Убийца Гора

Глава 22. СТАДИОН ТАРНОВ

Я посадил тарна сразу за зрительскими рядами Стадиона Тарнов, на разминочную площадку стальных.

До моего слуха долетел сигнал гонга, сообщающий о скором начале состязаний.

Едва птица моя коснулась песчаного покрытия площадки, ко мне подбежали четверо вооруженных арбалетами людей.

— Постойте! — крикнул я взявшим арбалеты наизготовку людям. — Я тоже принадлежу к стальным.

У каждого из окруживших меня была серо-голубая нарукавная повязка, свидетельствующая о том, к какой именно группировке они принадлежат.

— Кто ты? — крикнул один из них, не опуская оружия.

— Я — Гладиус с Коса, — ответил я.

— Вполне может быть. Ростом и телосложением ты на него похож, — согласился второй, однако оружие их все так же было нацелено мне в грудь.

— Пойдемте, тарн должен меня узнать, — сказал я, спрыгивая со спины принесшей меня птицы и бросаясь к насесту черного тарна.

Внезапно посреди дороги я остановился. Неподалеку от ближайшего насеста лежал небольшой гоночный тарн, мертвый, с перерезанным горлом. Рядом с ним лежал на земле его раненый наездник. Я знал этого человека, его звали Каллиус.

— Что здесь произошло? — недоуменно воскликнул я.

— К нам сюда пожаловали желтые, — мрачно ответил один из арбалетчиков. — Они убили этого тарна, смертельно ранили его наездника. Но нам удалось их отбить.

Второй из сопровождавших меня угрожающе поднял арбалет.

— Если ты не Гладиус с Коса, — многообещающе произнес он, — ты умрешь.

— Не беспокойся, — ответил я ему и, насупившись, зашагал к насесту, где, я знал, меня должен дожидаться огромный тарн, изумительный, самый лучший тарн во всем Ко-Ро-Ба, мой Убар Небес.

Подойдя ближе, мы услышали дикий крик тарна, полный ненависти и жажды битвы. Мы невольно замедлили шаг.

Перед площадкой у насеста тарна я заметил лежащие на земле тела пятерых человек, точнее, то, что от них осталось.

— Желтые, — кивнул один из шедших у меня за спиной. — Они пытались его убить.

— Это настоящая боевая птица, — добавил второй.

Я ещё издали увидел кровь на клюве тарна и его пылающие дикой яростью черные глаза.

— Даже если ты Гладиус с Коса, будь осторожен, — предупредили меня мои спутники. — Тарн уже попробовал крови.

Я увидел, что длинные, прочные как сталь когти птицы тоже в крови. Она с воинственным, хищным видом наблюдала за нами, упершись лапой в распластанное перед ней человеческое тело. Затем, не спуская с нас глаз, она мощными когтями оторвала руку от окровавленных останков и отправила её в клюв.

— Не приближайся, — остановил меня сопровождающий.

Я ждал: вмешиваться в пиршество птицы было бы крайне неблагоразумно. До моего слуха донесся третий удар гонга, призывающий участвующих в состязании занять стартовые позиции. На трибунах раздавались оживленные крики зрителей.

— Какой это заезд? — спросил я, внезапно испугавшись, что могу опоздать.

— Восьмой, — ответили мне. — Следующим будет заезд на приз убара.

— В нем должен был выступать Каллиус, — сказал я.

А Каллиус лежит сейчас смертельно раненный, птица его мертва.

— Один заезд мы уже пропустили, — с мрачным видом сообщил один из стальных. — Как раз седьмой.

Каллиус ранен, тарны ещё на насестах… Нет, стальные не смогут принять участия и в этом заезде. Моего собственного тарна, если он и подпустит меня к себе, мне все равно не подготовить к старту раньше начала девятого заезда на приз убара. Таким образом, даже если стальным и удастся одержать победу в девятом решающем круге, командное состязание в целом они проиграли.

— Хорошо нас отделали, — вырвалось у меня.

— Но от нас сейчас выступают, — сказал тот самый подозрительный из моих сопровождающих, что все ещё продолжал держать арбалет наготове.

Я удивленно посмотрел на него.

— Мип, — сказал он, отвечая на мой невысказанный вопрос.

— Но он же только подсобный рабочий, — скептически заметил я.

— Он участвует от нас в этом заезде, — подтвердил человек.

— На чем он выступает?

— На своем собственном тарне, — ответил он. — На Зеленом Убаре.

— Но ведь это старая птица, — сказал я. — Она не участвовала в состязаниях уже несколько лет. Да и Мип… — я замялся, — хотя и знает очень многое о соревнованиях, но ведь он всего лишь подсобный рабочий!

Один из сопровождавших посмотрел на меня и рассмеялся. Второй, тот самый, подозрительный, направил арбалет мне в грудь.

— Он может быть и лазутчиком желтых, — сказал он своим товарищам.

— Может, — согласился, очевидно, старший арбалетчик.

— А как мы проверим, действительно ли он Гладиус с Коса или нет? — спросил один из стоящих у меня за спиной.

Я усмехнулся.

— Тарн меня узнает.

— Он уже попробовал крови, узнал вкус человеческого мяса, — сказал предводитель четверки. — Он научился убивать. Не приближайся к нему сейчас, это плохо окончится для тебя.

— У нас мало времени, — сказал я. — Мы не можем терять его понапрасну.

— Подожди! — крикнул старший.

Я шагнул по направлению к громадному черному тарну. Он стоял у самого насеста, цепью привязанный к нему за ногу. Длина цепи была футов двадцати пяти, не больше. Я приближался медленно, вытянув вперед открытые ладони. Тарн не сводил с меня глаз.

— Птица не знает его, — заявил тот, что все время проявлял ко мне недоверие. — Нет, точно не знает.

— Успокойся, — тихо сказал ему старший группы.

— Он просто безумец, — прошептал их товарищ.

— Верно, — согласился старший. — Безумец или Гладиус с Коса.

Тарн, эта громадная, свирепая птица, приученная горианцами передвигаться под седлом, является существом диким и хищным, не имеющим себе соперников в безбрежном голубом океане поднебесья. При всех усилиях её едва ли удается приручить по-настоящему. Даже тарнсмены редко приближаются к ней без оружия или стрекала, а когда она принимает пищу, подходить к ней вообще считается безумием. Все её инстинкты, как, впрочем, и у большинства хищников, направлены на защиту самой себя и на убийство всего, что её окружает.

Подсобным рабочим, называемым зачастую тарноводами, несмотря на все их вооружение и безотказно действующие стимуляторы, нередко приходилось рисковать жизнью даже при воспитании и обучении птенцов тарнов, с самых первых дней своего появления на свет достигавших размеров жеребенка.

— Отойди от него! — предупредил старший.

Я осторожно продвигался вперед, пока не оказался в пределах досягаемости прикованной за ногу птицы. Тогда я заговорил с ней.

— Ты мой убар, Убар Небес. Ведь ты узнаешь меня, правда?

Я подошел ближе, очень медленно, держа открытые ладони вытянутыми вперед, опасаясь сделать какое-нибудь неверное, поспешное движение. Птица неотрывно наблюдала за мной, с её клюва свисали окровавленные остатки тела желтого.

— Вернись! — крикнул за моей спиной один из арбалетчиков, и я с удовлетворением узнал голос того подозрительного, высказавшего предположение, что я могу оказаться лазутчиком желтых. Даже он отлично понимал, что может сейчас произойти.

— Нам нужно выступать, Убар Небес, — говорил я, подходя к птице ещё на шаг. — Мы должны участвовать в этих состязаниях.

Я медленно протянул руку и, вытащив у него из клюва останки человеческого тела, очень осторожно отложил их в сторону, на землю. Птица не сделала попытки ударить меня.

За спиной я услышал изумленные возгласы арбалетчиков.

— Ты хорошо сражался, ты молодчина, — продолжал я разговаривать с птицей, поглаживая её забрызганный кровью длинный, крепкий, хищно изогнутый, как ятаган, клюв.

— Я рад, что ты остался жив.

Птица нежно уткнулась своим клювом мне в плечо…

— Готовьте платформу для следующего заезда, — не повышая голоса, проинструктировал я глядевших на меня во все глаза арбалетчиков.

— Да, Гладиус! — ответил их старший. Трое его товарищей, отложив в сторону оружие, поспешили запрягать телегу.

