Трое в подводной лодке, не считая собаки

Глава 11

Песталоцци Александровского уезда. Ноябрь—декабрь 1725 г.

Школа, превращавшая воспитание юношества в дрессировку зверей, могла только отталкивать от себя и помогла выработать среди своих питомцев своеобразную форму противодействия — побег, примитивный, еще не усовершенствованный способ борьбы школяров со своей школой. Школьные побеги вместе с рекрутскими стали хроническими недугами русского народного просвещения и русской государственной обороны. Это школьное дезертирство, тогдашняя форма учебной забастовки, станет для нас вполне понятным явлением, не переставая быть печальным, если к трудно вообразимому языку, на каком преподавали выписные иноземные учителя, к неуклюжим и притом трудно добываемым учебникам, к приемам тогдашней педагогии, вовсе не желавшей нравиться учащимся, прибавим взгляд правительства на школьное ученье не как на нравственную потребность общества, а как на натуральную повинность молодежи, подготовлявшую ее к обязательной службе. Когда школа рассматривалась, как преддверие казармы или канцелярии, то и молодежь приучалась смотреть на школу, как на тюрьму или каторгу, с которой бежать всегда приятно. Ключевский, Лекция LXIX.

— Темой сегодняшнего урока будет рычаг. Записываем. Рычагом называется любое твёрдое тело, которое может вращаться вокруг неподвижной опоры. Рычагом первого рода называется рычаг, в котором точка опоры располагается между точками приложения сил. Пример — безмен или журавль в колодце. Рычаги 2 рода, в которых точки приложения сил располагаются по одну сторону от опоры, по-русски называются вагой. Пример — жердина, которой мы приподнимаем тяжёлое бревно.

Саша с трудом подавил зевок и продолжил:

— Кратчайшее расстояние между точкой опоры и прямой, вдоль которой действует на рычаг сила, называется плечом силы. Чтобы найти плечо силы, надо из точки опоры опустить перпендикуляр на линию действия силы. Что такое перпендикуляр, кто мне напомнит? Михаил!

— Perpendicularis — суть прямая, пересекающая данную прямую или плоскость под прямым углом.

— Хорошо, Михаил, садись. Григорий расскажи неучам, что такое прямой угол.

— Э-э-э… — замычал отрок.

— Можешь идти домой и больше здесь не появляться.

Саша протёр свои красные от недосыпа глаза.

— Первое письменное объяснение рычагу дал две тысячи лет назад Архимед, связав понятия силы, груза и плеча. Записали? Прекрасно. Теперь разберем условия равновесия и практический пример.

Александр устал. Просто нечеловечески устал. Он уже трижды проклял своё обещание Трофиму учить отрочество всяким механическим наукам, но, раз обещал, то оно конечно. И теперь тянул лямку с обречённостью вола. И это помимо того, что приходилось воевать с самим Трофимом, с кузнецом Вакулой, с отцом Онуфрием, и ещё три раза в неделю вести математику в девичьей школе Свято-Успенского монастыря. Поддался на уговоры матушки Манефы, смалодушничал, не захотел портить отношения. Шайтан вас всех побери, просвистели полимеры, мать вашу за ногу, а теперь мучаются сами, и Сашку мучают.

Про полимеры он узнал недавно, в беседах с отцом Онуфрием. Краткая, так, сказать, история провала становления народного образования в отдельно взятом регионе, хотя Сашка подозревал, не только в нём одном. Вкратце, пока шла переписка между Адмиралтейством, Синодом, Владимирской Епархией и воеводой по поводу того, кто должен организовывать школу и кто будет в ней учиться, присланный из столицы учитель, выпускник навигацкой школы, чудом не помер с голоду и удачно свинтил взад. В итоге, ни школ, ни учеников. Оттого и подрядила мать игуменья Сашку в учителя, посредством матушки Манефы.

Поначалу Шубин никак не мог решить, в каком объёме читать лекции трофимовским ученикам, да и самому Трофиму. То ли начинать с курса физики для средней школы, то ли сразу, без математики, давать механику в её прикладном значении. После долгих и бесплодных мучений, в один из приездов в Романово, посовещался с Ярославом. А тот процитировал:

«Философия определяется как логика, физика и этика. Первая заключает в себе всю филологическую часть человеческого ведения, то есть, грамматику, риторику с пиитикою и диалектику. Вторая, именуемая „философия естественная“ заключает все науки естественные. Третья, „философия правная“ заключает в себе юридическая, экономическая и социальные науки, венец которых составляет политика — „царственная мудрость“. Таким образом, в понятии о единой философии заключается зародыш факультетского разделения образования, которое, однако, не лишается чрез то значения общего образования; оно существенно едино, как тройственное проявление единой мудрости».

