Тень призрака

I. Сумерки одного из царств природы

После не так давно прочтенного мною доклада о состоянии сельского хозяйства в древности, я, Натано, получил новое задание — сделать обзор необычайных событий, ознаменовавших собою последние два тысячелетия, то есть, тот период, в начале которого владычеству человека, этого важнейшего представителя млекопитающих, угрожал преждевременный конец.

Еще с тех пор, как началась жизнь на земле, жизнь, по-видимому, вынырнувшая в виде органической слизи из морских глубин, первенство принадлежало только двум большим группам: пресмыкающимся и млекопитающим.

Первые пользовались неограниченным владычеством в течение тысячелетий, но в конце концов должны были уступить меньшим по величине, но умственно превосходившим их млекопитающим.

Человек, этот высший образец жизнеспособности и уменья покорять и подчинять своему контролю неодушевленную материю, сделался властелином мира и, по-видимому, некому теперь оспаривать его права. Но он настолько был ослеплен гордым сознанием своего непрерывного владычества над ниже его стоявшими группами млекопитающих и над почти вымершими рептилиями, что проглядел медленный но верный рост одного из жизненных ответвлений совершенно другого порядка; правда, это был мир мелких существ, но по сравнению с ним они не были меньше, чем он сам был когда-то по сравнению с чудовищными рептилиями, бродившими по болотам мезозойской эры.

Эти новоявленные враги человека, редко, впрочем, нападавшие на него непосредственно, создавали ему угрозу уничтожением главных его средств пропитания, так что к концу двадцатого столетия в различные правительственные учреждения всего мира были внесены неслыханные до этого времени и смелые проекты полного истребления насекомых. Бедствие раскинулось так широко, туча насекомых с такой быстротой множились и пожирали всякую растительность, что в ближайшее время можно было ожидать исчезновения последних продовольственных посевов. Человечество вдруг поняло, что ему угрожает та же участь, которая постигла почти вымерших пресмыкающихся. Сумеет ли род человеческий побороть засилье насекомых? Настал момент, когда человеку стало до очевидности ясно, что если не будут немедленно приняты самые решительные меры, верховная роль на земле перейдет к третьему обширному классу царства животных.

Я воспроизведу здесь отрывок лекции, прочтенной тогда одним американским великим ученым. Эта радиобеседа, разнесенная по всему миру, изменила ход судьбы человечества, но — к лучшему или к худшему, пусть читатель сам решит по прочтении настоящего рассказа.

«Только в сравнительно недавнее время человеку удалось победить природных врагов — наводнения, бурю, суровость климата, дальность расстояния, — и вот мы теперь стоим лицом к лицу перед опасностью, угрожающей всему человечеству. Неужели мы шаг за шагом завоевали истину и законы, которым подчинена материя, только для того, чтобы покориться первой реальной опасности, грозящей нам истреблением? Конечно, какой бы то ни было ценой, вы примете участие в решении нашей общей проблемы, и я думаю, друзья, что способ решения уже найден мною.

Я знаю, многим из вас — хотя бы моему другу, профессору Фэру, — моя идея покажется крайностью, но в то же время я убежден, что пока вы не отрешитесь от некоторых устаревших и бесполезных привычек, вам нечего надеяться на преодоление создавшегося положения.

Уже в течение последних десятилетий вы убедились, насколько бесцельно обременяли мы себя разным ненужным имуществом, которое было лишено всякого признака полезности, но которое, по разным сентиментальным соображениям, вы продолжали беречь в ущерб производительности ваших жизненных сил, так как вы посвящали им часть вашего времени и внимания вместо того, чтобы целиком отдаться практической задаче житейского совершенствования. Вы неохотно расставались с этими вещами, но я имею в виду предложить вам отказаться без проволочек от всего, что у вас еще сохранилось, — от всего, что так или иначе стоит на пути к немедленному искоренению наших врагов — насекомых.»

В этом месте мой достойный предок, профессор Фэр, по-видимому, представил лектору свои возражения, указывая, что усиление продуктивности за счет каких либо ценностей, коренящихся в чувстве, нежелательно и не ведет к счастью, которое и есть настоящая цель человека. Ученый со своей стороны привел тот довод, что счастье достижимо только путем полнейшей приспособляемости к обстановке и что производительность труда при отсутствии любви, сострадания и прочих нежных чувств есть ближайший путь к человеческому блаженству.

Прошло несколько лет прежде, чем этому ученому удалось осуществить свой план спасенья; его успеху способствовала не столько убедительность его речей, сколько необходимость принять какое нибудь быстрое решение. Пищи становилось недостаточно для прокормления населения земли. Фрукты и овощи все больше и больше отодвигались в область преданий. Избыток протеина в преобладавшей рыбной и мясной пище подрывал всеобщее здоровье, и наконец люди уяснили себе, что искать овощи и плоды, или их питательные эквиваленты, надо не на полях а в лабораториях, что обращаться надо не к фермеру, а к химику. Открытие синтетического способа добывания продуктов питания разрешило эту проблему. Отпала надобность в посевах и уходе за продуктами сельского хозяйства, которым суждено было сделаться пищей злейшего врага человечества.

