Томас

23 Поле-море

— ... обожаю странствовать пешком. Конечно, верхом на велосипеде, за рулем автомобиля, за штурвалом самолёта быстрее, но ничто не может сравниться с путешествием! Сколько встреч на своем пути, неожиданных событий. А природа? Не устаешь поражаться многообразию трав, цветов, деревьев. Всё в этом мире устроено как надо, совершенное, красивое... Вот каждую бабочку, каждого кузнечика бы обнял...

Князь, Олеся, Томас и Антонина Петровна возвращались в город на минивэне. Когда Леся услышала про бабочку, в её голове вдруг родился образ бабушки, рассказывающей на ночь сказку своей внучке: «Она наколола Дровосека на булавку, словно это был майский жук».

— ...Всё знакомое и такое непонятное. Верста за верстой, тайна за тайной. Мир прекрасен, с какой стороны на него не посмотри. Забавно, но я до сих пор не знаю, когда он красивее...Днем, когда солнце греет землю, раскрашивает в яркие и теплые цвета — оранжевый, красный, фиолетовый... А ночью? Луна скрылась за тучами и кажется, что небо темнее земли, сияние идет не сверху, не от звезд, а от полей, дороги, окружающих тебя деревьев. Слышно, как кричат ночные птицы, в кустах суетятсяполевки. Подует ветерок — мурашки по спине, — но если лечь в траву, то быстро согреешься. Идущее из глубин земли тепло до самого нутра пробирает...

Середина лета. Ты бредешь по дороге, что-то себе напеваешь, а рядом колосится пшеница. Ещё не собрали, но скоро начнется жатва — колосья тяжелые, плотные, что прямо кричат: «Тесно мне здесь, тесно...». Вы замечали, как выглядит пшеничное поле днём и ночью? В солнечных лучах оно золотое, а при лунном свете оно... Иное... Смотришь, а это не поле вовсе. Во тьме оно больше похоже на озеро или реку. Ветер гладит колосья, и вам кажется, что это волны ходят. Всматриваешься в громадье, сознавая, что тут не может быть воды, но мозг домысливает то, что скрыто в сумерках, а воображение упорно рисует фантастическую нереальную картину. Пока... Пока луна не выглянет из-за туч... В ту секунду мы понимаем, что нет лунной дорожки, а значит нет никакой воды. Но, поди ж ты, хоть режь — мы только что наблюдали настоящие волны, и все тут! Как после этого не согласиться с истиной, что нельзя доверять глазам своим. А вообще... Чтобы не обмануться ночью, надо знать, как поле выглядит днем.

— Это всё как-то... сложно, — вздохнула Олеся.

— Эх, если бы в этой жизни всё было просто.

Они подъезжали к центру города. За всё утро Антонина Петровна не произнесла ни слова. Когда Томаса утром загружали в минивэн, встретилась с ним взглядом — и всё. Во время дуэли осталась в машине. Казалось, её ничто не интересует и ко всему безразлична. Тихоня на обратном пути тоже молчал. Олеся, слушая рассказы Князя о путешествиях, смотрела в приоткрытое окно. Мелькали дома, машины, деревья кружились. Сидящий рядом Князь говорил вкрадчиво, приятным баритоном. Его голос убаюкивал, и Лесе казалось, что ещё чуть-чуть, и она заснет. Ей сейчас хотелось побыть одной, обдумать то, что произошло на берегу карьера, но Князь упорно её тормошил, не желая оставлять наедине со своими мыслями.

