Ужасный век. Том I

Глава 3

Лэйбхвинн всюду видел знаки. Видел в шелестящей листве, и в ряби на поверхности лесных озёр, и во мху на древних стволах, и в отблесках луны промеж крон, и в синих глазах своих верных псов. А особенно много знаков — во снах.

Потому-то он искал грибы в землях Койрнов. Пришло время для кое-чего большего, нежели обычные шаманские ритуалы — рано или поздно оно приходит. Иногда обходится без того одну луну, иногда половину года, но такой момент наступает: должно шаману не просто обратиться к лесным духам, а самому взглянуть на мир, сокрытый от большинства.

Дело затянулось, потому что у Силис в положенное время не пошла кровь. Лэйбхвинн знал: иной раз такое случается, однако предчувствия столь переполняли его, что старик разозлился. И на саму девчонку, и на другого своего юного помощника — Мирна. Заподозрил, что эти двое совокупились, нарушив запрет, и теперь Силис утратила половину своей полезности. Парнишка с девкой клялись, что ничего такого не делали, глядя на шамана испуганно. Прошло восемь дней, и Силис наконец-то закровоточила. Хорошо.

Лэйбхвинн жил на отшибе главной деревни клана Нэйрн — некогда великого, а ныне тени былого величия. Тени, впрочем, до сих пор весьма густой, устрашающей многих — не бледной. Конечно, шаман жил на отшибе, но для таких дел уходил ещё дальше. Лишние глаза не нужны.

За день Силис и Мирн поставили на поляне шалаш, натащили поленья и ветви для большого костра. Собаки лежали вокруг него, нервно подёргивая ушами. Лэйбхвинн тоже был занят: на малом огне он варил своё снадобье. Варил из грибов, варил из белых, чёрных и красных ягод, из кореньев и мёда, из свежей хвои и душистых трав. Старался не вдыхать пар раньше времени, не чувствовать столь знакомый запах.

К вечеру Лэйбхвинн разделся донага и велел Мирну начертать на теле положенные знаки — жёлтой и красной охрой, углем и кровью, которую пролила Силис. Мальчишка был в этом опытен, наставлять не требовалось — чертил твёрдой рукой. Дрожала она лишь тогда, когда рисовать приходилось возле круглой метки на груди шамана, которую ничем было не смыть. И не нужно. Мирн знал, что это за метка: не хуже Грады из клана Койрн, немногим хуже самого старика.

Когда наступила ночь, всё было готово. Лэйбхвинн достал из сумы мешочек, зачерпнул, рассыпал содержимое вокруг шалаша, когда Силис и Мирн скрылись в нём. Девке никогда не следовало пересекать черту, за которую Лэйбхвинн шагал уверенно. Мирн же пока просто не был к тому готов.

— Сидите. Не высовывайтесь. Не смотрите.

Мирн вложил в рот варган. Поначалу играл он очень тихо и размеренно, едва дыша. Силис мерно перебирала камешки и кости. Лэйбхвинн вылил горячее снадобье в миску, дал девчонке вдохнуть его пар, а мальчику — слегка пригубить. Затем принялся пить сам: медленно, маленькими глотками, вслушиваясь в звуки варгана, камней и костей, в треск большого костра и голос леса.

Осушив миску, Лэйбхвинн вышел из шалаша. Полностью обнажённый, он ступал босыми ногами по сухой траве вокруг костра, с каждым оборотом приближаясь к пламени — пока оно не начало жечь. Старик не смотрел в огонь. Он бил ладонью в кожаный бубен, всё чаще и всё сильнее. Скоро за этим звуком варгана не стало слышно.

