Только об этом не пишите!

Глава 24

Что она не захотела с ним говорить и слушать извинения, он принял и не пытался оспорить. Да, виноват. Да, подвел. Может быть, он принес ей даже больше проблем, чем кажется. Может, он заслужил остаться в том лесу навсегда, а не любоваться теперь упрямо сведенными бровями и колючими зелеными глазами. Журналистка и колдунья… Надо же!

Он будто бы потерял сознание в лесу прежним, а очнулся каким-то новым. Странным, но спокойным и уверенным, что теперь его жизнь идет так, как надо.

«Ты сдохнешь здесь и все скажут: сердце остановилось!» — слышался в ушах голос Тамары, когда Никита открыл глаза, надеясь, что проснулся от одного из своих старых кошмаров.

Он уже осмысленно огляделся по сторонам, и первое, что увидел, была белая роза, висевшая в углу бани бутоном вниз на каком-то шнурке. Больше вокруг ничего не было, только это белое пятно, и он встал и пошел прямо к нему, протянул руку, притянул цветок к себе и дотронулся его лепестками до лица. Они были наощупь уже похожими на бумагу от теплого сухого воздуха бани, но еще сохранили немного гибкости, и пахли будто бы множеством трав сразу, гладили его по щеке, и он даже расслышал в тихом-тихом шелесте слова: «Отпускаю тебя в ворота ветра, даю тебе прочность кедра, защиту вербы, как ветер без крыльев летит, так верба без ножа защитит…»

— … или ты во сне ходишь? — пробился к нему, будто сквозь толстую подушку, какой-то старческий голос.

Никита обернулся. Туман вокруг рассеялся окончательно, и стало ясно видно всё вокруг. Он стоял в очень маленьком предбаннике, и на него с тревогой смотрели отец Алексий и незнакомый мужчина с белой бородой.

— Сын мой, как ты себя чувствуешь? — спросил священник.

— Хорошо, — Никита удивился, что голос его не подводит. После того, как Тамара душила его в лесу какой-то страшной верёвкой, после блужданий между деревьев и по полю, когда он пытался звать на помощь, чувствуя, что жизнь его покидает, он думал, что охрипнет навсегда. Потом какие-то фары его ослепили… и он открыл глаза в бане отца Алексия, а роза целилась своим тусклым белым светом ему прямо в лицо. — А как я здесь оказался?

— Тебя нашли на дороге этот человек и его друг, — объяснил отец Алексий. — Ты бредил, говорил страшные вещи. Ты и сейчас рассказывал нам это, а потом вдруг замолчал, встал и пошел… Помнишь, что с тобой было? Кто с тобой такое сделал?

Он помнил, поэтому просто молча кивнул, не отнимая от лица цветок. От запаха и прикосновения розы к лицу почему-то становилось легче, переставала кружиться голова, а звуки долетали уже не через вату, отчетливо. А вот те несколько часов страданий в лесу, хотя и не забылись и, наверное, не забудутся никогда, но будто бы стремительно отдалялись от него на десятилетия, не меньше… Память выталкивала все злое и страшное куда-то на задворки, а приятное и теплое приближала. Еще час назад он не мог шевелиться без ощущения, что кожа на нем разрывается, будто ее грубо и крепко сшили из кусков, а мышцы отказывались слушаться, но сейчас в теле бродили только какие-то слабенькие боли. То в грудь кольнет, то в спину, то в руку, и боли эти совсем не мешали и не отвлекали от главного.

— А где Лава? — спросил он.

— Ее брат уехал искать, — ответил седобородый старик.

Вместе с отцом Алексием они рассказали про «Отряд единой правды» и странные анонимные видео, которые кто-то прислал Лавиному брату, про коллегу, приехавшего из Кроткова, упоминание о котором сильно встревожило Германа Кирьянова… Про Артёма, которому разбили окно, и он после того, как батюшка всех помирил, поехал к себе заколачивать дыру…

— Надо помогать с поисками, — решительно сказал Никита, послушав все это. — Творится какая-то чертовщина… Извините, — поправился он под укоризненным взглядом батюшки. Шагнул к дверям… и снова закружилась голова, а пол ушел из-под ног, так что отец Алексий и незнакомый пенсионер едва успели его подхватить. Какое-то минутное помутнение нашло.

— Сын мой, ты слаб еще, тебе нужно отдохнуть, — печально сказал священник.

— Так быстро не избавиться от ведьминского проклятья, — подтвердил старик. — Я про такие вещи хорошо знаю. У тебя в теле немощь еще долго будет сохраняться. Вроде все хорошо, протягиваешь руку, чтобы взять, к примеру, чашку — а рука вдруг падает рядом, задевает край чашки и кипяток тебе на колени! Или ноги переставляешь, идешь себе как все люди, вдруг одна нога застыла, словно ее в бетон окунули — и ты забыл, как ею двигать дальше! И мозги заклинило, не могут в ногу подать сигнал: «шагай, ступай»… Постоишь так минутку, вспомнишь, расклинит тебя, дальше пойдешь… Потом, конечно, приступы всё реже, оклемаешься помаленьку…

— Откуда вы знаете? — поинтересовался Никита, вновь поднимаясь на ноги.

— Я это всё проходил, — усмехнулся седой. — Я давно ведьминские повадки выучил.

Отец Алексий перекрестился.

— Но я не могу тут сидеть! — заволновался Никита. — Это же я виноват, что выдал её той страшной женщине!

— Сиди уж, болезный, я сам пойду, — махнул рукой старик. — Для того и приехал. Мне ведьма ничего не сделает, я сам ею сохранённый. Кто ей хорошо заплатил — того ей нельзя трогать.

— Оставайтесь здесь, бороться с нечистью моя специализация, — остановил обоих отец Алексий. — Буду молитвой спасать себя, грешного, от всякого зла и беззакония.