— Вот такая нынче академическая наука. Кстати, от этого до сих пор в западных странах нет понятия, «кандидат каких-то там наук», как в России. У них все «доктора от философии», PhD. Кандидаты, в общем, в доктора.

— Ладно. Я всегда говорил о преимуществах политехнического образования перед академическим. Пойдём от частного к общему, нефик ремесленникам голову забивать риторикой, — принял решение Саша.

— Не угадал, — ответил Ярослав, — я всегда тебе говорил, что основа основ — академическое образование, а не однобокое политехническое. Ф-ф-у, ПТУ, одним словом. Европе пятьсот лет как работают Университеты и там как раз и учат философии с физикой.

— А что за университеты то были, не смешите мои тапочки! — съязвил Саня.

— Система накопления, сохранения и распространения не только информации, но и методов мышления. Это школа. Оттуда и вышли и Бэкон, и Ньютон, и Бернулли, и Лейбниц с Галилеем. А с развитием книгопечатания распространение знаний вышло на новый виток. Учёных мало, но они уже могут обмениваться результатами исследований. Новые становятся на плечи предыдущим, а рукописи перестали уничтожаться. М-да. А у нас первую типографию попы загнобили. Я имею в виду Ивана Фёдорова. А ведь он вот здесь начинал, в Александрове, при Иване Васильиче. Только теперь появились, и то… хрен подступишься. Частная типография была одна, и та, вроде, скончалась. У потомков владельца надо бы, по-хорошему, выкупить права на типографию, только денег нет. Одна надежда, что Костя привезёт.

Саша приостановил прения, потому что Ярослава снова могло занести в неудобоваримые эмпиреи.

— Всё равно, в этих Университетах копили, хранили и распространяли заблуждения. Одни метеориты Парижской Академии чего стоят. Мне-то что делать? С чего учить?

— С того и учи. Тех, которые читать-писать умеют, проверишь знания, и сразу физику начнёшь преподавать. Форсированными темпами, с упором на самоподготовку. Пятилетку за три года, чо, — и засмеялся, — нет, только механику. И это уже будет прорывом. Потому что, мил мой друг, закон сохранения энергии ещё не сформулирован. И нет такого понятия, как энергия, хе-хе! Слову «сила» придаются различные значения. Путались в показаниях и Майер в 1842 году, и гражданин Гельмгольц ажнык в 1847, называя силой или величину, которую мы теперь называем силой, или величину потенциальной энергии, или, наконец, отождествляя понятие «сила» с понятием «энергия» вообще. Ты будешь первооткрывателем! И пиши сразу учебник, как я. Проведи черту между понятиями сила, работа, мощность и энергия. Человечество тебя не забудет!

Насчёт человечества Саня не заблуждался, а жить нужно было сейчас и здесь. В итоге Саша пошёл по самому простому пути. То есть, решил, что те, кто хочет учиться — выучатся, а кто не хочет — так флаг им в руки. И стал просто читать лекции, перемежая их, по мере возможности, с практическими занятиями. Получилась помесь школы с ПТУ. Трифоновы работники, которые мало что понимали, но упорно продолжали сидеть, и Онуфриевы чернецы. Монахов подогнал брат келарь, видать тоже захотел иметь своих механиков в монастыре. Впрочем, его понять можно. Периодически появлялся сам Онуфрий, понаблюдать, не произносится какой ли крамолы в адрес православной церкви, засиживался, увлечённый Сашкиными лекциями.

Однако случилось то, что и должно было случиться. Слухи о школе просочились по разным щелям в мокром и стылом Александрове, пробрались за стены монастыря, шёлковыми нитями оплели окрестные поместья. Дважды Саша получал предложения, от которых, в общем-то, не отказываются, поработать домашним учителем у помещиков, но он деликатно увиливал. В конце концов, до него добралась и матушка Манефа, что ещё более способствовало увеличению циркулирующих слухов о новых гуманных методах обучения. Тогда уже к Сашке стали приходить простые посадские, с просьбой взять малолеток в ученики. И тут Сашка не сплоховал, провёл небольшой кастинг и взял пятерых мальцов в возрасте от пяти до десяти лет на обучение. По существу, он получил в своё распоряжение рабов на пятнадцать лет, по уговору. Пять лет учёбы и десять лет на отработку. И вот этими-то мальцами он занялся всерьёз. А Трофимовским читал физику и геометрию, тоже не без задней мысли.

