Тень Одержимого

Глава 19

Конец пути (продолжение)

На следующее утро в комнату Карла вошёл человек в длинных чёрных одеяниях. Его лица не было видно под маской с клювом и круглыми линзами. Своими руками в кожаных перчатках он принёс завтрак на подносе.

«Начинается театр абсурда», — подумал Авис.

— Вы кто? — спросил он.

Человек в маске не ответил. Он лишь поставил еду на стол и покинул комнату. Карл принялся за трапезу. Готовая смесь для космопутешественников и тёплый чай, больше похожий на подкрашенную воду, после голодного вечера казались ему вкусными и даже желанными.

Потом начались долгие часы ожидания. Карл то ходил по комнате, то разглядывал лица Барбары и Пикселя на фотографиях. Ни часов, ни компьютера или коммуникатора в комнате не было, только неработающий экран. Поэтому Птитс абсолютно утратил чувство времени. Жаль, он тогда не спросил Ромулуса, сколько длится местный световой день.

Минуты превратились в вечность, а где-то далеко от этого забытого всеми мира клон вместе с Пикселем раздобыл кинжал Пастырей для губернатора Зекариса. Или не раздобыл? Вернулся на Зекарис и сдал Фокса Айзенштайну, которого привела Барбара. Или не вернулся и не сдал? Столкнулся с разрушителями и погиб, унеся жизнь Серпентиры или Философа? Или выжил, чтобы вскорости умереть от дефектов? И живы ли Пиксель и Барбара? Или убиты разрушителями? Или сидят в казематах Охранительного Бюро за помощь шпиону и предателю Империи?

Чтобы не мучиться этими вопросами, Карл вспомнил выживших в криганских концлагерях. Они писали, что регулярные дела и движения помогали им сохранить себя в потоке безумия. Поэтому Птитс после еды принял душ и снова почистил зубы. Вернувшись в комнату, сделал зарядку — простые физические упражнения.

В ящике стола Авис нашёл блокнот и ручку и стал рисовать. На клетчатых листочках из-под его руки выросли пляж Зекариса и Тёмный Замок. Позже там появились и люди: он сам с Барбарой в обнимку, Пиксель, Фокс, Ромулус и Валериан… От рисунков веяло грустью, но они же помогали Карлу сохранить какие-то ориентиры в этом хаосе мира гигантских грибов.

Тяжелее всего Авису было, когда он переходил от одного занятия к другому. В этот момент его сознание снова соприкасалось с пугающей неопределённостью, и мрачные мысли наполняли разум. Но они исчезали, когда он находил забвение, делая зарядку, рисуя или просто расхаживая по комнате кругами.

Спустя много часов безвременья автоматическая дверь наконец открылась. Карл, лежавший на кровати, тут же поднялся. У входа стояли два человека в чёрных длинных одеждах, шляпах такого же цвета и масках с птичьими клювами. Впереди была, скорее всего, женщина — ниже ростом, и под её балахоном чуть выступала грудь.

— Карл Птитс, Лорд Авис, я давно хотела с вами встретиться, — произнесла она.

Из-за маски её голос звучал глухо и отрывисто, похоже на карканье.

«Хоть кто-то не немой», — подумал Карл.

— Кто вы? — спросил он.

Когда люди вошли внутрь, двери снова схлопнулись.

— «Чума», — ответила женщина. — Зовите меня Н. С.

Тут Птитса будто ударили по голове. Так звали таинственную женщину в птичьей маске, которая вмешивалась в сны Барбары, склоняя криганку на сторону Разрушения.

— Это вы копались в голове Барбары Винтер? — Авис уже испытывал к ней неприязнь.

— Да, — развела руками Н. С. — Но я действовала по приказу. Тогда я была Леди Разрушения и подчинялась ныне покойному Высшему Лорду Корвинусу, так что те эксперименты с психикой остаются на его совести.

Карл не видел её рта, но она весьма выразительно водила головой с длинным клювом.

— И сейчас вы в «Чуме», — процедил Птитс.

— Да, я ушла, когда разочаровалась в Тёмном Замке, — ответила женщина. — Но хочу перейти к делу. Ваш клон успешно выполнил свою цель. Губернатор Фокс арестован, а кинжал Пастырей находится у охранителей.

Сердце Ависа подпрыгнуло от счастья. Неужели он — вернее, его искусственный двойник — справился?

— А мои друзья живы? — тревожно спросил Карл.

— Да, с ними всё в порядке, — кивнула Н. С. — Остался последний этап.

— В-вы о чём?

Она вытащила из недр своей мантии актуатор — чёрную блестящую палочку — и нажала на кнопку.

— Смотрите сами.

