Тени Архонта

Глава 17

На следующий день они двинулись дальше. Все, как один, изо всех сил старались делать вид, что ничего не произошло. Хотя, стоило признать, что Дей выглядел особенно нелюдимым. Особенно чернел всякий раз, как подмечал абсолютную неизменность в отношении Жала к Данан. Он казался себе дурной малолетней девчонкой, которой кажется, что вот после совместной ночи, мужчина должен непременно начать заботиться о женщине как-то особенно. Хотя бы… хотя бы как Борво об Эдорте!

Но Жал по-прежнему ограничивал свой интерес тем, что пялился на бедра Данан в те случаи, когда получалось. Потому что странствие верхом его зрительному удовольствию не способствовало. Он не помогал ей спешиваться, залезать в седло, не охлаждал печеные картофелины, чтобы не обожглась. И Диармайда это все бесило несказанно.

Обеденный привал затянулся дольше обычного, потому что эльф внезапно изъявил желание быть выслушанным. Дею сразу же захотелось сказать, что в гробу он видал эльфийские сказни! Но с непонятными даже для себя чувствами Диармайд вдруг осознал, что конечное слово в отряде уже не принадлежало ему.

— Говори, — кивнула Данан.

— Я тут вот, что подумал, — Жал сразу приступил к делу. — Посмотрите на географию Пагуб. Дважды — гномские государства, приграничье с Астерией и Талнахом там, думаю, не существенно, и трижды — среди эльфов. Хотя все знают, что империя Ас-Хаггарда контролировала все земли Аэриды, включая Вольные города и даже Серебряный полумесяц Те’Альдина. Так почему всем архонтам как намазано практически в центре нашего континента — всюду, где есть гномы и эльфы.

— К чему клонишь?

— Архонтам не интересны люди. Только гномы и эльфы, у которых, как мы знаем…

— Ничего общего толком, — подсказал Стенн без надобности.

— Кроме одного.

Стенн нахмурился, Дей недоверчиво повел головой. Данан прищурилась, вглядываясь в лицо эльфа и не в силах его прочесть.

— Чем обеспечивается зажиточность гномьих народов? — спросил Жал.

Брови на лице Хольфстенна выстрелили вверх, как распрямившийся лук после спуска стрелы.

— Кузня — наш хлеб, амнирит — наше золото.

Жал указал в гнома пальцем: «Именно».

— А теперь для всех, — проворчал Диармайд.

Стенн взял слово:

— Амнирит — это чистая квинтэссенция магии…

— А то я не знаю, — буркнул Дей. Жал, однако, не сбивался:

— Гномы добывают амнирит в огромных количествах испокон веков и используют, зачаровывая оружие, доспехи…

— И артефакты, — сообразила Данан. — Возможно, он ищет какой-то конкретный…

— Данан, это было ясно и без пафосного мозгового штурма, который вы тут затеяли! — рявкнул Дей, поочередно тыкнув пальцем в Таламрин и Жала.

— Это было ясно, да, но теперь мы точно знаем, в чьем наследии стоит покопаться, — не отступила чародейка.

Дей всплеснул руками, вскочил на ноги и зашагал туда-сюда:

— Ты хоть представляешь, сколько стоящих артефактов помнит история гномов и эльфов!

— Стоящих — тысячи, — согласилась Данан. — Но уникальных — не так много.

— Да угомонись ты, — шикнул Стенн, наблюдая за метаниями Диармайда. Ревность определенно не шла лейтенанту на пользу.

— О, и откуда Темному архонту знать об уникальных гномьих артефактах?

Хольфстенн присвистнул, поднимаясь, подошел к Дею и, хлопнув по спине, заключил:

— Задница Митриас, мальчик, ревность и впрямь делает из тебя недоумка.

У них едва не случилась еще одна перепалка, но Дея перебили.

— Все или почти все по-настоящему выдающиеся артефакты должны были появиться до падения Ас-Хаггардской империи, — тихо сообщил Жал, и выражение его лица было таким, словно эльф, наконец, дозрел до исповеди.

— С какой стати? — спросил Борво.

Теперь за тонкую нить прозрения уцепился и Стенн, моментально утративший всякий интерес к чувствам Дея:

— Потому что после падения Ас-Хаггарда более никогда маги не были столь свободны. Ни в чем.

— Вообще-то формально были, — зажглась Эдорта. — Я читала на днях, но как-то упустила из виду. Там, в повести о второй пагубе. — Она вдруг закопалась в собственной седельной сумке, запустила руку в ворох вещей, поняла, что искать — долго. — Словом, — обернулась к остальным, — там было примерно следующее… — вдруг осеклась, поняв, что точно наврет половину или забудет. Тряхнула головой (и Борво расцвел), сказав: — Нет, подождите, найду!

Как могла скоро, она аккуратно откопала свиток с песнью о Второй Пагубе, осторожно развернула и выцепила глазами нужные строки:

— Вот, слушайте:

Не было бедствий, страшнее Второго.

Ибо, утратив Владычицу мира,

Мир горевал об погибшей свободе.

Запах тлетворный наполнил озера.

Рано раздались победные кличи,

Первый лишь первым из тьмы оказался.

Не было больше великого знанья,

И Лейфендэль исказился в расколе.

— Мне, на самом деле, — говорила Эдорта бодрым голосом, — показалось это общими фразами. Вроде как, все очевидно: второй — это архонт, Владычица мира — пророчица Митриас, с приходом её культа все маги, составлявший прошлый мир, оказались не у дел и больше не могли позволить себе… как бы сказать… такие смелые поиски, какими занимались прежде. Но если подумать, то вот это: «Не было больше великого знания» вроде как намекает, что в борьбе с первым архонтом оно все еще было.

— Разобраться бы еще, что это за знание, — протянул Хольфстенн, забирая сверток из рук мечницы и вглядываясь в буквы.

— Это проблема? — спросила Эдорта. — В смысле, вы же Смотрители Пустоты, вы наверняка должны знать…

— Так сложилось, — внезапно заговорил Борво, — что история больше помнит общие подвиги смотрителей — победу над Темным архонтом, или, реже, самих смотрителей. В Даэрдине вот больше других прославились лорд-командор Аодхаган Стальная Кость, лорд-констебль Таурторигос Камнетес, — Борво стал загибать пальцы, чтобы никого не забыть, — леди-командор Фридесвайд Пересмешница, командор Брант Свирепый и Редгар Тысячи Битв. Аодхаган, кстати, вел даэрдинские войска еще во времена третьего архонта, а Таурторигос…

— Борво? — с улыбкой позвала Данан.

