ТОМАС ЛИГОТТИ Странный замысел мастера Риньоло

Томас Лиготти родился в Детройте и в настоящее время продолжает жить в штате Мичиган. Он был продавцом в продовольственном магазине, проводил телефонные опросы, работал в отделе распространения местной газеты и младшим преподавателем в рамках государственной программы трудоустройства, а также редактором в издательстве справочной литературы.

Однако все эти занятия, по-видимому, не оказали никакого влияния на его уникальные причудливые произведения в жанрах фэнтези и хоррор, которые вначале публиковались в различных малотиражных журналах, а затем стали выходить в составе антологий, таких как «Первородное зло» («Prime Evil»), «Лучшее из „Fantasy Tales“» («The Best Horror from Fantasy Tales») и «Истории, которые меня испугали» («Stories That Scared Me») под редакцией Рэмси Кэмпбелла. Критики высоко оценили сборник рассказов Лиготти «Песни мертвого сновидца» («Songs of a Dead Dreamer»).

Довольно сложно охарактеризовать произведение, которое вам предстоит прочесть, поэтому просто позвольте себе проникнуться его атмосферой, оцените богатство прозы Лиготти и почувствуйте медленно подкрадывающийся страх.

Стоял поздний вечер, и Нолон уже довольно долго сидел за маленьким столиком в некоем подобии парка. То был длинный тонкий участок растительности, словно брошенный на землю осколок. С трех сторон его окружали улицы разной ширины, все как одна с выщербленным асфальтом. Каждая разрушалась на свой лад и в собственном неповторимом ритме, подчиняясь незаметным и неумолимым сдвигам спавшей под ними почвы. С дальнего конца парка к Нолону приближалась маленькая фигура в темном пальто. Похоже, вскоре здесь должна была произойти какая-то встреча.

Тут и там стояли другие столы, сейчас незанятые, но большая часть парка пустовала, покрытая мягким, ворсистым дерном. Лунный свет придавал густому переплетению трав сверкающий оттенок голубовато-зеленого цвета, казалось, от стеблей исходят лучи. В редеющих верхушках деревьев виднелись яркие звезды, словно вырезанные из люминесцентной бумаги. Небо вокруг парка рассекала рваная линия высоких крыш, черных и неотличимых друг от друга, похожих на неровные зубья старой пилы.

Нолон положил руки на край маленького круглого столика. Посредине столешницы мерцала свеча в бесформенном пузыре зеленого стекла, и лицо человека омывало тревожное изумрудное сияние. Нолон тоже носил черное пальто, расстегнутое у ворота, под которым виднелся светлый шарф, закутывающий шею до самого подбородка. Не обращая внимания на Гриссала, идущего по парку, он поминутно бросал взгляд вверх, пытаясь разглядеть нечто в освещенном окне здания на противоположной улице. Там через равные промежутки времени то появлялся, то исчезал чей-то силуэт. Над окном виднелся длинный низкий скат крыши, увенчанный щитом — то ли навесом, то ли рекламным плакатом. Текст его был совершенно неразличим. Может, краску смыло ливнем, а может, надпись стерли намеренно… Отчетливо виднелось лишь изображение двух высоких тонких бутылок, чьи изящные горлышки склонялись в разные стороны.

— Вы давно тут сидите? — спросил Гриссал, устроившись на стуле и положив руки на стол.

Нолон спокойно вытащил из глубин пальто часы, посмотрел на них несколько секунд, пару раз постучал по стеклу, потом аккуратно вернул на место.

— Кто-то, наверное, знал, что я хотел повидаться с вами, — продолжил вновь прибывший, — так как у меня есть для вас одна любопытная история.

— Ну, все-таки там кто-то есть. Может, сегодня нам удастся получить небольшую услугу определенного рода, ну вы понимаете?

— Можете пройтись туда и проверить, каковы наши шансы.

— Да мне без разницы, — отмахнулся Гриссал, — у меня все равно есть новости.

— Мы именно поэтому встретились?

Гриссал смутился:

— Без понятия. Насколько мне известно, мы столкнулись совершенно случайно.