Экран загорелся, и на нём возникла площадь перед зекарисской таверной. Камера находилась на стене, повёрнутая немного под углом, поэтому Карл видел крыльцо и магазин слева от него. На площади было на удивление мало народа. В центре, перед входом в таверну, стоял худой человек в зелёной форме имперского офицера с армейским пистолетом в правой руке. Карл видел только его профиль с выдающимся носом и понимал, что это был он сам. И в то же время не он сам.

Напротив клона Птитса, ближе к фермерским участкам и дворцу губернатора, собрались разрушители. Их было пятеро. Возглавляла группу человекообразная змея с руками и хвостом вместо ног. Рядом с ней стоял усатый мужчина в белом плаще с красной каймой — Фридрих Грюнвальд, он же Лорд Ариан. Чуть поодаль — ещё трое. Блондин в кожаной куртке, шею которого опутывал зелёный шарф в виде удава, был Лордом Констриктором, а двух его спутников — красноволосого, похожего на попугая мужчину и кудрявую женщину в сетчатых колготках, Авис раньше видел, но плохо знал.

— Где кинжал? — вкрадчиво спросила экранная Леди Серпентира, высунув раздвоенный язык.

Клон Карла промолчал. Он снял фуражку и уронил её на асфальт. И следом выкинул пистолет.

— ГДЕ КИНЖАЛ? — змея повысила голос.

— Миледи, я раздобыл кинжал, но появились охранители, и я спрятал его на старом складе, — оправдывался двойник Карла.

— Ложь! — взвилась Серпентира. — Это ложь, Авис, недостойный титула Лорда! Я не чую здесь кинжала! Где он? ГДЕ ОН⁈

Её красные глазки пылали злобой.

— Миледи, я сейчас вам всё объясню… — клон пытался сохранить спокойствие.

— Карл, мой старый друг, зачем ты встал на их сторону? — реальный Птитс вздрогнул, когда услышал знакомый голос Грюнвальда. — Тебя что, волнуют люди? Ты им не нужен, и тебе они не нужны!

Двойник повернул голову, пристально всматриваясь в старого друга.

— Подумай о себе, Карл! В твоих же интересах объединиться с нами и прийти к власти! — пытался убедить его Фридрих. — Ты же этого хотел на самом деле!

«Капитан Птитс» промолчал и лишь положил руки в карманы зелёных брюк. Настоящий Авис был уверен, что в одном из них бомба.

— Ты сдаёшься? — прошипела Серпентира.

— Конечно, он же ест суп ложкой, — высокомерно вставил Констриктор.

— КАРЛ!!!

В этот момент на улице с фермами появился человек в красной куртке.

— Пиксель! — вырвалось у Карла, который наблюдал за происходящим на мониторе. — Беги оттуда, дурак!

Н. С. медленно перевела на него взгляд и слегка кивнула.

— Пиксель, беги! — вторил клон на экране.

Грюнвальд без колебаний навёл на Пикселя пистолет.

— Привет, мой старый приятель, — насмешливо обратился к корсару Фридрих. — Узнаёшь меня?

Пиксель замешкался. Двойник Птитса снова окликнул друга.

И, похоже, решил, что пора действовать. Вынул из кармана круглую бомбу и активировал её. По эту сторону экрана Карл довольно улыбнулся, но в то же время ему было боязно за Пикселя. Взрыв вряд ли задел бы корсара — тот находился на значительном расстоянии от площади. Но Фридрих в любой момент мог застрелить «космического волка».

— Что⁈ — запаниковала кудрявая Леди Разрушения.

— Ты этого не сделаешь, — ровно сказал Грюнвальд. — Твой друг у меня на прицеле.

Сердце Карла забилось сильнее. Он не отрываясь смотрел, как его копия в военном мундире разжимает пальцы. Бомба выпала из рук и коснулась пола. Взрыв. Что было дальше, Птитс не увидел — на экране пошла серая рябь. Клон выполнил своё предназначение.

— Пиксель! Пиксель! — Авис затряс рамку монитора. — Где он?

— Жив, — коротко ответила Н. С.

Она нажала на кнопку актуатора, и появилось новое изображение — Пиксель в красной куртке бежал по улице мимо пальм и фахверковых домиков с черепичной крышей. Когда он исчез за кадром, заговорщица выключила видео.

— А Барбара? — выпалил Карл, отойдя от экрана.

— Она покинула Зекарис, — бесстрастно сказала женщина в маске.

— Можете показать её? — потребовал Птитс.

— К сожалению, там нет наших камер, — покачала головой Н. С. — Но, уверяю вас, Лорд Авис, что она в безопасности, и не попала ни к охранителям, ни к разрушителям.

Птитс смотрел на неё, поджав губы. Хотел бы он знать, что скрывалось в глазах этой вестницы «Чумы», но их мешали увидеть чёрные круглые линзы очков.

