Тысяча забытых звёзд

Глава 6

Кир открыл глаза. Что-то механически пищало слева. Холод и туман понемногу отступали, и он снова увидел Владу. Теперь она была не в свитере — в белом халате поверх тонкого платья, и отчего-то казалась до синевы бледной.

Рядом с ней стояла Зарина — тоже в белом халате, встрёпанная, как мокрый воробей, с непривычно отросшими волосами. Стена из белого кафеля и окно в полстены. Кир попробовал подняться, но онемевшее тело не слушалось. Бросил взгляд в окно: за ним покачивалась ветка дерева с ещё зелёными листьями.

— Лежи, — остановила его Влада и села на край постели, осторожно, так что простыня почти не смялась. Зарина опустила руки на спинку кровати и ткнулась в них лбом.

— Какое сегодня число? — спросил Кир, слушая свой голос как будто издалека.

— Двадцать первое сентября. — Руки Влады подрагивали у неё на коленях. Он старалась улыбаться — Кир видел, — но получалось бледновато. — Почти месяц прошёл с тех пор, как случилась авария.

— Авария? — повторил он бездумно. Реальность была, как смутно знакомый фильм. Он всё верил, что закроет глаза и снова очнётся на скованной льдом трассе, рядом с машиной, услышит бормотание радио.

— Да. На въезде в город. Там две фуры не поделили дорогу, потом рейсовый автобус, несколько легковушек. Пятнадцать человек погибло.

— Влада, — раздражённо оборвала её Зарина.

— Извини.

Зарина круто развернулась на каблуках и вышла, буркнув у дверей:

— Мне пора на работу.

Влада снова молчала, виновато улыбаясь. Кир пытался вспомнить, какое же было число, когда он уезжал из Ваи. Влада сидела на крыльце, поглаживая неестественно выпрямленную ногу. Потом она встала и помахала ему. Командор прыгнул на крышу будки и весело гавкнул.

Она сказала: почти месяц. Кир потянулся и взял её за руку. Оказалось, что собственное тело плоховато ему подчиняется.

— Только не пей таблетки, ладно? Всё будет хорошо.

Влада всё улыбалась, как улыбаются, когда хотят заранее извиниться за плохую новость.

— И не стирай диссертацию, хорошо? Пообещай мне.

— Кир, я говорила с шефом. Всё это существует на самом деле. Все миры, все изломы реальности, и в каждом из них — мы. Мы с тобой попали в складку. А я всё помню. Помню, как мы были на осеннем рынке, помню психотерапевта, помню подвал в старой школе.

Киру захотелось отвернуться или хотя бы закрыть глаза.

— И много чего ещё помню. — Влада зажмурилась и дождалась, пока по щекам скатятся слёзы. — Я живу в нескольких жизнях сразу, смешно, правда?

Кир сжал её руку.

— Что сказал шеф? Он сможет помочь?

— Нет, он не специалист по таким вопросам. И, если честно, не думаю, что есть такие специалисты. Но он обещал познакомить меня с одним человеком. Будем надеяться, что у нас получится. Но ты об этом не думай, тебе сейчас главное — пойти на поправку.

— Не жалей меня, — попросил Кир. — Говори всё, как есть.

Она судорожно вздохнула, и слишком просторный халат сполз с плеча. Судя по солнечному свету за окном, конец сентября стоял погожим. Её платье было на тонких бретельках, и Кир увидел эфемерные тонкие порезы на её плечах, как будто и до них добралась иголка из пластикового футляра.

— Знаешь, нас может швырнуть в другую реальность в любой момент. Может, мы всё забудем, или начнём мыслить по-другому. Просто будь готов. То, что было с нами в деревне: мои исчезновения, история с соседом — это тревожные звоночки. А сейчас уже — колокол.

Они замолчали, глядя в разные стороны. Влада отвернулась, дрожа ресницами. Кир смотрел на её руки, и видел запёкшиеся шрамы, как бы тщательно Влада ни пыталась их скрыть.

— Ты ешь что-нибудь? — спросил он.

— Когда мне? Работа, встречи с шефом, и три раза в день стараюсь заходить к тебе. Если сплю хоть пять часов в сутки — и то большая удача.