— Так, — продолжил урок Саша, — домашнее задание. Какого веса бревно сможет подважить мужчина весом пять пудов, если отношения плеч рычага составляют один к шести. После перерыва приготовиться к геометрии.

«Где мне найти своего маркиза Гвидобальдо дель-Монте, — думал Саня, — спонсора какого-нибудь?» Со спонсорством было негусто. А с этой учёбой получалось так, что ему все должны. Только проку с этого было мало — долгами сыт не будешь. Да ещё и Трифоновы ученики стали посматривать, не уйти ли к Сашке под руку, видели, что учёба у него совсем другого свойства, нежели у столяра. Саня бы и их забрал, но это грозило полным разрывом отношений с Трифоном. Рано пока было разбегаться, только-только по-человечески работать начали. Но такой возможности не исключал.

Да, с Трифоном, вроде, разрулили все тонкие места. Особенно поначалу, когда Саня заявил, что прежде, чем делать станок, надо сделать «Универсальный Конный Привод». Тут у Трофима случился кризис в понятийном аппарате, пришлось помаленьку, не сильно травмируя, растолковать, что это такое. Концепция универсальности плохо приживалась на почве, в которой властвовало штучное, эксклюзивное производство — лавки и столы. Но те лавки можно было без боязни использовать в качестве тарана, а из столов делать крепостные ворота. И все одинаковые, проверенные временем конструктивные решения, похожие друг на друга, как однояйцовые близнецы. Так что Трифон и команда готова была делать конные приводы, но — уникальные. Штучные. К каждому стану — свой, уникальный привод. И станы тоже собирались сделать уникальными. Это противоречило всякому Сашкиному опыту и будущей концепции индустриального производства. Они бы так и бодались до посинения, если бы у Трофима не сломался токарный станок. И тогда Саня чуть ли не силой продавил решение не ремонтировать рухлядь, а сделать нормальную вертельню. То есть, тот самый высокопроизводительный станок с человеческим лицом. С суппортом, к-хм… конечно же, он по-русски называется педесталец, или поддержка, на другой случай.

Тем более, что выяснилось, что все эти шпунтубели и прочие куншты назывались вполне себе по-русски, безо всяких ненужных заимствований. Шерхебель — он же драч, фальцгебель — нагродник, и несть им числа. Для Саши всё это было, честно говоря, откровением, но он стиснул зубы и молчал. Потому что засилье неметчины в отдельно взятом Александрове уж достало. Одного Гейнца на весь Александров было много, чтобы ещё внедрять всякие зензубели с шерхебелями. Когда же русские столяры стали забывать родные названия? Сашу это страшно бесило. Поэтому он сознательно избегал всяких слов, вроде стамески, рубанка или, упаси боже, рейсмуса, в разговорах. Впрочем, его занудного славянофильства хватило ненадолго, слишком уж привычными для него были эти слова, слишком прочной была семантическая связь.

Опять же, давить на Трофима пришлось по всяким мелочам. Тот же конный привод Трофиму показался ненужным. Но, действительно, зачем токарному станку такая мощь? Однако, когда Саня сообщил мастеру, что нужно приготовить две тысячи одинаковых катушек под пряжу, тот сильно озадачился.

Саня втолковывал ему:

— Потому что вот это мы встремляем в пазы, в боковую раму, расклиниваем, и от этого привода может работать всё что угодно. Хочешь ткацкий станок, хочешь прядильный, хочешь — токарный. С другой стороны, с таким креплением, любой станок можно прикрутить хочь к водяному приводу, хоть к лошадиному, хоть к паровому.

— И что это такое паровой привод?

— Потому увидишь. Может быть. Главное, чтобы соединения были одинаковые. На чём ты собрался делать две тысячи одинаковых катушек, — повышал голос Саня, — и когда? И кто их будет делать? Ты учеников подпускаешь к токарному станку только для того, чтобы рукоятку вертеть! И работа — простейшая! У нас такую мелочёвку десятилетние пацаны делают!

