю — просто пропа́сть. Тем более, ещё сильна была моя память о Маше. Незаживающая до сих пор рана… Пусть многое стёрлось, боль почти ушла, но иногда… Она была настоящей — любящей, нежной, умной, образованной. Сейчас Анастасия очень желала стать такой же. Снова ошибиться, как в случае с Прасковьей, я не хотел и просто не мог себе позволить. Надо было открыться ей навстречу, дать ей нежность, тепло и заботу. Я надеялся, что смогу ещё найти в себе любовь, и мои надежды осуществились.

Ася, так я её называл наедине, была страстной, яркой, с ласковой хитрецой. Она выбрала для себя позицию в стороне от придворных интриг, рядом со мной. У меня словно крылья за спиной выросли…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Алёшенька, а государь точно к нам приедет? — Софья Лобова расчёсывала волосы перед зеркалом, а её супруг отдыхал в её уборной на мягком диване, беседуя с любимой женой.

— Приедет, любушка! Стали бы срочно к нам линию телеграфа тянуть, если бы Павел Петрович сам к нам не собирался. Видно, всё же решил своей молодой и наши места показать.

— Как же мы ему наши грязи-то покажем? Ведь только-только по паре улиц замостили, что в Кривом Роге, что в Луганске, а в прочих городах и того не найти.

— А что делать? Камня мало, дерева почти совсем нету, а асфальта пока на нас вовсе не хватает? Чем дороги-то мостить? Ничего, зато корпус у нас не хуже Петербургских, школ да гимназий чуть ли не больше, чем в Архангельске, а Гостиный двор да Присутственные места успеем достроить. В грязь лицом не ударим!

— А Угольную пристань закончим? Нам бы государю порт показать, как уголь везут, на барки грузят, на железную дорогу… Он любит такие картины.

— Умница моя! — усмехнулся Лобов, — Я туда с вечера Мишу Вейгля отправил, чтобы он Гуля и Бороздина подстегнул. Должны успеть.

— Жалко, конечно, что железную дорогу никак до Тулы не дотянуть, а то бы…

— Что ты, Зоюшка, там работы ещё года на два, а вот колею до Волго-Донской дороги мне Смолянин сам обещал. Царский поезд сможет пройти, пусть и она колея, и мосты деревянные, и насыпи не везде нормальные, но…

— Ох, Степан Еремеич, просто чудотворец!

— Да, вот ему-то ордена его недаром даются. Меня сегодня оповестили, что он опять все свои доходы в дело пустил. Решил щёлок[6] производить из морской соли[7] — завод в Таганроге строит.

— А сотоварищи ему не нужны? Смолянин почти всегда угадывает. Может, и нам попробовать?

— Умница ты моя. Напишу ему! Прямо с утра напишу. Совсем притомился, Зоюшка, не сообразил.

— Ох, Алёшенька! — Софья закончила приготовления ко сну и присела рядом с мужем, — Все говорят, что Павел Петрович улыбается так часто, как никогда, а его Анастасия, вообще, сияет, словно солнышко. Так они счастливы?

— Ну, уж, наверное, не более, чем мы, Зоюшка! — Лобов нежно поцеловал жену и привлёк её к себе.

— Подожди ты, ретивый какой! — со смехом оттолкнула его супруга, — Я тебе чего хочу сказать…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Сколько времени мы не виделись, друг мой? — Гаскойн, подслеповато щурясь, вглядывался в лицо Лобова.

— Так, почитай, с государевой свадьбы, Чарли! — тот всё ещё не отпускал руку друга, крепко сжимая его ладонь.

— О да! Полгода, Алексис!

— Да, Чарли, время летит… — грустно развёл руками тот, — Жаль, что расстояния мешают нам видеться чаще! Мне порой сильно не хватает возможности обсудить с тобой какую-нибудь свою идею, или просто поговорить по душам!

— Мне тоже, старый друг, мне тоже… Тогда давай не будем терять времени! У меня припасена как раз для такого случая бутылка отличного портвейна! — плотоядно потёр руки шотландец.

