Турбо Райдер (сокращённая версия)

Десятая глава

Светло было как днём, ведь Фиолетовая Луна и не думала уходить. Отец человека шёл, засунув руки в карманы, а за ним семенила девочка на привязи. Ей приходилось быстро перебирать ногами; отец человека не спешил, но шаг у него был большой.

С момента убийства прошёл час, а может чуть больше. Кровь убитых мужчин, которая была у отца человека на его руках и лице, уже исчезла, бесследно впитавшись в его не–мёртвое, голодное до жизни тело, оставшись только на одежде. Отец человека ощущал себя гораздо лучше, чем до этого: убийства сами по себе доставили ему огромное удовольствие, но к ним, когда кровь впиталась, добавилось ещё и чувство удивительной сытости, резко отличающейся от обычной. Обычная сытость, которой отец человека пытался достичь, шла из желудка, эта же — заполняла собой всё тело. Отец человека ощущал покой и умиротворение, каких не ощущал уже очень давно.

Он и не думал, что так далеко убежал от дома. Конечно, плач продавщицы был слышен, если напрячь уши, но всё–таки до посёлка было ещё идти и идти.

— Хорошо, что поезда не ездят. А то нас бы сбили.

Девочка не ответила.

— Я когда раньше здесь жил, то часто слышал о том, как поезда людей сбивали. Ну, не то, что бы часто, но такое было на слуху. Пьяные в основном. А ты помнишь что–то такое?

Отец человека оглянулся и посмотрел на девочку. Её глаза не выражали желания отвечать.

— Понятно. Ну и ладно.

Они пошли по шпалам. Отец человека не знал, что испытывает девочка, но ему самому было удивительно хорошо.

— А ты как к ним попала–то? А, ну да.

Девочка не ответила.

Отец человека снова оглянулся, чтобы осмотреть её получше, потому что раньше ему было не до этого. А сейчас, под ярким светом Фиолетовой Луны, он мог разглядеть её.

Девочка не была красива, возможно из–за того, что была именно девочкой, из того типа, которые до самого конца своего отрочества остаются очень тощими и нескладными. Она и была такой вот нескладной, похожей на жеребёнка с подгибающимися, слабыми ногами. Лишь только синие, мутнеющие глаза и красивые, почти платинового цвета (это было видно даже через грязь) волосы обещали, что в ней что–то могло бы быть.

— Отпустить бы тебя… Землю ела, может, что и сделается. Шла бы куда хочешь, а?

Отец человека остановился и бросил верёвку на шпалы. Девочка ничего не стала делать, давая отцу человека рассмотреть себя. Задранная её хламида давала рассмотреть всё. Тело у девочки было неплохое, пусть и неоформленное.

— Понятно. Ладно, пойдём со мной. Не надо этого тут, я не хочу, — он совершенно не расстроился и не смутился. Его мало что могло бы сейчас смутить: слишком много удовольствия он недавно пережил.

— Так ты чего не говоришь–то со мной?

Смотря девочке в лицо, отец человека хотел понять, увидеть там какой–то знак, но девочка эмоций не проявляла.

— Ладно. Пойдём, — немного подумав, отец человека добавил. — Ты не думай, что я злой. Я… хотя, может и злой даже. Но сейчас не такой, как раньше.

Отец человека и девочка: он впереди, а она сзади. Они не хотели идти далеко, у них не было непонятных целей, поэтому на дорогу их не засасывало, и шпалы для них оставались просто ещё одним свидетельством того, что до фиолетовой луны был какой–то мир.

— Забавно, словно собаку тебя веду. Такая, знаешь, прогулка. Ха–ха!

Девочка выглядела так, словно оказалась тут первый раз.

— Ты не была тут никогда?

Отец человека не надеялся на какой–то ответ, но, обернувшись, чтобы посмотреть в её лицо, он увидел, как её голова дёрнулась.

— Не была, значит, — он немного удивился, но реакция его скорее порадовала, чем нет. — Я тоже, знаешь. Я не гулял здесь особо… так близко не был тут. Далеко — ездил. Чаще с женой… кхм.

Отец человек кашлянул в кулак и замолчал. Девочка же, наоборот, посмотрела на него с любопытством, но ничего не сказала.

Они шли себе и шли. Отцу человека было хорошо, потому что больше не ощущал голода. Он догадывался, конечно, что наверняка ему как–нибудь придётся убить снова, но почему бы и нет? Как чувствовала себя девочка, он не знал.

Впрочем, если она не хочет от него убегать, то, наверное, ей неплохо.

Отец человека пожал плечами и пошёл вперёд, сойдя со шпал.

— Странное тут у нас всё. До сих пор не пойму, как у меня голова кругом из–за этого не идёт. — сказал отец человека девочке, снова зашёл на дорогу, и они пошли дальше.

За время перехода как–то так само собой вышло, что, казалось бы, посёлок ещё далеко, а вот — раз! — и они уже возле него оказались. Плач продавщицы был почти нестерпим, но отец человека быстро привык к нему, девочка не выказывала ничего.

— Подавленно выглядишь. Ты не переживай. Привыкнешь… — отцу человека всё ещё было достаточно хорошо, удовольствие от содеянного ещё не схлынуло полностью, поэтому он продолжал, пока они шли до дома. — Я был старше тебя, конечно, лет тринадцать–четырнадцать. Мы поехали всей семьёй в горы. Далеко отсюда, не заморачивайся.

Девочка молчала.

— И вот, — продолжал отец человека. — Мы туда приехали, а там огромный водопад недалеко от нашей гостиницы! И шум такой, что не слышишь разговоров, кричать приходилось! День покричали, два покричали, потом привыкли… Вообще не замечали! Мёртвая тишина была, казалось, что нет этого водопада вовсе. Хорошее было время. Мне мой приёмный отец тогда охотничий нож подарил. Вот этот…

Отец человека улыбнулся, глубоко вдохнул сухой воздух и остановился перед забором с калиткой.

— А вот пришли. Тут я живу. Надо отдохнуть, я очень устал.

…Отец в самом деле подарил нож Сергею именно тогда. Именно там, в Абхазии, он купил этот неплохой охотничий нож и решил, что он будет неплохим подарком.

В чём–то он оказался прав, но подарок этот провалялся ещё долгих несколько лет где–то в тёмном ящике, и Сергей достал его лишь после того, как первый раз убил. Он не сомневался, как многие другие, совершившие такое в первый раз, что это было именно убийство, и не пытался оправдывать себя.

Совершив это, он получил невероятное удовольствие. Сергей часто вспоминал эти моменты вечерами, когда удовлетворял сам себя.

Становящиеся быстрыми движения руки, а что в голове?

Не моменты насилия, конечно же, хотя секс тоже ему понравился.

Даже не избиение, унижение, убийство такой ненавистной, но, вместе с тем, и ставшей такой почему–то любимой женщины. Даже не сама её смерть как таковая.

Эта любовь, бесконечная любовь, которая возникала и становилась всё больше и больше и больше, любовь, заставлявшая его бить сильнее, насиловать жёстче, и даже когда он мочился на труп, заливая тёплой жидкостью стёсанные места на коже, это тоже была любовь.