Пока они так препирались, к священнику приехал Артём. Увидел, что в доме огни уже погашены, а в бане горит свет, и вошел без стука, взволнованный и даже напуганный.

— Никита, ты здесь⁈ А я тебе звонил — и не мог дозвониться.

Никита похлопал себя по карманам: телефон явно остался где-то в лесу, как и ключи от машины, и сама машина.

— А вы знаете, что у старой церкви работает группа захвата? — спросил кузнец. Старик охнул, отец Алексий опять перекрестился. — Я дыру в окне заколотил, решил к вам вернуться, проверить, все ли у вас в порядке, уехали ли эти… борцы, а по пути увидел, что поворот к церкви лентой перегорожен, люди в масках с автоматами стоят. Меня не пустили, но я, кажется, видел там Лаву.

— Пресвятая Владычице моя Богородице… всех святых пресвятейшая, Дево Мати Божия!.. Помози ми, плавающему в пучине жития сего, люте обуреваему и бедствующу от потопления греховнаго. Даждь ми руку помощи… да не погрязну в бездне отчаяния… — зашептал отец Алексий какую-то молитву.

— А кого они захватывают? — поразился Никита.

— Ведьм, — вздохнул старик. — Спецслужбы давно их ищут.

— Значит, Лава… настоящая ведьма? Как и Тамара?

— Я не могу поверить, что ее арестуют, — Артём опустился на лавку, очень расстроенный. На вопрос отвечать не стал, видимо, считая ответ само собой разумеющимся. — За что⁈ Она мне парня на ноги поставила!

Батюшка в третий раз перекрестился, и в глазах его было больше испуга, чем прежде. Сидеть вчетвером в предбаннике маленькой бани было тесно, говорить не о чем. Так что отец Алексий распорядился: пора расходиться, все равно до утра новости вряд ли будут. К рассвету либо разъедутся те незваные гости, либо пойдут по домам собирать показания. Хотя какие тут могут быть показания, если никто из местных жителей явно ничего не понял, а то видео вряд ли кто-то успел посмотреть, раз провисело оно в интернете недолго…

— Можно я у вас переночую, батюшка? — спросил старик. — Германа-то, наверное, не загребут, он меня искать станет, где оставил.

— А я к тебе поеду, — сказал Никита Артёму. — Мне и постираться надо, я весь грязный…

— Поехали, — понуро сказал кузнец. Никита снял со стены розу и под удивленными взглядами мужчин сунул за пазуху. Объяснять ничего не хотелось.

У поворота на церковь, действительно, стояли какие-то люди, так строго замахавшие, чтобы Артём проезжал, что ослушаться никто бы не посмел. Так и сидели в домике у кузнеца, дожидаясь рассвета, и Никита, помытый и переодетый, сам не заметил, как уснул на диване. А утром с удивлением узнал, что Лава и ее брат тоже приехали. Значит, ее не арестовали. Значит, за ней спецслужбы не охотятся…

Он смотрел, как она, растрепанная и сонная, в уютном домашнем платье заваривает себе чай, и чувствовал запах той белой розы, которую твердо решил спрятать и оставить себе. Нипочему. Просто так было спокойнее.

Изгнанный ее непримиримо враждебным взглядом с кухни, он пошел к Артёму в душевую, которая в доме была и постирочной. Пока друг запускал стиральную машину, немного поговорили обо всём.

— Никита, не знаю, почему она на тебя злится, но скажу прямо: я против неё и слова слышать не хочу, — объявил кузнец, понизив голос. — Ты видел, что она с Костяном сделала? Будто он и не болел!

— Я знаю, почему она злится, она в этом совершенно права, — повинился Никита. — Я безобразно с ней поступил.

Его клетчатая красная рубашка, которую кузнец кинул в машинку еще ночью, сразу же, как они приехали, уже высохла. Он с удовольствием стянул узковатую футболку и переоделся в своё. А вот рабочие брюки ещё были мокрыми внизу штанин.

Никита рассказал всё: как повёз Лаву вчера утром к Тамаре на встречу, как потом Тамара требовала от него притащить к ней Лаву силой, когда за ней приедут вызванные из города общественники и поднимется суматоха, и пообещала убить, если он не подчинится…

— Подожди, я не понял, — остановил его рассказ Артём. — Зачем ей надо было Лаву видеть второй раз? Почему нельзя было сразу ее не отпустить? Нет, — поправил он сам себя, — я этого вовсе не хочу, просто логику не понимаю. Если ей надо было Лаву — почему она ее сразу не забрала?

— Они сидели на берегу, разговаривали, потом Лава ушла, — вспомнил Никита. — А Тамара взяла откуда-то ее темный длинный волос и что-то с ним делала. Шептала, заворачивала в какой-то лист и подожгла как-то странно, без спичек. И пришла в бешенство! Сказала: она думала, что у Лавы нет какой-то сильной вещи, но оказалось, что у Лавы эта вещь точно есть, гарантия двести процентов — так по колдовству выходило. Тамара сказала, что Лава ее очень правдоподобно обманула и сделала это, чтобы ее, Тамару, унизить и над ней возвыситься. Ты не знаешь, про какую вещь они говорили?

— Знаю, — помолчав, ответил кузнец. — Но не могу сказать. Это ведьминские дела, в них не надо лезть лишний раз…

— А еще она кому-то звонила, — продолжил Никита. — Сказала: «Дом должен сгореть сегодня». Я утром посмотрел новости: не было ли какого-то странного пожара, но ничего не нашел. Где-то от грозы загорелась баня, кто-то пьяный уснул с сигаретой… Так что про пожар я не понял.