Борво вдруг оторвался от своего кулака и оглянулся на остальных.

— А, да, простите. Словом, несмотря на то, что командор Аодхаган был в авангарде третьей пагубы, история пишет, что он «помог одолеть зло», а не что он одолел зло так или эдак. И, если я правильно понимаю, так со всеми героями Аэриды?

Он обвел лица товарищей вопросительным взглядом, но остальные пожали плечами или развели руками: за всех героев Аэриды здесь точно никто сказать не мог.

Дей упал на землю, с шумом втянул воздух и размашисто почесал затылок, взлохматив светлые волосы.

— Похоже, надо было меньше спать на занятиях по истории.

— Не то слово, — шепнула Данан. — Ладно, давайте навскидку прикинем. Что мы знаем из артефактов по-настоящему великого могущества? Я вспоминаю сразу Медаль крови.

— О, я помню, Редгар тоже что-то о ней говорил, — промямлил Борво.

— Медаль — миф, — наотмашь отсек Диармайд.

— Любой гном бы тебе за эти слова дал в рожу, — сказал Стенн.

— Ну ты же сдержался, — Дей не остался в долгу.

— Медаль существует, — жестко резюмировал Хольфстенн.

— Только в байках пьяных гномов в тавернах, — упорствовал Диармайд.

— Что еще? — вопросом призвала к порядку Данан. Дей и Стенн недобро переглянулись, но сочли за лучшее замолчать. Поскольку предложений не следовало, Данан выдала еще одно: — Фиал бурь.

Стенн кивнул:

— А, тоже наслышан, ага. Но он вроде тоже уже как несколько столетий потерян? — Стенн глянул на Жала, видимо, от того, что артефакт был эльфийский. Но тут Жал подсказать не мог.

— Плеть безмолвия, — вставил Дей, чтобы не отставать. — Она надежно охраняется в Талнахе.

— В Талнахе? — со скепсисом Данан подняла бровь. С известных пор это место не представлялось ей надежным. — И кто его там охраняет, маги, которых боится Гартамас?

— Справедливо, — признал Дей, прочувствовав суть укола.

— Есть разные клинки, — прикинула Эдорта. По крайней мере, с полдюжины именных мечей мог припомнить каждый пехотинец старше десятника.

— Есть, — согласился Жал, — но магов едва ли интересуют мечи.

— Почему это? — одинаково недовольно спросили Борво и Дей. Переглянулись между собой, словно удивленные, что кого-то еще, кроме него самого, могли возмутить слова эльфа.

— Каким бы могучим ни был меч, он в любом случае может поразить ограниченное количество врагов за раз. Заколдованный меч — это всегда попытка не-мага обойти врагов за счет магии. Сами чародеи подобными полумерами не размениваются. — На памяти остальных Жал впервые удостоил их столь развернутого объяснения. Дей помнил и другие выговоры от эльфа, но, естественно, никому о них не распространялся.

— По опыту знаешь о заколдованных клинках? — прищурилась Эдорта. Разумеется, Ллейд, направляя, рассказал ей о Жале все, что ему, в свою очередь, сообщил Гессим. — Неудивительно, с твоим ремеслом, но…

— Меч мечу рознь, — перебивая, уперто поддержал её Дей. Склочная тяга лейтенанта делать все назло и наперекор эльфу за минувшее утро изрядно доконала и Стенна, и Данан.

— Жал прав, — жестко настоял гном.

— Он же эльф, — шикнул Дей. — Разве ты не должен с ним спорить?

— Я должен отрезать тебе яйца, чтобы ты, наконец, угомонился, — потеряв всякое терпения рявкнул Хольфстенн. — Слушайте сюда, мы ведь все в последние дни копошились в хрониках. Кто-нибудь натыкался на записи об участии темных эльфов в пятой пагубе?

Путники переглянулись: похоже, никто.

— А причем здесь это? — спросил Борво. — Мы же обсуждали вторую только что… Или я заснул?

— Мы, вроде как, обсуждаем артефакты, и то, что темные спасались от Пятой Пагубы натуральным бегством, значит, что посох они себе так и не смогли вернуть, — заключил гном. Глаза все остальных без исключений были настолько полны абсурдного вопроса: «Какого черта тут происходит и о чем ты лопочешь?!», что Стенн принялся рассказывать. — Все в курсе, что у темных эльфов беспрерывная междоусобица?

Дей кивнул первым — в свое время по указу Реда он повел отряд в разведку по этому делу, и в лесах Крайнель его и потерял, с трудом вернувшись в одиночку. Вечный, сколько времени прошло…

— Междоусобица. Со времен четвертого архонта, — сказал лейтенант вслух с убежденностью бывалого лазутчика и бойца.

— После четвертого архонта, — исправил Стенн. — Четвертая пагуба разразилась у темных эльфов в Тэхт’Морниэ, это я вам и без всяких книжек могу сказать. И они отбились от неё не хуже остальных. Но падение темных наступило после Пагубы. Любой гном это знает, будь то руамардец или таз’гаротец, потому что день победы над темными эльфами мы празднуем до сих пор. Ежегодно и все.

— Какое это имеет отношение к делу? — поторопил его Борво. Длинные рассказы он не любил со времен откровений Данан про девять домов магии.

— У владыки Тэхт’Морниэ был посох, символ власти, установленный у темных с не пойми каких времен — Длань Безликого. Так вот, после гибели архонта король не прожил и месяца. Он погиб, и посоха при нем не нашли. Тогда Руамард и Таз’Гарот воспользовались шансом, которого ждали веками, сжали темных с двух сторон и отняли у них половину подземелий. Ну, если вы не в курсе, гномы воевали с темными за подземелья с тех пор, как обрели свободу от Ас-Хаггарда.

— Из-за этого половина эльфийских кланов выползла наверх! — прозрел Диармайд. — Им некуда было бежать, потому что гномы сдавили их, а другие эльфы не приняли. Только почему?

Стенн повел плечом:

— Насчет распрей у темных можно только предполагать. Очевидно, что спонтанная смерть короля не несла ничего хорошего. Насколько я слышал, в смерти правителя объявили его наследника — уж слишком неожиданной она вышла. Не все, разумеется, поддержали эту версию. Но свое дело она сделала — конфликт была запущен, кланы сцепились, размениваясь новыми союзами каждый день.

— И даже если посох и уцелел, никто не кинулся его искать, верно? — не спрашивая, проговорила Данан. — Все дружно бились за власть, наплевав на её жалкий символ. — Она нахмурилась, обдумывая услышанное, почесала губу. — То есть, исконно подземелья были только гномьей вотчиной, так?

