Титус Гроан

Второе явление Близнецов

В тот самый миг, когда Флэй выходил из спальни Фуксии, Стирпайк отодвигал свой стул от обеденного стола Прюнскваллоров, за которым он, в обществе Доктора и сестры его, Ирмы, имел удовольствие управиться с нежнейшим цыпленком, салатом и графином красного вина; теперь на маленьком столике у камина, в теплой близости коего все трое намеревались скоротать несколько ближайших часов, их поджидал черный кофе. Стирпайк встал первым и успел скользнуть вкруг стола, чтобы выдвинуть кресло из-под госпожи Прюнскваллор и помочь ей подняться на ноги. Более чем способная позаботиться о себе, что она, собственно говоря, и делала уже многие годы, Ирма, тем не менее, принимая вертикальное положение, тяжело оперлась на его руку.

До самых лодыжек Ирму окутывали темно-бордовые кружева. То, что всякое платье ее должно прилегать к ней так плотно, как если бы оно составляло дополнительный кожный покров, являлось для Ирмы условием непременным, даром, что у нее, более чем у кого бы то ни было, имелось что скрывать — костные выступы, которыми наделила ее Природа и которые женщины в большинстве своем видоизменяют, облекая их укромными наслоеньями жира.

Волосы Ирмы были нынче зачесаны назад ото лба с еще даже большей заботой о точной симметрии, чем в ночь, когда Стирпайк впервые увидел ее; в лежащем много ниже шеи сером плетеном узле — в твердой, точно булыжник, кульминации ее прически, — всякий волосок занимал, не выбиваясь, отведенное ему место.

Доктор уже приметил, что сестра сидит теперь за своим туалетом все дольше и дольше, даром, что времени на это занятие она и прежде тратила поболе, чем на все остальные; Доктор усматривал здесь парадокс, живо его забавлявший, поскольку сестра, даже на братний взгляд, несла жестокое бремя фамильных черт. Когда она приблизилась к своему стоявшему слева от камина креслу, Стирпайк снял с ее локтя руку, отпихнув ногою кресло Доктора — Прюнскваллор тем временем задергивал шторы, — и пододвинув поближе к огню небольшую софу.

— Не сходятся, — я говорю: не сходятся, — сказала, разливая кофе, Ирма Прюнскваллор.

Как ей удавалось вообще что-то увидеть сквозь темные стекла, не говоря уж о том, сходится нечто или не сходится, оставалось загадкой.

Доктор Прюнскваллор, уже устремившийся к своему креслу, на пухлом подлокотнике которого неуверенно балансировала, ожидая его, чашка кофе, замер и прижал к подбородку переплетенные пальцы.

— Что ты имеешь в виду, дорогая? Говоришь ли ты о сопряжении душ, ха-ха-ха! — о парных духах, взыскующих один другого, дабы совокупиться в гармоничном союзе? Ха-ха! ха-ха-ха! — или слова твои имеют касательство до предметов более приземленных? Просвети меня, любовь моя.

— Глупости, — сказала сестра. — Посмотри на шторы. Я говорю: посмотри на шторы.

Прюнскваллор в один мах повернулся на месте кругом.

— На мой взгляд, — сообщил он, — они выглядят в точности так, как и следует выглядеть шторам. В сущности говоря, это и есть шторы. Что одна, что другая. Левая штора, любовь моя, и штора правая. Ха-ха! Я совершенно уверен — это шторы!

Ирма, надеясь, что Стирпайк глядит на нее, опустила чашку на стол.

— А что между ними, я говорю: что находится между ними? — кончик носа ее чуть зарумянился, согретый ощущением одержанной победы.

— А между ними струится великое томление, тяга друг к дружке. Расщелина непроницаемой ночи разделяет их. Ирма, моя дорогая сестра, между ними лежит лакуна.