Никита смотрел, как машина крутит одежду, и думал: вот живешь ты, обычный человек. Делаешь мебель, волонтеришь по выходным, квартиру свою ремонтируешь. И девушки тебе нравятся с мягким спокойным характером, блондинки или светло-русые, открытые в общении, смешливые и хозяйственные. Ты не любишь сложностей и загадок, они тебя тревожат и заставляют скучать. Но встречаешь такую колючую брюнетку, скрытную, вечно нахмуренную, которая может прикинуться открытой и мягкой, но только чтобы усыпить бдительность, — и не можешь перестать думать о ней, о ее тайне, о ее жизни. Интересно, ведьмы колдуют каждый день? А черные коты и котлы с зельями у них по правде существуют? И на что такая ведьма способна? Он, конечно, видел, как ловко может расправиться с человеком Тамара, но чувствовал, что Лава совсем другая. Какие штуки она может сотворить?.. Когда Лава что-то смотрела на его шее, легко, почти невесомо приподнимая его волосы, когда осторожно брала его руку в свою, нежную, прохладную, это было невыносимо приятно, по нему аж мурашки побежали. Хотелось обнять ее и вдохнуть ее запах, чтоб понять, какая она совсем близко…

И тут всех созвал Костя, который нашел ботинок матери в канаве совсем рядом с домом.

— Не хватать и не орать! — прикрикнула Лава. Ботинок она положила в железный таз на полу, а Артёма, который попытался взять его, чтобы рассмотреть получше и убедиться, что это обувь пропавшей жены, хлестнула по руке. Кузнец начал дуть на ладонь, будто обжёгся.

— Сядьте пока на диванчик, пусть мастер поработает в тишине, — примирительно сказал Герман Кирьянов. — Вы сами мастера, сами наверняка не любите, когда под руку лезут…

Никита, Артём и Костя сели, а сам он остался стоять в стороне. Все смотрели, как Лава осторожно трогает меховой помпончик, украшавший ботинок, потом каблук, закрывает глаза и сидит, не двигаясь.

— Ботинок живой женщины, — промолвила она, наконец.

— А где она? — крикнул Костя.

— Где-то на планете Земля, — холодно парировала Лава. — Сейчас это и будем выяснять. Пойдем, покажешь место, где нашел… Да все-то за мной не ходите! — вновь повысила голос, когда Артём и Никита с готовностью двинулись к дверям. — Вдруг кто-то из ближайших соседей виноват — привлечем к себе внимание.

Они вдвоем с Костей вышли ненадолго (Лава поверх домашнего платья накинула куртку брата) и вскоре вернулись. Она держала в руках несколько выдернутых из земли растений с пышными, как белые волосы, корнями. Положила перед собой, выбрала один, тщательно помыла ему длинные «волосы», медленно, аккуратно заплела в косу, завязала ниткой. Оторвала два листка, чтобы сделать «руки», а еще одной ниткой подвязала там, где у живой женщины была бы талия. Полюбовалась своей работой: да, теперь похоже на женщину! Мужчины молчали, не решаясь прерывать ее и задавать вопросы. Затем она посадила получившегося человечка из подорожника перед собой и стала что-то искать в телефоне. Наконец, торжествующе воскликнула:

— Нашла!

— Маму? — вскинулся Костя.

— Нет, — сердито ответила она. — Нашла, почему вы ничего не помните, и никто из соседей ничего не видел. Поскольку день исчезновения твоей жены, Артём, известен, я посмотрела погоду в Погорелове на эту дату. Вот, тринадцатого февраля у вас были снегопады с порывистым ветром.

— Точно, — присвистнул кузнец. — Такая метель мела, никто из дома носа не казал… Я еле доехал из кузницы, машина застревала два раза. У нас на улице фура легла на пузо, съехала с дороги. Она в супермаркет райцентра везла продукты. Три дня вытаскивали, дорожники снег разгребали впервые за много лет. Обычно у нас зимой плохо чистят… В общем, я вернулся домой, а в дверях — записка…

— Она у тебя?

— Нет, полиция забрала — почерк сличать… Сказали: почерк Веры.

— А почему тогда записка в дверях была? Снегопад, ее могло ветром унести, могло размочить так, что буквы расплылись бы, — сказала Лава недовольно. — Женщина, которая уходит от мужа и сына и не хочет, чтобы ее искали, постарается четко объяснить, что на это была ее добрая воля, и объяснение оставит там, где оно точно не пропадёт.

— Может, она собралась в спешке, а потом уже за порогом вспомнила, что забыла попрощаться, — раздраженно парировал Артём.

Костя сидел, опустив глаза.

— И что там было написано, дословно?

— Дословно, — скрипнул зубами кузнец, — было так: «Артём, я устала и ухожу. У меня есть другой, мне с ним будет лучше. Простите меня с Костей. Вера».

— А телефон ее остался дома?

— Ну да. Полиция запрашивала вызовы с него, да я и сам смотрел список, — никаких незнакомых номеров не было. Получается, если Вера и правда сама ушла, то у нее для другой жизни был другой номер припасён. Возможно, с сим-картой на имя нового мужчины.

— Давай сначала со старыми разберемся, — Лава покосилась на Никиту. — Ты сказал про фуру. А где именно она застряла, не помнишь?

— Да как раз по нашей улице, вдоль нашего забора и наполовину загораживала проезд за наш дом. Но этой дорогой пользуются только дачники и только в сезон, поэтому никто особо не возмущался, — сказал Артём.

— А ботинок Костя нашел в канаве как раз возле забора, который, получается, был скрыт фурой, — кивнула Лава. — То есть шел снегопад, твой участок был с улицы не виден из-за погоды и из-за фуры, а твоя жена зачем-то бегала тут возле канавы наполовину разутая.

— И что это значит?

— Кто, ты рассказывал, видел, как Вера в машину садилась?

