Трое в подводной лодке, не считая собаки

Глава 8

Август-сентябрь 1725. Константин Берёзов, Председатель. О вреде сомнительных кредитных линий.

— Значить так, мужики. Езжайте домой, и ни в чём себе не отказывайте, — так Костя напутствовал бахтинских, — и не забывайте, что я вам сказал. А я скоро вернусь.

А сказал бахтинским мужикам он за всё это время немало. Это, конечно был его личный заскок, к насущным делам не имеющий никакого отношения. Когда он пробежался по всему лесу, что окружал Бахтино, и посмотрел на вырубленные деляны, заросшие черноталом и бурьяном, то первым делом вспомнил своего дядьку, лесничего из Арчединского лесхоза. Во дворе его дома рос дуб, хрен знает сколько лет, в четыре обхвата.

Дядька объяснял Косте:

— Отсель до самого Дона дубравы были, вдоль Арчеды и Медведицы. Петя, слава ему вечная, всё на корабли перевёл. Теперь ни кораблей, ни дубов. Мы вона, видишь, ломаемся, лесопосадки устраиваем, да всё бестолку. Эрозия, мать её ити. Где теперь поля колхозные, а где и вовсе овраги. Что-то, конечно делаем, но это так… себя обманываем, да это хоть что-то.

С тех пор у Кости случился в голове коллапс, на тему хищнического истребления лесов. Так он мужикам и сказал:

— Живёте, как свиньи, которые дуб подрывают, им жёлуди дающий. Во мраке живёте и в дикости. Не думаете, что детям своим оставите и внукам. Раз, значить, лес господский, так можно его свести на нет. А потом в пустыне жить будут ваши потомки или с сумой по миру пойдут. Но раз у вас своей соображалки нет, так я чичас её вам вставлю.

Проверил, внимательно ли его слушают мужики и продолжил:

— На вырубках первый и второй год сеете рожь. Потом перепахиваете и сажаете дуб и берёзу. Красиво садите, на расстоянии полутора сажен друг от друга. И скотину туда уже на выпас не гоните. Бабам делать всё равно нечего, так что пусть и садят. Увижу, что деляны всякой хренью зарастают — буду пороть нещадно.

— И ещё. Вы тут думаете, что баре по лесам не лазят, и в лесах ничего не понимают. Так спешу вас обрадовать. Тот кругляк, что вы приготовили толкнуть налево, сложили стопами по разным углам, после Покрова, как снег ляжет, отвезёте в Романово. Забесплатно. И ещё отвезёте три кадушки масла коровьего, и ушат мёду. Это будет ваша плата за то, что рубили лес бестолково и без спросу.

Мужики посмурнели. То, что селяне Косте привирали, было ясно с самого начала, а лёгкие пробежки по лесу убедили его в том, что они мутят.

— В остальном мы с вами будем жить душа в душу. Я в ваши дела не лезу, живите, как хотите.

Это был второй разговор с мужиками. Третий разговор состоялся, когда стало ясно, что с маниловщиной просто так, с наскоку, не совладать.

В отличие от Манилова гоголевского, Манилов-местный вёл весьма активную, но однообразную жизнь. Вообще, его поведение напоминало впавшего в запой мелкого купчика, а не приличного дворянина. Верхом его придумок было явиться в Судогду с четырьмя-пятью весёлыми парнями и кошмарить обывателей. Или поймать прохожего в своём селе и заставить его плясать комаринского в качестве оплаты за проезд.

Нет, Костя один раз проехал. Но, видать, безнаказанные безобразия помещика самым растлевающим образом действовали и на селян. Пацаны перегородили улицу жердью и пытались содрать с Кости за проезд. Костя расплатился с подрастающим поколением кнутом поперёк спины, для вразумления. Видимо, у них ещё не выродились остатки совести, потому что «караул, убивают» орать не стали, и побыстрее смылись с места преступления. Знали, видать, за что схлопотали.

