Ужасный век. Том I

Глава 5

Всю жизнь Фелипе де Фанья тянулся к знаниям.

Десятилетия, с самого раннего детства: когда мальчика впервые оторвали от безмятежных игр под тенью апельсиновых деревьев, высаженных в саду отцовского имения, и познакомили с каким-то добродушным стариком. Отец сказал, что это — учитель.

С того самого дня Фелипе ни в чем на свете не ощущал столь сильной притягательности, как в книгах. Даже женщины почти не влекли его. Сколько Фелипе де Фанья себя уверенно помнил, столько он был снедаем лишь одним: жаждой знаний.

Было забавно вспоминать об этом в такой необычный момент, как сейчас.

Долгие годы Фелипе учился всему и у всех — благо что богатство семьи удовлетворяло любые желания, а среднему сыну графа де Фанья вполне дозволялось не готовиться к государственным делам. Фелипе безрассудно бросался в омут каждой из наук: то его увлекала одна, то другая. Он измучивал безграничным любопытством виднейших учёных мужей Ульмиса. Не удовлетворился он даже полным изучением курсов Ромельясского университета — главной обители наук в Балеарии: ещё несколько лет провёл в лимландском Зюрдене. Тамошние учёные мужи в чём-то превзошли балеарских, хотя в чём-то и уступили.

Фелипе де Фанья никогда не желал посвятить себя какой-то одной науке, как многие мужчины не готовы посвятить себя одной женщине. Философия. Право. Медицина. Астрономия. Математика. Богословие. История прошлого, насколько её возможно было изучить. Далёкие страны — насколько в Ульмисе о них имели представление. И языки, разумеется. Всё это одинаково будоражило Фелипе: каждый раз, беря в руки новую книгу, он испытывал знакомое с младых ногтей возбуждение. Казалось бы, со временем людям приедается всё — однако ему познание не приедалось.

Фелипе никогда не решался открыть книгу сразу: долго изучал пальцами переплёт, вслушивался в запах бумаги или пергамента. Это как женщину, говорят, скучно сразу же раздеть. В каждой новой книге Фелипе ждал целый мир.

Больше половины жизни Фелипе не вполне осознавал: а зачем ему все эти знания? На что он их копит? Конечно, он и сам написал немало книг, а ещё больше перевёл. Он годами читал лекции, занимался образованием виднейших людей Балеарии — даже будущего герцога Тормалесо, которому позже судьбой было назначено стать королевским канцлером.

Лишь на склоне лет Фелипе наконец понял, к чему в действительности стремился.

Ну что такое обычная книга, общеупотребимая наука — та, которой при желании может овладеть любой? Для этого необязательно и родится в знатной семье, как сам сын графа де Фанья: любой крестьянский мальчишка при удаче может попасть в монастырь. Или даже в университет. А там уж…

Нет, такое знание ничем не лучше площадной девки. Любой возьмёт её в руки, овладеет ею. А истинно ценное знание — то, которое скрыто от большинства. Знание тайное. Такое, о котором лишь ходят слухи.

И Фелипе де Фанья удалось отыскать нечто подобное — разумеется, в целом море шарлатанства, безумия и мракобесия, не имеющего ни малейшей реальной ценности. Всего лишь одна книга, забытая в дальнем углу никем не унаследованной провинциальной библиотеки.

Книга, которую сочли чей-то глупой шуткой.

В конечном счёте именно эта книга привела Фелипе де Фанья к нынешнему положению, которое любой счёл бы крайне незавидным. Давно уже рассвело, и океан давно был спокойным, когда Фелипе обнаружил себя на песчаном пляже: промокшим до нитки, со вкусом морской соли во рту.

Корабля не было видно — и это, конечно, скверная новость. С другой стороны, не наблюдалось вокруг и следов крушения. Солнце поднялось высоко, освещая бескрайнюю гладь океана и белый песок. Высоко над головой кружили чайки. На небе — ни облачка. Фелипе де Фанья совершенно не удивился, обнаружив рядом с собой книгу. Ту самую, разумеется.

— Ты здесь… — он прижал фолиант к груди.