— Сосед из крайнего дома.

— А следы машины на этой дороге, за фурой, какие-то были?

— Я не обратил внимания, — удивился Артём. — Если бы и были, по следам не найти никого, это не номер машины… А почему это важно?

— Потому что врёт твой сосед. Либо перепутал, и в машину не Вера садилась, либо намеренно вводит в заблуждение. Либо просто есть такие люди, которым хочется почувствовать себя важными, и они придумывают несуществующие детали происшествий. Потом следствие с этим мучается, потому что картина не сходится, а вывести такого патологического лжеца на чистую воду не так просто. Мне про такое часто рассказывали следователи. Надо соседа трясти. Выяснить, врал он или нет. Вот и весь мой сказ.

— Подожди, — Артём в волнении встал с дивана, переводя недоуменный взгляд с Лавы на ботинок в тазу и обратно. — Ты сейчас рассуждаешь, как детектив: кто где был, кто что делал в момент преступления… Но я думал, ты как-нибудь… эээ… пошепчешь, чтобы правду узнать? Что тебе откроется тайна…

— Тебе хочется колдовства? — раздраженно отозвалась Лава. — Сам же будешь жалеть. Но раз тебе простой логики мало… Вон в том шкафу я оставила вчера три черных петушиных пера. Доставай. Теперь бери одно… Любое, без разницы. Где косметичка жены?

— В спальне, в тумбочке. Принести?

— Давай.

Лава взяла из косметички круглую пудреницу, безжалостно отломала крышку с зеркальцем и положила на место пятки в ботинок — так, чтобы внутри было отражение того, кто заглядывает. Никита снова подумал, как на ней смотрится платье Веры. Вера была такая добрая, спокойная, милая женщина. Он не раз видел ее в этом платье, когда она хлопотала на кухне или ухаживала за Костей, а Артём смотрел на жену с нежностью и любовью. А теперь в этом платье в голубой цветочек сидит на полу Лава, жестко командует, а Артём, как солдат, исполняет указания.

— Бери в одну руку человечка из подорожника, в другую черное перо, води туда-сюда над зеркалом так, чтобы оно отражалось, а ты нет, и повторяй за мной: «Птица с черным пером, я убил тебя топором…»

— А я не топором его убил, просто шею свернул… Ты сказала — так можно…

— Повторяй!

— Ладно, ладно, не злись… «Птица с черным пером, я убил тебя топором, покажи из вечной тьмы то, что ищем мы… Как солнце смотрит в море, я смотрю в своё горе, вижу стену, хочу её пробить, свою жену домой воротить… Делай что прикажу, иначе накажу!»

Никита смотрел, как Артём водит пером над ботинком, вглядывается в зеркало со смесью надежды и опасений. Вдруг его лицо исказилось такой мукой, что Костя, внимательно наблюдавший за обрядом, вскрикнул и бросился к нему. Встав на четвереньки возле таза с ботинком, он пытался заглянуть внутрь и увидеть, что так расстроило отца, который выронил фигурку из подорожника и закрыл лицо ладонью.

— Что ты видел? — спокойно и печально спросила Лава.

Кузнец отбросил перо.

— Я видел её. Ей очень плохо. Она где-то под землёй, — он поднял человечка и начал так вглядываться в него, словно надеялся, что человечек с ним заговорит и все расскажет.

— Папа, где именно⁈

— Не знаю, — глухо сказал он. — Зачем ты это сделала? Ты же знала, что я ничего не увижу, просто буду теперь точно знать, что моя жена где-то мучается⁈

— Ты хотел каких-то трюков — вот тебе трюк! — Лава поднялась с пола, глядя на кузнеца без всякого сочувствия. — Думаешь, приятно заглядывать в чужую жизнь, искать там эмоции, страхи, боль? Логика, Артём, как-то попроще будет, полегче для психики. А колдовство — это если логика не помогает.

Кузнец хотел сказать ей что-то резкое, но сдержался. Кивнул. Положил подорожник в карман.

— Да, я думал, это как-то иначе будет, — согласился с необычной для него кротостью. — Как с Костяном: свечи, заклинания — и всё понятно. А тут ничего не понятно.

Лава криво усмехнулась.

— Может быть, распространить Верины фотографии везде, где получится? — подал голос Никита, чтобы направить разговор в практическое русло и дать Артёму время успокоиться. — Я помню, три месяца назад полиция в соцсетях её так и искала, можно повторить.

— Фотография нужна одна, — сказала Лава. — А ещё знаете кто нужен? Гектор Черепанов. Он же приехал, да? Хотел поучаствовать в интересных событиях?

— Да, но зачем тебе он? — удивился Герман, который до этого молча смотрел, слушал и не вмешивался. Видимо, за годы жизни рядом с сестрой насмотрелся подобных сцен, и они его уже не очень удивляли.

— Потому что Верина мама живёт здесь, а с её отцом они так давно в разводе, что его в лицо местные не помнят. Так что старик Черепанов сойдет за Вериного отца, который приехал из дальних далей искать дочь. Сейчас ты, Артём, поедешь за ним к отцу Алексию. А я пока по телефону ему кое-что объясню… Герман, продиктуй номер, пожалуйста.

Седобородого старика звали странным романтическим именем Гектор Арнольдович. Выглядел он лет на семьдесят, не меньше, но двигался на удивление легко, активно. Смеялся, показывая крепкие желтоватые зубы — явно свои, не вставные. С мужчинами, ожидавшими его в доме Артема, в том числе с Костей, радостно поздоровался за руку, Лаву хотел обнять, но она как-то предостерегающе улыбнулась и тоже протянула ему ладонь, которую он взял двумя руками и долго не отпускал. К моменту приезда старика Лава уже переоделась в свою серую рубашку и джинсы, прогладив их, чтобы скорее высыхали после стирки, раскаленным утюгом, да и Никитины рабочие штаны, наконец, досохли.