Чуть толкнул плечом, продолжил насмешливо:

— Людям свойственно считать, что они тяготеют к одной из сторон. Даже философы в душе называют себя добрыми или злыми, но... Смею утверждать — это ошибочное суждение. Чтобы понять ночь, необходимо увидеть день и наоборот. Мы часто ошибаемся. Вот, к примеру, мой друг, Томас, жертва нашей же пропаганды, верит, что Хайям — богохульник! Это не так! Разрешите поведать о том, что Хаким Гийяс эд-Дин Абу аль-Фатх Омар ибн Ибрагим Хайям Нишапури, что в Хорасане, врач, математик, звездочет, мудрец и поэт, не кто иной, как суфи! Он был одним из зачинателей суфийской школы хваджаган и одновременно жил в двух мирах. Он видел поле, и купался в лунных озёрах. Его Рубаи имеют двойной смысл. Гончар — это Творец, полная чаша или кувшин — символ и мера человеческой жизни. Роза — олицетворение Красоты и чувственного наслаждения. Кабак — человеческое тело. Там, где один видит грех, другой находит святость. Всё в этой жизни не то и не так, как мы предполагаем изначально. Какими мы хотим себя видеть? Рядом со мной находятся те, кто далек от святости. Но почему я не замечаю в вас тьмы, о которой так любят рассуждать церковники? Совершенно! Вы, девочка моя, только что убили человека. Да это был враг, но нельзя отрицать того факта, что вы только что погубили душу. Черную, греховную, но душу, бессмертную душу. Я смотрю в ваши чистые глаза и не вижу сожаления, раскаяния. Или взять нашего искусителя, Томаса. Отвернулся, молчит себе, в голове четки мыслей перебирает. Чувствует себя обманутым. По идее должен быть злым-презлым — и немудрено — немало наворочал за свою жизнь. А сколько совратил невинных душ? Не последний в своем ремесле... Но сейчас? Двадцать три года поста и почти молитв. Посмотрите на него — чист, как предрассветная роса на черешневом цвету. Это хорошо. Перед главным в жизни экзаменом необходимо очиститься от всего лишнего. Надо думать о вечном. Чтобы выйти на поле брани без сомнений, сожалений и ненужной злобы требуется опора. Если же её нет, то необходимо найти. Без этого никак!

Князь обратился к соседке:

— Леся, должен вам признаться, Томас сейчас стоит на пороге великого таинства.

Обернувшись к Чертыхальски, и прибавив драматизма, актерствуя, Пётр Алексеич сказал:

— Да, Тихоня, главное событие в вашей жизни произошло не в часовой мастерской Генриха Киса. Оно грядет. Оно зовет вас... Да вы и сами всё прекрасно знаете...

— Что он знает? — спросила Олеся.

Пётр Алексеич улыбнулся, щеки округлились, очки приподнялись, глаза подобрели.

— Ох, дитя. Раз в сто лет проходят великие гадания. Точные срокине указываются, но церемония обязательно должна проводиться в канун Нового года. Как ни удивительно, но он наступает через два дня, ведь мы с вами едем по земле, которая последние столетия, находится во власти славянских правителей. Томас — мой подданный, поэтому я вправе устанавливать сроки по своему разумению. Всё логично.

Князь потянулся, как после долгого сладкого сна.

— В этот раз гадание пройдет по нашим законам. Ничего, привыкнут. Со временем...

Помолчали.

Когда пауза затянулась, Олеся тихо спросила:

— Петр Алексеевич, а как распознать, кто передо мной, обычный гончар или творец?

Князь, запрокинув голову, рассмеялся.

