Глава двадцать четвертая Святая милосердия

Мы, пятеро измученных, отчаявшихся плащеносцев, в горьком молчании ехали на север Лута, гонясь за отрядом из сорока герцогских рыцарей. Кест вычислил, что, несмотря на тяжесть доспехов, они опередили нас на целый день пути. Когда меня одолевала сонливость, я представлял себя на месте тех, кого мы преследуем, скалящих зубы шакалов, с радостью разрывающих невинных крестьян на куски. По правде говоря, убивали они методично и бесстрастно. В конце концов, они же герцогские рыцари, люди, которые просто исполняют приказы и – ах да, повеления чести. Я собирался убить всех до единого.

Враги наши даже не пытались скрыть свои следы: каждый отпечаток подковы в грязи напоминал улыбку, приглашавшую нас идти за ними. Оглядываясь назад, я представлял, как мертвецы Карефаля следуют за нами: мужчины, женщины и дети взирали на меня пустыми, ничего не выражающими глазами. Мне казалось, что рты их снова и снова выговаривают слова «трус» и «предатель», словно они хотели заставить меня ехать быстрее, но мы и без того скакали настолько быстро, насколько дорога нам позволяла, чередуя рысь и галоп, чтобы наши кони не упали замертво от усталости.

Дариана и Кест по очереди вели наш отряд, следя за тем, не свернули ли рыцари с северной дороги. В первый день Брасти не произнес ни слова и отказывался смотреть нам в глаза. Но Валиана все-таки достучалась на него. Она не обращала внимания на его молчание – ехала рядом, ничего не говоря, просто чтобы быть с ним. На следующий день девушка сделала то же самое, и спустя несколько часов он что-то пробормотал – я не расслышал, и она тоже не ответила. Я держался немного в стороне, но спустя какое-то время Брасти заговорил, затем принялся ругаться и, наконец, зарыдал – все это время Валиана молчала. Просто слушала. И когда он наконец затих, она не стала решать его проблемы или говорить, что он неправ и глупо себя ведет.

– Продолжай, – сказала она.

Я хотел присоединиться к ним и произнести что-нибудь умное или смешное, чтобы Брасти, наш вечно скалящий зубы, высокомерный ублюдок Брасти, который удерживал остальных от безумия, наконец-то вернулся. Но я понимал, что любое слово, вырвавшееся у меня изо рта, лишь сделает хуже, поэтому я смотрел на дорогу прямо перед собой и думал о сложившейся ситуации.

Кто-то хотел уничтожить страну.

Дело не в сохранении порядка, думал я. Убийства герцога Исолта и герцога Росета с домочадцами как-то связаны с мятежами в деревнях.

Было бы проще всего свалить это на Трин. Мы все знали: она настолько порочна, что способна отдать подобное повеление и насладиться результатами, но если герцогиня обладает такой силой и влиянием в этой части королевства, то почему до сих пор не захватила власть? Если она развяжет в Тристии гражданскую войну, то чем потом собирается править?

Я по очереди проклял всех святых.

Мне нужны дополнительные сведения. Необходимо всё обсудить: разложить в голове эту мешанину из слов и картинок и узнать, что думают другие. Валиана почти всю свою жизнь провела подле Трин, она знает о ней больше, чем кто бы то ни было, но сейчас она сосредоточила все внимание на Брасти. Я понимал, что он нам нужен в предстоящей битве, и поэтому пытался не трогать его.

– Знаешь, а я ведь думала, что буду ее ненавидеть.

Я оглянулся и увидел Дариану, скачущую рядом.

– Я, конечно, слышала о ней, – сказала она. – Говорили, что она чванливая стерва, великая и могучая дочь Кровавой герцогини, девушка, которая всю жизнь верила, что Патриана сделает ее королевой. А затем, когда все открылось, я ждала, что Валиана начнет себя вести как оскорбленная святая. Но она этого не сделала.

– Нет, не сделала.

– Она получила клинок и плащ и просто… Знаешь, Валиана ведь даже не злится. Она, конечно, желает Трин смерти, но в основном за то, что та пытается убить Алину. – Дари обернулась и поглядела на девушку. – Как так получается? У нее отобрали все привилегии аристократки, всю власть, а она стала…

– Благородной?

Дариана фыркнула.