Собаки поднялись. Сначала они осторожно, стелясь к земле, зашагали вокруг костра — навстречу движению Лэйбхвинна. Затем выпрямили ноги, ускорились. Повинуясь ритму бубна, побежали. Псы подвывали и лаяли, но шаман этого почти не замечал. Перед его глазами закручивались искры, а скоро и звёзды на небе пришли в движение. Сгустился мрак, сокрывший от шамана лес: темнота отделила его от обыкновенного мира. Сейчас Лэйбхвинн не был его частью. Он уже пересёк черту.

Наконец собаки пришли в неистовство. Клацая зубами, толкая друг друга и прихватывая за холки, псы пустились в бешеный пляс. Лэйбхвинн остановился, отступил на пару шагов, но не сбавил темпа ударов в бубен. По всему телу побежал пот. Старик ощутил, как шевелятся его длинные волосы и борода. Даже в паху волосы зашевелились.

Одна из собак бросилась к костру, сиганула прямо сквозь высокое пламя — и на той его стороне, совершив кувырок, обратилась иной фигурой. Двуногой, стройной, лишённой шерсти: лишь одетой в шкуру зверя. Следом прыгнула и вторая, и третья. Одна за другой собаки Лэйбхвинна сигали сквозь костёр. Одна за другой поднимались с земли девы, наготу которых прикрывали длинные волосы и шкуры собак.

— Виждь, Лэйбхвинн…

Девы заплясали вокруг костра: быстро, яростно, ломано. Их тени сплелись. Огонь сделался ярче, но больше не жёг кожу. Началось.

— Внимай, Лэйбхвинн…

Шаман отбросил бубен и упал на колени, обратившись лицом к пламени.

— Вижу!.. — закричал он. — Слушаю!..

— Ты готов, Лэйбхвинн?

— Я готов!

Девы нежно прильнули к шаману, оплели руками: их ладони заскользили по дряблой коже старика, разрисованной знаками. Лэйбхвинн не чувствовал жара пламени, зато ощущал тепло этих тел. Он различал также горячее дыхание: губы дев почти касались его ушей.

— Раз пришёл, то смотри…

— Мы покажем.

— Мы расскажем.

— Ты узнаешь.

— Ты изведаешь.

Перед глазами слегка поплыло, взгляд пеленой подёрнуло — но лишь на мгновение. Лэйбхвинн увидел новые тени. Увидел фигуры, выходящие из темноты позади костра, бредущие вокруг него.

Первыми из тьмы вышли двое мужчин: один был высоким и очень крепким, другой — ещё выше, поистине громадного роста, но худым.

— Воин… — шепнула дева в правое ухо.

— Вождь… — шепнула другая в левое.

Следом шли, кажется, старики: полные и неуклюжие.

— Мудрец…

— И глупец.

— Один хуже другого…

— Один другого опаснее.

За стариками показались четыре обнажённые женщины: скорее тени, чем ясные фигуры, шаман не мог толком их рассмотреть. Тела казались молодыми — по крайней мере, не старушечьими.

— Те, которые любят.

— Те, которые неспособны на любовь.

И снова мужчины: невысокие, ловкие и сильные. Они сражались, но не поймёшь — друг с другом или против кого-то. Этот бой напоминал танец.

— Убийцы.

— Прирождённые убийцы.

Едва те двое скрылись в ночи, как показались двое юнцов и две девушки. Юнцы несли на головах короны, девушки держали на руках младенцев.

— Два короля…

— Две королевы…

Следом — череда вооружённых людей в тяжёлой броне. То были рыцари или некто им подобный. Возможно, Лэйбхвинн уже видел кого-то из них: разобрать было трудно, но сходство угадывалось. Шаман понял, что дело не столько в людях. Дело в истории, которую ему рассказывают. Кто-то был молод и подтянут, кто-то стар и грузен, однако каждый был силён.

Шествие вокруг костра прекратилось. Самого костра не стало: перед Лэйбхвинном развернулась огненная стена, на которой из разноцветных языков пламени и теней начали складываться картины. Сменяющиеся, перетекающие одна в другую, наслаивающиеся.