— Прошу прощения... Позабавила такая редкая в наше время тактичность. На самом деле вы хотите спросить, что есть зло и добро, ведь так? Давайте подумаем вместе. Можно ли назвать злом то, что вы сейчас сотворили с этим беднягой? Мне кажется, любые измышления на тему полярности не более чем словесная эквилибристика. Философы могут на этом сколотить капиталец, ну а я в подобных случаях стараюсь использовать метафоры. Думаю, распознать истину невозможно. Я так считаю — это моё умозаключение. Вы ещё молоды, поэтому есть время поучиться. Читайте Библию, Коран, Тору. Прочтите покойного Меня, Блавадскую, Ницше, нашего Сковороду, наконец. Его понятие о третьем симболичном мире прелюбопытно и требует переоценки современников. Кстати он, как и я, был перипатетическим философом — любил странствовать пешком... Список мудрецов и написанных ими умных книг можно продолжать до бесконечности. Но если вы спросите, как я распознаю черный и белый цвета, то отвечу — я стараюсь ни во что не верить. Почти ни во что. С моей колокольни не наблюдается ни белого цвета, ни черного. У меня есть принципы, есть своя шкала ценностей, но она очень субъективна. Я её не хочу навязывать. Потому что до всего дошел сам. Думаю, когда пытают — это плохо. Растление — грех. Убийство невинных ради своего удовольствия должно караться самым жесточайшим образом. Ложь... Тут важен контекст. Это моя оценка греха. А вдруг вы обретете свой уникальный взгляд на жизнь и грех? Тогда зачем мне вас смущать? Вдруг у вас получится найти добро или зло? А вдруг вам, Леся, откроется способность распознавать истинный цвет? За то, и за это люди вам будут безмерно благодарны...

Вдруг вы увидите мир таким, каким его никто до вас не видел? После захватывающих дух путешествий, бесконечных километров одиночества; после пыльных дорог, ночных купаний в ведьминых омутах, после зимних ночевок в стогах сена, разговоров, споров, многолетнего созерцания текущей воды... Может вы научитесь понимать... Хотя нет, не то слово... Ощущать этот мир. Попытаетесь говорить с ним на одном языке. А может, вы родите свою, новую, ни на что не похожую религию? Кто знает, вдруг у вас получится? Только у меня к вам маленькая просьба, пусть она будет лежать не очень далеко от наших исконных корней. Я хорошо отношусь к восточному самопознанию, уважаю пустынную жажду просветления, преклоняюсь перед западным аскетизмом, но, возвеличивая верования других народов, не стоит забывать о славянских традициях. Язычество, единение духа и природы, семья, свобода и взаимодоверие. Ни в коем случае не агрессия или желание повелевать, но сила собственного достоинства, отрицание государства, как источника диктата и насилия, возвеличивание своего рода... Это мы придумали триумф общины, силу родственных соседских связей. Не теория соперничества, но взаимопомощь, справедливость и равенство. На наших просторах по-другому не выжить — только взаимовыручка, умение миром строить мир. Мы прощали рабов своих, давав им свободу и считали за равных. Русские — не народ-воитель, а народ-защитник. Вот за эти идеи я готов умереть. Такую новую, современную, при этом произрастающую из славянского русского корня религию я готов принять. Однако нет пока человека, который в ближайшее время мог бы сдвинуть духовные пласты, и подарить нашим людям надежду. Пока не рождена религия, проповедующая не стяжательство, но щедрость, не повиновение, но свободу, не преклонение, но любовь. Любовь и благодарность. Можете предположить, что всё это есть в христианстве и исламе, но я с вами не соглашусь. Все они замазаны кровью так, что не отмыться.

Присмотритесь вокруг, вам не кажется, что настало время фарисеев? Вам не кажется, что скоро придет мессия и скажет, что мы все живем во мраке, и не имеем права молиться тому, кому мы молимся. Он скажет: «Вы предали Создателя! Предали!».

Князь раскрытой ладонью ударил по своему пухлому бедру. Звук получился хлесткий — Олеся от неожиданности вздрогнула, а Петр Алексеевич продолжил тем же самым елейным убаюкивающим голосом:

— Раньше как зарождались церкви? Через распятия на крестах, пасти зверей, миллионные жертвы во благо будущих поколений, через моральное и духовное очищение... От греха, заблуждений, животных желаний... Церкви зарождались, как появляется на свет венец природы — Человек. В муках, крови, надежде, страхе и счастливом прозрении. А нынче? Томас прав, церкви в наши дни подобны растениям — размножаются почкованием, делением! Этот храм — тебе, а этот — мне, эта паства — тебе, а эта — мне, эта волость — тебе, а эта — мне. Время предателей и двурушников. Когда пришли первые христиане, а потом мусульмане, они имели полное право сказать погрязшему в невежестве, блуде, гордыне народу: «Ваши старые идолы умерли. Настало новое время — наше время». Я думаю, царящее вокруг непотребство — это та питательная среда, в которой вызревает иная духовная эра. Скоро будут построены совершенно новые церкви, и миссия придет, но не для того, чтобы карать. Он придет с миром и любовью.