Или у их хозяина лапа вот такая мохнатая наверху, что они страх божий потеряли, либо они просто распоясались, не встречая серьёзного отпора. В любом случае эту проблему решать надо. Крестьяне платят оброк в том числе и за крышевание, чтобы не было вот таких наездов. После эпического столкновения двух цивилизаций в Судогде никаких шансов выправить дело миром не было. Один из прихлебателей Манилова, из его же крестьян, схлопотал дрыном по лицу от бахтинских. Не успел он выплюнуть осколки зубов, как получил тем же дрыном по затылку. Но на этом боевые успехи бахтинских закончились. Пришлось в спешном порядке ретироваться дальней дорогой, в виду явного численного преимущества маниловских. Хорошо, хоть фатальных потерь бахтинцы не понесли.

Но пока Костя не готов развязывать локальные войны. Как это не печально осознавать. И как бы ни хотелось насолить Манилову лично, и всей его деревне вообще. «Но ничего, будет вам ещё звезда пленительного счастья, — подумал Костя. — Звезда Полынь называется». У него в голове крутились самые разные планы мести. Например, принести в жертву Тёмным Богам чёрного козла на кладбище, организовать безлунной ночью кровавый ритуал вызова из другого мира бульдозера типа Катерпиллер, с целью столкнуть клятое село в реку. Или поджечь. Дождаться когда ветреный день будет, и подпалить село с двух сторон, чтоб вам жисть малиной не казалась. Ничего путного в голову не приходило. Просто поджигать — никакого проку, только морально удовлетвориться, безо всякого педагогического эффекта.

В конце концов, на Судогде мир не кончился, да и продавать уголь в краю углежогов было неинтересно. Надо инициировать новые методы, негоже стесняться в средствах. И Костя предложил все разом поехать по заточной, то есть, почти заброшенной дороге к Нижегородскому тракту, и продавать товар прямо с обочины. Пришлось сказать правду — убивать Манилова Костя не будет, а с маниловщиной иначе бороться трудно. Вот когда создадим профсоюз, вот тогда и поборемся. Мужики на профсоюз среагировали нервно, но Костя объяснил им, что вообще-то такие люди есть, и они называются карбонариями. От слова «карбон», то есть, уголь. В Италии, да, в солнечной Италии есть такие люди, но вождём борцов за народное счастье Константин пока становиться не собирался. В общем, поехали они мимо Сергеевки, на Нижегородский тракт. Доехали, сколотили помост из жердей и разложили товар. Как раз, в конце июля закончилась Макарьевская ярмарка и купчишки должны были, аккурат в это время, потянуться к своим амбарам.

Дальше они сделали то, что Костя назвал «активными продажами, плавно перерастающими в агрессивный маркетинг». Как этот процесс называли другие участники, Костю волновало мало. Но, наверняка, грабежом на большой дороге, хотя от грабежа там было только дорога, двадцать мужиков, и два ружья. Остальное делалось ласковым, добрым словом.

Первые два обоза пришлось пропустить. Больно уж грозная у них оказалась охрана. А вот третий, четвёртый и пятый охотно купили у них уголёк.

Один купец даже начал дерзить:

— А с чего это мне вам платить? А я вот сейчас отберу у вас весь уголь…

— И ляжете все здесь, — равнодушно ответил Костя, — ты думаешь, что это я здесь один стою, такой красивый? Или ты не понял ещё? Благодарить меня ещё будешь, как до моста на Чёрной речке доедешь.

На то и было рассчитано, что никто не мог понять, сколько именно у Кости народу. А купец доехал до моста. И поблагодарил бога, что не стал с теми отморозками связываться. Перед мосточком в крайне неудобной позе сидели пять трупов весьма неприглядного вида. А перед ними в землю была воткнута доска с надписью углём «ВорЪ» и подпись «#». Костя решил, что пора не только очистить операционное пространство, но и заявить о себе.

Так что, почти за полтора суток они удачно расторговались, и Костя решил, что свой гражданский долг перед деревней он выполнил, и теперь можно было заняться теми делами, ради которых он сюда и прибыл. Попрощался с мужиками и отбыл, вместе с Микешонком и Белкой, на трёх конях. По делам, разумеется.

Дело у Константина было одно, но в разных концах длинного тракта. Но волка кормят ноги. И рассуждать тут нечего. Длинные рассуждения могут привести или к пароксизму головного мозга, или одно из двух. Это Костя усвоил давно, и с тех пор длинно не рассуждал.

Микешонка ему сосватал дед Микеша. Практически, подарил. Вообще, Костя не пожалел, что две недели, вместо того, чтобы заниматься делом, ради которого он приехал в Бахтино, просидел с дедом. Очень уж колоритный персонаж ему попался на жизненном пути.