— Обещай мне, что будешь беречь себя. Или ты решила, что раз уж реальностей так много, на одну из них можно и махнуть рукой?

Шутка вышла какой-то грустной.

Когда она вышла из больницы, небо посерело от подступающего дождя. Эта дорога сделалась привычной — по больничной аллее из клёнов и пихт, по тротуару вдоль старинной кованой изгороди, и к остановке через крошечный жилой квартал. Владу здесь узнавали даже дворовые кошки.

Одно было хорошо: автобусы отсюда ходили полупустыми, всё-таки самая окраина города, конечная остановка маршрута. Она нашла себе место у окна и села, склонив голову к стеклу. Силы были почти что на исходе — уже которую неделю. И Влада всё ждала, когда же они кончатся, чтобы опустить руки и честно сознаться себе: «Я сделала всё, что могла». Но такой момент почему-то всё не наставал.

Леонор Итанович обожал засиживаться в институте допоздна. На кафедре, длинной, как французский батон, он занимал отгороженный шкафами угол, и, когда темнело, закрывал жалюзи и читал при свете одной только настольной лампы. В его углу всегда витал аромат апельсиновых корок.

Влада пробралась по тёмной кафедре, натыкаясь на выдвинутые стулья. Тихим звоном отозвалась музыке ветра, повешенная над кафедральной дверью. На её звук Ли поднял голову.

— А, проходи, проходи. Хочешь чаю?

Она отказалась. Ли по-стариковски вздыхал, неторопливо наливая себе кипятка в чашку. Магазинную заварку он не признавал, и в верхнем ящике стола всегда хранил несколько бумажных свёртков с сушёными травами и большой кулёк апельсиновых корок. Ли достал одну — побольше и посветлее и принялся крошить её в кипяток.

— Я думал о нашем разговоре. Здесь ведь такое дело, копанием в библиотеке не поможешь, тут нужно что-нибудь предпринять как можно быстрее. Как там твой друг?

— Он пришёл в себя. Но в это время был в другой реальности.

Ли поднял на неё подслеповатые глаза — он никогда не носил очков, поэтому щурился, если хотел рассмотреть что-нибудь получше. Его пальцы всё крошили в чай апельсиновую корку.

— А там что?

— Декабрь, — коротко отозвалась Влада. Она не знала, что ещё сказать. Может, про подвал и удары молотка? Но пока что это слишком болело. Она помнила темноту и холодный кафель под руками, и страх. Страх она помнила отлично.

Ли сочувственно покачал головой.

— М-да, сильно же вас швырнуло.

Дедушка Ли, простак Ли в вечном мышино-сером костюме, бессменный завкаф и любитель комнатных цветов. Его не боялись даже первокурсники, хотя зачем бояться, если можно просто уважать. Он знал три языка не-живых, по памяти воспроизводил карту города с энергетическими изломами и, говорят, был единственным, кто лично встречал сущность второго уровня и ушёл от неё целым. Раньше Ли крошил апельсиновую корку в кипяток, потому что аромат апельсина отбивает запах человека для не-мёртвых. Теперь же — такая у него осталась привычка

— Попробуем вот что. — Пальцы его были сморщенными и жёлтыми от апельсина. — Есть у меня один знакомый. Одно время баловался он такими штуками. Подготовка, правда, займёт какое-то время.

— Этот человек из института?

Ли отпил глоток из чашки и близоруко сощурился, глядя на Владу.

— Я сказал, что это человек? Извини, если так, я оговорился. Это сущность.

С самыми тонкими иголками следовало обращаться очень осторожно: Ли говорил, они легко прокалывали кожу и входили в кровеносные сосуды. Иголки чуть потолще гнулись дугой, стоило надавить на них сильнее. Самые крупные, на которых держалась конструкция, нравились Владе больше всего. Особенно — их золотистые округлые головки.

Они хранились в коробочке из-под шоколадных трюфелей. Она вспоминала, что очень проголодалась, каждый раз, когда взгляд падал на коробку. За шкафами сменялись студенты. С утра это были притихшие первокурсники, и Анна Викторовна объясняла им, как правильно заполнить личные данные на листах для контрольной. Потом явились шумные и весёлые третьекурсники и быстро замолчали, углубившись в тактические задачи. Потом — Влада уже не разбирала, какой был курс — но всю лекцию на повышенных тонах зачитывали доклады по военной истории.