– Видимо, так. – Она немного помолчала и добавила: – Она же должна беситься от злости! Должна пытаться убить всех и каждого, кто…

Голос ее угас, и какое-то время мы ехали молча. Потом я спросил:

– Это же правда? То, что сказал Найл? Ты дочь Шаниллы, Королевского компаса?

Дариана прищурилась.

– А какая разница?

– Я видел ее лишь пару раз, – сказал я, вспомнив невысокую рыжеволосую женщину с бездонными зелеными глазами. – Король принял ее в плащеносцы, когда я разбирал дело в Домарисе, поэтому мы близко не общались, но я узнал ее достаточно хорошо, чтобы проникнуться уважением.

– Ты замечаешь какие-то ее черты во мне? – спросила Дариана.

– Я…

Шанилла была в числе лучших магистратов. Она овладела всеми тонкостями королевского закона как никто другой, даже сам король не мог с ней сравниться. И фехтовала она прилично, хоть и не обладала большой силой.

– У тебя ее глаза, но вы совершенно разные.

Дариана улыбнулось. Но улыбка показалась мне грустной.

– Хорошо.

В жесткой линии подбородка Дарианы вдруг появилась какая-то хрупкость, и я почувствовал, что нужно попытаться с ней сблизиться. Шанилла никогда не старалась заводить врагов – напротив, пыталась избежать конфликтов. И все-таки какой-то герцог, маркграф или лорд разозлился на нее из-за приговора или победы над его поединщиком настолько, что как-то ночью подослал к ней убийц-дашини: они подстерегли ее в миле от замка Арамор.

– Ты была совсем юной, когда она погибла?

Дариана кивнула.

– Лет четырнадцать-пятнадцать?

Она снова кивнула, но не стала уточнять.

Я подумал о Валиане, как ей удалось пробиться сквозь стену к Брасти. Может, у меня с Дари тоже получится?

– Можем поговорить об этом, – как можно мягче сказал я.

– Можно задать тебе вопрос, Фалькио?

– Конечно.

– Твоя жена погибла лет пятнадцать тому назад?

– Да.

– Ты бы мог описать всё, что случилось в этот день и потом, каждую деталь? Она выкрикивала твое имя, когда ее убивали?

Я крепко сжал повод.

– Почему ты…

Дариана пригнулась ко мне.

– Ее же еще и изнасиловали, да? А ты в голове своей прокручиваешь, что с ней сделали? Все те мерзости и непристойности, которые они сотворили с ее телом? Представляешь лица мужчин…

– Прекрати! – крикнул я. – Да что, черт возьми, с тобой не так?

– Прости, – сказала она. – Полагаю, что воспоминания приносят тебе лишь боль.

– Каждый день, черт тебя побери.

Дариана наклонилась еще ближе.

– Хорошо, лучше думай о своей жене, если хочется поковыряться в старых ранах. А мои оставь в покое.

Она пришпорила лошадь и ускакала вперед.

Спустя пару минут ко мне подъехал Кест.

– Кажется, ты ей не нравишься.

– Мы просто говорили.

– Нет, ты не понимаешь. Когда она на тебя смотрит, в ее взгляде сквозит такая ярость – может, даже ненависть. Я не в первый раз это замечаю.

– Думаешь, она хочет мне навредить?

– Не знаю, но буду приглядывать за ней.

Я подумал обо всех драках, в которых мы бились бок о бок, начиная от боя с дозорными Трин в Пулнаме, заканчивая потасовкой с рыцарями из Лута на постоялом дворе «Красный молот» пару дней назад.

– У нее было достаточно шансов прикончить меня, если бы она хотела, – заметил я, хотя помнил то утро, когда проснулся парализованный с приставленным к горлу кинжалом. – Она могла бы сделать это, и когда мы оставались наедине.

– Правда, – сказал Кест. – И все же…

– Знаю, она меня ненавидит. И сейчас столько всего происходит. Наверное, все будут думать обо мне лучше, когда я умру.

Обычный человек, наверное, немного помолчал бы после этих слов, но Кест не терял время даром.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, буравя меня взглядом.

– Кажется, нормально, только двигаюсь немного медленней, чем обычно. Мысли блуждают. И просыпаюсь в таком диком ужасе, что, кажется, вот-вот обмочу штаны, но даже этого из-за паралича не могу.