Сперма заливало руку. Быстро остывает. Трудно отмывать. Но Сергею было всё равно. Он буквально кожей всего тела ощущал, как мир становится лучше и благосклоннее. Словно бы улыбается когда–то давно бросившая его мать.

Пропадали ненависть и злость. Пропадал страх перед этими существами, которые пахнут духами и притягивают. Даже к жене приёмного отца он стал относиться лучше, не так настороженно и напряжённо.

Сергей понял, что между этим чувством, благосклонностью мира, и убийствами, есть и будет чёткая связь. Стоит убить кого–то (убить жестоко, безжалостно), и совершенно очевидно, что мир станет немного лучше. По крайней мере для Сергея. Разве это так уж и мало? Сергей не был готов к следующему убийству, но однозначно понимал, что такой момент настанет.

И всё шло своим чередом.

Сергей жил, Сергей ел, Сергей спал, Сергей учился, Сергей нашёл подработку и зарабатывал достаточно, чтобы водить девушек в кино и угощать мороженым. Для школьника это было вполне достаточно. Он и правда походил приёмного отца: высокий рост, тонкость черт (пусть и не такая, как у отца), в нём был удивительный аристократизм, который расцвёл в ласке и тепле любящей семьи.

Родители радовались тому, что с их сыном всё в порядке.

А их сын думал о том, как убить в следующий раз.

Девочка в самом деле не заговорила даже спустя несколько дней, но отец человека видел, что она его понимает. Было весьма очевидно: ты говоришь, а она понимает.

Этого ему было достаточно.

После убийства он сделался спокоен и ласков, более похож на человека, каким он был до смерти и фиолетовой луны: он перестал набивать себе живот чем попало, стал мыться и даже спать.

В один из дней, проснувшись, он поднялся, взглянул в окно на Фиолетовую Луну, и зашёл в комнату к девочке. Та лежала в уголке:

— Отдыхаешь? Знаю же, что не ответишь…

Отец человека вздохнул.

— Пойдём. Погуляем.

Отец человека не обращал внимание на то, что девочка постоянно молчит. Она делала так постоянно, и он привык.

— Тут хорошие места, — сказал он, выходя из дома и дёргая за поводок. — Я вообще раньше в городе жил, осталось там от родителей…

Усмехнувшись, отец человека посмотрел на девочку и подмигнул:

— Убил я их, думаешь?

Девочка не меняла выражения лица.

— Нет, — хихикнул отец человека, ему это показалось смешным. — Думаешь, вру, знаю, но правда нет. Я их не любил. Вообще ничего к ним не испытывал. Почти ни к кому ничего не испытывал. Мне говорили все: люблю–люблю!

Девочка не меняла выражения лица.

— «Кошку люблю!», — продолжал отец человека. — «Собачку!», «Маму!», «Папу!», «Бабушку!», а что это вообще такое любить–то? Что это такое вообще, а? Не знаешь. А я знаю. Любовь — это… он осёкся, вспомнив жену, и быстро добавил. — Разная бывает, любовь. Женщин и Катю я любил по–разному. Может всё–таки ты знаешь, а?

Он дёрнул поводок, девочка кивнула.

— Знаешь, вижу, но молчишь. А я не знал никогда. Нас в детдоме… — отец человека понял, что сказал лишнего, но, посмотрев на девочку, понял, что она не выдаст. — …Ну… Я… Не любили нас в детдоме.

Гуляя по здешним местам, отец человека не мог не признать, что облагороженными фиолетовой луной они нравятся ему всё больше и больше с каждым днём.

Трава сначала высохла, как казалось, но потом принялась и пошла в рост сильнее, чем раньше, и теперь травяной ковёр из немного колючей, но пышной и живой травы, шелестел уже выше щиколоток.

Деревья тоже стали иными, лишившись бесполезной листвы, они утолщили ветви и нарастили больше каменной коры, а если приложить ухо (отец человека делал так, и девочку тоже прижимал ушком к твёрдым деревьям), то там можно было услышать стук–перестук внутренних процессов и течение соков.

Земля… земля так и осталась мёртвой и серой. Легкая, совершенно почти невесомая, она по–прежнему больше напоминала пепел.

И безоблачное небо, освещаемое Фиолетовой Луной и немного солнцем. Отец человека смотрел на солнце и с трудом различал его, Фиолетовая Луна взяла власть крепко и надолго.

Отцу человека было приятно, что девочка рядом. Чьё–то присутствие успокаивало.

И он пошёл дальше, натягивая поводок, чтобы девочка не отставала.

К моменту своего поступления в университет Сергей успел убить ещё трёх женщин и неведомое множество кошек и собак, явно больше сотни. Животные не будили в нём ни умиления, ни ласки, оставаясь в его восприятии лишь обычными комочками меха. Кошки пахли кошками, собаки пахли собаками. В этих запахах не было ни уюта, ни покоя. Животные умирали в его руках быстро и без мучений; онанизм от мира убийств, чтобы хоть как–то глушить тоску.

С женщинами было немного иначе. Каждая из них была особенной. Каждую из них Сергей искренне любил, каждая из них дарила ему немного теплоты и счастья всего мира, ценой своей жизни, конечно. Каждую из них Сергей запомнил навсегда.

Первой (после того, действительно первого убийства) была молодая девушка, на год старше его самого, ей было шестнадцать. Сергей не помнил, как и где они познакомились, но в любой момент мог бы рассказать, как он спланировал и осуществил задуманное. Ни разу не показавшись на глаза её знакомым или родне, Сергей уже на третий день знакомства завёл её на прогулку за город и там, вырубив ударом по голове, искромсал подаренным ножом. Кожа у девушки была белая–белая, как молоко, отличница и даже заучка, она редко выходила из дому. Сергей так умилился видом её худенького, стройного, только–только начинавшего становиться женским, а не детским, тела, что эрекция у него не возникла, и он ограничился тем, что нанёс ей больше ста ударов в живот, грудь, и по бёдрам. Её труп объели волки, и когда тело нашли, то, к удивлению Сергея, списали её смерть именно на них.

Второй жертвой была женщина взрослая. Для семнадцатилетнего Сергея, конечно же. Двадцатидевятилетняя работница почты, не особенно красивая лицом, она привлекла его подтянутым телом спортсменки–волейболистки. Сергей понимал, что такая женщина не пойдёт с ним гулять в лес, и тут пришлось ограничиться парком.

— Как тут темно и страшно… ты же защитишь меня в случае чего? — кокетливо спросила она, гладя его по плечу.

Она правда умела возбуждать и говорить, женственности у неё было с избытком, Сергей впервые ощутил на себе, что это такое: воздействие той самой женственности. И ему понравилось. Она даже сопротивлялась и кричала очень женственно. Когда Сергей закончил и достал нож, она прошептала:

— Зачем? Скажи, зачем? Я бы и так… с тобой… я же хотела… зачем?

Сергей воткнул нож ей между рёбрами и нащупал его кончиком сердце. Было приятно. Он отпустил рукоять и глядел, как она перестаёт дёргаться в такт неровному биению. Труп спустил в колодец. Его нашли и даже поднялась шумиха, поэтому почти целый год Сергею пришлось довольствоваться кошками и собаками.