В перерывы она приходила на кафедру, чтобы включить чайник и залить кипятком ложку растворимого кофе. Ли смотрел — то ли укоризненно, то ли жалостливо.

— Это какая чашка, пятая?

— Третья, — оправдывалась Влада, сама не понимая, почему врёт и стыдится.

Она могла бы спуститься в кафетерий на первом этаже, но боялась, что из памяти выветрится эфемерная схема, и придётся начинать всё заново. Пришла Альбина и села за микроскоп.

— Ох, как же работать не хочется. Завтра выходной, есть какие-нибудь планы?

Альбина покачалась на стуле.

— Думаю, мне придётся поработать. — Опираясь на край стола, Влада нависла над огромным пенопластовым листом, утыканным иглами. Извиваясь между ними, как тонкая леска, мысленная конструкция уже обретала форму, но всё ещё норовила ускользнуть.

Влада перевернула несколько страниц в разложенных вокруг книжках. Как же сложно, как всё это сложно, как хочется бросить, закрыть глаза, выбросить всё это из головы. Уйти вместе с Альбиной куда-нибудь, в кафе или по магазинам.

Если она прервётся больше, чем на пять минут, вся схема вылетит из головы, и придётся начинать всё заново. Влада понимала, что не сможет работать всю ночь, придётся же прерываться на сон, и ещё хотелось съездить к Киру. И тогда — завтра утром она потратит ещё несколько лишних часов, чтобы восстановить в памяти то, что уже наколото.

Но, если честно признаться, больше всего её пугало не это. Реальность — то, чем она кажется. Пока Влада в точной последовательности втыкала иголки в скрипучий пенопластовый лист, у неё не было времени думать «а что, если». Что, если не выйдет? Что, если врут и заблуждаются книжки? Что, если ошибается Ли — ведь он никогда не делал подобного?

И как только она начнёт сомневаться, работа пойдёт прахом и тут же станет бесполезной. Подслушав сомненья Влады, реальность сделает все эти сложные ритуалы фарсом и детскими играми. Ещё чего доброго опять приведёт в кабинет психотерапевта.

Нельзя об этом думать. Тут додуматься можно до чего угодно. Нужно верить в то, что иголки спасут, а знакомая сущность — поможет.

Жмуря слезящиеся глаза, Влада замерла над схемой, стараясь представить, как всё будет хорошо, как всё получится, и реальность вернётся на место. Но измученное воображение подсовывало одинаковые серые дни. Влада всё ещё помнила, как умирала на кафеле подвальной столовой, и от этого ничего хорошего не воображалось.

Альбина убежала по обходным коридорам и через чёрный выход, чтобы не столкнуться по дороге с шефом. Закончились студенты. Разошлись с кафедры преподаватели, и Влада забрала чайник к себе, за шкафы, потому что кафедру заперли.

Она всё чаще смотрела на потухший экран мобильного. Хотелось позвонить Киру и сказать: «Ты знаешь, мне страшно. Очень страшно». Но так — тоже нельзя. Пусть хоть Кир попробует вообразить, что всё закончится хорошо. Может быть, реальность подслушает его мысли.

— Знаешь, есть такое выражение — застряла в серых буднях? — Альбина качалась на стуле.

— Угу.

— А ещё знаешь, какое есть? Сгорела на работе.

— М-да, — пробормотала Влада, склонившись над пенопластовым листом. Пришлось надеть очки, потому что глаза отказывались фокусироваться на тонких иголочках, схемы двоились, троились и расплывались окончательно.

— Ох, работать-то как не хочется. Может, спустимся в кафешку и съедим по пирожному? Я угощаю.

— Спасибо, но я не могу сейчас. Нужно доделать. — Выдавать осмысленные фразы было сложной задачей: она всё боялась выпустить из головы тонкие переплетения мысленных нитей. И если надавить на тонкую иголку слишком сильно, она изогнётся, а тогда придётся перекалывать весь ряд.