Последний посев был произведен в 2900 году, но жатву собрать не пришлось: прожорливые насекомые набрасывались на каждый зеленый росток, едва успевший показаться из-под земли, и даже деревья, до сих пор стойко выдерживавшие нападения огромных насекомых, на этот раз стояли без признака зелени.

Растительный мир вдруг прекратил свое существование. Среди безотрадных пустырей, которые расстилались между огромными городами, человек раскладывал костры, уничтожавшие последние остатки зелени, и вскоре во всем мире не стало пищи для бича земли — насекомых.

II. Человек или насекомое?

С окраины города Айовы я воочию видел гибель одного из великих царств природы — растительного царства. И я не нахожу слов, чтобы выразить печаль, которая охватывает меня при одном воспоминании об этом. Я так любил растения, Земля для многих из нас вдруг утратила свою красоту. Но если красота несла с собой смерть? Смерти мы предпочли бесплодие столиц.

Хотя мы и учли заранее остервенение лишенных пищи насекомых, однако с этим злом оказалось не так-то легко справиться. На окраинах городов жизнь наша постоянно подвержена опасности со стороны прекрасно организованных отрядов страшного врага.[16]

Подстрекаемые голодом, они делались настолько дерзкими, что стараются, ни с чем не считаясь, похищать на съедение даже взрослых людей, и после их удачных налетов нам приходится с ужасом подсчитывать наши потери.

Но по крайней мере, в наши обширные лаборатории, где изготовляется синтетическая пища, и в кислородные генераторы они никогда не заберутся. Так думали мы. Опыт показал, что мы ошиблись.

Надо вам сказать, что после истребления всей растительности, доставлявшей часть кислорода, который так важен для поддержания человеческой жизни, возникла необходимость в искусственном приготовлении этого газа для того, чтобы вливать его в атмосферу.

Я летел к месту своей работы — на кислородный завод № 21; вдруг мое внимание было привлечено одним предметом на воздушной проезжей платформе вблизи продуктовой фабрики № 3439. Несмотря на ночное время, в различных этажах города-гиганта было светло, как днем. Какой-то легковой автомобиль полным ходом мчался к западу. Я был поражен. Это очевидно был автомобиль Эрика, моего сотрудника по кислородному заводу. Я повернул свой волоплан и, пустившись в погоню, различил знакомый мне номер жестянки. Чего ради Эрик ушел с завода, не сдав мне дежурства?

Продолжая погоню, я летел над автомобилем уже за пределами городской черты. Меня крайне озадачивала эта экскурсия в страну врагов. Вот автомобиль круто остановился у края прежней земледельческой площади. На целые мили впереди меня расстилалась необъятная равнина, почерневшая и бесплодная…

Но тотчас показался и мой друг. Какое это было ужасное зрелище! Я не верил своим глазам. Он буквально был облеплен с головы до ног двухдюймовыми муравьями, которые, почти наравне с жуками, отличались своими дерзкими нападениями на людей. Испуская дикие, несвязные крики, он бежал по камням и обгорелой земле.

Опомнившись, я быстро снизился, чтобы спасти несчастного, — но было поздно. Едва мой волоплан коснулся земли, как Эрик упал, увлекаемый яростно впившимися в него мириадами врагов. Что пользы, если бы я спрыгнул на землю — я только разделил бы судьбу Эрика. Поднявшись футов на десять, я выхватил резервуар с ядовитым газом и выпустил его содержимое на рой копошившихся внизу черных тварей. Я не стал возиться с своей предохранительной маской, потому что рассчитывал тотчас же взлететь выше; действительно, нельзя было терять ни мгновенья. Над черным пустырем взвилась мрачная туча, закрывшая собой звезды — прямо на меня летел рой крылатых муравьев вперемешку с другими большего размера насекомыми. Надев маску, я хотел было отразить атакующих остатками газа, но, увы! — я до последнего атома израсходовал его на бескрылых муравьев! Мне осталось только обратиться в бегство, что я и сделал, зная, что мне не трудно будет перегнать своих преследователей.

Снял я маску уже тогда, когда они скрылись из вида. Сразу я почувствовал удушье. Мне не хватило воздуху!

Неужели я поднялся на такую большую высоту? Перегнувшись через борт кузова, я рассчитывал увидеть город далеко-далеко внизу. Но каково было мое удивление, когда я увидел, что нахожусь на высоте в каких-нибудь триста метров!

Значит, не высота, а какая-нибудь другая причина лишала меня живительного присутствия кислорода.