Третья — стала результатом случайности. Это случилось на отдыхе в горах, куда Сергея привезли приёмные родители. Как–то раз, гуляя в одиночестве и увидев милую девушку, тоже туристку, как и он, Сергей подошёл к ней поговорить, а потом сам, внезапно даже для себя самого, просто столкнул её в пропасть. Она упала без крика и умерла мгновенно, высота была немалая. Это убийство не доставило Сергею никакого удовольствия, но, всё же, он его запомнил. Туристка была красива, с коротким каре и карими глазами.

А потом Сергею исполнилось восемнадцать, он пошёл подавать документы в университет и там встретил Её.

Конечно, никакой босановы не звучало, и был вокруг не парк и не открытый космос, а холл университета. Ответив на вопросы комиссии, Сергей уже шёл к выходу и тут–то увидел. Она была очень худа, на грани с анорексией почти, но всё–таки худа не настолько. Её лёгкое платье, белое, с чёрными и красными цветами, шло ей невероятно, а удачная форма волос подчёркивала точёность лица. Сергей сам не понял, как так вышло, что он остановился и смотрел на неё почти не отрываясь. Это было что–то ему ранее не знакомое.

Он не ощущал её жертвой.

Но и просто человеком он её тоже не ощущал.

Она прошла мимо, мазнув Сергея взглядом голубых глаз и улыбнувшись. От неё пахло густым запахом шампуня и каких–то духов, жилки на её шее были видны хорошо–хорошо, их пульсация вызывала желание то ли впиться в них, то ли погладить.

Сергей передумал уходить, сел на скамейку и стал ждать.

Она вышла через сорок минут и он снова на неё посмотрел, уставился. Она прошла было мимо, но остановившись, подошла к нему и сказала:

— Почему вы так на меня смотрите?

Это были очень безмятежные времена, и девушка улыбалась тоже безмятежно, не видя во внимании Сергея чего–то плохого.

Тот же немного опешил, но постарался взять себя в руки, хотя этот запах его дурманил.

— Вы очень милы. Извините, конечно, что я так прямо, но вы… правда, очень милая, как мне кажется.

— Правда? — она хихикнула. — А мне часто говорят, что я очень худая! Разве это мило?

Её тон, пропитанный доброжелательностью, успокаивал.

— А… А… Нет…

Впервые в своей жизни Сергей почувствовал, как от ушей к шее у него разливается горячее ощущение, словно кипяток пролили. Сердце у него застучало быстрее и сильнее, и, хотя в голове крутилось множество вариантов, он быстро ответил лишь:

— В смысле… не такое нет, вы милая очень. Нет, в том смысле, что вы не настолько худая. Кто это вообще такое говорит? Они ничего в женщинах не понимают.

— А вы, то есть, понимаете?

Она снова хихикнула и протянула ему ладонь.

— Екатерина. Катя. А вы?

Он пожал её.

— Сергей.

Он не знал, что из этого знакомства выйдет, но в тот день он проводил её до дома, через месяц они первый раз занялись сексом, на протяжении всего времени учёбы встречались, а сразу после окончания университета Катя стала его женой.

Сергей и сам не заметил, как оно вышло. Но в этом была своя логика. Единственная женщина, которую он не хотел убивать, а просто хотел, та самая, кто не вызывала в нём ненависти, осталась с ним. Сергей думал, что именно это и называется любовью: когда ты хочешь человека, когда он с тобой, он тебе близок. И когда ты, конечно, не хочешь его убить.

В доме запах стоял нехороший, потому что отец человека ленился убираться и вычищать за собой, а так как ходил он всюду в одном и том же, не снимая ботинок, то, конечно, внутри всё страшно изгадилось. Хотя была и другая причина, конечно.

Они с девочкой очень и далеко гуляли, очень часто отец человека приносил на подошвах ботинок грязь, гниль растений и людей, а порой и что похуже.

Каждый день он рассказывал девочке всё больше и больше о себе; его словно бы прорвало — всё то, что он, как считал, никогда не расскажет, он высказывал и высказывал.

Девочка слушала всё так же молчаливо, не реагируя.

В один из дней отец человека пошёл к железной дороге, всё так же с девочкой, конечно, он намотал поводок на руку, уже порядком от этого изменившуюся, и двинулся в путь.

— Никого в домах нет, видишь? Никого… а ведь в эти дома не зайти… по крайней мере пока. Помнят дома своих–то, не пускают.

Девочка молчала.

Отец человека вздохнул и почесал голову.

— Это очень уединённое местечко, этот посёлок. Это она захотела уехать. Она думала, что если мы уедем туда, где меньше людей, то всё будет гораздо легче и лучше, к тому же, примерно в то же время у нас с ней родился он…

Девочка молчала.

Отец человека тоже замолчал, потому что говорить ему расхотелось. Он шёл, вспоминая, как всё пришло к тому, к чему пришло.

— Я ведь раньше не понимал, что это такое, — сказал он, когда они уже подходили к станции. — Любовь — это не когда хочешь, как мне кажется, не когда человек тебе близок. Любовь — это вирус. Любовь — это рак. Лучше бы ни я её не любил, ни она меня. Было бы гораздо проще, ты так не считаешь?..

Он протопал по ступенькам, поднялся на бетонную платформу, подошёл к рельсам и сел, свесив ноги. Голову девочки он расположил у себя на коленях, поглаживая её.

— Она–она–она… она всё это хотела. Я уже говорил, да. Чтобы мы переехали сюда. Чтобы мы пытались быть нормальными. А потом… потом она… прямо как моя мать. Я есть. А её нет. И где она? Где она, я тебя спрашиваю?

Девочка молчала.

Отец тоже молчал, и лишь намолчавшись, добавил:

— Мне хочется так думать, но я ведь ошибаюсь, да? Любовь–любовь…

Екатерина всегда выглядела болезненно, иногда Сергей просто не мог понять, как она, такая хрупкая и нежная, может находиться на открытом воздухе просто так, не сметаемая ветром, не сжигаемая солнцем, не уничтожаемая чьими–то взглядами.

Дни их начинались спокойно и размеренно. Он рано встал и уходил на работу, проводя дни в скучном и полубессмысленном перекладывании бумажек с места на место, а она подолгу сидела дома, доучиваясь в университете, потому что закончили они его не одновременно: она уходила в академический отпуск.

Жизнь простого человека оказалась спокойной и привлекательной. Сергей понял, что вот так и может пройти его жизнь, день за днём: работа — дом, работа — дом, и мысли эти его даже и не пугали. Любимая жена готовила вкусную еду, соседи были добры и благожелательны, а страна вокруг них даже и не думала срываться в кризисы.

В один из дней Сергей пришёл домой и увидел, что Катя рисует.

Он вошёл в её комнату, пахнущий сигаретным дымом, и увидел, как она сидит на стуле и водит кистью по холсту.

Она обернулась с лёгкой растерянной улыбкой.

— Ты представь, мама нашла, это мой старый.

