Успеть на войну

16

Мы с Сеней решили не откладывать это дело в долгий ящик, а совместить два мероприятия в одно — его день рождения и мою премию. А отметить это, в каком-нибудь ресторане, находящимся подальше от центра города и комендатуры. Гостей много приглашать мы не собирались. С моей стороны — ребята из ансамбля, с его — тоже самое, плюс девушки. До сих пор понять не могу, как они его делят между собой? Самое интересное, к нему хорошо относятся все девчонки, и те, с которыми он встречался, и те, с которыми встречается, и даже те, на которых он глаз положил. По моим наблюдениям за Сеню все они готовы любого порвать, как Тузик грелку. Мероприятие наметили на субботу. Предупредили всех своих приглашенных, чтобы пошли в цивильном. А то заявятся в форме, выпьют, погуляют, выйдут из ресторана, а тут патруль и все неприятности им, мол, позорят своим пьяным видом нашу Красную армию и нам, почему допустили. Начиналось все просто замечательно. Для нас в ресторане сдвинули несколько столов, заставили их всякой вкусной вкуснятиной, плюс к этому хорошие вино, шампанское, водка, коньяк. А когда основная масса гостей собралась, в зал вынесли основное блюдо, трёх молочных поросят, приготовленных в каком-то умопомрачительно пахнущем соусе, обложенных фруктами и зеленью. Одним словом, праздник начался. На небольшой сцене ресторана играл оркестрик, и немного вульгарно одетая, на мой взгляд, певичка бальзаковского возраста исполняла какой-то романс. Потом пошли поздравления, тосты. Поздравляли Сеню, меня, хотя Сеню больше. И все девушки поздравлявшие Сеню обязательно его целовали. Ох и везёт же этому Винни-Пуху. Я сначала старался сильно не налегать на спиртное, но у меня не получилось. И как тут получится, если пить приходилось, и за здоровье Сени, и за свое, а наливали все время разное. Хотя я начинал с вина, но после каждого тоста у меня в рюмке оказывался или коньяк или водка. Вот прозвучал очередной тост, и я почувствовал в своем бокале вкус шампанского. Тогда я понял, что праздник будет веселым.

В самый разгар веселья мы решили поздравить Сеню песней, которую мы готовили втайне от него. Я подошел к сцене, обратился к музыкантам с просьбой дать нам сыграть для именинника. Договорившись, махнул ребятам рукой, мы быстро разобрали инструменты, я попросил минутку внимания и объявил песню.

— Сеня, мы приготовили для тебя еще один подарок и этот подарок песня. Песня называется Наш Сеня бабник, — после моих слов он заерзал, с тревогой оглядывая зал ресторана. В самый разгар пения в зал вошли темные личности, не в смысле черные как негры, а в смысле местный криминалитет, количестве 6 человек. Типичная шпана, наглая, развязанная, шумная, устроившаяся за соседним столиком, пришедшая отмечать какой-то свой праздник. И пока мы пели они подошли к нашему столику и попытались пригласить на танец наших девушек. Нашлись три дурочки, которые пошли с ними танцевать. Не, ну, что за народ, они, что не понимают с кем пошли, и во, что это может, выльется для них и для нас. Но как не странно, после песни этих дурочек привели на место и вежливо раскланявшись удалились к себе. Ну и мы уже спокойно вернулись за стол и продолжили наш банкет. Я уже не помню, что мне наливали, меня уже немного повело, а тут подошёл руководитель оркестра и попросил разрешения на исполнение нашей песни, очень уж она им понравилась. Необычная, весёлая и хулиганистая в меру, они просили её ещё раз исполнить, да и Сеньке она тоже понравилась. А что, нам не жалко. Мы опять поднялись на сцену и ещё раз её исполнили. Потом меня понесло, я спел дюновскую песню — если б море было пивом, — ребята мне немножко подыграли, получилось очень здорово, все хлопали, всем было весело. Но опять, эти три Сениных дуры, снова пошли танцевать с криминалитетом и после окончания песни, эти романтики с большой дороги, уже хорошо подогретые спиртным, не захотели их отпускать, а потянули к себе за столик. Те видимо начали понимать, куда вляпались, стали сопротивляться вначале тихо, старались отпихнуть ухажеров, а когда те взялись за них серьёзно, тогда они наконец-то стали звать на помощь. Мы в это время Сене вручали еще один коллективный подарок — семиструнную гитару, тогда мы и услышали призыв о помощи. Пара блатных грубо тянула двух наших девушек к себе за столик, остальные уроды, сидя за этим самым столиком, пьяные ржали, и с комментариями тыкали в них пальцами.