— Да, это вроде не секрет, — скорчил простецкую роду Стенн.

— Тогда главный вопрос: почему гномам не удавалось выдавить темных раньше? Что там за посох такой?

Жал безмолвно усмехнулся, на мгновение задержав взгляд на Данан. Затем посмотрел на Хольфстенна и встретился с ним взглядом: гном глядел на товарища с большим пониманием.

— Длань Безликого, — говорил Стенн, — описана как сила абсолютного подчинения. Если я правильно помню, он не может за раз поработить десять тысяч гномов… ну или других бойцов, — тут же поправился рассказчик, — но все, до чего может дотянуться любое другое заклятие, сотворенное с его помощью, оказывается под влиянием посоха. И если Длань при тебе, делай потом с попавшими под чары посоха, что хочешь. — Стенн на мгновение замолчал, почесал шею сзади. Потом закончил — без особой печали, но таким тоном, словно говорил о событиях, которые застал сам. — Таз’гаротцы и руамардцы не понаслышке знают, что значит убивать своих братьев. И сестер.

— Как, интересно, он тогда был разрушен? — озадачился Диармайд. — Посох, я имею в виду. Неужели он толком не охранялся?! Иначе как бы его вообще вынесли за пределы Тэхт’Морниэ?

— Легко, — ответил Жал. — Не нужно много ума, чтобы спереть одну палку. Особенно кому-то вроде меня. А потом всем рассказывать, что он был уничтожен.

— Вроде тебя? — Глаза Диармайда зажглись недобрым пламенем, как у судьи, который нашел за что виновного отправить на плаху. — Кого-то вроде тебя не так много, Жал. Я вот ни одного не знаю.

Эльф сразу смекнул, куда пойдет разговор.

— Это был не я.

— Разве не ты говорил, что не помнишь свою жизнь до Эйтианских Гадюк, а?! — Дей глянул на Данан со всей доступной ему свирепостью: «Ну, глянь! Ты довольна?! Кого пригрела! А я говорил, говорил!..».

— То, что ты не знаешь других вроде меня, не гарантирует, что их нет.

Дей затих — и все затихли.

— А это что значит? — тяжело спросил Борво. — Есть и … другие? Нам надо опасаться…

Жал не покраснел и не кричал, как могли бы те же Дей или Борво, но вскинулся.

— О, Таренгар Неумолимый! — рыкнул он, взывая к эльфийскому богу. — Я думал ты тут самая мнительная! — Взглядом указал на Данан и тут же твердо зашагал прочь, не разбирая дороги. По шагам, сжатым кулакам и опущенной голове, словно зажатой меж сведенных напряжением плеч, Данан поняла, что впервые видит убийцу настолько злым.

— Давайте пока примем, что этот посох — Длань Безликого — может заинтересовать архонта. Просто, чтобы иметь власть не только над исчадиями, но и над обычными, живыми людьми.

— Включая смотрителей, но не ограничиваясь ими, — поддержал Стенн.

— Если исходить из этого, можно допустить, что и предыдущие архонты тоже могли быть заинтересованными в поиске артефактов, которые помогли бы им захватить власть. Этот посох вполне подошел бы на роль такого.

— Определенно, — с убежденностью отозвался Хольфстенн и почесал отросший рыжий ус. — Как и Медаль крови, — добавил тише, будто бы под нос, но точно с намерением, чтобы другие услышали.

— Вот заладил! — брякнул Дей.

— Диармайд, хватит. — Его неожиданно осадила Эдорта. Даже ей было очевидно, почему еще вчера вменяемый лейтенант смотрителей сегодня стал настолько невыносимым склочником.

— Чего? — мысль, что какая-то пришлая, чужая, насаженная им в компанию, будет учить его жить, затмила Дею глаза — кровавой волной. Благо, Стенн, заметив, как помутнел взгляд Диармайда, отвел удар на себя.

— Мы с Борво тебе с осени твердили, чтобы ты взял яйца в кулак! Не смог — твоя проблема! Иди и разберись с Жалом один на один или попросту закрой рот. Достал!

Данан схватилась за пальцами одной руки за оба виска, массируя.

— Пожалуйста, — попросила она утомленно. — Давайте к делу и пойдем дальше. Длань Безликого, Медаль крови…

— Подождите! — попросила Эдорта размеренно. — Можно прояснить, что там за медаль, из-за которой тут сыр-бор?

— У всех народов, кроме гномов, знаешь ли, дорогуша, короткая память! И Медаль крови — не миф.

Этот выплеск Хольфстенна не походил на ответ, Данан пришлось объяснить самой:

— Мастерство магов-артефакторов — это гномское наследие. Именно они, обрабатывая амнирит, заколдовывали те или иные предметы, которые потом называли артефактами, и именно они основали в древности то, что сегодня мы знаем, как Дом Свитков. Собственно, потому что заколдовывали они в числе свитки и скрижали, чтобы уберечь память древних лет от разрушения временем. Или варварами.

Эдорта с пониманием качнула головой: ну, недаром же гномов называют хранителями истории.

— Медаль Крови — венец гномского творения, она нерушима сама, и своего обладателя делает абсолютно неуязвимым к любой атаке. Даже если он смертельно пострадает, он выживет.

— Что само собой означает, что её просто не может существовать, — упирался Дей. — Иначе бы весь мир охотился за этим артефактом по сей день или бы его охранял какой-нибудь государь, расширяющий с её помощью границы своей страны с каждым годом.

— Дей, не выводи меня, — сквозь зубы посоветовал Стенн. — Медаль существует, железное слово! Только у неё есть оборотная сторона — сейчас, вспомню дословно, эм… — «Сохраняя, присваивает».

— То есть? — уточнила Данан.

Тут Хольфстенн развел руками:

— Если бы я знал.

— Тогда давайте сосредоточимся в поисках и на этом тоже, — предложила Эдорта. — Неуязвимость — серьезное заявление. Как и способность подчинять сотни или хотя бы десятки живых существ одним лишь заклятием — в случае посоха. Опытный маг, не мне вам рассказывать, может сплести сотню узоров за день, даже если потом и будет валяться без сил. Надо найти что-нибудь об артефактах подобного могущества у других народов.

— И биографию архонтов тоже, — сказал Стенн. — Теократы на всех смотрели свысока, особенно на мой народ, если помните. Убежденность архонтов в собственном превосходстве может помочь нам в случае, если каждый из них интересовался прежде всего наследием соплеменников. Эльфы — эльфами, люди — людьми, темные — темными, а особо темные — еще более темными.

Ох уж эти неуместные метафоры, ворчливо, но беззлобно подумала Данан.