— Не могу отказаться, Чарли! — засмеялся Алексей, — Твои ви́на всегда выше всяких похвал, а уж твоё общество…

— Мой дорого́й друг, я смотрю, что Кривой Рог твоими стараниями стал поистине великолепным городом. — проговорил Гаскойн после первого бокала, поднятого по традиции за государя.

— Ты мне льстишь, Чарли! — засмеялся Лобов, — Грязи много, вре́менные строения, копоть везде. Тимофей Кузовков писал мне: в твоём Екатеринбурге Монастырёв-Олицин такого навозводил, что прямо оторопь берёт. Чуть ли не ярче Столицы город стал. А уж твой светильный газ[8]! Гаскойновы фонари нам уже велено во всех городах ставить, да в Луганске газовый завод учреждать собираемся уже в следующем месяце.

— Кхе-кхе! — Гаскойн засиял от удовольствия и спрятал смущение в кашле, а потом и в очередном тосте за семью друга.

— Зато у тебя Корпус есть! Сам инженеров воспитываешь! — нашёлся чем ответить шотландец, и настало время уже Лобову смущаться, — Твой Кузовков мне на Алтае конкуренцию создаёт — заводы у него словно грибы растут.

— Я вот собираюсь государя просить ещё и женское общество открыть. На сей раз в твоём Луганске. — похвалился Алексей.

— Что? Супруга, поди, заставила? — усмехнулся знаменитый уральский металлург.

— Без неё не обошлось! Давай-ка, брат, за упокой души твоей Мэри…

Молча выпили.

— Я, вот, друг мой, подумываю жениться снова. — Гаскойн отрешённо крутил в руках почти опустевшую бутылку.

— Что же, ты ещё не стар, Чарли и на редкость боек! — улыбался Лобов, — Вдовцом уже почти три года ходишь, дочки все замужем… Есть ли кто на примете или ты пока просто мечтаешь?

— Вот, у нашего главного карантинного врача Антона Клавдиевича Каде де Во[9] дочка Маргарита на выданье…

— У-у-у! Так он же француз! Девчонка-то его же поди католической веры? Не смущает тебя, старого протестанта? — усмехнулся русский.

— Владыка Агафангел мне сказал, что он её уговорит перекреститься…

— Ого! Да ты, братец, уж не в православие ли собрался переходить? — удивление Лобова было таким, что он даже вскочил на ноги.

— Мэри уже нет, Алексис, кто меня проклянёт за такое? Дочки? Так, они и так уже в православии… — скривился Гаскойн.

— Меня шафером на свадьбу зови! — рубанул Лобов и поднял стакан.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Иван Никитин со скрытой нежностью смотрел на семью, в кои-то веки собравшуюся вместе за столом. Старший сын, Павел, в новеньком парадном мундире прапорщика Олицинского драгунского полка привлекал взор больше других. Он широко улыбался, зубы сверкали на смуглом, красивом лице. Второй сын, Самсон, тоже в форменном кафтане, но Луганской механической школы, перешучивался со старшим братом и мягко улыбался сёстрам, которые не могли наглядеться на уже совсем взрослых родичей, приехавших на редкую побывку. Младшие, Лаврентий и Ярослав, стеснялись, но всё же пытались поддержать разговор.

— Вот, Татушка, думала ли ты, что такая семья у нас будет, а? — обнял жену Иван.

— Ох, Ванечка, мечтала я об этом! Девять детишек, все здоровые, красивые, умные, что ещё нужно для счастья?

— Сейчас надо, однако, Василису замуж отдать! Самое время! Скоро люди смеяться уже начнут, что она до сих пор в девках ходит! — нахмурился отец семейства.

— Разве сложно это? Она и красива, и умна, да и приданное за неё немаленькое даём…

— Ну, Татушка, Василиса абы за кого выходи́ть не желает — Фоминский ей стар, Черехов — дурак, а Сутормин — одноглазый. Всё ей не так.