Ой, как голова болит. Это что ж вчера, было, не помню. Аа-а вспоминается, день рождения Сени и моя премия. И зачем я так напился, что даже не могу глаза открыть — помогая себе непослушными руками разлепить глаза, я обнаружил, что моё лицо несимметрично, особенно левая сторона, на ощупь выглядит больше и болит сильнее. Ба, да я наверное в драке поучаствовал. Открыв наконец глаза, вернее правый, левый так и не открылся, я наконец смог осмотреться. То, что я увидел, оптимизма мне не добавило. Вокруг были до боли знакомые стены и потолок, а запах, запах был камерный. Я, что снова в НКВД? А нет, камера то небольшая и ребята мои вон лежат на нарах в костюмах, гитара стоит прислонённая к стене. О, а эти вроде бы те самые урки (урка — вор налетчик), с которыми я наверное подрался, ну точно, они. Хотя я и не помню кто кого победил, но если они с нами в одной камере, значит мы в милиции, в так называемой, предвариловке. Интересно, почему я лежу на блатном месте возле окна на нижней нарке. Здесь по идее должен спать криминальный авторитет, так называемый, вор в законе, хотя нет это название появится после войны, они сейчас, по моему, себя называют Иванами или паханами, Я приподнялся на наре пытаясь обозреть всю камеру, когда услышал сиплый голос.

— Хомяк, Артист, проснулся, иди, дай человеку воды, видишь ему хреново.

Кто-то встал с соседних нар, пришёлся к двери, возле которой стояло на табурете помятое, но надраенное до блеска железное ведро, накрытое сверху деревянной крышкой, набрал в стоящую на крышке такую же мятую кружку воды и направился в мою сторону.

— На, Артист, выпей тебе полегчает. На, пей.

Этот подошедший тип сунул кружку с водой прямо мне в руки, и остался стоять рядом, дожидаясь, когда я напьюсь этой, теплой, немного затхлой воды, чтобы забрать кружку. На его скулах было два кровоподтека, фиолетовое опухшее ухо и, почему-то, отвисшие шеки.

— Эх, хорошо то, как стало, спасибо парень, как зовут тебя — я протянул ему пустую кружку, смотря в его почему-то растерянные глаза.

— Хомяк, — тихо произнёс он, забирая у меня кружку.

— Подожди, как Хомяк? — ошарашено спросил я.

— Как-как, быстрый! — Со злостью ответил он мне.

— Не понял, быстрый Хомяк, это, что фамилия у тебя такая?

В углу громко заржали, и голос оттуда же произнёс.

— Ага, фамилия у него теперь такая, ты же сам его вчера, перекрестил (перекрестить — поменять кличку, статус, воровскую профессию). Был он сявкой (сявка — вор карманник низкой квалификации) по кличке, Быстрый, а стал, быстрым Хомяком, и снова заржал.

АХРИНЕТЬ. Это что же я вчера учудил? Нужно кого-нибудь из ребят разбудить, да хорошенько поспрашивать, может мне уже пора сухари сушить?

Опустив ноги и удобно сев на нарку, я стал осматривать одним глазом — ну прям как Кутузов на Бородино — контингент, находящийся в камере. Заметил Сеню, который лежал надомной на верхней нарке, лицом к проходу. Лицо было чисто, синяков, опухоли на лице не было, повезло Вини-Пуху.

— Сень слышишь, вставай. Давай, я тебе говорю, вставай, — потолкав его немножко и не добившись результата, окинул камеру на предмет кто еще из наших не спит. Ага, вот сидит, прислонившись к стене, наш гитарист Иван Гога, и с интересом наблюдает за моими потугами, разбудить Сеню. Перебравшись нетвердой походкой к нему под стеночку и плюхнувшись рядышком, сразу решил поставить все точки над и.

— Привет Вань, что вчера было? Расскажи, а то я сейчас как склеротик ничего не помню, — с мольбою обратился я к нему.

— А, что ты последнее запомнил? — с сочувствием посмотрел он на меня.

— Ну-у, помню как поздравляли, затем вот эти вот-кивнул я головой в сторону будущих лесорубов крайнего севера, — стали цепляться к нашим девчонкам, и все, очнулся уже здесь.

Пока я говорил, Иван кивал головой, как бы соглашаясь совсем сказанным, затем хмыкнул, глянул на меня весело, и сказал.

— Ну, тогда слушай, что было дальше, вообще-то ты поступил как настоящий ХЕРОЙ, девчонок то ты отбил, но вот зачем нужно было обзывать этих — он указал глазами на блатных — они же извинятся, начали.

От его слов меня бросило в жар, выходит все сюда попали из-за моего длинного языка. Вытерев тыльной стороной ладони мокрый лоб, я с робостью спросил.

— А сильно я их обзывал?

— Та нет, сперва не сильно, вот этого — он ткнул пальцем в парня с обвислыми щекам дававшего мне воды — ты обозвал хомяком и фраером ушастым, он возмутился и сказал что, Быстрого, ещё некто безнаказанно не оскорблял, мол обзовись кто ты есть.

— А я?

— А ты сказал, что тебе до лампочки всякие, быстрые хомяки, и если этот, быстрый хомяк, ещё раз полезет к нашим девчатам то он ему пасть порвет, моргала выколет, и, что он после этого всю жизнь на лекарства работать будет. Его товарищи после твоих слов стали над ним смеяться и обзывать, быстрым хомяком.

Ну не фига как я разошелся. Не-ет надо бросать пить, так спьяну можно договорится до расстрельной статьи. Страшно становится, но нужно, же узнать где морду мне разбили, хотя и так ясно.

— Вань, а дальше что?

— Дальше, дальше он тебе в глаз дал.

— А я?

— А ты ему в ухо.