Снизившись метров на сто, я разглядел лежавшие на улицах безжизненные тела. Тогда мне стало все ясно: кислородный генератор не действовал! В то же мгновенье я надел свою запасную кислородную маску и устремился к кислородному заводу. Только тут заметил я первые признаки жизни. Люди, вооруженные предохранительными масками, пытались вскрыть запертую дверь здания. Как служащий, я знал секрет замка и быстро открыл двери, — но нас встретили полчища муравьев, дружно кинувшиеся на нас в атаку.

Пол был покрыт как бы движущимся черным ковром, один угол которого, ближайший к двери, при нашем входе откатился к нам, и через две — три секунды мы были облеплены цепкими, кусающими насекомыми, которые сражались с сверхъестественной энергией отчаяния. Двум наиболее бойким муравьям удалось забраться под мой шлем. Укусы их острых челюстей и действие ядовитой муравьиной кислоты сделались невыносимыми. Но мог ли я сбросить маску, пока воздух вокруг меня был заражен газами, выпущенными из баллонов моими соратниками? В то время как атаки, направленные на прочие части моего тела, постепенно ослабевали и насекомые начинали окончательно изнемогать от ядовитых паров, два врага, находившиеся под защитой моей маски, приходили в большее и большее остервенение. И тот и другой добрались до моих глаз и грозили ослепить меня. Лучше задохнуться в ядовитых газах, чем терпеть эту муку! Обезумев, я сорвал с себя шлем и хотел поймать этих черных, блестящих гадин. Но как ни странно, я тотчас почувствовал, что могу еще дышать вблизи больших кислородных резервуаров, где оставалось некоторое количество живительного газа, достаточное хотя бы для временного поддержания жизни. А озлобленные насекомые, не защищаемые больше противогазовой маской, спрыгнули с меня, как крысы с тонущего корабля, и скрылись за кислородным баком.

Это нападение наших врагов, хотя и кончившееся их неудачей, было для нас зловещим предостережением, так как обнаружило беспримерную хитрость и сметливость. Раньше их налеты ограничивались нападениями на отдельных людей или на продуктовые лаборатории, но в этот набег они проявили такую сообразительность, которая заставляла нас ожидать нового, еще худшего бедствия. Очевидно, они разработали план задушить нас остановкой кислородной станции, зная, что сами они могут жить в атмосфере со значительно большим процентным содержанием двуокиси углерода. А дальнейшей их целью было — опустошить наши продовольственные склады.

III. Последний Люканус

Хотя и казалось очевидным, что истребление всякой растительности должно повлечь за собой полную гибель насекомых на земле, однако их исчезновение не совершилось так быстро, как можно было предполагать! Последовали долгие годы беспощадной войны. Насекомые, хотя число их быстро убывало, продолжали питаться похищаемыми из лабораторий продуктами, телами людей и наконец — друг другом; сначала они забирали в плен враждебные семейства и виды, потом перешли к каннибальству. Прожорливость их возрастала обратно пропорционально их численности, и в конце концов стало опасно встретить даже отдельное насекомое, если у вас не было при себе баллона с ядовитым газом, который вы в любое мгновенье готовы были бы пустить в ход.

Теперь я уже старик, хотя мне еще нет двухсот лет, — и я счастлив сознанием, что мне привелось видеть живым последнее из насекомых, которое было взято в плен. Это был прекрасный экземпляр «жука-оленя» (Lucanus), и многолетние наблюдения подтверждали, что он был единственным уцелевшим представителем той формы жизни, которая чуть было не вытеснила человека с нашей планеты. Этот жук был пойман через несколько недель после того, как мы были очевидцами последнего, как мы предполагали, проявления жизни на земном шаре — не считая жизни человека и морских глубин. Неутомимые поиски в течение ряда лет не обнаружили больше и признака насекомых. И человек почувствовал себя полным хозяином всего, что он мог охватить своим взглядом.

Я слышал, что в давнопрошедшие времена человек с каким-то жутким оцепенением смотрел в зоологических садах на вытесненных им рептилий; с таким же точно чувством смотрел он на этого последнего представителя той жизни, которая восторжествовала бы на земле, если бы человек был менее дальновиден и изобретателен.

Вот эта-то безотчетная притягательная сила и заставила меня однажды пойти посмотреть на пойманного жука. Клетка, в которой он был заключен, была выставлена на показ в 404 районе города Универсаполя. Я поразился величине этого существа — оно оказалось гораздо больше, чем представлялось мне раньше, когда я разглядывал его в телевидоскопе; вероятно потому, что в тот раз рядом не было никаких предметов, с которыми можно было бы сравнить его размеры. Правда, докладчик радиостанции сообщил тогда все данные о величине насекомого, но отдельно взятые цифры не могли воссоздать реальной картины этих чудовищных пропорций.

