Туманы Эвернесса

I

Когда-то в полнощной роще построили павильон, легкий и серебристый, как водопад; по обе стороны от павильона поставили решетки с белыми и сумрачными розами, их лепестки излучали волшебный аромат. За прекрасным павильоном рядами стояли молчаливые деревья, древние как мир; мрачно запахнувшись в зеленую тень, они неодобрительно глядели на маленький ясный бассейн, устроенный перед павильоном. Зато в его мраморном круге с удовольствием плескалась круглая луна.

Внутри павильона на кушетке раскинулась прекрасная темноволосая женщина, одетая в туго обтягивающее платье с буфами на плечах, сделанное из легчайшего шелка, в котором смешались зелень изумруда и лесной чащи. Маленькие серебряные цепочки украшали шею и бедра; на пальце сверкал огненный опал, похожий на кровавое пятнышко.

Рядом с ее белыми пальцами, небрежно опущенными на травяной пол павильона, горел миниатюрный светильник, похожий на звезду. На лице девушки не было ни одного недостатка: точеные черты лица, маленький подбородок, высокие щеки, а ее вздернутый носик напоминал лепесток цветка.

Она был настолько юной и прекрасной, что, взглянув на ее белые руки, хрупкие плечи, высокую грудь, узкую талию и прекрасные ноги, любой бы решил, что девушке не больше семнадцати лет. Но когда она поднимала веки с длинными ресницами и глядела на кого-нибудь задумчивым взглядом прекрасных серых глаз, то этот несчастный немедленно понимал, что ей больше тысячи зим. А если он еще замечал и слабую тень улыбки на ее совершенных красно-розовых губах, то начинал мучиться вопросами, и мучения быстро перерастали в страх, если, конечно, человек не был бесстрашным героем. Смертным, живущим в тени смерти, лучше не видеть улыбок бессмертных.

Было ясно, что она мечтает о любви, потому что она томно и страстно улыбнулась, одна рука медленно прошлась по надушенному платью, а губы раскрылись в ожидании поцелуя.

Но тут из леса раздался голос, улыбка заострилась, из глаз исчезла страсть, и ее место занял холод.

— Мы встречаемся при свете луны, гордая Титания!

Она прыгнула на ноги, легкая, как цветок, и гибкая, как распрямившаяся шпага, протянула руку вперед к полоске лунного света, падавшего в павильон через увитую цветами решетку, отломала кусок лунного луча и сделала из него скипетр. Из-за ее спины взлетели в воздух лепестки бледных роз, похожие на белые бабочки, и приземлились на волосах, образовав изысканную корону.

Высокие деревья поклонились и, шелестя корнями, отступили в сторону. В новорожденном коридоре стоял король, увенчанный короной из крыльев черных лебедей, два полночно черных крыла поднимались с каждой стороны от его развевающихся волос, цвета штормовых облаков. На Титанию глядело юное и безбородое, но бледное, как отполированный рог лицо. Из-под прямых строчек бровей глядели необыкновенные глаза: левый казался бездонным бассейном древней мудрости, а правый — если это вообще был глаз — видел то, что не видел никто другой, и скрывал в себе путь, ведший в другой мир.

У него был лоб философа и длинный прямой нос; глубокие складки обрамляли широкий рот с тонкими губами, придавая ему королевскую важность; и тем не менее в ямочках на щеках и в уголках рта таилась лисья хитрость, как если бы в его душе было место и для безудержного веселья и безумных проделок, хотя, обычно, он держал себя в руках.

Латный воротник из серебряных колец защищал его горло и плечи. С эполет свисала паутина черных нитей. Нагрудные латы, килт и поножи украшали полосы серебра и черного янтаря, отполированного как зеркало и черного как ночь, и поэтому, пока он стоял среди укрытых лунной тенью деревьев, невозможно было определить его рост: возможно, он был ростом с человека и стоял близко от павильона, но возможно он был ростом с гиганта и стоял вдали, а возможно и то, и другое сразу.

За ним теснился хвост из придворных и паладинов, которые, в отличие от него, были отчетливо видны.

— Как, это ты, ревнивец Оберон? Летите, эльфы, прочь! Я отреклась от общества и ложа Оберона.[48] — Ее холодный гордый голос ясно прозвучал в ночной тиши. Титания повернулась. Что-то зашуршало в траве, и воздух наполнился звоном серебряных колокольчиков, как бы возвещавших о ее пробуждении.

Оберон царственным жестом поднял руку:

— Постой, негодная! Не я ль супруг твой?

Она взглянула на него через плечо, ее лицо стало величественным и еще более красивым. — Так, я — твоя супруга! Но я знаю, что дочь мою похитил ты из дома, и по секретным тропам переправил в таинственную крепость в граде Моммур, где домыслы пустые и игрушки ей не дают свободу обрести.

— Лишь ради безопасности принцессы, о Королева с лживым языком. Но ныне Невердейл стал страшным местом, там монстры и кровавые драконы, что Люцифер послал из чрева вод. На мирные луга они несут проклятые изделия Вулкана. Надменные владыки темноты шагают по заброшенным руинам, их гордые хоругви ввысь взвились. Лишь пепел и уголья остаются там, где прошли те черные колонны. Они на все готовы, лишь бы только найти незаконнорожденную деву и отобрать у нее предмет, который ей удалось спасти от хищных рук. Но ныне дева и предмет опасный надежно скрыты за вратами Града, и там она не плачет, но играет обычными волшебными вещами и позабыла о земных предметах, забыла свое имя и… тебя.

— О злой паук! Ты в собственном сплетеньи запутался и вырваться не можешь! Надеешься, что дева победит, а сладкий плод достанется тебе? Но разве можно что-нибудь достичь, с толпой жеманных трусов и глупцов, что составляют твой заплесневелый двор? О, что за пытка втуне сотрясать вселенную чудовищным копьем, вдыхать победы сладкий аромат, но никогда не пробовать плоды!