— Ваня, дорогой, ну не тяги ты кота за хвост, говори уже, что дальше было.

— А, что говорить то, тут все вскочили, и наши и ихние, тебе опять в глаз дали, ты упал, ну, а все остальные кинулись в драку, а когда пришла милиция, все уже лежали, кроме Семёна.

— Да-а уж, а девчонки наши где, тоже где-то здесь?

— Не-е девчонок, ещё до прихода милиции, мы успели, отправили по домам.

— Ваня, а больше я не чудил?

— Как это не чудил, а кто здесь в милиции концерт устроил? — весело усмехнулся он.

Я схватился руками за свою больную голову, не фига себе премию обмыл. Мало того, что с бандюками подрался так ещё и в милиции отличился.

— Вань, а Вань, а какой я концерт здесь устроил, — с тоской в голосе и предчувствием бесплатной поездки к северным оленям спросил я.

— Как какой, музыкальный! И песни исполнял такие интересные, я таких и не слышал никогда.

Шансон вроде бы ты сказал, они называются, или блатняк, я тут немного не понял.

— Песни?

— Ну да, как только нас закрыли здесь, вон тот, — он показал на лежащего к нам спиной худощавого парня — стал тихо напевать какую-то грустную песню о судьбе арестантов. Ты немного послушал, а затем встал и говоришь, мол, что за туфту тут поют, спели бы какой-нибудь блатняк или шансон, а то своим воем позорят честных ЗК. А их главный тебе и говорит, мол, что ты понимаешь в арестантских песнях если на киче ни разу не сидел.

Я вытер рукавом пот, снова обильно выступивший у меня на лбу. Пора бросать пить, водка это зло и проблемы, о которых узнаешь только на следующий день.

— А дальше?

— А дальше ты подскочил к их главному и давай кричать, мол, кто, я не сидел, — это я не понимаю, да если бы у тебя была гитара или аккордеон, то ты бы показал им, как и, что надо петь и за свои слова ты отвечаешь. Их главный и спрашивает, мол, все слышали, что ты сказал, и готов за свои слова ответ держать готов перед обществом. Потом он подошёл к двери, постучал, поговорил о чем-то с пришедшим на стук милиционером тот ушёл и через несколько минут принёс гитару, что мы подарили Сене. Пока он ходил, ты заснул, мы еле тебя разбудили. Эти уже хотели тебя на какую-то правилку (правилка — воровской суд — устаревшее) поставить. Ну тут мы тебя наконец растолкали, пытались дать тебе гитару, а тебя разморило, ты даже мама сказать не мог внятно, нес какой-то бред.

— Какой бред?

— Да чепуху разную, я уже почти и не помню. — Он немного задумался. — Ну называл себя попаданцем — это понятно, ты постоянно в какие-то истории попадаешь, потом хотел перепить какого-то Высотского, — (вероятно я говорил перепеть, но мой пьяный язык выговорить смог только, перепить) — построить зачем-то лесопилку, присобачить куда-то командирскую башенку, в общем сам видишь, бред. (Каждый уважающий себя попаданец в зависимости от времени и места пытается внедрить прогресс в тот временной промежуток где он в данный момент находится, например, строит лесопилки в 8–9 веке, в 20 ставит командирскую башенку на Т-34, или придумывает промежуточный патрон и т. д. и т. п.) Спасибо Сене, он объяснил, что все очень серьёзно и если ты не начнешь петь, то тебя зарежут. Не сейчас конечно, а через день, через месяц, через год. И тебе не спрятаться, тебя будут искать как человека обманувшего воров. Так вот, Сеня тебя обливал водой, тер тебе уши, хлопал по щекам, пока ты не пришёл в себя, понял, что от тебя хотят и начал играть. Пел ты конечно паршиво, многие слова просто глотал или не мог выговорить, ну и бренчал так же как и пел. Первые две песни мы так и не поняли о чем они были, но вот третью, Заповедь, ты спел шикарно. Особенно всем понравился припев:

— Подпевали тебе все, даже за дверью — он кивнул в сторону закрытой двери и ненадолго замолк.

— Вань, ну не тяни, я тебя умоляю.

— Да не тяну я не тяну, я вспоминаю, что тебе сказал их главарь после следующей песни, как она там… Гоп-Стоп, по-моему — и он тихо мне напел Розенбаумовский шлягер 80-х.

Он замолчал, потом зыркнув на меня продолжил.

— Вот скажи мне Коля, как ты, политрук, представитель партии и комсомола, воспитатель так сказать душ советской молодёжи, исполнитель и сочинитель замечательных песен, мог опуститься до прославления воров и воровской романтики?

Говоря это, он привстал на колени и повернулся ко мне лицом.

— Ты знаешь, как мне хочется луснуть тебе по физиономии? Но бить тебя я не буду, не потому что боюсь ответственности, я знаю, ты не сдашь меня особисту, а потому что ребята наши простили тебя дурака. Помимо этого непотребства, которое ты здесь исполнял, у тебя всё же есть талант, а таланту прощается многое, — он сделал паузу — многое, но не все.

Он опять уселся, рядышком двинув слегка локтем мне под ребра.