— Что мне сейчас делать? — его голос охрип от напряжения и усталости. — Я могу вернуться во внешний мир?

— Нет! Надо подождать, чтобы ввести Империю и Замок в заблуждение. Когда пройдёт достаточно времени, мы нанесём удар!

— Мне нужно идти! Там мой друг и моя любимая! — голос Ависа вознёсся до новых высот. — Вы обещали меня туда вернуть!

Маска собеседницы не выражала никаких эмоций. Как и её голос.

— А вы, Карл Птитс или Лорд Авис, обещали выполнить одно поручение для нас. И пока не пришло время, вы останетесь здесь.

— Сколько я должен ждать? — посмотрел на неё исподлобья Карл.

— Мы сообщим, — холодно ответила Н. С. — Идём, — она кивнула своему подручному, не проронившему ни слова.

Люди в масках вышли. Птитс снова был в одиночестве.

— А-а-а-а-а! — ему оставалось только кричать.

И от злости он пнул шкаф ногой.

Следующие дни в жизни Карла были невыносимо ужасны. Н. С. больше не приходила к нему, и лишь её безмолвный помощник приносил синтетическую еду для астронавтов утром, днём и вечером. Карл обречённо ковырял ложкой пюре со вкусом мяса или овощей и заставлял себя съесть всё до конца. Чистка зубов, душ и зарядка кое-как помогали ему соблюдать подобие режима дня.

Авис уже давно потерял счёт времени — и местного, и земного стандартного. В душу Карла навязчиво лезло отчаяние. Он всё больше понимал, что «Чума» хотела его запутать и запугать, иначе бы они себя так не вели. Его переполняли гнетущие мысли о Барбаре и Пикселе — и досада из-за невозможности вернуться к ним или хотя бы в любой мир, где он будет на свободе.

От зияющей бездны в душе его спасали всё те же рисунки в блокноте. Поначалу он рисовал пейзажи всяких знакомых планет. Шпили Рейвенхольда, поля и холмы Новоэдема, горы Аримана, небоскрёбы Мисимы и даже грибное болото в этом мире с неизвестным названием.

Затем Авису надоело, и он перешёл на животных: нарисовал давно умершего кота Мурзика, разных собак, эквиноида, бронтодонта, зекарисскую ундину и прочих представителей фауны со всех уголков Галактики. А позже, под гнётом той бури, что бушевала в его голове, эти животные перешли в абстракции — линии, узоры, круги. Сначала они были красивыми и упорядоченными, а потом постепенно превратились в абсолютный хаос.

Н. С. появилась снова. В это время Карл разрисовывал блокнот каракулями.

— Что, пришли за мной? — голос его был тихим и сдавленным.

Птитс встал с табуретки и повернулся к вестнице «Чумы». Он больше не был похож на того бодрого и полного жизни шпиона разрушителей на Зекарисе. Несмотря на регулярные физические упражнения, двигался он рвано и дёргано. Его лицо побледнело, а под глазами наметились мешки.

— Сколько прошло дней? — выдавил Карл. — Стандартная неделя?

— Почти две, — ответила Н. С.

— И вы здесь только сейчас, — прохрипел Авис. — Прекратите этот цирк и верните меня к Барбаре.

Он сверлил женщину злобным взглядом загнанного в угол зверя.

— Сейчас ещё не время… — возразила Н. С., наклонив голову.

— Не ваше это дело, — сухо отрезал Птитс.

— Вы правы, — ответила Н. С. — Но вы задавали себе вопрос, хочет ли она того же?

Её слова поставили Карла в тупик. Барбара любила Птитса и, очевидно, была бы рада воссоединиться с ним после его предполагаемой «смерти».

— Конечно, хочет! — возмутился он. — Как вы смеете…

— А это вы не видели? — язвительно спросила Н. С.

Она активировала монитор. Там снова проступила площадь перед таверной, но явно до атаки разрушителей. У входа столпилось множество людей в курортной одежде. Они размахивали пёстрыми флажками и лентами, ожидая кого-то. Человек в офицерской форме бодро шагал по улице, намереваясь обойти это столпотворение. Но когда толпа кого-то поприветствовала, он остановился.

— Эту запись мы сделали незадолго до смерти вашего клона, — объяснила Н. С.

Дверь таверны открылась, и наружу вышли двое. Одной из них была девушка с чёрными волосами — Барбара. Другого Птитс не знал. Это был рослый, мускулистый мужчина на две головы выше его возлюбленной. Увидев толпу, этот человек принялся размахивать правой рукой. А левой он прижимал криганку к себе.

— Поприветствуйте Барбару Винтер, мои друзья! — низким голосом проговорил мужчина.