Оберон поднял вверх скипетр, который держал в руке; оказалось, что это рог единорога.

— Увидишь ты, что Ключ от Эвернесса, судьба сама мне в руку принесет.

— Не хвастайся, о жалкий Оберон, еще не у тебя предмет священный. Лишь если дева собственной рукой тот Ключ преподнесет тебе в подарок, получишь ты во власть страну людей, как эльфов ты когда-то получил. Но если украдешь, то жди беды, получишь пьяной блудницы плоды.

Оберон улыбнулся, слегка иронизируя над самим собой, и на мгновение в его единственном глазу вспыхнул свет.

— Она уже дала мне добровольно, его вручила собственной рукой, сегодня, накануне, день назад, и дюжину закатов перед этим; то в шутку, то в ответ на мой вопрос, то за победу в шахматной забаве, а то за то, что громко засвистел я над прудом, где квакали лягушки и в воздух прыгнул выше, чем она. Или еще, увидев как крапивник, устроил средь моих волос гнездо, а я стоял недвижно и спокойно от лунного восхода до заката. Я мог бы полюбить ее как дочь, когда бы не ее происхожденье: яйцо любви бесчестной и преступной.

Он заткнул рог единорога за пояс и скрестил руки на груди. Ветер играл его поддернутым дымкой плащом, который вился над ним, как туман. Потом опять заговорил.

— О эльфы-рыцари и царедворцы, блестящий свет великого двора! Покиньте нас, мы будем говорить о мрачных тайнах, знание которых доступно только мужу и жене.

Но Титания возразила:

— Нет, Нуаду[49] и ты, Тальесин,[50] останьтесь, вместе с Хермодом[51] отважным, тем, кто познал молчанье адских бездн; и вы, О'Донохью[52] с Диансехтом[53] не улетайте прочь, я вас прошу. Там Лин,[54] не утруждай своих сапог, здесь сможешь ты найти сюжет для песни! И Гвидион,[55] прославленный мудрец! Останься, и еще мудрее станешь. И милый Пэк,[56] любимец лорда эльфов, коль сможешь ты крылатые сандалии заставить смирно на земле стоять и встанешь здесь, опершись на кадуцей,[57] тогда услышишь, как великий Оберон свои ошибки страшные признает и поползет к виновной королеве просить у нее прощения и мира.

— Как? Что? Не медли, двор! Летите эльфы прочь, я вам сказал! — воскликнул Оберон.

— Я вместе с ними улечу, о повелитель земли эльфийской, лживый и пустой. Что сапоги, стучащие победно, коль нет оваций и венков лавровых? — сказала Титания, и тут же поднялся легкий ночной бриз, который приподнял ее в воздух, как семечко чертополоха.

Оберон поднял руку: ветер немедленно прекратился.

— Я признаю твою победу, леди, коль ты не станешь больше отрывать, стопы свои от сладостной травы. Скажи, что сделал Оберон не так? Иль может чье-то дерзостное слово нахмурило прекрасные уста? Иль может быть ударил кто тебя? Скажи, и наглеца постигнет кара, я собственной рукою закую его в несокрушимое железо!

Титания слегка опустилась, но все-таки ее сандалии еще не касались кончиков травы.

— Нет, не удар обидел, но жестокость, с которой ты, прославленный Король, решил все человечество загнать в пределы рая, не узнав их воли.

— Неужто ты действительно считаешь, что это хуже чем твоя измена? Кто сделал рогоносцем короля? Кто предавал и изменял владыке? И кто послал любовника убить священное животное, что раньше предохраняло наше королевство, когда-то сильную блестящую державу, которая ослабла и увяла, и сделалась посмешищем людским? Когда-то вся империя Земли, живущая под ясным светом солнца, дрожала в ужасе, когда я хмурил бровь. А ныне о нас знают лишь поэты, но и они слагают только сказки, в которых превращают моих лордов и джентльменов эльфского двора в крылатых лилипутов с палец ростом. О горе, бесконечная тоска!

Он поднял бровь и его помрачневший голос стал еще глубже.

— А где мой самый лучший рыцарь, с чьей мудростью и доблестью военной, не мог сравниться ни один живущий, чье имя заставляло трепетать сердца под небом тысячи земель? Забыт и заточен в кошмарной яме, у Люцифера мерзкого в плену. И чья, скажи мне, белая рука, его столкнула в черное несчастье? Когда бы верил я, что женское коварство равно мужскому или превосходит, то мог бы не напрасно утверждать, что все это сплели твои десницы.

— Вы, сир, забыли, что я старше вас, и как-то раз король на Неми умер, пытаясь завладеть моей рукой.[58]

— Мадам? Хотите вниз сведу созвездья? — и он высоко поднял руку.

Она засмеялась серебряным смехом.

— Не разрушайте же небесный свод лишь для того, чтоб показать уменье гасить звезду и снова создавать. Еще когда мы не были женаты, ты был уже небесным королем, я же землей владела под тем небом. И, помню я, ты часто посылал мне разные небесные подарки, стремясь добиться склонности моей. Но помню лучше я недавние событья, и королевский гнев в душе моей бурлит: не примирюсь, пока мое величье растоптано тяжелою пятой. Вперед! Весь цвет собравшийся двора ждет только слов с мольбою о прощенье. Ты просишь, чтоб к тебе вернулась я?

— Вернулась? — Оберон пожевал губу и его единственный глаз, серый и загадочный, с вызовом посмотрел на королеву. — Согласен с тем я, чтобы обладатель заветного Ключа от Эвернесса его мне в руку должен передать, без всякого давленья, добровольно. Я соглашусь и с тем, что дочь твою мне надо снова в разум привести, иначе дар сей будет бесполезен. То, что дано играя, несерьезно, считай как будто вовсе не дано.

— Она наполовину нашей крови, и только хитроумные уловки послушного властителю закона, который смертными играет, как захочет, чтобы достичь жестокого веселья, не дали мне ее короновать.