— Естественно, — согласился Нолон и еле заметно усмехнулся.

Его собеседник улыбнулся в ответ более радушно.

— Хочу вам сообщить, что я побывал на поле, которое находится за пустыми зданиями на краю города, где все катится в пропасть и идет на все четыре стороны. И там есть болото, отчего земля слегка, не знаю, вязкая, что ли? Деревьев почти нет, все покрыто зарослями камышей. Вы понимаете, о каком месте я говорю?

— Вполне, — ответил Нолон, несколько заскучав или, по крайней мере, притворившись, что ему тоскливо.

— Когда я туда добрался, почти стемнело. Вот-вот должны были показаться звезды. Уверяю вас, у меня и в мыслях не было делать что-либо. Просто решил пройтись по полю, несколько раз повернул, забрался чуть дальше, чем обычно, а потом увидел нечто странное в зарослях камышей, таких больших, гораздо выше меня, с остроконечными метелками наверху. Они были очень прочные, не согнуть, только слегка покачивались на ветру. Возможно, даже трещали, когда я продирался вперед, за это, правда, не поручусь. А потом я наклонился, хотел получше разглядеть то самое, на земле. И говорю вам, мистер Нолон, оно было прямо там. Вырастало из почвы, словно….

— Что было, мистер Гриссал?

Тот опомнился, стал говорить тише, не желая дальше испытывать терпение слушателя, и откинулся на спинку стула:

— Лицо. Прямо там, размером, не знаю, ну где-то с окно или с картину на стене, только оно было прямо на земле, и не прямоугольное, а овальное. Словно кто-то похоронил великана, или нет, вернее, маску великана. Только края ее, я бы сказал, были вплетены прямо в почву. Глаза закрыты, не плотно — оно не казалось мертвым, скорее расслабленным. Его губы, удивительно пухлые, терлись друг о друга. Ровный цвет кожи, пепельно-серый, мягкие щеки. В смысле они выглядели мягкими, я их не касался. Думаю, оно спало.

Нолон слегка сдвинулся на стуле и посмотрел прямо в маленькие глазки Гриссала.

— Пойдите и взгляните сами, — начал настаивать тот. — Луна сегодня достаточно яркая.

— Не в этом проблема. Я с большим желанием пошел бы с вами, не важно, что вы там увидели. Но сейчас у меня другие планы.

— А, другие, — повторил Гриссал так, словно ему открыли некий тщательно скрываемый секрет. — И какие же у вас другие планы, мистер Нолон?

— Давно решенные и неизменные, если вы, конечно, можете представить себе нечто подобное в наше время. Вы слушаете? А то мне показалось, вы носом клюете. Риньоло, художник, и не тот, о котором вы, возможно, подумали, решился на крайне необычный шаг. Спросил меня, не хочу ли я осмотреть его студию. Насколько мне известно, в ней никто никогда не был. И никто не видел того, что он рисует.

— Никто из тех, кого вы знаете, — добавил Гриссал.

— Разумеется. До этой ночи так и было. Но все изменится сегодня, если не придется срочно изменить планы. Коли все пойдет нормально, я стану первым, кто увидит, что стоит за пространными монологами Риньоло. И это должно заслуживать всей суеты. Я мог бы пригласить вас.

Нижняя губа Гриссала чуть оттопырилась, и он ответил:

— Спасибо, мистер Нолон, но это больше по вашей части. Я думал, что, когда расскажу о своем открытии…

— Естественно, ваш случай крайне интересен и необычен, мистер Гриссал. Но мне кажется, он из разновидности тех явлений, что могут и подождать, не так ли? К тому же я не рассказал вам о работах мистера Риньоло.

— Можете рассказать сейчас.

— Пейзажи, мистер Гриссал. Ничего, кроме пейзажей. Другим он не занимается и часто хвастается этим.

— Очень интересно, очень.

— Я подозревал, что вы скажете нечто подобное. Я также думаю, что вы бы заинтересовались еще больше, если бы хоть раз слышали размышления Риньоло о его полотнах. Словно он рисовал их… Впрочем, вы сможете все увидеть и услышать сами. Что скажете? Сначала студия Риньоло, а потом посмотрим, сможете ли вы найти это старое поле снова?