Когда я подошел к клетке, животное лежало повернувшись ко мне своим жестким спинным покровом; на глаз оно имело дюймов четырнадцать в длину. Его гладкие роговые элитры сверкали под лучами искусственного света (клетка была на третьем этаже). Я живо представил себе картину мира населенного биллионами подобных существ. В это время подошел сторож с порцией мучнистой синтетической пищи. Хотя эта пища не имела запаха, но жук почувствовал приближение человека: он поднялся на своих членистых ногах и подошел к нам, угрожающе пошевеливая рогами; потом, как бы вспомнив о своей неволе и о невозможности нападения, он смирился и быстро принялся есть поставленную ему в клетку пищу.

Покончив с обедом, он приподнялся на задние лапы, слегка опираясь на ящик, и повернул ко мне свои большие глаза. Мне никогда еще не приходилось видеть такого недоброжелательства во взгляде. Можно было почти осязать эту ненависть! Я невольно вздрогнул. Так же отчетливо, как если бы жук умел говорить, я понял, что он отлично сознавал свое положение, и в его взгляде я прочел всю сосредоточенную ненависть побежденной расы.

Мне не хотелось упиваться его несчастьем; напротив я ощутил в себе прилив сильного чувства сострадания. Что если бы я сам, как последний представитель моей расы, был выставлен на посмешище перед пестрой стаей насекомых, победивших моих сородичей? Не почувствовал ли бы я, что жизнь не стоит того, чтобы жить?

Не знаю, угадал ли он мои мысли, но он продолжал смотреть на меня с таким безграничным озлоблением, как будто хотел сообщить мне, что ненависть его сильнее вечности.

Вскоре после того он умер. И мир, давно привыкший отрицать всякие церемонии, неожиданного для самого себя похоронил останки жука в золотой шкатулке, с небывалой роскошью.

Я много лет прожил после этого достопамятного события, и, конечно теперь мои дни сочтены. Но я могу умереть счастливо, с убеждением, что на земном шаре человек завоевал себе полное владычество.

IV. Максимум полезного действия

Вот и 2928 год. Подлинный ли я сын своего века? Иногда я прихожу к убеждению, что ношу в себе безнадежно устаревшее мироощущение, что я какой-то анахронизм, которому следовало бы существовать тысячу лет назад. Иначе ничем не могу объяснить своего недовольства в мире, где полезное действие удалось, наконец, довести до максимума.

Говорят, я прямой потомок целого ряда предков, которые неохотно усваивали переменявшиеся условия. Например, я люблю красоту — и не нахожу ее. Иные видят красоту в наших величественных зданиях, возвышающихся на шестьсот или девятьсот метров над землей, но хотя они и поражают архитектурным великолепием, они лишены той привлекательности, о которой я мечтаю. Только навещая берег моря, я могу несколько утолить свое смутное душевное стремление. Один лишь океан таит в себе силы природы. Земля же говорит о человечестве и ни о чем больше.

Перечитывая дневники моих предков, этих людей чувства, я встречаю иногда яркие описания прежнего мира — того мира, в котором насекомые еще не угрожали существованию человека. Деревья, травы, цветы вносили элемент очарования в жизнь людей, гулявших среди них по огромным, открытым пространствам, где земля была мягка под ногами, и крылатые существа, так называемые «птицы», пели среди листвы. Правда, я вычитал также, что многим людям приходилось жить впроголодь и что буйные страсти владели ими, но мне кажется что все-таки та жизнь, была заманчивее нашего методического, бесстрастного существования. Никак не могу понять, почему так много было бедных: ведь, как видно из описаний, природа, проявлявшаяся в растительном царстве, была очень плодоносна — до такой степени, что из года в год огромные количества пищи сгнивали на земле без пользы. Судя по тому, что я вычитал, виновата в этом была не природа, а экономическая система человечества, которая в наши дни доведена до совершенства. Но, думается мне, даже совершенство не всем из нас приносит счастье.

Теперь ничто не выбрасывается — все превращают в пищу. Давным давно человек научился разлагать вещество на его составные элементы, число которых доходит почти до ста, а из них составлять соединения, необходимые для пищи. Старая аксиома, что ничто не творится и не пропадает, а только одна форма вещества переходит в другую, выдержала испытание веков. Человек, как проявление природной силы, по своему произволу осуществил кажущееся чудо самопревращения, возлагавшееся в древности на другие физические силы.

Сначала человечество было приведено в ужас декретом об обязательной передаче всех мертвецов в лаборатории. В течение тысячелетий человек привык к теснейшей ассоциации представлений о теле и о душе, не понимая, что тело есть только материальный агент, посредством которого функционирует дух. Но постигши свойства духа, человек перестал смотреть с суеверным уважением на покинутое жизнью тело и увидел в нем те же составные части, как и в остальных окружающих предметах. Тело человека, как металл или камень, базируется на общей материальной основе: на веществе, которое можно разложить на атомические элементы, а из них — химически воссоздать любое вещество, полезное для живущего человечества.