Дед тогда сказал:

— Свояк свояка видит издалека, — и сложил пальцы в какую-то фигуру.

Костя на это не среагировал, просто не понял ничего.

— Ты что, совсем дикой что ли? — уточнил Микеша.

— Не понял, — переспросил Костя, — какой такой дикой?

— А, значить дикой! — удовлетворённо сказал дедок, — это значить, тать одинокий, кровопивец необученный, в ватагах не состоял, правильного разговора не знаешь.

— С чего ты всё-таки взял, что я убивец какой?

— А по повадкам, Костя, по ухваткам. Волка ить в овечьей шкуре можно спрятать, но ты же не таилси. Думал, тут в глуши никто не сразумеет. Да смерть у тебя из-за правого плеча выглядывает. Ты ведь на тракт собрался, вижу я. То ножики в дерево кидаешь, то вот боевым кнутом привадился крутить. И всё в ту сторону смотришь. Да я вот и думаю, что не помочь хорошему человеку? Чтоб ненароком не обледевонился.

И то верно. Кнуту Костя посвящал всё свободное время. Очень уж удобная штука оказалась, ныне забытая. А Микеша продолжал:

— Нынече-то хорошего человека не стало. Всё замулынданные людишки пошли, нет прежнего порядку.

Дедок разложил на тряпице печёное яичко, берестяную кружку с молоком и два ломтя хлеба. Пареную репку, щепоть соли и туесок чем-то, похожим на сыр. Позвал своего подпаска, Степашку. Начал есть, и потихоньку рассказывать о потаённой жизни России. Однорукий бандит оказался варнаком, из тех, давних времён, времён благородных разбойников. Жертвой войны двух бандитских группировок, как перевёл для себя Костя, а Микеша называл их ватажками. История началась с появления на Владимирщине остатков разгромленного войска Степана Разина, которые, конечно же, ни сеять, ни пахать не собирались. Но вновь созданная Муромо-Владимирская ОПГ подмяла под себя все разрозненные шайки, и настало полное взаимопонимание волков и овец. Прям благолепие какое-то, недоверчиво качал головой Костя. Купцы за спокойствие платили денежку малую, и могли не опасаться мелких, диких шаек разбойников. Фирма гарантировала. Говорить, что прежние разбойники были человеколюбцами и гуманистами, или хотя бы чтили уголовный кодекс, так нет. Строптивых наказывали самым безжалостным образом. Обозы разграбляли, оставляя трупы и разорённые телеги прямо на тракте. Чтоб иным неповадно было. Зато и приблудных разбойников выводили так же безжалостно. Лепо было, в общем, тридцать лет назад. «Девки, однозначно, были моложе», — перевёл на свой язык Костя. Чёрт, не зря же говорят… есть просто леса, а есть леса Муромские. Так же, как волки вообще, и волки тамбовские.

Когда он был молод и красив, по прикидкам Кости, лет пятьдесят назад, территории меж разными группировками распределялись конвенционально, и, в общем-то, разумно. Банда Филина держала два тракта, Владимир-Гороховец и Владимир-Муром. Другие участки трактов и реку обслуживали другие люди. Среди ватаг тоже была неслабая конкуренция, все хотели на сытные хлеба и тёплые места. И на трассу Владимирскую дорогу тоже были желающие. Тем более место устроенное и служба поставлена как надо.

Дед поел и замолчал. Предполагалось, что разговор продолжится позже. Подпасок тоже слушал рассказы о старине глубокой. Миловидный пацанчик, лет двенадцати, с чистым личиком, белокурыми кудряшками и бесстрастными глазами рептилии. Костю аж передёрнуло от такого несоответствия.

— Ты мальца-то чему учишь?

— А всему, — не моргнув глазом, сказал Микеша, — глядишь, и выживет. Приблудный он здесь. Я помру, так съедят его живьём. Ты видел мужиков здешних? То-то же.

Местные мужики-то да, так и просились на иллюстрации к книжкам Ломброзо.

— А тебя-то как приняли? Люди-то, я погляжу, гостеприимством не страдают?

— А батька нынешнего старосты… Мой знакомец давний был, царствие ему небесное. Деревню вот здесь держал, — продемонстрировал Микеша сухонький кулачок.