— Здесь есть о чем с тобой поспорить, о дерзостная эльфов королева. Титания, ты сбросила те узы, которые бессмертные сковали, чтобы людскую глупость удержать, и ныне можешь наслаждаться видом: Век Золотой закончился, забыт, и утонул в тумане лет ушедших. И что сейчас? Ужели ты считаешь, что смертные Землей достойны править? Да, править и, одновременно, развращать? Когда правитель глуп, то даже дурни откажутся поддерживать его. Так я считаю. Ну же, королева, прольешь ли ясный свет своих речей на эту трудную и тяжкую задачу?

— Чего ты хочешь, повелитель грез?

— Немного. Скоро я восстановлю у дочери твоей рассудок полный и покажу ей зрелище земли, какой та станет в будущем далеком, когда придет правление мое. Но с дочерью твоею говорить хочу один я, без тебя и слуг, чтоб слышала она лишь только слово, рожденное во мне, а не в тебе. Но если вдруг откажется она, не причиню я ей вреда иль горя, не буду подавать судебных исков иль налагать заклятье подчиненья, но выберу в границах королевства прекрасное местечко для нее. Пусть там она, свободная как ветер, живет или уходит, все равно. Но если я согласье получу, то стану вновь владыкою вселенной, отцом богов небесных и людей, каким и был в то сладостное время, когда ты замуж вышла за меня. И позабудь ту жалкую уловку, что лишь женою короля Земли пристойно быть Титании прекрасной, и что она не хочет разделять судьбу земного ссыльного монарха; клянись, что вновь со мной разделишь ложе и бросишь в грязь презренное кольцо, полученное в дар от Пендрагона. Неужто ты на самом деле веришь презренным смертным, глупым и смешным, которым хочешь даровать свободу? И собственное мнение твое считаешь равным мнению девчонки?

— Пускай слова ее определят: стоять ли прямо и свободно людям, иль на коленях ползать пред тобой. Я принимаю все твои условья, но при одном условии моем: ты должен рассказать ей только правду, ни слова лжи, и ровно через час. И коль отказ услышишь — проиграл, второй попытки рок не даровал.

Оберон улыбнулся.

— Да, хорошо, но ровно через месяц.

— Сегодня. Править грудой мертвой пепла, лежащей в черной тени Ахерона, тебе не подобает, господин.

— Да, дело сделано, мы сделку заключили. Спрошу сегодня, но спрошу один.

— Вот мой придворный, полевой мышонок, который спас упрямого бойца, чье имя хорошо тебе известно. Уже ужасной Смерти злые зубы готовились пожрать малютки тело, когда его сюда послали мирно спать. Он нес принцессы имя и теперь лишь он один вернуть его достоин. О Мышь, вставай! Тебя я нарекаю Синицей, легкокрылым певуном. Легчайшее касанье моего жезла волшебного исполнит желание заветное твое: накинь же плащ крылатый, стань же птицей. Нет больше мыши, родилась Синица, лети и пой, мою найди ты дочь, и пробуди ее воспоминанья! Но слово я дала и потому, ты с ней не говори, пока Король не престанет жаловаться ей и дочь моя, покинув царство это, не убежит из клетки золотой. О Оберон, возьми его с собой.

— Что ж, дело сделано, мадам; я ухожу, но новой встречи час наступит скоро. Ты же не забудь надеть наряд невесты, а я поставлю брачную кровать.

— И это все мечты? Какая малость в сравнении с геройскими делами, которыми прославлен Пендрагон!

II

Оберон совсем не обрадовался, услышав имя Антона Пендрагона.

— Он никогда не будет королем, ведь кровь неблагородная бежит по венам и по жилам у него.

— Неблагородная, вот это слово! У Мордреда и Гвенвивах[59] был сын, Мелехан, который мужем стал для Лизанор и от нее родил Лохольта, отца Амхара, а от него родился Борр, которому наследовал сам Воден, прозванный Ужасным, а от него все Севера Мужи, которые весь мир завоевали, повсюду утвердив свое наследство; так что по линии одной Антон из крови Утера, другая идет от цезаря Констанция, чей дом Латинский род ведет от странника Энея Приамида, чей многогорестный отец владел в былые годы Троей крепкостенной. И вспомни, что вся Азия с Европой под власть попала скипетра его: орел из Рима распростер над миром широкие могучие крыла. Двойной ли крест Британского владыки, который держат мой единорог и дикий лев, могучий и коварный; иль лилии Французских королей, жестокие Германцы или род старый королей Испании, иль Габсбурги Австрийские и даже Лабарум[60] Византийский, все ему обязаны своим происхожденьем. Да есть ли на земле хотя бы дюйм, где не ступала воина нога, пришедшего из Трои, Рима, Камелота? Вот кровь Антона, а он сам — вернувшийся Артур, владыка Рима!

— Что твой Артур, — ответил Оберон, с сухой и иронической усмешкой, — простой король, династия на нем закончилась, едва успев начаться. Жена его неплодная сумела лишь честь его изменой замарать, а чем владел он? Разве что Уэллсом и частью Нортумбирианской земли. Да, верно, из забытых манускриптов ты вытащила нитку золотую, которая связала безымянных или давно корону потерявших монархов, и решила, что обыкновенный человек привязан на конце ее далеком и дескать он из рода Приамидов. Так значит, он у нас Владыка Трои и всей Землей достоин управлять?

— Да, достоин! Как по рожденью, так и по делам: хотя весь мир давным-давно забыл, кто старший в самой старшей из династий, но не забыла эльфов королева; и славу эту вовсе не пятнают все эти Гордоны и Рейды, и люди сероглазые другие (которых кровь он тоже приобрел), чьи дивные далекие походы проглочены Туманом Эвернесса, но сохранились в памяти моей. Вот имена достойные похвал: Кейн, Киннисон и Картер, их щиты блестящие достойно украшают серебряные стены Сессремнира, что мне жилищем служит много лет. И их дела не будут позабыты, хотя Земля не увидала их. Но все эти герои дней последних с Антоном родичи, течет в них та же кровь, а он — из них из всех великий самый из величайшего на свете дома, и я ему навеки благодарна за все, что совершил он в Ингваноке:[61] наградой стала ненависть твоя.