— Значит, ускоримся. — Она понялась на ноги. Руамард будто сам собой ложился им в руку. И чародейке вдруг стало интересно: мог ли Первый Смотритель Гартамас, отправляя их из Талнаха с договорами, знать больше, чем они сейчас? В том числе об артефактах. Мог ли просчитывать, что им будет жизненно необходимо попасть в гномское государство с его сохраненной в скрижалях историей? Сейчас этого не узнать, но обдумать еще будет время. — Договоры при мне, — сказала женщина. — Сворачивайте бивак, я позову Жала.

— Не вздумай! — Дей тоже встал и шагнул к чародейке, поймав за плечо. — Пусть катится на все четыре стороны!

— Диармайд, — протянула женщина тихо и утомленно. — Пожалуйста, хватит.

— Он опасен, Данан, как ты не поймешь?!

Чародейка тронула его ладонь на своем плече свободной рукой:

— Я очень тебя прошу, хватит, — почти умоляя, попросила Таламрин. — У нас непростой путь впереди, и нам совсем не нужны склоки внутри отряда. Неужели ты не видишь?

Все он видел! Все видел! Видел, что с тех пор, как не стало Редгара, вся судьбина даэрдинских Смотрителей Пустоты полетела к демонам под отхожее место! Видел, и хотел с равной силой из-за этого рыдать, бить все вокруг — особенно, одного измордованного амниритом эльфа — орать на Данан и попросту сдохнуть.

— Ты любила его хоть капельку? — спросил Дей совсем шепотом. — Хоть немножечко? — произнес умоляюще, со слезами в голосе. — Скажи, Данан! Скажи, как тебе удалось пережить его смерть так быстро?! Так легко, что уже сейчас ты спишь с тварью, которая едва нас всех не угробила?!

Лицо чародейки разгладилось. Прежде она бы точно съездила другу по лицу, но сейчас только отступила от лейтенанта, прямо посмотрела Дею в глаза и, чуть вздёрнув голову, ответила:

— Я знала Редгара полгода. Он не значил для меня так много, как для тебя.

Диармайд побелел.

— Ах, значит, не значил?! Тогда какого черта?! Он ведь… он был мне как отец, и друг, и брат… А ты!

— Прости, — вздрогнув изнутри так, что никто не заметил, Данан перебила: слушать терзания Диармайда сейчас не было ни сил, ни времени. — Я рассталась со своей семьей в десять лет и мне никто не заменял ни мать, ни отца, ни братьев. Мне не понять твоих чувств.

— Твой Кле…

— Клейв всю жизнь был рядом и держал наготове занесенный меч. Я не знаю, о чем ты говоришь, — договорила женщина быстрее, чем планировала, отвернулась и пошла в том направлении, где за порослью недавно исчез Жал. Она ничего не добавила и, слушая неразборчивые проклятья Диармайда в свой адрес, закусывала губу, чтобы только что-нибудь не ответить. Диармайд должен, в конце концов, научиться сам переживать свои страхи, падения, неудачи и потери!

Особенно — потери. Ведь он — Данан чувствовала, что была готова ради этого лечь костьми — рано или поздно станет королем Даэрдина. Должен им стать, хотя бы ради памяти Редгара Тысячи Битв.

Когда в тот день поставили шатры на ночлег, беседа упорно не клеилась, хотя Борво — неожиданно, именно он, — взялся руководить процессом поиска информации в сведениях, переданных Клейвом. Во многом, наверное, потому, что за дело еще с самого первого дня всерьез взялась Эдорта, и, в отличие от Диармайда, Борво знал, чего хочет. Он мог ничего не знать о магии и бояться её, он мог быть новичком в деле затяжных странствий, но в простых вещах жизни — поймать дичь и сделать еду, наточить клинки и защитить дом, выбрать женщину и добиться её, предложив по-честному все, что есть вместе с правдивыми обещаниями — это он мог. И, играя сейчас на поле, которое неплохо знал, Борво будто бы снова вошел в форму. Приглядываясь к нему, Хольфстенн убеждался в давнишних соображениях насчет этого выходца из большой семьи: он не слишком-то предприимчив, и не очень хорошо ориентируется в неясных ситуациях, но в нем достаточно упорства. А после того случая в сторожке с упырями, когда Борво впервые разрубил вурдалака, в нем появилась и стойкость.

— Спасибо, что идешь с нами, — раздался над гномом женский голос, заставляя Хольфстенна вздрогнуть. Он оглянулся — Данан уже присаживалась рядом.

— Порой мне кажется, — продолжала чародейка, — только твое присутствие и не дает сойти с ума.

Хольфстенн окинул женщину взглядом с головы до скрещенных ног и с ответом не торопился. Затем легко усмехнулся и сказал:

— Ты знаешь, Данан, мужчинам больше нравится, когда женщины говорят им точно обратное, что их присутствие сводит с ума. — Его тон был до того показательно менторским, будто он был владельцем отличного борделя и читал наставления работницам. Встретившись с гномом взглядом, Данан покатилась со смеху.

Стенн наблюдал за её весельем с удовольствием — с каким всегда смотрят, как радуется близкий человек. Она не подарок, и не то, чтобы лидер, но без её упертости Дей и Борво уже бы давно опустили руки, может, даже — перемазанные соплями. И когда Данан, утирая несуществующие слезы смеха, успокоилась, Хольфстенн, почувствовав прилив необъяснимого участия, спросил:

— Дан, слушай, все нормально?

Женщина легко вскинула брови, и Стенн пояснил, чуть качнув головой в сторону, где наособицу сидел Жал:

— Уверена в том, что делаешь?

Данан, проследив взгляд гнома, с усмешкой пустила взгляд:

— Вообще нет. Но знаешь, я была уверена, что должна быть с Редом, это казалось мне таким очевидным! И к чему привело?

Выражение лица Хольфстенна сменилось до необъяснимого — так смотрят на своего ребенка, когда он впервые расстраивается до слез от того, что на самом-то деле является пустяком.

— Да-а-ан, — протянул Стенн почти ласково. — Но ведь ты не знаешь, как сложилось бы, если бы старина командор все еще был с нами?

Данан качнула головой: «Ничего не говори».

— Не знаю, но догадываюсь, что ты был прав, Хольфстенн. Ред был щитом, и я искала все самые надежные способы укрыться за ним, чтобы прямо наверняка.