Кест кивнул.

– Значит… всё не так уж плохо.

С моих губ слетел смешок.

– О! Во всем есть светлая сторона, даже в смерти от паралича. Например, не нужно беспокоиться, что я состарюсь и покроюсь морщинами.

Он внимательно смерил меня взглядом.

– Из тебя выйдет прекрасный труп, Фалькио.

– Все дело в параличе: в последние дни я отлично высыпаюсь.

– Слышал, что бессонница и хождение во сне – довольно распространенные симптомы.

– Но не в моем случае. – Я поднял руку с воображаемым кубком. – За герцогиню Патриану и неожиданные преимущества отравления нитой.

Он тоже поднял воображаемый кубок.

– Одно из которых – ее быстрая смерть.

Мы расхохотались, несмотря на то странное обстоятельство, что мы ехали по пути насилия, продвигаясь от места массовой расправы к следующей битве, лишь ненадолго утешаясь присутствием друга. И когда эти мимолетные искры счастья рассеивали тьму, мы пытались сполна насладиться моментом. Поэтому я не сразу задал ему вопрос, о котором думал уже много дней:

– Как ты думаешь, как долго мне осталось?

Он блеснул глазами и уставился на дорогу, лежащую впереди.

– Я не лекарь, Фалькио. Я не знаю…

– Да ладно, – сказал я. – Ты же можешь подсчитать, сколько времени нужно, чтобы вытащить клинок из ножен в дождь и ясный день. И каждый раз прикидываешь шансы, когда кто-нибудь косо смотрит в нашу сторону. Хочешь сказать, ты еще не выяснил, когда нита меня прикончит?

– Это… Я не знаю всех факторов. Несомненно, твой паралич длится всё дольше с каждым днем, и чем больше ты в нем находишься, тем более прерывистым становится твое дыхание: когда-нибудь горло сдавит спазмом, и если он не пройдет достаточно быстро, то…

– Как долго?

Кест поглядел на меня и тяжело вздохнул, словно мысль о моих симптомах влияла на его дыхание.

– Шесть дней, думаю. Может, семь. – Он снова отвернулся. Он всегда так делал, когда сам не верил своим словам. – Может, есть какое-то средство, которое поможет. Или яд все-таки покинет твое тело. Возможно, тебе станет лучше, если…

– Всё в порядке, – сказал я. – Шесть дней.

– Может, семь.

– Может, семь. За это время нужно каким-то образом найти того, кто убил двух герцогов с домочадцами, и понять, почему в Карефале лежат двести убитых.

– Возможно, это никак не связано, – заметил он. – Найл думал, что его убили дашини, – кем бы ни были эти рыцари, вряд ли они состоят в ордене ассасинов.

– Они могли выполнять приказ одного и того же человека, – возразил я, и отчего-то слова прозвучали фальшиво. – Нет, что-то тут не складывается.

– Почему?

– Дашини точны, быстры и смертоносны, как лезвие стилета. Они инструмент, который используется в тех случаях, когда необходима изощренность, они словно шепот в ночи.

Кест удивленно улыбнулся.

– Шепот в ночи? Ты в свободное время увлекаешься поэзией?

– Это всё из-за проклятых бардов! – пожаловался я. – Но только подумай: рыцари – это тупая сила и ярость, кувалда в руке силача. Их пускают в дело, чтобы всем заявить о себе – это все равно, что кричать с колокольни.

– То есть жители деревни угодили в ловушку между острыми клинками дашини и тяжелой кувалдой рыцарей?

– И кто из нас теперь поэт? – поддразнил я. – Но дело не только в этом. Кто-то вооружил крестьян, дважды. В первый раз еще до того, как кто-то услышал о Карефале, а затем – ударь меня, если я не прав, – их вооружили во второй раз, вскоре после того, как мы конфисковали их стальное оружие.

– Кто-то очень хочет развязать гражданскую войну в стране, – предположил Кест.

– Нет, дело уже давно к тому шло, на протяжении многих лет. Но кто-то решил поторопить ее.

– Трин – самый очевидный виновник.

– Почему? Она хочет править Тристией, а не просто восседать на престоле и смотреть, как страна раздирается изнутри.

– Она сумасшедшая, – сказал Кест.