— А толку что? — презрительно сказал владыка эльфов. — Великие дела иль может нет его рука поганая свершила, но я клянусь, что никогда не будет, она держать державу королей. В земле людей осталось мало места, где короли увенчаны короной. Ну разве что Арабские владыки, под чьей рукой страдает их народ, или печальной Африки просторы. В других местах все эти короли покорно гнутся пред народа волей.

— И все равно, в мечтах или во сне, когда на ум «Король» приходит слово, то первым делом губы произносят Артур, а не Приам иль Барбаросса. Скажи же сам, из спящих королей, кто на земле всех более известен? Бриан Бороиме,[62] сыны Хеймдалля,[63] иль твой забытый миром император, или Властитель с пламенным мечом, который я сама ему вручила на озере-воротах Авалона? И он мое желание исполнил: воздвигнул Крест Христовый на высотах, где раньше жило лишь Фирболгов племя,[64] и выгнал он языческую погань из городов британских и сердец. Ах, как кричали и бежали пикси, когда на церкви колокол звонил!

— А вместе с ними ты. Себя ты ранить не побоялась, лишь бы мне отмстить. О неужели ненависть ко мне так далеко тебе проникла в сердце?

— Мне не нужны хвалы со всей вселенной и не стремлюсь я овладеть землей, которую не освещает свет луны: лишь бы хвалил любимый мой мужчина, он настоящий повелитель сердца и истинный мой лорд.

— Но он не лорд, и не владеть короной наследнице Антона Пендрагона.

Титания засмеялась серебряным смехом.

— Тебе она досталась от меня, а он… ее он презирает. И гордая Америка не терпит тот жезл, к которому всегда стремились Европы спящие сыны: когда они о справедливости мечтали, то снился им бродячий скоттов бард иль Робин Гуд, защитник угнетенных. Ну а в Америке доподлинно известно, что Справедливость улетела в глушь, оставив города, где тирания жестко правит, и теперь живет в сердцах простых людей; ее ты не найдешь в роскошных залах и дворцах богатых.

— Тогда он знает точно свое место, и пусть не тянет грубые ручищи, воняющие запахом болота к прекрасной вечной Королеве Эльфов. Тот день, когда Рог Эвернесса вернется в руки ждущие мои, последним станет днем для Пендрагона. Мой гнев настигнет смертного простого, что сделал шлюхою мою жену.

— Тьфу на тебя, двуустый лицемер, который успевает изменить по меньшей мере дважды своей клятве, пока вздыхает смертный человек! Так призови же Ио[65] и Европу,[66] Лето[67] и Майю,[68] Метис[69] с Мнемозиной,[70] Каллисто,[71] Эрду[72] да и Гуннлед[73] тож, и уж конечно всех молочниц полногрудых, что побывали у тебя в постели, застигнутые ночью посреди зеленого запутанного леса, и поклянись им всем в любви и постоянстве! Как часто приходилось Гименею, который смотрит за обетом брачным, с позором отворачивать глаза! Я бросила тебя, отец бастардов; и мой герой бросает тебе вызов, уверенный, что дочь не подведет. Отхлынул твой прилив и время вышло, и как непостоянная луна скрывает от серебряной ночи свое лицо прекрасное в тумане, вот так и я укроюсь от тебя, и повернусь лицом к тому, кто истинный мой Лорд и повелитель. Прочь, убирайся, слишком много чести, тебе со мною находиться вместе.

Оберон сузил один глаз, в котором загорелся огонь, но потом слегка улыбнулся и сказал свистящим шепотком:

— Да, я лишен законного владенья и заслужил насмешки и презренье, но очень скоро миром завладею, и отомщу коварному злодею. Тогда узнает смертный тот ничтожный, что и во сне души лишиться можно. Пока скитался я без веры и без дела, то сердце королевы охладело; когда же вновь верну державе силу, опять моя ты будешь до могилы.

Услышав эти страшные слова, Титания высоко подняла серебряный луч, служивший ей скипетром, и громко крикнула.

— Лукавый обольститель, как плохо же ты знаешь женский род! Тебе ничто на свете не поможет, то, что в груди моей, завоевать. Владей короной, иль мечом достойным, иль скипетром небесных королей — напрасно все! За мною, эльфы, улетаем прочь, не то браниться будем мы всю ночь.

Ветер легко поднял ее в воздух, она закружилась в танце, как осенний лист, капельки росы взвились вслед за ней в воздух и закружились вокруг, свет луны помчался за ней, вырисовывая широкие безумные круги, и, когда она исчезла, показалась, что какая-то часть очарования ночи исчезла вместе с ней.

Робин Добрый Малый подобрал свой жезл, вокруг которого свернулись две змеи, и сказал:

— Милорд, не слишком много смысла вам морщить лоб от жизненных забот. Все смертные большие дураки. На золотой или кусок земли всегда свободу рады обменять, а иногда довольно и полушки. Насколько же быстрей они уступят честь, мужество и собственную гордость, чтобы едой побаловать себя из яблок золотых и из нектара?

— Эльфийский двор мой, хватит мрачных мыслей, — сказал Оберон, высоко поднимая свой скипетр. — Давайте петь, плясать и пить вино! Коль Клаваргент окажется у нас, откроются пред нами кущи рая, забудем мы и горе и страданья, и снова жизнь веселую начнем; толпе людишек щедро разбросаем поддельные алмазы мира снов, империю мы нашу восстановим и древнее величие мое. Пусть море снов бурлит в кипящей мгле: мы править будем на дневной земле.