Он продолжал рвать шаблон Трофиму. Трофим был стоек в своих заблуждениях, но Саша долбил его с методичностью парового копра. Иной раз у него опускались руки, он устал пробивать корку замшелых представлений о работе, постоянно натыкаясь на Трофимовы суждения:

— А нам не надо, нам и так хорошо. Наши деды… — и снова заводил свою шарманку, чтобы через день-другой изменить своё мнение на противоположное.

Эту систему надо менять, Шубин был в этом уверен. Качественный инструмент, это в первую очередь, помимо всего прочего, позволял вести в строй подмастерьев гораздо раньше, чем они научатся топором рубить на четыре части вертикально поставленную спичку.

Сашка был не мастером, Сашка был руководителем проекта и должен бы заставить работать всех этих людей. Каждого со своими привычками, капризами, навечно заученными догмами. Каждого похвалить, отругать, воодушевить, обнадёжить, научить. Заставить, в конце концов. Несмотря на то, что он получил разрешение изготовить в кузне монастыря скобы и уголки, решил, что обойдётся без них. Трофимовы соединения держались вполне и безо всяких железных подпорок. И поэтому решил под видом разрешённого изготовить неразрешённое.

Кузнец Вакула был преисполнен собственной значимости и под видимым почтением плохо скрывал лёгкое пренебрежение этим вот выдумщиком. Что «этот вот» нам тут может сказать нового, лезет со своими придумками.

— Вот это переделать, — сказал однажды Саша.

Вакула возмутился, как это? Как это переделать такую замечательную вещь?

— Ты всё сказал? — пододвинул к нему деталь и равнодушно повторил, — переделать так, как начерчено, а не так, как ты себе придумал.

Строптивый кузнец переделывать не желал, он желал покоя и привычных подков. Наконец, Саша не выдержал:

— Я тебя не учу железо ковать? Так и делай, что тебе сказано! А то много воли взяли, то — хочу, это — не хочу. Будешь много говорить, так матушка Манефа тебе поправит образ мыслей.

Пороть на конюшне — Саша вообще считал это выражение, как некий стёб, мем, выдернутый из псевдоисторических романов, но в этой реальности пороли на козле. По пятницам. Вот Вакулу и отпороли, с приговором — за несоразмерную гордыню.

«Командно-административная система всегда добивается выполнения поставленных задач» — сделал вывод Саня, но теперь, конечно, о сердечных отношениях с Вакулой можно будет забыть. Однако сам Вакула, на удивление, считал случившееся всего лишь мелким эпизодом и зла на Саньку не держал. Ибо получил за дело. Дальше дело пошло лучше. Саня беззастенчиво списывал на нужды будущего станка железо, а Вакула ковал инструмент. Железо было так себе, кузнец тоже умениями не блистал, но при помощи Гейнца, цементации и чьей-то матери Саня своего добился. И в первую очередь сделал резец для токарного станка, позволяющий даже однорукому делать по две штуки абсолютно одинаковых катушек за раз.

Вторым ходом Саша продавил внедрение Образцов, что по-нерусски назывались шаблонами, Лекал — слава богу, это оказалось русским словом и Проводников, которые неправильно будут называться кондукторами, и прочими приспособами для повышения производительности труда, из-за чего они чуть не подрались с Трифоном.

— Ты можешь своих учеников учить столько, сколько тебе заблагорассудится. А у меня жизнь одна, и я хочу прожить её так, чтобы не было мучительно больно! Мне к Рождеству нужно два новых стана сделать, а ты кота за яйца тягаешь. У тебя почти двадцать человек друг за другом ходят, чурбачки с места на место перекладывают, а ты им серьёзной работы не даёшь!

— Как же качество, — с трудом произнёс новое слово Трофим, — если ученикам работу доверять?

— А всё просто. Самые малые делают самую тупую работу, доски размечают с помощью лекал, или готовые детали олифят, или баклуши готовят, кто посноровистей — те пилят и строгают, а уж самые ответственные операции делают твои подмастерья. А ты — контролируешь! При необходимости вмешиваешься. Ты Мастер, а не пильщик досок, твоя работа — руководить.

