Томас

18 Мышка хвостиком махнула

Покинув частный храм Минервы, Томас вышел на свет. Стоя на крыльце, он подумал, что перед тем, как отдохнуть от трудов неправедных, надо бы окончательно разобраться с номером «четыре». К художникам он питал особую любовь. А тут ещё жара донимает, прибавляет злости.

Остановил такси. Сев в душную машину, буркнул адрес и прикрыл веки. Томас попытался выкинуть из памяти довольную рожу этого прощелыги Гараняна, но колючие глазки Адама, его мокрые губы, черепашьи морщины на щеках, словно выжгло на сетчатке — даже с закрытыми глазами видно. Хорошо, клин — клином! Придется опять вступать в бой с минимальной подготовкой. Она-то есть, деньги отправлял, кое-что заранее припас, но Тихоня знал, чувствовал — этого мало, надо бы лучше все продумать. И всё же решать проблему номера «четыре» надо сегодня, бесповоротно, окончательно.

Подъехав к дому Андрея Сермяги, Чертыхальски расплатился и вышел на тротуар. Огляделся. Солнце в зените, пекло мировое — только в Седово загорать, — а он стоит перед засаженным липами зеленым двориком с вкопанными окрашенными покрышками на детской площадке, лавочками, и малодушно думает: «Идти или нет?». Было бы неплохо развернуться, сесть назад в машину и махнуть на ставок — поплавать, попить пивка, поглазеть на девчат. Нет, хватит! Решился — в бой! Перед встречей с «красным» ярлыком, не хотелось бы отвлекаться на мелочи.

Не успел Тихоня сделать и пары шагов, как за его спиной раздался скрип тормозов.

К бордюру подъехала смутно знакомая белая иномарка. Из неё вышел...

У Томаса была плохая память на лица, но этого типчика — именно это слово наиболее подходило к облику водителя — он признал сразу. Краснофф. Пастор. Лицо неприятное, словно смазанное, размытое. Около тридцати. Рост баскетболиста, широкоплеч, крепок, мускулист, но уже стал терять форму — появился жирок на бедрах и животе.

— Слушайте, сударь, — сказал «размытый», — если вы направляетесь в гости к Сермяге, то у меня к вам убедительная просьба: разворачивайте ваши стопы и катитесь куда подальше.

Томас пару секунд ошалело моргал, а потом ответил:

— Голубчик, какое ваше собачье, куда я иду и к кому иду?

Краснофф усмехнулся.

— Дорогой, ты думаешь, я не знаю, кто ты? Не считай всех идиотами, а если считаешь, научись не показывать этого.

— Слушайте, Фф. Вы не мой исповедник, а я не ваша овца и не надо на меня тут хомут вешать, ибо ваша тропинка одно, а моя дорога — иное.

Чертыхальски сделал попытку обойти пастора, но Василий сделал шаг в сторону и остановил его плечом.

— А ты попробуй.

Томас окинул взглядом фигуру соперника: кровь с молоком, наверное, футболом занимался... Американским... Встретил на корпус плотно — чувствуется опыт. Короткая стрижка, нос боксера — с неоднократно сломанной переносицей, брови покаты, подбородок тяжелый, чисто выбрит. Посмотришь — и не за что пнуть, весь такой гладенький, розовенький, а глаза бесцветные, трезвые, холодные, как у коронера.

— С дороги, — прошептал Тихоня.

Он не любил драк, не умел драться, да специально этому и не учился, хоть возможностей было много.

— А ты попробуй, — Фф ещё шире улыбнулся.

Ох, как не хотелось разворачиваться и уходить, но что делать? Бросаться с кулаками? Начать толкаться? Он что похож на идиота? Томас чуть кивнул, как бы прощаясь, развернулся спиной к пастору и, сделав шаг, вдруг оступился и как-то неосторожно начал заваливаться вперед. Так получилось, что одна нога, просто механически дернулась вверх и, скорее всего, случайно, со всей силы въехала каблуком Фф в промежность.

Томас, взмахнув руками, хоть и с трудом, но сумел устоять на ногах. Обернулся посмотреть, что с пастором. Бедняга страдал. У Василия подкосились ноги, и он медленно стал опускаться на землю, поскуливая, наливаясь краской и хватая открытым ртом воздух. Ему было так больно, что не мог стоять на коленях, поэтому со стоном лег на землю.

Тихоня подошел, тронул несчастного за плечо.

— Что, совсем плохо? Ай-я-ай, как вышло неудобно. Мышка бежала, хвостиком махнула и разбила яичко. Если можете, то простите меня — как-то не нарочно получилось, — сказал Тихоня и, цаплей переступив через соперника, пошел к дому Сермяги-младшего.

Войдя в подъезд, он перевел дух. Нет, подобные встряски хороши, когда тебе лет двадцать-тридцать... Вообще, что он тут делает? Оно ему надо? Сидел бы тихо в Киеве, дожидаясь своего часа. Нет же, полез к чистеньким! Вот тебе, бабушка, и пенсия!