— Так устрани ее, — сказала Ирма и откинулась в кресле. Она бросила быстрый взгляд на Стирпайка, но он, судя по всему, не прислушивался к разговору, и Ирма почувствовала укол разочарования. Стирпайк сидел, прислонясь к спинке кушетки, обнимая чашку ладонями, словно желая согреть их, и уставя глаза в огонь. Мысли его явно витали далеко отсюда.

Доктор с великим тщанием соединил шторы, постоял около них, желая с определенностью убедиться, что Ночь надежно отделена от комнаты, и наконец, уселся, и в тот же миг зазвякал дверной звонок, и продолжал звякать, пока повар Прюнскваллора не сдернул, стирая с рук сдобное тесто, передника и не достиг входной двери.

Два женских голоса говорили наперебой.

— Только на минутку, только на минутку, — тараторили они. — Шли мимо — По дороге домой — Только на минутку — Скажи ему, мы не задержимся — Нет, конечно, нет; мы не задержимся. Конечно, нет. О нет — Да, да. На один миг — Всего на один миг.

Если бы не то обстоятельство, что один-единственный голос никак не способен выпалить за столь краткий срок такое количество слов, да еще и произнести многие из них одновременно, трудно было б поверить, что голоса эти принадлежат не одному человеку, настолько слитным и однородным казалось ровное их звучание.

Прюнскваллор воздел к потолку руки, глаза его, за выпуклыми стеклами очков, выкатились из орбит.

Голоса, которые Стирпайк услышал доносившимися из коридора, не были знакомы его разборчивому слуху. Со дня, когда он поселился у Прюнскваллоров, Стирпайк, как ему казалось, выявил и изучил всех, кто играл в Горменгасте приметную роль, на это он тратил все время, какое у него оставалось незанятым. Немногие тайны остались сокрытыми от него, ибо Стирпайк обладал присущей лишь старьевщикам способностью к бесстыдному накопительству — из самых разных источников выуживал он обрывки сведений, аккуратно складывая их у себя в уме и используя себе во благо, если представлялся к тому случай.

Когда в комнату вошли двойняшки Кора и Кларис, Стирпайк спросил себя — уж не ударило ли ему в голову красное вино? Он прежде не видел не только их, но никого им подобного. Одеты сестры были в свои неизменные пурпурные платья.

Доктор Прюнскваллор отвесил сестрам изысканный поклон.

— Ваши светлости, — произнес он, — для нас это более чем честь. О да, гораздо, гораздо более, ха-ха-ха!

И Доктор заржал, выражая глубокую признательность.

— Входите же, дорогие мои дамы, входите, не стесняйтесь. Ирма, милая, какая привилегия, нам улыбнулось двойное счастье! Почему «двойное», спрашиваешь ты себя, почему «двойное»? А потому, о сестра, что к нам пришли обе их светлости, ха-ха-ха! Вот именно так, именно, именно, так!

Доктор, по опыту зная, что до двойняшек доходит лишь малая часть сказанного, допускал, беседуя с ними, немалые вольности, кои для собственного развлечения смешивал с угодливостью, — чего нипочем не позволил бы себе в присутствии людей, не столь безголовых.

Ирма выступила вперед, и свет очертил ее подвздошный гребень.

— Мы очарованы, ваши светлости; я говорю: мы очарованы.

Она попыталась присесть в реверансе, но слишком тугое платье ей того не позволило.

— Вы знакомы с моей сестрой, конечно, конечно, конечно. Не желаете ль кофе? Разумеется, желаете, и немного вина? Естественно — или что бы вы предпочли?

Тут и Доктор, и сестра его обнаружили, что леди Кора и Кларис, не обращая на них никакого внимания, уставились на Стирпайка, причем не так, как человек смотрит на стену, но скорее как стена смотрит на человека.

Стирпайк, одетый, кстати сказать, в отлично сшитую черную ливрею, приблизился к сестрам и поклонился.

— Ваши светлости, — сказал он, — честь пребывать под одной с вами крышей доставляет мне несказанное счастье. Знакомство с вами навек останется памятным для меня, — и прибавил, словно бы завершая письмо. — Всепокорнейший ваш слуга.

