Блондинка. Голубые глаза. Волосы до талии. Сто семьдесят пять сантиметров, розовощекая, она стеснялась своего тела сильнее, чем люди вдвое большего веса. Она любила Баха, Snow Patrol[18] и отвратные гимны в антураже неоновых танцев, омаров, лимонные меренги, Клэнгерсов[19] и Супер Марио. По выходным она ходила на рыбалку со своим отцом и гуляла по холмам с матерью. У нее было столько братьев и сестер — и родных, и двоюродных, — что я и сосчитать не могу. И она их всех любила.
Она носила гигантские куртки с кучей полезных вещиц в каждом кармане. Большинство людей ходят по улице, опустив глаза к земле, но она всегда смотрела вверх и обращала внимание на такие вещи, под которыми я мог бы пройти тысячу раз и даже не заметить: горгулий, монгольфьеры, зарянок, гнездящихся на оказавшейся в водосточном желобе тарелке для фрисби. Ее невозможно было застать вне чтения. Но в первую очередь, она все же была ученым — была физиком, стремящимся к познанию всего, что ее окружало, даже если для этого ей приходилось изучать по одному атому за раз; в конечном итоге, она знала обо мне больше, чем я сам.
Это моя вина. Ее можно было спасти, поменяй я свое решение хоть на секунду раньше.
Двадцать семь лет совокупного опыта и знаний, выращенных, подобно бесконечно сложному фракталу, а затем вырванных и сожженных, как страница из дешевого блокнота. Осталась лишь оболочка, которую она просто носила какое-то время и которая не имела никакого отношения к ее настоящему «я». Они не станут отключать ее от аппарата жизнеобеспечения; все, что когда-то было Жозефиной Берд, уничтожено, но похороны состоятся лишь через пятьдесят лет.
Ты говоришь, что информацию можно уничтожить. А я говорю, что погибло все, ради чего мне стоило здесь оставаться. Ты обязан вернуть меня домой, Чэн. Никогда еще я не испытывал к этой микробной вселенной большей ненависти.