Теменная кость

Он вымыл сковороду и вытер руки о кухонное полотенце.

- Бабы они мастерицы пакости лепить.

- Так понимаешь, - Максим ещё раз посмотрел на обойму и сунул её в карман, - получается, оружейник был прав.

- Не заморачивайся, - посоветовал Савченко. - Умнее стал - благодари бога и своего оружейника. По свободе завезёшь ему должок - ещё какого-нибудь простака выручит.

Он осмотрел товарища и с печальным вздохом покачал головой.

- Видок у тебя конечно... Выглядишь...

- Знаю, - перебил его Максим, - как засранец.

- То-то!.. Готов? Поехали. Кофейку попью из автомата в клинике, пока тебя клизмами будут потчевать. Барсук сказал, чтобы я, пока новое дело для меня не определят, присмотрел за тобой. Типа, в напарники определил. Но ты главный. Двинули, раз такое дело.

- Как себя сейчас чувствуете? - поинтересовался врач, склонившись над лежащим на кушетке Григорьевым. Он оказался так близко, что Максим мог с удивлением рассматривать его совершенно мальчишеское лицо и отсутствие на нём хоть какого-нибудь намёка на растительность, присущую взрослым мужам.

- Лучше, доктор, - ответил Максим и многозначительно кивнул на штатив стоящей рядом капельницы. - Долго мне так? Честно, у меня не очень много времени на такое вот лежание...

- Извините, уважаемый Максим Фадеевич, но жизнь иногда вносит свои коррективы. - Врач посмотрел на остаток какой-то жидкости в пакете капельницы. - И советую вам, как специалист, с ними считаться. Ещё пять минут, и вы вольны вставать. Я выпишу вам направление на госпитализацию.

- Что? - возмутился Максим. - Я не могу!

- Что значит "не можете"? Я врач, и не в вашем состоянии обсуждать мои решения.

- Но я действительно не могу!

Максим решительно сел на кушетке и выдернул иглу капельницы из руки.

- Я только второй день на новом месте службы, а вы меня на койку отправляете! Нет, это совершенно невозможно!

Врач-мальчишка сокрушённо, как-то неестественно по-взрослому для своей внешности, покачал головой, недовольно кривя губы, и воткнул уже свободную иглу с трубочкой в почти пустой пакетик с раствором.

- Вы не своевольничайте. Если для вас моё решение не кажется авторитетным, я сейчас же позвоню вашему начальнику, полковнику Босару, и мы однозначно решим эту проблему в пользу вашего здоровья.

Он отошёл к столу и достал из кармана идеально отглаженного халата мобильный телефон. Максим пошёл за ним следом, с удовольствием чувствуя, что после капельницы может передвигаться без посторонней помощи. От недавних проблем остались лишь небольшая слабость в теле и гудящая без боли голова.

- Можете звонить хоть самому министру! Уверен, они будут рады, если я останусь на службе. Вы только скажите, что это было?

Врач, которого все называли Могиканиным, положил телефон, поднял руку к глазам Максима и пощёлкал пальцами.

- Смотрите за пальцем. В ушах звенит?

- Скорее шумит... кондиционер, - Макс указал вверх, на установленный в потолке раструб вентиляционного отверстия.

Светлый просторный кабинет выходил окнами на солнечную сторону здания, и яркое солнце с чистого стерильно-голубого неба заливало вполне летним теплом помещение, с которым едва слышно и успешно справлялся кондиционер.

- Да, кондиционер, - отрешённо произнёс Могиканин, опуская руку. - Есть небольшой нистагм... Вас привезли ко мне в состоянии средней тяжести. Ещё час, и вы бы уже лежали в реанимации. По каким причинам - пока сказать не могу. Исследуем пробы, что вы привезли, кровь. На похмелье страдаете?

- Нет, - уверенно ответил Максим. - Не могу припомнить.

- Молоды, - кивнул головой врач.

Сравнивая озвученный вывод с внешним видом доктора, Максим невольно улыбнулся.

- Чему вы радуетесь? - нахмурил брови врач.

- Доктор, я себе хорошо чувствую. Правда.

- У вас признаки тяжёлого отравления. После инъекций вам действительно лучше, но симптоматично и ненадолго. С неожиданным ухудшением вашего самочувствия следует детально разобраться, чтобы понять, что делать дальше и как эффективно вам помочь. На это понадобится пять-семь дней. Это время вы, для своего же блага, должны полежать в стационаре под нашим наблюдением. Проведём полное обследование. Кстати!..

Он взял со стола большой бумажный конверт и вытянул из него рентгеновский снимок, сразу изучая его на свету из окна.

- Я проконсультировался с травматологом по поводу гематомы в области поясницы. Говорите, что получили удар?

- Да, нечаянно ударился о машину...

Могиканин закивал головой, видимо, не совсем веря озвученному объяснению.