Ладно, пора за дело...

Подошел к двери. Пошарканная, коричневый дерматин в нескольких местах прожжен — из дырок торчит бурая, закопченная вата. Цифр не было, но Томас знал, что пришел туда куда надо. Нажал на звонок. Тишина. Ещё раз. Прислушался — нет, ни звука. Может не работает? Постучал в дверь. Тихо. Что-то не так. Чертыхальски знал, что Андрей редко выходит из дому, в магазин (раз в два дня), на почту (два раза в неделю), на работу (раз в неделю). Каждый месяц выбирается в городской музей. Два раза в год путешествует в Киев, Москву или Ленинград. Ни друзей, приятелей или подруг. Даже просто знакомых. Что сказать? Нормальная жизнь затворника. Тихоня чувствовал, что хозяин дома. Он ещё раз постучал, уже сильнее и, наконец, услышал звук, похожий на шелест. Отойдя на шаг, пригладил волосы, осмотрел себя и остался доволен.

Дверь распахнулась и перед Томасом предстал номер «четыре — Андрей Сермяга, он же увертюра и марш из «Щелкунчика» Чайковского, желтый ярлык. Ниже Чертыхальски на голову, уже в плечах, худоват, длинные темные волосы зачесаны за уши. Бледноту лица подчеркивают черные усы и аккуратно остриженная бородка. Длинная узкая серая рубаха до колен с вышивкой на манжетах и вороте, свободные брюки льняной ткани, плетенные из кожаных шнурков домашние сандалии.

Вдруг из-за спины хозяина вышла черная овчарка. Вот так сюрприз — в досье о домашних животных ничего сказано не было.

— Добрый день, — сказал Томас, стараясь не смотреть псу в глаза.

— Добрый день, — ответил хозяин.

— Вы Андрей Сергеевич Сермяга?

— Он самый.

— Я по очень важному делу.

— Важному для кого?

Тихоня кивнул, мол, рад, что у собеседника отличное чувство юмора, но он при исполнении и не склонен зря тратить время, поэтому спешит представиться:

— Я консультант художественного фонда Люксембурга. Моё имя — Лец, фамилия — Прандштеттер. Вот документы.

Вытащив из портмоне пластиковую карточку с гашеной фотографией, названием организации, голограммами и — не переступая через порог — Томас-Лец протянул её хозяину.

Андрей посмотрел на карточку, затем на собаку — та, не спуская глаз с гостя, вильнула хвостом. Сделав шаг в сторону, Сермяга сказал:

— Проходите. Пират, пропусти.

Томас вошел в квартиру. В узком коридоре было не прибрано, неряшливо, как бывает в домах, где много лет делают ремонт и никак не могут остановиться. Поблекшие от времени обои, потрескавшиеся пластиковые плитки на полу, давно беленый высокий потолок с висящей на черной проволоке присыпанной пылью лампочкой без абажура. По левую руку стояла старая высокая стенка, где на антресолях хранились большие картонные ящики. Хранящуюся в прихожей верхнюю одежду от пыли закрывала цветастая штора. Дальше к стене был приставлен дорогой спортивный велосипед. Справа дверные проемы — в зал и на кухню. В конце коридора ещё дверь, скорее всего в уборную, которая, Томас это видел точно, была объединена с ванной — когда-то давно Андрей с отцом вдвоем сломали стену. Тихоне не надо было напрягать воображение — он ясно, как съемку домашнего кино, сейчас наблюдал напряженные лица работников, как они грузили в ведра мусор, кирпичи и тащили на улицу. Один раз, второй, сотый. Могли растянуть работу на два дня, но решили уложиться в один. Им казалось, что быстро управятся и не рассчитали, а потом уже не хотели останавливаться. Понятно, оба — отец и сын — упертые. Устали, как рабы на постройке пирамиды, но закончили до темноты. Вот Андрей ещё школьник. Коричневая форма, пионерский галстук, в руках портфель. Обнимает маму и бежит к двери, прямо к Томасу, сквозь Томаса — на улицу. Лица. Добрые. Улыбаются. Теней становится все больше и больше, они скользят, машут руками, движения ускоряются и настает момент, когда они все сливаются в однообразном дымном мареве. Разговоры, крики, шепот, ругань, бессмысленные фразы все ещё живут в этом коридоре: «Молока купить не забудь! Поделом... Не реви так... Андрюша, пятачок приложи... Да она сама того... Го-о-о-ол... Её больше нет... Батареи красит... Га-а-ага... Слышь, шо говорю... А как правильно?..».

Странное место, подумал Томас. Так много воспоминаний теснилось только в коридорах его родного ДОПРа, где Томас служил... Когда это было? Когда... Так до войны ещё...

Чтобы с чего-то начать он сказал тихо:

— Спасибо за приглашение.

Томас замолчал, явно ожидая ответа хозяина, но Андрей и не думал поддерживать разговор.