— Ох, Ванечка, очень ты невнимательный… — улыбнулась Татта, — Тебе не кажется, что она больше на Арсения Морозевича посматривает?

— Так, батюшка-то его в генеральских чинах уже ходит… — смутился Никитин-старший.

— Так и ты, Ванечка, человек не простой, тебя же сам государь Иваном Кондратьичем именует. — хитро поглядела на мужа темнокожая красавица.

— Думаешь, надо намекнуть? — непонятливо спросил её Иван.

— Надо, Ванечка, надо! Пора уж Василисе замуж, прав ты! — ласково улыбнулась Татта.

— Ох, в таком деле у Лаврентия хорошо бы совета спросить. Он человек опытный, даже губернатор с ним любит побеседовать. — почесал затылок крестьянин.

— Пусть и было это всего один раз, Ванечка, но он и вправду — человек очень неглупый. Съезди к нему завтра, Ваня, всё одно же собирался.

— Да, пристань-то у нас шибко мала, тянуть нельзя — в сезон не выдюжим… — задумался артельный глава.

— Вот, и спроси его, он человек разумный, найдёт что посоветовать…

За разговором родителей внимательно следил старший сын. Молодой прапорщик отвлёкся от беседы с братьями и сёстрами и пытался по губам читать, что же говорят отец и мать. Наконец, Павел не выдержал, встал и предложил Никитину-старшему прогуляться перед сном. Иван в некотором сомнении подёргал себя за бороду, но отказываться не стал — Павла он давно не видел, да и отношения в семье были достаточно доверительными, а поговорить с глазу на глаз с так долго пребывавшем в Петербурге сыном было для отца весьма приятно.

— Смотрю, новые амбары поставили, батюшка? — начал беседу прапорщик.

— Да, сынок, маслобойню сладили, теперь к нам солнечное семя, конопляное да льняное зерно почти с пяти уездов везут! Под это дело пришлось три хранилища возвести. Вот ещё крахмальный заводик строим, с осени начнём делать. Хотели, вон, консервный завод ставить, да капиталу не хватает. Ну, ничего, через годик другой, да… — поглаживал бороду Иван, искоса поглядывая на сына.

— Что и пристань расширять хотите?

— А как же! Первое дело — наша никак не справляется, по осени-то очередь стоит… В Андреевке-то уже вовсе не получается амбары да заводики расширять, там для такого дела полсела перестраивать придётся… Ничё, я с отцом Лаврентием поговорю, он поможет…

— А что, вроде Андреевку в город преобразуют?

— А чем не город? Фонари, вон, поставили, гимназия лучше, чем в Белом городе, ещё бы Гостиный двор построить и тогда… Но пока всё это слухи только.

— А вот как в этом году рыбалка…

— Сынок, а ты мне чего зубы-то заговариваешь? — не выдержал Иван Кондратьевич, — Чай, я тебя хорошо знаю — о чём ты хочешь спросить? Не тяни кота за хвост — вижу же, что жжёт тебя что-то…

— Батюшка, я жениться хочу! — бухнул Павел.

— Чего-о-о? — даже присел отец.

— Жениться…

— На ком? — вцепился двумя руками в бороду.

— На Машке Толбаевой!

— Вот, Пашка, губа у тебя не дура… — хмыкнул ошарашенный Никитин-старший, — Дочка-то отца Лаврентия, после нашей Василисы, первая красавица в уезде. Хотя, вот Василисе Бог таланта к языкам не дал, а Машка чуть ли не на всех говорит.

— Так ты не против, батюшка? — радостно почти прокричал молодой человек.

— Что — не против? — нахмурился глава семейства, — Девка-то хорошая, я её с самого младенчества знаю, отец Лаврентий — мой наилучший друг… Но кто ты такой есть, Пашка?

— Я? — удивился младший Никитин.

— Ты, Паша! — узловатый палец Ивана уставился на сына, — Думаешь, корпус закончил, первый чин получил, дворянином стал, и всё? Теперь жениться? Ведь ни кола, у тебя ни двора. Жалование с гулькин нос, казарма, куда полк, туда и ты… Да и в полку тебе никто такого разрешения не даст, точно знаю.