- Разумеется. На осмотре, кажется, вы сказали, что о двери в метро... Ездите в метро или на машине?.. Неважно. Могу успокоить: ничего серьёзного. Правда, если не брать в расчёт, что гематома будет беспокоить вас недели две. А головой нигде не ударились? Вдруг, случайно?

Максим поднял брови.

- Так заметно?

- Есть немного, если отказываетесь от помощи. Оказываетесь от госпитализации - что ж, неволить не буду. Но запрещаю три дня садиться за руль. В вашем состоянии это опасно. И... обещаю не звонить вашему начальству, если в залоге останутся ваши водительские права.

Максим, дёрнув плечами, без раздумий достал карточку водительского удостоверения и положил на стол.

- Всё?

- Да это всё. С вашим благоразумием покончено. Можете идти. Через три дня жду вас у себя, Максим Фадеевич. Заодно заберёте права. К тому времени будут готовы предварительные результаты анализов.

Сунув беленькую, тоненькую руку в карман халата, врач достал и протянул Максиму свою визитку.

- Звоните, если что, в любое время.

- Спасибо, доктор.

Максим пулей выскочил из кабинета в коридор. В кресле рядом с дверью сладко спал Савченко, выпуская пузыри слюны на руку, которой подпирал подбородок.

- Что?! - воскликнул он, когда его толкнули в плечо, и пару секунд ошалело крутил головой по сторонам, стараясь сообразить, что происходит и где находится. - Чего, а?

- Я свободен.

- А, - выдохнул Проха, ища обо что вытереть руку. Максим протянул ему носовой платок. - Я уже думал, что тебя вконец затыкали клизмами. Что говорят?

- Ничего серьёзного. Отравление. Переживу. А почему его зовут Могиканиным?..

Не дожидаясь ответа от едва проснувшегося товарища, он прочитал визитку, которую крутил в руке: "Александр Александрович Могиканин, врач высшей категории, кандидат медицинских наук". Не оставалось ничего, как удивлённо хмыкнуть: многое стоит воспринимать буквально, вместо того, чтобы морочить голову поиском ненужных объяснений.

- Так просто.

- Что так просто? - не понял Проха, комкая носовой платок.

- Нужно съездить к потрохам, - сказал Максим, имея ввиду, что необходимо попасть в Киевское бюро судмедэкспертизы. - Отвезёшь? У меня есть пара вопросов к экспертам, что работали по делу Пучкиной.

- Ведьмы?

Савченко засопел, направляясь к выходу и комкая в руках влажный носовой платок, не зная, как с ним поступить.

- Я его постираю. Потом отдам.

- Можешь пользоваться нестиранным. Дарю! - с улыбкой ответил Максим. После капельницы стало действительно лучше, чтобы позволить себе немного бодрости и хорошего настроения. - А почему ведьмы?

- Не знаю. Семченко и Якушин всегда говорили, что занимаются "делом ведьм".

Широкие створчатые двери операционного зала распахнулись в заполненный трупным смрадом коридор Бюро судмедэкспертизы и из них широким шагом вышел огромный, как гора человек. Не обращая внимания на стоящих в ожидании Григорьева и Савченко, он устало и тяжело опустился на один из стульев, что рядком стояли у стены. Хлипкое сиденьице жалобно заскрипело расползающимися в стороны ножками под немалым весом большого человека, но устояло.

- Кто к Девакину? - спросил великан, делая глоток из помятой пластиковой бутылки, которую небрежно за горлышко принёс с собой. На нём был длинный прорезиненный и мокрый передник, неприятно блестящий от свежей влаги, частыми каплями стекающей прямо на пол.

- Следователь Григорьев.

- Григорьев, - повторил сидевший, вытирая губы, потом ещё раз приложился к бутылке и прополоскал рот, и, наконец, замотал большой бритой головой, которая в свете холодных ламп выглядела бледно-синеватой. - Не знаю такого.

- Работаю по делу Пучкиной. Новый следователь.

- Пучкиной? - переспросил великан, застывая на мгновение, с прищуром в глазах пытаясь припомнить о чём идёт речь. - Так я уже и забыл, когда выслал заключение Семченко и Якушину.

Он снова замолчал, прикусив губу, и кивнул, добавляя:

- Извините... Да. Царство им небесное.

Он встал и протянул Максиму свою огромную волосатую руку с небрежно закатанными выше мощного локтя рукавами. Другой рукой он небрежно стянул через голову петлю своего передника, и не глядя бросил его на стоящее у стены обшарпанное кресло.

Максим с опаской ответил на рукопожатие, ожидая неминуемой боли от мёртвой хватки этого несомненно очень сильного человека. Но ничего такого не произошло. Рука громилы оказалась сухой, чистой, прохладной и на удивление неожиданно мягкой, если не нежной.