— И когда? — спросила Олеся.

— Так кто ж его знает? — вздохнул Князь. Он вдруг замолчал, задумался. Зажав в кулаке бороду, потянул руку вниз, пока кудряшки не выскользнули из пальцев, снова схватил, потянул и так несколько раз. Встрепенулся, посмотрел по сторонам. Тоня сидела впереди и, казалось, дремала. Томас закрыл глаза, и облокотился на дверь. Одна Леся внимательно слушала.

Блеснув стеклами очков, Князь продолжил:

— Думаю, скорее, чем мы предполагаем, ведь так дальше продолжаться не может. Людей слишком много, и они лучше не становятся. Настоящее меняется с такой скоростью, что уследить не хватит и трех голов. Будущее уже на пороге. Уверен, когда появится человек новой эры, он будет верить не в высшие неведомые, и, как правило, безжалостные силы... Это будет вера в любимого, друга, родственника, соседа, земляка.

Петр Алексеевич повернулся к Тихоне.

— Вот вы, Томас, во многих местах побывали — в Азии, Сибири, на Камчатке. Я уже не говорю за годы вашей молодости... Красивейшие края, живут прекрасные люди, простые, добрые, хлебосольные... У вас там много друзей осталось, подруг, но вы, когда стало плохо, поехали не к ним, а решили вернуться в Городок. Почему?

Томас ничего не ответил, но Князю это и не нужно было, он продолжал:

— Вы родились в Ревеле. Из последних ста лет провели в Городке в общей сложности... так, четырнадцатый, перерыв на войну, с двадцатого по сороковой, потом снова война... Сорок третий и... э-э-э-э... Почти половину века! Тяжело было, каторжно. Существовали, не замечая, какого цвета трава и небо. Ползали по штрекам и лавам, как та крыса. Леся, а вы знаете, что Томас в юности был выжигальщиком? Люди, привыкшие каждый день ходить в обнимку со смертью, чувствуют тех, кто родился под счастливой звездой. Не старика-инвалида, а молодого симпатичного парня видного жениха всей сменой попросили стать шубиным.

Леся догадалась, о чем говорил Петр Алексеевич, но решила переспросить:

— Это опасно?

Князь словно пианист надавил пальцами на невидимые клавиши.

— Выжигальщики спускались в самые опасные участки, чтобы с факелом проползти по выработкам и пластам. Из защиты только полушубок и валенки. Бывало заваливало, но каждый раз Томаса откапывали. Рядом с вами сидит настоящий, а не дутый герой. Кем только не работал... Саночником, крепежником, коногоном, врубмашинистом, кочегаром, охранником в ДОПРЕ... Терял друзей... На скольких похоронах приходилось бывать, а? Опять же скука, водка, драки... Казармы для холостяков, вонючие бараки, вши, вонь, чесотка... Вокруг пыль, смрад, малярия, туберкулез, сифилис. Сколько раз, просыпаясь, вы проклинали и себя и этот переполненный грязью грязный город? Леся, раньше ваш Городок был похож на самую глубокую в мире канаву. Улиц нет, площадей нет, дома кто где хотел, там и строил. Засушливый, обвеянный суховеями посёлок после дождей заливался сплошной болотной жижей — не проехать. Чтобы дойти до работы, надо было надевать сапоги штейгеров с ремнями у бедер. Сколько хребтов пришлось переломать, чтобы местных приучить к чистоте. Элементарное было сродни подвигу. Много ума надо, чтобы дорожки и тротуары засыпать шлаком, известью и песком? А возносили так, словно уже построили коммунизм. Хорошо, нашлись умные люди — стали деревья сажать, лесопосадки. Меньше стало пылевых бурь и грязи. Кто-то скажет, что здесь такого — степь! Это как с песком бороться на краю пустыни. Не соглашусь! Сколько поколений работяг терпело это болото? Некоторые в землянках до восьмидесятых жили. Забойщик — денег куры не клюют, а в хатке пол земляной. Леся, грязь — это материальное отражение наших душ, дрожжи греха. Вспомните, с чего начинаются беседы Иоанна Златоуста: грязь помешала горожанам прийти в церковь, чтобы послушать святого.