— Батюшка, но ведь ты же сам Никитин!

— Эвона куда загнул… Что, Пашенька, думаешь, коли у нас в Никитинке дороги мощёные, а худых домов вовсе нету, то я богатей и тебя с семьёй содержать буду, когда тебя за ранний брак в отставку отправят?

— Что ты, батюшка! — с обидой возразил молодой прапорщик, — И в мыслях такого не было! Неужели ты думаешь, что я не знаю про дела артельные? Или про то, что Василису надо замуж отдавать? Я вообще не про деньги! Я хотел просить тебя, чтобы ты перед командиром полка…

— Павел-Павел! Что, любишь её? — сменил тон отец.

— Люблю, батюшка! С самого детства люблю! Глаза закрою — вижу её!

— Она-то знает?

— Что? Нет! Я никогда…

— Вот дурень молодой, кровь играет, голова не думает! — засмеялся отец, — Что же ты хочешь сломать свою жизнь, даже не зная, взаимна ли твоя любовь?

— А как же…

— Не дури, Павел! Устав твёрдо говорит, что прапорщик никак не может жениться! Только после отставки, но тогда плакало твоё дворянство! Уж что-что, а Уставы я знаю! Тебе надо подождать, хотя бы до представления к подпоручику.

— Да как же? Маша ведь на выданье! Мне сёстры сказали!

— Вот что ты всполошился, сынок! — усмехнулся Никитин, — Мария-то вроде нашей Василисы — разборчива не в меру. Пока никто ей по сердцу не пришёлся… Давай-ка так, завтра я собирался к отцу Лаврентию съездить — Василисины дела надо обсудить да перестройку причалов в Никитинке. Ты поедешь со мной. Пока я лясы точить буду, подойдёшь к Машке, да переговоришь. Только не вздумай девку обидеть!

— Батюшка, да я никогда…

— Вот и смотри у меня! Лаврентий — друг мне, почитай, родня! За матушку Леониду, как за свою постою, а Машка их мне ровно как дочка!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Путешествие по России я всё же затеял — пусть идея постепенного отхода от дел меня уже не прельщала, но я хотел показать Асе страну, мне требовалось продемонстрировать мощь России миру, да и встряхнуть моих наместников и губернаторов никогда не помешает. Пока пришлось ограничиться «малым путём», как его официально назвали, по Волге к Астрахани, затем через Царицын по железной дороге к Кривому Рогу, дальше через Новороссийск по Днепру и морю в Олицин, оттуда в Цареград, назад снова по морю, следом уже вверх по Днепру до Киева, потом трактом в Москву, по железной дороге в Петербург, а оттуда уже назад, в Столицу.

Маршрут отличался от первоначально разрабатываемых «большого» и «среднего путей» прежде всего своей продолжительностью — мы должны были уложиться всего-то в три месяца. С нами отправлялись в путешествие представители почти всех государств Европы, исключая революционную Францию, а также многих стран Азии. Огромный караван не спеша двигался по России, останавливаясь на празднества, пиры, балы, манёвры…

Да, мне приходилось блистать. Ради жены и благополучия государства мне надо было много говорить, танцевать, фехтовать, скакать на лошади, произносить речи и участвовать торжествах в качестве «главного блюда» без отдыха. Делами мне оставалось заниматься по ночам и в дороге — тогда, когда мне не мешали светские обязанности. Я не оставлял молодую жену надолго одну — проводил в её обществе всё своё свободное время, а она смотрела на меня восхищённо. Я чувствовал, что всё более и более люблю Асю, и это, положительно влияло на мою работоспособность, придавало мне всё новые и новые силы.

