Ужасное наследство

1.

Мы с Анной забрали из клиники рождённое Софией дитя на четвёртые сутки. Горе ненадолго заглушило мою болезненную тягу к ребёнку. Но, как только сестру приняла земля, весь мой мир сосредоточился на чудесной крохе. Кем я был для неё – дядей, отцом? Неизвестность пугала меня. Но ещё сильнее страшил вопрос – позволят ли органы социальной опёки удочерить девочку одинокому молодому мужчине?

Анна не догадывалась, что является для меня палочкой – выручалочкой. Я интуитивно знал, что ради меня девушка готова на любую жертву. И воспользовался этим, чтобы чудо - дитя навсегда осталось со мной. Не любя и не желая молодую доверчивую девушку, я обрёк её на годы страха и отчаянья и, как избавление от мучений – смерть.

Расписались мы тайно от знакомых. В клинике никто не узнал об этом событии. Быстро оформили отпуска, благо администрация нам не препятствовала и сразу пошла навстречу. В больнице понимали, что после пережитого потрясения оперировать я временно не мог. Анна сослалась на срочный отъезд на Псковщину, чтоб уладить вопрос с наследованием дома её бабушки. И мы тут же занялись документами на удочерение Марии.

Да, мы назвали её Мария. В православных святцах имя переводится как «госпожа». Более правильной представляется другая версия: Мария означает «горькая», «упрямая», «отвергающая». Я – глупец надеялся, что имя сумеет защитить от зла. Впрочем, чем я в неведении отличался от своей покойной бабки?

Бюрократическая волокита обошла нас стороной, и без препон через месяц мы официально стали родителями. В заботах о ребёнке моё отношение к Анне становилось теплее. Я почувствовал, что начинаю видеть в ней желанную женщину. Я восхищался, как девушка свежа и хороша собой, несмотря на бесконечные хлопоты по дому и недосыпание. Как она заботлива и нежна к малышке и ко мне. Какой любовью и преданностью светятся её глаза. С каждым днём я жаждал её всё сильнее. И природа взяла своё.

В нашу первую ночь Мария вела себя на редкость спокойно. Дитя безмятежно спало, не прерывая захлестнувшее нас, чувственное наслаждение. Я и представить не мог, что Анна разбудит во мне такой необузданный ураган страсти. Мне было трудно остановить пробудившееся во мне желание обладать возлюбленной ещё и ещё. Я, с трудом сдерживая себя, оттягивал момент оргазма, чтобы дольше дарить женщине наслаждение и самому испытывать его. Совершенно опустошённые и бесконечно счастливые мы заснули только под утро. Пробуждение произошло одновременно, словно невидимая рука выбросила нас обоих из постели. В квартире стояла непривычная зловещая тишина. Только в водопроводных трубах монотонно шумела вода. Мы кинулись к детской кроватке. Она была пуста. Мне не описать ужас, который я испытал в тот момент. Лицо Анны залила смертельная бледность. Я резко схватил жену за плечи и, сильно встряхнул и выдохнул с ненавистью: «Что ты с ней сделала?» Анна замотала головой и тяжёло зарыдала. И вдруг я услышал тихий смех. Он шёл от балконной двери. Бросившись туда, я увидел, что Мария без пелёнок лежит на бетонном полу, и глаза её широко открыты. Не могу вам точно объяснить поразившее меня чувство. Просто на короткий миг мне показалось, что это взгляд не грудного ребёнка, а готового напасть хищника.

Я решил, что нам необходимо уехать из Москвы. Не на Псковщину – родину покойной матери Анны, а в заповедник – в дом, завещанный моей бабушкой. Я уговаривал Анюту, что ребёнку будет лучше среди лесов. Там экология не загрязнена промышленными отходами и транспортом, которого становилось с каждым годом всё больше. Да и времена начались смутные. Стояла осень девяносто восьмого. Отголоски августовского дефолта продолжали сотрясать столицу. А в заповеднике среди покоя лесов в старом доме жили мои родители. Они были бы рады нашему приезду и помогли бы с девочкой. Анна смогла бы работать вместе со мной в местной больнице, а с Марией будет нянчиться моя мать.

Так я уговаривал Анну, но скорее пытался убедить себя в необходимости переезда. После необъяснимого обнаружения Марии на балконе не происходило ничего необычного. Я раскаивался и понимал, что зря обидел жену. Она не смогла бы причинить зло ребёнку, ни при каких обстоятельствах. Анна любила дитя, словно сама родила его. Всё же я убедил её, и мы стали собираться в дорогу. Оформили увольнение в клинике, взяли только необходимое и тронулись в путь.

Нас никто не встречал. Я не хотел заранее волновать мать и отца, поэтому не дал телеграмму о приезде. Так же они не знали и о смерти Софии. Я не сообщил им, потому что желал уберечь стариков хоть на время от страшного потрясения.

Мы сошли с поезда, и я пристроил Анну с ребёнком на вещах в маленьком заплёванном зале ожидания. Там было так же холодно, как и на улице, но от осеннего пронизывающего ветра грязное убежище защищало. Сам я отправился искать машину или любое другое средство передвижения, лишь бы добраться до дома в заповеднике.

На вокзальной площади не наблюдалось ни транспорта, ни людей. Быстро вечерело. Ветер гнал по небу тяжёлые рваные тучи. Сорванные с деревьев листья вились по земле яркими жёлтыми спиралями и с шуршанием бросались мне под ноги. Тревога сжимала сердце. Я уже жалел о поспешном решении перевезти семью в эту глушь.

С отцом мы не виделись восемь лет. Годы не пощадили его. Впрочем, как и люди. Отец был крут норовом. Местные, да и залётные любители бесплатной дичи ненавидели его. С ним не удавалось договориться, и его немыслимо было подкупить. Он потерял ногу после того, как угодил в медвежий капкан, поставленный браконьерами. Хорошо, сам живой остался, кровью не истёк. Да и чудо, что зверьё на запах не явилось.

Анну отец сразу принял, как родную. Нарадоваться не мог на внучку. Твердил всю дорогу до дома: «Ох, и молодец ты, Андрюшка, жена – красавица, дочка – красавица. Вот матери счастье будет!» Но, в отличие от отца, мать встретила нас очень сдержанно. Первые её расспросы были о Софии. И опять у меня язык не повернулся рассказать о смерти сестры. Я солгал, что сестра так и не разыскала меня в Москве. А что касается Марии – мы с Анной решили никогда и никому не открывать правды о рождении девочки, и кто её кровная мать.