- Девакин Сергей Андреевич. Судмедэксперт, - представился великан, и, оглядываясь на ряды давно не крашенных неказистых каталок с телами, что стояли вдоль стен на всём протяжении длинного коридора, добавил: - Вы извините, господа, у нас сегодня многолюдно. Сезон. Весна. "Водоканал" проводит плановый осмотр сети и находят вот такие "подснежники". Бомжи. Бродяги. Кто замёрз, кто отравился дешёвым самопалом, кого удавили, пырнули ножом, а кто по болезни загнулся - у этого контингента, как правило, довольно непростой способ попасть сюда. Работаем в три смены, чтобы обслужить очередь, пока она не рассыпалась в прах.

Он снова глотнул из бутылки, оглядываясь на ряды трупов, большая часть которых была накрыта истёртыми, затасканными простынями, местами покрытыми влажными бурыми или зеленоватыми пятнами. В воздухе висел не сильный, но въедливый запах разложения.

Девакин протянул бутылку Григорьеву.

- Не хотите?

- Нет, - отказался Максим, догадываясь о содержимом ёмкости и внутренне содрогаясь от одной мысли, что придётся что-то пить в окружении практически полностью истлевших тел, грязная одежда которых и гнилая плоть лохмотьями и лоскутами свисали с краёв каталок и носилок. - Нет, спасибо.

- Нет? Зря. Выглядите плохо. - Эксперт потряс бутылкой, взбалтывая прозрачную жидкость. - Спирт. Ректификат. Натуральная эмпирическая формула! Без "П" - отвечаю!

- Нет, спасибо.

- А я глотну, - протянул руку Савченко.

Эскулап не глядя протянул ему бутылку, но Максим перехватил её и забрал, с укоризной глядя на товарища, которому предстояло вести машину, а теперь - лишь судорожно сглотнуть вонь, которая, как казалось, забивала тошнотворной приторностью не только нос, но и рот.

- Он за рулём, - пояснил Максим Девакину, возвращая бутылку.

Дёрнув плечами, эксперт хмыкнул.

- Дело ваше. А ты бы глотнул всё-таки. Выглядишь паршиво. Даже очень не очень - почти как свежак на моём столе. Может, сходишь к врачам? Знаю хороших специалистов.

- Уже был.

- У кого? - живо поинтересовался великан.

- У Могиканина.

- А-а, - довольно протянул он и авторитетно заключил: - Этот мальчик никого раньше времени сюда не отправляет. Ему можно доверять. У нас после него самая жиденькая клиентура.

- Я насчёт Пучкиной, - напомнил Максим, опасаясь, как бы Девакин после выпитого спирта не потерял интерес ко всему происходящему.

- Чем могу помочь? В заключении описано подробно: погибла от множественных огнестрельных ранений.

- А ожоги?

- М-да, ожоги... Конечно, с такими обширными поражениями кожного покрова она бы долго не протянула, но почти мгновенная смерть наступила именно от огнестрела. Все пули я извлёк и передал капитану Семченко. Кажется, они были из качественного серебра.

- Да, экспертиза дала однозначное заключение - пули из ювелирного серебра.

- Я был прав! - довольно воскликнул Девакин. - То-то! Чем же не угодила эта девица, если её нашпиговали почти тридцатью граммами драгметалла?

- Вот, пытаюсь разобраться.

- Удачи.

- Спасибо, - ответил Максим. - Меня больше интересует другое.

Он достал из кармана сделанную копию заключения.

- Здесь вы пишите, что термические повреждения тканей были получены пострадавшей не в результате воздействия открытого огня... Но есть с десяток свидетелей, которые утверждают, что видели, как она горела...

Судмедэксперт грубо выхватил листок с документом из руки Григорьева и пробежался глазами по тексту, морща лоб.

- Да, всё верно написано.

- Но, - хотел было возразить Максим, но его остановил врач.

- Ступайте за мной...

С отвратительно-сочными звуками, привычно и быстро одев перчатки, Девакин вытолкнул из камеры холодильника стеллаж с телом, и, как фокусник элегантно, снял с него простынь.

- Вот, смотрите сами.

Максим задержал дыхание и на пару секунд зажмурил глаза, чтобы остыл кошмар первого впечатления. Савченко выругался и отвернулся. Перед ними на стеллаже лежал обгоревший труп. Поверхность тела была похожа на сгоревшую, растрескавшуюся древесину. Местами кора лопнула очень глубоко и в трещины проглядывало розовато-белое мясо. На черепе и кистях плоть выгорела практически полностью, обнажая белые, закопчённые кости. Мошонка несчастного была раздута до невероятных размеров и лежала на плотно сдвинутых бёдрах мертвеца, как старый гандбольный мяч, притягивая к себе невольные взгляды и заставляя замирать, холодея от ужаса.

- Так это же мужчина, - едва выдавил Григорьев, машинально прикрывая нос рукой, хотя никакого запаха от остывшего горельца не было.

- Да, верно, - подтвердил Девакин. - Был. Обратите внимание: кожный покров выгорел полностью, подкожный жир вытек и сгорел, волос нигде нет, глубокое термическое поражение мышечных тканей - стейк на быстром огне!

Эксперт застыл, глядя на посетителей, и, видимо, ожидая реакции.

- Видите?