Я обернулся и посмотрел на этого человека, а он протянул мне кожаную маску, под которой в каждом заезде на всем протяжении этого фантастического лета Гладиус с Коса неизменно скрывал свое лицо.

— Мин просил меня отдать это тебе, — сказал человек.

— Спасибо, — ответил я, надевая маску на лицо.

Тут я услышал гонг судьи и шум от взмахов мощных крыльев, через мгновение утонувший в диком реве болельщиков.

— Восьмой заезд начался, — сказал предводитель арбалетчиков.

Я любовно похлопал по клюву птицы.

— Я скоро вернусь, мой убар, — пообещал я тарну.

Затем я оставил его и пошел по разминочной площадке стальных, направляясь к высокому, в рост человека, бордюру, отгораживающему площадки от грунтовой дорожки, по которой тарнов на платформах доставляли к стартовым насестам. По другую сторону дорожки возвышалась стена стадиона, вверх на которую вели узкие крутые лестницы. Я поднялся по ступеням и присоединился ко многим другим уже находившимся здесь подсобным рабочим, забравшимся понаблюдать из-за спин зрителей за ходом состязаний. Старший группы арбалетчиков, охраняющих разминочную площадку стальных, поднялся следом за мной.

Всюду, где я проходил, за моей спиной раздавались удивленные и восхищенные крики:

— Это Гладиус с Коса! Это он!

— Я думал, он побоится появляться здесь!

— Да нет, глупец, это не Гладиус.

— Он скрывается от убийц!

— Беги, наездник, беги отсюда!

— Беги, Гладиус!

— Тихо! — повысив голос, распорядился сопровождающий меня человек, положив конец хлынувшим со всех сторон советам и увещеваниям.

Птицы — девять гоночных тарнов, — широко размахивая громадными, как паруса, крыльями, мчались всего в нескольких футах над головами зрителей. На спине каждой из них, низко пригнувшись к седлу, восседал наездник. Собравшиеся на трибунах перенесли все свое внимание на гонщиков.

Я глазами отыскал Зеленого Убара. Сидящий в седле низкорослый Мип был совсем незаметен за мощными взмахами крыльев своего тарна.

С обеих сторон летного поля стадиона на шестах возвышались по шесть деревянных голов тарнов, отмечавших количество оставшихся кругов заезда. В семидесяти-восьмидесяти ярдах от меня я различил ложу убара и восседающего на мраморном кресле в императорской алой мантии самого убара — Кернуса.

У него в ложе появился парень, которого я только что видел неподалеку от себя. Парень низко склонился над Кернусом и стал что-то быстро ему рассказывать.

Тут я ощутил на себе хмурый взгляд Кернуса.

Он раздраженно повернулся к парню и отдал ему какое-то распоряжение.

Птицы, обогнув летное поле, снова оказались поблизости, сопровождая свое появление мощными потоками воздуха, поднимающего с земли клубы пыли, и подбадриваемые криками наездников, подгоняющих птиц уже не только командами, но и стрекалами.

На этот раз у висящего на цепях в центральной части летного поля металлического кольца первым появился выступающий за команду желтых Менициус из Порт-Кара. Для пролета в кольцо он использовал свой обычный трюк, сбивающий вплотную летящих за ним гонщиков с направления движения и позволяющий ему преодолеть кольцо без каких-либо помех со стороны соперников: он резко бросил птицу вверх, закрывая таким образом поле зрения следующего за ним тарна, и затем направил свою птицу к кольцу, намереваясь пролететь в него сверху вниз. Сидевший у него буквально на хвосте Мип, казалось, только этого и ожидал, и, едва Менициус набрал высоту, он тут же заставил Зеленого Убара сложить крылья и, словно лезвие ножа, проскользнуть в освободившееся узкое пространство под брюхом тарна Менициуса. Птица Менициуса, испуганно рванувшись в сторону, не вписалась в выбранную своим наездником траекторию полета и пронеслась мимо кольца, заставив разъяренного Менициуса вновь разворачивать её назад, чтобы сделать обязательный в каждом круге пролет сквозь кольцо.

Зрители, наблюдавшие этот поединок, разразились дикими восторженными воплями.

В этом круге лидировал тарн красных — ширококрылая птица, немилосердно подгоняемая стрекалом своего щупловатого, заросшего темной бородой парня, на груди которого поблескивал какой-то золотой медальон. За ним следовали два коричневых гоночных тарна, выступавших один за команду синих, другой — серебряных.

Вплотную за ними шел Зеленый Убар Мипа, казавшийся ещё крупнее из-за низкорослости своего наездника, едва достававшего ногами до поднятых до предела стремян. Меня поражала эта птица, я знал её возраст, ограниченные силы и то, что она уже много лет не выставлялась на состязания. Перьям её уже не хватало той гладкости и обтекаемости, которыми отличается оперение молодых тарнов, клюв не сверкал ярко-желтым цветом, а приобрел беловато-серый оттенок, дыхание птицы также оставляло желать лучшего, но вот её глаза — черные, дикие, хищные глаза пылали яростью, гордостью и неукротимой жаждой победы. В этом, пожалуй, ни одна другая птица сравниться с ней не могла.

Беспокоило меня лишь то, выдержит ли её сердце такую нагрузку.

— Берегись! — крикнул недавний мой подозрительный сопровождающий, и я, резко обернувшись, успел перехватить руку человека, пытавшегося нанести мне в спину удар кинжалом.

Обрушив на него мощный удар, я перебил ему шейные позвонки и сбросил бездыханное тело к подножию разделительной стены.

Это был тот самый парень, что доложил Кернусу о моем присутствии и получил от него, очевидно, соответствующие распоряжения.

Я снова посмотрел на ложу убара, перед ним навытяжку застыл Сафроникус, предводитель таурентинов.

Рука его лежала на рукояти меча. Даже отсюда мне было видно, как побелели костяшки пальцев Кернуса, крепко вцепившегося в подлокотники кресла.

Я перенес внимание на гонку.

Подозрительный парень, окончательно поверивший мне, теперь стал моим главным охранником и, перестав наблюдать за ходом состязаний, обратил всю свою, очевидно, природную настороженность на тех, кто находился рядом с нами.

Участники заезда в очередной раз, словно сплошная буря из трепещущих крыльев, криков наездников и сверкания стрекал, пронеслись перед нами.

Ширококрылого тарна за это время успели оттеснить, и гонку возглавлял теперь наездник в голубом одеянии, небольшого роста, несколько суетливый человек, ветеран состязаний, знакомый мне по предыдущим выступлениям. Знал я и его птицу; она имела обыкновение чрезмерно выкладывать силы на промежуточных этапах гонки.

Я усмехнулся.

Мип на Зеленом Убаре следовал за ширококрылым тарном, а вторым в заезде оставался наездник серебряных. Он уже несколько ослабил поводья своей птицы, давая ей возможность накопить силы для финального рывка. На шестах оставалось только две деревянные головы тарнов. Я не знал, насколько сильна его птица, однако по равномерным мощным взмахам её крыльев и посадке головы чувствовалось, что она ещё далека от усталости. Тем не менее, ощутив предоставленную ей свободу, она на какое-то едва уловимое мгновение вышла из общего режима полета, и этой её секундной ошибкой тут же воспользовался Мип, проскользнув на своем тарне у неё под самым крылом и немедленно оттеснивший её в сторону.

Теперь он шел уже вторым, за наездником в голубом одеянии.

Наездник серебряных моментально вернул птицу в прежнее положение, и Менициус из Порт-Кара, вслед за Мипом пытавшийся повторить его обходной маневр, едва не столкнулся в воздухе с тарном серебряных. Подгоняемые яростными воплями наездников и брызжущими искрами стрекал, птицы обоих соперников отчаянно заработали крыльями, борясь между собой за первенство и ещё больше мешая друг другу.

Наездник синих, возглавлявший гонку, умелыми маневрами блокировал каждую попытку Мипа первым проскочить через кольцо или обойти его на повороте.

Чувствовалось, что это мастер своего дела, однако такая стратегия требовала от его птицы повышенного напряжения и затрат сил, и по ритму движения её крыльев и маневренности становилось заметно, что она постепенно начинает уставать. Но ведь заезд можно выиграть и с помощью тактики блокирования действий противника, не позволяя ему себя обогнать. Тем временем борьба между Менициусом из Порт-Кара и наездником серебряных окончилась в пользу последнего.