Время шло, наступала осень, а Костя ещё не почесался по своему основному делу. Но знакомство с дедом стоило многого. Вместо того, чтобы лазить по дебрям и выискивать стоянки разбойников, он получил информацию в готовом виде. На самом деле, достойных мест для грабежа, то есть гарантированного грабежа с малыми потерями, на трактах было всего шесть. Остальные не годились по самым разным причинам. Кроме того Микеша, как оказалось, был кладом сведений, как нынче говорят, в открытом доступе не находящимися.

Как грамотно потравить собак, как успокоить чужую лошадь, как разговаривать с уважаемыми людьми. На том, исконном феньском языке, ещё не опошленном еврейскими и цыганскими заимствованиями. Секретные знаки пальцами, что можно было узнать своего, и даже договориться, кого сегодня будут грабить, и как в дальнейшем поделят добычу. Кто, где и как держит ножики, которых у иных до пяти штук бывает, чтоб потом нечаянно не оказаться трупом.

Микеша с Микешонком жили во вросшей в землю избушке с крышей набекрень, и теперь, помимо встреч на пастбище, приходил по вечерам к ним. А дед продолжал, как бы невзначай, делиться своими воспоминаниями.

Конец полному счастью наступил, когда слишком много возжелала Нижегородская группировка. То есть, забрать под себя весь тракт от Владимира до Нижнего, да с прицелом подмять под себя и дорогу до Москвы. Однако Филин, который в то время сидел в Вязниках, совершенно с этим грубым нарушением конвенции согласен не был. Началась маленькая войнушка, которая кончилась плачевно для обеих сторон. Пахан нижегородских поступил совсем низко, а в понятиях Микеши, так и вовсе ссучился. Сдал Филина с бригадой властям. Да так хорошо сдал, что в живых только чудом, ценой правой руки, остался лишь Микеша. Нижегородским та победа стала и вовсе пирровой — они в стычках потеряли столько народу, что удержать район в руках не смогли. Тут же, весьма некстати, началась перестройка. Пётр Алексеевич стране так закрутил гайки, что кровавый пот потёк. А в леса потекли беглые.

— При Фёдоре Михайловиче, чай, не бегали! Ни солдаты, ни холопы! — бормотал в сердцах Микеша, — энтот Петрушка-анчихрист пришёл и началось! А где это видано было, что государевых указов не исполнять? А энтот, Манилов, мало того, что нетчик, так сидит в своём гнезде, как упырь! Людям жизни не даёт.

— Ты не боишься государя хулить? — спросил Костя.

— Отбоялся уже! Мне всего ничего осталось. Даст бог, до зимы дотяну и довольно.

Хотя, по мнению Кости, старичка возмущало не правление Петра, как таковое, а то, что из-за его действий высокое искусство татьбы навек оказалось потеряно. Беспредельщики заполонили леса, а бойцы старой гвардии, которые могли сохранить высокие стандарты разбоя либо померли, либо ушли по тому же тракту, с которого кормились. Те же, кто остался, либо были размыты огромной массой босяков, либо сами потеряли всякие берега. Некоторые даже пали настолько низко, что стали «разбойниками по найму». «Перерожденцы», — квалифицировал Костя.

Однако зачем дед рассказывал легенды о добрых разбойниках, Берёзов так и не понял. Полагал, видимо, что умному и этого достаточно. Зато выдал одну забавную байку. Филин со товарищи отнюдь дураками не были, мыслили на перспективу. Иначе говоря, часть добычи постарались инвестировать в реальный сектор экономики. И Косте предлагалось проехаться по старым адресам и стрясти дивиденды.

— О-шо-шо, пошо, пошо, — напевал Микеша, — я вот мальца взял, думал, подрастёт, поможет старику. А не дождусь ведь. Ты ведь собрался, я вижу. Елозишь, места себе не находишь. Ты съезди, посмотри, что там к чему. Да мальца возьми с собой, пусть на мир посмотрит.

Мафия должна быть бессмертна, решил Костя, и согласился.

Микешона с Белкой и лошадьми он оставил в лесочке. В трактир заявился вполне по-хозяйски, роль называлась «мент, крышующий точку общепита». Дождался удобного момента и показал пальцами знак, что научил его дед Микеша.