Лэйбхвинн видел толпы людей. Толпу, окружившую юношу — и толпу, стоящую перед стариком. Он видел двух рыцарей, яростно сражающихся на мечах. Видел огромные армии — и красивые корабли, плывущие сквозь них, как по морским волнам. Видел рядом коронованного старика и полного сил мужчину, не носившего короны. Видел двух юношей — обоих в объятиях женщин, казавшихся куда старше. Видел человека в очень странном наряде. Видел двух ободранных псов, грызших друг друга.

Девы ничего не сказали об этих картинах, лишь продолжали нежно гладить и крепко обнимать Лэйбхвинна.

Показался длинноволосый старик, держащий в руках что-то увесистое, большое — Лэйбхвинн не понял, что это за предмет.

— Он уже идёт.

— Он почти здесь.

Вслед за стариком — громадина, в которой шаман не сразу признал курган.

— Ты знаешь, кто покоится там….

— Ты видел того, кто будет следующим.

— Мы не скажем, кто именно…

— Мы не знаем.

— Никто пока не знает…

А затем перед Лэйбхвинном предстали женские фигуры, которые он узнал тотчас. Тут уж обознаться было никак нельзя.

— Приди к ним.

— Они ждут.

— Настало время.

— Ты знаешь, для чего.

— Нет, ты ничего не знаешь.

— Приди и выслушай.

Последним, кого видел Лэйбхвинн, был длинноволосый всадник, скакавший через поле, поросшее высокой травой. Всадник с саблей, привставший на стременах.

Потом всё рассеялось. Лэйбхвинн больше не чувствовал тепла тел, но зато вновь ощущал костёр. Он не сразу понял, что лежит ничком. Собаки уселись поодаль, внимательно глядя на шамана, не издавая ни звука. Огонь согревал: ни холода, ни сырости. Так что Лэйбхвинн не шевелился. Только смотрел на звёзды, постепенно замедляющие ход, возвращающиеся на привычные места. И ни о чём не думал.

Звёзды тускнели, небо понемногу начинало светлеть. Лэйбхвинн понял, что ночь заканчивается. Может, он и забылся — но совсем ненадолго. Сознание растормошила влага, коснувшаяся губ: это Мирн поднёс питьё, пока Силис заботливо поддерживала голову старика.

— Что ты видел? — спросил Мирн.

Лэйбхвинн не понимал, что именно видел — но одновременно с тем и понимал абсолютно точно. Так что ответил мальчику совершенно правдиво.

— Всё…

Горло словно ножом резанули: пересохло. Потребовалось несколько жадных глотков.

— Я видел всё.

***

Расставшись с Гевином без долгих прощаний, Мартин пошёл по грязными улицам Дартфора, куда глядели глаза. Город всё-таки изменился за последние месяцы, и как ни странно — к худшему. Хотя и прежде был плох.

Тут не стало грязнее, не сделалось больше вони и бедняков — в том осталось по-прежнему. Всё так же временами хотелось зажать нос, особенно из-за сточных канав. Герцог Линкольн в своё время вознамерился построить такие же стоки для нечистот, как в Кортланке — но то ли не хватило ему денег, то ли нанятые мастера оказались посредственными. Местные канавы источали куда большее зловоние, чем обычные для городов выгребные ямы. Ничего похожего на столицу! По ней Мартин уже начинал скучать.

Оборванцев с пропитыми, изуродованными болезнями лицами тоже и не прибыло, и не убыло. Изменился Дартфор в другом.

Кривые рожи кругом — всё те же, но в бегающих взглядах горожан читался страх. Страхом смердело не меньше, чем нечистотами. Прежний Дартфор, хоть был вонюч и непригляден, оставался местом больших надежд. Зачастую надежд давно разбитых, утопленных в дешёвом можжевеловом пойле, потерянных в блуде и удушенных нечистой совестью — но неспроста люди стекались сюда.