Перед страной стояли важнейшие задачи в управлении военным делом, экономикой и обществом. Я сделал для себя вывод, что мои планы передать управление государством в руки приказов были изначально несбыточными. Да, мы смогли вырваться вперёд в экономическом развитии, решить большинство военных проблем, даже общественные процессы получилось взять под контроль, но почивать на лаврах было явно не время. В любой момент ситуация могла измениться, мы ещё не закрепились на достигнутых позициях.

Население России было пусть и наибольшим в Европе, но пока явно недостаточным для наших огромных территорий. Экономика была ещё весьма слаба, ибо очень значительная часть крестьян всё ещё жила почти натуральным хозяйством, а ничуть не меньшая доля земледельцев пока налогов не платила вовсе, будучи переселенцами. Даже наша армия, будучи самой сильной в мире, всё ещё не могла уверенно защитить все необъятные границы царства.

Нужно было не останавливаться, двигаться вперёд, бежать, пока ещё была такая возможность. Конец XVIII — начало XIX века, наверное, один из последних моментов, когда определяющими чертами формирующихся наций по-прежнему являлось ещё исключительно подданство. Национальные государства только складывались, и почти всё было в наших руках. Пока ещё была возможность переделать многочисленные народы, входящие в империю, слить их воедино без больших сложностей.

Сейчас нас ещё связывала не общая вера — среди моих подданных, кроме православных, были и католики, и протестанты, и армяне, и мусульмане разных конфессий, и буддисты, и индуисты, даже зороастрийцы. Тем более что некоторые, из просвещённых европейцев, как они себя назвали, были атеистами и откровенно насмехались над любой религией. Не общий язык — многие считали русский архаичным и нелепым по сравнению с европейскими.

Пока нас удерживали вместе быстрое расширение нашей империи, рост нашего могущества, наши огромные просторы и практически неограниченные возможности. Людей словно засасывало в воронку гигантского водоворота, заставляя трудиться вместе, терпеть недостатки других, несовершенство законов и странность обычаев.

Жернова империи втягивали в себя пришлое население, перемалывали его, вылепливали из него русских. Особенно хорошо это получалось с молодёжью, имевшей в моём царстве просто невероятные перспективы, а уж дети, которые проходили через систему нашего образования, действительно, в данный момент самого передового в мире, выпускались из корпусов совершенно преданными России. Мы всемерно подстёгивали процессы такого народного объединения, ибо уже вскоре распространение империи, подобное нынешнему, станет положительно невозможным — и так слишком уж широко простиралось наше государство, значительно выйдя за пределы, которые я представлял в своей голове.

Уже скоро наступит время, когда под воздействием общественно-экономических процессов начнут складываться нации, сначала в Европе и Америке, затем по всему остальному миру. Если ничего не делать, то нас просто разорвёт на части национальными волнениями, слишком уж много разных языков и религий было на наших землях — от ирландцев-католиков до сингалов-индуистов[10]. Мы аккуратно перемешивали все народы, приводя их к единому, русскому, знаменателю.

Да, процесс был медленный, но уже даже сам Наполеон в частных разговорах называл себя русским, пусть пока только генералом. По рождению итальянец, точнее сказать корсиканец, он тем не менее воспитывался во Франции и принял французскую культуру со всей горячностью своей южной души, а теперь, генерала так же захватывала уже русская цивилизация. Мои агенты не видели вокруг него французов, он поддерживал дружеские отношения с русскими, с сербами, с немцами, но вот тяги к своим бывшим соотечественникам Бонапарт, очевидно, не испытывал.

Популярный военачальник, он довольно быстро становился русским, и так можно было говорить о большинстве бывших иностранцев, приезжающих в Россию, даже из числа образованного населения, а уж что говорить о крестьянах, которые просто молча растворялись среди народной массы, забывая обо всех проблемах, преследовавших их на былой Родине.

