Тренировочный День 5

Глава 6

30-й президент США Калвин Кулидж с женой (то есть с первой леди) посетили птицеферму. Во время визита миссис Кулидж спросила фермера, как ферме удаётся производить так много яиц при таком малом числе петухов. Фермер с гордостью пояснил, что его петухи выполняют свои обязанности десятки раз в день.

— Возможно, вам стоит сказать об этом мистеру Кулиджу, — заметила первая леди.

Президент, услышав замечание, спросил фермера:

— Каждый петух обслуживает каждый раз одну и ту же курицу?

— Нет, — ответил фермер, — на каждого петуха приходится много куриц.

— Возможно, вам стоит сказать об этом миссис Кулидж, — ответил президент.

Анекдот

Во дворе как обычно вечером сидели мужики. За деревянным столом, вкопанным рядом с подъездом склонились над шахматной доской четверо. Двое из них — Леопольд Велемирович и сосед со второго этажа, инженер Наколотов — играли. Еще двое — внимательно наблюдали за ходом партии. С ним вежливо поздоровались, кивнули головами, подняли кепку и обменялись рукопожатием, после чего снова погрузились в мир шахматных стратегий.

У самого подъезда к Виктору обратился деклассированный элемент и дворовой бич Женечка. Как интеллигентный алкоголик Женечка не мог позволить себе просто стрельнуть десятку до получки или там спросить «есть чё», хотя по внешнему виду Женечки было отчетливо понятно, что трубы горят со вчерашнего дня и если не принять мер по их погашению, то вскорости и сам Женечка вспыхнет и сгорит от белой горячки. Вот так, мучаясь между терзающей его потребностью выпить и желанием сохранить человеческий облик и общую возвышенность стиля — Женечка поприветствовал Виктора в стиле древнегреческих трагедий, воздевая руки к небу и закатывая глаза. Пеняя на общую черствость мира и огрубение нравов, отдаление человека от Бога и о том, насколько же далеки мы стали друг от друга в этом хаосе бытия, который…

— Короче, Склифосовский. — сказал Виктор: — могу только трешку занять, но чтобы с отдачей. У меня в этом месяце финансовая дыра в бюджете размером с твою голову, Жень.

— Трешку? Помилуй бог! — тут же обижается Женечка: — как вы, Виктор, могли подумать, что я смею выпрашивать низменную материальную помощь. У меня язык бы не повернулся! Не в деньгах счастье, Витя. И даже не в их количестве, как гласит пошлая поговорка. Нет, взыскую и алкаю я ценностей духовных, ибо цинизм и серость бытия выедают мне душу поедом, оставляя лишь пустую оболочку, а ведь когда-то я был человеком… пойло же это ужасное, этот зеленый змий, эта отрава — всего лишь способ на несколько минут унять тот экзистенциальный ужас бытия, что произрастает в душе каждого человека, хоть раз взглянувшего в пустоту Вселенной и понявшему всю суть одиночества существа разумного…

— Ну ладно, пятерку могу дать. — вздыхает Виктор, опуская на землю рюкзак и роясь в карманах: — но больше не дам! Говорю же, у меня теперь девушка есть, значит затраты вырастут, а я еще зарплату на новом месте ни разу не получал, не знаю сколько выйдет.

— Витенька. — грустно качает головой бывший интеллигентный человек: — вы не понимаете. Грусть моя скорее тоской называется, нежели грустью каковую все эти Онегины и Чацкие испытывали, у меня тоска как у Мцыри, как у звериного существа, знающего что есть где-то эта сладкая свобода, но вынужденного пребывать в оковах земной гравитации и этого бренного, ничтожного тела, на которое-то и в зеркало без слез лишний раз не взглянешь…

— Не нужна пятерка, так я пойду. — говорит Виктор, убирая бумажник в карман: — раз уж не понимаю я твоего экзистенциального кризиса раненной души.

— Погоди. Давай пятерку. — тут же меняет свой тон Женечка: — я после двадцатого верну, честно. Слушай, Вить, а у тебя есть чё, а? Трубы горят, а с деньгами ночью я даже одеколона не достану, а этот жид из пятой квартиры — он же втридорога возьмет за свое пойло. Мне и правда не деньги нужны… а у мужиков сейчас все сухо. — он кивает в сторону шахматного стола.

— Нету у меня ничего. — врет Виктор. У него в рюкзаке есть бутылка коллекционного «Арарата», подарок и приз от заведующего лагерем, но распивать такую драгоценность во дворе с местными алкашами он не собирается. Шибко жирно будет, и так он пятерку готов Женьке занять, пусть радуется. Где именно по вечеру он собирается свой нектар добывать, его, Виктора — не касается.