— Времени мало, Гектор Арнольдович, — сказала она. — Хочется поскорее домой вернуться. Я здесь пятый день, устала в чужих людях. Давайте попробуем помочь человеку.

— Значит, я буду отцом этой молодой женщины, — с явным удовольствием приговаривал старик, рассматривая Верино фото. Красивая женщина с длинными светло-русыми волосами, с доброй улыбкой, похожая на актрису из тех времен, когда еще ценилась натуральная красота и выразительность, не полная, не худая, с мягкими формами. — До чего хороша! — восхитился он. — Искать надо обязательно, уж я вам помогу…

— А чему вы так радуетесь? — спросил Артём недоверчиво.

— Ох, парень, — вздохнул Гектор Арнольдович. — Я же второй десяток лет уже не живу, а так, существую… Сначала вторую жену по глупости взял, ошибся, она меня всего лишила, что было… Как на охоту ходить перестал, так и собака любимая померла от скуки. Никого рядом не осталось! Купил себе долгую жизнь, да только скучно в четырех стенах сидеть, людей не видеть, ни с кем словом не перемолвиться… Друзья, какие были, умерли, новых не завел… Мне же скоро восемьдесят стукнет!

«Ничего себе! — подумал Никита. — А выглядит он бодрячком, моложе лет на десять точно».

— Вот и хочется хотя бы напоследок снова настоящей жизни понюхать! — продолжал старик решительно. — Неприятно доживать в одиночестве. А с молодыми интересно. У них страсти кипят! — и снова засмеялся.

— Та вещь с вами? — спросила Лава негромко.

— Со мной. Показать? — Гектор Арнольдович с готовностью полез в карман, но она остановила жестом:

— Не надо никому показывать. Я эту вещь возьму и на обман ее заговорю. И когда будете с тем соседом разговаривать, как только он соврет — она сразу же горячей станет. Положите ее в такой карман, где вы ее будете чувствовать…

— Тебе в журналистской работе такая штука могла бы пригодиться, — оживился Герман Кирьянов.

— А у меня для работы теперь такая есть, — ответила Лава с улыбкой. — Только, боюсь, будет жечь постоянно. Ты не представляешь, как много люди врут… Мы вам, Гектор Арнольдович, положим в карман телефон с включенным вызовом, чтобы слышать ваш разговор. Когда почувствуете горячее — говорите как бы про себя «что-то сердцу горячо», хорошо? Ну, удачи вам!

Телефон Германа лежал на столе, и сначала в нем слышались только шаркающие шаги старика.

— А я знаете что вспомнил? — шепотом спросил Артём. Они все сидели вокруг кухонного стола и смотрели, как отсчитываются секунды и минуты вызова. — Что сосед этот, дядя Женя, у дачников зимой сторожем подрабатывает: проверяет, чтобы в дома чужие люди не залезли, чтобы окна-двери были целы, теплицы и прочее. А когда дачники хотели зимой приехать, дорожки им расчищал…

— То есть если его кто-то видел на той дорожке, он всегда мог сказать, что выполнял работу сторожа, — понимающе шепнул в ответ Герман.

Лава молча кивнула. Никита чувствовал исходящий от нее непонятный тревожащий аромат — то ли цветы, то ли травы, то ли какие-то тонкие духи… Хотя откуда у нее здесь духи? У нее и зубной щетки не было, когда она появилась в деревне.

— Здравствуйте, добрый человек! — раздался голос Гектора Арнольдовича, и все замерли. — Нельзя ли переговорить с вами?

— А вы кто? — спросил другой голос.

«Дядя Женя», — одними губами объяснил Артём.

— А я отец Веры, той женщины, которая пропала в феврале, — ответил старик. — Мне не сразу сообщили. А я как узнал — сразу поехал к экстрасенсу! Найди мне мою красавицу, говорю, никаких денег не пожалею… Вот эту фотокарточку показывал. И экстрасенс мне говорит: есть человек, который знает много…

— Я ничего не знаю, что знал — рассказал полиции. Видел, как она уехала с кем-то — и всё, больше ничего… Не спрашивайте меня, не в курсе я… Это их дела с мужем, при чем тут я? Того мужчину ищите.

— Ох, подождите, не закрывайте дверь, что-то сердцу горячо… Нельзя ли тут у вас присесть хоть на минутку? Ехал издалека, собирался второпях, забыл таблетки свои от сердца…

— Сейчас вам воды принесу, но больше дома нету ничего.

— Ох, как печёт в грудине… Спасибо! — послышался звук глотков. — Уфф, вроде отпускает… Так вы, значит, дочь мою давно не видели?

— Я ее и в деревне редко видел. Мы, можно сказать, совсем с ней незнаком… Так что зря вы такой путь проделали, ничего я не знаю.

— Опять сердце прямо жжёт огнём… Ох, лихо…

— А где ваша машина, если вы издалека приехали?

— Откуда у меня машина? Я на поезде ехал, потом на автобусе, Артём, зять, меня встретил…

— Так идите к нему, с ним решайте, как ее дальше искать. Я ничем не могу помочь!

— Ох, пойду сейчас, погодите еще немного… Матушка Богородица, что-то совсем мне плохо, надо скорую вызывать… Есть у вас телефон? Позвоните! Я тут у вас на крылечке подожду, если в дом не пустите.

— Вы бы шли к зятю, — в голосе дяди Жени послышалось сильное беспокойство. — Он вам родственник, а я чужой человек. И некогда мне за вами ухаживать. Пусть он вам скорую вызовет…

— Он в кузницу… уехал… Дома только Костик, больной… немощный… — Гектор Арнольдович так ловко изображал сердечный приступ, что Никита в первую минуту даже поверил: плохо человеку.