Тут же появилась стайка репортёров с микрофонами.

— Кто она такая?

— Вы любите друг друга?

Карл испытывал великое недоумение, глядя на эту запись. Он понял, что рядом с Барбарой пребывал Эдуардо Порки, игрок из баскетбольной команды «Серенийские Свиньи». Это его афиши расклеили по всей Высокой горе перед отлётом Птитса на Нод.

— Мы знаем друг друга давно — наши родители дружат, — Авис слышал голос баскетболиста. — Но я уже много лет не видел Барбару и был рад встрече с ней в Штальштадте. Мы поговорили, вспомнили молодость, а сейчас я намерен жениться.

— Когда будет свадьба? — сразу влез некий репортёр.

Люди восторженно ахнули. Мужчина наклонился и поднёс губы к губам женщины. Карл до последнего надеялся — вдруг это не Барбара, вдруг это просто шутка или злой розыгрыш «Чумы»… Но это была не шутка — криганка и серениец на глазах Ависа слились в страстном поцелуе.

— Барбара! — Птитс вздрогнул, услышав дикий вопль.

Этот голос принадлежал ему — и при этом не ему. Клон в военной форме оцепенело стоял прямо напротив них.

— Что, Карл? — как ни в чём не бывало спросила криганка.

— Бар… ба… ра, — тише произнёс двойник Ависа. — Ты… любишь меня?

Этот вопрос бы задал и он сам, будь он тогда на Зекарисе.

Тем временем клона окружил всё тот же сонм репортёров и журналистов. Они о чём-то галдели, но Птитс не мог ничего расслышать. Да и не хотел.

— Пойми, ты нравился мне как друг и соратник, Карл, — спокойно произнесла Барбара. — Ты интересный и необычный, но… Мне нужна сильная рука, и у Эда она есть. Мы давно знаем друг друга и встретились сейчас на Кригсхайме.

«Как друг и соратник», «сильная рука»… Карл по эту сторону экрана не верил, что это Барбара. Та самая, которой он доверял, которая казалась ему родственной душой… А этот мускулистый боров лапал криганку, судя по тому, как шевелились её голова и шея… Птитс хотел увидеть на её лице боль и страдание, хотел, чтобы ей было неприятно. Но их он не нашёл.

— Я ещё… хочу сказать, — будто пьяный, пролепетал клон.

— Что вы хотите сказать? — подсуетился журналист.

— Чё? — рыкнул Эд, будто какое-то животное.

От этого слова толпа утихла, и все обратили внимание на главных действующих лиц сего спектакля.

— Сейчас здесь… будет опасно, — прохрипел двойник Птитса. — Эд, прошу об одном — береги её.

— Чё ты несёшь? — грубо произнёс мужчина. — Иди отсюда и не трогай нас.

— Идите… к космопорту, — Карл слышал в голосе клона отчаяние, которое испытывал и сам. — Спасайтесь, улетайте отсюда — БЕГИТЕ!

— Псих, чё ль? — злился и недоумевал Эд.

— БЕГИТЕ! — двойник вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в небо.

Он хотел пристрелить этого возомнившего невесть что урода? Или спасти гражданских от грядущей напасти?

— Да я тебя щас… — любовник Барбары потряс кулаком в воздухе.

Двойник Карла навёл дуло на высокого мужчину.

— Береги Барбару! — крикнул клон.

— Пушку убрал! — прорычал Эд.

— БЕ-ГИ-ТЕ! — тот Птитс ещё раз пальнул в небо.

В это время за его спиной мелькнул телепортационный луч, и на площади появились разрушители, ведомые Леди Серпентирой.

Н. С. нажала на кнопку актуатора, и экран погас. Карл из настоящего только сейчас заметил, что его лицо стало мокрым от слёз. Он чувствовал себя так, будто одна из опор, что поддерживали его мир, не давая пасть в бездну, — рухнула за мгновение.

— Она… обманула меня, — только и мог выдавить он.

— Вы ей доверяли, — прошелестела за его спиной Н. С. — А ведь не стоило!

— Я… доверял ей! — Карл сорвался на крик. — ДО-ВЕ-РЯЛ!!!

— А она твоего доверия не оправдала! — оборвала Н. С. — Чего ты хотел, положившись в своей жизни на людей?

В сознание Карла молнией ударили слова, сказанные Серпентирой много лет назад: «Не стоит тратить свою жизнь на разочарование в других людях, Авис. Они глупы и мелочны, они подобны песку под твоими ногами. Это истина такая же непреложная, как законы Вселенной — это и есть закон Вселенной. Путь Змеи — единственно возможный. Если ты по нему не пойдёшь, то будешь до конца дней своих спотыкаться и обжигаться, а затем проклинать весь свет за свои же оплошности…»

Он всю жизнь бежал от безмерной пошлости мира, от всепоглощающего одиночества… И нашёл пристанище рядом с Барбарой Винтер, которая его бросила… Променяла на существо с повадками обезьяны… Как он мог поверить хотя бы на миг, что зияющую бездну в его сердце можно чем-то заполнить?