Долгая история. Лет десять назад назад Фелипе уже повезло отыскать в родной Балеарии нечто тайное. И при том — действительно стоящее. Тогда речь шла ещё не о книге. Это было общество людей — выдающихся и влиятельных, не афиширующих того, что их объединяло. Разумеется, всевозможных тайных обществ в Балеарии хватало, но что они представляли собой? Предлог для попоек и оргий знатных господ. Или бессмысленные игры юных дворян в загадочное, а чаще — вовсе пустопорожние разговоры о политике. Полная чушь.

В том обществе всё было иначе. Люди, которых оно объединило, действительно стремились к чему-то великому — и были способны великое совершить. Одна лишь беда: до сих пор они не вполне точно представляли, о каких именно переменах идёт речь. Найденная книга, как всею душой надеялся Фелипе де Фанья, должна была изменить многое. Должна была указать путь.

Время чудом более-менее пощадило фолиант: страницы сделались ветхими, а чернила порядком выцвели, но ничего. Слухи об этой книге оказались почти забыты: неизвестно было, кто и когда её написал, а главное — зачем?

Немудрено, ведь книгу никто не сумел прочитать.

Огромный том был исписан письменами на языке, который не узнавал ни один человек.

Это не был какой-то из языков Старой Империи — или хотя бы нечто похожее на них. Не знали такого письма и на далёком континенте Шер: в этом Фелипе сумел убедиться. Невероятной удачей сыну графа удалось показать фолиант мудрецу из-за Восточного Леса — ради этой встречи пришлось инкогнито посетить Стирлинг. Увы! Тот человек также не знал подобного языка.

Да, многие считали: это просто шутка. Бессмысленные каракули. Но опытному в языкознании Фелипе не составило труда понять, что перед ним осмысленный текст. Обсуждая вопрос с членами тайного общества, учёный привёл этому тезису целый ряд доказательств.

Во-первых, было совершенно очевидно: книга написана твёрдой рукой, устойчивым почерком. Человек, тщательно выводивший эти строки, определённо привык пользоваться невиданным алфавитом. Ради такого качества мистификации пришлось бы тренироваться многие годы.

Во-вторых, легко было различить слоги в словах, союзы между ними, увидеть логику в сочетании и частоте употребления различных букв. Однообразность поначалу вводила в заблуждение, но затем Фелипе понял, что диковинный язык просто-напросто лишён гласных букв: их заменяли знаки огласовки. Необычно для Ульмиса, но вполне нормально для ряда заморских наречий.

В-третьих, сама структура текста виделась логичной, натуральной: он естественным образом делился на предложения и абзацы.

Мысль о шифре отпала очень давно. Шифр либо вовсе не похож на осмысленный текст, либо замаскирован под таковой: его можно прочесть, не поняв истинного содержания. Конечно, одним лишь предположением Фелипе не удовлетворился. Он потратил месяцы на применение всех известных науке способов дешифровки. Тщетно.

Нет, это не была тайнопись. И бессмысленными убористые строки тоже не являлись. Ясное дело: это настоящая книга, написанная каким-то вполне настоящим языком.

Очень древним, погибшим?

Нет, бред: книга выглядела очень старой, однако всё-таки не древней. Её и написали-то именно на бумаге, пусть очень необычной — а ведь бумагу изобрели не столь давно. Всего лишь несколько веков назад. Никакие языки ни в Ульмисе, ни в Шере с тех пор не погибли.

Значит, язык каких-то других земель, никому не ведомых? А вот это уже само по себе тянуло на тайное знание. И тогда Фелипе де Фанья по-настоящему принялся за работу. Работу, на которую ушло пять лет — пять долгих лет, в течение которых учёный посвящал фолианту всё своё время. Он трудился с рассвета до темноты, часто даже забывая о пище. Друзья и родные почти не видели его.

И титанический труд всё-таки дал плоды.

Фелипе де Фанья никогда не сумел бы прочитать книгу, не окажись она снабжена некоторыми иллюстрациями, а эти иллюстрации — пояснениями. Из странных гравюр учёный понял: он имеет дело с чем-то вроде исторического труда или записок путешественника. Пусть изображения выглядели абсолютно безумно, они дали некоторые зацепки. Одна догадка следовала за другой, раз за разом новые идеи учёного вели в очередной тупик.