III

Принцесса сидела под липой на скамье из слоновой кости, одетая в роскошное золотое с зеленым платье, которое длинными мягкими складками падало на спутанную траву и незабудки в огороженном королевском саду. Недалеко струи фонтана били в серебряный бассейн, а дорожка, огороженная изгородью из красных роз, пересекалась с тропинкой, вдоль которой росли белые лилии. По всему саду стояли маленькие смешные статуи: древние гномики на пьедесталах из белого мрамора, и принцесса звонко смеялась, если они мигали, как живые, когда на них садилась пчела или маленький крапивник.

В саду вообще было так много вещей, над которыми можно было посмеяться, и еще маленькие развлечения, каждые сумерки и каждую ночь. (Ей почему-то не приходило в голову удивляться тому, что в этой замечательной стране никогда не бывает полдня, и солнце никогда не светит в полную силу.) Появлялись придворные, одетые соколами или гончими, и начиналась веселая охота; каждую ночь танцевали на склонах холмов или в глубоком лесу, рядом с фонтанами или ручьями; а однажды пошли на берег моря и там весело отпраздновали какой-то праздник, и на волнах танцевали русалки.

Время от времени она играла в шахматы с Королем, и подружилась с Белым Рыцарем, маленьким гомункулусом, одетым в смешную броню. На голове он носил шлем в форме головы лошади.

Но самым большим развлечением оставался Том. Когда-то в полночь он выплыл из волшебного источника, лившегося в потайном гроте. Тогда он был совсем маленьким, но потом вырос и стал ростом с человека: высокий парень с прекрасными белыми волосами, квадратной челюстью и свежим красивым лицом. А теперь он вовсю ухаживал за ней и то потешал весь ее двор смешными проделками, то становился смертельно серьезным и изысканно грациозным.

Она раз за разом прогоняла его и смеялась над ним, но каждый раз спрашивая себя, не должна ли она выйти за него замуж. Иногда она даже почти соглашалась, но ей мешало какое-то тайное воспоминание какое-то смутное сомнение, и она опять и опять спрашивала Короля, почему ее мама не приходит к ней сюда, в Моммур.

Король всегда отвечал одно и то же, и отсылал ее прочь, но взамен давал рог единорога — ключ к тайному саду, скрытому в стенах дворца. Там всегда царило спокойствие, и там ее ждала музыка, лившаяся из неожиданно появлявшихся в воздухе и опять таявших струн. Ночью сад освещали плавающие огоньки, а в сумерки серебряная радуга, появлявшаяся из сияющей серебром крыши дворца. В саду была особая тропинка, по которой Король отправлялся в любую часть своего королевства, обычно в сопровождении Хеймдалля, спокойного внимательного духа, с белыми волосами и бородой, и такими блестящими глазами, что никто не мог глядеть прямо в них и не мигать.

В центре этого тайного сада лежало самое главное сокровище — фонтан с неиссякаемым источником знания.

На дне бассейна находилось зеркало, с которым принцесса часто играла: оно показывало, как она будет выглядеть, если наденет другое платье или шляпку. Сейчас она отпустила свое воображение и спросила у зеркала, как бы она выглядела, если бы была чернокожей девушкой из Нубии или узкоглазой из Китая; или как она выглядела десять лет назад или через десять лет; и на что она была бы похожа, если бы была красногубым суккубом из Ада. Вот это отражение взволновало и испугало ее. Она поспешно спросила, что будет, если она станет небесным ангелом, и на нее взглянуло прекрасное спокойное лицо, увенчанное короной из живого света; во взгляде отражения была мудрость и такая откровенная жалость, что принцесса съежилась, уверенная, что сделала что-то плохое, и испугалась, первый раз с того времени…

С того времени как…?

Появился король, пришедший по своей тропинке, он ловко проскользнул мимо высоких цветущих вишен, над ним кружились розовые и темные облака самых тонких оттенков, вокруг головы резвились первые светлячки, хихикая и пересвистываясь. Единственный глаз короля сверкал как далекая звезда.

На этот раз Король оделся в сумрак и лунный свет, его плащ был сделан из темного тумана, а корона — из крыльев черных лебедей. На его руке сидела маленькая серая птичка и весело чирикала.

— Подарок для тебя, Принцесса. Печальный и тяжелый дар, но тебе он понравится.

Синичка взлетела с его руки и села рядом с ней. Она протянула руку и ласково погладила робкую птичку.

— Он же такой маленький! Как он может быть печальным и тяжелым?

— Эта маленькая птица принесла твою душу.

И она заплакала, а когда слезы высохли, Король пришел опять, отослал всех служанок и веселых обезьянок, и сказал, указывая на серебряный бассейн:

— Скажи мне, что ты хочешь увидеть?

Венди задумчиво поглядела вверх.

— Где Ворон?

— Гляди. — В зеркале появилась тюремная камера и Ворон, с бледными ввалившимися щеками и загнанным взглядом. В мрачном молчании какой-то отвратительный человек угрожал ему. Не говоря ни слова, Ворон сломал человеку пальцы.

— Мою долину, — сказал она.

— Гляди. — Плакучие Ивы валялись на земле, объятые пламенем. Рядом твари, похожие на обезьян, но с головами свиней, прыгали и веселились. Стремительный Ручей был выпачкан в грязи, а Зеленый Луг завален кровавыми ошметками. Скалящие зубы матросы-тюлениды стояли рядом с палачом, выдергивая перья из мертвых птиц. Вооруженные червеобразные твари с головами крокодилов скользили по земле, рыча и рыгая горящей серой.

На куче обломков, в которую превратилась ее башня, стоял Азраил де Грей, одетый в великолепный черно-синий наряд, и опустошенно глядел вокруг. Его голову украшала коническая шляпа, опоясанная созвездиями, за спиной развевался шарф из бледно-голубого шелка. Рядом с ним стояли два ангела, завернутые в дым и Адское пламя, жестокий ветер раздувал перья совершенных красивых созданий.

Один из них говорил:

— …легионы на том склоне встретили множество врагов, и битва далеко не окончена. Мы должны вызвать подкрепления из Ахерона, волшебник.