— Нет… — плакал Авис, — нет, нет, нет…

— Да, — равнодушно ответила прислужница «Чумы». — Все надежды бессмысленны. Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему меня зовут Н. С.? N. S. — «Nessuna Speranza». Я выросла на Кастароне, и на моём родном языке эти слова значат «никакой надежды».

Она говорила как Леди Серпентира и, похоже, ничем не отличалась от неё, кроме облика.

— Я вам не верю! — Карл не хотел признавать, что всё увиденное было на самом деле. — НЕ! ВЕРЮ! ВАМ! В «ЧУМЕ»!!! — выкрикнул он в лицо своей мучительнице.

— Имеете право, — сухо произнесла Н. С. — Но есть ещё кое-что, что заслуживает вашего внимания.

— Покажите, — вполголоса попросил Птитс.

Женщина нажала на кнопку, и экран снова загорелся. Карл увидел серую комнату, аскетично обставленную угловатой мебелью. Камера, закреплённая на потолке, снимала двух обнажённых людей на широкой кровати. Эд оседлал Барбару, будто она была лошадью, и делал телодвижения, от которых криганка томно вздыхала.

— О, да, да! — Барбара пребывала в экстазе.

На экране прыгали её лицо, полное блаженства, и тупая морда Эда. Птитс ощутил приступ тошноты. Это животное двигалось резко, и Карлу казалось, будто Барбара временами стискивала зубы от боли — лишь затем, чтобы снова отдаться умиротворяющей страсти. И неужели всё это ей нравилось?

Авис относился к её телу бережно и хотел, чтобы ей было хорошо. Он не воспринимал её как кусок мяса или живую куклу для удовольствия, но при этом и не делал из неё прекрасную даму, которая требует рыцарского поклонения. Для Карла Барбара была человеком, таким же, как он. Он относился к ней как к разумному существу, как к равной…

Но оказалось, что ей это было не нужно. Она променяла нежность и доверие на грубые «ласки» Эда. А Птитс, вероятно, и правда был для неё просто другом — как и для одноклассниц, которые любили с ним пообщаться, но при этом заглядывались на хулиганов и спортсменов из параллельного класса…

— Хватит, — остановил Карл, не в силах больше смотреть, как Эд тычет членом в Барбару. — ХВАТИТ!!!

Н. С. неохотно выключила монитор. Авис тяжело дышал, и слёзы текли из его чёрных глаз. Реальность вокруг стала мутной и расплывчатой. В ней больше ничто не имело значения. Снова он чувствовал себя разбитым. Это ощущение его сопровождало и прежде, с давних пор. Но что, если теперь он не смирится с ударами судьбы, что сочла его недостойным? Что, если теперь он ей что-то противопоставит?

Карл почувствовал, как на смену горю пришла злость. Сильный, необузданный гнев наполнил его жилы. Раньше он тоже чувствовал эту разрушительную ярость, но подавлял её, желая быть хорошим и правильным. Но для кого? Для родителей, которых он оставил давным-давно? Для тех ничтожеств, которых он по ошибке считал своими? Для себя? А что это ему принесло? Это сдерживание…

Да ровным счётом НИЧЕГО. Он не был верующим человеком и не считал, что за примерное поведение попадёт в Рай. И всякие эзотерические понятия вроде кармы ему близки не были. Что, если теперь он выплеснет копившуюся годами злобу? Что, если теперь все справедливо от неё пострадают?

Он схватил фото с Барбарой на Зекарисе и принялся бить об стол. Сначала стекло не хотело поддаваться, но после нескольких ударов со всего размаха треснуло и разлетелось на множество осколков. Н. С. осторожно отошла к двери, наблюдая за Карлом.

Тот орудовал в беспамятстве. Он хотел расплющить эту проклятую рамку, стереть её в порошок… Дёрганым движением Птитс повернул фотографию к себе и вытащил её, скомканную и помятую. При этом он случайно порезался, но Ависа это не беспокоило — он даже не почувствовал боли. Его раздирала ненависть, ненависть к той пустой, лишь изображавшей любовь женщине, и её новому обезьяноподобному ухажёру. Карл схватил фотографию, скомкал — и разорвал на кучу кусочков. Затем он сделал то же самое и с другими изображениями Барбары на своём столике. И со всеми остальными фотографиями — он разбивал рамки и рвал криганку, Пикселя, себя…

Последним был снимок, сделанный ещё давно, когда Птитс учился в девятом классе на Великородине. Карл-подросток в бежевом свитере довольно улыбался на голубом фоне, и в его чёрных глазах сверкали искорки ума и жизнелюбия.