- Вижу, - тихо сказал Максим. - Это не Пучкина.

- Да, этот сгорел в машине во время аварии. Пока спасатели суетились, прожарился до толстой корочки. Мне пришлось вытаскивать из его спины и зада всё то железо, что осталось от кресла. Горел жарко и в открытом огне. Теперь, - он прошёл к соседней ячейке, открыл её и вытолкнул наружу стеллаж с ещё одним телом. Когда простынь была снята, врач объявил: - А это ваша Пучкина! Поражения кожи хотя и обширные, но не глубокие. Волосяной покров практически уцелел.

Невозможно было не заметить, что у женщины сильно пострадало лицо. Кожа лоскутами слезла с щёк, оголяя почти полный оскал челюсти; вместо носа торчал острый носовой хрящ, а глаза были совершенно белыми, как у варёной рыбы. Ещё изучая в деле фотографии тела, он обратил внимание, на это обстоятельство и сейчас указал на это Девакину.

- Да, - согласился эксперт. - В таких случаях страдают чаще всего именно руки и лицо, обычно не прикрытые одеждой. К тому же ваша Пучкина получила удар бутылкой прямо в лоб. Битое стекло повредило мягкие ткани носа, бровных дуг, скул щёк. Именно поэтому так много слезло кожи. Грудь, живот и бёдра, голени и стопы, как видите, просто обварены.

- Не кислота?

Девакин усмехнулся.

- Жаль, что вы не пришли недельку назад. Я бы вам показал одну кислотницу. Плеснули подружки. Скажу только, что в том случае волос на девице не осталось вообще, и были обуглены кислотой шея, лицо и грудь. Поражения очень глубокие. Могу показать фотографии - оставил для коллекции...

- Нет, спасибо. Чем же эту облили?

- Вы о своей Пучкиной?

- О ней...

- Горячей водой. Очень крутым кипятком. Её именно обварили. Но, повторюсь, умерла она от пуль: три в сердце - в лохмотья, затем две в печень - в клочья, в почку и в горло - вплоть до шейных позвонков - застряла там. Все смертельные. Стрелок или незаурядный умелец, или ему исключительно повезло, как бывает с новичками.

- Точно кипятком?

Легко, не напрягаясь, Девакин затолкнул тела в камеры, затем открыл верхний отдел холодильника и достал большой пакет, из которого достал одежду, местами покрытую размытыми пятнами высохшей крови.

- Это вещи пострадавшей. Как видите, они целы, если не считать дыр от пуль. Кислота и огонь от материи мало что оставляют.

- Но свидетели, показывают, что видели большой столб пламени...

- Это вы разбирайтесь со своими свидетелями, - заталкивая обратно в пакет одежду, прокомментировал эксперт. - Я говорю о фактах.

- Остаётся ещё одно, - озадаченно протянул Максим. - И оно никак не согласуется с выводами экспертизы.

- Да? И что? - Девакин стянул перчатки и бросил их прямо на кафельный пол. - Насколько я знаю, что всё как раз подтверждается. На месте преступления не было найдено горючих веществ или катализаторов горения как на теле пострадавшей, так и на её одежде. Кислот тоже нет. Вы хотите меня удивить?

- Пытаюсь.

- Ну-ка!

- Подозреваемый был задержан на месте преступления. Его отпечатки были обнаружены на осколках бутылок. Как это объяснить? Если бы там был крутой кипяток...

- Да, градусов девяносто. Никак не меньше!

- ...его бы руки были сильно повреждены. А они у него без единого намёка на ожоги.

Великан ухмыльнулся и развёл руками.

- Моё дело простое: мне дают мясо, а я рассказываю, как оно и чем доведено до нежизнеспособного состояния. Больше добавить ничего не могу, кроме того, что дело вам досталось непростое.

- Он работал из засады. Как он мог нагреть воду в кустах до такой температуры?

- Это вопросы ко мне?

- Нет, - мотнул головой Максим. - Не к вам, Сергей Андреевич, не к вам.

- Не хочет говорить задержанный? Привезите его ко мне, я его раздену, помою, положу на стол, разложу инструменты, - Девакин с недобрым озорством прищурил глаза, - и через час он расскажет вам всё и в стихотворной форме - обещаю!

- Не сомневаюсь, - едва слышно произнёс Савченко, всё это время тихо стоявший у входа в зал с холодильниками и нервно, время от времени, выглядывая в коридор, на ряды каталок с трупами.

- Да, ладно вам! Вы мордуете в своих казематах гораздо грубо, - дёрнул огромными руками Девакин. - После вашего брата приходится иногда такой фарш разбирать!.. А здесь работают интеллигентные люди, профессионалы.

- Спасибо, - поблагодарил Максим, надеясь, что это была всё-таки шутка, а не предложение. - Спасибо, Сергей Андреевич. Будем разбираться дальше. Я хотел лично пообщаться.

- Обращайтесь. Одно дело делаем. Кстати, - спохватился великан, в готовности причаститься, взбалтывая жидкость в своей бутылке, - я покойному Семченко составил справочку...