— Ты меня пугаешь, — вздохнула Альбина и убралась из крошечной комнаты за шкафами, прихватив сумку и плащ. Громко протопала через всю аудиторию, заставив лектора нервно икнуть.

Влада не особенно интересовалась: в кафе она ушла или насовсем. Когда закончилась очередная пара и одноцветно-форменные студенты высыпали в коридор, Влада пришла на кафедру, чтобы залить ложку растворимого кофе кипятком из чайника.

— Это которая кружка за сегодня? — Ли опустил на стол газету, которую читал, развалившись в завкафском кресле.

— Здравствуйте, Леонор Итанович. Вторая всего лишь.

Он жалостливо вздыхал и ничего не спрашивал про схему. Это из такта, Влада знала. Ли всю жизнь был таким тактичным, и даже за двойки извинялся, простите, мол, но вы такую глупость несёте, что придётся вам пару влепить, ох, как неудобно-то.

— Возьми конфетку.

Влада отнесла кружку с кофе за шкафы и поставила её исходить паром рядом с пенопластовым листом. Руки болели, болели пальцы, истыканные иголками. Конфета была — шоколадный шарик в красной фольге. Влада развернула её и проглотила, не ощутив вкуса. Нет, всё-таки неплохо бы поесть, нужно было идти с Альбиной.

Дома, конечно же, осталась корка от хлеба и засохший рис на дне кастрюли, а дойти до магазина не будет сил. Ну да, значит, сейчас она поднимется со стула и спустится в кафе. Сейчас. Немедленно.

Аудиторию до краёв наполнили суетливые второкурсники, и Влада решила подождать до перерыва. Неудобно ведь идти через всю комнату, двигать стулья, отвлекать преподавателя.

Она отхлебнула горячего кофе и перевернула по странице в каждой из книжек, которые были разложены вокруг. Схема сплеталась в густую паутину.

В углу за шкафами завелись белёсые мушки. Влада прихлопнула несколько на столе — они были толстенькими и неповоротливыми, — но геноцид не помог. Прошёл час, или чуть больше, и, потянувшись за яблоком, Влада увидела, как с него вспархивает целый рой бледных мушек. Рука сама собой отдёрнулась.

Яблоко она доедать не стала, а в перерыве отнесла к мусорному ведру. Оставалось только зайти на кафедру за порцией кипятка. Влада замерла у дверей, держа в онемевшей руке любимую институтскую кружку с надписью «Международный съезд парапсихолгов». Ли однажды подарил.

Влада замерла, наблюдая, как танцуют у неё перед носом неповоротливые мушки. Она замахала свободной рукой — мушки завертелись быстрее.

Открылась дверь и едва не ударила её по лицу, еле успела отпрыгнуть. Возникший на пороге Ли вопросительно глянул на кружку.

— Это которая за сегодня?

Влада напряглась, пробуя вспомнить. И правда, какая? Она ждала, что Ли наконец-то спросит, как движется схема, но он ничего не спросил и с журналом подмышкой ушёл в угловую аудиторию. Влада вспомнила, что скоро закончится перерыв, и так неудобно топать через задние парты, двигая стулья, смущая лектора, и шмыгнула на кафедру за кипятком.

Как всегда к обеду пришла выспавшаяся Альбина.

— Ох, работать-то как не хочется. Ты вообще как, держишься ещё? А я домой, пожалуй, сбегу, как только шеф на совещание уйдёт. Знаешь такое выражение, сгорела на работе? Застряла в серых буднях — так ещё говорят.

— Угу.

Влада снимала и надевала очки — схема двоилась, троилась и расплывалась в любом случае. Она осмотрела лежащие вокруг книжки: каждая была раскрыта примерно на середине. Мысленные нити между иголками чуть мерцали, но видя их несовершенство, Владе хотелось расплакаться.

Нелепо требовать от себя, чтобы настолько сложная схема получилась с первого раза и — безукоризненно. Но у Влады не оставалось другого выхода. Значит, нужно собирать силы в кулак. От кофе во рту горчило.

— Ты идёшь? Ну ладно, нет — так нет. — Альбина подхватила с крючка перламутровый плащ.