– Сумасшедшая, но не глупая. – Я посмотрел на дорогу, приглядываясь к следам, оставленным рыцарями, за которыми мы гнались. – Кест, кто-то сознательно ввергает страну в хаос. Кто-то хочет, чтобы она сгорела в пламени войны.


Каждый час, проведенный в пути, в следующие два дня сам по себе стал для меня ядом. Я сильно устал и не мог собраться, бóльшую часть времени я боролся с дремотой, и каждый раз, когда наезжал на кочку или яму, я дергался, разрывая тяжелые объятья сна, и хватался за гриву своего бедного коня, чтобы не вылететь из седла. Время деформировалось: сначала оно сжалось – не успевал я моргнуть глазом, как полдня пролетало, – а затем начало немилосердно растягиваться, и мой ум блуждал от воспоминаний о резне, которую рыцари устроили в Карефале, к мыслям о том, кто станет следующей целью.

– Кто-то там впереди, – сказал Брасти, вырвав меня из размышлений.

Мы натянули повода, я поднял руку, чтобы защитить глаза от яркого солнца.

– Сколько их? – спросил я.

– Всего одна. Женщина, – ответил он.

– Вооружена? – Я обнажил рапиру и прищурился, глядя в том направлении, куда указывал Брасти.

Я всегда завидовал его прекрасному зрению, хотя это, несомненно, справедливо. Близорукие лучники – не слишком хорошие бойцы.

– Как ты живешь с таким отвратительным зрением?

– Закалываю тех, кто подходит близко. Отвечай на вопрос.

Он привстал на стременах и посмотрел вперед.

– Оружия не вижу. Просто стоит там. Блондинка, волосы почти белые. На ней неяркое платье, которое… даже не знаю… струится, словно прозрачная занавеска в легком вечернем ветерке.

– Святые угодники, все вдруг превратились в бардов? – И тут я вспомнил маленькую часовню по дороге в Пулнам, где мы встретили девочку, которую Трин превратила в орудие пытки, чтобы причинить нам страдания. – Брасти, а нет ли на…

Но он уже понял и покачал головой.

– Нет, у нее ничего нет на голове.

Я слегка пришпорил коня, и он сделал несколько шагов. Не стоит суетиться без всякой на то нужды. Проехав немного вперед, я и сам увидел женщину. Издалека из-за белокурых волос казалось, что это старуха, но теперь я разглядел, что она молода. Лет двадцати – двадцати пяти.

– Стойте, – сказал Кест.

Мы с Брасти натянули повода и остановили лошадей.

– Что такое? Что ты увидел? – спросил я.

Дариана начертила в воздухе защитный знак.

– Она ведьма?

– Нет, – сказал Кест и спешился.

– Тогда что?

– Она здесь не из-за вас, – ответил Кест и медленно, осторожно зашагал к незнакомке. – Она пришла ко мне.

Когда Кест преодолел уже полпути до девушки, Валиана спросила:

– Что он имел в виду, сказав: «Она пришла ко мне»?

– Не знаю, – ответил я и повернулся к Брасти: – Держи лук наготове.

Брасти спешился и снял с седла Невоздержанность – самый длинный из трех луков, поставил колчан на землю, прислонив его к ноге. Вытащил несколько стрел и раздал нам.

– Когда назову ваше имя, протяните мне стрелу. Положите в открытую ладонь, опереньем ко мне, черными перьями слева.

– Чего-нибудь еще желаете, мастер лучник? – спросила Дариана.

– Да. Не загораживайте обзор.

Кест уже подошел к женщине – они разговаривали. С такого расстояния невозможно было услышать слов, но по тому, как они стояли, казалось… что они знакомы, возможно, даже близко.

– Думаешь, Кест ее знает?

Брасти фыркнул.

– Женщину? Разве это помогает в бою?

Девушка покачала головой, и Кест оживился: он принялся размахивать руками, как обычно делал, когда рассказывал о драке или планировал атаку. Женщина не шевелилась, словно наблюдала за волнами, омывающими берег.

Спустя пару минут Кест замолчал, но заговорила женщина. Я не слышал ни слова, но она произнесла долгую речь. А спустя миг Кест вдруг задрожал.

– Что она делает? – спросил я и обнажил вторую рапиру. – Брасти, можешь вогнать ей стрелу в ногу? С Кестом что-то не так.