Гном хмыкнул:

— Скажу тебе, как бывший завсегдатай парочки гномских таверн, в которых я несколько недель упивался до поросячьего визга: влюбленность — как алкоголь. Попробовав немного, ты расслабляешься, грусть и тревоги куда-то деваются сами собой. Ты ловишь это чувство и хочешь его продлить, выпивая следующую пинту эля. После второй мир уже почти неплох, и тебе начинает казаться, что хмель — это такое вкусное спасение от бед, страхов и еще какой погани. Ты пьешь дальше, потом еще и еще, и под конец прямо жадничаешь, пока все назад наружу не полезет.

Данан не удержалась:

— То-то ты все время с этой фляжкой не расстаешься.

Хольфстенн самодовольно хмыкнул, оценив выпад:

— Ну так я мазохист. И дурак к тому же. — И тут же взял прежний курс. — Потом, Данан, приходит утро, у тебя болит, горит и дерет абсолютно все. Даже шепот кажется ничем не меньшим, чем твой Поющая погибель, понимаешь? И ты точно знаешь, где лекарство. Принимаешь его снова, снова думаешь, что оно вполне ничего на вкус, и на следующий день опять страдаешь, до новой дозы. Так вот, порой в утро нового дня мы никак не можем перестать хвататься за то, что казалось нам спасением вчера вечером. Нам не хватает силы воли швырнуть пинту эля в стену и перетерпеть боль, и тогда мы сгниваем.

— И в такие моменты, если очень повезет, жизнь помогает сделать шаг, на который у нас не хватает смелости? — вставила Данан. — К этому ведешь?

Гном качнул зажаты кулаком: «Отлично».

— Это отрезвление, Данан. Оно всегда наступает медленно, спустя много времени после того, как последняя кружка хмеля все-таки была отброшена, и оно всегда болезненно до воя и слез. Но когда в башке проясняется, ты понимаешь, что на самом деле пойло вообще никогда не было вкусным. И ни разу, никого, ни от чего ни хрена не спасло.

За этим маленьким откровением Данан слышала огромную историю гнома, которого не знала. Но расспрашивать Хольфстенна чародейка не взялась: он заговорил об этом, толкуя о ней. Хотел бы рассказать о себе — рассказал бы. Возможно, время для его истории еще придет, и, если будет возможность, Данан обязательно послушает.

— Я не думала об этом так полно, если честно. Но, оглядываясь, стала чаще ловить себя на мысли, что, если бы я была Редгару в тот или иной момент прямо до зарезу неудобной и не ко времени, без перспектив именно для ордена, он бы не возился со мной.

— Поэтому ты выбрала его? — с насмешкой спросил Стенн, чуть качнув головой в сторону эльфа. — Он не возился с тобой совсем?

Данан разулыбалась широко и от того спрятала лицо за распущенными волосами.

— Я просто поняла, что, если надо расслабиться и забыться, то проще всего с ним. Я знала, что его не придется уговаривать, не придется трястись, как бы он не оттолкнул меня или не заявил на утро, что все это было ошибкой, и он больше никогда себе — и мне, заодно — такого не позволит. У него вообще нет совести, и мне не нужно нести за неё ответственность, за его душевное спокойствие и… — Данан осеклась, не желая говорить о Редгаре плохо, но все-таки нахрабрилась, — и самодовольство от собственной мнимой порядочности. Если подумать, я просто использую то, что есть, не усложняя себе жизнь.

Хольфстенн тихонечко присвистнул под нос. С одной стороны, такие откровения говорят, что Данан точно бы никогда не выбрала Дея. Надо же, даже тут Ред подгадил своему выкормышу! — усмехнулся гном мысленно. С другой, подобные откровения действительно говорят об отрезвлении. А с третьей…

Хольфстенн хлопнул Данан по спине на уровне плеча — негромко, чтобы не привлекать внимания остальных:

— Добро пожаловать в мужицкие будни наемника.

Данан хмыкнула:

— Мне до вас далеко.

— О, при твоем упорстве! — подначил Стенн. И добавил серьезней: — Ты же понимаешь, что именно сегодня вы решите, было это ошибкой или нет? — в интонациях мужчины так и не прозвучал вопрос.

— Я понимаю, что не откажусь от его близости, даже несмотря на то, что мне, как и Редгару в свое время, это кажется чертовски скверной затеей.

Хольфстенн удовлетворенно качнул головой и завалился немного назад, на выставленные позади руки:

— Все самые стоящие в жизни вещи всегда по началу кажутся скверной затеей.

Данан оглянулась на гнома с благодарностью и молчаливым признанием его превосходства в их отряде.

— Не одолжишь на глоточек? — спросила чародейка, взглядом указав на фляжку у гнома на поясе. Тот проследил взгляд и качнул головой.

— У тебя есть пойло получше, — хмыкнул в однозначном намеке на Жала. Данан отмахнулась, вставая.

— Ну тебя, бородатый. — Но, встав, поймала взгляд эльфа. Непроизвольно, словно примагниченная. Её улыбка, обращенная прежде к гному, изменилась, и Данан пошла к шатру. Она знала, что не выставит Жала, если он зайдет следом. Она знала, что не станет тащить его насильно и клянчить.

Больше никогда.

Сегодня сильно пораньше, чтобы не опоздать, как выходит в последние недели. Все еще в разъездах, и все еще приношу извинения за непунктуальность.

Приятного чтения! Остается одна глава:)

Жал мешкал. Он глядел на опустившийся полог чародейского шатра и мешкал, решаясь. Один раз всегда можно списать на случайность. А второй… второй — это уже закономерность, и эльф не был уверен, что ему хотелось ввязываться в таковую. С другой стороны, Данан вроде не заинтересована в нем лично, только в том, что он может быть с ней. А он, по счастливому стечению обстоятельств, может быть с ней, усмехнулся над собой эльф. В конец концов, неважно эльф ты или гном, и сколько тебе лет, если ты все еще способен быть мужчиной.

Он краем глаза видел, как недавно Данан говорила с гномом, и знал, что, если сейчас встретиться взглядом с Хольфстенном, прочтет там вполне однозначное напутствие. Поэтому эльф нарочно воздержался — ему не нужны помощники или советники, чтобы разобраться, что делать.

Он вскочил на ноги и, приблизившись, решительно откинул полог шатра. Шагнул внутрь, замер, глядя на Данан в упор. Та, не отводя ответного взора, отложила том магии Дома Чар, который успела схватить, просто чтобы занять руки и спрятаться за ним.

— Я сегодня сто раз сказала себе, что ты ненавидишь магов, и это безумие.

— Я сказал себе сегодня сто раз, особенно после того, что наболтал этот ублюдок Диармайд, что вообще-то пришел за вашими головами. И все еще мог бы их получить, при желании, а этот урод не в состоянии этого осознать!