— Жаль. — сникает Женечка: — ладно. Давай пятерку, глядишь найду чего. А насчет девушки — соболезную. Сии нимфы нашего брата от пьянства честного только отвлекают своими прелестями. Вон Гоги Барамович на что видный мужчина и выпить любит, да только бутылку раскупорит как его жена зовет домой.

— Ну так Наташка — ого! — отвечает Виктор, доставая из бумажника смятую сиреневую купюру в пять рублей с надписью «Государственный казначейский билет СССР» и изображением Спасской башни Кремля: — она шутить не любит, коня на скаку остановит и дальше, как у классика. Лучше с ней не шутить, понимаешь. Ладно, держи пятерку, только с возвратом, смотри у меня… — он передает мятую пятерку в дрожащие руки Женечки, отчетливо понимая, что тот никогда не вернет эти деньги. Финансовые потоки проходили через руки дворового бича только в одну сторону, итальянского изобретения в дебет-кредит Женечка не понимал, считая его ересью и о своих долгах благополучно забывал примерно за месяц-другой. Однако следует отдать ему должное, в течении этого срока не беспокоил, хватало совести помнить, что занимал у человека и не отдал. После же память дворового бывшего интеллигентного человека и деклассированного элемента Женечки обнулялась, стирая долги как надпись мелом на школьной доске, раз и все, tabularasa, начинаем все снова.

— Счастливый ты человек. — не выдерживает Виктор, вскидывая свой рюкзак на плечо: — выпил и все. Некоторым людям так мало нужно для счастья.

— Не слушал ты меня, Витенька. — прячет купюру в карман брюк бич Женечка и вздыхает: — ну и напьюсь я сегодня как свинья, и что? Лишь немного это уменьшит мою боль душевную.

— Отчего это у тебя боль душеная? — вскидывает бровь Виктор, эта беседа начинает его занимать. Надо отдать должное дворовому алкоголику, собеседником он был отличным, идеальный собутыльник, на любую тему мог разговор поддержать. Богатый жизненный опыт и особый взгляд на мир, плюс своя особая манера общения — помогали ему «приседать на хвост» любой компании, которая рискнула бы откупорить бутылку любого напитка с градусом во дворе.

— Я же говорю — экзистенциальный ужас бытия. — серьезно отвечает Женечка: — у людей живущих в простоте своей и не поднимающих лица к небу, как свиньи, не замечающих ничего кроме своего желудка и похоти, желания купить болгарскую стенку и чешский хрусталь, да дачный участок с зеленым «Москвичом» — у них вопросов нет. А у меня есть. Я же знаю, что бог — умер. Только в отличии от Заратустры знаю, что сверхчеловек невозможен, потому как человек по натуре своей животной свинья, а разум его и душа тянут к небу, да только свиного в нем больше. Дарвин не знал, что не только эволюция есть, но и деэволюция, деградация. Человек прошлого был умнее, сильнее и величественней чем мы, Вить. Посмотри на атлетов древней Спарты и Греции, взгляни на остатки руин Римской Империи, поразись мысли Марка Аврелия и Платона, обмельчали людишки, обмельчали…

— Так ты бы не бухал, а книгу написал, как Марк Антоний. И жил бы так же. Согласно учению стоицизма. — советует ему Виктор: — если тебя что не устраивает в окружающей реальности — иди и меняй.

— Наивный ты молодой человек. — прищуривается Женечка: — впрочем, кто я такой, чтобы советовать. Каждому свое, а я, пожалуй, откланяюсь, потому как трубы горят. Еще раз благодарствую за пятерку, выручил, Вить. От души и сердца. Никогда не забуду.

— Угу. — кивает Виктор: — посмотрим. Бывай. — он заходит в темный подъезд, в котором почему-то всегда перегорали лампочки. Уж сколько раз покупали новую и вкручивали, чай электроэнергия государственная, народная, а значит бесплатная, чего ее экономить, пусть горит, освещает. Однако перегорали лампочки буквально через сутки, даже какая-то красная лампа, особо устойчивая, принесенная инженером Наколотовым с работы — и та перегорела, правда продержалась почти неделю, но все равно перегорела.