Я пошел к ним, но Брасти дернул меня за плечо.

– Остановись, – сказал он. – Не думаю, что она ранила его.

– Тогда что с ним не так?

– Он плачет.

– Кест? Плачет?

Я не мог припомнить случая, чтобы Кест когда-нибудь плакал с тех пор, когда нам было по десять лет. Да и тогда он плакал лишь от того, от чего обычно ревут десятилетние мальчишки: когда падают в реку, или когда их бьют старшие и более сильные ребята. Ничего подобного не происходило за все эти долгие годы.

– Он возвращается, – сказал Брасти.

Кест шел к нам, двигаясь медленно и неуклюже, словно шагал по неизвестной ему земле.

– Что случилось? – спросил я, хватая его за плечо. – Эта женщина что-то сделала с тобой?

– Нет, ничего, – ответил он. Глаза его были красными и мутными, но он даже не пытался скрыть слез. – Она хочет поговорить с тобой.

– С кем? – спросила Дариана.

– С Фалькио. Она сказала, что ей нужно поговорить с Фалькио.

Я уже собирался пойти к ней – мне хотелось узнать, что происходит, – но Кест схватил меня за руку.

– Оставь рапиры.

– Почему?

Кест не отпустил мою руку, просто ждал, и отчего-то я не смог ему противиться.

– Почему? – снова спросил я, отдав ему оружие.

– Потому что иногда ты начинаешь гневаться, Фалькио, и я не хочу, чтобы ты натворил глупостей.

– Хорошо, – сказал я, раненный его словами.

Женщина на меня не смотрела – вернее, смотрела сквозь меня. Может, до сих пор наблюдала за Кестом.

– Здравствуйте, – сказал я, подходя к ней.

Она улыбнулась мне, и я чуть не упал на колени от ее красоты. Плащеносцы ни перед кем не кланяются, напомнил я себе.

– Здравствуй, Фалькио, – сказала она, протянув руку ладонью вниз. Я прильнул к ней и поцеловал. – Спасибо, что оставил рапиры. Знаю, как тебе без них тяжело.

Я отпустил ее руку.

– Человек моей профессии часто жалеет, когда остается безоружным.

– Возможно, – сказала она. – Но тот, кто повсюду носит с собой оружие, сам на себя навлекает такую судьбу.

Замечательно, подумал я, мало было мне хлопот с поэтами, теперь еще и с философами разбираться придется.

– Я пришел не для того, чтобы плясать с вами, миледи. Вы этого хотите?

Она ласково посмотрела на меня.

– Знаешь, оружие бы не помогло тебе в тот день. Даже если бы оно у тебя было, когда пришли те люди. Даже если бы у тебя было такое же оружие и мастерство, как сейчас, Алина все равно бы погибла, и ты тоже.

– Назовите…

– Тебе не нужно угрожать мне, Фалькио валь Монд.

– Я и не собирался…

Она подняла руку.

– Ты собирался сказать: «Назовите ее имя еще раз – и увидите, что с вами будет». Ты слишком часто угрожаешь людям, Фалькио, и делаешь это без всякой на то причины.

– Похоже, вы слишком хорошо меня знаете, миледи.

На этот раз голос ее зазвенел металлом:

– А ты меня, похоже, совсем плохо знаешь.

Я присмотрелся к ее чертам, стараясь не замечать красоту, которая так поразила меня, обратил внимание на форму носа и губ. Женщина может переменить платье и цвет волос, но изменить лица не может. Но чем пристальнее я разглядывал женщину в белом платье, тем больше убеждался, что никогда не видел ее раньше.

– Мы не встречались, – наконец выдавил я.

– Верно, но я звала тебя по имени много-много раз.

– Когда? Если мы никогда не встречались, то на что вы надеялись?

Она закрыла глаза и приложила к каждому из них палец, и в тот же миг женщина и дорога исчезли, а вместо них я увидел битвы, поединки, отчаянные злые драки. Я узнал всех своих прежних врагов, тех, кого я убил.

– В пылу схватки, – сказала она, – я взывала к тебе каждый раз в тот миг, когда ты уже победил, но еще не нанес последний удар.

Я почувствовал, как моя рапира прокалывает брюхо противника, как клинок перерезает ему горло.

– Зачем вы показываете мне все это? – спросил я.