— В общем, Коля, как говорят у нас не журись, они, — кивок в сторону криминалитета — приняли тебя за своего, и это они ещё не знают, что ты красный командир, политрук и ещё партийный.

При этих словах Иван тихо заржал, прикрывая рот ладонью, что бы ни разбудить сокамерников. Смотря на давящего смехом Ивана, я сам стал тихонечко хихикать, представив себя на месте криминального авторитета, с партийным стажем и на должности политработника. Так мы и ржали минут пять, пока кто-то не шикнул на нас. А ещё через пять минут в дверях заскрежетал ключ и милиционер увел с собой Сеню, а потом вызвали меня.

— Как же так? Два красных командира, да ещё и с подчинёнными, устроили с посетителями пьяную драку в ресторане. Разбили посуду, разломали мебель, напугали персонал. Не стыдно?

Седой майор в синей милицейской форме, вот уже минут двадцать капал нам на мозги, изгаляясь в своём красноречии, меряя шагами свой кабинет и помахивая перед нашими носами нашими командирскими удостоверениями. В кабинет к нему мы попали после того, как показали дежурному свои командирские книжки, нас сразу же отправили к вышестоящему милицейскому начальству. В кабинете находилось хмурое начальство сидевшее за массивным столом в звании майора милиции рассматривающее наши документы под веселую музыку звучавшую из большой чёрной тарелки репродуктора висевшей в углу возле окна.

— Ну, здравствуйте, краса и гордость Рабоче Крестьянской Красной Армии, — с лёгкой издевкой поздоровался майор. Глянув на мой заплывший глаз и порванную одежду, тихо хмыкнув, он продолжил. — А вы, наверное, политрук Чуйко, — и не дождавшись моего ответа продолжил — и это вас должны бояться все империалистические армии? Позор! Своим жалким видом вы напугаете разве, что законченного алкоголика, и возможно смотря на вас, он испугается и бросит пить.

Милиционер встал, вышел из-за стола, обошёл нас вокруг, рассматривая с не поддельным интересом, как рассматривают покупатели на базаре заинтересовавший, но им ненужный товар.

А потом он продолжил объяснять нам "как космические корабли бороздят большой театр" и так ещё минут двадцать. Самое интересное, чем больше он говорил, тем больше у него улучшалось настроение, тем больше он улыбался и смотрел на нас уже не так грозно. Под конец он заявил, что не будет передавать нас комендантскому патрулю, так как свидетели заявили, что драку начали не мы, что претензий ресторан к нам не имеет, и он отпустил бы нас, но ему хочется посмотреть на наше начальство, которое воспитало таких героев и передать нас им из в рук в руки вместе с подчиненными. Тут вдруг он замолчал и прислушался к тому, что говорил диктор по репродуктору, а говорил он, что по многочисленным просьбам сейчас мы услышим ансамбль Молодая гвардия, под чутким руководством автора музыки и текста, а также исполнителя замечательного меня Николая Чуйко. Майор раскрыл одно удостоверение, моё, вчитался, посмотрел на меня, опять на удостоверение, вновь на меня, глаза его при этом стали раскрываться по мере понимания кто передним стоит все шире и шире.

— Это вы? — Махнул он рукой с зажатым удостоверением в сторону репродуктора.

— Мы! — а, что тут ещё скажешь.

— Аа-а? — вопросительного посмотрел на Сеню.

— Чтец и декламатор.

— Аа-а? — кивок в сторону дверей.

— Там, остальной коллектив.

Он смотрел на нас и на лице у него расплывалась шикарная улыбка.

— Голуби вы мои, … что же вы стоите, — он развел руки как бы пытаясь нас обнять, — садитесь, ой извините, присаживайтесь, насидеться вы уже успели. — Майор сунул наши удостоверения себе в нагрудной карман и аккуратненько стал подталкивать нас к стене, вдоль которой стояли несколько стульев. И пока толкал нас к стульям, стал само радушие.

— Ну как вам у нас… Ах да, о чем это я, чаю хотите? — И не дожидаясь нашего ответа, подбежал к дверям, открыл, и куда-то в коридор крикнул. — Дежурный, три чая мне в кабинет и закуски.

Мы с Сеней переглянулись, и Сеня мне тихонечко сказал. — Я водку пить, не буду.

А майор, вот, что значит опыт плюс выслуга, плюс хороший слух.

— Какая водка. Какая водка, только коньяк! У меня сидят ТАКИЕ люди, а я вам буду водку предлагать, да со мной после этого последний сявка перестанет сотрудничать.

Он закрыл двери и быстро-быстро подошёл к своему столу, схватил трубку телефона и весело поглядывая на нас, стал накручивать диск.

— Алло, Пал Палыч — это вас Стрельников беспокоит, вы не представляете, кто сейчас находится у меня в кабинете… Нет — это не Васька Штырь… и не Мишка Кольцо, ну дай же сказать — это Молодая Гвардия… как какая, ты радио слушаешь… и кто поет… не знаешь? Это они и поют… да… нет… я не знаю откуда они узнали, но сегодня они выступят на нашем концерте… сами пришли… хорошо, я понял, до свидания.

Он положил трубку и повернулся к нам.