Белёсых мушек явно сделалось больше. Они сидели на стеклянных дверцах шкафа, на микроскопе Альбины и, что самое противное, в чашке, оставленной на столе. В той, которая «Международный съезд парапсихологов».

Пользуясь тем, что для студентов ещё слишком рано, Влада протопала через всю аудиторию наискосок и помыла чашку в раковине, в углу. Мушиные трупы утекли в канализацию. Они даже живые были такими ленивыми, что не потрудились вспорхнуть.

Влада обыскала пространство под шкафами, обнюхала каждый угол, но ничего подозрительно не нашла. Она вернулась на своё рабочее место: мушек больше не было. Впрочем, они могли притаиться где-нибудь в тёмном углу, чтобы только дождаться удачного момента и снова обсесть её кружку.

К обеду пришла Альбина. Долго потягивалась и расчёсывалась перед зеркалом, ничуть не смущаясь любопытных студенческих взглядов. И как только уселась за микроскоп, тут же принялась болтать.

— Слушай, от работы кони дохнут, слышала такое выражение?

— Угу.

— А завтра выходной, есть планы?

— Придётся ещё поработать. — Губы произнесли это сами собой, потому что в голове были только тонкие иголки и схема из мысленной паутины.

Влада услышала себя как будто со стороны и вздрогнула от мерзкого ощущения. Она как будто бы парила над самой собой и разглядывала свою жизнь со стороны — нанизанные на нитку бесцветные бусины серых будней.

Так. Она окончательно заработалась, нужно сходить на кафедру за кипятком и выпить кофе. Чуть успокоиться и передохнуть, ведь схема никуда не денется. Вот она — выстроенная почти наполовину, тонкие светящиеся паутинки мыслей между иголок.

— Я сейчас, — бросила она Альбине. Та собиралась ответить, что если Влада домой — или в кафе — то Альбина может пойти с ней, — но не успела.

Ли крошил в чашку апельсиновую корку, и вся кафедра пропахла апельсинами. У него на столе как всегда громоздились кучи журналов успеваемости, ведомостей, рефератов и ещё какого-то хлама, а над головой вились плети ползучих комнатных цветов. Ли обожал растения.

— Это какая кружка за сегодня? — вежливо поинтересовался он.

Влада схватила ртом воздух и выскочила, едва не расплескав кофе по линолеуму.

Схема в этот день никак не плелась. Влада закрывала глаза руками и сидела так, в полусне. В темноте перед глазами не было ни одного образа, в голове — ни одной мысли.

Мушки больно кусались. Одну Влада убила на своей руке — мушка превратилась в кроваво-алое месиво. Две другие тут же устроились на шее. Странно, что Альбину они не трогали. По крайней мере, она сидела совершенно спокойно, качалась на стуле, как обычно. Перламутровый плащ, брошенный на спинку, возил по полу рукавом.

— Слышала такое выражение — застряла в серых буднях.

— Ещё говорят, сгорела на работе?

— Ага, — весело подтвердила Альбина. — Может, по пирожному?

— Прости, мне ещё нужно…

Кофе в чашке остыл и подёрнулся радужной плёнкой. Влада поднялась и опять села. Было что-то неуловимое и очень страшное во всём этом дне, и в мышино-сером костюме Ли, и в белёсых мушках, и в радостной Альбине, которая сегодня полчаса крутилась перед зеркалом и ловила на себе лестные взгляды студентов мужского пола.

— Какое сегодня число? — спросила Влада.

Альбина потянулась к брошенному на стол мобильному.

— Тринадцатое ноября.

— Какое? — Владе казалось, она закричала, но реальность исказила её голос, сделала его ложно-спокойным, разве что немного хриплым, как от простуды. Ноябрь всё-таки, самое время простывать.

— Тринадцатое. А что?

Она подхватила куртку и увидела вдруг: ветка берёзы за окном сделалась голой. Куда-то пропала сентябрьская сочность жёлто-зелёных оттенков. Город стал серым с примесью голубого льда на месте клумб и газонов.