Мип снова и снова настойчиво пытался пройти над тарном синих, но его противник ловко направлял свою птицу из стороны в сторону, вынуждая Мипа держаться у неё в хвосте. Внезапно, приучив своего противника ожидать его обходного маневра только сверху, из безопасной для него позиции, Мип резко бросил Зеленого Убара вниз и проскользнул прямо под крылом идущей впереди него птицы, рискуя быть вырванным из седла её мощными когтями. Он до дюйма рассчитал дистанцию и проскочил у птицы буквально между лапами. Его противник, оставшись позади, разразился проклятиями, тут же заглушенными радостным ревом болельщиков стальных.

— Смотри, — обратился ко мне стоящий спиной к летному полю мой бдительный охранник, показывая на небольшое каменное перекрытие, разделяющее сектора стадиона в сотне ярдов от нас.

Там стоял таурентин, поднявший свой арбалет и готовившийся выстрелить из него по Мипу, когда тот зайдет на последний поворот у дальнего от нас конца стадиона. Таурентин приложил приклад арбалета к плечу и, тщательно прицелившись, ждал.

— Не беспокойся, — сказал мой телохранитель и быстро вскинул свое оружие.

Мип уже подходил к центральному кольцу, когда тугая тетива запела у моего уха и резко выбросила стрелу.

Черная короткая стрела взвилась в воздух, пролетела над рядами зрительских трибун и вонзилась в хорошо заметную отсюда алую накидку таурентина. Тот судорожно дернулся, застыл на секунду, роняя из рук арбалет, и, медленно наклонившись, полетел с перекрытия вниз.

Мип оставил центральное кольцо за спиной и продолжал мчаться вперед.

— Отличный выстрел, — сказал я.

Мой телохранитель пожал плечами и принялся снова заряжать арбалет, не спуская при этом глаз со зрительских трибун.

Публика неистовствовала.

Мип был впереди.

И тут на ноги вскочили желтые и принялись хором поддерживать своего представителя.

На молодом, сильном, тренированном тарне лидера Менициус отчаянно пытался догнать Мипа. Расстояние между ними постепенно сокращалось.

Мип ослабил поводья; за все это время он ни разу не ударил Зеленого Убара разрядами стрекала и лишь подгонял его криками.

— Давай, старый воин! Давай! — кричал он.

Тарн Менициуса настигал Зеленого Убара, но тот упорно продолжал лидировать, с каждым взмахом крыльев, казалось, мчась все быстрее и быстрее. И вдруг, к своему ужасу, я увидел, что крылья птицы сбились с ритма, она закричала от боли и стала терять равновесие в воздухе. Мип вцепился в поводья, стараясь удержать её под контролем.

Менициус пронесся мимо, и, когда он был над ними, я заметил, как он резко выбросил вперед правую руку. В ту же секунду Мип отбросил поводья и, судорожно выгнув спину, принялся шарить по ней рукой, словно стараясь до чего-то добраться. Он едва не выпал из седла, и его начавшее было соскальзывать вниз тело удержали только два соединенных с тарновой упряжью страховочных ремня.

Я невольно схватил за руку своего телохранителя.

Тарн синих, а за ним серебряных и красных обогнали медленно кружащую снижающуюся птицу.

Стоящий рядом арбалетчик поднял оружие.

— Менициус не доживет до конца этого заезда, — сказал он.

— Оставь его мне, — ответил я.

Внезапно Зеленый Убар, словно зараженный энергией проносящихся мимо него птиц, с яростным криком, в котором слились воедино его гнев и боль, рванулся за ними. Мип неловко свесился с седла, с трудом удерживаясь за его луку.

И вот птица, одержавшая в свое время тысячи побед, привыкшая драться за неё до конца, выровняла свой полет и понеслась по такой знакомой ей воздушной трассе стадиона.

— Смотри! — воскликнул я. — Мип жив!

Мип слабеющими руками обхватил птицу за шею и распластался у неё на спине: казалось, он что-то шептал ей на ухо.

И тут мне даже сложно передать, что я увидел: толпа зрителей ревела, тарны оглашали воздух пронзительными криками, а Зеленый Убар и его наездник Мип, слившись в едином неимоверном усилии, словно вернулись в эти последние мгновения дикой, безумной гонки в дни своей молодости такими, какими знали их тогда бесчисленные поклонники. Зеленый Убар мчался вперед, рассекая воздух, обгоняя ветер; он казался самим олицетворением безудержной, рвущейся силы, энергии, жгучей ярости и воли к победе. Теперь я своими глазами видел того Зеленого Убара, о котором я так много наслышался за это время, легендарного тарна, о котором очевидцы, казалось мне, рассказывали небылицы, величайшего из гоночных тарнов, завоевавшего столько наград, что не снилось бы целой команде, — Тарна-Победителя.

Когда птица опустилась на финишный насест, зрители не кричали — над трибунами царила полнейшая тишина.

Вторым приземлился Менициус из Порт-Кара, все ещё не способный поверить, что победу буквально вырвали у него из рук.

И тут все одновременно, за исключением, пожалуй, только наиболее приближенных к благородному убару города людей, разразились восторженными криками, ревом, воплями, что есть силы ударяя правым кулаком по левому плечу.

Тарн гордо восседал на финишном насесте, а его наездник Мип с болезненной, мучительной гримасой пытался удержаться в седле.

Затем птица гордо вскинула голову и, окинув ревущие трибуны взглядом все ещё горящих от возбуждения глаз, издала боевой победный крик тарна.

И тут же без сил упала с насеста на землю.

Мы с арбалетчиком опрометью бросились к насесту, слыша у себя за спиной топот сотен ног сорвавшихся с места зрителей.

Я мечом перерезал удерживающие Мипа в седле кожаные ремни безопасности и снял его с мертвой птицы.

Затем я вытащил торчащий у него в спине короткий нож. Нож профессионального убийцы, по рукояти которого, извиваясь, пробегала надпись: «Я искал его. И я его нашел».

Я поднял Мипа на руки. Он открыл глаза.

— Что с тарном? — едва слышно произнес он.

— Зеленый Убар мертв, — ответил я.

Мип закрыл глаза, и между ресниц у него заблестели слезы.

Он протянул слабеющую руку к тарну, и я уложил его рядом с неподвижным телом птицы. Он обнял за шею мертвое, до последнего дыхания остававшееся ему верным существо и прижался лицом к его серовато-желтому клюву. Плечи его сотрясались от рыданий. Мы отошли в сторону.

Через некоторое время не отходящий от меня ни на шаг арбалетчик заговорил с Мипом.

— Это была настоящая победа, — сказал он.

Мип только плакал.

— Зеленый Убар, — бормотал он. — Зеленый Убар.

— Пошлите за медиком, — крикнул один из стоящих рядом.

Арбалетчик отрицательно покачал головой.

Мип уже лежал мертвым, склонив голову на шею мертвой птицы, которую он привел к их общей последней победе.

— Он правил отлично, — заметил я. — Просто не верится, что он был просто тарноводом.

— Много лет назад, — сказал арбалетчик, — был один наездник на гоночных тарнах. В очередном заезде, пытаясь обойти соперника, он не рассчитал дистанции и был выброшен из седла страшным ударом о верхний край кольца. Затем на него посыпались удары несущихся следом тарнов, и только потом он упал на землю. После этого он ещё выступал один-два раза, не больше. Он начал сомневаться в своем глазомере, чувстве времени. Он стал бояться висящих у него на пути колец и даже самих птиц. Его вера в себя, мастерство, выдержка — все ушло.

Остался только страх, смертельный страх перед скоростью, гонкой, что, в общем, в его ситуации вполне объяснимо. Больше участия в состязаниях он не принимал.

— Это Мип? — спросил я.

— Да, — ответил арбалетчик. — Было бы неплохо, если бы ты понял, какая смелость от него потребовалась на сегодняшнем выступлении.

— Он управлял отлично, — сказал я.

— Да, я видел, — подтвердил стоящий рядом человек из команды стальных. — Он не боялся. В том, как он управлял тарном, не было ни намека на страх. Только уверенность, выдержка и мастерство.

— И гордость, — добавил его сосед.

— Да, и гордость, — согласился стальной.

— Сегодняшнее его выступление, — подхватил другой, — напомнило мне того Мипа, каким он был прежде. И правил он так же великолепно. Это был его лучший заезд.

Собравшиеся вокруг выражали согласие.