Теперь что-то произошло. В каждом из проплывавших мимо лиц Мартин будто читал: беги отсюда, парень! Зачем приехал? Ничего тут хорошего нет…

Что именно случилось — Мартин понял довольно скоро. То самое, о чём говорил Гевин.

На знакомой площади возвышался теперь не только мрачный и величественный собор, но также эшафот — столь же мрачный, однако лишённый величественности. Мартин Мик ростом не вышел, потому из-за широких мужицких спин разглядел помост не сразу. Сначала он подумал, будто тугая толпа сбилась на проповедь местного епископа, но ничего подобного.

Дартфорцы пришли, чтобы увидеть казнь.

— Еретикам башки рубить будут. — пояснил одноглазый детина с мозолистыми руками.

— Почему?

— Ты дурак? Говорю же: еретикам!

— Нет, вы не поняли… Почему рубить головы? Почему не костёр?

Казалось бы, позиция Церкви в этом вопросе однозначна — Мартин прекрасно знал это. Еретиков, ведьм и прочих врагов Творца Небесного полагается жечь. Смерть, подобная смерти святой Беллы, открывает путь к спасению души.

— Да не знаю, почему. Раньше жгли — пока рыцарюги были в городе. Теперь велели рубить.

Ах вот оно что… Приор Найджел уехал в Вудленд — и похоже, установленные из столицы порядки покинули Дартфор вместе с ним. Может, герцог Линкольн не любил костры… А может, местный епископ их счёл трудоёмкими?

— Не годится так… — пробормотал Мартин.

Он имел в виду не способ умерщвления, конечно — а казни сами по себе. Путь в никуда, это ведьмы Орфхлэйта донесли ясно. Но одноглазый подумал, будто Мартин слишком заботится о церковных правилах.

— Не боись, малец. Трупы-то потом жгут.

Жгут тела казнённых?.. Ещё безумнее, чем виданное Мартином при паладине Вермилии. Выходит, борцы с ересью практически повторяют ритуалы язычников? Но тогда Дартфор не просто перепуган множеством казней: он катится в сумасшествие. Никакого больше Порядка. Всё происходит не так. Приор Найджел не допустил бы подобного! Он бы сохранил естественный ход вещей — пусть даже ход дурной, но не крушащий основы…

Однако приора Найджела в Дартфоре нынче не было.

Зато был Мартин.

Всё верно. Отнюдь не случайно он попал сюда.

Человек в кандалах стоял на эшафоте. Мартин, можно сказать, не видел его лица. Даже силуэт казался таким размытым, что не поймёшь: мужчина это или женщина. Дело не в расстоянии и не в том, что юноше вдруг изменило зрение — он просто смотрел на приговорённого… по-другому. Не так, как обычно. Не теми глазами.

Почти не различая образа обречённого на смерть человека, Мартин совершенно точно видел иное, гораздо более важное.

Он видел: этот человек невиновен.

«Невиновен», конечно — ещё не значит, будто он не произносил еретических речей, не порочил каким-то образом Творца Небесного, не заслуживал наказания в глазах Церкви. По крайней мере, той части духовенства, что поддерживала учение Корнелия. С точки зрения Церкви тот, кто стоял теперь на эшафоте, виновен определённо был.

Просто Мартин понимал: это неправильно. Корнелий затеял в Стирлинге дурное дело. Церковь, предавая врагов своих огню и мечу, становится только слабее — с каждой новой жертвой. А вместе с Церковью слабеет и опирающийся на неё Стирлинг.

Слабеет Порядок, установленный давным-давно. Всякий преступник — потому и преступник, что он нарушает заведённые обычаи и правила. Нарушает Порядок. Однако еретик, которого возвели на эшафот, врагом Порядку не был. Мартину не составляло труда понять, что на самом-то деле основы раскачивают те, кто осудил несчастного и намеревался теперь придать смерти.