— А у меня на телефоне денег нет, никому не звоню, живу один!

— Так в скорую единый номер… бесплатный… помогите…

— Эй, вы не падайте! Что с вами? Этого не хватало… — бормотал дядя Женя.

Никита видел, как брови Лавы сосредоточенно свелись к переносице. Она пыталась понять, почему старик не уходит, хотя его дело было только проверить, врет сосед или нет.

— Спасибо! — послышался, наконец, голос Гектора Арнольдовича, куда более бодрый. — Кажется, смогу дойти до дома. А там уж вызову врачей… Вы меня не проводите хоть до того столба? А дальше сам.

— Ладно, пойдёмте, — недовольно отозвался его собеседник. — Только двери запру.

«Какой осторожный, — подумал Никита. — Надо двадцать шагов по улице сделать — и то двери запирает».

Пока оба неспешно шаркали, Гектор Арнольдович всё охал и ахал. А как только попрощался со свидетелем и вошел в дом кузнеца, снова расплылся в улыбке.

— Вот! — гордо сказал он и положил на стол что-то будто невидимое. — Лавушка, лапушка, забирай свою заговоренную вещь! Чуть карман насквозь не прожгла.

Лава, улыбаясь, сама достала у него из нагрудного кармана рубашки что-то мелкое и положила в свой. Никита пригляделся к тому, что принес старик. Это были два длинных русых женских волоса.

— Ему к рукаву пристали, — объяснил старик. — У меня же дальнозоркость, я мелкие предметы далеко вижу! Когда этот сосед меня под руку подхватил, чтобы я не падал, я их снял.

Артём так и замер. Лава взяла волосы, приложила к фотографии Веры, закрыла глаза, поднесла руки. Объявила:

— Волосы её. Взяты недавно. Может, вчера, может, сегодня утром.

Костя всхлипнул и, устыдившись, быстро ушёл в свою комнату. Кузнец грохнул кулаком по столу.

— Убью! — зарычал он и выбежал из дома, схватив железный лом, которым прошлой ночью отбивался от «Отряда единой правды».

Никита знал, где Артём хранит топор, быстро нашёл его в кладовке и бросился следом. Сзади раздавался торопливый бег Германа. Старик что-то кричал им вслед, но слов уже было не разобрать.

В дверь соседа Жени стучали в шесть кулаков. Он не открывал.

— Не выбить, открывается наружу. Ломаем к чертям, — велел Артём решительно.

Никита, даже не задумываясь, что этот поступок может значить в его биографии, где уже есть одна судимость, обрушил топор на дверь. Кузнец поддевал сбоку ломом.

Герман приветливо улыбался немногочисленным ошарашенным деревенским прохожим, стараясь хоть чуть-чуть закрыть от зевак, чем они тут занимаются. Несмотря на демократичную толстовку и джинсы, он выглядел настолько нездешним со своей сверкающей улыбкой и идеальной стрижкой, что любой бы засомневался: такой милый человек не может быть преступником! Подходить никто из деревенских не осмеливался, но кто-то воскликнул: «Там Артём, кузнец!»

— Жаль, нет глазка… — пыхтел Артём, орудуя ломом. На возможных свидетелей преступления он не обращал никакого внимания. — Замок тут цилиндровый, с вертушкой… Мы бы… через глазок… поддели поворотный механизм… Давай, Никитос, дверь, может, и железная, а косяк деревянный, через него пробьёмся!

— Я вызвал полицию, вас всех посадят! — раздался голос из-за дверей, но из отдаления, будто хозяин не подходил близко.

— Меня посадят, а тебя положат в землю! — рявкнул кузнец. — Где моя жена⁈

— Полиция уже едет!

— Да врёте вы всё! — подал голос Герман и перехватил топор у Никиты, которому вдруг снова стало нехорошо, и он схватился за перила крыльца… Тамарино проклятье снова дало о себе знать. — Никого вы не вызвали, потому что у вас в доме пропавшая женщина. Если вы добровольно нам ее отдадите, я постараюсь убедить своих друзей, чтобы они вас не убивали. А если не отдадите, найму очень хорошего адвоката, который докажет, что вы сами на нас напали. Выбирайте! — и тоже ударил в деревянный косяк, в котором из-под щепок постепенно обнажались штыри, запирающие дверь.

— Я снимаю ваши действия на телефон! — закричал дядя Женя. — Это будет мое доказательство!

— Не знал, что кнопочный телефон умеет записывать видео! Уфф! — выдохнул Герман, методично ударяя топором.

За дверями стало тихо.

— Никитос, проверь, нет ли другого выхода, — скомандовал Артём.

«Только не расклеиться сейчас, только не расклеиться», — повторял Никита, быстро шагая вокруг дома. В этих местах чаще всего не строили отдельных сараев для скотины, а делили дом на две части. В чистой половине жили хозяева, а половина для скота обычно занимала пристройку и нижний этаж, уходящий в подполье, так что окошки хлева лежали на самой земле. На маленьких окошках в этом доме были прибиты снаружи новые решетки… Значит, через них хозяин не сбежит, его пленница, если она здесь, тоже… А вот задняя дверь, ведущая в огород, была крепко закрыта изнутри. Никита услышал тихие шаги и затаился. Вот сброшен крючок, и кто-то осторожно приоткрыл щёлку… Он одним пинком распахнул створку и бросился на незнакомого мужика, который держал в руках кухонный нож. Повалил его на земляной пол, где кое-как лежали длинные дощатые мостки и закричал: «Он здесь!»