Жутко становится от пасмурного однообразия нашей жизни. Жизнь тогда только интересна, когда есть борьба, есть цель, достижимая эволюционным путем. Но когда цель достигнута, прогресс останавливается. Огромные пресмыкающиеся доледниковой эпохи достигли первенства вследствие своих больших размеров, но не чудовищная ли величина этих тварей послужила причиной и полного их вымирания? Природа, по-видимому, избегает крайностей. Она некоторое время позволяет развиваться и фантастическому, а затем стирает все написанное ею, чтобы открыть простор новому порядку развития. Не предстояло ли человечеству изжить себя чрезмерным развитием своей нервной системы и уступить место будущей эволюции сравнительно простейшей формы жизни, каковой была, например, стадия развития насекомых в период высшего апогея человечества? Мне кажется, таково было великое предначертание природы; человек нарушил этот план и за свое вмешательство расплачивается монотонностью нашей жизни.

Население земли быстро идет на убыль, и я боюсь что ближайшее тысячелетие увидит безжизненную планету, несущуюся в мировом пространстве. По-видимому, ничто не спасет нас.

V. Год 3928-й

Мой предок, Танор, живший тысячу лет назад, судя по рассказам моего прадеда, был выразителем пессимистического отношения к судьбам человечества. Но в наши дни состояние общего отчаяния достигло еще большей степени. Мир понемногу умирает от добровольно взятой на себя тоски.

Перечитывая дневники своих праотцов, восходящие даже к эпохе существования насекомых, я вижу, что все мои предки с сентиментальной настойчивостью придерживались всего, что в стародавние времена составляло обаяние жизни. Если бы мои современники догадались, какие мысли зарождаются во мне при изучении прошедших веков, они едва ли отнеслись бы ко мне снисходительно. Но мой шлем изолирует эти мысли от внешнего мира, и я часто предаюсь своим мечтам и перебираю доставшиеся мне по наследству реликвии далекого прошлого.

В одну из таких минут я сделал поразительное открытие.

Несколько месяцев назад я нашел в своей фамильной коллекции золотой ящик имеющий фута два в длину, полтора в ширину и один в глубину. Я снял крышку. Внутри ящик оказался перегороженным на множество квадратных отделений, наполненных миниатюрными частицами различной величины, цвета и строения. Песок? Нет, это что-то другое. Питательные таблетки? Но съев несколько крупинок, я убедился, что коэффициент питательности их ничтожен по сравнению с продуктами наших лабораторий. Загадка!

Я уже готов был закрыть ящик и поставить его на место, успокоившись на мысли, что один из моих сентиментальных предков сохранил для потомства вещь, не могущую принести никакой пользы, как вдруг мой карманный радиоприемник: загудел, и из крошечного прибора раздался голос моего друга Стентора, диктора междупланетной радиостанции.

— Если ты свободен и будешь дома, я прикачу сейчас к тебе, — сказал Стентор — у меня есть интересные новости.

Я изъявил согласие, тем более, что мне хотелось поделиться своей находкой с этим другом, которого я любил больше всех на свете. Однако, до его прихода я спрятал ящик, решив сообразовать свои действия с тем оборотом, какой должен будет принять наш разговор. И хорошо, что я так сделал, потому что Стентор был настолько увлечен важностью своих новостей, что едва ли сразу обратил бы должное внимание на мое открытие.

— Ну, рассказывай, какие у тебя интересные новости? — спросил я, после того как мой приятель с удобством расположился в креслах.

— Попробуй угадать, — ответил он, подзадоривая меня своим равнодушием.

— Что нибудь насчет Марса или Венеры? Весточка от наших соседей?

— Ты бы должен сообразить, что речь не может итти о самодовольных марсианах, — возразил мой друг. — Но венерианцами предстоит решение серьезнейшей задачи. Ты знаешь, у них все тот же тревожный вопрос, который волновал их еще сорок лет назад, когда удалось впервые установить междупланетную радиосвязь. Вероятно, ты не забыл, что во втором своем сообщении они говорили нам о непрестанной войне с насекомыми, которые у них уничтожают почти всю растительную пищу? И вот в прошедшую ночь, когда минул час радиовещания, я к немалому своему изумлению услышал голос венерианского диктора. Он предлагает нам организовать научную экспедицию на Венеру, чтобы помочь населению злополучной планеты покончить с проблемой о насекомых так же, как мы разрешили этот вопрос у себя. По его словами, марсиане совершенно не хотят отзываться на их просьбы о помощи, но он рассчитывает на полное содействие и сочувствие со стороны жителей земли, которые так еще недавно нашли выход из подобного же положения.