Заговорил второй ангел, прекрасным и бессердечным голосом, каким не может говорить ни один человек.

— Мы сами вызовем наши силы, о волшебник. Мы запутались в сетях твоих заклинаний.

Азраил де Грей поднял руку.

— Нас подслушивают. Я чувствую давление эльфийского взгляда. Оберон! Ты никогда не получишь Серебряный Ключ! Я призываю в свидетели моего заклятья четыре величайших земных города: Иерусалим священный, Енох старейший, Агата скрытая и Рим, столица мира…

Король что-то тихо пробормотал, и бассейн стал черным.

— Теперь пусть зеркало покажет не то, что хочешь ты, но то, что хочу я. Это твой мир. Вот Эдоуба Кензаи из Эфиопии. Она умирает от голода. В руке она держит своего ребенка, который перестал кричать и она этому очень рада; она даже не понимает, что держит труп. Ребенок умер от истощения. Вот Дмитрий Вереченко. Он был узником лагеря в Сибири, потому что выжил на войне. Его ложно обвинили в трусости и предательстве. Его срок кончился много лет назад, но документы на освобождение потеряли. Он страдает из-за ошибки клерка. Вот Альфред Андерсон. Он умирает от рака. А это Линда Северн. На этой неделе она должна была выйти замуж. Посмотри, она примеряет белое подвенечное платье, смотрит на свое отражение в зеркале и счастливо смеется. А вот ее жених, банковский клерк, которого только что убили во время неудачливого ограбления. Вот поле в Камбодже, а на нем холм из черепов: последствия гражданской войны. А вот лица некоторых из вдов, которые и построили этот памятник. Это Зигмунд Идвертсен. Он заблудился в снегу и должен замерзнуть. А вот Элисон Гускардио. Она живет в сумасшедшем доме, куда ее поместила Беатриса, сестра Элисон. Сама Беатриса мучится от ночных кошмаров, рожденных ее ужасным беспричинным поступком. Этого человека зовут Амир Коэн. Он убил двенадцать человек в храме во время молитвы. Это одинокая Элизабет Рейнхолт, а это Генри Вандермеер, который мог бы стать ее спутником жизни, и они бы жили в полной гармонии и любви. Они не встретятся никогда. Вот здесь Рашид Вашингтон, умирающий от передозировки, его штаны вымазаны в его собственной грязи. А вот…

— Все это действительно печально, — сказала Венди. — И величественно. Почему ты показал мне все это?

Оберон повернулся к ней. Его единственный глаз, бездонный и загадочный, казалось, глядел не на нее, но сквозь нее, в бесконечное ночное небо.

— Я хочу показать тебе глубину и бесконечность человеческих страданий. Знай, что на каждого человека, которого я тебе показал, приходится миллион таких, которые страдают так же или еще больше, и если не от внезапных приступов ужасных болезней, то от долгих серых дней слепой нищеты.

— Держу пари, ты хочешь рог единорога. Я давала его тебе миллион раз, когда не знала, что это такое. Наверно эти разы не считаются. Тебе нравиться быть таким хитрым?

— Ты знаешь, цель моя — спасти тебя; вот тайная причина твоей счастливой ссылки у меня, в Дворце удовлетворения желаний. Давным-давно я счастливо владел Серебряным Ключом от Эвернесса, и я желаю вновь иметь его. Все горе мира можно излечить: и голод, и чуму, и эти войны. Я запрещу бандитам убивать и горечь одиночества разрушу.

— Если я дам тебе рог единорога, да?

Оберон поднял правую руку и указал на дальний конец сада, где стена всегда была в глубокой тени высоких сосен. Там загорелся свет, и сквозь сосны Венди увидела зарешеченные золотые ворота.

Через решетку лился свет солнца. Венди увидела зеленые холмы, голубые озера, огромные вольные деревья и заросшие цветами луга. Запах пробудил в ней забытые воспоминания, она вдохнула его полной грудью и улыбнулась.

Рядом с одним из ближайших прудов лежал величественный лев, ягнята и кролики резвились между его лап.

— Ого! — сказала она. — И как давно это было…?

— Во сне лишь только могут вспомнить люди тот век златой.

— Да это Земной Рай! Как красиво!

— Давай, дитя, поближе подойдем. — Через сумеречные лужайки огороженного сада Короля они подошли поближе к самым воротам. Венди схватилась руками за решетку, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Потом открыла опять и с восторгом поглядела на широкую равнину, великолепные зеленые беседки и два высоких дерева, росших на вершине зеленого холма, стоявшего в центре сада.

Она хихикнула.

— Почему рай всегда так похож на землю?

— Лучше спроси: почему земля так сильно напоминает рай? Знай же, что Демиург создал полдневный мир по образу и подобию небесного; многие из диких мест, до которых еще не дотянулась рука человека, еще не забыли прекрасные небеса.

— Не можем ли мы войти внутрь? О, пожалуйста! Я ничего там не поломаю и не съем ни одного яблока. Ну пожалуйста!

Оберон прижал губы к ее уху и прошептал:

— Только Серебряный ключ может отомкнуть эти ворота. Один взмах Рогом Единорога, и этот сон вступит в бодрствующий мир. Богатство этого сада может вылечить все несчастья земли.

Венди склонила голову.

— Мне кажется, что это будет так приятно… — На лице появилось ее любимое выражение: одна бровь пошла высоко вверх, на надутых губках появилась презрительная гримаса.

Оберон поднял руку. В саду за воротами мгновенно, как во сне, ветки всех деревьев покрылись плодами, колосья налились зерном.

— Смотри, Земля может принести плодов без счета. И больше никогда не будет голода. Никакая война не начнется и ни один преступник не уйдет неотмщенным, пока я сижу на своем троне, Хлидскьялфе,[74] и вижу все человеческие секреты. Погляди на эту травку, которая растет на том лесистом холме; она называется панацея, и лежит все болезни, даже чуму и рак. А теперь взгляни на то дерево, вокруг которого обвился могучий и мудрый змей. Здесь растут яблоки Гесперид, которые восстанавливают юность.