— Значит, он хорошо известен как наездник? — спросил я.

Люди посмотрели на меня с удивлением.

— Он был величайшим из наездников, — сказал арбалетчик, печально глядя на маленькую, неподвижную фигуру Мипа, даже после смерти продолжавшего обнимать за шею своего тарна. — Величайший.

— Разве ты его не знал? — спросил один из стоящих рядом.

— Для меня он был просто Мип, — ответил я. — Я знал его только под этим именем.

— Ну так узнай теперь его настоящее имя, — сказал арбалетчик. — Это был Мелиполус с Коса.

Я обомлел. Мелиполус с Коса стал живой легендой Ара и сотен других городов, где он участвовал в состязаниях.

— Мелиполус с Коса, — задумчиво повторил арбалетчик — Они с Зеленым Убаром погибли победителями, — сказал один из собравшихся.

Прозвучали два удара судейского гонга, оповещавшего о начале подготовки к девятому заезду — заезду на приз убара.

Я подобрал короткий нож, оборвавший жизнь Мипа, и заткнул его под ремень.

Платформы с усаженными на них тарнами уже двигались к стартовым насестам. Подсобные рабочие разбежались по своим местам.

Я поднял на руки тело Мипа и передал его одному из стальных. Зеленого Убара погрузили на платформу и вывезли с поля.

Зрители снова рассаживались по местам. Амфитеатр пестрел разноцветьем кастовых одеяний. Наездники устраивались в седлах, застегивая на дисковые замки ремни безопасности. По рядам сновали торговцы с лотками, торопясь воспользоваться затишьем между заездами. Небо было ясным и чистым, солнце светило во всю мощь — лучшей погоды для состязаний не придумаешь.

На громадной висящей на разделительной стене доске, предназначенной для вывешивания результатов состязаний, напротив графы восьмого заезда победителем значился Зеленый Убар и его наездник — Мелиполус с Коса. Уже много лет эта пара не украшала списки победителей состязаний.

Менициус из команды желтых, конечно, тоже будет участвовать в девятом заезде. Его тарн Черная Стрела был действительно одним из лучших на всем тарновом дворе стадиона; выносливый и быстрый, он вполне оправдывал свое имя. Темно-красное оперение его правого крыла было обесцвечено и выглядело седым, опаленное несколько лет назад, как мне рассказали, кислотой одним из наездников серебряных. Хорошая птица, достойная уважения. Но я надеялся, что Убар Небес, которого я занес в списки участвующих в заезде от команды стальных, сумеет его одолеть.

Основное соперничество на этом этапе состязаний разгорелось между желтыми и стальными. Девятый заезд — заезд на приз убара — был не просто почетным, но и во многих отношениях решающим: по нему определялся победитель не только сегодняшнего дня состязаний, но и всего сезона, поскольку он знаменовал собой завершение Праздника Любви и закрытие спортивного сезона.

Я посмотрел на ложи убара и верховного служителя посвященных — Комплициуса Серенуса. Обе они были украшены в цвета группировки зеленых. Интересно, знает ли уже Кернус о том, что произошло на Стадионе Клинков? Сейчас бунт наверняка уже выплеснулся на улицы.

Я подошел к деревянному информационному табло, на котором люди из обслуживающего персонала стадиона набирали из отдельных букв имена участников заезда.

— Поставь сюда и имя Гладиуса с Коса, — сказал я.

Служитель кивнул и начал быстро набирать мое имя.

Зрители заревели от удовольствия. Я заметил, что люди возле столов тотализатора стали о чем-то торопливо совещаться. Ставки начали резко подниматься. Я услышал третий удар судейского гота, птиц пора было выводить на старт.

Менициус уже был возле старта, стоя у платформы, на которой возвышалась дрожащая от нетерпения под надетым на неё кожаным колпаком Черная Стрела — замечательная темно-красная птица, настоящий король на тарновом дворе желтых.

Вокруг платформы Менициуса из Порт-Кара стояла охрана из таурентинов.

Я приблизился к ним, но не сделал попытки пройти сквозь их ряды. Менициус с побледневшим, напряженным лицом устраивался в седле.

— Гладиус с Коса хотел бы побеседовать с Менициусом из Порт-Кара до начала заезда, — обратился я к нему.

Он не ответил.

— Отойди отсюда! — резким тоном приказал командир отряда таурентинов.

— Менициус из Порт-Кара был в Ко-Ро-Ба в прошлом году в ен'варе? — не обращая на него внимания, продолжал я.

Руки Менициуса, сжимающие уздечку, побелели от напряжения.

Я вытащил из-за пояса короткий нож и показал ему.

— Он припоминает воина из Тентиса? — спросил я.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — огрызнулся Менициус.

— О, может, он его и не припоминает, — говорил я, — поскольку, как я подозреваю, он видел его только со спины.

— Уберите его отсюда! — закричал Менициус.

— Обрывок зеленой повязки вполне можно было оставить за день, а то и за час до этого. Надо признать, Менициус из Порт-Кара отлично владеет ножом убийцы. Бросок, несомненно, был произведен со спины маленького быстрокрылого гоночного тарна, очень маневренного и великолепно подходящего для полета под мостами.

— Ты сумасшедший! — завопил Менициус. — Убейте его!

— Первого, кто двинется с места, — прозвучал у меня над ухом суровый голос моего телохранителя-арбалетчика, — моя стрела прошьет насквозь.

Никто из таурентинов не пошевелился.

Подсобный рабочий снял с головы Черной Стрелы, тарна желтых, кожаный колпак. Птица расправила перья и гордо подняла голову.

Отличный экземпляр, ничего не скажешь.

Мой собственный тарн на платформе у четвертого стартового насеста был уже без колпака.

Зрители, как обычно, бурно реагировали на появление птиц у стартовых площадок, восхищаясь их крупными головами, мощными и крепкими, как меч, клювами, гордо выпяченной грудью и горящими черными глазами. Один из подсобных рабочих стальных отомкнул замок и снял с ноги моей птицы удерживающую её цепь. Птица, почувствовав свободу, переступила с лапы на лапу, глубоко вонзая когти в деревянную поверхность платформы, сделала пару широких взмахов крыльями, разминая их, и, высоко запрокинув голову, издала пронзительный, дикий крик. Думаю, у многих из присутствующих на трибунах, несмотря на жаркий летний день, от этого воинственного крика-вызова мороз пробежал по коже; и не было, наверное, ни одного, кто не почувствовал бы себя слабым и беззащитным перед гордой, грозной, хищной фигурой моего черного тарна, моего Убара Небес.

— Пора в седло, — заметил мой неразлучный арбалетчик, и я поспешил к стартовой платформе.

Как мне сейчас не хватало Мипа с его дружеским советом, всегда верным наставлением; Мипа, неизменно провожавшего меня во все предыдущие заезды, проверявшего напоследок крепление тарновой сбруи и напутствовавшего меня добрыми пожеланиями. Мне снова во всех деталях вспомнились его выступление, его победа, его гибель.

Я посмотрел на Менициуса, тот упорно не желал встречаться со мной взглядом.

Я заметил, что ему протянули ещё один нож, какой обычно используют наездники. В правой руке он наготове держал стрекало. На луке седла у него я, к своему немалому удивлению, увидел свернутый в несколько петель хлыстовой нож, который так распространен в Порт-Каре: длинный хлыст, в конечной части которого из единого узла расходятся пять длинных, восемнадцатидюймовых ремней, оканчивающихся в свою очередь четырьмя вделанными в них тонкими, узкими стальными лезвиями. Существует довольно много разновидностей хлыстового ножа, от тех, что имеют на ременных кольцах довольно длинные, дюймов по семь-восемь, обоюдоострые лезвия, до тех, которые оканчиваются заточенными с внутренней стороны крюками, позволяющими атакующему разорвать свою жертву на части. У Менициуса был нож первого типа, с обоюдоострыми лезвиями, способный с двадцати футов перерезать человеку горло.

Я заметил, что таурентины переходят от одного участника соревнований к другому, очевидно передавая им какие-то сообщения. В ответ некоторые наездники выражали яростное возмущение и потрясали вслед таурентинам кулаками.

— Хорошо бы нам не отстать в этих состязаниях, — сказал стоящий у моего стремени арбалетчик.

Я увидел, как таурентин принес Менициусу небольшую, завернутую в шелковую тряпицу коробочку, которую тот нацепил на пояс.