Новость, сообщенная мне Стентором, ошеломила меня.

— Но ведь венерианцы в деле механических достижений опередили нас, — возразил я — хотя и отстали от нас в биологических науках. Им гораздо легче было бы осуществить междупланетный перелет, чем нам.

— Правильно, — согласился Стентор. — Но если мы хотим дать им реальную помощь в деле освобождения их мира от всеистребляющих насекомых, мы должны сами отправиться на Венеру. Последние сорок лет показали, что мы не можем вывести их из беды одними словесными инструкциями.

— И вот этой ночью — продолжал Стентор все с большим и большим воодушевлением — Энайона, глашатай венерианской радиостанции, сообщил мне, что их ученые подошли к практическому осуществлению междупланетного телевидения, В случае успеха, это необычайно облегчит наши сношения и даже может исключить необходимость в междупланетном путешествии, к которому пришлось бы приготовляться, я думаю, несколько сот лет.

— Да, телевидение, столь обычное и у нас и на Венере, — сказал я, — до сих нор казалось невозможным через междупланетную пустоту. Но если оно осуществится, то, конечно, только по инициативе венерианцев, хотя они и будут беспомощны без нашего дружественного содействия. А в благодарность за часто получаемые от них указания в области механических усовершенствований мы, по справедливости, должны всякими мерами помочь им освободиться от насекомых, угрожающих их существованию. И я думаю, что посредством радио и телевидения это будет легче сделать, чем посредством междупланетного путешествия.

— Я с тобой согласен. И надеюсь, что наша помощь будет оказана им в ближайшее время. С тех пор как я принял должность междупланетного диктора, я полюбил венерианцев за их открытую, товарищескую душу. Впечатление, которое производит на меня их диктор Энайона, составляет резкий контраст с самодовольной кичливостью марсиан.

Наша беседа продолжалась еще некоторое время, и только когда Стентор собрался уходить, я коснулся вопроса, на котором были сосредоточены мои мысли.

— Я хочу кое-что показать тебе, Стентор, — сказал я.

И я принес из соседней комнаты драгоценный ящик.

— Полюбуйся-ка на эту реликвию, когда-то принадлежавшую моему предку. Дельфэру, тому самому, при жизни которого последнее насекомое — жук — было поймано и посажено в клетку. Судя по личным записям в дневнике Дельфэра, он отдавал себе полный отчет в том, что он жил в знаменательное время, на переломе двух эпох, и, в отличие от большинства своих современников, сохранил в своей душе некоторые чувства, передавшиеся, как историческое наследие, и будущим поколениям. Взгляни, друг мой, что он сберег для потомства.

И, поставив ящик на разделявший нас стол, я приподнял крышку, чтобы показать Стентору таинственные крупинки.

Лицо Стентора представило красноречивую картину изумления. Естественно, что мысли его остановились на тех же догадках, к которым раньше пришел и я, только к перечню возможностей он добавил еще «единицы атомных сил». Наконец, он в недоуменьи покачал головой.

— Как бы то ни было, он не стал бы хранить эти крупинки, не имея определенной цели — сказал он. — Ты говоришь, что старик Дельфэр жил в тот век, когда были уничтожены насекомые? Но что это был за человек? Не из тех ли, что любили подстраивать разные шуточки?

— Ничуть ни бывало, — возразил я, чувствуя себя несколько обиженным — по всему видно, что он был серьезный человек; работал он на кислородной станции и принимал активное участие в войне между людьми и насекомыми.

Вдруг Стентор нагнулся, насыпал некоторое количество крупинок себе на ладонь и — с истерическим воплем швырнул их в воздух.

— Да знаешь ли ты, что это такое? — вскричал он, дрожа всем телом.

— Нет, не знаю, — ответил я, стараясь сохранить свое достоинство.

— Зародыши насекомых! — крикнул он в ужасе и бросился к дверям.

Я поймал его на пороге и силою втянул назад в комнату.

— Слушай, — сказал я решительным тоном — никому ни слова об этом! Понимаешь? Я всеми способами проверю твое предположение, но я не хочу огласки и общественного вмешательства.

Сначала он не соглашался, но наконец уступил.

— Я буду производить опыты, — сказал я — и если твоя догадка оправдается, попробую устроить инкубатор под строжайшим контролем.

Наступило время вечернего радиовещания. Мой приятель ушел, дав обещание хранить тайну и заставив меня пожалеть, что я раньше времени нарушил молчание.