– Ты же сказал, что не знаешь меня. Я хотела показать тебе почему.

– Потому что я побеждал? – сбитый с толку, раздраженно спросил я, понимая, что это важный момент, что бы ни случилось потом.

Она снова открыла глаза, и в них я увидел гнев.

– Потому что ты пренебрегаешь мной, когда я зову тебя.

– Я… – Мне хотелось сказать, что ее игры мне надоели.

Я уже и раньше встречался с магией и ненавижу ее. Женщина хотела, чтобы я просил ее, нет, умолял сказать, кто она такая, и это вызывало во мне отвращение даже посильнее магии. «Она здесь не из-за вас, – сказал Кест. – Она пришла ко мне». И кто же мог прийти к Кесту, а не ко мне? Это первая подсказка. Я знаю, что ты такое, дамочка, а теперь я хочу знать, кто ты такая.

– Хотите, чтобы я пожалел тех, кто так сильно старался убить меня?

– Иногда нам всем нужно хоть немного жалости.

– Или милосердия? – предположил я.

Она улыбнулась.

– Я часто думала, что в милосердии больше смысла, чем в жалости.

– Тогда я вас знаю, миледи, – сказал я.

– О! И как же меня зовут?

– Вас зовут Биргида.

Она сделала реверанс.

– Воистину я – Биргида. Распространенное имя, но все равно впечатляющая догадка. Ты и другие фокусы умеешь показывать, Фалькио?

– Вторая часть вашего имени не так распространена, миледи.

– Тогда назови его и яви свою мудрость целому миру.

– Святая Биргида, Наплакавшая реку. Вы – святая милосердия, как говорят люди.

Она засмеялась.

– Ах, значит, это правда, что я слышала о тебе. Ты и впрямь умен, Фалькио, первый кантор плащеносцев.

Я вдруг почувствовал, как сердце в груди разом переполнилось смехом, печалью, ожиданием и сожалением.

– Прекратите, – сердито сказал я.

– Я не могу ничего с этим сделать, Фалькио. Доблесть всегда тянется к состраданию, она приходит, когда ты признаёшь меня. – Святая коснулась моей щеки. – Я сожалею, что у меня не получается склонить тебя на свою сторону, когда мне это больше всего нужно.

– Зачем вам это?

Она не ответила на мой вопрос.

– Знаешь, где мы сейчас находимся?

Мы стояли на перекрестке. Главный тракт вел на север, другая дорога – с востока на запад.

– Кажется, в герцогстве Рижу.

Так и есть. А знаешь ли ты, что находится в конце этой дороги? – спросила она, показывая на восток. – Примерно в шестидесяти милях отсюда?

– Ничего важного, если учесть, что люди, которых мы преследуем, едут на север.

– Там находится городок, маленький, но красивый. Туда заезжают купцы, которые ждут разрешения на въезд в Рижу. – Глаза ее казались одновременно и юными, и древними. – Говорят, там приятно проводить время.

И вдруг пред моим мысленным взором предстало лицо с темными волосами и пухлыми губами, которые были созданы для улыбки. Эталия.

– Там Мерисо, – сказал я. – Вы говорите о Мерисо.

Она кивнула.

– Поэтому вы здесь?

– Я пришла к Кесту, а не к тебе. И все же разве не странно, что поиски привели тебя именно сюда, на этот перекресток? Ты не думаешь, что, может, это боги говорят с тобой?

– Нет. Боги говорят лишь с праведниками и богачами.

Она улыбнулась одними уголками рта.

– А святые?

– Я не слишком часто общался со святыми, миледи, но интуиция подсказывает мне, что они действуют примерно так же, как боги, – может, только платить им приходится чуть меньше.

– Думаешь, я пытаюсь подтолкнуть тебя к Эталии? Не бойся, Фалькио: по мне, так лучше, чтобы ты держался от нее подальше.

– Вы знаете Эталию?

– Она дитя сострадания, – ответила Биргида. – Она тебя любит, но жестокость всегда побеждает сострадание.

– Довольно циничное высказывание для святой милосердия, – заметил я.

– Оно принадлежит женщине, которая пыталась обвенчать милосердие с жестокостью. В результате этого союза родилась еще большая жестокость.

И все-таки она склонила меня на свою сторону, ибо была так прекрасна, как воспоминание об идеальном поцелуе. Когда она говорила, во мне пробуждались самые светлые чувства, но я по опыту знал, что им не следует доверять.