Постепенно всё, что слышал Мартин в лесу от Геллы и что впитал, общаясь там с кем-то иным, много более древним и могучим, однако непознаваемым и бестелесным, становилось понятным. Вот, вот о чём была речь! Церковь утратила связь с Творцом Небесным, пребывающим ныне в молчании — по словам Геллы. Священники, в отличие от неё, осознать этого молчания бога не могли, однако чувствовали: что-то сломалось, что-то идёт не так. В не до конца осознанном, но сильнейшем страхе принялись они повторять то, с чего началось царствие Творца Небесного надо всем сущим. Казни.

Только казнили не тех, не так и не за то.

Кого, как и за что казнить необходимо — Мартин пока не знал. Это ещё оставалось в тумане. Однако всему своё время. Пока он приближался к пониманию, что идёт неправильно. Как можно исправить дело — это уже потом.

Но едва Мартин Мик пришёл к выводу, что решение — дело будущего, а пока он только познаёт саму суть нависшей над Стирлингом угрозы, как из глубины сознания всплыла мысль совершенно иная. Мысль, вызвавшая у юноши страх, но потому и не позволяющая себя прогнать.

Смотреть — мало. Безучастным наблюдателем он являться права не имеет. Всё уже зашло слишком далеко, осталось немного времени — юноша, отмеченный ведьмами, не может стоять в стороне, ожидая, когда наконец окажется готов. Начинать действовать необходимо немедленно. Уже здесь, в Дартфоре. Уже на этой площади. Прямо сейчас.

Но как? Что он может сделать?

— Почему ты молчишь?

Сначала Мартину показалось, будто скрипучий голос прозвучал прямо в голове, однако нет. Юноша обернулся и увидел дряхлого старика: беззубого, иссушенного, одетого в тряпьё. Вопреки немощи физической, взгляд старика был на удивление острым, живым.

— Что? Я?..

— Ты.

Старик не производил такого впечатления, как ведьмы: Мартин счёл, что перед ним определённо человек. Не кто-то иной. Однако человек не случайный и, разумеется, не безумный.

— Почему вы говорите со мной?

— Потому что тебе есть что сказать.

— А что вы хотите услышать?

— Не я. Тебе есть что сказать им. — старик повёл рукой, указав разом на всю толпу. — Я чувствую это. Ты здесь не случайно.

— Кто вы? Меня зовут Ма…

— Без имён! Имена не нужны. Нужны совсем другие слова.

Мартин перевёл взгляд на эшафот. Еретика уже поставили на колени, положили его голову на плаху. Рядом стоял рыцарь в прекрасном доспехе, при плюмаже и гербовой накидке Линкольнов — а ещё священник в богатом облачении, однако не местный епископ. Рыцарь молчал, священник говорил. Мартин не слышал его слов — и не хотел слышать. Зато слушала толпа: все на площади притихли. В сером небе над эшафотом кружили чёрные птицы.

Почти не понимая, что делает, Мартин шагнул вперёд.

Казалось, будто протискиваться сквозь толпу не стоит никакого труда. Словно люди расступаются перед ним — либо сам Мартин вдруг сделался подобным воде или дыму, легко преодолевающим телесные преграды, которые не властны над духовным. Удивительно: даже датфорские стражники, стоявшие цепью вокруг эшафота, не остановили юношу. Словно вовсе не заметили? Или пропустили сознательно?

Ноги сами несли Мартина. Никем не задержанный, он поднялся по крепкой лестнице: недавно сколоченной, ещё пахнущей свежим деревом. Лицо священника вытянулось, глаза полезли на лоб: он был удивлён и возмущён, осёкся на полуслове. Рыцарь смотрел в толпу и ничего не замечал.

Встать перед глазами толпы — много ума не нужно, однако что ей сказать? Мартин рассудил так: прежде всего нужно сказать главное.

— Это неправильно!

Едва сорвались с губ первые слова — как стало гораздо легче. Новые подбирались легко.