— Я вот по какому поводу, — продолжил Тихоня канцелярским тоном. — Мне доверено представлять интересы художественного фонда Люксембурга. Наш фонд был создан восемь лет назад на деньги иммигрировавшего после революции ныне покойного князя Николая Ростоцкого, большого знатока и ценителя искусства. После смерти князь все свое имущество завещал фонду, в обязанность которого теперь вменяется налаживание связей с его бывшей родиной, поиск и возвращение в Россию предметов искусства, вывезенного в годы временной слабости вашего государства. Кроме того, мы оказываем помощь молодым художникам в России и других странах бывшей империи. Помогаем устраивать вернисажи, выставки, налаживаем деловые связи, советуем к кому обратиться при реализации картин. Наши сотрудники и адвокаты часто бывают посредниками между мастерами и руководителями многих музеев, галерей, художественных центров Европы. Мы консультируем и, так сказать, подставляем плечо. Задача нашего фонда — смотреть не только назад, но и вперед! Каждый год мы выпускаем альманах с работами молодых художников, которые, на наш взгляд могут достойно представлять русское современное искусство на западе.

Тихоня, посмотрев на пса, расстегнул портфель и достал большой альбом в суперобложке.

— Это вам от нас подарок.

Андрей какое-то время смотрел на яркую с качественной полиграфией большую толстую книгу. Он застыл, как бы размышляя, брать или не брать. Наконец, протянул руку, подхватил альбом. Он не стал листать книгу, просто зажал её подмышкой.

Томас подумал, что это ненормальная реакция. В чем подвох?

— Переживать не стоит — это совершенно бесплатно. Если вы на досуге ознакомитесь с этим альманахом, то заметите, что в нём есть репродукции работ, как признанных мэтров, так и молодых, на наш взгляд, перспективных художников. В современном мире, согласитесь, все непредсказуемо — сегодня ваше имя никому не известно, а завтра о вас все говорят...

Томас изобразил свою самую обаятельную улыбку, но заглянув Андрею в глаза, понял, — надо менять тему — хозяина что-то беспокоит. Что лучше, попытаться угадать или сказать напрямую?

— Я что-то не то говорю? — спросил Тихоня осторожно.

Андрей кашлянул в кулак.

— Это не смешно.

— Не понял?

Тихоня видел, что Сермяга был явно чем-то раздражен — от него исходила фиолетовая еле заметная дымка. Скорее всего, он вообще в ярости. Вот только в чем причина?

Андрей нервно дернул подбородком.

— Давайте пройдем в гостиную, и вы начнете сначала.

Томас кивнул, и пошел вслед за хозяином. Выйдя из темного коридора в большой высокий светлый зал, он даже растерялся, настолько был разителен контраст. Только что они стояли в коридоре обычной квартиры советских времен, и вдруг очутились в логове состоятельного человека.

Надо отметить, что дом Сермяги был старой постройки. Квартиры в нем продавались по хорошей цене и людей не смущали сырые стены и текущие потолки. Если вложить деньги в ремонт, поменять трубы, купить технику, кондиционер, то лачуга золушки быстро превращалась в апартаменты. Тихоня про себя свистнул — сын художника явно не экономил. На окнах не мертвый стеклопластик, а деревянные, сделанные на заказ неокрашенные рамы с сухим ягелем между стёкол. Стены покрыты не обоями, а какой-то современной краской. Дубовый паркет, потолок собран из деревянных панелей с россыпью лампочек. Между карнизами висел кондиционер. Из дорогих. Мебель «а-ля рюс»: старинный сервант, две черные лакированные тумбы, диван со стульями на гнутых ножках, оббитых тканью под палехскую роспись. Из современного -подставка для компакт-дисков, DVD-плеер и рядом, в дальнем углу, большой с виду тяжелый японский телевизор. У противоположной стены на дубовом столе сиял огромный аквариум с плавающими пёстрыми рыбами, каждая размером с тарелку. Полки со статуэтками, масками, декоративными бутылками, в которые были засыпаны кофейные зерна, какие-то ароматические семена — их запах сейчас витал в не по-летнему прохладном воздухе. На стенах в больших рамах висели антикварные афиши фильмов. Тут были пестрая «Энтузiязм. Симфонiя Донбасу автора и инженера Дзиги Вертова», сине-желтая «Ход конем» с Ивонной Сержи и Ромуальдом Жуа в главных ролях. На самом видном месте, возле часов с кукушкой красовалась афиша сказки «Новый Гулливер» Александра Пташко. Но больше всего Томаса сразила лежащая на полу шкура бурого медведя без головы! Мохнатая, мягкая, в хорошем состоянии.

Э, да здесь, оказывается, притаилось гнездышко маленького буржуина! Тихоня — сам любитель комфорта — оценил обстановочку на люкс.

Вот только...

Никаких теней и воспоминаний о былом в этой комнате Томас не ощущал. Какая бы древняя здесь не стояла мебель, она в себе ничего не хранила, не скрывала.