— Смотри, — сказал я своему телохранителю, указывая на растворяющихся среди зрителей вооруженных арбалетами таурентинов.

— Твое дело — гонка, — ответил он. — Об этом мы позаботимся! Там тоже есть наши люди.

Я поднял своего тарна вверх, и он одним мощным движением крыльев переместился с платформы на стартовый насест.

Менициус из Порт-Кара не казался больше неуверенным или испуганным; его лицо приобрело спокойное выражение, а на губах заиграла жестокая улыбка. Он посмотрел на меня и рассмеялся.

Я приготовился к четвертому сигналу судейского гонга. Перед тарнами натянули стартовую заградительную проволоку.

И тут я заметил, что смягчающее удар покрытие убирается подсобными рабочими не только с центрального кольца, но и с расположенных по противоположным концам летного поля, оголяя их металлические острые, как клинок, края, что никогда прежде не делалось на гоночных заездах и применялось только на состязаниях в мастерстве, да и то лишь в тех случаях, когда борьба шла не на жизнь, а на смерть.

Отовсюду с трибун раздались протестующие крики и брань представителей абсолютно всех групп болельщиков.

Наездники, за исключением меня и Менициуса, обменялись тревожными, недоумевающими взглядами.

— Принеси-ка мне, — обратился я к своему стоящему у края насеста арбалетчику, — из моих принадлежностей там, на разминочной площадке, тачакское бола, веревку для каийлы с набором кайв.

Он рассмеялся.

— А я все ждал, — сказал он, — когда ты поймешь, что это не просто состязания, а война.

Подсобный рабочий тотчас бросил мне на седло увесистый сверток. Я невольно усмехнулся.

— Мы держали все это наготове, — сказал арбалетчик.

К подножию стартового насеста подбежал ещё один человек из команды стальных, одержавший победу на одном из первых заездов.

— Там боевые тарнсмены, — запыхавшись, сообщил он. — Таурентины в полной выкладке. Они собираются у стен стадиона.

Нечто подобное я и ожидал. Именно эти люди и использовались для нападения на караван Хинрабиусов.

— Принеси мне еще, — сказал я, — малый тачакский лук и боевые стрелы народов фургонов, те, с зазубринами на наконечнике.

— Все уже в свертке, — ответил арбалетчик.

— Как вы догадались все предусмотреть? — удивился я.

— Это Мип велел, — пояснил арбалетчик. — Он хорошо понимал, какое тебе предстоит состязание.

Я развернул сверток и осмотрел лук. Он был действительно маленьким, не больше четырех футов длиной и сделан из двух рогов боска, соединенных между собой в наиболее толстой части и укрепленных металлическими, опоясывающими рог в семи местах пластинками и широкими полосками кожи. Тачакский лук по своим характеристикам уступает и длинному луку, и арбалету, однако при действии на коротких дистанциях, особенно при необходимости высокой скорострельности, он представляет собой грозное оружие. Его небольшие размеры позволяют пользоваться им на ходу, из седла, в чем проявляется его преимущество перед более мощным, однако не допускающим свободы действий в обращении длинным луком. В отличие же от арбалета малый лук не требует столь значительных затрат времени на подготовку к стрельбе, поэтому скорострельность его весьма высока. Тачакский воин, например, способен на полном скаку выпустить по мишени одну за другой двадцать стрел всего за какую-нибудь минуту.

Интересно отметить, что малый лук никогда не применяется наездниками на тарнах, возможно потому, что живущие в отдаленных от экватора широтах горожане практически незнакомы с каийлой и не видят для себя преимуществ в использовании оружия наземных всадников. А может, это объясняется устойчивыми традициями северян, доверяющих лишь тем видам вооружения, что проверены столетиями, и полагающих, что основным преимуществом наездника на тарнах является дальность действия его оружия, а не скорость и точность. Однако я полагаю, что основной причиной неуважительного отношения наездников к малому луку являются именно его небольшие размеры, он кажется им слабым оружием, игрушкой в руке настоящего воина.

Кто-то из команды стальных, завидя этот лук среди вооружения Гладиуса с Коса, шутливо спросил, не для детей ли этот лук? Понять их было можно, ведь они никогда не передвигались в седле каийлы и не имели дела с тачаками. Мне же кажется, что боевые действия в седле каийлы и в седле тарна имеют между собой много общего и малый лук так же достоин использования в горианском небе, как и в южных степях. Кроме того, я много времени уделил, тренируя моего тарна выполнять команды, подающиеся голосом, а это в значительной мере освобождало мне руки для оружия. Обычно тарнов приучают к одной команде — «табук», означающей «охотиться». К тому же мне хотелось научиться пользоваться, сидя в седле летящего тарна, легким тачакским копьем. Наездники весьма часто берут с собой в воздух притороченное к седлу тарна длинное горианское копье — действительно грозное в умелых руках оружие, но весьма громоздкое и маломаневренное, больше, по-моему, подходящее пехотинцу. Как род войск наездники на тарнах несколько сотен лет назад вышли из наземных вооруженных сил. Однако мне кажется, что даже при столь качественной перемене в условиях и специфике ведения ими боевых действий в их вооружении мало что изменилось: они лишь стремились усовершенствовать свое мастерство и выработать какие-то новые приемы применительно к изменившимся условиям, но ни в коей мере не пересмотреть своего отношения к самому вооружению. Мне всегда очень хотелось иметь свою собственную группу наездников, которую я сумел бы обучить обращению с совершенно новыми для тарнсмена и, безусловно, полезными видами оружия, но такой возможности у меня не было, и даже в Ко-Ро-Ба, моем родном городе, к моим идеям относились без достаточного внимания.

Я приторочил тачакский роговой лук и колчан со стрелами к седлу, уложив под рукой веревки и бола. Меч, как обычно, был при мне, а теперь я присоединил к нему ещё нож убийцы, извлеченный мной из спины несчастного Мипа, и тачакские седельные кайвы.

Со своими приготовлениями я едва не пропустил сигнал судьи к началу гонки, вслед за которым заградительная проволока, натянутая у тарнов перед грудью, упала на землю.

Птицы все, за исключением моей собственной, рванулись в воздух, оглашая воздух пронзительными криками и шумом мощных взмахов заработавших крыльев.

— На месте! — крикнул я, и мой тарн, с горящими глазами, дрожа от возбуждения, остался на стартовом насесте.

У всех находящихся поблизости вырвался крик разочарования. С трибун понеслись улюлюканье и удивленные возгласы.

Я взглянул на ложу Кернуса, убара города, и в насмешливом приветствии помахал ему рукой.

Тот смотрел в мою сторону, ничего не понимая, вцепившись в подлокотники кресла.

— Лети! — закричал, не выдержав, мой арбалетчик.

— Лети же! — кричали члены команды стальных.

Девять поднявшихся в воздух птиц уже достигали первого поворота над летным полем.

Я посмотрел на шесты с двадцатью деревянными насаженными на них головами тарнов, отмечавших количество кругов заезда. Заезд на приз убара — самый длительный по времени и самый утомительный для птиц в состязании тарнов. Но и приз за победу велик — тысяча двойных золотых монет.

— Лети! — скандировали на трибунах болельщики.

Я рассмеялся и прижался к шее моего тарна.

— Ну, Убар Небес, — сказал я измучившейся от ожидания птице, — пора!

С пронзительным воинственным криком единым взмахом мощных черных крыльев боевой тарн Ко-Ро-Ба ушел в небо. Я сильнее прижался к его шее, пряча голову от хлещущего мне в закрытое маской лицо, рвущего на мне одежду потока воздуха. Зрительские трибуны мгновенно слились для меня в единую пеструю, проносящуюся внизу полосу. Меня наполнило чувство ликования.

Мне хотелось, чтобы идущие впереди меня тарны к тому моменту, когда я их догоню, уже не летели одной группой, чтобы мне не бороться с ними за первенство при одновременном старте, где все лишь мешают друг другу, а обходить их одного за другим, если это, конечно, удастся. Я был уверен, что наездники получили указания Кернуса следить за тем, чтобы я в этом заезде не выиграл; очевидно, это было их главной задачей. Одному тарну весьма сложно блокировать сопернику проход через кольцо, но две птицы, действующие согласованно, великолепно справляются с этой задачей. А кроме того, отстав на старте, я хотел выявить среди участников заезда человека, в функции которого будет входить нейтрализация любого противника, создающего препятствия для достижения Менициусом победы. В том, что такой человек непременно участвует в заезде, я не сомневался.