Данан улыбнулась:

— Это неправильно, знаешь? — безо всякой убедительности спросила Данан. Жал качнул головой и пошел чародейке навстречу.

— У безумия нет правил, Данан.

Она сделала последний шаг навстречу сама, подняла голову и, не касаясь, выдохнула эльфу в губы:

— Совсем никаких.

Позже Жал, с трудом переводя дыхание, кое-как приподнялся на локти, немного освободив Данан от своего веса, и перекатился на спину. Чародейка вздохнула свободнее, так что плечи и спина сильно поднялись. Собравшись с силами, она тоже перевалилась — с живота на спину. Это оказалось для неё внове, и случившееся удовольствие чародейка переживала долго и тихо.

— Нам, — прохрипела она спустя несколько минут, — наверное, нужно что-то делать, чтобы избежать последствий.

— Нет, — успокоил эльф.

— Я знаю, что у смотрителей Пустоты всерьез снижена возможность иметь потомство, но все-таки.

— У меня снижена совсем, — признал Жал. — Я… частично помню, что со мной было до Гадюк. — Данан попыталась напрячься на этих словах, но ей с трудом удалось просто сосредоточить внимание. Наверное, эльф знал, что в настолько разморенном состоянии она будет не в силах слушать внимательно, и потому выбрал подобный момент для откровений. — Просто не помню — как долго. Я был рабом и, если хочешь знать, не только чистил портки и участвовал в магических экспериментах своих хозяев. Любой на моем месте подох бы от бордельных хвороб, но амнирит стерилизует, как лезвие кастрата, — невесело усмехнулся Жал, объясняя все.

Данан молчала: и так понятно, почему Жал ненавидит колдунов. Бесконечные обвинения Дея в том, что эльф — амниритовый монстр, только драконят его. Он ведь не сам это выбрал.

— Ты в самом деле не помнишь, сколько времени ты такой?

Жал покосился на Данан с укором: «Ненавижу болтливых баб в постели!» — сверкнуло в его глазах. Но эльф подавил вспышку гнева: не эта чародейка сделала его таким, он мог бы потрудиться ответить.

— В моей голове всполохами существует несколько этапов жизни в рабстве. Какой из них первый, и как я вообще оказался в… там, — он скрыл непреднамеренно, словно само воспоминание о вековом заточении вызывало в нем чудовищную боль и отторжение. Оно и понятно, — я не знаю. От меня ждали и требовали кошмарных вещей, Данан, временами я отказывался, меня били, кажется, в том числе, какими-то заклятьями, из-за которых у меня клочками вылетала память. Из последнего помню, что после очередного эксперимента мне дали какой-то приказ, который я уже не слушал. Как только сняли ошейник, я убил хозяина и всех его домочадцев.

— Ошейник? — ужаснулась Данан. И тут же, сообразив, ответила сама: — Ордовир, верно?

Она не видела, как эльф кивнул, но чувствовала его движение.

— Меня поймали власти, пытали и… — Он замолчал, напряженно просматривая картины из омута памяти, которые стойко пытался забыть.

— Почему тебя не убили? — прямо спросила Данан.

— Потому что в этом не было выгоды, — глухо отозвался Жал. — Меня вместе с парой ошейников продали эйтианцам, как идеального убийцу, вроде как даже за безумные деньги. Ордовир сегодня нечасто встретишь, но благодаря прежним хозяевам у Эйтианских Гадюк он был, и они могли мной управлять. Да и я, честно сказать, не особо сопротивлялся. Я отработал свою стоимость в первые десять лет, но обнаружил, что мне там, в общем-то и неплохо. Поверь, то, чем промышляют убийцы и головорезы — воплощение самой благочестивой морали против того, что вытворяют колдуны и жрецы церкви Митриас. Мы, по крайней мере, не пытаемся контролировать все и вся.

Потом помолчал и добавил:

— И меня там особенно сильно тоже давно никто не контролирует. В конце концов, те ордовирные ошейники я давно выкрал и продал. Теперь я с Гадюками, и просто делаю свою работу. Не сахар, но проще, чем было до того.

Данан осмысливала услышанное, водя пальцами по собственным ребрам. Без любовных объятий ночная прохлада подбиралась все ближе, и, не задумываясь, Данан соткала перед собой тонкую прогревающую печать.

— Ты помнишь других? — спросила тихо. — С кем… с кем делали то же, что и с тобой?

— О, — недобро протяну Жал. — Сотни. Всех подряд, но особенно эльфов и гномов, потому что мы живем дольше людей.

— Сотни?! — Данан немного приподнялась на локте.

— Может, и тысячи, — безынтересно отозвался Жал. — Но не бойся, и другу скажи, чтобы не трясся за свою задницу: почти для них всех их я собственноручно вырыл выгребные ямы. В смысле, для тел. Видишь ли, напичкать живого эльфа амниритом снизу до верху — так себе задача. Это же не эль и не вино! Мало, кто может пережить такое.

Возможно, эльф ждал другой реакции или не ждал никакой вообще, но Данан не сдержалась:

— Надо же, сколько у нас общего.

— О, ты даже не представляешь! — процедил он неожиданно ядовито. — Ты ведь — рыцарь-чародей! — бросил он сквозь зубы. Данан осмотрела мужчину, приподнялась больше, сев перед Жалом. Она еще ни разу не видела его настолько взвинченным, как весь сегодняшний день. Поэтому, собравшись с духом, чародейка качнула головой:

— Говори.

Жал покосился брезгливо — «кому сказать, тебе?!» — потом отвел взгляд и кое-как уговорил себя выговориться. Прикрыл глаза, сглотнул. Данан отчетливо отследила мгновение, когда эльф сдался.

— Всем и всегда нужны рыцари-чародеи! — глухо прорычал эльф, не открывая глаз. Будто так он мог поддерживать иллюзию, что он один, и его никто не слышит. — Всем и всегда! Думаешь, все маги, как ты? Одержимы совестью? Могут остановиться, когда нужно или затащить мужика в постель, чтобы справиться с нервами!? Нет! Своими благими якобы намерениями они оправдывают любую гнусность, конечная цель которой всегда одинакова — сравняться с богом и создать новую, особую форму жизни, удобную лишь для них. Големы, твари из дома Химеры, нежить, эксперименты вроде меня — всех нас состряпали маги, будь они прокляты, не считаясь с тем, что мы, кто мы, кем были и чего хотели!!! Чтобы бороться с исчадиями Пустоты! — твердили они. Чтобы увеличить число рыцарей-чародеев с помощью амниритовых бойцов, — убеждали они, ибо, собственно, магов с духовным клинком слишком мало! Чтобы удержать Разлом! — говорили теократы, и в действительности травили нас на своих врагов: вчерашних друзей, родственников, не желавших уступить право наследования… Ублюдки! Твари!! Выродки!!!