Хозяин трактира, а это был, наверняка сын должника, никак не среагировал. Тогда Костя спросил у него:

— Папаша где? Жив ли ещё мой друг Спиридон?

— Немощен батя. А что надо? — мрачно спросил хозяин.

— Так поди, скажи ему, что от Филина пришли. Да шевелись, а то осерчаю.

Немощный старик нарисовался довольно быстро. Костя ещё раз сложил пальцы в тайную фигуру, отчего старикан аж дёрнулся.

— Что, Спиридоша, не пора ли должок вернуть?

Дед с ненавистью прошипел:

— Что, явилси, кровушку мою пить? Я-то не ждал, не чаял! Всё надёжа была, что сдохли вы все, чёртово семя! Микеша, небось прислал? Сидел себе тихо, как мышь под веником, а вот, нашёл-таки себе окаянного. Рано, видать, я успокоился.

— Ты, дядя, должен. Не забыл ещё, кому и сколько? За двадцать восемь лет много набежало. Внучата, я смотрю, подросли? Резвые мальцы, в лес одни бегают. А, Хрящ?

— Ванятка, — обратился Костя к мальчишке, — пойдём со мной. Я тебе ножик подарю, настоящий. Ты потом тятьку свово пырнёшь в живот, как твой дедусь своего пырнул.

Дед посерел лицом и прохрипел:

— Оставь дитё, изверг!

— Шо, Хрящ, правда глаза режет? Думал, раз Филина похоронили, так все разом всё и забыли? Никто, дядя, не забыт и ничто не забыто, имей в виду. И топор положи на место, не спасёт тебя топор. Начнёшь дёргаться, положу вас всех, вместе с пащенками. Я не расслышал, платить собираешься, не? Триста тридцать шесть рубликов, как с куста.

Старикана колбасило. «Как бы кондратий дедушку не посетил, — думал Костя, — накроются денежки».

— Хрен с тобой, — наконец решил тот, — забирай последнее! Чтоб вы все подавились, чтоб вас в аду не приняли!

— Ты, муля, меня не нервируй! — пригрозил Костя, — я ить и уйти могу. Но тогда к тебе другие люди придут.

Дед уполз, едва шевеля ногами, Костя уже начал волноваться, но сынок его притащил всё-таки мешок с деньгами.

— Что батя-то не пришёл? — спросил Костя, — ты у него спроси, почему он по рублю кажен месяц должен, до скончания времён. Чтобы потом непоняток не было. Не прощаюсь.

И уехал. Сын пришёл к отцу спрашивать, но тот уже висел на вожжах в конюшне. Костя этого не знал, а знал бы, так не сильно бы огорчился. Гнилым был, гнилым и помер.

На этом удача плавно стала разворачиваться к Константину с компанией филейной частью. Впрочем, было бы глупо считать, что кто-то вот так запросто отдаст денежки, которые давно считал своими. Следующий трактирщик выразился прямо:

— Ты что явилси? Я Полфунту плачу, иди отсель!

— Но, но! Кому ты платишь, мне всё равно. У тебя ряд был не с Полфунтом, а с Филином. Как там было сказано, а, Пузырь? По рублю кажен месяц до скончания времён. Двадцать восемь лет ни дед твой не платил, ни батя, теперь ты не плотишь!

— Ничего не знаю. Иди отсель.

— Хорошо, Пузырь. Я ухожу. Приползёшь ко мне, скотина, в зубах кошель принесёшь. А тебя я ставлю на счётчик, по рублю за каждый день.

Бодаться было бесполезно. Трактир в хорошем месте, хозяин не только оброс жирком, но и развёл крепкой дворни сверх всякой меры. Тут или всех нужно было положить, или ещё что-нибудь. Резать курицу Костя не хотел. Нужна была показательная порка, чтобы потерявшие нюх трактирщики вспомнили кое о чём. В первую очередь о том, на чьи деньги и на каких условиях были построены эти самые трактиры. Порка пока не складывалась.

Не спеша Костя со Степашкой доехали до Вязников, посмотреть на места боевой славы героев невидимого фронта. Во всех придорожных трактирах сидел смирно, краем уха слушая разговоры случайных людей. И везде невидимой тенью маячил образ великого и ужасного Полфунта. Злой гений Гороховецкого уезда, прям такой вездесущий и неуловимый. Поминали в связи с ним и помещика Троекурова, но как-то не очень убедительно.