И, наконец, я хотел как можно дольше оставаться позади Менициуса: меня нисколько не прельщала перспектива позволить ему раньше времени оказаться у меня за спиной с ножом в руке.

К окончанию первого круга я уже догнал идущую последней птицу и, выбрав удобный момент, обошел её ничего не подозревающего тарнсмена, вспомнившего о моем существовании, только когда на лицо ему упала тень от пронесшегося у него над головой тарна.

Трибуны огласились восторженными криками.

Это привлекло внимание идущего восьмым наездника, выступающего за золотых, и он, обернувшись в седле, устроился таким образом, чтобы держать меня в поле зрения.

К удивлению зрителей, но вовсе не к моему собственному, он начал управлять птицей так, чтобы я не мог его обойти, при этом сам значительно теряя в скорости.

Едва же мы подошли к первому из серии центральных колец, его красивый, редкой тропической породы тарн, доставленный, очевидно, из южных джунглей Картиуса, сделал полуоборот, выставив вперед когти и загородив проход через кольцо широкими, мешающими нашему движению взмахами крыльев. Мой тарн ударил его, не сбавляя скорости, отшвыривая со своего пути клочья разноцветных перьев, и черной молнией прошел через кольцо.

Я даже не оглянулся. Публика была поражена.

Седьмой наездник, очевидно опытный мастер, выступал без нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к какой-то команде, действуя, по-видимому, по указанию убара или же просто желая побороться за первенство самостоятельно. Он упорно, кольцо за кольцом, загораживал мне проход, хотя и не действуя столь открыто, как его предшественник.

Я не мог не признать его мастерства; он, казалось, сосредоточил все свое внимание только на мне, забыв об остальных противниках. И все же мой тарн был более проворным и быстрее реагировал на команду, поэтому, несмотря на позиционное преимущество, моему противнику приходилось прилагать немало сил и умения, чтобы не пропустить меня вперед. Мы оба постоянно наращивали скорость и, поневоле действуя совместными усилиями, оставили позади тарна серебряных и ещё одного наездника без опознавательной повязки. Теперь мой противник шел пятым, а я шестым. Впереди нас были синие, красные, зеленые и выступающий за желтых Менициус. Вдруг за спиной у себя я услышал полный дикого ужаса крик одного из идущих за мной наездников, очевидно отброшенного соперником в сторону самого кольца и напоровшегося на его острые кромки. У меня по телу пробежала дрожь: лишенные защитной оболочки кромки кольца настолько остры, что на той скорости, на которой проходят гонки, способны разрубить наткнувшегося на них всадника или его птицу на части.

Я обернулся на шесты с деревянными изображениями голов тарнов. Оставалось всего одиннадцать кругов. Я бы мог, конечно, обогнать идущего впереди меня соперника, но из-за лишенных защитной оболочки колец это означало бы подвергать огромной опасности и нас обоих, и наших тарнов. Я думаю, ему не больше моего хотелось убивать мою птицу или обрекать на смерть меня самого. Одно дело, ставить блоки при защищенных кольцах, и совсем другое — устраивать настоящее сражение перед висящими в воздухе клинками мечей, что сейчас собой, собственно, и представляли острые края колец.

Я чертыхнулся: обычные мои надежные обходные маневры не срабатывали. И тут мне пришло в голову, что, несомненно, и многие другие участники состязаний изучали манеру поведения Гладиуса с Коса на гонках, как тот в свою очередь изучал их. Однако, к моему сожалению, идущий впереди меня наездник был ветераном гонок на тарнах и почти не выступал на Стадионе Тарнов в Аре, очевидно значительно чаще принимая участие в состязаниях у себя в Торе. Я никогда не видел его в небе, и Мип ничего не рассказывал мне о нем. Если же он изучал манеру поведения на гонках Гладиуса с Коса, значит, он наверняка обратил внимание на мои излюбленные приемы. Поэтому, хотя это было очень непривычно и противоречило всем моим инстинктам, я решил в следующий раз пройти через кольцо не в правой верхней его части, а в левой нижней. Однако и тут меня ждало разочарование: соперник словно чувствовал каждый мой маневр, и снова я миновал кольцо, идя у него в хвосте.

Сомневаюсь даже, что для него составило хоть малейшую трудность разгадать мой маневр, вряд ли он вообще сознательно подходил к рассмотрению моей тактики: очевидно, его понимание моих действий опиралось на какое-то прирожденное чутье, к которому добавлялись многолетняя практика участия в состязаниях и внимательное изучение моей манеры ведения гонки, позволяющие ему предугадывать мои дальнейшие шаги. Я знаю, Мип тоже обладал этим редким внутренним чутьем, и у меня не было основания предполагать, что у остальных профессиональных гонщиков оно отсутствует. Я уже начал сожалеть о том, что так опрометчиво и самоуверенно затянул со стартом. Менициус на Черной Стреле по-прежнему лидировал.

Тут мне на память пришел разговор с Мипом, воспоминание о котором внезапно обожгло мой мозг.

— Что делать, если твой противник по счастливой для него случайности или благодаря высочайшему мастерству знает, как ты поведешь себя в той или иной ситуации, чувствует твою манеру поведения? — спросил я тогда у него, не имея в виду ничего конкретного.

Мы сидели в таверне зеленых, и он, поставив кружку с пагой на стол и рассмеявшись, развел руками.

— Значит, ты не должен иметь какой-либо определенной манеры поведения, — просто ответил он.

Я также рассмеялся, восприняв его слова как шутку.

Однако он уже смотрел на меня совершенно серьезно.

— Я говорю правду.

На шестах оставалось четыре деревянные головы тарна с одной стороны летного поля стадиона и четыре с другой. Итого всего восемь поворотов, четыре полных круга. Медлить больше нельзя. Нужно что-то срочно предпринять. Я решил сбить своего настойчивого соперника с толку и перед очередным проходом через кольцо устроить для него небольшой спектакль, начав действовать вне всякой логики.

Я резко сбросил высоту и ушел в сторону, заставив ведущего меня соперника удивленно закрутить головой и невольно попытаться повторить мой маневр. Его тарн тут же сбился с ритма, и уже за спиной я услышал пронзительный крик идущей за мной вслед птицы, столкнувшейся с тарном моего соперника, и яростные проклятья их наездников.

К тому времени, когда на шестах оставалось семь деревянных голов тарнов, я догнал наездника синих, идущего четвертым.

Птица его была сильнее тарна наездника из Торы, но в мастерстве он явно ему проигрывал. Я легко обошел его у очередного кольца, сделав вид, будто собираюсь пройти его в левой нижней части, и резко бросив свою птицу вправо вверх. Пытаясь поставить мне блок в ошибочно выбранной им позиции, он так старался, что едва не напоролся на острый край кольца, и после того как его изумленная птица, не выдержав, свернула у острой кромки в сторону, ему пришлось возвращаться заново и проходить через то же кольцо.

Крики зрителей на трибунах переросли в настоящий рев, и хотя слов разобрать было невозможно, я расценивал их как выражение восхищения, как в данной ситуации я, вполне естественно, и должен был их воспринимать.

И тут я внезапно услышал свистящий звук над головой и пригнулся к седлу. Выпущенной из арбалета стрелы я не увидел, но сам звук мне был хорошо знаком.

Вслед за ним донеслись ещё два угрожающих свистящих звука стрел.

— Давай! — закричал я. — Давай, Убар Небес!

Птица, забыв об опасности, рванулась вперед.

Краем глаза я заметил около пятидесяти тарнсменов, расположившихся за задними рядами трибун, на верхнем крае стены стадиона, дожидающихся, когда я подойду поближе.

— Давай, Убар Небес! — кричал я. — Давай! Вперед!

Птица мчалась изо всех сил.

И тут я, к своему ужасу, увидел, что оба шедших впереди наездника — красных и зеленых — идут к кольцу вровень, постепенно замедляя движение, готовясь заблокировать мне проход через центральное кольцо.

У зрителей вырвался единодушный вопль возмущения.

Я не сразу догадался, что они затевают, но то, что один из наездников выступал за зеленых, открыло мне глаза на многое. Убар, несомненно оказавший всяческую поддержку зеленым, очевидно, потребовал и от них сделать все возможное, чтобы не дать мне добиться победы. Менициус на Черной Стреле, не отвлекаясь ни на что, шел только вперед.