Он затих так же резко, как разошелся, и Данан ждала, не последует ли за этой вспышкой еще одна. Но Жал молчал.

— Ты не доверяешь мне, но выдал как на духу. Ты давно не повторял себе этого, да? А с тех пор, как я предложила тебе пойти с нами, твердишь, наверное, каждый день.

Жал глубоко вздохнув ответил намного тише:

— Уже нет, — ответил честно. — Но сначала я никак не мог понять — это напоминание должно сподвигнуть меня выдернуть тебе сердце, пока ты спишь, или смириться с тобой. Ведь ты, по крайней мере, похожа на вменяемого человека — ну, несмотря на все твои странности, — без усмешки сказал Жал. Данан показалось, что он перенял подобные шутливые замечания у Стенна, только ситуация была слишком натянутой, чтобы эльф мог улыбаться во время шуток. — На одной стороне с тобой я мог бы повоевать с уродом, которого маги, искалечившие меня, с радостью и большим энтузиазмом сочли бы своим новым богом.

Она — зло, осознала Данан, слушая излияния убийцы. Все еще зло, просто меньшее, чем тот, другой, неведомый и чудовищный маг, силу которого Жал видел вместе с остальными с возвышенностей Лейфенделя. Впрочем, Жал тоже все еще зло — не Девирн, но клинок, который тот купил, чтобы прирезать их отряд. Так что…

— И что ты выбрал в итоге? — спросила Данан, не замечая, как переняла тонкую ехидцу его обычной ухмылки.

Жал медленно ощупал её взглядом — от немного отросших темно-медных волос по точенной белоснежной шее, ключице, округлой высокой груди до талии и пупка, и ниже. Синие глаза мужчины горели незнакомым Данан чувством, и она с трудом смогла выдержать такое внимание. Подняв взгляд снова на женское лицо, Жал облизал пересохшие губы:

— Безумие.

Одинокий путник, укрытый плотным магическим щитом, стоял среди ночной чащи, прячась под плащом и опираясь на старый посох. С тех пор, как пробудился Темный архонт, в Лейфенделе почти всегда ночь, так что взаправду ли эта или нет — сказать не мог. Не двигаясь, мужчина полной грудью вдыхал запах хвои. Насыщенный, такой, что пробивал голову насквозь и прогонял недобрые мысли. Путник точно знал, сегодняшняя ночь — последний миг, когда здесь так пахнет.

Ночь равная мигу. Путник не сомневался, что так и будет. Он уже видел подобное.

Интересно, он пришел проститься, удостовериться, посочувствовать или позлорадствовать?

Наверное, все сразу. Так им и надо, думал мужчина. Озерники заслужили свою участь. Может, не все, что были живы именно сейчас. Может, те, к которым у него счет, частью уже давно почили. Но это не имело значения. Они заслужили быть уничтоженными, и мужчина выжидал, зная, что Лейфендель сегодня падет.

Путник немного ослабил защитный барьер, и звуки битвы, кипевшей впереди, донеслись до него. К аромату хвои примешался запах железа — в руках и в крови, напитавшей землю. Эльфы и трогги, объединенные общим врагом, отбивались от полчищ исчадий Пустоты. Их окрыляла приближавшаяся победа: исчадия часто отвлекались, чтобы поглотить очередной труп врага. А даже чудище беззащитно, когда ест. Эльфы и трогги пользовались этим, чтобы поливать исчадий стрелами, протыкать копьями, кромсать топорами.

«Исчадия захлебываются собственным голодом, облегчая защитникам задачу», думал путник, все-таки не сопереживая ни тем, ни другим. Он не видел этого, но знал, что все обстоит именно так. В начале Черной смерти исчадия всегда слишком голодны и лишь позже, насытившись, становятся более надежными бойцами Темного архонта.

Путник без колебаний шагнул туда, откуда доносился зов сражения — к одному из укреплений, на оборону которого собрались все обитатели леса. Дальше вглубь чащи будет столица озерников, и они сделают все, чтобы отстоять её перед всесокрушающим голодом Пагубы.

Мужчина чувствовал издалека, как эльфийские телеманты берегли стены защитных башен и исцеляли раненых. Хорошее дело, если лечишь достойных. И скверное, если лечишь не тех. С этой мыслью путник замер и через мгновение исчез вместе с шарообразным барьером — чтобы вскоре появиться в самой гуще сражения. Барьер по-прежнему берег его, скрывая присутствие. Маги могли бы засечь вспышку чародейского потока, но были слишком заняты. А исчадия, которым пришлась бы по вкусу его сила, не отличали магические колебания его чар от тех, что вихрились здесь прежде.

Только один колдун наверняка отреагирует на его могущество, расценив путника, как лакомый кусок. Мужчина знал и рассчитывал на это.

Высокие стены укреплений с легким гулом дрожали, как гудит скала, когда о неё разбиваются особенно мощные волны. Разглядывая из-за барьера лица защитников Лейфенделя — и бойцов, и магов, — мужчина видел: они верят в победу, верят в успех. Подбадривают друг друга, перебрасывают колчаны со стрелами тем, у кого собственные уже опустели; обливаясь потом, борются за жизнь каждого союзника, стараясь не допустить смертельных ранений. Они не понимают, что покуда жив хотя бы один Темный архонт, волны исчадий нельзя остановить. Исчадия, едят без разбору все, кроме женщин. Этих отбирают их верховоды: для каждой крепкой у них другое назначение. А остальных — можно сожрать.

«Они верят, что уже почти победили» — снова подумал мужчина. Эта мысль не вызывала в нем ничего, как и мысль, что озерники и трогги глупы: они уже проиграли.

Путник сжал руку и исчез опять. На этот раз он появился вместе с защитным куполом на главной столичной площади Лейфенделя. Сколько времени он здесь не был? Век? Два?

Было тихо. Город спал, и даже патрули ночной стражи были неслышны.

Значит, все-таки, ночь настоящая.

Столица озерных эльфов была поистине самым светлым уголком их владений. Сияющая мягким матовым светом, она всегда освещалась светом звезд. Ночью они светили с небес, днем мрак чащи прорезали магические фонари, наполненные белым звездным огнем. Мужчина встал в самый центр площади, у Колонны Надежды, прислонился ладонью к холодному камню. Огляделся.