Они решили, что эти занятия именно в такой последовательности будут не самым плохим способом провести вечер.

Поднявшись из-за стола, Нолон бросил последний взгляд на окно в доме на противоположной стороне улицы. Похоже, пока они с Гриссалом беседовали, там погасили свет, а потому оставалось загадкой, стоит ли там сейчас кто-нибудь, наблюдая за ними, или нет. Застегнув длинные пальто до шарфов, обматывающих шеи, двое мужчин в полной тишине прошли через парк, где земля светилась аквамарином под холодными звездами, похожими на мертвые глаза бесчисленных статуй.


— Прошу вас, смотрите под ноги, ступайте аккуратно, — сразу сказал Риньоло, когда посетители вошли в студию. Он слегка запыхался, взбираясь по лестнице, потому хрипел, беспрестанно бормоча себе под нос: — Это место, о, это место…

На полу с трудом можно было отыскать хотя бы клочок свободного пространства, все загромождено, потому предупреждение практически не имело смысла.

— Видите, — продолжил художник, — что здесь, наверху, у меня не комната, а скорее стенной шкаф, который жаждет превратиться в комнату, распухая во все стороны, создавая все эти ниши и альковы, окружающие нас, эту бесформенную галерею укромных уголков. Где-то здесь есть окно, не знаю точно где, под одним из полотен, наверное. Но вы же на картины пришли посмотреть, а не любоваться видами из окна, которое находится черт знает где. Да и глядеть из него не на что.

Затем Риньоло провел посетителей по извилистому лабиринту закоулков, указывая на картины. Некоторые каким-то замысловатым образом крепились к стене, другие холсты в изнеможении прислонялись друг к другу. Привлекая внимание к тому или иному полотну, художник делал шаг в сторону и позволял гостям насладиться работой, стоя в отдалении как вежливый, но несколько заскучавший куратор редко посещаемого музея, жалкая фигура в болтающемся на теле костюме, словно сотканном… из пыли. Увядшее лицо Риньоло создавало впечатление безжизненной маски; кожа имела тот же тусклый цвет, что и одежда, и казалась такой же дряблой и обвисшей; на общем фоне выделялись лишь полные серые губы; волосы пучками пробивались на черепе, походя на вылезшие без спроса сорняки, а глаза состояли как будто из одних белков, они словно закатились куда-то под лоб, стараясь разглядеть, что же там скрыто. Сочетание всех этих черт придавало живописцу вид идиота, пребывающего в экстазе.

Пока Нолон рассматривал пейзажи, Гриссал не мог оторвать взгляда от самого отшельника, хотя и очень старался соблюсти приличия. Но чем больше он пытался не обращать внимания на Риньоло, тем скорее снова принимался всматриваться в обвисшую складками кожу, бледное лицо и непокорные пучки волос. В конце концов Гриссал потянул Нолона за рукав и начал что-то шептать тому на ухо. Компаньон посмотрел на него, словно говоря: «Да, я знаю, но в любом случае постарайтесь вести себя вежливее», после чего снова принялся за изучение великолепных картин Риньоло.

Все они походили друг на друга и носили названия вроде «Сверкающая ночь», «Брак неба и тени», «Звезды, холмы». Обещанный на полотнах пейзаж скорее предполагался, чем показывался. Визуальное эхо неабстрактного мира цеплялось за периферию зрения каким-то эффектом, цветом или формой, но по большей части их можно было описать как чрезвычайно отдаленные от непосредственной реальности. Гриссал, хорошо знакомый с местами, гипотетически изображенными на холстах, мог бы убедительно доказать, что эти скопления разрозненных масс, водовороты искаженного света просто не достигают цели, не создают связи с географическими объектами, вроде бы изображенными художником. Интуиция подсказывала Гриссалу, что, высказав свои замечания, он спровоцирует художника на целый монолог, произнесенный захлебывающимся лихорадочным голосом изумленного сновидца. Так и случилось.