– Я благодарен, что вы уделили время, чтобы напомнить мне о моей ничтожности, святая Биргида, но я пытаюсь остановить войну. Так что, если не возражаете, просто скажите то, что собирались, и я отправлюсь дальше.

– Я же говорила, я пришла не к тебе. – Она потрепала меня по щеке. – Но даже меня привлекает доблесть, поэтому я хотела лично встретиться с тобой.

– Вы пришли к Кесту, – сказал я, меняя тему на ту, в которой чувствовал себя более уверенно. – Почему?

Она убрала ладонь.

– Не нужно меня бояться, Фалькио.

– Обычно эта фраза меня не слишком ободряет. Лучше ответьте на вопрос.

Во взгляде мелькнуло раздражение – наверное, не оттого, что я нагрубил, а потому, что она поняла: грубостью я пытаюсь вывести ее из себя.

– Я пришла к Кесту, потому что он новичок в сонме святых и ему нужно было узнать кое-что важное – то, что должны знать все святые. Ему должен был рассказать об этом Кавейл, но их отношения оказались не слишком дружескими. Неподалеку от Арамора есть одно место, пристанище. Священнослужителю можно доверять. И именно там Кест может найти облегчение своим желаниями.

– Желаниям? Вы говорите о «горячке святого», чем бы это ни было? Он больше не нуждается в святилище, он контролирует недуг.

– Нет. Когда святой пытается сдержать ее, горячка жжет его изнутри. Когда он позволяет ей вырваться наружу, недуг лишь усиливается. Краснуха сожрет Кеста живьем. – Святая пошла по узкой тропинке на запад, а не на восток. – Идем. Мне нужно еще кое-что сказать тебе, но это не займет много времени.

Я пошел рядом, не говоря ни слова, твердо решив, что не буду умолять ее мне ответить. Больше ни у кого не стану просить ответов.

Она почувствовала мою решимость.

– Очень хорошо, Фалькио. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что в течение всего разговора ты стойко держался. Но вот что тебе еще нужно знать. Кест взял в руки клинок ради тебя.

– Меня? – остановился я. – Потому что мы друзья?

– Да, но не только.

– А что еще?

– Когда Кест был юн, к нему пришла женщина и рассказала ему о том, что ждет тебя в будущем.

Биргида ждала, что я начну задавать вопросы. Мне это все надоело, и я снова отказался играть по ее глупым правилам.

– Она рассказала ему, что ты погибнешь от руки святого клинков.

– Что?

Я снова вспомнил тот день, больше двадцати лет тому назад, когда Кест пришел ко мне домой и сообщил, что хочет взять в руки клинок. Он так и не объяснил почему, а я никогда и не спрашивал: думал, что он не ответит.

– Но тогда…

– Она сказала ему, что святому клинков всегда приходится сражаться с противником, который может победить его, – в этом наше проклятие, понимаешь? Мы навсегда становимся идеальным воплощением того, что из себя представляем. Мы не можем этому противиться – нам удается сдержаться на какое-то время, но в конце концов наши желания нас пересиливают.

– Значит, вам всегда приходится быть самой милосердной в целом мире?

– Что-то вроде того.

– А что произойдет, если появится кто-то, у кого окажется больше милосердия?

– В этот день, Фалькио, я буду очень счастлива.

Я оглянулся на Кеста, который стоял рядом с Брасти и смотрел на дорогу.

– Значит, он стал величайшим фехтовальщиком в мире, чтобы мне не пришлось драться с Кавейлом?

– Да. Он всегда стремился к тому, чтобы стать лучше тебя. – Ее глаза исполнились печалью.

– Но… сработало же? Кест победил Кавейла.

– Победил и сам стал святым клинков.

– Значит…

Она протянула руку и снова потрепала меня по щеке.

– И теперь, Фалькио валь Монд, ты лучший фехтовальщик в мире после него.

– Я… – Я отодвинулся от нее. – Вы шутите, миледи. Есть гораздо более ловкие и сильные фехтовальщики и наверняка более искусные, чем я.

– Я не сказала ни «ловкий», ни «сильный», ни даже «искусный». Я сказала «лучший». Ты единственный, кто когда-либо смог победить Кеста, не так ли?