— Не знал, что ты рисуешь, — Сергей подошёл к жене и поцеловал её, скользнув рукой по её шее и груди. — Почему ты никогда об этом не говорила?

— Да как–то… я не рисовала давно, с детства. У меня руки дрожат.

Катя снова улыбнулась, так же легко, растерянно, и подняла кисти рук в воздух. Они немного тряслись, не очень сильно, почти незаметно, но, очевидно, слишком сильно для неё.

— Так зачем же тебе этот холст?

Она, всё ещё сидящая на стуле, повернулась лицом к нему, стоящему сзади, и уткнулась лицом в его твёрдый живот.

— Одиноко без тебя, правда.

Сергей прижал её к себе, больше из чувств долга и похоти, чем из любви. Огладив кончиками пальцев её подбородок, подняв её лицо, он снова поцеловал её. Катя поднялась, отвечая на поцелуй, Сергей крепко обнял её, скользнул руками под лёгкое платье, крепко сжал её ягодицы.

— Чш… тише… — зашептала она, прервав поцелуй. — Больно… аккуратнее…

Сергей взял её на руки и повлёк к постели.

Всё это было приятно. Запах чистых простыней, стерильный, крахмальный; запах жены — мягкий, шампуневый, запах её одежды, её пот, почти без запаха… Она — хрупкая, почти хрустальная из–за бледности и худобы, вздрагивала, хватала его за руки, направляя, указывая, где ласкать и как.

— Сильнее…

Значит, надо было сильнее.

— Слабее…

Значит, слабее.

Та часть Сергея, которая всегда была холодна и настороженна, удивлялась этому каждый раз. Хрупкая и маленькая, она так животно всем этим наслаждалась, как не мог наслаждаться он. Секс без боли и насилия почти не доставлял ему удовольствия. Очень чётко Сергей чувствовал жену, и его это заводило, но ровно настолько, чтобы сохранялась эрекция. Сергей никак не понимал, что это вообще такое ощущает его жена во время таких моментов?

Но по большей части ему нравилось. То, как тихо она стонет и вскрикивает. Как тянет к нему руки…

Это любовь? Это она? Если да, то почему бы и нет.

…то, как подрагивает её маленькая грудь от сильных толчков, как она закрывает глаза от удовольствия, как, в конце концов, её ноги выгибаются, почти отталкивая его в сторону, и она сама, немного испуганно, с выражением неловкости на лице, садится на постели, её тело блестит потом, а твёрдые соски стоят, заставляя её упругую грудь выглядеть ещё более упруго.

Она сказала громче, чем говорила обычно:

— Я… я всё… я… дай мне передохнуть. Ты…

— Нет ещё. Всё в порядке. Иди сюда.

Сергей скользнул выше и обнял Катю, случайно ткнувшись твёрдым членом ей в бедра. Она пропустила его между ними и прижалась к нему ещё сильнее.

— Всё точно в порядке? Ты почти ни разу…

— Всё великолепно.

А потом был ужин и просмотр вечерних телепрограмм.

Потому что Сергею всегда казалось, что так и должно быть, ведь его приёмные отец и мать поступали именно так. Хотя отец больше читал, конечно.

Вытянув ноги под столом, Сергей прищурившись смотрел в экран телевизора и внезапно сказал:

— Отец всё–таки смог пробить. Сегодня прямо на работу позвонил. Сказал завтра подойти к нему и забрать.

— Я всё никак не пойму зачем тебе машина…

— А почему нет? Ездить куда–то, ещё что–то. К тому же — это же «Волга»!

Катя, убиравшая тарелки со стола, улыбнулась:

— Что, чёрная, да?

— Да, с надписью «Хлеб».

Супруги почти синхронно хихикнули, никто не заметил бы, что Сергей просто копирует хихиканье жены.

— Нет, конечно. Он сказал, светлый цвет.

Он и сам не знал почему хочет машину, но, сдав на права, он понял, что водить ему нравится, хотя учиться водить его чуть ли ни силком отправил приёмный отец. Сам–то он водить умел, и лелеял надежды, что Сергей, когда станет крупной шишкой, тоже будет, как и он, работать по заграницам. Умение водить там всегда пригодится.

— Сдашь на права — волгу номенклатурную подарю! — говорил приёмный отец, пока Сергей учил ПДД.

И ведь подарил же.

Пускай и только через два года после сдачи, но всё–таки.

Сергей сам забрал машину от дома родителей и приехал на ней к себе. Ему сразу настолько понравилось, что он передумал возвращаться домой и выехал за город.

Стемнело, сгустились тучи. Сергей включил дальний свет и вдавил газ, быстро переключая передачи, несколько раз машина дёрнулась от его неопытности, но потом пошла гладко. Громкий звук мотора совершенно не мешал. Радио Сергей намеренно не включал, весь погрузившись в вождение, пытаясь понять, что же он всё–таки испытывает.

Это было приятно. Дорога. Ночь. Урчание мотора. И покой.

Покой.

Отъехав километров на двадцать за город, выехав уже на трассу, Сергей остановился у обочины, включил аварийку и вылез из машины. Подумав, он подошёл к капоту, всё ещё горячему, но не обжигающему, от быстрой езды, мягко потрогал его ладонью, а потом лёг на него, прижавшись всем телом и щекой.

Дорога. Ночь. Тишина. Постукивание аварийных сигналов. Тёплый капот машины.

Уют. Сергей прошептал:

— Мама…

И отключился.

Он проснулся уже через несколько минут и сразу же поехал домой. Катя даже ничего и не поняла, Сергей часто задерживался на работе.

Отец человека рассеянно гладил девочку по волосам, и иногда его руки подрагивали.

— Зачем я тебе это рассказываю… ты не подумай, что я намекаю на что–то. Если бы я хотел, я бы это уже сделал. Я просто я её вспомнил.

Поезда не шли по старой железной дороге, и люди тоже не шли, только валялись тут их вещи, старые и не очень.

Отец человека и девочка всё так же не двигались с места: отец человека сидел, спустив ноги, девочка лежала, положив голову ему на колени.

— Я иногда думаю, может, не стоило к ней подходить тогда? Ей было бы лучше. Ведь я бы всё равно жил так, как жил, но она была бы со мной и… я бы в конце концов её не убил. Она была бы жива.

Немного подумав, отец человека добавил:

— Впрочем, я бы её не знал и мне было бы всё равно. Но если бы я её знал, знал, к чему всё приведёт, я был бы рад, конечно…

Внутри отца человека всколыхнулась обида. Он, против своей воли, с силой сжал кулаки, и волосы девочки податливо поползли, не оказывая сопротивления.

То, что у Кати тоже есть тайна, Сергей раскрывал долго. Она казалась ему полной его противоположностью: если Сергей животных сторонился, то Катя подходила даже к уличным, чтобы гладить их, трепать собак за холку и пушить животики котов.

Коты. Именно с них–то всё и началось, потому что на её день рождения Сергей подарил ей котёнка. Сибирская порода — её трудно было достать. Сергей очень удивился, когда Катя взяла маленький пушистый комочек из его рук с настороженностью и даже страхом, её руки дрожали сильнее, чем обычно, но она сказала, что всё в порядке.