Костя Микешонка сократил до Мышонка. Не время тут выёживаться, когда Родина в опасности. Зато справил ему сапоги, одежонку путнюю, портянки запасные и шляпу. Кормил, как на убой. Зато и стал требовать по взрослому.

— Тебе, Мыша, мышцу надо качать, я тебе так скажу. Дед Микеша тебя кой-чему обучил, но это мало. Ходишь, как глиста недокормленная. Двадцать подтягиваний в день, двадцать отжиманий и двадцать вёрст бегом, с полным мешком. Три Д, знаешь такое? Не? Будем работать.

Для начала, конечно, пацан на него окрысился. Жил, не тужил, а тут на тебе, благодетель нашёлси, три Д ему подавай. Но силы оказались неравны. Костя поколотил его пару раз палкой. Хорошей, гибкой ореховой палкой, за неимением бамбуковой сошла и отечественная. По-первости, конечно, Степашка двадцать раз не подтянулся и не отжался. И сдох на третьей версте. Но если что-то делать каждый день, то рано или поздно что-нибудь начнёт получаться.

А ещё всякие премудрости. То панимаиш, растяжки какие-то, то ногой по дереву колотить, то самбы всякие. Но Костя оказался неумолим. Зато харч от пуза. Микешонок уже смирился. Ибо против лома, как говорил Костя, приёма нет. Кстати, добавлял он, против опасной бритвы тоже, но об этом говорить рано. Рано тебе ещё бриться и других брить. Вот вырастет бородка, тогда посмотрим. Сам же Константин зарос чёрной, богатой и красивой курчавой бородой и теперь стал совершенно неотличим от тех портретов, коих недавно поминал.

— Дядь Кось, ты людей убивал? — как то на привале спросил малой.

— Людей — нет, — ответил Костя, — и вообще, малыш, в приличном обществе в лоб такие вопросы не задают. В приличном обществе за такие вопросы могут сразу зарезать. И это будет правильно. Чему тебя Микеша учил, ума не приложу. Узнавать надо человека по повадкам. Хотя… что ты видел в своёй глуши? Так, пару пустяков. Учись. Будем изучать хомо сапиенсов. Станешь людоведом, хе-хе, и душелюбом.

Кто ищет, тот всегда найдёт себе приключений. Костя уже собрался свернуть с наезженной дороги, насчёт проверить Андреевскую падь, бывшую базу ватаги Филина, не там ли сидит упырь и кровопийца Полфунта. И услышал вполне характерные звуки разбоя и грабежа. Сразу же свернул в густой кустарник за обочиной, спешился и потащил всех вглубь леса.

— Переодевайся, — крикнул он Мышу, а сам стал напяливать на себя маскхалат.

Есть шанс увидеть банду в естественной среде обитания.

— Сидите здесь, охраняйте лошадей, — сказал он Белке с Мышом, взял бинокль и прокрался смотреть картину Репина.

Если бы восторженный почитатель Робин Гудов посмотрел на эти сцены, то был бы наверняка избавлен от иллюзий. А особо чувствительные получили бы себе неутихающий невроз на всю оставшуюся жизнь. Споро работали разбойнички, ничего не скажешь. Добивали раненых, грузили трупы на телеги, сразу отводили лошадей по примыкающей дороге, куда-то в сторону.

— Санитары леса, итиомать, — прошипел Костя.

Больше всего его поразило то, что ехавший по дороге крестьянин не стал орать «караул», а решил принять участие в грабеже. Но быстро получил по мордасам, и так же спокойно поехал дальше.

В малиновой шёлковой рубахе, в расстёгнутом ярком кафтане на сцену явился атаман. Нет, Атаман. С большой буквы. Шестёрки подали ему что-то, он покрутил в руках и брезгливо откинул в сторону. Костя продолжал следить за бандой, перемещаясь вслед за ней по лесу. По дороге прихватил кожаный кошель, который выбросил главарь. В нём оказались бумаги. Конечно, блэародные разбойники не любят бумаг. Зато Костя очень любит.

Когда же он увидел, где шайка остановилась, то был ошарашен. Подобной беззастенчивой наглости он даже не мог и предположить. Он думал, что тати прячутся по чащобам, высовывая нос только чтоб кого порешить, а тут буквально у всех на виду! Чуть ли не на обочине дороги! И, видимо, они все настолько были развращены безнаказанностью, что не выставили даже охранения.