Все книжки вокруг были открыты на середине, между тем, как она листала их каждый день, каждый день перебирала страницы, а проклятые книги всё никак не заканчивались. Выцветшие трупы мушек устилали подоконник и дальний край стола. На пенопластовом листе в беспорядке толпились иголки, и не было между ними светящейся мысленной схемы.

Застряла в серых буднях. Вот что это значит. Влада подхватила сумку и, на ходу пытаясь попасть в рукава куртки, побежала к выходу. Ей наплевать было, что громкие шаги и скрип стульев отвлекали преподавателя.

Автобус к больнице шёл непереносимо долго, сменялись попутчики. Она ехала от начальной остановки до конечной — почти на самую окраину города, в квартал низеньких пристроек и кленово-пихтовых аллей. Стихийный рынок у остановки был свёрнут по случаю наступивших холодов. Во дворе не осталось ни одной знакомой кошки.

Дрожа от холода и дурного предчувствия, Влада взбежала по лестнице больничного крыльца.

— Эй, девушка, девушка, вы к кому? Халат наденьте. В реанимацию нельзя. Вам туда нельзя, сказано же. Вы ему кто? Нет, в реанимацию не пускают посторонних.

— Но он же пришёл в себя, какая реанимация?

— Нет, он не приходил в себя. Кто вам такое сказал?

Медсестра смотрела на неё устало. Ещё бы. Сколько таких бывает за целый день — нервных, требующих открыть тяжёлую дверь с мутным круглым окошком, — Влада и сама понимала, как глупо выглядит. Видно же, что тут пахнет нервным срывом. На месте медсестры она и сама себя и на порог больницы не пустила бы.

Она села в коридоре на жёсткую кушетку, оббитую коричневым дерматином, и закрыла лицо руками. Слёз не было, но отчаянно ныли скулы.

Реальность её опять обыграла. Поймала, пережевала и проглотила. У Влады был замечательный учитель и отличный план спасения, она была обязана победить. Но когда у реальности вышли все козыри, она достала из рукава двух ферзей и принялась играть в шахматы.

Застряла в серых буднях — вот как это называется. Сейчас уже не вспомнить, в какой именно день случился излом. Да и ни к чему это — вспоминать.

Влада медленно вышла из больницы и спустилась на пихтовую аллею. Промозглый ноябрь подметал асфальтовые дорожки ветром, и Владе стало холодно в сентябрьском плаще. Она шла, загребая ногами жухлые коричневые листья.

Всё дело в том, что у неё был идеальный план, хороший учитель и много настойчивости, но для борьбы с реальностью всего этого категорически мало. Всей в мире усидчивости и всего в мире мастерства не хватит, чтобы перехитрить вселенскую энтропию. А значит…

Влада остановилась во дворе-колодце, отчуждённо глядя на разлетающийся под ногами мусор. Значит, ей тоже нужно стать хаосом, влиться в игру по чужим правилам, и тогда у неё есть шанс победить. Хотя бы в одной из множества реальностей. Всего в одной — ей больше не нужно.

Влада задёрнула шторы. Ноябрьским вечером не так уж сложно создать темноту в маленькой квартире. Если выдернуть все штепселя из розеток, то погаснет экран компьютера и замолчит вечно бормочущее радио, помертвеет дисплей микроволновки. Отключить ещё телефон, вытряхнуть батарейки из дверного звонка.

Штора на кухне оказалась слишком лёгкой — через неё просвечивали городские огни. Влада влезла на табурет и закрыла окно зимним одеялом. Она перекрыла воду, чтобы даже капли из крана не упало. Ещё раз проверила замки на входной двери — ощупью. Хорошо ещё, что дверь была надёжной, двойной и почти не пропускала звуки из общего коридора.

Влада закрылась в ванной — пол там был кафельный и немного пах больницей, села в углу между стиральной машинкой и раковиной. Обхватила колени руками. Мороз продрал её по коже почти сразу, но она сидела, стараясь не шевелиться, дожидалась, пока кончится ощущение хорошо знакомой ванной.

В самом деле, угол стиральной машины, которого Влада почти касалась ногой, ощущался долго, но в конце концов исчез и он. Она подняла голову от коленей — в лицо дохнуло запустением. Она повела рукой по кафельному полу и наткнулась на старую половую тряпку.