Он опять повернулся к Венди и выпрямился.

— Пока мы с тобой говорим, люди умирают, один за другим. Мы можем помешать им умереть, но для этого рог единорога должен быть моим. Спрашивай обо всем, о чем хочешь. Я обнажу для тебя свое сердце.

— Почему Азраил хочет Ключ?

— Он очень злой человек, гордый и эгоистичный.

— А люди могут строить дома в раю? Мой папочка архитектор и, иногда, чиновники из мэрии не дают ему построить то, что он хочет.

— Человеческое искусство должно прославлять, а не унижать природу, и будет лучше, если каменщики вообще не будут работать. Мы разрешим построить только замечательные дома, потому что уродливые — настоящая боль; причудливые деревянные коттеджи, благородные каменные замки; но и они не должны вредить лесам или горам.

— А что с фабриками и заводами? Мы можем построить их в Раю? Папочка очень гордился заводом, который он построил в Калифорнии.

— Честная работа на благо людей приносит нам радость. Но разве из рабочих домов не изливается наружу коричневый яд и не валит дым? Мы не разрешим ради неистребимой любви людей к золоту вечно разрушать природу. Нет никакой нужды во всей этой сумятице, которая называется коммерцией, если все люди будут сыты, здоровы и защищены надежной рукой короля эльфов. Мои сундуки никогда не опустеют.

— А что в Раю будет с изобретателями? Мой папочка тоже изобретатель. Он придумал особый легкий сплав, который может выдерживать очень высокое напряжение, и его можно использовать в суперкомпьютерах и для сверхбыстрой передачи…

— Подчиняясь моей воле земля, ветер и волны дадут все необходимое, а эльфы сделают все то, на что природу можно уговорить: вещи для плавания, полета или передвижения, средства для того чтобы увеличивать или уменьшать приливы, или успокоить разбушевавшийся ураган. Для чего в раю строить огромные машины, чтобы вырвать у земли то, что она и так отдаст, добровольно и с радостью?

— Мой папочка еще и юрист…

Оберон тонко улыбнулся. — Человеческий разум не имеет никакого понятия о правосудии. На суде бессмертных нет и не может быть лжи и риторики.

— А что со Второй Поправкой?[75] У папочки большая коллекция винтовок и пистолетов. Он победил на нескольких соревнованиях.

— Для чего нужно оружие? У Офицеров Короля есть молнии, которые поразят преступника в любой точке земли.

— Великолепно. А если нам не понравится ваша администрация, мы сможем проголосовать против нее? Или мы обречены на добро? Папочка однажды пытался выставить свою кандидатуру в муниципалитет, но проиграл.

— Терпение научит тех, кто не понимает моих путей. Ребенок не может вырвать посох из рук отца.

— Ну хорошо, еще один вопрос. А ты можешь сделать такой рай, что люди, которых ты показал в бассейне, могут в него придти, вылечиться, отдохнуть, но люди вроде моего могут отца не приходить, если не захотят? Рай, из которого люди могут уйти, если он им не понравится?

Оберон отступил назад. Теперь свет, лившийся из зарешеченных ворот рая, больше не освещал его, и Венди не могла проникнуть взглядом в тень, окутавшую его лицо.

Наконец из темного силуэта послышался голос:

— Заклятие Титании заставляет меня говорить правду, и только правду. Слушай: прежде чем съесть хлеб его надо испечь. Это закон твоего мира. Так и в том мире: сон должен присниться, иначе им невозможно наслаждаться. В моем королевстве воплотится величие, а не слабость мира. Значит, кому-то придется пожертвовать собой ради бедных и беспомощных.

— Хм. Мне кажется, я поняла, о какой жертве ты говоришь. Это же жизнь моего папочки, верно? Ты собираешься уничтожить все, что составляет смысл его жизни. Наверно ты хочешь убить всех людей вроде него, а? Людей, которые хотят превратить в реальность свои собственные сны без твоей помощи! Держу пари, ты к нему ревнуешь!

Оберон стал вдвое больше своего обычного роста, и в его голосе прозвучали отзвуки грома.

— Что значит одна жизнь, если речь идет о миллионах!

— А свою, ты бы отдал ее?

— Конечно нет! Не глупи. Но люди считают, что пожертвовать собой ради слабых — благородно. Пендрагон должен пролить свою кровь, чтобы накормить землю, а земля накормит все человечество! Только современные глупые люди думают, что короли не должны платить древнюю цену, которая сделает землю цветущей и плодородной. Почему ты отшатнулась?

— Ого! Да ты говоришь о человеческих жертвоприношениях! Ты сумасшедший!

— Существует кое-что и похуже. Вспомни ужас на лицах в бассейне! Эти люди страдают по-настоящему. И тебе их совсем не жаль? Подумай сама: разве не стоит потратить одну жизнь, чтобы спасти миллион?

— Но ты же не собираешь потратить свою! Да ты еще один Кощей Бессмертный, только побольше! А теперь скажи мне, что это за парень, твой Пендрагон. И не говори мне, что я его не знаю!

— Ты его знаешь.

Внезапно небо над ними потемнело. Оберон удивленно посмотрел вверх. Созвездия сражались между собой. Как раз сейчас Орион выстрелил из лука в Скорпиона, и звезды превратились в потоки падающих огней.

Земля и небо содрогнулись, потом еще и еще, появились кометы, планетные сферы ударились друг о друга и затряслись.

Вулканы на горизонте выбросили в него столбы огня. Их мертвенно бледный свет высветил ряды и облака темных ангелов, летящих на крыльях урагана. За ними поднялись левиафаны и химеры, василиски размерами с титанов, медные сколопендры, медузы, трясущие волосами-гадюками; кракены, похожие на распухшие луны, вытянули во все стороны огненные щупальца.

В авангарде шел гигант со ста руками, на гребне его огромного шлема стояла беседка, напоминавшая цитадель из железа. На балконе цитадели Венди увидела маленькую фигурку и, по наитию, поняла, что это Азраил де Грей.