Когда пыль немного улеглась, Саша решил, что не всё так плохо, как казалось поначалу. Трофим смирился с тем, что в его лексиконе появились новые слова, и вроде даже ученики не сильно косячили в своей работе. Жизнь помаленьку начала приобретать привычные очертания стабильности, тем более, что Александр Николаевич свои обязательства исполнял строго.

Отец Онуфрий тоже поторапливал Сашку и Трифона. Всё чаще и чаще он появлялся в мастерской и смотрел с укором на то, как Саша внедряет прогрессивные методы труда и новый инструмент.

— Отче, не гони лошадей, — успокаивал его Шубин, — всё пока идёт по плану. Ты лучше езжай в свою деревню возле монастыря и строй работный сарай, вот по этому чертежу.

— А что ты говорил, про улучшения стана против того, что в Свято-Успенском монастыре стоит?

— Бронзы нет, — сказал Саня, — я бы для тебя всё, что хочешь, но увы. Ну ты подумай, может там у тебя в кладовках какие неликвиды завалялись, ну, старые подсвечники, кадила… кресты, в конце концов. Может колокол когда упал с колокольни и разбился?

Отец Онуфрий вильнул глазами. Саша это понял по-своему.

— А потом положим на место. Ну мы же не крадём, а только для дела. И, в конце концов, эта же бронза не уйдёт налево, она же в монастыре останется.

Отца Онуфрия корёжило. Пойти на разбазаривание монастырского имущества ему ещё не позволяла совесть. А тут перед глазами пример. Новый стан в Свято-Успенском монастыре исправно выдавал продукцию, а у них только какие-то подготовительные работы. Может зря он повёлся на Сашкины увещевания, может, не стоило гоняться за несбыточным, а построить такой же простенький стан? Но дело зашло слишком далеко.

— Есть пушка, — наконец выдавил он, — бронзовая. С польской войны осталась. Только как ты её плавить будешь? А может попроще станок поставить? Тот же работает?

— Прекрасно, — ответил Шубин, — как-нибудь расплавим. Было бы что, а уж как расплавить — мы придумаем. Я тебе, как человеку говорю, второй стан будет в четыре раза производительнее нынешнего. Зачем тебе раскидываться? И опять же, ты с сестрой келариней о чем договаривался? О двух станах для меня. Во! И тебе будет два стана. А может, у тебя и свинец есть? — ласково спросил он, — немного, нам чуть-чуть надо.

Тёмные коммерческие ходы отца Онуфрия Сашку волновали мало, бронзу он собирался сэкономить. Тем более, что брат келарь тоже ниразу не упускал попользоваться Сашкиными талантами, насчёт поучить своих монасей, да и за мельницу ещё не расплатился. И тут Саша был с ним полностью солидарен.

Пушку во двор всё-таки привезли, и Шумахер стал над ней колдовать. По крайней мере, острота проблемы хоть в чём-то была снята. Не считая всех остальных проблем. Слишком много навалилось. Он в той жизни никогда так не упахивался, как здесь. Ничё, уговаривал себя Саша, ещё чуть-чуть, маленько разгребёмся, высплюсь по-человечески. Он потёр ладонями лицо. Руку от этого паскудного гусиного пера сводило судорогой, бумага больше походила на обёрточную. Кругом засады. «В конце концов, главное, чтоб капилляр был, и вовсе не обязательно, чтобы это была нержавейка. Бронза, например. Пусть-ка Гейнц озадачится. Заодно и про капилляры ему расскажу», — думал Саня, мечтая о простом металлическом пере. О шариковой авторучке он уже не мечтал. «Дичаем, — продолжал он разговаривать с самим собой, — как же быстро мы дичаем! Пружины опять же нужны. Это Шумахер пусть работает. Пусть пашет, половой гигант». Играя на его непомерном, гигантском самолюбии можно было ставить перед ним абсурдные, с точки зрения его современника, задачи. И Гейнц вёлся. Благо, процесс закабаления Шнеллер-Шумахера шёл полным ходом.

Купчиха аккуратно уложила последние витки колючей проволоки вокруг судьбинушки шваба. Видимым успехом его похождений стало то, что их переселили в пустующий дом, а старуха Лукерья из приходящей прислуги превратилась в постоянную. Теперь дома была еда. Иногда. Иногда даже съедобная. Но на обеды к купчихе Саню уже не приглашали. И теперь Сашка вроде бы как находился на иждивении у Гейнца.