— Ребята, сегодня наших нескольких сотрудников будут награждать за обезвреживание банды преступников терроризировавших пригород и окрестности, а потом будет небольшой концерт в их нею честь. Ну как концерт, наши же сотрудники, кто умеет, выступят на этом концерте, споют и спляшут. Поэтому у вас есть уникальная возможность поучаствовать в этом концерте. — Он, прищурившись и слегка улыбаясь, посмотрел мне в глаза. — Или вызвать комендантский патруль? Вам решать.

Сеня посмотрел на меня, я на него.

— Мы, согласны. — сказал я.

— Только мы одеты не по форме, и инструментов у нас с собой нет, и вон у Коли с лицом большая проблема, как ему с таким фингалом на сцене?

— Ну, с формой проблем нет, есть у нас несколько комплектов красноармейских. В логове банды, которую наши сотрудники уничтожили, было несколько тюков с этой формой. Где-то в начале весны они захватили интендантскую машину с продуктами и с формой возвращавшуюся со склада. Вся эта форма сейчас находится на нашем складе, и я думаю если вы временно воспользуетесь несколькими комплектами, то ничего страшного не случится. А вот насчёт лица… хотя… — майор задумчиво посмотрел на потолок — у нас там гример есть, наверное, он вам поможет, я так думаю. Да, и ещё, чуть не забыл, хотелось бы послушать песни о милиции, и, если можно, исполните, пожалуйста, какую-нибудь песню о беспризорниках.

— О ком? — От удивления у меня, по-моему, заплывший глаз открылся.

— О беспризорниках. Там среди награждаемых, будут два моих хороших товарища. Когда-то они были беспризорниками, потом попали в детский дом имени Дзержинского на перевоспитание, а когда выучились, выросли, по комсомольской путёвке были направлены работать в органы правопорядка. И это благодаря им банда была уничтожена.

— Товарищ майор, так ведь нет у нас такой песни, скажи Коля… или я чего-то не знаю?

Сеня так выразительно глянул мне в лицо…

— Ну-у не знаю, — затянул я — есть одна песня, только ребята её не знают, разве, что я один её исполню.

— Вот и договорились, вот и хорошо. — Майор энергично потер ладони. — А теперь давайте обговорим, что вы будете у нас петь… — и жестом пригласил нас за стол.

Концерт удался. Нет, конечно, были нюансы, особенно когда я вышел на сцену, в равной на груди тельняшке, коротких потрепанных штанах и клетчаткой кепке, с опухшим и белым от грима лицом, но, загорелыми ушами, шеей и кистями рук, а заплывший глаз подсказали этим сидящим в зале парням, умеющим логически мыслить от чего я похож на клоуна. Одним словом ржали они минут пять, вот пока мы выходили на сцену они и ржали как жеребцы, вгоняя меня в краску, хоть это и не видно под белилами, но от ушей, я это чувствовал, можно было, наверное, прикуривать.

Вообще нас привезли в этот зал часа за четыре до начала концерта. Переодели, даже дали съесть по бутерброду и выпить стакан теплого чая, принесенного из местного буфета, а потом начался аврал. Кто-то узнал, что мы те самые, которые выступают по радио и началось паломничество. У меня сложилась впечатление, что к нам в гримерку не заглянул только ленивый. Все, абсолютно все, заглядывали к нам, только по делу, и на секундочку. Веник приходили просить три раза, забытую расческу искали два раза, но коллективно, по трое человек, а так же сумочку, платок, туфли и платье. Затем ребята ушли на сцену подбирать инструмент и репетировать, а я остался с девчушкой, которая взялась меня загримировать. Минут пять она ходила вокруг меня, охая и ахая, а потом спросила таким жалостливым голосом.

— Скажите, вы мужественный человек?

О, как, что-то меня настораживает такой провокационный вопрос.

— Как вам сказать эээ…

— Мила.

— Очень приятно познакомиться, Николай, можно просто Коля. Так вот Мила, я не знаю, как ответить на ваш вопрос. А к чему вы спросили?

Она потупила глазки, и перебирая пальчиками какие-то оборочки на платье, шмыгнула носом, и тихо на грани слышимости сказала.

— Я не знаю, как исправить ваше лицо. Нашим мальчикам я иногда гримировала синяки, но они не были такими… — последние слова я почти прочитал по губам.

— Такими большими, вы хотели сказать? Так это же хорошо — бодро и весело сказал я, хотя у самого сердце екнуло от предчувствия безысходности. — Вот на мне и потренируетесь прятать такие синяки.

Одним словом она меня намазала какой-то мазью, посыпала пудрой и что-то там ещё кисточкой подкрасила возле глаз. Когда я, наконец, увидел себя в зеркале то чуть не упал со стула. Вот это да! На меня смотрел вампир с тоской в глазах, белым лицом, подбитым глазом и опухшими губами, которые по идеи скрывали клыки. Вызывающий не ужас, летящий на крыльях ночи, а жалость и сострадание.

— Ну как? — спросила меня Мила, нервно кусая ногти на правой руке, а в левой сжимая кисточку, так, что побелели пальцы, стиснутые в кулак.

— Просто нет слов, одни запятые. — Девчонка от моих слов сразу зашмыгала носом, лицо ее морщилось, и я понял, сейчас прольется водопад слез. — Эй, а ну прекратить разводить здесь сырость, ты сделала все как надо.