Оберон стукнул ногой и земля затряслась.

— О Мать Земля! Мой Моммур подними на сотни лиг над этою равниной; и пусть все три могучие стены, из олова, из меди, орихалка[76] поднимутся за ним и даже выше.

Внезапно вокруг них оказался чистейший эфир, а созвездия оказались на одном уровне с внешней стеной или даже ниже.

Оберон громко сказал:

— Эли! Отправь в бой Старость и пусть она годами обстреляет напавшую на нас врагов орду, пусть оболочкой дряхлой станут, в ком кровь бессмертных не бежит. Эльфийский двор, ко мне!

Воздух зашелестел и благородные рыцари, одетые в зеленую и серебряную броню, преклонили колени у ног их повелителя.

— Где Хеймдалль? Почему его все видящее око не увидало издали врага?

Один из воинов, одетый в крылатый шлем и крылатые сандалии, вокруг жезла которого обвились две змеи, ответил:

— Убийство, повелитель, и измена. Великий Хофуд, меч его, остался в ножнах. А тот, кто сделал это, скрыл свой облик, но я подозреваю, что это Том О'Лампкин. Ведь Том исчез, внезапно и бесследно.

— Где Видар[77] Молчаливый?

На этот раз заговорил однорукий человек, в руке которого был настолько острый клинок, что на него было больно смотреть:

— С юга пришел гигантский волк, чья нижняя челюсть скребет по земле, а верхняя — по небу. Видар не сказал ни слова, и отправился сражаться с чудовищем.

— Еще кто не явился на мой зов?

Огромный человек, одетый в шкуру льва и с дубиной из дуба, ответил:

— Лорд Фрейр[78] погиб. Его сжег великан Суртвитнир. Оружие, которым можно уничтожить великана, сейчас находится в руках отца Галена Уэйлока, обычного смертного, я не помню его имени. И еще Кухулин[79] прыгнул со стены и схватился с великаном Энцеладом.

Оберон повернулся к Венди.

— Отдай мне Серебряный Ключ, и я уничтожу твоих врагов, и моих, и погружу Ахерон на дно моря. В Келебрадоне, охраняемые молчаливыми ангелами, спят рыцари, ждущие последней битвы. Ты не хочешь разбудить их прямо сейчас?

— Нет, — ответила Венди. Она протянула руку и взяла рог единорога из руки Короля.

— Сумасшедшая девчонка! Неужели ты выбираешь войну и разрушения, а не мир и рай?

Венди улыбнулась и рассмеялась.

— Благодарю тебя, но мы победим в нашей собственной войне и сами построим Рай, а не получим его в подарок от тебя, Оберон!

— Очень хорошо, — мягко сказал король эльфов. — И тем не менее я разрешу тебе отдать мне Ключ, когда полчища Ахерона войдут в твою родную землю. Тогда не будет выбора иного, как только разбудить спящих. Робин! Проводи эту девушку к границам моей широкой империи: туда, куда она пожелает. И смотри, чтобы с ней ничего не случилось.

Темнокожий рыцарь с восточным луком спросил.

— А почему Ключ в ее руках? И где Гален Уэйлок?

Прошелестел пустой воздух и появился высокий зеленокожий рыцарь, одетый во все зеленое, на гребне его шлема горела роза, в руках он держал огромный топор.

— Гален Уэйлок у восточных ворот, Арджуна.[80] У него Лук Бельфана. С ним Ворон, сын Титана. У него Кольцо Нибелунгов.

— Что нового еще, сэр Бертилак?[81] — спросил Оберон.

— Гален Уэйлок умоляет о аудиенции, сир. Но не с вашим величеством, а вот с этой юной принцессой. Он говорит, что просит ее забыть грехи его друга и спасителя, Ворона сына Ворона, которому он сам все простил.

— Но почему не нападает враг на них? — спросил Оберон.

— Гром, молнии и вихри защищают их от неприятеля любого; ведь даже ангелы боятся молний, которые когда-то свергли их из рая в ад.

Земля затряслась. Огненные руки появились над внешней стеной, послышалась странная музыка.

— Мой двор не место для любовных встреч! Война над нами подняла главу. Освободите дикую охоту! Мы всем на свете ворогам покажем, что роза Моммура имеет и шипы. Леди? Вы здесь еще? Пэк, коль не захочет уходить она отсюда, через стену ты выбросишь ее!

— Я хочу пойти в Эвернесс, — сказал Венди, потому что еще не знала, хочет ли она увидеть Ворона или нет.

Пэк тихонько прошептал ей в ухо:

— Тогда проснитесь, добрая миледи! Сон кончился, и день прогонит ночь.

И когда она исчезла, Пэк улыбнулся и пробормотал:

— Иль может ураган прогонит нас?

Оберон воскликнул:

— Иди, герольд, и возвести волшебнику, чье имя Азраил, что Ключ от Эвернесса он не найдет в сих Моммура стенах.

Когда, через несколько мгновений, небо просветлело и пламя, рев и песни врага сменились тишиной, рыцари двора короля эльфов дружно разразились радостными криками и потребовали музыку; в траве у их ног появился источник, из которого потекло прекрасное вино, а цветы на ближайших кустах превратились в чаши.

И только Оберон оставался мрачен. Он неподвижно стоял, уставившись на замкнутые золотые ворота между соснами, и видел, как золотой свет угас, и ворота опять скрылись в глубокой тени, невидимые, как будто и не существующие.

IV

— Милорд, — спросил Пэк, — вы не хотите ли почтить своим присутствием наш праздник?

Оберон печально ответил:

— Давай же соберем всех наших знатных августейших мертвых в Котле Перерождений, чтоб они могли к веселью нашему присоединиться на завтрашнем восходе. Но постой, а где же Том О'Лампкин? Пусть приведут его немедленно сюда.

Но Том исчез из дворца короля эльфов.