- Что за справка? - остановился Максим у выхода из зала.

- Ваша Пучкина - не единственный экземпляр. За пять лет у меня было семь таких случаев.

Максим повернулся к великану.

- Я внимательно изучил реестр на подобные дела. Если считать подобными все случаи, где жертвы забрасывались "коктейлями Молотова"...

- Нет, не коктейлями... Были именно обваренные жертвы. - Великан замялся и потрусил бутылкой, словно не решаясь, что делать дальше: или говорить, или выпить.

- Вы не указали этого в заключении? - догадался Григорьев.

Девакин медленно закивал головой, не глядя прямо в глаза собеседнику.

- Я посчитал, что это поможет Диме, - я его неплохо знал. Понимаете, у меня есть свои проблемы: жена, дети, больные родители и начальство надо мной. Не хочу новых.

- Понятно, - выдохнул Максим. - Можете подготовить для меня такую же справку?

- Не проблема - вышлю на почту. Она у меня осталась с того самого времени.

Они молча и коротко пожали друг другу руки перед тем как проститься, и в этот раз Максим заметил, что ладонь великана стала более жёсткой и влажной.

- Что докладывать замминистра? - спросил полковник Босар, едва Максим переступил порог кабинета начальника управления, держа двумя руками короб с материалами порученного дела. - Игорь Борисович с утра уже интересовался и очень серьёзно.

- Здравия желаю, товарищ полковник, - приветствовал его Григорьев, ставя короб на стол для совещаний. - Прошу простить меня за утренний звонок.

Босар сидел за рабочим столом, разбирая какие-то документы, делая в них короткие заметки. Он не поднимал глаз на подчинённого.

- Ничего. Всякое бывает. А в нашей работе - и того более. - Он наконец оторвал взгляд от бумаг и внимательно посмотрел на Максима. - Мне звонил из клиники Могиканин. Он обеспокоен тем, что ты отказался от госпитализации. Уверен, что помощь не нужна?

Максим пожал плечами.

- Не думаю, что всё так серьёзно. Чувствую себя хорошо.

- У врач иного мнения. Пока ничего определённого сказать не может, но подозревает отравление.

- Он мне говорил об этом...

Босар жестом остановил его и встал с места.

- Я не знаю, какие порядки у вас в Киевском главке, старший лейтенант, но здесь, позволь заметить, министерство - выше только Кабинет министров, аппарат Президента и боги. - Он прошёл к столу для совещаний и жестом велел Максиму сесть. - Соответственно, наши правила на несколько порядков строже. Здесь, - он положил руку на короб с документами, - и в других делах Управления находится то, за что преступники не будут считаться ни со средствами, ни с мерами, чтобы остановить расследование. Ты меня понимаешь?

Максим сделал попытку встать, но был вновь остановлен жестом.

- Так точно, товарищ полковник.

- Поэтому, делаем так... Отныне ты ешь и пьёшь лишь то, что предлагают в нашем кафетерии или в столовой. Если не знаешь, я тебе напомню, что факт отравления твоих предшественников Семченко и Якушина был подтверждён официально. Правда, следствие ещё не закончено. Этим теперь занимаются наши коллеги из СБУ. Это я тебе говорю для того, чтобы ты осознал всю меру серьёзности моего распоряжения.

- Понял, товарищ полковник.

- И никаких пьянок! Все, кто вчера решил расслабиться, будут наказаны!

- Но, товарищ полковник!.. Я был инициатором!

- Оставь своё благородство! Ты мент! Все получат свою порцию взысканий. Кроме тебя. Ты новичок. С тебя спрос какой? Устный выговор! Ты отведал его ещё утром.

- Так точно, - стушевался Максим, припоминая ситуацию, когда сидя на горшке пришлось хлебнуть этого самого "устного выговора".

- А они были предупреждены не раз! Так, а теперь по делу... Что можешь сказать? Когда ждать результатов?

Максим помедлил с ответом. Босар тем временем сел напротив.

- Вчера и сегодня я ознакомился с имеющимися материалами дела, а именно о нанесении гражданке Пучкиной тяжких телесных повреждений...

Его снова остановили.

- Лить воду будешь на бубен своего Киевского Главка. Здесь давай по сути.

- Так точно, - Максим кивнул на короб с документами. - Товарищ полковник... Лев Евгеньевич... Я не могу дать определённый ответ до тех пор, пока здесь не будут все документы дела, которое вели Семченко и Якушин - все эпизоды.

- Так, - выдохнул начальник. - С чего ты взял, что получил не всё?

Босар резким движением руки, не скрывая этим раздражения, сорвал пломбу с короба и снял крышку, под которой находился прикрепленый список материалов.

- Вот, - щёлкнул он пальцем по пачке бумаг, - здесь всё. Я лично проверял. Ты чего носом крутишь, старлей?

- Никак нет, не кручу.