Но однажды он наконец сумел прочитать кое-что. Очень немногое, конечно.

Однако того немногого хватило, чтобы в итоге оказаться здесь: на песчаном берегу неизвестного Фелипе де Фанье острова, далеко к западу от берегов Балеарии. В глубине океана.

Фелипе осмотрелся. Остров, по кромке окружённый песчаным пляжем, резко вздымался вверх скалами, поросшими хвойным лесом. Прямо от пляжа, на котором очнулся учёный, начиналась широкая тропа, ведущая наверх. Фелипе не испытывал ни малейших сомнений: именно туда ему следует идти.

Подобная тропа просто не может попасться случайно. Как сама книга угодила в руки Фелипе вовсе не просто так.

Старый учёный поднялся и, всё так же прижимая к груди драгоценный том, зашагал в гору. Солнце постепенно сушило одежду, а бриз придавал необходимых сил.

Фелипе де Фанья прекрасно помнил события последних дней. Капитан, которого он нанял в порту Марисолемы, был типом мутным: в лучшем случае контрабандист. Возможно — пират. Но искал Фелипе человека не по чистоте репутации. Ему нужен был некто отчаянный, готовый ради золота на всё — и не страдающий излишним любопытством.

Хосе, просоленный мужик с жидкими длинными волосами, сразу показался одним из таких. Деньги легко ослепили его: за пригоршню золотых монет Хосе готов был отправиться хоть в Преисподнюю. По возвращении Фелипе обещал капитану вдвое больше.

Что особенно подкупило в Хосе — так это то, насколько честно он обнажал своё бесчестие.

— Столько же? — спросил в тот вечер Хосе, утирая подбородок от портового пойла. — А сколько дадут твои родные, чтобы я вернул тебя живым и невредимым с корабля?

— Ни гроша. — спокойно отвечал Фелипе. — Если причинишь мне зло, то жизнь свою сделаешь дешевле верёвки, на которой вскорости будешь повешен. Мои друзья — самые влиятельные люди Балеарии.

Команда двухмачтового судна косо смотрела на Фелипе де Фанью. Странным им казался старик в богатых одеждах, не выпускающий из рук фолианта, не говорящий ни с кем, а только смотрящий на горизонт. Фелипе велел Хосе вести корабль на запад: в океан, который не пересёк пока ни один человек. Возражений и вопросов не последовало.

Корабль вышел из столичного порта, прошёл вдоль южного побережья, обогнул западный край Ульмиса — и устремился в воды, которые многие считали бесконечными. Дальше, словно волны, покатились дни. За ними — недели. Не зная цели похода, матросня роптала всё больше — покуда судно углублялось в неизведанный Западный океан. Однако капитан продолжал верить словам Фелипе о том, что заветная цель приближается.

Сам учёный верил в это твёрдо, хотя не знал, какова именно цель. Он просто следовал скупым руководствам из книги. Примечал знаки, о которых узнал из неё. Таковых знаков с каждым днём делалось больше.

С каждым же днём портилась погода. Чем дальше от берегов Ульмиса — тем злее были ветра, выше волны, мрачнее небо. Однако удивительно: капитан Хосе при том становился всё более и более спокойным. Тревогу команды он видел. Очевидна она была и Фелипе, но одно грубое слово капитана пресекало всякую смуту.

Одним утром, едва отличимым от вечера, Фелипе увидел висельника на рее — тот позволил себе высказаться о гибельности путешествия и безумии капитана.

Учёный не беспокоился о ситуации на борту — пусть накалялась она уже не день ото дня, а час от часа. Он старательно выводил в судовом журнале Хосе знаки из своей книги — точно так же, как царапал их кинжалом на досках корабля с первого дня плавания.

Всё шло как должно. В полном соответствии с руководством.

Хосе вскоре откровенно обезумел. Он не отрывал глаз от запада и быстро шептал о том, что видит впереди. И хотя впереди не было ничего, кроме волн и сизых туч, некоторые матросы тоже будто начали замечать нечто. Фелипе не слушал бред моряков, опасаясь за собственный рассудок.