Костя вернулся к Мышу и Белке, потрепал по холке коня, и сказал:

— Пойдём, посмотрим, как красиво живут разбойники. Белка, охранять!

Взял бинокль, на винтовку прищёлкнул оптический прицел. Подобрался на подходящее расстояние и начал наблюдать за бытом и нравами маргиналов. Банда расположилась привольно, народ, человек пятьдесят, разбился на группки, по каким-то своим предпочтениям. Явно что-то ждали. Атаман угнездился на пеньке, в окружении шестёрок и прихлебал. Для него персонально развели костёрчик, стали что-то варить. По кругу пошёл ковшик с хмельным. Вполне узнаваемые типажи. Вот что-то нашёптывает на ухо ему верный клеврет, вот сидят быки, парочка зверообразных детин, а вон просто шестёрки. Весь, так сказать, ближний круг. Атаман что-то рассказывал, ближняки восхищённо подхихикивали. Потом бугор начал перематывать портянки. Не иначе, чтобы лишний раз всем показать, что они у него из красного бархата. Он так любил себя в роли вершителя человеческих судеб, что наверняка испытывал при этом многократный оргазм. Самолюбование, воистину путь в пропасть.

Костю интересовали не они, а пятеро мужичков, сидящие кружком возле кустов. Явные бойцы, в отличие от основной массы мужичья. Они разложили на тряпице нехитрую снедь и что-то жевали. Время от времени о чём-то переговаривались, бросая неодобрительные взгляды на пахана. Внутренняя оппозиция, ясно дело, без неё банда — не банда.

Костя шепнул Мышу:

— Подползи изнавись (тайком) со стороны куста, послушай о чем вон те людишки говорят.

Через некоторое время Степашка вернулся:

— Это, значь, Ухо, Рыло и Нос. Хают атамана свово. Полфунтом величают, сильно ропщут. Но боятся в открытую идти против него.

Полфунта, это хорошо. Внутренний конфликт в коллективе — прекрасно.

— Иди, переоденься в обычное. Подойдёшь к ним, вроде заблудился, и скажешь, что добрые люди недовольны Полфунтом, не на свою поляну он сел. И, если что случится, в Александровой пади добрые люди помогут. Слово в слово скажи.

Мыш кивнул и исчез. Костя подтянул винтовку к себе поближе. Если разговор пойдёт не так, то можно будет пострелять. Однако обошлось. Малец подошёл, сказал и сразу юркнул в кусты. Мужики повертели головами, но задницу от земли не оторвали. И то хорошо.

Проводить долговременную кампанию по дискредитации оппонента и приведению его к системному кризису Костя посчитал излишним. Не тот уровень, рылом не вышел противник. Давняя российская привычка хоронить проблемы вместе с их носителями и здесь взяла верх. Он перевёл прицел на Полфунта, собираясь положить тому в глаз привет из будущего. Однако тут же Костя понял, откуда у атамана такой авторитет. Он начал уже выбирать свободный ход спускового крючка, как порывом ветра качнуло веточку и на мгновение листком заслонило прицел. Полфунта за это время исчез из поля зрения. Пытаясь сохранять прежний величавый вид, он бочком стал пробираться к своей лошади, что-то выговаривая своим подельникам, одновременно кося глазом в направлении Кости. Ах, чёрт. Вот, поистине, звериное чутьё. Движения его стали дёргаными и суетливыми, и Костя понял, что акцию придётся отложить.

Тем временем прибыло то, чего все ждали. Ба, знакомые все лица, чуть не воскликнул Берёзов. Прибыл с подводами Пузырь. Вот оно, недостающее звено логистических схем разбойников. Костя аж мысленно потёр руки.

Что-то, тем не менее меж трактирщиком и атаманом не заладилось. Разговор пошёл на повышенных тонах. Были срочно посланы шестёрки на место преступления. Ага, кошель потеряли, — сделал вывод Костя, — да тут заказухой попахивает. Посланцы ничего, естественно, не нашли и стороны расстались крайне недовольные друг другом. Пузырь убыл, а ватага тоже засобиралась. Однако, прям как цыгане по Бессарабии.