Максим достал конверт, в который загодя положил полученную справку от судмедэксперта Девакина и то, что передал ему капитан Савченко. Достав бумаги, развернул их и так передал полковнику.

- Здесь список документов и дел, что были добавлены к делу Семченко и Якушиным. Это подтверждается и этой справкой.

Вместо того, чтобы прочитать документы, Босар смял их, сжал их кулаке и размахнулся, намереваясь кинуть в угол, но опустил крепко сжатый кулак на стол.

- Кто тебе это дал?

Вопрос прозвучал довольно жёстко. Максим не мог отвести взгляда от кулака начальника, наблюдая, как от напряжения белеют пальцы Босара.

- Я спрашиваю: кто тебе это дал?

- Мне подбросили. Я проверял - список материалов дела, которые почему-то не переданы мне, составил лично Семченко.

- Что ты хочешь сказать? - голос Босара стал набирать силу и через мгновение это был уже крик полный негодования. - Что я передал тебе неполное дело?

Максим медленно встал со своего места.

- Товарищ полковник, я хочу сказать, что не могу работать с некомплектным делом. Я не хочу выяснять, как и кем это было сделано. Но если с меня требуют конкретных результатов и сроков, я должен оперировать всеми материалами дела, а не тем, что осталось.

В этот раз кулак без всяких стеснений обрушился на стол. Босар вскочил, багровея в лице.

- Если Семченко и Якушин решили, что эти материалы имеют прямое отношение к расследованию - я обязан ознакомиться с ними, - стараясь быть спокойным, закончил Максим.

- Молчать! От тебя что требуется, мент? Что, я тебя спрашиваю? Выяснить, кто организовал покушение на эту бабу и найти этого урода! Кто облил её бензином и подпалил? Кто всадил в неё семь пуль? Ты же мне какие песни поёшь? Два дня здесь, а уже права качать!

Максим опустил взгляд и промолчал. Он не чувствовал за собой никакой вины.

Молчал и Босар. Григорьев слышал его тяжёлое и частое дыхание.

- Я здесь решаю, кто и что будет расследовать, - чередуя слова одышкой, выпалил полковник. - Я! И точка на этом! Ты понял?

Максим поднял глаза и вздохнул.

- Никак нет, товарищ полковник

Босар отшвырнул скомканные листы и с силой оттолкнул короб с документами.

- То есть ты отказываешься от дела?

- Никак нет, товарищ полковник.

- Так что ты здесь целочку передо мной ломаешь? А?

- Во всех делах фигурирует ещё одно лицо. Кто-то его называет Инквизитором, кто-то Монахом, кто-то Святым Отцом, кто-то отцом Дмитрием, кто-то Димитром. Исходя из общих признаков собранных преступлений, Семченко предположил, что это одно и то же лицо. В письме к возможному преемнику он прямо указал на это.

- Твой Семченко был ещё той занозой в жопе! Фантазии развёл!

- Я не думаю, что перед смертью этот человек...

- Всё, - махнул рукой Босар. - Всё это лишь слова. Мне нужны конкретные доказательства существования этого Инквизитора.

- Да.

- Так занимайся этим. Ты с фигурантами дела Пучкиной общался?

- Нет ещё.

- Чего же стоишь?

- Разрешите идти?

- Вали к такой матери!

Максим, находясь в некотором замешательстве после такого крутого общения, дёрнулся было отдать честь, но вовремя остановился, вспомнив, что одет по-гражданке, и пошёл к дверям.

- Максим Фадеевич! - окликнул его Босар, когда Григорьев уже открывал дверь.

- Да, Лев Евгеньевич...

Он обернулся. Начальник подходил к нему, крутя шеей и оттягивая расшитый серебром ворот форменной рубашки.

- Хорошо, я тебе устрою знакомство с полным делом. Устрою. Мне на это нужно время. День, два.

- Спасибо.

- Что мне твоё спасибо? - снова повысил голос было уже успокоившийся Босар. - Мне тебя рекомендовал лично твой начальник майор Невада, как самого толкового и сообразительного из всех ему известных следователей Киевского Главка. Комедии ты ломать не будешь. Говоришь надо - значит, надо. Будет тебе весь комплект. Эх, Семченко!.. И оттуда достал!

- Спасибо, - повторил Максим и осёкся, видя, как набухают жилы на шее начальника. - Извините...

Босар махнул рукой, мол, не нужны твои извинения.

- Ты не знаешь, в какой жар придётся лезть! В пекло, твою мать! В самое пекло! Ты даже не представляешь, под что нас подписали.

- Не понимаю, Глеб Евгеньевич, - признался Максим.

- То-то и оно! Держи язык за зубами так, как никто и никогда! Ни-кто, Максим!.. Делаю это ради дружбы с Невадой, и ради твоего отца... Да! Он мне когда-то очень сильно помог. Знаю я Фадея Петровича. Передай ему привет.

- Обязательно.

- Ступай. Работай. С замминистра я сам поговорю...