Моя птица, как таран, врезалась между двух идущих плотно друг к другу соперниц, и через мгновение со всех сторон засверкали вспышки стрекал, птицы били крыльями и яростно рвали друг друга когтями. Тут в нас врезался шедший следом тарн, вероятно синих, а за ним — птица с наездником из Тора и, возможно, ещё одна или две.

Наездник зеленых, издав дикий вопль, зажал руками рану на груди у самого горла и потерял контроль над своим тарном. Птица красных выбралась из свалки и продолжила гонку. Красный, как и Менициус и двое других наездников, принимал участие и в восьмом заезде. Это был тот самый тщедушный бородатый человек, голый по пояс, с золотым медальоном на груди.

Мимо нас прошел тарн серебряных.

Мой тарн сцепился с птицей, наездник которой выступал без опознавательной нарукавной повязки. Птицы яростно рвали друг друга. Сам я получил хороший удар стрекала, и на какое-то мгновение невыносимая боль затопила мое сознание и погрузила все вокруг меня в темноту. Привели меня в себя мощные удары крыльев птицы соперника. Я открыл глаза и, увидев её нацеленный в меня хищный клюв, механически ткнул в неё стрекалом. Птица отпрянула в сторону, подставляя мне своего наездника, и мы с ним накинулись друг на друга, сражаясь стрекалами, как мечами, и разбрасывая вокруг настоящие фонтаны ослепительных искр. Мы были уже у самого кольца, и соперник, не выдержав, отвел свою птицу в сторону. Мой тарн рвался довести поединок до победного конца, но я удержал его.

— Вперед, Убар Небес! — крикнул я — Вперед!

Перед нами оставались три птицы — красных, серебряных и желтых.

Сзади прозвучал сигнал судьи, отмечающий пропуск одним из наездников кольца и требующий возвращения и повторения попытки. Я усмехнулся и продолжал наращивать скорость.

Над головой просвистела новая стрела.

— Давай, Убар Небес! — кричал я. — Давай!

Тот черным пламенем рвался сквозь кольца, одно за другим оставляя их за спиной.

На шестах ещё оставалось пять деревянных голов, когда он догнал и обошел серебряного. На следующем повороте он оставил позади красного. Бородатый наездник с медальоном на груди нещадно нахлестывал свою птицу стрекалом, и, когда я проходил мимо него, я увидел в его глазах сумасшедшую ярость. У кольца он попытался было прижать нас к нижней металлической кромке, но прежде, чем ему это удалось, он был уже оставлен позади.

У меня вырвался ликующий вопль. Теперь впереди оставался только тарн Менициуса из Порт-Кара.

— А сейчас, Убар Небес, — сказал я, — тебе придется постараться по-настоящему.

Птица, словно чувствуя близкую победу, заработала крыльями изо всех сил.

Прижавшись к самой её шее, я видел, как фигура Менициуса на своей Черной Стреле постепенно увеличивалась в размерах.

На шестах оставалось четыре деревянные головы.

Моя птица работала крыльями все быстрее.

— Победа будет за нами, Убар Небес! — крикнул я ей. Она ответила мне торжествующим криком.

И тут я услышал за своей спиной нарастающий шум крыльев и заметил догоняющий меня целый отряд тарнсменов, черной тучей круживших над летным полем стадиона среди ясного, безоблачного неба.

Я сорвал притороченный к подседельнику тачакский лук и через мгновение уже посылал одну за другой стрелы в пристроившихся в хвост ко мне наездников — числом не менее дюжины, — пока остальные, наседавшие сверху, пытались прижать меня к земле. Внезапно Убар Небес издал дикий крик, от которого даже у меня мурашки побежали по телу; это был уже не просто крик, а устрашающий клич боевого, специально обученного тарна, в котором слились и ярость от вида приближающегося врага, и ликование от предстоящей схватки, и проснувшаяся в птице кровожадность хищника. Он не просто летел по знакомой летной трассе стадиона, он нападал с вытянутым вперед клювом и растопыренными острыми, как кривые ножи, когтями; гонка перестала быть состязанием в мастерстве, она превратилась в смертельный поединок.

Я, не сбавляя скорости, поливал короткими тачакскими стрелами наседающих со всех сторон наездников, тщетно пытающихся достать меня мечом. Мой тарн мощными ударами клюва расшвыривал тех птиц, что осмелились стать у него на пути. И вдруг, к моему ужасу, я увидел, как один из наездников сбоку ударил мою птицу длинным копьем, острие которого скользнуло ей по клюву и оставило глубокий след у неё на теле. Я не успел даже крепче схватиться за поводья, как Убар Небес, издав пронзительный, наполненный болью крик, рванулся к птице противника, мощным ударом клюва отшвыривая её в сторону, и, схватив лапой её оторопевшего от неожиданности седока, рванул его с седла с такой силой, что оборвал ремни безопасности как простые тесемки. Через мгновение его тело закувыркалось в воздухе.

Это окончательно поубавило смелости моим противникам, основанной, очевидно, на их численном превосходстве, и они, стараясь держаться ближе друг к другу, представляли теперь отличную мишень для моего безотказно действующего тачакского лука. Наконец, видя, что мечи их и копья в разыгравшейся схватке совершенно неэффективны, они решили изменить тактику и, собравшись вместе, заблокировали проход в очередное боковое кольцо. Однако это вызвало у моего тарна совершенно иную реакцию, чем та, на которую они рассчитывали, и он с хищно раскрытым клювом яростно бросился на таран. Птицы противника не выдержали лобовой атаки и в последнюю секунду с истеричными воплями бросились врассыпную, унося прочь своих изрыгающих проклятия седоков.

— Молодчина! — кричал я. — Давай, Убар Небес! Вперед!

Менициус на Черной Стреле был далеко впереди, но мой тарн быстро настигал его, преследуя, как хищник ускользающую добычу.

За то время, что ушло у меня на сражение с врагами, четыре тарна обошли меня, хотя остальные все ещё были сзади, не сумев обойти скопление кружащих в воздухе не участвующих в состязании птиц.

Я оставил позади птицу с седоком, выступающим без опознавательной повязки.

Впереди двигались красный, синий и, конечно, мой основной выступающий за желтых противник — Менициус.

На шестах по краям летного поля оставалось только две деревянные головы тарнов.

Очередная стрела прочертила свой путь, промелькнув у самого моего лица.

Подойдя к центральному кольцу, я снова встретился с нападавшими на меня наездниками, на этот раз перегруппировавшимися и рассредоточившимися по более широкому пространству. Снова мне пришлось браться за тачакский лук, и ряды наездников после этого значительно поредели, но и стрелы, которых у меня изначально было всего сорок, все вышли.

Я услышал торжествующий крик одного из них, очевидно предводителя, подающего сигнал своим засевшим на стене тарнсменам встретить меня у дальнего кольца перед поворотом.

К этому времени мы обошли наездника серебряных, а немного погодя и синих.

У представителя красных происходил настоящий поединок с Менициусом, блокировавшим ему проход в кольцо. В результате наезднику красных пришлось уступить, и мне хорошо была видна ярость, исказившая черты его заросшего бородой лица, и черные глаза, горящие нисколько не слабее его пылающего на солнце золотого медальона. Очевидно, несмотря ни на какие указания убара или кого бы там ни было, этот человек не хотел проигрывать и решил бороться до конца. Я усмехнулся.

И тут прямо передо мной, слетаясь буквально отовсюду, у кольца собралось около десяти наездников, загородивших мне проход и дожидающихся меня с оружием наготове. Убар Небес без колебания выбрал себе жертву в самом центре кольца. Последовал короткий жестокий удар, едва не выбросивший меня из седла, и путь перед нами был свободен. Остальные рванулись было за нами в погоню, но тут же запутались в кольцах брошенной мной веревки-путанки, применяемой тачаками для ловли босков. Наездники разразились проклятиями и принялись мечами перерубать веревку, спутывающую лапы и крылья их тарнов. Они были выведены из строя надолго. Оставшиеся направились к другому кольцу, чтобы повторить неудавшуюся попытку.

Когда я подошел к центральному кольцу, на шесте оставалась только одна деревянная голова тарна.

А впереди парили в воздухе загораживающие мне дорогу тарны.