Королевский дворец высился поодаль на востоке, и в каждом малахитовом вензеле на его воротах, в высоте перекрытий и арок, в кедровой стойкости донжона сквозило величие. Оно не опало и не убыло за многие века, и путнику казалось, что, если шагнуть внутрь, он наверняка услышит голоса тех, с кем когда-то был близок. Это миф, глупая надежда, он знал. Потому что проверял уже тысячи раз. Приходил, искал, вслушивался, но все голоса были чужими.

Убрав руку от колонны, путник посмотрел в другую сторону.

На севере столицы в благородном сиянии звездных фонарей и изумрудного пламени красовались стены королевской библиотеки. Королевской она была не по тому, что не впускала никого, кроме правящей семьи и знати. Просто так повелось, что все в Лейфенделе связывали с именем короля. Даже появление троггов в незапамятные времена не научило озерников скромности. Королевскими были пруды и ключи, угодья, казармы и ткацкие мастерские. Даже башня звездочетов, которые вели предсказания по светилам в небе и абсорбировали их свет в заколдованные сосуды, делая светильники, была королевской. Хотя, может, именно тут у озерников были хоть какие-то основания — правящий род Лейфенделя во все времена состоял сплошь из магов.

Мужчина обернулся снова и на этот раз зажмурился. Он посмотрел на последнее особенно высокое здание не сразу, и когда открыл глаза — вздрогнул. Словно осознал свою недостойность перед тем, что видел.

Это был храм Девы Света — единственное сооружение в осознанной истории озерных эльфов, которое не имело к правящему роду никакого отношения. Путник замер, разглядывая пик сооружения, торчавший поверх других построек. Лучше смотреть на памятный храм отсюда, с площади, и не подходить близко. С этим святилищем у него многое связано. Если увидит его своды вблизи, дрогнет. А колебаться нельзя.

Мужчина прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться на главном: дворец, башня, храм, библиотека — город остался таким, как он помнил. Застывшим, будто ледник. Оттого и тихим, почти без запаха хвои, которым полнится лес за его стенами. Сам, как фонарь — искусственный свет среди непроглядной тьмы, лицемерный и настолько слабый, что никогда её не пронзит.

«Тьфу, — с горьким высокомерием подумал путник. — Ничто у них не меняется».

Не размыкая глаз, мужчина изо всех сил уплотнил барьер вокруг себя. Потом еще и еще, сосредотачивая в этом все силы. Вскоре полупрозрачный серебристый щит превратился в громадную пульсирующую сферу, настолько огромную и мощную, что казалось, какая-то из звезд в самом деле свалилась с небес на землю. От света, разливавшегося от площади во все стороны города, стали просыпаться люди. Сначала в домах окрест, потом дальше. Эльфы, потягиваясь, ежась, хмурясь, кучно высыпали из укрытий то тут, то там. Они щурились, прятали глаза за руками, ширмами, друг за другом. Щит неизвестного путника засиял так, что осветил, наконец, город целиком. И от его болезненной яркости у жителей пошла голова кругом. Кто-то от тошноты оседал по стенам зданий на землю, кто-то держался за голову, словно вместе со светом его настигал невыносимый гул.

Может, гул был и в самом деле? Путник был в центре непроницаемого барьера, и сам не мог ничего слышать или видеть. Когда ему показалось, что этого достаточно, мужчина замер. Прислушался к себе, считая мгновения. Или минуты? Когда, наконец, колдун услышал, как отовсюду прокатился полный ужаса выдох горожан, понял: пора.

Выдохнули — значит, удивились или ужаснулись. Ужаснулись — значит, что-то увидели. Увидели — значит, снаружи щит померк.

Колдун оставил созданный барьер на произвол судьбы, надеясь, что тот будет спасать его еще какое-то время. Схватившись за посох обеими руками, беззвучно шепнул какое-то слово. Печать заклятия — насыщенно черная — мелькнула перед ним всего на миг и растворилась в куполе барьера.

— Стоять! Стоять на месте! — приказал он громко, зная, что остатки барьера все равно скрадут звук.

Почти сразу же в небо взвился протяжный, полный боли многоголосный вопль тысяч жителей Лейфенделя. От страха перед тем, что ослабляло щит, они наверняка ломанулись в разные стороны, следуя инстинкту и спасая жизни. И — не смогли. Неведомый колдун не пустил их, просто приказав стоять, и никто не понял, почему на самом деле он не смог сдвинуться. Ужас и паника стояли у эльфов в горле, они голосили, как голосит в момент последнего разора любой город.

«Они заслужили» — упрямо повторил внутренний голосу путника. Барьер слабел — его силу вытягивало что-то или кто-то, и вместе с барьером слабел его создатель. Почти заваливаясь на посох, колдун отцепил от древка одну руку, пошерудил в складках мантии и, не делая лишних движений, прямо у груди сжал кулак в третий раз.

Он исчез за одно мгновение до того, как в Лейфенделе раздался сокрушительный грохот: Темный Архонт, привлеченный неистовым сиянием светлой энергии, понадеялся, что, наконец, исчадия-прислужники нашли то, что он искал. С силой рухнувшей звезды архонт вонзился в эльфийскую чащу. Мощь его удара возросла от поглощенной энергии — щита сбежавшего путника и страха эльфов, которым тот приказал, не двигаясь, смотреть на приближавшуюся смерть.

Колдун очутился на границе одного из человеческих государств, больше не задумываясь о судьбе озерных эльфов. Ему не нужно было смотреть на происходившее после его исчезновения, чтобы знать, чем кончилось. Он уже видел: тех, кого не уничтожит в пыль ударной волной от приземления архонта, разобьет разбросанными камнями и обломками рухнувших сооружений. Других сожрут исчадия, которые усилят натиск по всему Лейфенделю, как только почувствуют присутствие хозяина. Третьих архонт сметет сам, из дикой, неудержимой ярости, когда поймет, что его прислужники ничего не нашли. Гнев древнего теократа разрушительней конца света в глазах отдельного народа. И озерные эльфы этот гнев навлекли сами.

Путник тяжело вздохнул. Он измотался и теперь гнал от себя мысли о том, что храм Девы Света пал вместе с никому не нужными «королевскими» постройками. Он гнал мысли и о том, что, поглотивший столько магической и жизненной силы за раз, архонт в одночасье стал намного сильнее. «Об этом нужно беспокоиться Смотрителям Пустоты!», — сказал себе колдун, с трудом переставляя ноги в поисках ближайшего убежища. Что действительно нужно ему самому — многочасовой здоровый сон. Барьер, подчинение и трехкратная телепортация высосали все соки. Ему потребуется несколько дней, чтобы прийти в себя.

Та-дааааам!!!