Когда Максим повернулся обратно к дверям, почувствовал одобрительное, отеческое похлопывание на своей спине. В начале этого разговора он опасался, что запросил лишнего, затем нисколько не сомневался в том, что достаточно будет и того, что есть в коробе. Теперь же, оставив за спиной кабинет начальника, был полностью уверен в том, что все сомнения и опасения на самом деле пусты. Стало абсолютно очевидным, что полковник Босар за гневом прятал отчаяние.

Офис участкового после недавнего ремонта выглядел свежим и нарядным. Очень сильно и парко пахло свежей краской, с которой едва мог справиться и свежий, уже по-настоящему весенний бриз, легко проникающий в помещение сквозь зарешечённые распахнутые окна. Хозяин, немолодой тучный капитан, заботливо расставлял различные безделушки и фотографии в рамочках по полочкам многочисленных новеньких застеклённых шкафов. Здесь были и детские игрушки, и фотографии самих детей, и других людей, которые, судя по всему, были очень дороги капитану Завальному. Делал он всё это с той неторопливостью и заботой, с которой обычно демонстрируют гостям свои радости и достижения нескромные, но успешные хозяева. Реликвий и родственников у Завального было во множестве.

- Что сказать? Мой участок на Печерске самый спокойный, - то ли рассказывал, то ли размышлял вслух Завальный, стараясь примостить большую фотографию в массивной рамочке, на которой было запечатлено улыбающееся счастье какой-то толстушки, радующейся тому невероятному количеству золотых украшений висящих на ней, и едва умещавшихся в ограниченном пространстве фотографии. - Можно сказать, образцово-показательный! Грех жаловаться - честно скажу тебе, старлей.

Стоило обратить внимание на то, с какой любовью и порядком была расставлена в объёмных и новых папках вся документация этого местного милицейского начальника. Также невозможно было не заметить, как плотно он заставлял архивы домашними реликвиями, видимо, не скоро намереваясь обращаться к ним в процессе исполнении служебных обязанностей. Это только подтверждало слова капитана о благополучности вверенного ему района.

Толстушкой в золоте, наверняка, была женой участкового, и её фотография упорно не хотела становиться на выбранное место - не имея подпорки, она упрямо соскальзывала, падала.

- Я здесь, считай, уже двадцать три года. Так, - продолжал Завальный, оглядывая кабинет - комнату однокомнатной квартиры выделенной под офис опорного пункта, - в поисках места, куда можно было бы пристроить строптивую фотографию. - даже не припомню, чтобы за это время произошло что-то серьёзное. Чужаков здесь мало. Есть несколько квартирантов, но они живут с нами лет по семь-десять. Сроднились уже. Все остальные - свои.

- Ни грабежей, ни драк? - с намеренным сомнением спросил Максим.

Валко и важно перенося свой весьма объёмный живот на кривых ногах, капитан подошёл к новенькому сейфу, на котором, расцветая свежей и сочной зеленью заботы, были плотно поставлены горшки с домашними растениями. Немного раздвинув вазоны, Завальный втиснул фотографию между ними. Теперь немолодая, немного обрюзгшая от очень сытой жизни толстушка едва просвечивала своим золотом густые заросли.

- Какие драки?! Какие грабежи, на хрен?! Шутишь?

- Нисколько! - подзадорил хозяина офиса Максим. - Вот, намедни, возле Кабмина машину угнали!

- Так то ж возле Кабмина! - хохотнул капитан, потрясая своим выдающимся со всех сторон животом. - Свои у своих прут! Разберутся как-нибудь. Здесь только дурак или гастролёр решится на такую глупость! Родители, - царствие им небесное, - рассказывали мне, что даже после войны, когда ни пожрать у людей не было, ни чем срам прикрыть, и ворьё могло запросто загнать заточку кому-нибудь в печень за буханку хлеба, здесь люди квартиры на ключ не закрывали, уходя на работу. А ты - грабежи, драки!

- Что ж особенного в этом районе?

Вытерев потные ладони прямо о топорщащуюся на животе форменную рубашку, Завальный расстегнул галстук и ворот, отпуская на волю толстые складки широкой шеи.

- Ты сам-то местный, киевский?

- Сколько себя помню, - не без гордости заметил Максим. - И мои родители, и их родители, и дальше...

- Коренной, значит. Так знать должен, что это местечко с давних времён именовалось Стрибожим Яром. Не знал? Нет!.. То-то! Мало, кто знает. Ручей когда-то протекал, глубокий овраг промыл. Вот ты, когда сюда ехал, в низинку по Сташевича спускался? Под поворотик такой уклончик есть?

Утвердительный кивок был ему ответом.

- Так это и есть Стрибожий Яр. То есть - когда ним был. Мне моя прабабка рассказывала. Жила в Белой Церкви, а Киев знала, старуха. Сейчас этот райончик старики называют Ведьминым Кутом.

- Странное название, - хмыкнул Максим.

- Кому как, - ответил участковый. - Контингент тут у, можно сказать, специфический.

- Особенный район.