— Думайте о картинах что хотите, мне все равно. Перешептывайтесь, у меня очень плохой слух. Скажите, что мои пейзажи не притягивают взгляд, не заставляют задерживать на себе внимание, а уж тем более изучать их. Тем не менее именно в этом заключается моя цель, и, насколько мне кажется, полотна идеально ей соответствуют, работают на нее малейшими деталями. Я провел немалое количество времени внутри каждого холста и как творец, и как обычный житель, и теперь границы их для меня не существуют, как и… та, другая вещь. Поймите, когда я говорю «житель», то ни в коей мере не подразумеваю, что своими неуклюжими ногами я топтал эти лестницы цвета или что возлагал вот это самое тело на каком-нибудь возвышенном уступе, где воображал себя повелителем всего, что видел. У этих картин нет хозяина, нет пророка, ибо плоть и ее органы не могут там действовать — некуда идти, не на что смотреть обычными глазами, нет мыслей, которые мог бы обдумывать могучий разум. Магистрали, созданные мной, не ведут вас от порога одной скуки до задней двери другой, они не могут разрушиться, ибо по ним нечего перевозить — все путешественники уже там, постоянно пребывают к бесконечным местам неизбывного удивления. Эти города — еще и наша родина, даже самое странное там никогда не станет опасным. Всем этим я подразумеваю следующее: для того чтобы поселиться в моем пейзаже, надо, буквально выражаясь, прорасти в него. Мои картины, места, изображенные на них, — это рай для людей, странствующих во сне, но только для тех, которые никогда не поднимаются на ноги, которые забывают цель своего путешествия, забывают, что они вообще существуют. На пути к абсолютной тьме по ту сторону грез такие сновидцы могут задержаться в моих землях, соседствующих с небытием и находящихся рядом с дверью в бесконечность. Так что, видите ли, критики мои, на этих маленьких полотнах изображено не полное уничтожение, а, скорее, незавершенная и полностью декоративная вечность…

— Не важно, — прервал монолог Гриссал, — в любом случае звучит все это неприятно.

— Вы вмешиваетесь, — вполголоса одернул его Нолон.

— Я одергиваю старого пустобреха, — так же тихо возразил Гриссал.

— А где конкретно вы видите неприятность? Что вас отталкивает? Где? Покажите мне. Ничего нет, насколько мне видно. Нельзя быть неприятным самому себе, нельзя быть себе чужим. Я утверждаю, что все станет иначе, если человек соединится с пейзажем. Для посвященного каждый из этих завитков — убежище, куда можно войти и стать кем-то иным; каждая линия — зазубренная или же просто неровная — это берег картографа, где можно исследовать все точки одновременно; каждый складчатый комок лучей — звезда, наслаждающаяся как своим, так и вашим светом. Это, джентльмены, возможность для любого проявить свой талант про-ек-ции. Места, на основе которых созданы мои картины, действительно существуют, признаю. Но они находятся на расстоянии от зрителя. Тогда как мои пейзажи позволяют вам чувствовать себя как дома, вторые отвергают вас, держат на расстоянии вытянутой руки. И так со всем там, снаружи, — все смотрит на вас чужими глазами. Но вы можете справиться с этой невыносимой ситуацией, перепрыгнуть через ограждение, так сказать, и для разнообразия перейти в мир, которому вы соответствуете. Если мои пейзажи кажутся вам незнакомыми, это лишь потому, что с другой стороны все иначе. Все станет предельно ясно, когда вы увидите мой шедевр. Пожалуйста, идите сюда.

Нолон и Гриссал тупо посмотрели друг на друга и последовали за художником к узкой двери. Открыв ее крохотным ключом, Риньоло жестом указал гостям проследовать внутрь. В проем пришлось протискиваться.

— Вот это место действительно похоже на шкаф, — прошептал Гриссал Нолону. — Кажется, тут даже развернуться негде.

— Ну, тогда выйдем отсюда спиной вперед, если что-нибудь пойдет не так.

Дверь со стуком захлопнулась, и на какое-то мгновение на земле не осталось места более темного, чем эта маленькая комната.

— Смотрите на стены, — крикнул Риньоло снаружи.

— Стены? — прошептал кто-то.