«Вот же ж, блин, — Саня корил сам себя, — стоило тут из себя невинную гимназистку изображать, высокими моральными стандартами бравировать. Жил бы, сейчас, как Гейнц. Как сыр в масле бы катался, а не питался бы сейчас объедками с праздничного стола. Я Чужой на этом празднике жизни». Кое-какое разнообразие в рацион голодающего Шубина вносила купеческая дочь, которую маманя оправляла понаблюдать за подворьем, пока Гейнц её обедал. Сам же Шумахер, по ему одному понятным резонам, концлагерь, в котором оказался, считал делом вполне естественным, и вырваться из застенков не стремился. Он со своим чудовищным самомнением принимал всё как должное. Никаких рефлексий не высказывал, и, Саша где-то подозревал, считал всё поразительным везением. Разговоры про полозья для кареты почему-то в последние недели возникали всё реже и реже, пока окончательно не затихли, тем более, что зима всё не наступала. Редкие снегопады сменялись оттепелями, дороги превратились в моря липкой грязи. Временами даже шёл дождь.

В это время, вообще-то, все порядочные люди готовились залечь в зимние квартиры, а вот Шубину было совсем не до этого. Но мысля не дремала, и однажды он добрался, наконец, до шерстобитной мастерской. В клубах пара ничего разглядеть было невозможно, слышались лишь мерные хлопки вальцов, да негромкие ругательства.

— Эй, кто есть живой? — спросил во мглу Саня.

— Слава богу, здесь все живые, — отвечали ему невидимые невооружённым взглядом люди.

— Изздрассти вам! — проорал в туман Шубин, — ну так покажитесь хоть.

Стук стих и из водяных паров Сане навстречу вышел мужик со скалкой в руках.

— Пошто кричите, барин?

Из-за его спины высунулись морды помоложе. Саня подкинул на ладони монету.

— А я вот спросить зашёл, никто заработать рубль не хочет?

— А что делать? — заинтересовались морды.

— А мне сапоги сваляйте из войлока. Или скатайте. Тогда рупь — ваш.

Рожи недоверчиво переглянулись.

— Шутковать, барин, идите в другое место, — сурово ответил старшой.

— Ну как хотите, — разочарованно протянул Саня, — тогда прощевайте, — и шагнул в звенящий снежный вечер.

Собственно, он и не надеялся на что-либо положительное. Ему уже хорошо была известна позиция мало-мальски стоящих на ногах мастеров. Мы как-нибудь сами, по старинке, не нужны нам потрясения. И рубль не поможет, и пять. Однако, через десяток шагов, не успел он ещё свернуть в переулок, как его догнал пацанчик без шапки и в одной рубахе и портах.

— Барин, а барин! — позвал он Саню, — точно рубль дашь?

— Дам. Как сделаешь мне валенки, это такие сапоги из валяной шерсти. Только не мягкие, как кошма, а из плотного войлока, чтоб только ножом резался. Тогда дам рубль и ещё добавлю.

— И где тебя искать, как сделаю?

— На подворье купчихи Калашниковой найдёшь. А тебе рупь зачем?

— Маньке серьги на ярманке купить, — шмыгнул носом отрок, — а то не любит она меня!

Саня вздохнул. Если не любит, то и за серьги не полюбит, но сейчас объяснять это пацану было бесполезно, но инновационные порывы масс надо как-то поощрять.

— На, вот тебе в задаток гривенник. Только ты внимательно посмотри, может Машке те серьги и не нужны.

В общем, может срастётся что, а может и нет, Саня загадывать не стал. Есть дела и поважнее валенок. Тем более, что личная жизнь Шумахера внезапно заиграла новыми красками. Резвая купеческая дочка тоже захотела получить кусок своего сладкого медового пирога и легко обошла мамашу на повороте. После чего Гейнц как бы случайно сделал то, после чего не только простые джентльмены, но и дерзкие мачо обязаны были жениться. О чем вполне недвусмысленно напомнили Гейнцу два крепких дяди поруганной девицы, заставшие парочку в положении, исключающем всякие ложные толкования. Не просто так застали, конечно же. Сашка им калитку, собственно, и открыл.

— Надругалси, окаянный! Прокралси и соблазнил! — заламывая руки, рыдала девица, — соблазнитель коварный. Порушил честь мою девичью!