Кошка по имени Мяфля — имя тоже придумала Катя, ей нравилось сюсюкать с животным.

Первую пара недель кошка постоянно будила супругов, прыгая к ним в постель по ночам и настойчиво мурча, требуя ласки. Кошка любила тереться головой о руки Сергея и ластиться к Кате.

Позже начались странности.

Кошка перестала ластиться и большую часть времени пряталась где–то в уголках комнаты, под шкафами или за диванами. Сергей считал, что причиной этого отношения его холодность — всё–таки кошку он достал для жены, не для себя, но откуда такая холодность к жене? В один момент Мяфля вовсе перестала даваться в руки им обоим.

Хотя больше, всё–таки, Кате, потому что к Сергею, когда Кати не было рядом, она иногда подходила.

Что же до второй странности — Катя снова начала рисовать. Просто в один момент Сергей пришёл домой и увидел в большой комнате картину. Катя сидела на диване и смотрела на полотно, вид у неё был счастливый. Мяфля же скреблась где–то в спальне, недовольно ворча.

— Что ты здесь видишь?

— Так сразу, напрямую… я с работы пришёл, вообще–то.

— Что ты видишь на картине?

Сергей видел мешанину разных цветов. Все хорошо смотрелись вместе, но ни один не выделялся как–то сверх меры. Всё было сбалансировано. Всё подходило друг другу и друг под друга.

— Баланс. Красиво. Не режет глаза.

— Баланс, говоришь…

Катя прищурилась и встала с дивана.

— Я давно не рисовала… на самом деле не вкладывала никакой идеи в картину. Просто мне захотелось изрисовать весь холст, понимаешь?

— И ты изрисовала весь. Это красиво. А я ошибся, значит?

— Сомневаюсь. Если смысла нет, значит он может быть любым, да?

— Мне кажется, это первый раз, когда я вижу твои рисунки.

Прижав уши, Мяфля пробежала в сторону ванной комнаты и забилась под ванную, шипя.

Сергей не обращал на это внимание.

В конце концов, это животное, почему бы ему не вести себя глупо и несуразно?

Тем не менее, он и сам понемногу замечал некоторые странности. Взгляд Кати становился сальным, когда она видела кошку, она брала её в руки и вроде бы гладила ласково и нежно, но кошка вырывалась, злобно урчала, била лапой, пусть и без когтей. Вид злобной кошки очень веселил гостей, а отец Сергея как–то раз сам начал её поддразнивать, прыгая и тряся ниткой с куском тряпки на ней, за что и был оцарапан.

Катю кошка не царапала никогда.

Однажды Сергей пришёл с работы раньше обычного. Его, в числе некоторых, отпустили, потому что приехал проверяющий. Сергей подумал, что это отличный повод прокатиться, но домой ему захотелось сильнее. Он добрался быстро: город небольшой, машин на улицах не очень много, припарковал машину и поднялся домой…

Сперва он услышал музыку. Классическую, Вивальди. Громкую настолько, что её было слышно даже в подъезде. Сергей очень удивился, потому что Катя никогда не слушала её так громко, но ничего подозрительного в этом он не увидел.

Подойдя к входной двери он, по какому–то наитию, решил не стучать, а потянуть ручку, и дверь открылась. Не заперто. Музыка ударила в уши и лицо как кувалда. Сергей прошёл внутрь.

Он разулся и шёл тихо, опять же, по наитию. Чувство внутри появилось беспокойное, но приятное. Что происходит в комнате жены? Проигрыватель стоял там. А значит… по пути Сергей снял пиджак и кинул его на диван, оставшись в брюках и рубашке с галстуком, он крался спокойно и сердце его билось ничуть не быстрее, чем обычно. Приоткрыв дверь комнаты жены, Сергей заглянул туда.

Катя была прекрасна в этот момент. Она сидела боком, чтобы рисовать, и могла бы увидеть Сергея, но работа поглощала её целиком.

Держа вырывающуюся кошку на коленях, она рисовала точными, ровными мазками, движения её рук были абсолютно выверены и чётки. Казалось, что она не рисует, а дирижирует.

Кошка горестно взвыла, Катя отложила кисть на палитру и начала гладить кошку.

Сергей хотел окликнуть жену, но понял, что что–то не так.

Катя смотрела на кошку с пониманием и жалостью. Это было видно не по глазам, по лицу. Но кошка выла и шипела, громко и надрывно.

А Катя гладила её. Точнее, именно в тот момент Сергей понял, что Катя не гладила кошку.

Она делала ей больно, сжав пальцами её рёбра и медленно ведя их вниз, а другой рукой вцепившись ей в шею.

Кошка начала дёргаться и кряхтеть, потому что Катя передавила ей горло, но Катя совершенно спокойно, с тем же выражением жалости на лице, продолжала истязать кошку, и лишь когда та затряслась, она разжала руку, позволив ей дышать. Из–под кошкиного хвоста закапало на пол.

А Катя продолжила рисовать.

И музыка продолжала играть. Музыка не для вдохновения и не для наслаждения, музыка грозная и скрывающая.

Сергей подкрался к жене близко–близко, та всё ещё его не замечала. Сергей посмотрел на картину.

Руки. На картине были нарисованы кисти рук, великое множество, и сложенные, как птицы, и ходящие на двух пальцах, и небо было из рук, и дома.

Катя снова отложила кисть и сжала кошку в руках, но тут Сергей положил свои руки на её и сжал их сильнее.

Катя вздрогнула.

— Делать больно — это полдела.

Сергей сжал кулаки, заставляя жену начать душить кошку уже серьёзно. Катя сидела и смотрела на картину не закрывая глаз, они стали влажными, закапали слёзы. Но разжать пальцы она не пыталась.

— Сожми их сильнее. Душить — это трудно, поверь, я знаю. Она будет дергаться и кричать… они всегда кричат, но рядом я, не бойся. Всё будет в порядке.

Они сжимали шею кошки и Сергей ощущал, как утекает из маленького пушистого тельца жизнь, но это было привычно и мимолётно. Вот жена… Катя всё так же сидела с открытыми глазами, но сердце её билось часто и радостно, а щёки раскраснелись. Она сжимала…сжимала…сжимала… Сергей разжал пальцы, когда стало понятно, что кошка мертва, но Катя продолжала душить её, и в конце концов ему пришлось сказать:

— Катя, хватит. Ты её уже убила.

Катя снова вздрогнула и посмотрела на Сергея, заморгав, но не утирая слёзы.

— Я… я убила…

— Да. Гораздо лучше, чем мучить их. Дай.

Сергей взял трупик кошки и отнёс его в подъезд, в мусоропровод. Вернувшись, он застал жену рисующей в тишине, всё теми же отточенными, точными мазками. Она не отвлеклась даже, когда он вошёл в комнату, спросив лишь:

— Сергей, почему это было так приятно?

Сергей улыбнулся.

Немного помолчав, отец человека отряхнул руку от волос девочки и продолжил рассказывать.

Конечно, одними животными дело не ограничилось, хотя поначалу Катя очень сопротивлялась даже этому. Она думала, что одного раза ей хватит, но Сергей лишь улыбался, понимая, что нет.