Сначала во тьме появились складчатые комки лучей, о которых рассказывал художник, только эти были гораздо крупнее, более многочисленными и ярко светились, в отличие от тех, ограниченных тесными маленькими полотнами. Они появлялись со всех сторон зрителя, как сверху, так и снизу, внушая ему непреодолимое убеждение, что крохотная, похожая на могилу комнатушка разрушилась или превратилась в усеянный звездами коридор ночи, создавая у человека уверенность, что он подвешен в космосе, в абсолютном вакууме. И когда гости касались твердых стен, ползали по полу, это только еще больше запутывало их, чувство невозможности происходящего не приносило облегчения. От маленьких булавок, расположенных с высокой точностью, росли неравномерные мазки, выполненные в бесконечной гамме оттенков от серебристого до голубовато-серого, иззубренные по светящемуся краю. А затем похожие на нити серовато-зеленые волокна света стали пробиваться в пространстве между и позади пузырчатых фистул сияния, трещинами разбегаясь по стенам. Эти тончайшие, похожие на волоски щупальца рассекли черноту в припадочной ярости размножения, пока все не стало волокнистым и сетчатым в пейзаже вселенной. А потом пространство стало изнашиваться, отваливаться лохмотьями, космический мох висел сверкающими пучками, переливающимися бородами. Но картина не стала сумбурной, она напоминала самое обыкновенное болото или залитое водой поле. Наконец ниоткуда пробились вверх огромные стебли, быстро пересекаясь друг с другом, образовывая замысловатые, четко выверенные узоры, и столь же неожиданно застыли. Странные растения зеленовато-голубого цвета были увенчаны шелестящими розоватыми коронами, похожими на мозги с колючками.

Похоже, создание картины завершилось. Зрителям продемонстрировали все реальные эффекты: реальные, так как еще один, который сейчас разворачивался перед ними, явно был иллюзией. Посетителям казалось, что глубоко внутри иссеченного гобелена сетей, волосков и стеблей сплетается что-то еще, захороненное в самой трясине, но медленно поднимающееся на поверхность.

— Это лицо? — спросил кто-то.

— Да, я тоже его вижу, — ответил другой, — но не уверен, что хочу этого. Я не совсем понимаю, где нахожусь в данный момент. Давайте постараемся не смотреть на него.

Крики из маленькой комнаты заставили Риньоло открыть дверь, оттуда в студию спинами вперед вывалились Нолон и Гриссал. Какое-то время они лежали среди мусора на полу. Художник быстро запер шкаф, после чего абсолютно неподвижно встал рядом с гостями, в белках закатившихся глаз не читалось и малейшего интереса к состоянию гостей. Когда те наконец сумели подняться на ноги, то быстро обменялись несколькими репликами, стараясь говорить вполголоса.

— Мистер Нолон, я узнал место, которое, по-видимому, должна изображать эта комната.

— Я в этом не сомневался.

— Я также уверен, что знаю, чье лицо видел сегодня на том поле.

— Кажется, нам надо идти.

— О чем вы говорите? — потребовал разъяснений Риньоло.

Нолон показал на большие часы, висящие высоко на стене, и спросил, правильно ли те показывают время.

— Они всегда точны, — ответил художник, — я не видел, чтобы их стрелки хоть раз двинулись с места.

— Ну, тогда благодарим вас за все.

— Нам нужно уходить, — добавил Гриссал.

— Подождите минуту, — крикнул Риньоло, когда гости направились к выходу. — Я знаю, куда вы сейчас идете. Кое-кто, и я не скажу вам кто, сообщил мне о вашей находке в поле. Я это сделал, ведь так? Вы можете мне о ней рассказать. Хотя нет, не нужно. Я наконец-то вошел в картину. Бесконечность с отделкой, абсолютный полет! О, возможно, там еще есть для меня работа. Но начало положено, не правда ли? Я одной ногой вышел за порог, я смотрю в окно. Мало-помалу, а затем… навсегда. Правда? Нет, ничего не говорите. Покажите мне, где это, я должен туда попасть. У меня есть право туда попасть.