Князь прикрыл глаза и процитировал по памяти:

— «Что это? Нужно бы целому городу быть здесь сегодня, а к нам не пришла даже малая часть. Может быть повинны грязь и дождь? Нет, — не грязь, а беспечность и упадок духа». Вот куда я сослал нашего Томаса — на край света, в Дикое поле, царство болотной беспечности и упадка человеческого духа. Но всё здесь скоро изменилось. Первое вытеснила партийной ответственность, а второе — оптимизм и вера в светлое будущее.

— Не надолго, — возразил Томас.

Князь так резко вскинул свою лобастую голову, что по салону минивэна молнией скользнули солнечные зайчики от его очков.

— А кто говорил, что будет легко? Против нас работают похитрей и мерзопакостней...

Снова повернулся к Лесе, и с тихой улыбкой продолжил рассказ:

— После войны пожалел я нашего Томаса: послал в края чистые, первобытные — на севера геологом, картографом, гляциологом. Ему это нравилось — где риск, там и Тихоня... Благословенные места... Но под занавес жизни наш герой рванул не в Чульман, не к Зульфире в Казань, не в тайгу или Каракумы, а сюда...

— Я хотел повидать Тоню, — ответил Чертыхальски, не открывая глаз.

— О! — Князь поднял вверх указательный палец. — Это по-нашему. Вот видите, Леся, род, родова. Много знакомых и друзей, а в минуты роковые тянет к единственному на свете близкому созданию. Томас, пруссаки — глупцы. Если бы я хотел вам отомстить, то не стал бы гоняться за вами по всему миру с шашкой наголо, давя гусеницами миллионы невинных душ. Я просто убил бы того, кто вам больше всего дорог. Сегодня вы были во-о-о-т на столечко от смерти. Вам в затылок должны были влепить такую ма-а-ахонькую пулечку. Но пронесло. А если бы и убили, ну и что? Вы довели их брата до смерти. Они сколько лет живут с этим горем в сердце, страдают. Однако эти глупцы не додумались отомстить по-настоящему. Даже здесь, в таком тонком деле у них не так мозги варят. Другой склад сознания, вот что опасно. Лезут к нам, не понимая нас, не учитывая нашего духа, традиций, уклада. Ладно бы итальянцы, — они по складу характера с нами чем-то схожи, только веры папской, — но пруссаки! Да что пруссаки, -они уже поняли что почем. Те, что за океаном прячутся — вот где дуболомы!

Ребята лихие, не спорю, но играют с огнем. На первом месте у них не свобода и душа, а деньги. Это же ни в какие ворота не лезет! Леся, деньги — страшное зло! Они могут подточить любую империю. Они уничтожают тех, кто их не уважает, запирает и пытается поработить. Деньги этого не терпят! Сколько цивилизаций было уничтожено из-за пагубной бездумной страсти к ракушкам, золоту, алмазам.

Князь посмотрел на колечко, сияющее на пальце девушки, улыбнулся.

— Леся, с деньгами шутки плохи. Запомните, в мире существуют вещи, которых должен бояться даже сам сатана.

Кортеж, наконец, пересек город и въехал в княжескую резиденцию.