Коридор коммунальной квартиры встретил его привычными ароматами — детских пеленок, которые сушились на веревках прямо в коридоре, варенной капусты и запахом хлорки из туалета и умывальной комнаты. Зайдя в свою комнату Виктор нисколько, не удивился, увидев, что на его кровати спит Марина, не как в прошлый раз, вся в одежде, а по-хозяйски, переодевшись в ночнушку и разметав волосы по подушке. Оглянувшись, он, однако, не нашел никаких следов гулянки, из чего сделал далеко идущие выводы. Например, о том, что Светка с Батором снова помирились организмами, а то и прямо сейчас мирятся. После всего, что выпало на его долю в лагере, Виктору на секунду стало жалко Батора, как говорится — не было у бабы печали, завела себе баба порося.

А еще он подумал о том, что вылазка девушек в субботу не увенчалась успехом и найти парня для Марины не получилось. Скорее всего это потому, что Батор с ними увязался, Светку ревнуя и всех вокруг отпугивая. Парни, как и девушки на танцульки в одиночку не ходят, минимум парочками, а то и побольше компанию собирают при этом как раз девушки могут парочками ходить, а парни — группами. Хотя… вон Лилька и одна может ходить и ей ничего.

Он почесал затылок, оглядываясь, заметил, что матрац, одеяло с подушкой и постельное белье было сложено аккуратной стопкой на столе. При этом в его комнате было чисто. Слишком чисто как для него, да и белье выстирано и выглажено. Все окончательно стало на свои места, Марина решила по-своему отблагодарить его, ну или же не могла спать в таком «свинарнике», помыла полы, выстирала и выгладила белье, хозяйничала в общем. Утомилась и спать легла пораньше, ведь вчера скорей всего не спала ночью а прыгала на танцульках в парке, да еще и выпила, значит с утра похмельем страдала, в такой ситуации немудрено заснуть в полдевятого.

Он поставил рюкзак на пол и осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Марину, подошел к столу. Заметил рядом с сложенным матрацом записку. Развернул и прочитал ее при неверном свете фонаря с улицы. В записке Марина писала, что он свин, а она спит, ей вставать рано с утра, а в холодильнике котлеты лежат, нужно только разогреть.

Виктор открыл неработающий холодильник и не нашел там ничего, уставившись на сложенные вещи, только потом догнал что кастрюля с котлетами скорее всего находится в большом холодильнике на общей кухне. Осторожно надел тапочки и проследовал на кухню, где нашел одиноко сидящего Батора в трико и майке-алкоголичке, который сидел у открытого окна, смотря в темноту двора и куря белую сигарету, выдувая дым наружу. На подоконнике перед ним стояла консервная банка из-под бычков в томате, наполненная окурками.

— О! Витька! — обрадовался он, увидев Виктора: — ты-то мне и нужен! Приехал наконец. А то вчера без тебя туго было.

— Ты лучше скажи почему Марина снова у меня спит? — спрашивает Виктор: — вы чего снова поссорились или снова помирились?

— И то и другое. — Батор гасит окурок в банке из-под бычков в томате, машет над ней рукой, разгоняя дым и ставит за окно, на жестяной карниз. Закрывает окно. Тем временем Виктор открывает общий холодильник и находит там свою кастрюльку с прикрепленной сверху бумажкой, на которой неровным почерком было выведено «В. Полищук. Сперва подогрей!», а сбоку были нарисованы череп и кости, как на пиратском флаге или бутылке со стрихнином. Он достает кастрюльку и открывает ее. Внутри — картофельное пюре и две котлеты. Запах от котлет тотчас напоминает ему что на ужин они в лагере не остались, а пока ехали — успели проголодаться, потому как задержались немного с выездом. Он поставил кастрюлю на стол, решив проигнорировать строгую надпись и угрожающий символ, решив, что попусту греть то, что все равно в животе остынет — пустая трата времени и электроэнергии. Тем более что пришлось бы и посуду марать, на сковородку котлеты выкладывать. Микроволновок тут пока нет. Вернее есть, конечно, но не тут, не в Колокамске, не на их общей кухне в коммуналке.

Так что он ставит кастрюлю на стол и достает из ящика стола ложку. Котлеты положено есть вилкой, но пюре лучше есть ложкой, чего зря посуду марать… да и тарелку он тоже пачкать не будет.

— Хоть бы чаю себе согрел. — комментирует его действия Батор: — варвар ты Витька. Грубый и пошлый, волосатый и вонючий как питекантроп. Тебе только надбровных дуг не хватает и дубинки здоровенной.

— Чаю? Точно. — он встает и набирает воды в электрический чайник, ставит его на кухонный шкафчик и включает в розетку. Открывает фарфоровую крышку заварника и осматривает его содержимое.