По тяжелому топоту ног понял, что оббитая тонким железом деревянная дверь сдалась, Артём и Герман прорвались внутрь. Артём кричал: «Вера! Вера! Где ты⁈»

Мужик бился под тяжестью Никиты молча, не тратил силы на разговоры, только скалил зубы, будто хотел укусить, но молодой мебельщик держал его крепко. Подскочивший Герман с силой выбил из руки хозяина дома нож и пинком откинул подальше. Артём присел и схватил соседа за горло.

— Где моя жена⁈

— Она не твоя… — просипел дядя Женя.

— Где⁈ Убью! Сейчас убью! — Артём бил его кулаками по лицу, а Герман пытался его оттащить.

— Подожди, Артём! Давайте свяжем его, а сами ещё поищем.

— Не найдёте… — захрипел сосед.

Руки и ноги ему связали ремнями Германа и кузнеца. У Никиты в рабочих штанах ремня не было.

— Посторожи его, — попросил Артём Германа. Тот кивнул.

Вместе с Никитой побежали по всем помещениям. Стены дома были завешены старыми календарями и дешевыми картинами, изображавшими красивых женщин с белыми крыльями, ангелов, льющих слезы среди цветов, и сказочных персонажей, героинь сказок и кино — нежных, белокурых, длинноволосых… Мужчины загремели мебелью. Пустая кровать, в шкафах только тряпки, на печке пусто, заглянули даже в печку: пусто… В подполе только пыльные банки с огурцами… И в хлеву ничего… У входа стояла пустая деревянная бочка, заглянули даже туда…

Дядя Женя дико хохотал окровавленным ртом.

— Мы везде посмотрели, — тихо сказал Никита Артёму. — Её нет. Только огород еще не обыскали и баню.

— Молчи! — перебил кузнец. — Вот сейчас я чувствую, что она рядом. Она точно здесь.

Потемнев лицом так, что черные глаза засверкали сильнее молний, он решительно направился в единственное место, где они еще не проверили, — в старый деревенский туалет, который располагался между чистой хозяйской половиной и хлевом.

Дядя Женя завыл.

Судя по всему, сравнительно недавно хозяин устроил себе почти «городской» вариант — с унитазом и автоматическим смывом, подключившись к деревенскому водопроводу. А старый туалет с круглой дырой в полу откачал и осушил. Туда Артём с Никитой и заглянули, светя фонариком телефона…

— Есть! — закричал Никита. — Герман, где топор⁈

— У меня!

Никита бросился к нему, слыша, как Артём кричит:

— Вера, Вера, ты меня слышишь⁈

Но, насколько Никита успел заметить в луче фонарика, рот женщины был заткнут какими-то тряпками, а глаза закрыты. Только бы была жива…

— Мы нашли ее! — выдохнул он, хватая топор из рук Германа. — Помоги! Если этот попытается убежать, черт с ним! Далеко теперь не убежит.

Герман, не говоря ни слова, побежал наверх. Никита раскурочил топором старые полусгнившие доски. Артём собрался спрыгнуть вниз, но вместо этого начал опускаться туда, держась за края, медленно.

— Места мало, боюсь на нее прыгнуть, — объяснил он, тяжело дыша. Отпустил руки и только земля чавкнула под его ногами.

Никита и Герман светили фонариками, пока кузнец развязывал жене руки, ноги и освобождал рот от тряпки.

— Хорошо, что здесь размеры увеличенные, — заметил Никита Герману вполголоса. — Ширина метра полтора, хоть развернуться можно… И глубина не больше двух метров, а то бывает и два с половиной — потом обратно только по лестнице.

Герман потрясенно кивнул.

— Жива! — крикнул Артём. — Надо как-то доставать!

Герман быстро принес одеяло и две простыни и велел:

— Протяни ей между подмышками. Получится петля, мы с Никитой ее осторожно потащим, а ты страхуй! Видимо, он ее такой петлей туда и опускал — одна простыня в комнате валялась, скрученная жгутом, и землей запачканная.

Когда они тянули Веру наверх, Никита поразился, насколько легкой она оказалась. В полутемном коридоре он увидел, что женщина истощена. Будь она прежней — пышущей здоровьем — засунуть ее в круглую дыру было бы сложно. Бережно уложив ее на одеяло, помогли вылезть Артёму.

— Я позвоню в «скорую», — сказал Герман.

— Я сам, — ответил кузнец. — Надо знать, как с ними говорить, чтобы приехали скорее. А ты лучше полицию вызови. Эти всё равно приедут только к вечеру…

…Газету «Реальный Кротков» Никита держал в руках первый раз.

«35-летняя Надежда (здесь и далее данные изменены в соответствии с ФЗ 'О СМИ») давно нравилась соседу, 51-летнему Сергею. Мужчина знал, что замужняя женщина не захочет общения с ним, поэтому долго наблюдал за ней и ее семьей со стороны. Никто из односельчан не знал, что ему десять лет назад был поставлен диагноз «шизофрения». После первого годового курса поддерживающей терапии он стал бывать у лечащего врача нерегулярно. Как пояснили нашему изданию в областной психиатрической больнице, раньше его заставляла лечиться мать, которая строго следила, чтобы он выполнял все назначения, но шесть лет назад она умерла, и мужчина лечение забросил, хотя на прием иногда приходил. Препараты, выписанные еще в позапрошлом году, он в аптеке купил, но они так и остались лежать нераспечатанными. Мужчина жил на пенсию по инвалидности, а летом нанимался на сезонные работы по сбору лесных плодов или в местный колхоз, где постоянно требовались скотники.

Соседи описывают его как человека одинокого, но приветливого и дружелюбного. Он никогда ни с кем не конфликтовал, домой никого не приглашал, но и подозрительного поведения за ним не замечали.