— Человек, что стоит перед вами, не повинен в ереси! Каждое слово, сказанное на этой площади, было ложью. Каждая казнь, свершённая здесь, была неправой! Всякий, кто говорил от лица Творца Небесного или о воле его, лгал вам. Ибо Творец Небесный безмолвствует!

Мартин не мог понять, как люди на площади восприняли его слова. Он совсем не разбирал лиц: всё поплыло и смешалось. Звуки ослабли, юноша ощущал себя почти оглохшим. Хорошо слышал только собственный голос.

— Да, он безмолвствует! Он безучастен, погружён в глубокий сон, подобный смерти! Не замечали ли вы, что небеса стали глухи к молитвам? Не видели ли вы беззакония и безумия, каковых Творец Небесный не допустил бы? Вы замечали! Вы видели! Церковь заплутала на тёмной тропе без света истинного! Всё, что свершается по научению Корнелия, не ведёт к спасению, но делает только хуже!

Мартина уже схватили под руки и потащили с эшафота, но он продолжал яростно выкрикивать всё, что только приходило в голову.

— Святая Белла не призывала к казням! Благостная Дева несла лишь благую весть! И сама умерла, чтобы могли жить другие! Учение Корнелия безумно, деяния его последователей преступны! Это они достойны костров!

Кажется, получалось неубедительно. И слишком запутанно, неопределённо. Мартин уже знал, что обязан говорить, но в какие именно слова облечь мысль? Да и какова она, эта мысль — ощущаемая, но не имеющая пока в его собственном разуме чёткой формы?

— Они исказили суть Святого Писания!

А вот это ближе. Ведь в Святом Писании и о Нечистом-то лишь пара мутных слов. Уж точно — ничего об охоте на ведьм, ничего о казнях людей, смеющих перечить Церкви. Возможно, настоящая ересь давно укоренилась там, куда Мартин некогда по неразумию своему стремился.

Стражники волокли Мартина прочь, мимо толпы, оттесняемой цепью вооружённых людей. Юноша подумал, что совершил глупость. Какой толк от его неловких слов? Никто и не вспомнит уже поутру — дартфорцы сочтут его обыкновенным безумцем. А ведь Мартин прекрасно понимал, что отнюдь не безумен. Напротив — нынче он разумнее большинства. Разумнее всех. Но смысл?

— Э! Пусти его, сука!

Могучая фигура, высоченная и необъятная, словно старый дуб в Орфхлэйте, возникла на пути. Лица этого человека Мартин не видел, однако голос сразу узнал. Гевин сцепился со стражниками: одного оторвал от Мартина и опрокинул, другого тоже почти сбил с ног — но только почти. Больше никто из толпы в происходящее не вмешался.

На помощь городской страже пришли люди в линкольнских накидках: Мартин Мик видел широкие спины, закованные в крепкое железо. Гевин был безоружен — его легко могли сейчас зарубить, но не хотели. Латники повисли на гвендле и, пусть с большим трудом, сумели скрутить его. Мартин не сопротивлялся, но его предпочли поднять на руки и унести как можно скорее. Гевина, который всё ещё отчаянно боролся, поволокли следом.

Разве так всё должно было произойти? Финала нелепее не вообразишь!

Однако Мартин не испытывал ни сожалений, ни особенных переживаний. Почти сразу он успокоил себя одной мыслью: как бы всё ни шло — идет оно именно так, как должно. Начиная с лесной тропы в окрестностях Колуэя, где рыцари увидели странный дом. С гвендлов, что схватили Мартина после — и погибли от меча Робина Гаскойна. С его, Мартина, предательства бывших соратников. С беседы в Орфхлэйте и купеческой телеги, показавшейся вдруг на ночной дороге.

Мартин Мик на стороне Порядка, а следовательно — происходит с ним упорядоченное. Даже если пока кажется, что всё наоборот.