Поток иностранцев, желающих перейти в русское подданство, только рос, чему немало способствовали непрекращающиеся войны в Европе и Азии. Наши войска уже серьёзно были разбавлены иноземцами, желавшими служить в растущей армии-победительнице, где можно было сделать отличную карьеру. На сей раз массовой отставки в армии и флоте не было — не на фоне больших войн вокруг нас такие дела затевать. Хотя, конечно, без обычного увольнения из армии не обошлось — солдаты и офицеры, да и не только они, должны были видеть очевидную перспективу и в мирной жизни, да и ожидали все ставшего уже традиционным послевоенного награждения деньгами и землями. К тому же без такой дисциплинированной и активной основы нового населения осваивать просторы дальневосточных и американских земель было бы весьма сложно.

Напротив, армия и флот продолжали расти, хотя темпы увеличения численности и технического оснащения серьёзно снизились — экономика не давала нам забывать о себе. Я посчитал возможным нарастить в войсках долю иностранцев — слишком уж много бывших военных искали себе места в новом мире, и дарить их возможному противнику было опасным. Да и приём на службу немцев, французов, поляков, славян, турок и тому подобных снижал количество рекрутов, забираемых с русских земель, что позволяло увеличивать число переселенцев и промышленных рабочих из коренных жителей нашего царства, да и иностранный опыт в армии и флоте никогда не был лишним.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Нет, Вы меня не убедите, генерал! Мы, пруссаки — природные воины! Если бы Ваш Вейсман не перехитрил нас и не расстрелял у Нотеця нашу армию из пушек, то мы бы ударили в штыки и тогда… — заместитель командира инженерного батальона капитан фон Бойнен с таким азартом размахивал руками, что сбил со стола бутылку с лёгким дунайским рислингом, чем вызвал дружный хохот других офицеров.

— Хотите сказать, Герман, что ваши молодцы смогли бы победить моих «усачей»? — гренадерский полковник Пётр Багратион[11] с насмешкой округлил глаза.

— Ха! Да добрая половина Ваших гренадер сейчас уже из нас, из бранденбуржцев! — Фон Бойнен не успокаивался.

— Ну, положим, из нынешнего Бранденбурга, дай Бог, один из десяти! — засмеялся Багратион, — Из Восточной Пруссии, самое большое столько же!

— А поляки, силезцы, мекленбуржцы…

— Ну, Герман, душа моя, что это Вы их к своим-то причисляете? Ещё скажите, что голштинцы или саксонцы тоже из ваших будут! — вместе с полковником хохотали уже почти все офицеры, включая командира дивизии генерала Бонапарта.

Фон Бойнен, на секунду смутился, но снова с жаром начал рассуждать про стойкость пруссаков в схватке.

— Горячий петушок! — генерал Бонапарт успокаивающе обратился к молодому капитану, — Вы, кажется, позабыли бой при Тучне, когда пруссаки не смогли победить русских в рукопашной схватке.

— Так Карпухин поставил выше на холме почти батальон егерей, те выбили прусских офицеров! Да и с тыла ударило впятеро больше солдат, чем мы имели в схватке…

— То есть, выходит, что для честного сражения армиям требуется выставить на поле боя по одному своему представителю? Пусть дерутся и определяют победителя? — генерал покачал головой.

— Ага! И причём голые и без оружия! — захохотал Багратион, — Божий суд[12]!

— Вы, капитан фон Бойнен, всегда казались мне разумным человеком, жаль только, что Вы не прошли через русские корпуса — там отлично умеют доносить до юношей военные истины. — насмешливо смотрел на подчинённого Бонапарт, — Друг мой, талант полководца состоит именно в том, чтобы организовать сражение так, дабы не просто победить, а победить самой малой ценой, желательно вообще без потерь. Наиболее глупая победа — подобная триумфу царя Эпира[13] Пирра[14] при Аускуле[15], когда он смог одолеть римлян ценой потери своей армии. Через некоторое время римляне вернулись, и про Эпир уже больше никто не слышал. Думаете, проданным в рабство эпириотам было легче оттого, что их солдаты доблестно сражались на поле битвы? Армия обязана после победы остаться боеспособной, а лучше даже вообще обойтись без потерь.

— Но как же честь солдата… — попытался было что-то возразить фон Бойен.