Саша уже, как минимум трижды, вполне успешно эту самую честь рушил, причём ни в первый, ни в последующие разы никаких признаков оной не заметил. Он успокоил немца, что решит вопрос полюбовно, без членовредительства. Дело поворачивалось к свадьбе. Мадам купчиха с удвоенной силой начала обедать Шумахера, дочка расцвела пуще прежнего. По идее, Гейнц, ну, по крайней мере, Саня так предполагал, должен был бы уже шататься на ветру, но он удивительным образом округлился и залоснился. Всё, что русскому смерть — немцу только на пользу. Он, судя по всему, считал, что держит бога за бороду, и оттого у него стали проявляться некие нотки превосходства в голосе. Даже он начал Сашку поучать, как жить, отчего Саня чуть не взбеленился.

«Русские атмосферы, что ли, на них так влияют? — возмущался Шубин. — Двух месяцев не прошло, как приехал, а уже нотации читает». Но Саня прощал этому гаду все его шовинистические заезды по одной причине — Гейнц работу свою делал с упорством роторного экскаватора. И настолько качественно, что Саня просто не мог надивиться на то, что у Шумахера получилась даже бронзовая гребёнка батана, самая сложная и тонкая часть стана. Вообще-то Саня и не подозревал, что в это время можно хоть что-то путное сделать, имея в виду механические станки, но Ярослав как-то опустил его на землю. Напомнил, что станки Нартова, пусть даже в единичных экземплярах, но уже сделаны, а в часах используется балансир Гюйгенса, изготовление которого — отнюдь не тривиальная задача. В мире уже действуют паровые насосы, а Польхем построил полностью, как говорят, автоматизированный завод. Его потом сожгли, правда, возмущённые рабочие, но это детали.

Однако Генеральный План трещал по всем швам. До сих пор не были готовы помещения в Романово, хотя Саня уже отвёз туда упакованные в рогожу разобранные станки. Все оба два, в комплекте. И теперь настала очередь получить свой пряник отцу Онуфрию. И Саша в некотором роде пожалел, что не отдал самый первый стан второй версии сразу в монастырь. Отработали бы все мелкие недочёты, а потом бы и за своё взялись. Так нет же, жаба придушила. Но ничего, ничего, ещё поработаем, теперь и у меня есть ученики и инструмент.

Все заинтересованные лица собрались в деревушке Лукояново, что возле одноимённой обители. Настало время смотреть на свои труды воочию. С удовлетворением он увидел, что здание построили именно так, как и требовалось — широкий шестистенок, с двумя большими срубами по краям и в середине этакая половинка избы. По бокам больших третей здания пристроили сарайки для лошадиного привода. Саня проконтролировал сборку стана и проверил его работу.

Мягко хлопал батан, громко стукали погонялки, с едва заметным шелестом сновали ремизки. Саше в этих звуках слышалась какофония будущих цехов текстильного комбината

Поставить контроль обрыва нити… ещё восемь ремизок, чтобы сделать саржевое и сатиновое переплетения… а ещё… и ещё… сменные челноки, и ещё… рычаги и коромысла, тяги и торсионный вал с эксцентриковым толкателем, сменные рейки с кулачками разного типа. Саша погрузился в экстаз и чуть не впал в грех улучшения улучшенного. Вовремя, правда, поймал себя на том, что начал уподобляться Славику. То есть, начал создавать идеальную вещь, и, попросту говоря, не сделав ничего, собрался утонуть в бесконечных усовершенствованиях. Поэтому остановил бег мысли и просто наслаждался хорошо сделанной работой. На станине красовалось выжженное клеймо «АяксЪ 1725» в овале.

— Der Teufel soll den Kerl buserieren![12] — восхищённо произнёс Гейнц, — Я куплю у тебя этот инвенциум!

— Это, Гейнц, не инвенциум, а так, игры праздного ума. Вот начёт настоящей инвенции мы с тобой поговорим ближе к Рождеству. Ты хочешь по-быстрому срубить бабла и слинять? Хрена тебе. Я тебе в первый день сказал, что ты попал. Ты попал в Россию. Рупь за вход, и три за выход.

«Ты уже слишком много знаешь, — подумал Саша, — чтобы тебя вот так просто выпускать».