А потом налетел настоящий шторм, и что случилось дальше — учёный не помнил.

Теперь был только солнечный остров, тихий и безлюдный. И была тропа, ведущая наверх: скоро она превратился в подобие мостовой, а затем — в выложенные из больших камней ступени. Подниматься было удивительно легко.

В конце концов Фелипе обнаружил высокую башню, похожую на маяк. Покосившуюся, сложенную из старых, обветренных камней. Вокруг не было ни души, не звучало ни звука — кроме криков птиц и отдалённого прибоя. Лишь светило яркое солнце.

Рассохшаяся деревянная дверь оказалась не заперта. Фелипе де Фанья без тени страха отворил её: изнутри тянуло приятной прохладой. За дверью оказалось довольно темно. Солнечный свет падал из небольших окон, пробивался сквозь щели кладки.

А когда глаза привыкли к полумраку, Фелипе едва устоял на ногах от изумления.

Потолок округлого помещения было не разглядеть: он терялся в темноте, рассекаемой полосами света из окон, похожих на бойницы. Вдоль стен тянулись туда, в непроглядный мрак, деревянные стеллажи: неведомо, как они держались, выглядя насквозь прогнившими.

Бесчисленные ряды книг, поднимающиеся от самого пола на высоту, может, восьми человеческих ростов — а дальше Фелипе просто не мог разглядеть. Переплёты — совершенно одинаковые: их корешки выстроились, словно воины древней армии.

Все до одного — точно такие же, как том в руках балеарского учёного. У Фелипе перехватило дух.

Нечто подобное иногда являлось ему во сне, но теперь происходило наяву. Ещё не разобравшись, куда пришёл, Фелипе понимал: это и есть та самая заветная цель. Все десятилетия, ещё с первой встречи с учителем в саду, через каждую книгу и каждую лекцию, Фелипе де Фанья шёл к этой башне. Сам не зная, зачем.

— Ты прочёл книгу?.. — послышался вдруг голос.

Очень слабый, хорошо различимый только в такой тишине, какая стояла здесь.

Фелипе оторвался от уставленных книгами полок, казавшихся ему бесконечными.

В центре помещения располагался стол, заваленный письменными принадлежностями. За ним, сильно сгорбившись, сидел человек в рясе — одеяние напоминало монашеское. Сидел спиной ко входу, так что Фелипе видел лишь седые волосы. Настолько длинные, что они почти касались пола.

— Прочёл, но не полностью. Вы написали её?

— Я написал их все.

Безумие! На такую работу ушёл бы не один срок, отпущенный человеку.

Фелипе потянулся к полке, провёл пальцами по шершавым кожаным корешкам. Смешно! Он всерьёз чаял найти великое тайное знание лишь в одном-единственном манускрипте. Теперь учёный понял: самое волнующее знание, до которого ему стоило всей жизни лишь дотянуться — капля в бесконечном океане. В пучине неведомого, наводящей ужас своей необъятностью. Фелипе испытывал страх и благоговение.

Сколько здесь книг? Уж точно не сотни: тысячи. Или десятки тысяч? Или?..

— О чём они?

— О жизни. О чём же ещё пишут книги?..

Старец обернулся, оторвавшись от письма. У него было узкое, вытянутое лицо: довольно бледное и, кажется, благородное. Учёный снова поразился — и вовсе не аристократическим чертам незнакомца. Глаза старца были закрыты широкой повязкой: из такой же ткани, что и ряса.

— Вы… — Фелипе де Фанья выдавливал слова с трудом: не от страха или смущения, а потому, что хотелось спросить обо всём сразу. — Вы слепы?

— К чему нужны глаза, если ходишь не видением, но знанием? Глупый вопрос… А ты не глупец, иначе не попал бы сюда. Задавай умные вопросы, Фелипе де Фанья, сын графа Диего: я даром времени не трачу.

Фелипе не слишком удивился, что ему не пришлось представляться. Но настал верный момент, чтобы узнать имя слепого старца. Тот ответил уклончиво.

— У меня было много имён… Каждый раз человеки называли меня по-новому. Избери имя, которое предпочитаешь.

— Но какое предпочитаете вы?