Животных было много. Кошки и собаки, чаще собаки, потому что ей нравилось убивать большие тела, нравилось смотреть, как иссякает в них жизнь, как медленно они скулят, как их глаза стекленеют, а мышцы расслабляются, и вот собака, больше не могущая держать голову, вытягивается. Её можно положить так, как она никогда не смогла бы лечь при жизни. Катя придавала убитым ею собакам самые живописные позы, а придя домой рисовала и рисовала…

Но скоро её руки снова начали дрожать, и даже задушенная собака не помогла — её смерть оказалась слишком простой и банальной. Катя очень долго сомневалась и не могла принять того факта, что она не может не убивать, что это часть её, но приняв это, она оказалась удивительно деятельной, и сама придумала как всё устроить.

Жертвой выбрали студента из параллельной группы, очень навязчивого парня, который всё пытался соблазнить Катю, невзирая на её замужество. Та пригласила его к себе, назначила встречу поздно вечером в тихом месте. Сергею оставалось лишь подкрасться к нему сзади и лишить сознания ударом по затылку, чего быстро оттащить в машину. Место было действительно тихое, очень тихое, даже слишком.

После этого почти два часа супруги ехали за город, в сторону леса. Они сами не знали куда, просто ехали. Им можно было бы уже остановиться, но Катя ничего не говорила, Сергей тоже молчал, а парню в багажнике связали руки, ноги и заткнули рот.

— Ты так уверенно всё делаешь…

— Я уже убивал, вот и всё.

— Как? Кого?

Абсолютно ничего не скрывая, Сергей рассказал Кате всё про свои прошлые убийства.

— И что ты с ними делал?

— Ты уверена, что хочешь это знать?

— Я уверена.

Сергей скосил глаза на уверенное лицо жены и покачал головой.

— Это были женщины. Я их насиловал, — Сергей снова посмотрел на жену, но у той на лице ничего не отражалось, она казалась абсолютно спокойной. — Избивал. Унижал. Знала бы ты, как я их ненавидел и ненавижу.

— Кого это «их»?

— Женщин.

Первый раз за весь разговор Катя посмотрела на Сергея удивлённо, её глаза расширились, словно от радости.

— И меня тоже?

— Тебя–то за что? Ты… ты же… ты же это ты, так? Как я могу тебя ненавидеть?

— А их тогда за что?

Сергей вздохнул.

— Они — как моя мать. Родная. Мерзкие. Противные. Ненавижу.

— Ты никогда о ней не рассказывал… — тихо сказала Катя. — Даже твои родители молчали…

— А что рассказывать? — коротко бросил Сергей. — Она умерла. Меня сдали в детдом. Всё.

— Тогда в чём же её вина?

Скрипнув зубами, Сергей сжал руль.

— Во всём.

— Я понимаю… — тихо произнесла Катя. — Если бы не она, ты бы не попал в детдом, и…

— Нет! — Сергей резко её прервал, нервно вдавив педаль газа в пол. — Просто она пропала и… и всё. Было в моей жизни что–то хорошее, а потом перестало. И все они потом стали как моя мать. Хотел бы я, чтобы она меня любила.

— А разве она тебя не любила?

— Если бы любила, не ушла бы. Умерла? — Сергей хмыкнул. — Надо было забрать меня с собой. Ненавижу. Её. Их всех.

Катя смотрела без испуга, серьёзно и понимающе.

— Я, наверное, должна чувствовать к тебе что–то плохое, но я не могу, — она положила руку мужу на плечо. — Ты ни разу не делал… этого… ты понимаешь… когда ты был со мной?

Сергей отрицательно качнул головой.

— Мне не хотелось. Были мысли, но не настолько сильные, чтобы пойти и кого–нибудь убить. Я тебе не изменял, если ты это имела в виду.

Катя серьёзно кивнула и дальше ехали молча.

Недолго.

Спустя минут пять, когда в багажнике снова глухо стукнула, Катя вздрогнула.

— И как это делать? Я правда не знаю… — голос у неё был растерянный.

— Так же, как и с животными. Но сложнее. Человека сложно задушить руками. Лучше бить по голове или ножом. Мой всегда с собой. Я всегда его ношу с собой.

— А если делать больно?

— Гораздо приятнее. Человек живой, — Сергей хмыкнул. — Иногда я представляю себя на месте тех, кого я убивал. Знаешь, так легко получается представить, словно я — это они. Мне должно быть страшно, наверное, но мне не страшно. И не приятно тоже. Я понимаю мотив и… позволяю делать это с собой.

Прошло ещё минут двадцать и Сергей наконец решил, что хватит. Он сдал к обочине лесной грунтовки и остановился. Вышел из машины и снова огладил капот, прижался к нему щекой (Катя посмотрела удивлённо).

Подошёл к багажнику, открыл.

Тот, внутри, уже очнулся. Он был красивым, наверное, потому что Сергей попытался взглянуть на него с точки зрения женщины, но у него не вышло, конечно же. Тем не менее кожа у него была гладкая, белая, холёная, тело — минимум лишнего жира, хотя и без особых мышц. Он со страхом смотрел на Сергея и стоящую рядом Катю и силился что–то сказать, пыхтел и лопотал что–то, но понятно не было, потому что в рот ему запихали тряпок, а поверх щедро замотали изолентой.

Сергей ударил его по лицу.

— Будешь вырываться — убью.

Затем он подхватил парня на плечо. Было тяжело, но шагов тридцать пройти удалось, хотя и с трудом. Вроде бы местечко подходило: темнота, куча старых листьев и прочего лесного мусора…

Сергей скинул парня с плеча на землю, потянулся и утёр лоб. Катя, шедшая рядом, с фонариком, осветила упавшего.

— На, — Сергей достал нож из кармана. — Изоленту обрежь.

— А… а если будет кричать?

— Так и пусть кричит.

Катя послушно разрезала изоленту, и парень мигом вытолкнул языком тряпку.

— Да ты что… не надо!!

С холодным равнодушием Сергей отметил, что колотить парня почему–то начало именно сейчас, в смысле, он немного дрожал у него на плече, но не более того.

— Катя… Катенька, пожалуйста, я же не думал, что так оно будет, не думал же! Прости пожалуйста, и ты тоже прости, я не буду больше такого, никогда не буду! Я же не знал, что у вас все серьёзно так!

Супруги молчали. Катя прикрыла рот ладонью, во все глаза глядя на лежащего парня, Сергей смотрел всё ещё очень равнодушно.

Тот же, лежащий, начал пытаться высвободиться, но Сергей связал его надёжно.

— Только сейчас подумал… а как его зовут?

— Егор, вроде бы…

— Егор я!!! Егор!!

— Лишь у одной из своих я знал имя… Настя. Она медсестрой была. И его теперь знаю, — Сергей хмыкнул и машинально потянулся за ножом, но вспомнил, что передал его жене. — Нож у тебя. Сделай с ним что–нибудь уже.

— Что?

— Да что хочешь.

— Я… я не знаю даже…

— Ну, лицо. По лицу резани. Не так, как хлеб режешь, кожа — жёсткая, а там ещё кости. Просто размахнись и дай.