Отец Онуфрий мысленно потирал руки и мучительно соображал, стоит ли делиться новшествами с матушкой Манефой, или же по-тихому всё подмять под себя. Несомненно, стоило подумать и о реконструкции мельницы. Александр показал, что действительно, в механике что-то такое пользительное есть.

А Сашка с Шумахером пешочком топали обратно в Александрову слободу. По едва примёрзшей слякоти начала мести скупая позёмка, завивая вокруг ног жиденькие снежные вихри. Гейнц прибавлял шагу, ноги, в его европейских модных туфлях с квадратными носами и бронзовыми пряжками, начинали мёрзнуть. Саня злорадно ухмылялся: «Здесь вам не тут, едрёна корень, это тебе не по Европам щеголять». Мысли немедля перекатилась на насущное, его сапоги тоже не шибко грели. На охоту ребята выезжали, а не на зимовку. «Надо что-то придумать, — начал уже и Саня подскуливать, — иначе замёрзнем, как Амундсен в Антарктиде». Тулуп его, приобретённый по случаю, был уже разодран на клочки предприимчивым Гейнцем, а новый Саня так и не удосужился купить. Позёмка становилась всё плотнее, мир превращался в белёсую мешанину из снега и облаков. Начиналась первая в этом году метель.

Сане пришлось ещё раз ехать в Романово, клянчить у Ярослава деньги, заодно пожаловаться на жизнь и невыносимые условия работы. Исключительно по привычке, потому что жаловаться больше было некому.

— Это не работа, это панихида какая-то. Пипец что за дремучие люди. Всяк на свой аршин мерит, у каждого, прикинь, индивидуальный, проверенный временем! Это же вообще сводит на нет все возможности заказа деталей на стороне. То есть, если мы раму закажем у одного столяра, и скажем, что она должна быть пяти аршин в ширину, она и будет пяти аршин, только плюс-минус с небольшим. Плюс-минус четверть дюйма, с необходимостью подгонять деталь по месту рашпилем. Ничего сложнее деревянной ложки изготовить невозможно. И то, один бьёт баклуши, а второй режет. За что ни возьмись, всё не так.

— Не зря же была верста вообще и верста коломенская. Ещё Иван Четвёртый указы писал о введении единой системы мер, — ответил Слава, — гонцов по градам и весям рассылал, только не впрок это всё было. Как было, кто в лес, кто по дрова, так и осталось. Нет единого рынка, нет единой системы. С персами торгуют так, с Европой — вот этак, а где-то посредине усредняют. Оттуда и такие экзотические меры веса, как контарь. Если что, надо к своим чертежам свой аршин прикладывать.

— А гирькой — в висок, — кровожадно пошутил Саня.

Ну а любвеобильного шваба, а вместе с ним и Саню, постигла великая кручина. Дело о надругательстве над невинной девицей Калашниковой, несомненно, кончилось бы полюбовно, и свадьба бы состоялась сразу после Рождества. Только вот идиллия разрушилась в тот самый момент, когда из командировки внезапно вернулся собственной персоной Калашников, решительно прошел через ворота, едва не снеся развесистыми рогами перекладину.

Обломал оглоблю об спины любвеобильных матери с дочкой, потом ещё часа два с налитыми кровью глазами гонял жену по двору обломком жерди. Его тонкая душевная организация не выдержала столкновения с суровой тканью бытия и оскорблённая столь откровенным попранием семейных ценностей, нашла утешение в вине. Точнее говоря, он не смог смириться с потерей почти половины своей недвижимости, которая должна была бы уйти в качестве приданого к Гейнцу. Почему-то виноватым в этом он назначил бедного Шумахера, а отнюдь не свою жену, и уж, тем более, не свою дочь. Наверное, не запей горькую, купец Калашников смог бы, несколько ранее предназначенного времени, создать «Союз Михаила Архангела». Но страсть к спиртному и общие последствия алкогольных упражнений превысили его ненависть к иноземцам. Тем не менее, Шурику и Гейнцу было предложено, и отнюдь не в куртуазных выражениях, покинуть купеческое подворье немедленно. Точнее говоря, на ночь глядя, прихватив всё, что на них было. Так что скитальцы за неделю до Рождества брели в Романово как погорельцы, причём Гейнц щеголял в подшитых кожей валенках, а Саня думал, щёлкая зубами, что помрёт, не приведи господь, единственный металлург в их компании, и некому будет делать подшипники.