– Это был турнир, – возразил я, – и я его обманул.

– Помнишь старую поговорку фехтовальщиков? В самых важных боях…

– …побеждают не умением, – закончил я, раздраженный тем, что не смог удержаться.

– Посмотри на него, – продолжила Биргида. – Внутри него бушует война каждый миг, что он проводит с тобой. Как ты думаешь, насколько еще его хватит?

Я посмотрел на Кеста, который стоял в двадцати шагах от нас со склоненной головой, и едва ли не почувствовал красную горячку, исходившую от него. Неужели из-за меня он угодил в собственный ад, уготованный для святых, не желающих убивать своих лучших друзей? Хотелось подбежать к нему и сказать, чтобы он убирался отсюда, отправился в Арамор, нашел себе маленькое святилище и заперся там, но мыслями я вновь вернулся к Алине, к ее тусклым волосам, лицу, измученному долгими неделями страха и усталости, вспомнил о горах мертвых тел в Карефале.

– Он еще продержится какое-то время, – сказал я. – Он нужен мне. Он нужен стране.

На неестественно юном лице Биргиды появилось выражение раздражения – нет, чувства более глубокого, чем раздражение.

– Кто ты такой, чтобы говорить за всю страну? – желчно спросила она.

И я почувствовал, что меня переполняет безудержный гнев, словно она пересекла какую-то невидимую черту.

– Я? Никто, – ответил я. – Просто человек с клинком в руке и ядом в жилах, чью голову хотят заполучить слишком многие. Но я пытаюсь, святая Биргида. А ты стоишь тут и осеняешь своим присутствием мир, ради спасения которого я готов отдать жизнь. Кто я такой? Дамочка, я – плащеносец. А ты, черт побери, кто такая?

Я смотрел в глаза герцогов, рыцарей и всяких душегубов, но, заглянув в глаза святой Биргиды, я увидел бесконечное одиночество, которое охватило меня настолько, что у меня затряслись ноги.

– На колени, жестокий человек, – сказала святая Биргида спокойным голосом, но я почувствовал, что на меня навалилась волна и придавила к земле. – Не гляди на меня слепыми своими очами. Лучше посмотри на землю, куда ты скоро ляжешь, если продолжишь идти тем же путем.

Нет, подумал я, я ни перед кем из вас на колени не встану. Когда это боги или святые помогали кому-то, кроме богачей и власть имущих? Я смотрел в землю, заставляя себя стоять. Можешь убить меня, дамочка, но я перед тобой не склонюсь.

Внутри меня разрасталось невероятное ощущение пустоты, я почувствовал себя настолько ничтожным, что мне пришлось упереться взглядом в камень, чтобы напомнить себе, что я еще существую. Я рассматривал следы в грязи, сломанные веточки, пыль и опавшие на дорогу листья…

Что-то тут не так.

Следы вроде вели на север, но кто-то смел листья на дорогу. Я посмотрел влево и увидел заметенные отпечатки подков, уходившие на запад. Рыцари нас все-таки обманули. Они специально не скрывались, чтобы мы спокойно ехали за ними и пропустили место, где они оставили фальшивые следы на перекресте.

Я бы продолжил ехать на север, даже не заметив, что чертовы рыцари сменили направление. А что лежит на запад отсюда? В десяти милях от нас Гарниоль, селение чуть больше Карефаля, в котором проживало несколько сот человек. Рыцарям удалось уничтожить Карефаль, и теперь они решили испробовать свою тактику на более крупной цели.

Давление и пустота вдруг исчезли – я поднял голову и еще раз взглянул в глаза святой Биргиды, Наплакавшей реку. Они наполнились глубочайшей грустью, и я понял, что произошло. Она не могла помогать нам напрямую, поэтому разозлила меня, чтобы напасть – очевидно, боги позволяют святым убивать людей. Просто не хотят, чтобы они нам помогали.

– Мы не можем вмешиваться. – Она вдруг стала совсем юной, прошептала, как ребенок, на которого взирает рассерженный отец.

– Думаю, что через неделю-две я умру – может, хоть это богов порадует.

Святая Биргида повернулась и ушла.

– Не болтай понапрасну, Фалькио валь Монд. Одна смерть может быть хуже другой. А ты торопишься к худшей из всех.

Загрузка...