VI. Чудо

В течение многих дней, после моего злополучного разговора со Стентором, я производил опыты над таинственными тельцами, которые так испугали его. Я подвергал их всевозможным испытаниям, чтобы доискаться в них признаков жизни, в какой бы то ни было стадии — яйца, личинки или куколки. Но результат всех моих опытов был один и тот же. Жизнь не проявлялась. Однако, я этим не удовлетворился, так как химической анализ показал наличие органических веществ. Вот неразрешенная загадка! Сколько раз я готов был предать огню все содержимое моего ящика! Иногда я мысленно представлял себе мир снова наводненным полчищами насекомых — и все это по неосторожности единичного человека! Я уже начал подумывать о передаче этой задачи на разрешение ученых, но вдруг на меня нашло просвещение — и ответ был найден. Ведь это ничто иное как семена — зародыши растительной жизни — и они могут расти! Но где? Увы, человек подчинил всю земную поверхность своему искусственному владычеству. Со времени слияния городов сплошная бетонная кора покрывала землю.

Я все-таки решил произвести опыт, будущего значения, которого я в то время сам не подозревал. В подвале того общежития, где была моя квартира, я выдолбил в бетонном полу посредством небольшого экскаватора, действующего внутриатомной энергией, отверстие такого диаметра, чтобы туда мог пролезть человек. Опустившись в эту нору, я почувствовал под ногами черное мягкое вещество; я знаю, что эта была земля. Я поспешно наполнил этим веществом бывший со мной ящик, закрыл нору куском бетона и, вернувшись к себе, занялся посевом различных семян.

Легко представить себе, с каким нетерпением я ожидал первых признаков растительной жизни. Со дня на день, с часу на час я присматривался к земле, надеясь на первые признаки жизни, которая так давно покинула наш мир, и уже готов был придти к убеждению, что зародыши жизни не могут сохраняться в течение стольких веков, как вдруг заметил крошечный зеленый побег — залог совершавшегося перед моими глазами чуда, более поразительного, чем все тысячелетние достижения человечества. Это была сложнейшая и то же время такая простая загадка, подлинное откровение природы.

Дни и недели я не переставал следить тайком за ботаническим чудом. Оно овладело всем моим существом. Что за необъяснимая сила, перед которой я не мог устоять! — Я, смотревший с таким бесстрастным спокойствием на чудеса сорокового столетия! И мне стало ясно, что природа обаятельнее всего проявляется в тех простых вещах, которые человечество предпочло забыть.

Однажды утром я, проснувшись, увидел цветок, распустившийся в белоснежной красоте и разливший в воздухе нежный аромат. Лилия, символ новой жизни! Странные чувства, давно умершие в груди человека, всколыхнули меня… Но пусть эта весть коснется не меня одного! Пусть, как в древние времена, лилия для всех будет символом жизни!

Дрожащими руками я поставил драгоценную ношу на подоконник наружного окна, где она была видна всем проходившим. В первый день почти никто не заметил моей лилии, так как люди редко ходят пешком: они предпочитают или ездить в автоматических колясках или кататься на роликовых электро-коньках; последний способ передвижения является в тоже время восхитительной гимнастикой для тела. Четвертый этаж города отведен исключительно для пешеходов и катающихся на роликах. Поэтому платформа на четвертом этаже вылощена до гладкости стекла. И только какой-нибудь случайный пешеход, проходя мимо моего окна, мог обратить внимание на растение и разнести о нем молву. Тем не менее у моего окна вскоре начали собираться целые толпы людей, желавших полюбоваться на чудо растительной зелени и белизны.

VII. Прах земной

Десять лет прошло с тех пор, как я в последний раз обратился к своему дневнику, — и как изменилась за это время картина человечества! Теперь я по профессии земледелец, но земледелие у нас осуществляется в гораздо более широком масштабе, чем это было две тысячи лет назад. У нас не бывает неурожая, так как температура и атмосферные осадки регулируются искусственно. Но главным образом мы приписываем наши успехи полному отсутствию насекомых. Наши земледельческие участки разбросаны по всей стране как парки и сады древних времен, и они снабжают нас пищей, столь же питательной, как продукты наших лабораторий, но гораздо более вкусной. Поистине мы живем в век чудес! Земля принадлежит нам безраздельно, и ничего нет удивительного в том, что нашим вниманием чаще и чаще овладевают другие планеты нашей солнечной системы. За последние десять или одиннадцать лет венерианцы постоянно взывают к нам о помощи в их борьбе за существование. Мне кажется, мы обязаны оказать им содействие.

Завтра — знаменательный день для всех нас и в особенности для Стентора, потому что будет испытываться новый междупланетный телевидоскоп, и быть может, впервые мы увидим наших соседей, отделенных от нас бесконечностью пространства. Хотя население Венеры во многих отношениях отстало от нас чуть не на целое тысячелетие, но в области радио и телевидения там сделаны поразительные успехи. Уже полвека мы поддерживаем с венерианцами радиосвязь, и они всей душой разделяли с нами радость насаждения нашего эдема. Они всегда с величайшем интересом выслушивают рассказы Стентора об этапах борьбы с насекомыми, грозившими стереть нас с лица земли. Им предстоит теперь та же самая задача; но судя по их сообщениям, победа клонится не в их сторону. И завтра мы будем говорить с венерианцами лицом к лицу! Это событие — важнейшее с момента установления первой междупланетной радиосвязи, которая существует у нас уже пятьдесят лет. Стентора я не видел в таком волнении с тех пор, как были открыты семена растений…

И вот этот день уже прошел. Опыт увенчался успехом, но увы, что увидели мы, когда пелена спала с наших глаз!