Ярость ненадолго утихла, уступив место сожалению. Тот наивный мальчик ещё не столкнулся с жизнью, не увидел, как охранители утаскивают Шери, не попал на разорённую войной Антею, не встретил Грюнвальда и Хардред, не получил удар в спину от Барбары и не побывал в камере «Чумы»… Он был ещё милым и хорошим… или же казался? Сейчас Карл осознал, что ещё с тех пор в нём накапливалась ярость, и он просто сдерживал её в попытке быть хорошим человеком… Тот дивный мальчик, тот несуществующий Птитс теперь окончательно умер. Карл разбил стекло, за которым была эта чудовищная ложь, затем вытащил снимок и в гневе раскрошил его.

Следом Птитс резко выдвинул ящик стола и схватил блокнот. Он выдирал клетчатые страницы со своими рисунками, беспощадно комкал и рвал. Нарисованные ручкой пейзажи разных миров, животные, люди — все превратились в мелкие клочки. Всё самое светлое и доброе, что было в Карле, было уничтожено им же за ненадобностью: оно не помогло ему стерпеть жизнь, а только принесло ещё больше страданий. Сильнее всего Авис ненавидел ту картинку, где они с Барбарой обнимали друг друга. Возможно, пока он это рисовал, она как раз предавалась любовным утехам с тем ультрамужественным орангутаном?

Авис с нечеловеческим рывком перевернул постельное бельё на кровати. Отчаянно силясь уничтожить подушку и одеяло, Карл разорвал тонкую ткань пододеяльника, простыни и наволочки. На его лице больше не было слёз — одна только ненависть. Он окинул слепым, яростным взглядом экран, на котором покинувшая комнату Н. С. прежде показывала то ужасное видео. Представляя тошнотворный секс Барбары и Эда, Птитс набросился на монитор. Сначала устройство не поддавалось ему. Но несколько исступлённых рывков — и экран слетел с кронштейна, и Авис швырнул его на пол. Поднял и снова разбил. И снова. И снова. И снова…

С детства Карл видел перед собой яркий образ лучшего мира. Там всё было чистым и прозрачным, без той мути, через которую приходилось пробираться в реальности. Живя на Великородине, маленький Карлуша хорошо чувствовал мелочность конфликтов, ложь взрослых и других детей, попытки выдать за непреложные правила то, что было лишь результатом неумения, да и нежелания людей найти свой путь. Но он откуда-то верил — нет, знал, что всё может быть иначе.

Житель полного смогом серого города, он представлял, что где-то есть величественные горы, между которыми ярко зеленеют луга. И свежий, лишённый токсинов и затхлости воздух. Карлуша понимал, что это ощущение присутствовало в нём, потому что он был ещё ребёнком и не успел поддаться серой, пошлой среде вокруг. И упорно не хотел поддаваться, систематически отрицая авторитеты родителей, учителей и всех тех, кто хотел «приблизить его к реальности». А позже — в ненависти к Империи, где родился. В ненависти, которая в своё время привела его на сторону Разрушения.

Впоследствии Авис встретил подобные образы и у других. Философы-идеалисты считали, что есть мир идей, где те существовали вне зависимости от разума людей, их придумавших. Мистики из Тёмного Замка связывали тоску по лучшему миру с тоской по добытию́, таинственному и загадочному, существование которого невозможно подтвердить или опровергнуть.

Карл не соглашался ни с теми, ни с другими — оставаясь идеалистом по духу, он, уставший от звучавшего из каждого угла мистицизма Императора, нашёл прибежище в материализме. Он встречал немало печальных примеров, как бытие определяет сознание, но верил, что сознание может обуздать законы социума так же, как обуздало законы физики и химии, и тем самым определить бытие. И не бежал за истиной в религию или эзотерику, а надеялся, что и реальную Вселенную когда-нибудь получится очистить от смога и грязи.

В юности он мечтал воплотить лучший мир в проявленной, как говорили мистики, реальности. Это привело его к Фридриху Грюнвальду и его утопическому «Проекту 'Логика». И тогда Карла постигло первое разочарование — но не последнее. Грюнвальд оказался так же испорчен пошлостью мира, как и Империя. Он рассматривал «Логику» лишь как способ утвердить свою власть, обрести силу. Но если прекрасные идеи проекта позволили ему пойти на такую подмену, то были ли они сами настолько прекрасными?

Подавленный, Карл усвоил ещё один урок. Он видел не только Грюнвальда, но и власти Тёмного Замка, Высших Лордов и Леди Разрушения, видел, какова настоящая цена их идеям и стремлениям. Ависа тоже учили, как обманывать, завлекать в свои сети таких же наивных идеалистов, как он сам — необязательно по философским убеждениям, а по сути. И он учился.