На лице старика не шевелилось ничего, кроме губ. Фелипе казалось, будто слепец через повязку глядит точно ему в глаза — и пронзительнее, нежели любой зрячий.

— Раз ставишь вопрос так, то можешь называть меня Ишмуром. Это древнее, хорошее имя… Оно мне подходит. Ты, Фелипе, ничего не понял из книги — кроме того, как попасть сюда?

Хитрить было бессмысленно.

— Нет. Я даже не понял, что это за место.

— Особенное.

Как раз это было очевидно.

— Вы здесь один?

— Как видишь. Океан безумно велик, в нём найдётся уединённое место для каждого… Следуй сквозь бурю — и во чреве её увидишь чистое небо. Это знают даже моряки.

Кто сидел перед Фелипе? Простак сказал бы: Творец Небесный. Или Нечистый. Однако Фелипе де Фанья превосходно понимал, что Ишмур являлся кем-то совершенно другим. Кем-то или Чем-то, несущим великую миссию. Тайное знание, ха… Быть может, не знание учёный искал все эти годы? Возможно, он искал этой встречи?

— Эти книги… — снова заговорил Фелипе. — Вы сказали: они о жизни. Но что это значит? Ваши труды о том, что было когда-то? Или о том, что будет?

Безумная догадка, пришедшая в голову только теперь. К сожалению — а может, и к добру, она была немедленно развеяна.

— Нет и нет. Эти тома обо всём, что может случиться. Каждому времени, каждому случаю — свой том. Ты чаял узнать от меня тайны бытия человеков? Раскрыть грядущее? Разочарую: нет... Род человечий сам и только сам пишет собственную историю. Он действует по своему разумению, в том нет воли свыше. Свыше лишь подскажут да вдохновят. Или, бывает, запутают.

Ишмур был прав. Фелипе де Фанья всегда придерживался схожей мысли: что бы ни говорили в Церкви, любое деяние на земле совершается людьми. Доброе или злое. Двигающее человечество вперёд или отбрасывающее назад. Ни одну войну не начали боги. Ни одного договора они тоже не заключили. Не возвели городов, не возделали почву, не написали книг…

…хотя вот тут торопиться с выводами не стоило. Был ли Ишмур богом — вопрос. Но человеком он уж точно не являлся.

— Каждый жаждет такого вдохновения. — заключил учёный.

— Если бы… Хаос перемен страшит так же, как страшит шторм. Ты сам видел этот ужас в своих спутниках.

Только теперь Фелипе вспомнил о людях, которые доставили его сюда.

— А что стало с ними?

— Погибли. Ради того, чтобы другие жили по-настоящему. Иначе в мире не устроено. Кто-то должен умирать, а кто-то должен жить.

Учёный отнёсся к горькой судьбе моряков с абсолютным безразличием. Он положил собственную жизнь на алтарь науки: с чего смерти каких-то отбросов не быть приемлемой ценой за будущее? За великое будущее для всех?

Фелипе де Фанья твёрдо уверился: манускрипт, который он обнаружил, действительно стал ключом. Ключом к двери, в которую люди попусту стучались веками. Как сказал Ишмур: люди действуют самостоятельно, но по вдохновению и совету. Вопрос лишь, к кому за тем самым советом обратиться.

Между тем Ишмур продолжал:

— Мои книги рассказывают, каким мир может стать. Они очерчивают пути, коими ходят человеки. Ты прочёл на первой странице о первом шаге — и отважно совершил его. Я могу прочитать роду человечьему и другие страницы этой книги… Этих книг. Любой из них. Но лишь при одном условии, важнейшем и не обсуждаемом.

— При каком?

— Если уже есть человеки, для которых это будет не праздной проповедью. Если в мир вновь пришли те, кто готов отойти от берега и двинуться сквозь бурю. Кому не мил затхлый Порядок. Кто не боится хаоса перемен.

Фелипе де Фанья мог сомневаться во многом, но только не в ответе на этот вопрос.

— Такие люди есть. Я с ними знаком.

Ишмур, судя по тону голоса, должен быть улыбнуться — однако на его морщинистом лице ничего и не переменилось.

— Тогда и мне стоит узнать их.