Огромные залы собраний были по всему континенту битком набиты людьми жаждавшими увидеть первых жителей Венеры. Перед самым началом опыта мы послали по радио нашим запланетным соседям приветствие с выражением наилучших пожеланий и получили от них ответное поздравление! Увы, мы еще ничего не подозревали. Затем был включен телевидоскоп приемника, и мы, затаив дыхание, сидели, не спуская глаз с хрустального экрана. Рядом со мной сидел Стентор; я видел, с каким лихорадочным нетерпением он ждал появления фигуры Энайоны.

Сначала на экране скользнули какие-то неясные тени. Очевидно, изображение было еще не в надлежащем фокусе. Наконец, появилось темноватое пятно, очертания его делались резче и резче, оно принимало определенную форму… И вдруг многотысячную толпу народа — и одновременно другие такие же людские массы в зрительных залах всего мира — охватило чувство несказанного ужаса… Человечество вдруг уяснило себе все значение представившейся ему картины.

На экране перед нами вырисовалась фигура колоссального шестиногого жука, хотя и не тождественного во всех отношениях с нашими стародавними вымершими врагами, но все таки это было несомненнейшее насекомое гигантских размеров… Конечно, нас оно не могло видеть, потому что наша отправительная станция еще не функционировала, но когда оно заговорило, мы должны были закрыть глаза, чтобы убедиться, что слышим знакомый всем голос венерианского диктора Энайоны. Стентор стиснул мне руку, вскрикнул, и я должен был его поддержать, иначе он упал бы.

— Доброжелательные обитатели Земли, как называете вы свой мир, — раздался голос чудовища — мы переживаем знаменательнейшее событие в летописях наших дружественных планет, и мы с нетерпением ждем того момента, когда впервые увидим вас так же отчетливо, как вы сейчас видите одного из нас. В особенности нам хотелось бы увидеть Стентора. Сколько раз мы с живейшем интересом слушали ваши рассказы о бедствиях, причинявшихся вам насекомыми, которые оспаривали у вас владычество на вашей планете. Как вы уже часто от нас слышали, насекомые и нам не дают житья. И если мы не сумеем в ближайшее время истребить врага, нам придется проиграть сражение.

Вдруг к венерианцу подошло другое существо — огромный муравей, притащивший в передних лапах какой-то светлый комочек, который он передал жуку. Тот взял этот предмет и протянул его к нам, чтобы мы могли поближе его разглядеть. Это было подобие микроскопической обезьяны. И это млекопитающее было «насекомым», бичом венерианцев! А между тем в его очертаниях мы видели, хотя и не в достаточно развитой стадии, все признаки человека!

Нечего и говорить, в чью сторону инстинктивно склонилось всеобщее сочувствие, но в то же время разум подсказал нам, что по всей справедливости мы должны были соболезновать господствующей на далекой планете интеллигентной расе, возвысившейся до умственного превосходства в процессе многовековой борьбы. По какому-то капризу природы, разыгравшемуся еще в начале мироздания, жизнь там сложилась благоприятнее для насекомых, чем для млекопитающих. Или, может быть, насекомые в далекие времена вытеснили млекопитающих, как они чуть было не достигли этого на земле?

В тот вечер сеанс телевидения на этом закончился. Стентор был так взволнован видом венерианцев, что решил не подходить к микрофону, но на другое утро он говорил с ними по радио и объяснил, что вследствие вполне естественной антипатии к их внешности мы не хотим больше видеть их или показываться им. С тех пор они перестали подстрекать нас к постройке между планетного дирижабля и не просят нашей помощи в борьбе с «насекомыми». Я думаю, что они начали нас бояться, и именно этот страх пробудил в человечестве злой замысел снарядить к ним экспедицию с завоевательными целями.

Я решительно против этого. Разве недостаточно тех войн, которые были у нас в прошлом? Мы покорили свой мир и нам пора бы на этом успокоится и не искать новых завоеваний. Но жизнь здесь слишком легка. Что ни говорите, а когда человек не имеет врагов, с которыми он должен бороться, не встречает трудностей, которые надо преодолевать, — он не может быть счастлив…

Мои опасения за человечество были неосновательны! Не так давно, обходя свои поля, я увидел шестиногого жука, прожорливо уничтожавшего зелень. Итак — человечеству не придется лететь на Венеру для войны с насекомыми…