— Грузинский. Только что заваривал. — поясняет Батор: — пил чай и смотрел в окно, потому как моя личная жизнь, Витька, под откос катиться.

— Вот тебя не поймешь, Батор. Нету личной жизни ты жалуешься, есть личная жизнь ты жалуешься. — говорит ему Виктор, наливая в фарфоровую кружку немного заварки: — посмотри на дело с позитивной стороны, у тебя девушка появилась наконец. Сколько ты мне мозги полоскал на тему «двадцать семь процентов водителей по статистике остаются холостяками»? Сколько за Светкой ухаживал? Вот тебе счастье, греби двумя руками.

— Да я никак не пойму, есть у меня девушка или нет. — разводит руками Батор: — она то со мной, то как набросится, а я ж ничего такого не делаю. Во всем ей потакаю! И… а чего это у тебя такая морда довольная? Небось два дня загорал, да на песочке со Светкиной подругой кувыркался! — обвиняюще тычет он пальцем: — предатель!

— Если тебе Светлана не нравится, так расставайтесь. — пожимает плечами Виктор, выключая закипевший чайник: — чего тут сложного? Вы же не женатые пока, детей нет.

— Тебе не понять, Полищук, люблю я ее. — твердо говорит Батор: — ты вот кого-то хоть когда-нибудь любил? Эх, да что толку с тобой говорить, ты как дерево. Пойду к мужикам во двор спущусь. — он встает и подтягивает на себе трико. Вставляет ноги в шлепанцы и шлепает к выходу из кухни.

— Ну удачи. — говорит ему вслед Виктор. Разбираться в семидесяти оттенках Баторо-Светкиных отношений неохота. Вот совсем неохота. Охота поесть, всполоснуться в умывальной, упасть в койку и заснуть и быть счастливым как червяк в яблоке. Червяк, у которого все натерто и лопнуло, да еще и опухло. И да, в койку не получится, в койке Марина спит. И как он, обычный физрук средней школы номер три дошел до жизни такой? Почему у него в кровати спит Марина? Сам разрешил, конечно, но все равно неудобно. Несмотря на то, что ночь со вчера на сегодня лично он про себя мысленно окрестил «Варфоломеевской» и даже зарок дал на женщин впредь не смотреть, все же зрелище разметавшейся во сне Марины в одной ночнушке — подействовало на подкорку сознания. Эффект Кулиджа гласил что самцы проявляют высокую активность по отношению к каждой новой самке, готовой к размножению. И ключевое слово тут — к новой. После того что было — как бы теперь товарищ Бергштейн не изогнулась в привлекательной и соблазнительной позе и чтобы не выкинула — он бы не среагировал. Потому что баста карапузики, все, был Витька, да вышел весь. А поди ж ты, зрелища лежащей на его кровати Марины хватило чтобы в душе что-то шевельнулось… и не только в душе. Шевельнулось и заболело, напоминая о натертостях и рваной уздечке. Каждый человек в душе своей суть животное, а крысы-самцы в экспериментах Кулиджа продолжали спариваться с новыми самками пока не умирали от истощения, думал он, разрезая котлету краем ложки. Котлета оказалась неожиданно вкусной и он машинально отметил что Лиля готовить вовсе не умеет, ни готовить, ни дома прибраться, а вот Маринка…

— Вить, привет. Приехал уже. — на кухню входит Светлана: — Батора не видел тут?

— Он во двор спустился, к мужикам. — отрывается от своей котлеты с пюрешкой Виктор: — у тебя как дела?

— Нормально. Маринка у тебя спит? Надо будет ее разбудить, пусть к себе идет. — хмурится Светлана: — я же ей сказала, что у нас с Батором все, а она полдня у тебя проспала. Ладно, я в умывальную, а потом к тебе за ней зайду.

— … м! — говорить с набитым ртом невежливо, потому он просто кивнул и промычал что-то невнятное. Доел котлету, отметив что готовит Марина хорошо, такую вот котлету вдоль разрезать и на половинку горбушки ржаного хлеба положить и в газету завернуть, да с собой в школу взять… а там огурчиков соленых еще бы…

Он встает, закрывает кастрюлю крышкой и убирает в общий холодильник, оставив Маринину записку сверху. Идет в свою комнату за полотенцем и мыльно-рыльными принадлежностями. Открывает дверь и первым делом сталкивается с рассерженным взглядом темных глаз.

— Мне вот что непонятно, Витька. — говорит Лиля, которая сидит на столе и болтает ногами: — стоит тебя одного на пять минут отпустить, а у тебя уже какая-то девка в кровати лежит… объяснишься?