Катя так и поступила, присев на корточки, и, как прилежная ученица, ударила Егора ножом в лицо. Она примеривалась долго, потому что тот пытался отползать, кричал и бешено отдёргивал шею, но в конце концов Кате удалось — она размахнулась и удар пришёлся по брови.

Разрезало её сильно.

Егор взвыл.

Кровь сильно потекла по глазу, ниже, ниже, и закапала с шеи на грязную землю.

— Спасите! Помогите кто–нибудь!! Убивают!! Христа ради, помогите!!!

Катя всё так же сидела на корточках. Сергей не видел её лица, но знал, какое оно у неё: любопытное, жадное до происходящего и сожалеющее. Откуда в ней это сожаление? Сергей так и не понимал.

А она ударила снова, снова резанула Егору лицо, тот опять закричал и заизвивался совсем уж бешено, но верёвки держали крепко. А Катя продолжала. Она делала это максимально аккуратно, чтобы не запачкать платье, но раз за разом нож опускался на лицо лежащего парня.

Сергей не мог оторваться. Это было прекрасное зрелище. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство удовольствия, наблюдая за тем, как его жена превращает лицо человека в кашу. Сергей ощутил, как эти чувства растут в нём, словно разбухают, сильнее, сильнее…

Катя продолжала бить. Она остановилась лишь тогда, когда стало раздаваться чавканье. Губы, щёки, брови — всё это было изрезано, кровоточило, из дыр в лице текла слюна, высовывался язык, Егор глухо не выл даже, а рычал, но был всё ещё жив. И глаза его остались целы.

Катя приставила нож к Егору в животу и навалилась всем телом, протолкнула его, Егор дёрнулся и закричал так, что в горле у него словно бы что–то лопнуло, потому что когда нож вошёл до рукояти, он затих и обмяк. Грудь его ещё вздымалась.

Катя встала на ноги.

— Иди… иди сюда…

— Что?

— Сюда…

Сергей не успел подойти, она кинулась к нему в объятия, схватила его за волосы и поцеловала жадно, не отпуская. Рука Сергея скользнула ей под платье, под трусики, и пальцы его ощутили возбуждающую тёплую влагу. Тут накрыло и его.

Они целовались рыча, Катя укусила мужа за руку, тот оторвал её от себя и приставил к дереву. Катя оперлась на него руками и выгнула спину. Сергей расстегнул штаны, горячая рука жены нащупала его член и направила в себя.

Это было так, как не было никогда.

Труп. Лес. Ночь.

Секс.

Сергей не смог бы остановиться, даже если бы очень захотел, впервые в жизни он испытал такое удовольствие. Это было приятно. Перестало существовать всё вокруг, для него остались лишь его жена, глухо стонущая, шепчущая что–то, и он сам.

Когда незнакомое, неведомое ему чувство подступило совсем, он прижал жену к дереву так, что у неё хрустнули кости. Тогда это и случилось. На последней фрикции, Сергей ощутил, что из него изливается. У него потемнело в глазах и он сжал жену ещё сильнее, та прижалась к нему и поцеловала, откинув голову. Тогда он и понял всё по–настоящему.

— Я люблю тебя… я люблю тебя… я люблю… люблю… тебя только люблю… — только придя в себя Сергей осознал, что это его слова, что это шепчет он, лёжа на траве, а Катя лежит рядом с ним и смотрит на него так, как никогда не смотрела раньше.

Труп. Лес. Ночь.

Любовь.

Егора нечем было закапывать, поэтому забросали его листьями и ушли. Домой ехали в обнимку, часто останавливались и целовались. Чувство, открытое ими двумя там, в лесу, родилось как феникс и полыхало, полыхало, требуя выхода. Ничто не могло это испортить.

Спустя два месяца стало ясно, что Катя беременна.

— Ты не переживай… — сказал отец человека. — Волосы — это же не главное, ну… да я извиняюсь, мне жаль. Но я хочу рассказать всё до конца. Я… до конца… Ведь она тоже меня бросила. Потому что я её убил. Или я её убил, потому что она меня бросила? Недолго осталось.

Убийства стали для них необходимым. Он ходил на работу и убивал, она убивала и рисовала картины, раз в месяц, иногда чуть реже, супруги выезжали затем, чтобы вдвоём кого–то убить. Иногда жертву находили случайно, колеся по нескольку часов: удивительно, как доверяют милой семейной паре. Иногда присматривали заранее, как в случае с Егором.

Понемногу это стало рутиной.

Все меньше оставалось в убийствах страсти. Всё больше появлялось холодного расчёта.

Окончательно всё изменилось с появлением ребёнка, Сергей никак не мог забыть момента, когда жена наконец вернулась домой и он взял младенца на руки, ощутив лишь одно:

Это — что–то не его.

Это — что–то чужое.

Не в плане крови. Просто. Одна вселенная держала на руках другую и эти вселенные были несовместимы. Сергей придушил бы ребёнка прямо там, но Катя смотрела на него так счастливо, так радостно… К тому же, Сергей научился смотреть на жену, как на женщину, а грудь её стала больше и притягивала взгляд. Поэтому он отложил свёрток в сторону и притянул Катю к себе.

Поначалу они ещё выбирались, что убить человека–другого, но потом ребёнок вырос, и заниматься этим стало неудобно. Даже более того, заниматься этим стало небезопасно, ведь трупы начали находить. Именно тогда Катя и решила, что надо переезжать. Свой дом в недавно построенном посёлке — это вполне престижно, до города всего час на электричке.

Казалось, что новое место оживит, внесёт что–то новое, но всё оставалось по–прежнему. Ребёнок, росший понемногу, всё ещё оставался чужим. Выезды прекратились, ведь при ребёнке рядом делать их было бы невозможно, но Сергей чувствовал, что даже после перерыва убийства останутся той же рутиной, которой они стали.

Впрочем, и любовь оставалась всё той же горячей и искренней, что радовало Сергея, только вот Катя менялась.

Рисуя всё теми же твёрдыми мазками, всё так же уверенно увеча ножом людей…

Последний их раз произошёл тогда, когда сын уехал в гости к бабушке и дедушке. Сергей и Катя отправились далеко от посёлка, нашли попутчика и отвезли его в лес, где убили жадно, словно оголодавшие и дорвавшиеся до еды. Вроде бы даже что–то вернулось из тех, хороших времён, но когда супруги ехали домой после очередного выезда, Катя спросила:

— А как думаешь, мы могли бы жить нормально?

— Нормально? А мы не нормально живём?

— А разве нормально?

Она помолчала. Годы прошли, но скрывать свои чувства от мужа она не научилась, а может и не захотела. Сергей видел, что её что–то томит, но вытягивать из неё слова он не хотел.

— Тогда… в первый раз когда мы с тобой убили человека… Егора. Того, который очень бездарно пытался меня соблазнить.

— Ты помнишь его имя, надо же.

— Ты говорил, что иногда представляешь себя на их месте, — Катя не обратила внимание на иронию в словах мужа. — Всё ещё так делаешь?

— Иногда. А что?