Кларис, не сводя со Стирпайка глаз, поворотилась к Коре.

— Он говорит, что счастлив находиться под одной с нами крышей, — сказала она.

— Под одной крышей, — эхом откликнулась Кора. — Сильно счастлив.

— А почему? — без всякого выражения спросила Кларис. — Разве из-за нас крыша меняется?

— Ничего в ней не может меняться, какой бы она ни была, — ответила ей сестра.

— Мне нравятся крыши, — сказала Кларис, — в них есть что-то такое, что нравится мне больше всего другого, потому что они наверху дома, который покрывают, а мы с Корой любим быть наверху, потому что мы любим власть, и поэтому мы обе очень привязаны к крышам.

— Вот почему, — продолжила Кора. — По этой причине. Нам нравится все, что стоит выше другого, если только это не человек, который нам не нравится, и который стоит на такой высоте, на которой мы сами хотим стоять. Но нас наверх не пускают, хотя, правда, живем мы в стенах замка высоко, о да, очень высоко, около нашего Дерева — наше Дерево растет из стены и оно важнее всего, что есть у Гертруды.

— О да, — сказала Кларис, — у нее ничего такого важного нет. Хоть она и украла всех наших птиц.

Кларис обратила пустой взгляд на Кору, которая встретила его своим, казавшимся отражением сестриного. Нельзя исключить того, что обе они умели распознавать оттенки выражения в лицах друг дружки, но с определенностью можно сказать, что никому иному, сколь бы острым зрением он ни обладал, не удавалось различить ни малейшего движения мышц, предположительно управлявших полным отсутствием выражения на лицах сестер. Надо полагать, именно упоминание об украденных птицах стало причиной того, что сестры подошли одна к другой поближе, так что плечи их соприкоснулись. Видимо, то была общая их печаль.

Пока продолжался этот разговор, доктор Прюнскваллор пытался оттеснить сестер к креслам у камина, но безуспешно. Когда головы их были чем-то заняты, сестры напрочь забывали об окружающих. И комната, и люди вокруг существовать для них переставали. В их головах места хватало лишь для одной мысли за раз.

Впрочем, наступившее временное затишье позволило Доктору, на помощь которому подоспела Ирма, передвинуть Двойняшек, сочетая почтительность с принуждением, и усадить их у огня. Стирпайк, ненадолго покинув гостиную, вернулся с новым кофейником и двумя добавочными чашками. Подобная предусмотрительность всегда доставляла удовольствие Ирме, она склонила голову и приподняла уголки губ в чем-то, имеющем отдаленное сходство с жеманной улыбкой.

Однако, когда Двойняшкам вручили по чашке кофе, выяснилось, что в кофе они не нуждаются. Одна, взяв пример с другой, решила, что сама она или другая, а может быть, обе, а может быть и ни одна из них, кофе не хотят.

Желают ли они чего-нибудь выпить? Коньяку, шерри, бренди, ликера, мараскина?..

Обе с серьезным видом покачали головами.

— Мы только на минутку, — сказала Кора.

— Потому что проходили мимо, — подхватила Кларис. — Только поэтому.

Но несмотря на то, что такой была названная ими причина, по которой они отказались от каких бы то ни было напитков, сестры отнюдь не выказывали желания уйти поскорее, да и говорить долгое время ничего не говорили — просто сидели с тихим довольством, созерцая Стирпайка.

По прошествии немалого времени, ровно половины которого Доктору с сестрой хватило, чтобы осознать безнадежность любых попыток завязать разговор, Кора взглянула Стирпайку в лицо.

— Мальчик, — сказала она, — ты здесь зачем?

— Да, — эхом отозвалась ее сестра, — вот что мы хотели узнать.

— Все, что мне нужно, ваши светлости, — тщательно подбирая слова, ответил Стирпайк, — это ваше всемилостивое покровительство. Одна только ваша благосклонность.