Со временем он смирился с тем фактом, что идеи стали прикрытием для тех, у кого есть сила. Для имперцев в мирах Империи, разрушителей в Тёмном Замке и на «независимых» планетах… Правдивые, возвышенные слова уже ничего не значили, они только подкрепляли силу и волю демагогов. Грюнвальд просто понял это раньше Карла — и научился этим пользоваться. А тому оставалось выбрать одну из противоборствующих сторон, одну из футбольных команд, занятых в вечном матче… И не оспаривать приказы капитана, будь то имперское правительство или Совет Тринадцати. Авис некогда предпочёл Тёмный Замок Империи, ибо там было хоть какое-то уважение к личности, какая-то иллюзия свободы, о которой он с детства грезил. Но то лишь дело вкуса, как выбор одного из двух одинаковых товаров в супермаркете из-за более приятной упаковки, и в действительности ни на что не повлияло.

Однако простой и манящий образ горной долины, где цвета яркие, а воздух свежий, до сих пор мелькал в сознании Карла. Последним прибежищем того лучшего мира он видел любовь. Он с раннего детства понял, что не хочет того притворства под названием «настоящий мужчина и настоящая женщина», которой довольствовались те, кто себя не знает и доверяет свои жизни чужим авторитетам. Что хочет тёплых, прекрасных чувств, не замутнённых бытовыми ссорами и предрассудками, чувств, которые могут возникнуть только между равными, свободолюбивыми, осознающими себя людьми.

На Великородине, да и потом тоже, Карл не любил стандартные ритуалы ухаживания. Он не хотел, чтобы его воспринимали как того, кто готов поиграть в общепринятую, но пошлую игру, не имевшую отношения к настоящей любви. По тем же причинам он не заглядывался на тех, кого в Империи называли «хорошими девочками» — красивых, тихих интеллигенток, чьими ориентирами в жизни были «так принято» и «меня так воспитали». А на менее умных девушек он даже не смотрел.

В Тёмном Замке Карл отчаянно искал утешения у тех, кто отрицал женственность в обычном её понимании — и не нашёл. Донни Хардред со своими садистскими желаниями принесла ему не меньшую боль, чем Грюнвальд. Образ гор и чистого воздуха оставался с Карлом, но становился всё призрачнее и эфемернее, превратившись в едва различимый мираж.

И вот спустя много лет после Хардред Птитс познакомился с Барбарой. Умная и независимая девушка очень заинтересовала Карла. Казалось, она понимала отношения так же, как и он сам, была родственной ему душой. С ней он чувствовал себя будто на клочке луга, цветущего посреди душного мегаполиса с флаерами. Они любили друг друга без оглядки на остальных, как им нравилось, нежно и чисто — но не в том смысле, который в это слово вкладывали имперские морализаторы. Для тех секс был чем-то греховным, но необходимым для воспроизводства пушечного мяса на службу Императору, а Карл и Барбара воспринимали его просто как общение — более интимное и глубокое, чем обычная речь.

Они не пытались повторять механические, бездушные движения, как «добропорядочные» подданные Империи, не предавались животной, отнимающей разум страсти. А просто хотели быть рядом, делать друг другу приятное и идти дальше по сложной, жестокой жизни как два взрослых равных человека. Карл наивно думал, что нашёл своё место и счастье хотя бы в этом. Но…

Но теперь он собственными глазами видел, как эта обезьяна Эд причиняет боль Барбаре, к которой Птитс относился столь нежно и бережно. И что криганка получает от этого неподдельное удовольствие, хочет ещё, ещё… А потом заявляет на публику, что собирается связать свою жизнь с этим придурком, которому была бы непонятна и четверть размышлений Карла. И которому явно плевать на её внутренний мир, мысли и чувства — эти категории неподвластны его убогим мозгам.

Пошлость жизни победила. В очередной раз. Прекрасные горы и свежий воздух испарились навсегда. Им просто не было места в этой реальности. Если Карл не мог их найти, они в ней не существовали. Он пытался воссоздать хоть крупицу этого прекрасного видения — с Грюнвальдом, с Хардред, с Барбарой… но всякий раз жизнь его безжалостно унижала и спускала в злой, грешный город, где людьми двигали навязанные желания и мелочные интересы, а воздухом было трудно дышать из-за смрада лжи и лицемерия. Он мог пытаться дальше, а мог просто оставаться порядочным человеком, который принял пошлость как данность, но не пускал её в себя. Но зачем? Разве не подтвердит ли Карл тем самым, что Вселенная достойна своего существования? Разве не оправдает ли он своим молчаливым согласием порядок вещей?