Со временем Сергей стал одержим Надеждой. Он считал ее ангелом, которого недостойны ни муж, ни сын. Все знали, что Надежда по характеру очень добрая, мягкая, отзывчивая на чужую беду. Она никогда ни с кем не ругалась и до недавнего времени работала в администрации поселения. Сергей покупал картины и календари, где были изображены женщины, похожие на нее: с длинными светлыми волосами и правильными чертами лица. И однажды мужчина решил «спасти» своего «ангела».

В февральский вечер, когда мела метель, он подкараулил Надежду, возвращавшуюся из магазина, возле ее дома. Сказал, что у него забуксовала машина, и попросил помочь толкнуть — метель изгнала с улиц всех прохожих и эта просьба не показалась женщине странной. Водительских прав из-за психического заболевания Сергей давно лишился, но автомобиль не продал и иногда выезжал на небольшие расстояния. Ситуацию, кроме погоды, осложняло то, что у самого дома Надежды застряла фура, перекрывшая часть дороги. Водитель большегруза ушел в сельсовет за помощью, и Сергей поставил свою машину так, чтобы фура ее загораживала. Когда Надежда подошла, мужчина попытался ее схватить. Она испугалась и бросилась к дому, но Сергей догнал ее, смог справиться с хрупкой женщиной, не боясь посторонних глаз, и запереть ее в багажнике.

Он привез жертву на свой участок, под угрозой ножа затащил в дом и заставил написать мужу прощальную записку. Муж должен был думать, что Надежда сбежала с любовником. Эту записку Сергей подсунул в дверь. Ему казалось, что таким образом женщина «развелась» с мужем и отреклась от земной жизни. Позднее, когда ее стали искать, он дал ложные показания: якобы видел, как она садилась в машину к незнакомцу…'

Вроде бы история была знакомая, но Никита увидел, как начала дрожать его рука с газетным листом. Лава сказала Артёму, что полиция и Следственный комитет обязательно разошлют релизы о таком ярком преступлении, так что похищение его жены будет во всех СМИ региона, и скрывать это бесполезно.

«Сергей сообщил Надежде, что будет любить ее и лелеять, потому что она — ангел, посланный на землю. Когда женщина начала уговаривать отпустить ее и попыталась сбежать, связал и запер в одном из помещений своего дома. Он плакал и просил его простить, но уверял, что отпустить пленницу не может, иначе его 'накажут».

Уходя из дома, Сергей закрывал ей рот кляпом. Как стало известно нашему изданию из источников, близких к следствию, он не пытался совершать с ней действия сексуального характера, считая, что это существо ангельское, которому можно только поклоняться. Однако это «поклонение» сводилось к тому, что он плохо кормил свою жертву (ангелы ведь не едят!), не позволял ей мыться, потому что обнаженное тело бывает лишь у порочных женщин, и постоянно просил оказать ему «милость» и дать какие-то блага: чтобы крыша его дома «сама починилась» или ему предложили работу за большие деньги.

К третьему месяцу своего заключения Надежда оказалась совсем истощена и уже отчаялась когда-нибудь снова увидеть мужа и сына. Но мистический случай помог ей вырваться на свободу.

Все это время муж не прекращал ее искать и однажды, проходя мимо дома соседа, услышал крик. Ему показалось, что он узнал голос Надежды…'

Никита отложил газету. Только что Лава писала правду, избегая упоминаний о болеющем Косте и прочих подробностей, а сейчас началось сплошное вранье. Так странно это читать…

«Когда Сергей не захотел побеседовать с мужем своей пленницы, тот заподозрил неладное. Мужчина вызвал полицию и вместе с друзьями смог проникнуть в дом похитителя. Он нашел свою жену без сознания, крайне истощенную. Скорая помощь госпитализировала ее в районную больницу, а оттуда женщину сразу же перевезли в областную. Тем временем полиция смогла задержать подозреваемого, который попытался сбежать, а затем — заявил, что Надежду ему 'подкинули».

Состояние потерпевшей оценивается как тяжелое, но ее жизнь вне опасности. С ней будут работать врачи и психологи.

В отношении Сергея возбуждено уголовное дело по статьям 117 УК РФ «Истязание» и 126 «Похищение человека». Будет назначен ряд экспертиз, которые определят степень его вменяемости в момент совершения инкриминируемых преступлений'.

Да, Лава ничего не написала про то, кто на самом деле задержал подозреваемого. И как Гектор Арнольдович, уже нешуточно держась за сердце, прибежал к дому дяди Жени с карабином в чехле, а Герман насилу потом этот карабин спрятал, чтобы прибывшая полиция не заинтересовалась, что это такое и есть ли документы на оружие. Как рыдал, упав на землю, Костя, решивший сначала, что мама умерла, раз ему не дали на нее посмотреть. Как Артём порывался убить дядю Женю, и его насилу оттащили трое полицейских, а Лава потом долго-долго ему что-то шептала, гладила по голове и держала за руку. Она несколько раз звонила каким-то силовикам, а Герман звонил адвокату… Их всех долго допрашивали на месте, вручили повестки — явиться в Следственный комитет на следующей неделе. Но никого не задержали.

И он её тоже задержать не смог. Лава сказала твердо: Вера поправится. Обняла Артёма на прощание, Герман завел машину — и они с Гектором Арнольдовичем уехали в Кротков. Старик, кажется, был очень доволен, Герман спокоен, а Лава… Бросила на Никиту какой-то странный взгляд и ничего не сказала. О чем думала — кто знает… Артём и Костя собирали вещи, которые понадобятся Вере в больнице. А он, Никита, пошёл пешком в сторону леса. Нужно ещё найти машину, ключи от неё и телефон. И в мастерской его, наверное, хватились.

Солнце уже садилось, когда он вышел к лесу через погореловское поле. Почему-то он точно знал, что теперь с ним ничего плохого случиться не может.