Близнецы повернули одна к другой головы, но тут же снова уставились на Стирпайка.

— Повтори еще раз, — сказала Кора.

— Каждое слово, — сказала Кларис.

— Только ваше всемилостивое покровительство, ваши светлости. Одна лишь ваша благосклонность. Это все, что мне нужно.

— Ладно, ты их получишь, — сказала Кларис. Тут, впрочем, выяснилось, что между сестрами все же возникают недолгие расхождения.

— Не сейчас, — сказала Кора. — Не так быстро.

— Слишком быстро, — согласилась Кларис. — Пока еще не время оказывать ему благосклонность. Как его имя?

Вопрос был обращен к Стирпайку.

— Его имя Стирпайк, — ответил юноша.

По-над каминным ковриком Кларис потянулась из кресла к Коре и прошептала:

— Его имя Стирпайк.

— Почему бы и нет, — ровно откликнулась сестра. — Сойдет и такое.

Голову Стирпайка, разумеется, переполняли идеи и замыслы. Две эти полоумные были для него подарком. А то, что они, похоже, приходятся сестрами лорду Сепулькгравию, имело огромную стратегическую ценность. Они могут оказаться следующей после Прюнскваллоров ступенькой, ведущей наверх, если не в интеллектуальном смысле, то в социальном наверняка, а только это и имело сейчас значение. Да и в любом случае, чем ниже умственные способности его нанимателей, тем легче будет ему осуществлять свои планы.

То, что одна из них сказала «Сойдет и Стирпайк», показалось ему особенно интересным. Следует ли отсюда, что они хотят и дальше видеться с ним? Это значительно упростило бы дело.

На этом критическом этапе он счел за лучшее прибегнуть к старому своему приему — к бесстыдной лести. А там поглядим. Однако еще сильнее затронуло его авантюристическую жилку другое замечание — касательно Графини.

Эти нелепые близняшки, судя по всему, обижены, и обижены на Графиню. Обида их, если за нее правильно взяться, позволит ему двигаться в самых разных направлениях. Стирпайк, на свой сухой, бескровный манер, начинал испытывать довольство собой.

Словно во внезапном озарении он вспомнил две крошечные фигурки в столь же режущих глаз пурпурных платьях. В самый тот миг, как он увидел их входящими в гостиную, некое эхо пробудилось в его подсознании, и хоть Стирпайк отпихнул его в сторону, как покамест несущественное, оно теперь вернулось с удвоенной силой, напомнив, где он видел две крохотных копии близнецов.

Он видел их через огромное воздушное пространство, раскинувшееся над простором башен и стен. Он видел их этим летом на пологом стволе сухого дерева, выросшем под прямым углом из высокой, лишенной окон стены.

Теперь он понял, почему они говорят: «Наше Дерево растет из стены и оно важнее всего, что есть у Гертруды». Да, но следом Кларис прибавила: «Она украла наших птиц». Что может отсюда следовать? Он, разумеется, часто следил из укромного места за Графиней с ее птицами и белыми котами. Нужно будет заняться этим попозже. Ничего не следует выбрасывать из головы, не повертев предварительно так и этак и не убедившись в совершенной бесполезности выбрасываемого.

Слегка наклонясь, Стирпайк свел вместе кончики пальцев.

— Ваши светлости, — сказал он, — вас ведь чарует пернатое племя? Его клювы, оперения, манера летать?

— Что? — спросила Кора.

— Любите ли вы птиц, ваши светлости? — повторил Стирпайк, упростив вопрос.

— Что? — спросила Кларис.

Стирпайк внутренне поздравил себя. Если они и вправду такие дуры, он определенно сможет вертеть ими как захочет.

— Птицы, — повысив голос, сказал он, — вы любите их?

— Какие птицы? — спросила Кора. — О чем ты спрашиваешь?

— Мы о птицах не говорили, — вдруг заявила Кларис. — Мы их терпеть не можем.