Не имея понятия, как отреагирует экстравагантный Риньоло на отказ, и думая о возможных действиях со стороны анонимного информанта, Нолон и Гриссал уважили просьбу художника.


Три фигуры прибывают на сцену, где царит полная тишина. Их силуэты передвигаются осторожными шагами через росчисть, медленно, практически без какого-либо заметного движения. Вокруг них стоят скрещенные стебли высоких трав, застывшие, неподвижные, с заостренными живописными кончиками. Над ними висит круглая луна, правда, свет ее какой-то тусклый, похожий на блеклую белизну книжных страниц, украшенных затейливыми рисунками. Трое, один гораздо ниже остальных, останавливаются перед густыми зарослями стеблей необычной формы. Человек поднимает руку и указывает в их сторону, маленькая фигура делает шаг вперед. Двое замирают, тогда как коротышка растворяется в темных густых зарослях. Какое-то время можно разглядеть его ботинок с носком, направленным к земле, и ногу в серой ткани брюк. А потом исчезает все.

Двое продолжают стоять на месте, не жестикулируя, держа руки в карманах длинных пальто. Они смотрят в темноту, где исчез третий. Вокруг них пересекаются стебли высоких камышей, над ними круглая луна.

Оставшиеся отворачиваются. Они слегка склоняются вперед и какое-то время крепко прижимают руки к ушам. Потом медленно, двигаясь почти незаметно, покидают сцену.

Поле снова пустое. И неожиданно все оживает, картина наполняется движением и звуком.


После приключения Нолон и Гриссал вернулись к тому самому столу под деревьями, где встретились этим вечером. Помимо зажженной свечи в бесформенном зеленом пузыре, на нем теперь стояли два невысоких стакана и высокая, правда, тонковатая бутылка.

Собеседники методически осматривали приборы и друг друга, словно не желая тревожить покой вокруг.

— А там есть кто-нибудь, в том окне? Ну, вы понимаете, о чем я… — спросил Гриссал.

— Вы считаете, мне надо посмотреть?

Гриссал уставился в стол, затягивая паузу, а потом заметил:

— Мне все равно, мистер Нолон. Одно могу сказать: то, что произошло сегодня, было крайне неприятно.

— Что-то подобное случилось бы рано или поздно. Скажем прямо, он слишком много мечтал. Его слова не имели смысла, о котором стоило бы упоминать, к тому же он всегда говорил больше, чем следовало. Возможно, кто-то его услышал в конце концов.

— Я никогда не слышал таких криков.

— Все кончилось, — тихо произнес Нолон.

— Но что с ним произошло?! — воскликнул Гриссал и схватил стакан, похоже даже не заметив этого.

— И почему Риньоло так кричал, почему сказал, что все оказалось трюком, насмешкой над его мечтами, особенно эта «грязная тварь в земле»? Почему вопил «не хоронить его навечно в этой странной, ужасной маске?»

— Возможно, он запутался, — сказал Нолон и принялся разливать напиток из бутылки по бокалам слегка дрожащими руками.

— А потом он умолял убить его. Но он же не хотел этого, совсем. Скорее наоборот. Риньоло боялся… Вы знаете, чего он боялся. Почему же….

— Мне действительно нужно все это объяснять, мистер Гриссал?

— Наверное, нет, — тихо произнес тот, явно смутившись. — Он хотел сбежать, сбежать с чем-то.

— Именно, — спокойно пояснил Нолон, оглянувшись по сторонам. — Он хотел сбежать оттуда без разрешения вы-знаете-чего. Как бы это выглядело?

— Подало бы пример.

— Именно. Давайте же извлечем урок из ситуации и выпьем, прежде чем двигаться дальше.

— Я не уверен, что хочу этого, — сказал Гриссал.

— Я не уверен, что в этом случае у нас есть хоть какой-то выбор.

— Да, но…

— Тише. Сегодня наша ночь.

В освещенном окне дома на противоположной стороне улицы виднелась колеблющаяся тень. Вечерний легкий ветер пронесся по маленькому парку, и зеленое пламя свечи отблесками замерцало на двух безмолвных лицах.


Пер. Н. Кудрявцева

Загрузка...