— Правда?

— Правда, правда. — И тут мне пришла в голову идея. Слушай, Мила, а есть у вас здесь костюмерная.

— Есть, только там костюмов очень мало, в основном здесь пьесы ставили о крестьянском быте, да революционные, ну и один раз ревизора ставили.

— Вот это то, что мне и нужно, я буду исполнять по просьбе местного начальства две песни о беспризорных, так вот мне нужно всего лишь одеться как беспризорник тогда на моё лицо и внимание не обратят. Правильно, как ты считаешь?

— Ну не знаю, — она скептически оглядела меня — для беспризорника вы Николай слишком взрослый. Я кино смотрела о беспризорных, так там совсем мальчишки.

— Значит, я буду взрослым беспризорником. Вы поищите мне, пожалуйста, какую-нибудь рваную тельняшку, такие же рваные штаны, кепку, и что-нибудь на ноги, желательно разномастное. Хорошо? А мне сейчас нужно на сцене с моими архаровцами успеть немного порепетировать.

С этими словами я поднялся и отправился совершать свой трудовой подвиг.

— Ну, хорош уже ржать, жеребцы прямоходящие, вот уйду я от вас, сами потом выкручивайтесь.

— Э, нет, Коля, ты эту кашу заварил, теперь все вместе расхлебывать будем.

— Сень, ну не могу я с таким лицом объявлять программу — это же не концерт получиться, а клоунада. Вон Ванька Гога пусть объявляет, он репертуар наш хорошо помнит не то, что некоторые. — Я мстительно уставился Семёну в глаза.

— Эй, отцы командиры, — Иван, услышав свою фамилию, материализовался возле меня, — что за злодейство вы придумали для бедного Ивана?

— Понимаешь Ваня, — я ухватился его под руку, чтобы не сбежал, — с таким лицом, как сейчас у меня, выходить на сцену и объявлять программу, я как ты понимаешь, не могу, засмеют. А этот, — кивок в сторону Семена, — "человек с мордой красной" представляешь до того зажрался, что не знает нашего репертуара, он же гад отбарабанит два своих монолога и сразу с девушками знакомится. А, что мы там поем, о чем, ему и дела нет. Представляешь?

Иван понял, что куда-то попал и на рефлексах попытался вырваться. Наивный!

— Вот я и хочу, чтобы ты сегодня поработал конферансье. Ты как согласен?

— Эээй, вы чего это удумали, отцы командиры, мне нельзя, я в основном составе играю.

— Вот-вот, будешь играть и нас заодно объявишь. Выручай, Вань.

— Не, так не пойдёт, — он начал вырываться — во-первых, отпусти мою руку, во-вторых, если вы не много подумаете то поймёте, что конферансье уже есть. — Кивнув в дальний угол сцены, где какой-то мужчина в черном костюме с тетрадью в руках кланялся в сторону пустого зала, затем заглядывал в тетрадку и что-то говорил, жестикулируя рукой. Мы дружно посмотрели на странного мужика, а затем друг на друга.

— Ага, по-моему, он прав, Сень, а?

Тот, смотря на мужчину продолжавшего видимо репетировать, пожал плечами.

— Ну, вроде бы похож, но надо спросить, а вдруг он какой то чтец или ещё кто-нибудь.

— Вот ты и спросишь, если это конферансье, то и договоришься. Стой, Сеня. — Я жестом прервал его попытку заговорить. — Времени спорить нет, договаривайся, список наших песен возьмёшь у ребят, запомни, только первые две песни будут о беспризорниках, а дальше согласно очередности. А мы с Иваном как раз сейчас и пойдём репетировать эти песни. Все, Сеня давай разбегаться.

А дальше был концерт, нет, сначала конечно было чествование и награждение героев, а затем концерт. Я исполнил, как и обещал две песни. Нет, сначала я конечно поздравил награжденных, после того как они перестали смеяться с моего экстравагантного вида, даже сказал небольшую речь, мол песни на сцене о беспризорниках нельзя исполнять в костюме или в форме. Рассказал ещё, что песни, которые сегодня прозвучат, я услышал от одного бывшего беспризорника оставшимся сиротой ещё при царизме во время войны. Меня выслушали, похлопали, и я начал. Начал я с песни из кинофильма, генералы песчаных карьеров, Название я как-то не придумал, поэтому сказал, что песня без названия, ну не буду же я её называть, генералы песчаных карьеров, Могут нежелательные вопросы, а оно мне надо?

Пел я конечно один, без подпевки, без ансамбля, под одну гитару, ужасно плохо. Но как не странно у женщин, находившихся в зале, потекли слезы, которые они украдкой вытирали платочками. Ну, тут моей заслуги нет, сама песня, точнее её слова проникали людям в душу. Потом мне долго хлопали, просили спеть её ещё раз, долго не успокаивались, пока я не напомнил о ещё одной песне. Думаю, и этот хит пойдёт в народ. А что, песня замечательная, заставляет переживать и задуматься о тех, кому нелегко в жизни. Вторая была скорее хулиганской, и больше подходила настоящим беспризорникам и вызвала немного грустные улыбки у некоторых зрителей. Она тоже была без названия, к тому же ещё, из детского кинофильма Кортик.