— Честь солдата как раз и состоит в том, чтобы вернуться домой победителем. А вот заслугой полководца собственно и будет сохранения жизни этого самого солдата. Храбрость, стойкость, жертвенность — без этого нет воина, но вот военачальник должен думать именно о том, чтобы победить, потеряв как можно меньше своих бойцов.

— Но всё же…

— Герман Леопольдович, вот неужели Вы серьёзно считаете, что те же кирасы и каски гренадер снижают их доблесть? Нет? Или, может быть, личное умение солдата сражаться лишает его заслуг на поле боя? Так чем же тогда хуже наши пушки и ружья? — генерал приобнял молодого офицера, и тот успокоился и вернулся к пирушке.

Вечером, уже приехав к себе в дом, Бонапарт написал письмо Суворову, в котором указывал, что в армию поступило множество иностранцев, не обученных в русской традиции и имеющих представления о войне отличные от принятых здесь. Если, с солдатами проблема не очень велика — их достаточно успешно готовят в полках наравне с новобранцами, то с офицерами всё значительно хуже, а таковых в армии сейчас не менее чем каждый десятый, и их количество растёт. Для исправления ситуации генерал предлагал провести переобучение принимаемых офицеров при дивизиях, для чего желал создать соответствующие школы.

Ответ пришёл быстро. Генералиссимус выражал своё удовольствие тем, что генерал-майор заметил проблему и предложил метод решения, однако, эта сложность уже была оценена командованием, и офицерские школы готовились к открытию при учебных корпусах, которые имели достаточно опытных преподавателей. Уже по осени предполагалось начать отзывать офицеров из частей сроком на один год. Более того, такие школы полагалось целесообразным сделать постоянными — для непрерывной работы по разъяснению новых методов веде́ния подготовки и боевых действий, ибо военное дело на месте не стоит.

[1] Хатисука — влиятельный японский самурайский род.

[2] Дофеи (авт.) от даофей — вор (кит.)

[3] Анда — брат на крови (побратим) у монголов. Связанные священной клятвой побратимы считались больше чем родственниками, практически одним целым.

[4] Онон — священная для монголов река в современной Монголии и Забайкальском крае России, правый приток Шилки.

[5] Керулен — священная для монголов и маньчжуров река в современных Монголии и Китае, основная питающая река озера Далайнор.

[6] Щёлок — водный настой поташа (карбонат калия) или соды (карбонат натрия) до XX века один из важнейших химических реактивов и удобрений, первоначально изготавливался из древесной золы.

[7] Процесс Леблана — технология изготовления карбоната натрия из морской соли (хлорида натрия), изобретённый в 1791 году французским химиком Николя Лебланом, сделавшая щёлок дешёвым и доступным сырьём. Открытие этой технологии стало одной из основ Промышленной революции в Европе.

[8] Светильный газ — смесь водорода и метана, получаемая при нагревании каменного угля или нефти. Один из видов топлива. Применялся для освещения до начала 30-х годов XX в., когда его полностью заменило электричество.

[9] Каде де Во Антуан Алексис (1743–1828) — известный французский аптекарь, химик и агроном.

[10] Сингалы — индоарийский народ, основное население Шри-Ланки.

[11] Багратион Пётр Иванович (1765–1812) — знаменитый русский полководец, генерал от инфантерии.

[12] Божий суд — средневековый способ определения правого в судебном процессе, путём испытания представителей сторон. Один из самых известных методов — судебный поединок, победитель которого объявлялся и выигравшим спор.

[13] Эпир — государство, существовавшее в V–II вв. до н.э. на территории Балканского полуострова.

[14] Пирр (319−272 до н.э.) — царь Эпира и Македонии, один из сильнейших противников Древнего Рима.

[15] Аускул (совр. Асколи-Сатриано) — город на юго-востоке Италии. Здесь армия царя Пирра, состоящая из греков и италийцев победила римскую армию консула Публия Деция Муса. При этом в армии Пирра погибли почти все офицеры и ветераны. Отсюда пошло выражение «Пиррова победа».