Нет, так просто Птитс этого не оставит. Мир вокруг него не заслуживал ни жизни, ни спасения, его можно лишь ненавидеть и желать ему смерти. Изъяны подлежали уничтожению, причём не мягкими словами психолога или заботливой рукой хирурга, а беспощадной, не жалеющей никого чумой. Карл мечтал, чтобы люди подавились собственной пошлостью и лживостью, чтобы каждую их клетку разорвало от боли, вызванной тщетностью существования и их собственной ничтожностью. Чтобы они испытали своими зачерствевшими, притуплёнными чувствами хоть крупицу той боли, которая выпала ему.

Он долго считал, что должен быть выше, лучше того, что ненавидит, не опускаться до того же уровня. Но все эти «выше» и «лучше» были ничего не значащими воплями моралиста, росписью в его собственном бессилии. «Чума» явно готовила Карла на роль злодея, и он с превеликой радостью сыграет эту партию. Причём станет классическим, даже театральным злодеем — в чёрном плаще и в маске, а не социально приемлемым мерзавцем в чистом с иголочки костюме или, наоборот, грязной бандитской куртке. И разыграет представление, от которого содрогнётся разжиревшая, гнилая Империя. От которого содрогнётся вся Галактика. Серый, лживый, лишённый смысла мир Кальман, Фоксов, Эдов и Барбар должен отправиться туда, где ему самое место. В абсолютное до- или послебытие, в ничто.

На полу остались лишь стёкла, разбитые рамки и клочки рваной бумаги. Посередине, тяжело дыша, стоял Карл. Его пальцы были сжаты в кулаки, волосы — растрёпаны, а в покрасневших от слёз и гнева глазах воспылал огонь сметающей всё ненависти. Жизнь Карла была уничтожена. Он сам себя уничтожил — и переродился, словно феникс. Если мироздание хотело его видеть в роли монстра — он станет монстром.

Карл порывисто сел за стол и положил на него последний оставшийся лист блокнота. На бумаге пока ничего не было, кроме ровных, напечатанных на заводе клеток. Авис взял ручку и начал рисовать. И вышло не мирное изображение какой-нибудь планеты. Не милое животное — экзотическое или привычное людям. Не абстрактные линии и завитушки. Почти весь лист заняла зловещая тень, раскинувшая свои крылья над Вселенной. Её длинные, распростёртые руки заканчивались чем-то похожим на лезвия.

Это было всё, что осталось от Карла.

Он больше не был Лордом Ависом. И не был Карлом Птитсом. Теперь он — воплощённая ненависть, воплощённая ярость, воплощённое зло. Теперь он…

Одержимый.

…Он упал на колени и склонился над голографическим проектором, установленным на полу между двумя канделябрами с электрическими свечами. Одержимый включил устройство, и перед ним выросло синеватое прозрачное изображение Н. С. За годы женщина не изменила своему стилю и ни разу не сняла маску с птичьим клювом и чёрный балахон.

— Я успешно выполнил задание, — пробасил Одержимый из-под своей маски. — Информация у меня.

— Ты отлично потрудился, — голос женщины искажали и помехи, и клюв, но он всё равно оставался понятным. — Твоя жизнь исправно служит делу «Чумы».

— Благодарю, Н. С.

— Только данные Охранительного Бюро защищены специальными кодами, — продолжила она. — Чтобы узнать, есть ли там то, что мы ищем, нужна дешифровка. Ты разбираешься в этом?

— Нет, в Тёмном Замке компьютеры не были моей сферой, — покачал головой Одержимый.

— Это не проблема, — ответила его начальница. — Ты передашь нам данные, и мы дешифруем их сами. Гонцы прибудут на днях.

— Хорошо, Н. С. Уже жду.

Голограмма погасла, и Одержимый наконец-то смог снять маску. Он осторожно приподнял руками зеркальный шлем и положил на толстый деревянный стол, принадлежавший некогда директору завода. В отражении своей же маски он увидел себя, уставшего и изнурённого борьбой, внешней и внутренней. Бледная кожа при свечах казалась жёлтой. Рукой в перчатке, которую он не стал снимать из-за холода, он поправил чёрные пряди своих волос — те, что спадали на лицо.

Достав из стопки пачку еды для астронавтов, он залил питательную смесь кипятком из автомата. Ложкой он жадно черпал синтетическую пищу, надеясь наесться и согреться. Боль и злость продолжали давить тяжёлым шумом. И лишь где-то в потаённом уголке души звучал тихий, но настойчивый голос. Он отчаянно молил о помощи и пытался донести до Одержимого, кем тот был на самом деле: «Я Карл Птитс, Карл Птитс, Карл Птитс, Карл…»