После этой песни, хлопали мне тоже хорошо, и я, чтобы долго не задерживаться на сцене, пару раз поклонился и сбежал за кулисы. Дальше парни уже будут выступать без меня. А я пойду в гримерку, нужно костюмчик почистить, зашить, а если получится то и погладить, а то форму сдать придется, ее, ведь нам только для выступления дали. Только в гримерке я своего костюма не нашел, а нашел там целого майора милиции Стрельникова. Расхаживающего по гримерке с мрачным видом. Того самого, который нас развел на концерт.

— Проходи политрук, присаживайся, вещи свои не ищи, девчата забрали их в чистку, там и зашьют, и погладят. А мне нужно с тобой поговорить, вернее, задать тебе несколько вопросов. — Как-то довольно сухо сказал майор.

Я, не понимая, что нужно от меня этому, ставшему вдруг не приветливым майору, прошел к ближайшему стулу и приготовился слушать. Вроде все хорошо, концерт идет, договор свой мы выполнили, или он меня опять развести на что-то хочет, потому и хмурый такой. Но первые, же его вопросы меня удивили, вернее даже ошарашили.

— Скажи-ка мне политрук, зачем ты так рвешься на северный полюс? Ты так сильно хочешь увидеть белых медведей? — И он вопросительно уставился на меня.

— Какие медведи, какой полюс, товарищ майор? — Обескуражено ответил я.

— Тот самый полюс, куда ты отправишься лет на двадцать, ухаживать за белыми медведями. — Раздраженно ответил майор. — Ну — ка, рассказывай от какого старого беспризорника, ты слышал эти песни, и без вранья, возможно, я смогу тебе помочь.

— Да, что не так с этими песнями? — Удивился я. — Хорошие песни, людям нравятся, вон даже просили их повторить.

— Песни замечательны, слов нет. Только, как ты там, — он скрестил пальцы на руках, изображая решетку — будешь пояснять такие слова: "Край небоскребов и роскошных вилл", или "Вы поклоняетесь своим богам, И ваши боги все прощают вам". — Где у нас ты видел небоскребы и виллы, да и про богов все не так однозначно.

Вот, что тут скажешь, думать нужно было, прежде чем песни петь, а то распушил хвост, как павлин. А тут люди серьезные сразу суть ухватили, что песни чужие, по крайней мере, одна.

— Товарищ майор, вы моего дела не знаете, так вот, я уже был в подвале у бывшего наркома Ежова, вот в одной из камер, где я дожидался билета на северный полюс, от одного из сокамерников, я и услышал эти песни. Потом его увели, обратно он не вернулся, а меня через какое-то время выпустили, вернув звание и должность.

— Таа-к. — Майор, сцепив руки за спиной, стал быстро ходить по гримерке. — Так эти песни ты слышал от врага народа, а потом еще и исполнил их по моей просьбе.

— Почему сразу от врага, может его тоже выпустили. — Стал хорохориться я.

— Ага, выпустили, мозги ему выпустили. Значит так, политрук, слушай и запоминай, повторятся, не буду. От этого возможно зависит твоя свобода и моя. Песни ты сегодня исполнял впервые? — дождавшись моего кивка, продолжил. — Песни ты услышал в поезде, когда ехал в Ленинград, от соседа по плацкарту или купе, сам выберешь время, когда действительно ехал. Пел их подвыпивший старый, для тебя старый, моряк лет сорока. Он тебе рассказал, что первую песню, он услышал от иностранного моряка, город наш портовый, иностранные моряки есть. Ему ее напели, перевели, и такой ты ее услышал и запомнил. Тебе она понравилась, так как там пелось об угнетенных детях, которых проклятые капиталисты лишили родителей, детства и довели до нищеты и голода. Хорошо запомни это, проработай детали, кто еще был в купе, как выглядел, где сошел с поезда, в чем одет. И не вздумай где-либо сказать, что услышал песни в подвале НКВД, от врага народа. Ты все понял политрук?

— Понял, товарищ майор, спасибо.

— Да не за, что мне спасибо говорить, я больше себя спасаю и свою семью. А ты, будешь бездумно, за всеми, песни петь, быстро сядешь. Сейчас посиди здесь, до конца концерта, подумай, а мне пора, негоже мне долго отсутствовать, не поймут.

И разгладив гимнастерку под ремнем, решительно покинул гримерку.

Вот это я чуть не влип, или влип. Ну почему так то. Вроде одну жизнь прожил, дураком не считали, а сейчас, вон майор, уходя так на меня, глянул… но, никак не назвал. Это наверное, из-за молодого тела, у меня действие опережает мысль, вначале делаю, потом думаю, а должно бы с моим-о опытом, быть, наоборот. А майор прав, нужно обдумать насчет песен, кто, где, когда, а то возьмут, буду иметь бледный вид.