— Они такие глупые, — закончила за нее Кора.

— Глупые дуры, мы их ненавидим, — пояснила Кларис.

— Avis, avis[10], конец вам, конец, — вступил голос Прюнскваллора. — О вы, орды небесные! Ветви дерев лишатся своих благозвучных хоров и только тучи одни поплывут по синему небу.

Прюнскваллор, склонясь, потрепал Ирму по колену.

— Мне очень понравилось, — сказал он и продемонстрировал сестре сразу все свои блестящие зубы. — А что думаешь ты, моя необузданная?

— Глупости, — сказала сидевшая со Стирпайком на кушетке Ирма. Чувствуя, что за весь этот вечер ей, хозяйке дома, так и не представилось даже малой возможности проявить себя в качестве собеседницы, продемонстрировать свои удивительные, лишь ей, как она полагала, присущие таланты по этой части, Ирма обратила темные стекла свои к Коре, затем к Кларис и попыталась заговорить с обеими сразу.

— Птицы, — сказала она с некоторой игривостью в интонации и повадке, — птицы в значительной мере зависят — не так ли, ваши светлости? — я говорю: птицы в великой мере зависят от своих яиц. Вы согласны со мной? Я говорю: вы со мною согласны?

— Нам пора, — сказала Кора, вставая.

— Да, мы и так засиделись. Слишком долго. У нас еще вон сколько шитья. Мы замечательные швеи, обе.

— Не сомневаюсь, — сказал Стирпайк. — Вправе ли я уповать на получение привилегии полюбоваться вашим искусством, когда-нибудь в будущем, в удобный для вас день?

— Мы еще и вышиваем, — сказала Кора, вставая и подходя к Стирпайку.

Кларис присоединилась к сестре, обе стояли бок о бок, разглядывая Стирпайка.

— У нас множество вышивок, только никто их не видит. Ты понимаешь? — мы никому не интересны. У нас всего двое слуг. А раньше…

— И все, — сказала Кора. — А раньше, когда мы были моложе, их было несколько сотен. Отец дал нам сотни слуг. Мы тогда были очень… очень…

— Значительными, — высказалась ее сестра. — Да, вот именно, именно так. Сепулькгравий всегда был задумчивым и несчастным, но он иногда играл с нами — мы же делали что хотели. Теперь он нас даже видеть не хочет.

— Думает, он очень умный, — сказала Кора. — А он ничуть не умнее нас.

— Не умнее, — сказала Кларис.

— И Гертруда тоже, — почти в один голос прибавили обе.

— Так это она похитила ваших птиц? — подмигнув Прюнскваллору, спросил Стирпайк.

— Откуда ты знаешь? — удивились сестры и еще на шаг подступили к нему.

— Все знают, ваши светлости. Все до единого в замке, — ответил Стирпайк, на этот раз подмигнув Ирме.

Услышав его вопрос, Двойняшки взялись за руки и прижались друг к дружке. Смысл сказанного Стирпайком дошел до них сразу и сразу произвел глубокое впечатление. Обе считали то, что Гертруда переманила птиц из Горницы Корней, которую они так долго приготовляли, частной своей обидой. А оказывается, все знают! Все до единого!

Сестры поворотились, намереваясь покинуть гостиную, и Доктор открыл глаза, ибо он совсем уж заснул, облокотившись на стол в середине комнаты и подперев ладонью щеку. Доктор поднялся на ноги, но ничего более элегантного, чем шевеление пальцев, изобразить не сумел — он очень устал. Сестра, слегка поскрипывая, стояла с ним рядом, — пришлось Стирпайку открыть перед Двойняшками дверь и вызваться проводить сестер до их покоев. В прихожей он сдернул с крюка свою накидку, размашистым жестом набросил ее и застегнул на горле. Накидка подчеркнула высоту его плеч, а когда он расправил ее складки, — и худощавость тела.