Я быстро размотал бола — длинный кожаный ремень, также используемый тачаками для ловли диких животных, однако в отличие от напоминающей своеобразное лассо веревки-путанки имеющий на концах специальные тяжелые шары. При умелом обращении бола может оказаться весьма эффективным сковывающим движение орудием, что через мгновение и проверили на себе двое ринувшихся мне навстречу тарнсменов. Очередного кинувшегося мне с мечом наперерез наездника я встретил стрекалом, и выплеснувшийся фонтан искр заставил его тарна испуганно отпрянуть в сторону и дать мне возможность встретить рванувшегося ко мне с расставленными когтями следующего тарна. Вспышка стрекала ослепила и эту птицу, и она поспешно убралась прочь. Однако с воином больше подобает выяснять отношение клинком, а не стрекалом, и, выхватив меч, именно так я и встретил своего пятого противника. Шестой, предводитель, оставшись в одиночестве, ругаясь на чем свет стоит, поспешил освободить мне дорогу.

С длинного шеста убирали последнюю деревянную голову тарна.

— Лети! Лети, Убар Небес! — закричал я — Лети так, как никогда ещё не летал!

И птица черной молнией прошла сквозь кольцо.

Наездник красных, приближаясь к кольцу у поворота, упорно боролся с блокирующим его действия Менициусом. Оба они, мешая друг другу, быстро теряли скорость. Убар Небес смерчем рвался вперед. Нет, на Горе не было другой равной ему птицы!

— Хар-та! — кричал я ему. — Быстрее! Хар-та!

На полном ходу вонзился он в идущих вплотную одна к другой птиц, выбирая направление прямо в центр кольца и по инерции таща за собой обоих тарнов и их изумленных наездников. В глазах Менициуса сверкнула дикая злоба, рука его потянулась к ремню. Наездник красных, исходя проклятиями, старался прижать нас вправо, чтобы при прохождении кольца не задеть его левой кромки — при нашей скорости это, несомненно, стоило бы ему жизни. И тут я боковым зрением уловил резкое движение руки Менициуса и инстинктивно вплотную прижался к телу Убара Небес. Слева от меня послышался легкий звук бьющегося стекла и последовавший за ним дикий вопль наездника красных. Оглянувшись, я увидел, что он с остервенением трет лицо и грудь, залитые какой-то жидкостью. Птица его, внезапно почувствовав свободу, вышла из-под контроля и отклонилась влево, пытаясь отойти от нашей массы переплетенных тел в сторону. Тут же раздался страшный хруст, и я заметил, как край острого железного обода разрубил плечо несчастного наездника и его окровавленное тело, выброшенное ударом из седла, закувыркалось в воздухе.

Вслед за этим я услышал треск рвущейся материи, и на левой руке у меня появились две кровавые полосы.

Внезапная боль отрезвила меня, и в следующий бросок хлыстового ножа я мечом перерубил его ремни. Менициус, сыпя проклятиями, швырнул в меня обрывками плети, и они пролетели у меня над головой. Когда мы миновали первое из трех последних колец, он вытащил из-за пояса нож. И тут ужас мелькнул у него в глазах, он увидел, как я достал обоюдоострую тачакскую кайву и приготовился к броску.

— Нет! — дико закричал он и развернул тарна, закрывая его грудью свое тело.

Мой тарн не мог упустить такой момент и тут же впился когтями в шею Черной Стрелы. Так, с переплетенными телами наших птиц, седло к седлу, выкручивая друг другу руки, мы с Менициусом одновременно миновали второе кольцо. Наконец мой противник не выдержал и, взвыв от боли, выронил нож. Наши птицы отпрянули в стороны, и тут удар судейского гонга оповестил, что мы оба пролетели мимо последнего кольца. Я убрал кайву за пояс и, развернув тарна, загородил им проход в кольцо, дожидаясь возвращения Менициуса.

Лицо его исказилось от бешенства.

— Быстрее, тебя приходится ждать, — сказал я ему, — или Менициус уже отказался от гонки?

Тот проревел нечто нечленораздельное и дернул уздечку. Послушная птица мгновенно отреагировала на его команду и прошла через последнее кольцо одновременно с Убаром Небес.

И тут моя птица сделала настоящее чудо: в каких-нибудь два взмаха мощных крыльев она вырвалась вперед и первой села на финишный насест. Мы с ней ликовали оба: она — пронзительным победным криком, а я потрясая над головой кулаками.

Черная Стрела опустилась на финишный насест через какое-нибудь мгновение.

Вопли зрителей были просто оглушительными.

Менициус дрожащими руками сбросил с себя ремни безопасности, спрыгнул на песчаное поле стадиона и, едва держась на ногах, протянув вперед руки, побежал к ложе убара.

Я видел, как при его приближении Сафроникус, находящийся здесь же, у трона убара, отдал приказ четырем арбалетчикам стрелять. Менициус, пронзенный четырьмя стрелами, упал на песок. И тут же вслед за ним упал один из таурентинов: в спине у него торчала выпущенная со зрительской трибуны стрела. Кернус вскочил на ноги и плотнее собрал вокруг себя телохранителей.

Откуда-то издали доносилась исполняемая множеством голосов песня, прославляющая Ар. Зрители подхватили её, песня набирала мощь. Люди вставали на ноги и исполняли её стоя.

— Прекратить! — завопил Кернус. — Немедленно прекратить пение!

Но песня звучала все громче.

В ней слышались гнев, триумф и гордость — гордость жителей за их славный город. Некоторые из зрителей бросились срывать зеленые знамена, украшающие ложи убара и верховного служителя посвященных.

Кернус не посмел отдать своим людям приказ стрелять. Он стоял в ложе убара и яростно потрясал кулаками.

— Прекратить! — кричал он. — Прекратить немедленно!

Песня набирала силу, все больше и больше зрителей подхватывали её, и вскоре уже все трибуны повторяли её гордые слова.

Один за другим приземлялись на финишные насесты участвовавшие в гонке тарны — те, которым удалось долететь, но никто не обращал на них внимания.

Сейчас были только песня, только люди, её исполняющие.

И вдруг центральные ворота Стадиона Тарнов распахнулись, и на его песчаное поле стали входить тысячи и тысячи людей, тех, что были на поединках на Стадионе Клинков. Во главе их, как всегда в скрывающем лицо шлеме, шел легендарный Мурмилиус.

Я сам, хотя и не был родом из Ара, все ещё сидя в седле, невольно подхватил слова песни, прославляющей этот славный город.

Кернус смотрел на меня, едва сдерживаясь от распирающего его гнева.

И тогда я снял со своего лица кожаную маску.

Он отшатнулся — и из груди его вырвался крик ужаса. Даже Сафроникус, предводитель таурентинов, оцепенел, не веря своим глазам.

Тут из рядов вновь прибывших вышел Мурмилиус и направился к ложе убара. Охранявшие её таурентины подняли арбалеты.

Мурмилиус остановился в двух шагах от ложи и поднял свой шлем, в течение долгих месяцев скрывавший его.

Кернус закрыл лицо руками. Он испустил дикий вопль и, сорвав с себя мантию убара, кинулся прочь из ложи.

Таурентины побросали свои арбалеты на землю. Сафроникус, их капитан, отстегнул свою алую накидку, снял шлем и вышел из ложи на поле стадиона. Здесь он опустился на колени и положил свой меч к ногам стоящего перед ним человека.

Тот поднялся в ложу убара и положил свой шлем на подлокотник трона. Затем он накинул себе на плечи мантию убара и занял место на троне, положив на колени свой верный меч.

На глазах стоящих вокруг меня я заметил слезы, да и мои глаза стали влажными.

— Папа, а кто этот человек? — долетел до меня вопрос какого-то ребенка.

— Это Марленус, — ответил его отец. — Он вернулся домой. Это убар Ара.

И снова тысячи людей запели гимн города. Я спустился с седла и подошел к распростертому, пронзенному стрелами телу Менициуса. Затем вытащил из-за пояса метательный нож, специально предназначенный для убийства, и швырнул его на землю. Лезвие его глубоко вошло в песок рядом с лежащим на нем телом. На рукояти ножа даже в таком положении хорошо виднелась опоясывающая её надпись: «Я искал его. И я его нашел».

Простояв с минуту, я снова вернулся к своему тарну и удобнее устроился в седле.

Меч и кайва были у меня на поясе.

У меня ещё оставались некоторые неоконченные дела в доме Кернуса, прежнего убара Ара.