Но все прошло, спокойно, концерт ребята отыграли, отдали форму, получили свою вычищенную, выглаженную одежду, попрощались тепло со всеми и отбыли в расположение своей части. А вот на следующий день…

— Вы понимаете, что вы позор нашей Красной Армии? — Батальонный комиссар Шусть, вот уже полчаса бегал вокруг меня и всяческими словесными извращениями пытался донести мне всю глубину моего морального падения. — Вы еще посмели заявиться на службу в форме командира Красной Армии? Вы лицо свое в зеркале видели, нет? Так сходите, посмотрите, заодно и себя покажете, пусть на вас тоже все посмотрят. Хотя вас, наверное, уже все видели. Трудно не заметить "великого" певца, композитора, поэта, кем вы там еще являетесь, ах да изобретателя, с опухшей, рыхлой мордой лица разнообразных нездоровых оттенков — от подчеркнуто-сизого с одной стороны, до бледно-землистого с другой. Что молчите, отвечайте — это вам зеленый змий такой шикарный бланш поставил, принимая в ряды забулдыг и бухариков, или вы были участником пьяной драки?

— Товарищ…

— Молчите, Чуйко, молчите.

— Но, товарищ батальонный комиссар…

— Что, неужели вы хотите мне рассказать, как не удачно упали и в результате заполучили синяк на пол лица? Так вот мой дорогой, чтобы получился такой синяк, вы должны были упасть не менее пары раз и все левой стороной лица. Про стесанные костяшки правой руки я промолчу, пусть дальше работает ваша фантазия. Одним словом, я жду от вас письменных объяснений, немедленно. Садитесь за стол, бумагу и ручку я вам сейчас дам.

Он достал из лежащей на столе папки пару листов писчей бумаги и бросил на стол передо мной и подвинул чернильницу с ручкой.

— Садись, пиши.

Ну, писать так, писать. Только не объяснительную, кто же сам на себя пишет? А писать я буду рапорт, на перевод в любую воинскую часть. Сам ведь хотел, а тут для них такой шикарный повод избавится от меня. И я решительно сев на стул придвинул к себе бумагу.

Через пару минут, я закончил писать, отложил в сторону ручку и, встав из за стола, с ожиданием посмотрел на батальонного комиссара.

— Что уже написал? Что-то быстро?

Он не спеша подошел к столу и, взяв мой рапорт, начал его читать. Как это ни странно, но не кричать, не ругать меня он не начал, а наоборот, чем дольше он читал, тем больше успокаивался. Затем отложил мой рапорт и моча стал разглядывать меня, немного хмыкая, когда наши глаза встречались. Наконец ему это видимо надоело и он с легкой издевкой спросил.

— Чуйко вы что, правда, считаете себя самым умным?

— О чем это вы товарищ батальонный комиссар?

— Вот об этом самом. — Кивком головы он указал на мой рапорт.

— А, что не так? — Сделав удивленное лицо, спросил я.

— Где объяснительная? Многоликий вы наш.

— Товарищ батальонный комиссар, объяснительная будет только устная, я упал и ударился, писать об этом я не вижу смысла. А, так как вы мне не верите, я написал рапорт о переводе в другую часть, — с трагической ноткой в голосе закончил я.

Батальонный комиссар взял мой рапорт сложил его пополам, подошел ко мне, и глядя мне в глаз медленно порвал его на четыре части.

— Сбежать хочешь, певун ты наш.

— Куда бежать, товарищ батальонный комиссар? — Почти с искренним непониманием спросил я.

— Не смей перебивать старших по званию. — Он потряс кулаком с зажатыми в нем обрывками моего рапорта, у меня перед лицом. — Ты заварил здесь такую кашу своими песнями и плясками, ты устраиваешь концерты, на которые приходят старшие командиры этого города со своими женами. Ты не знаю что, но что-то там изобрел, а нам сюда дополнительно прислали работника НКВД, от которого мы не знаем, что ждать. Теперь пишешь рапорт о переводе в другую часть в надежде улизнуть отсюда, и оставить всех нас расхлебывать все, что ты здесь напридумывал и исполнил. Вот тебе, а не перевод. — И он сунул мне под нос свой кукиш. — Ничего у тебя не выйдет, сам будешь хлебать свою кашу, а не будешь, вылетишь из армии с позором за дискредитацию звания советского политработника. А теперь идите отсюда, не хочу вас видеть.

Молча отдав честь и повернувшись кругом, я вышел из кабинета. Было не много обидно. Меня не так поняли и сделали не правильные выводы, но идти оправдываться я не стал. Подставлять я некого не хотел, но, по словам батальонного комиссара, получалось, что своим уходом я дискредитирую свое нынешнее руководство, которое меня должно было отпустить. Ведь компетентные органы поинтересуются, за что они меня такого хорошего перевели в другую часть, да и коллектив наш песенно-танцевальный, скорее всего без меня быстро распадется. А с кого спросят, с них и спросят, они будут виноваты, и отвечать придется им же. Видимо придется мне остаться. Не получится повоевать, не получится проверить свои новые знания и умения, хотя… Не знаю как на финской, а в Великую Отечественную были же всякие выездные концертные бригады, группы, ансамбли. Может попробовать организовать свою бригаду, когда начнется финская компания, а там как получится, может в войсках останусь, или еще как. Решено, так и сделаю, только нужно все хорошенько обмозговать, чтобы никто от моих действий не пострадал, а потом действовать.