— Со мной это происходит само собой. Я всё чаще вижу на их месте себя, и… как же это противно и страшно! — совершенно внезапно Катя всхлипнула. Повернув к ней голову Сергей увидел, что губы у неё кривятся и дрожат, а глаза влажные. — Серёжа, что же мы делаем?!!

Он неуверенно, но спокойно, ответил:

— То, что нам хочется, нет?

— Можно ли так? Можно ли?!

Сергей остановил машину и прижал жену к себе, та ткнулась лицом в куртку.

— А если не делать что хочется, то какой смысл жить, Катя? Маленькая моя, ну… что ты…

Он поцеловал безучастные, влажные, солёные губы.

— Ты плачешь? Да что же ты…

— Мы же людей убиваем… — слёзы лились ручьём. — Людей… а у нас ребёнок, а мы… да что же мы… А наш мальчик, каким же он станет с такими, как мы… ведь мы…

Катя плакала и плакала, она не могла остановиться. Руки тряслись, она вздрагивала и всхлипывала громко и горестно, цепляясь за мужа, как за что–то, что, казалось, может её спасти.

— Ну… что ты, милая…

— Я постоянно об этом думаю! Ты знаешь, как мне страшно?!! Я сажусь отдыхать, и у меня всплывают они, все те, кого мы… Мяфля, Егор, животные и люди, все–все–все кого я убила!! Я хотела бы избавиться, но я не могу, как я могу?!! Я хочу что–то исправить, а ничего исправить уже нельзя! Ведь мы такое делали… как же мы могли, Серёжа?

Сергей хотел что–то сказать, но слов у него не хватало.

— Катя, мы… просто делали то, что должны. Ведь мы не могли иначе. А если не можешь иначе, как можно жалеть? Если не можешь иначе и уже сделал, как можно? Ведь ничего не изменить. Некоторые вещи — они требуют простого отношения. Делай и всё.

Всхлипнув, жена посмотрела на него.

— Делай и всё? Простое отношение?

— Да, маленькая.

Сергей чмокнул Катю в нос, и та против воли, но улыбнулась, пусть и кривя губы.

— Едем домой…

И они поехали.

Под конец пути Сергей чётко ощущал, что у него слипаются глаза. Он загнал машину и закрыл гараж. Катя уже вышла, передавая ему вещи.

— Кинешь к тому, что в стирку. Разберёшься.

— Конечно. Я прямо так лягу спать, не могу просто. Пойдём?

Катя грустно улыбнулась:

— Нет–нет! Это ты у нас дикий кабан, мне нужно в душ.

Сергей улыбнулся и пошёл вверх. Большой дом ему нравился больше, чем квартира.

Он уснул, едва только коснувшись затылком подушки и ему снились прекрасные сны. Сны про его жену, единственного человека, к которому он что–то испытывал. Ведь иные ему и не снились. Утром он проснулся и хотел притянуть к себе Катю, но её рядом не было, она часто вставала раньше, чтобы заняться делами или готовить.

Растянувшись на кровати, Сергей хотел было поваляться ещё, но вспомнил, что не принимал душ, и пошёл туда. Горячая вода быстро смыла остатки сна. Сергей вышел красуясь, голый по пояс — к своим уже зрелым годам тело у него сохранилось подтянутое, поджарое, и ему это нравилось.

Жены не было.

Сергей пошёл на кухню, но не нашёл её и там.

Она в магазине? Но на кухне не было следов готовки. А значит, что она не готовила, но такого и быть не могло, ведь она всегда…

Сердце застучало очень гулко и неприятно, сосущее чувство появилось где–то в области солнечного сплетения, быстрым шагом Сергей пошёл к гаражу и вошёл туда, надеясь, что переволновался и всё, о чём он начал догадываться, глупая выдумка.

Но её ноги касались фар, потому что она перекинула верёвку через верхнюю балку, встав на капот машины, а потом спрыгнула. Конечно, под трупом натекло, но Сергей не видел этого.

Он видел её стрижку, её глаза, её ноги, руки, её, её, её, её, её… её…

Сердце стучало размеренно и спокойно, как ни странно.

Сосущее чувство внутри утихло и ушло.

Сергею не хотелось ничего. Он сказал:

— Просто делали то, что должны. Ведь мы не могли иначе. А если не можешь иначе, как можно жалеть? Если не можешь иначе и уже сделал, как можно? Ведь ничего не изменить. Некоторые вещи требуют простого отношения… делай и всё…

Она не покачивалась в петле. И, конечно, не могла ответить, подтвердить или опровергнуть, давно ли она об этом думала, или его необдуманные слова толкнули её на это.

Сергей смотрел на жену больше часа, не зная, что ему делать. Потом он взял с верстака ножницы, обрезал верёвку и положил жену в багажник. Сунул лопату на заднее сиденье. И уехал.

Мир вокруг стал привычен и понятен, как раньше, когда её не было. Точно такое же серое ничего, прерываемое приступами ярости, рождавшимися в паху.

Но порой, и «порой» это случалось достаточно часто, Сергей думал о любви и понимал, что она такое, декларировал это для себя чётко и понятно.

— Любовь — это вирус, потому что её не ждёшь. Любовь — это рак, потому что остаётся навсегда и всегда возвращается, нет? Я… я же… да что же это я такое говорю, Катя, Катенька, сыночек мой, да что же это я… Я… Простите меня все, простите… — он глухо бормотал, не видя вокруг ничего, из глаз его капали слёзы. — Любовь… любовь… что же это такое — любовь, почему я виню её, почему я виню её, ведь это я! Это я виноват!

Отец посмотрел на девочку, посмотрел вокруг и закричал:

— Я! Я виноват! Я убил! Простите меня!!!

В нём просыпалась иная ярость. И это была ярость на самого себя. В такие моменты Сергей чувствовал… просто чувствовал. Мир становился не серым, а цветным.

Именно в один из таких моментов Сергей избил сына, а потом, в ответ на его обиженное сквозь слёзы:

— Мама вернётся с лечения, я ей всё расскажу!

Ответил, издевательским криком:

— Мама не вернётся, потому что я её, блядь, убил!!!

Именно в один из таких моментов Сергей не стал сопротивляться, когда сын проломил ему голову молотком, и в голове его мелькнуло лишь: «Наконец–то».

Отец человек пришёл в себя и огляделся вокруг. Чувство, снова то самое, незабываемое чувство, но теперь не столько даже по отношению к жене… и даже не по отношению к девочке, у которой, как оказалось, оторвалась голова, а волосы выпали вместе с кусками кожи — отец человека сжимал их излишне сильно.

Он встал, отряхнул с брюк гниль и столкнул подгнивший труп девочки, который таскал с собой начиная с момента, как отобрал его у насильников, ногой с платформы. Таскать с собой мёртвое тело уйму времени — не самая умная идея, но порой это наводит на мысли.

Отец человека понял, что чувство, терзающее его с момента повторного появления из могилы, оно направлено не только на жену.

Отец человека понял, что волнуется за своего сына.

Отец человека понял, что он его любит, что скучает.

Подойдя к краю платформы он посмотрел в сторону города и прошептал:

— Ну и где же ты?

И тут он увидел.