Тетушки, видимо, приняли, как должное, то, что он покидает с ними дом Прюнскваллоров, хоть и не ответили, когда юноша попросил дозволения их проводить.

С необычайной галантностью следовал Стирпайк по пятам за ними, пересекая прямоугольник двора.

— Ты сказал, все знают, — голос Коры был настолько лишен эмоций и при этом настолько жалобен, что пробудил бы сочувственный отклик в любом человеке с сердцем добрее Стирпайкова.

— Ты так и сказал, — подхватила Кларис.

— Но что можем мы сделать? Мы ничего не можем сделать, чтобы показать, что мы могли бы сделать, если бы только имели власть, которой нам не дают, — доходчиво объяснила Кларис. — А раньше у нас были сотни слуг.

— Вы получите их назад, — сказал Стирпайк. — Получите всех. Новых слуг. Еще лучших. Почтительных слуг. Я это устрою. Они станут прислуживать вам — через меня. И ваша часть замка вновь наполнится жизнью. Вы станете самыми главными. Разрешите мне этим заняться, ваши светлости, и я заставлю всех плясать под вашу дудку, — какой бы она ни была, — весь замок станет плясать под нее.

— А как же Гертруда?

— Да, как же Гертруда? — спросили ровные голоса.

— Предоставьте все мне. Я сумею возвысить вас. Вы — леди Кора и леди Кларис, леди Кларис и леди Кора. Не забывайте об этом. И не позволяйте кому бы то ни было об этом забыть.

— Да, так и должно быть, — сказала Кора.

— Каждый должен помнить, кто мы такие, — сказала Кларис.

— И помнить об этом всегда, — сказала Кора.

— Иначе мы можем и власть применить, — сказала Кларис.

— А пока, дорогие дамы, я провожу вас до ваших комнат. Вы должны довериться мне. И не должны никому рассказывать, о чем мы тут говорили. Вы обе поняли это?

— И мы отберем наших птиц у Гертруды.

Они уже поднимались по лестнице, Стирпайк придерживал обеих под локотки.

— Леди Кора, — сказал он, — попробуйте сосредоточиться на том, что я сейчас скажу. Если вы будете внимательно слушать меня, я верну вам то высокое положение в Горменгасте, которого лишила вас леди Гертруда.

— Да.

— Да.

Никакого оживления не обозначилось в их голосах, но Стирпайк уже понял — лишь по тому что они говорят, не по тому как, может он судить, откликается ли их мозг на его испытующие фразы.

Знал он и то, где следует остановиться. В тонком искусстве обмана и продвижения вверх знание это есть отличительный признак мастера. Стирпайк сознавал, что когда он достигнет дверей их покоев, его охватит желание попасть вовнутрь, посмотреть, как обставлено их жилище и что они, черт подери, разумеют, говоря о Горнице Корней. Но сознавал также и необходимость точно расчислить время, в которое должно ослабить вожжи. При всем тугодумии этих теток, в жилах их струилась кровь Гроанов, способная в любую минуту, стоит лишь сделать ложный шаг, взбурлить и разрушить результаты, достигнутые за месяцы стратегических игр. И потому Стирпайк покинул сестер у дверей их покоев, поклонившись им почти до земли. Возвращаясь обшитым дубом коридором и сворачивая за угол, он оглянулся и увидел, что сестры так и стоят у дверей. Они смотрели ему в спину, неподвижные, точно две восковые фигуры.

Завтра их посещать не стоит, пусть проведут день в тревоге и в дурацких разговорах. К вечеру обе разнервничаются, им потребуется утешитель, но он постучит в их дверь лишь на следующее утро. Пока же нужно будет собрать по возможности больше сведений о них и об их настроениях.

Вместо того, чтобы, достигнув двора, пересечь его и вернуться в дом Доктора, Стирпайк решил пройтись по лужайкам и, может быть, даже по террасам надо рвом, благо небо расчистилось и яростно переливалось сотнями тысяч светил.