Костя с Мышом переоделись в кустарнике и снова стали простыми мужичками, едущими по своим делам. Дела, странным образом, были там, куда убыла шайка. Конечным удивлением на сегодняшний день для Константина стало то, что банда, не проехав и пяти вёрст, втянулась в село, и потихоньку в нём растворилась.

— Ах, кудесники, — сказал он Мышу. — Махновщина, в чистом виде. Просто красота.

Атаман, тем не менее, с телегами, гружёнными добром и пока ещё живыми пленниками, отправился дальше. Как выяснилось, к господскому дому, что стоял на берегу пруда, в полуверсте от села. Ворота усадьбы открылись, и процессия втянулась во двор.

Вот она, образцовая организованная преступность, восхитился Костя. Симбиоз и трогательное единодушие, смычка города и деревни. Вот откуда растут ноги столь вольного поведения разбойников.

Не теряя своего ленивого вида они проехали село и скрылись в ближайшем леску.

— Отсель грозить мы будем шведу, — сообщил Мышу Костя очередную непонятку, — назло надменному соседу.

Предстояло долгое сидение на месте, разведка и сбор информации.

— Мыш, ставим шалаш и отдыхаем. Коней распряги.

Косте нужны были бойцы, а они подтянутся только к успешному главарю. Нужна была громкая акция, а для неё нужны были люди. Замкнутый круг получается. И Костя решил проверить варианты. Вот он, богатенький Буратино, а удастся ли взять его в одиночку — большой вопрос. Он прилёг на пригорок с биноклем. Кипела обычная сельская жизнь. К воротам усадьбы подъезжали подводы, гружённые копнами ржи, возвращалось стадо с пастбища, гавкали псы, а девки стирали бельё в речке. Ничто не говорило о том, что несколько часов назад мирные пахари на гоп-стоп взяли целый караван. Из ворот усадьбы выехал Полфунта с присными и отправился на постой. Смеркалось. Туман потянул с речки, попрохладнело. Село гуляло. Разнузданно, как будто последний раз. Визжали девки, слышались грубые матерные крики, возможно, кого-то били. Обычный вечер.

С утра Мыш отправился на разведку, поближе к усадьбе. Мало ли в селе огольцов, так решил Костя, вечно они путаются под ногами. Дворовые, как правило, не знали деревенских, а деревенских близко к усадьбе на подпускали.

Мыш, тем не менее, быстро разобрался, что к чему. Играл с пацанвой в лапту, потихоньку с ними же воровал репу с огородов, в общем, вёл вполне буколическую жизнь. И потихоньку собирал информацию. Вечером он Косте рассказывал, как устроена жизнь в усадьбе. А в той усадьбе было весело. Господин Троекуров, помещик, развлекался с девками, пил горькую, и слыл редкостным самодуром. Жену свою ни в грош не ставил, а уж каким был он примером для своих четырёх детей, так и вовсе непонятно. Пленников содержал в холодном погребе, периодически требуя с них выкуп, и так же, как это ни странно, тот выкуп получал.

— Дворня живёт в длинной избе, где летняя кухня. В барском доме только сенная девка и барин с семьёй. На ночь во дворе трёх собак спускают. Страшные, аж жуть. Унять их может только конюх. Но он пьёт шибко, и ночью не встаёт. Говорят, что барин от этого серчает, но ничего сделать не может, — объяснял диспозицию Мыш.

План начал вырисовываться. Слабость усадьбы была в её силе. Очень кстати на Воздвиженье жена Троекурова с детьми засобиралась на богомолье в Суздаль.

— Свари-ка, Мыш, собачкам покушать. А я в город мотнусь на денёк, привезу кой-чего.

Троекуров через два дня каялся во всех своих грехах. Раскаялся на сумму около семи тысяч рублей. Костя чуть не надорвался, вытаскивая из дома двести килограмм серебра. Потом открыл погреб, отшатнулся от смрада. Сказал пленникам:

— Выходите. Выводите лошадей и проваливайте.

— Кто ты, спаситель наш? — спросили его из темноты.

— Клетчатый, — лаконично ответил Костя, хотя, конечно же, хотел сказать — Дубровский.

От леса он обернулся. Помещичий дом красиво полыхал в ночи, выбрасывая в чёрное небо шлейфы искр. А село безмолвствовало.