- Вот и я говорю! - назидательно подняв толстый короткий палец, заключил толстяк, пытаясь впихнуть свой широкий зад в новенькое кожаное кресло, садясь за такой же новенький рабочий стол. - Кому хочется проблем? У меня тут в каждом доме, как не знахарь, так ведун или экстрасенс какой. Костоправы есть. Эзотерики разные. Энергетики. Видели, как чисто у нас?

Да, так и было. Район отличался ухоженностью, аккуратностью и чистотой.

- Дворники выгребают всё до последнего окурка, листика, чтобы вдруг чего не набрать беды на себя да на родственничков своих.

- А что могут?

Натужно кряхтя, Завальный полез под стол.

- Может и могут, а проверять смельчаков нет, - простонал из-под стола капитан и выбрался с побагровевшим и вспотевшим лицом. В руках он держал два бокала и бутылку коньяка. - Тут недавно залётные работнички в одной из квартирок ремонт делали. Мусор из окон прямо на газон сбрасывали. А газоны у нас ухоженные, красивые, в цветах все, огорожены - цивилизация, как в хорошем парке! Так кто-то им коротенькую записочку на двери пришпилил, мол, если не уберут...

- И?..

- За ночь до последней крошки всё выгребли и вывезли! Правда, потом больше не появились. Других пришлось нанимать.

Завальный легко вывернул плотную пробку из бутылочного горлышка.

- Ты как? По паре капель? - предложил он угощение.

- Не, не могу, капитан. Я с утра едва на ногах стою. Траванулся накануне.

- То-то бледный.

- Есть немного. У врача был. Анализы, капельницы - всё такое, но без толку.

- Так будешь у Елизаветы Петровны, скажи ей о проблеме. Подсобит. Не из таких проблем женщина добрых людей вытаскивает.

Участковый щедро налил в один бокал коньяка и одним пальцем запросто вдавил пробку обратно в бутылку.

- Давление, мать его, замучило. Советуют коньяк, - пояснил он, облизываясь на бокал, держа его в руке. - С твоего позволения, старлей.

- На здоровье!

- Будьмо! - капитан легко опрокинул в рот всю немалую порцию алкоголя и вытер рукавом слюнявые толстые губы, авторитетно советуя: - Расскажи ей, не стесняйся. Елизавета Петровна никому не отказывает. За ней посылают большие люди. Уважают её.

Он мгновение подумал и снова потянулся к бутылке.

- Ты правильно сделал, что сразу ко мне пожаловал.

- Как иначе? - попытался быть искренним Максим. Перед тем, как идти к участковому, они с Савченко условились, что Макс прямоходом направляется к участковому, а Виталий побродит по району и посмотрит, что к чему. - Кто лучше может знать район и его проблемы, как ни участковый?

- Верно. Были тут по прошлом годе двое ваших. Лазили, людей дёргали расспросами всякими.

- Семченко и Якушин? - догадался Григорьев.

- Они, они, - закивал Завальный. - Ничего у них не вышло. Не с того конца начали. А ты правильный мент. Ко мне пришёл. Молодец.

Он снова жестом предложил выпить, а когда получил вежливый отказ, снова наполнил бокал, нисколько не стесняясь присутствия министерского гостя, ни рабочего дня.

- Как она сейчас? - спросил Максим, когда бокал был осушён в один глоток.

- Как стрелял в неё тот урод, так вроде умерилась баба. Немолодая она, испугалась, осеклась. Тихая стала, осторожная.

- Так не в неё стреляли, - заметил Максим.

Завальный махнул рукой, пряча бутылку и бокалы.

- Это мы так думаем. Ни меня, ни тебя там не было. А она говорит, что в неё метили - я ей больше верю.

- Семь пуль попали в другую женщину.

- Наташу Пучкину, - продемонстрировал неожиданную осведомлённость участковый. - Знал я её. Хорошая девочка была. Жаль человека. Родной муж спалил и расстрелял. Благодарите Тунангаеву, что задержала гада. Догнала и сбила с ног! Не всякий из нас сможет в её-то годы.

- Это верно. Так после этого у неё проблем не было? Не жаловалась?

- Какие проблемы? - колыхнул жиром на плечах Завальный и вытер губы, используя для этого, как и прежде, рукав. - Испугало это её всё.

- Может, кто наезжал, требовал что-то?

Участковый наклонился и положил руки на стол, который под его весом заскрипел.

- Ты знаешь, старлей, я тут тоже немало голову поломал над этим делом. Невозможно такое дело провернуть с наскоку, так?

Максим кивнул.

- Всё надо обстоятельно подготовить - пистолет, серебряные пули, бутылки с бензином. И проследить, конечно, чтобы в нужном месте засаду устроить. Пучкина к Елизавете Петровне давно ходила. Та её приметила, своему ремеслу стала учить - кому вред, спрашиваю? Польза только! Девка-то погибла от муженька своего ни за что! Не думаю, что это всё это было устроено ради того, чтобы девку порешить - нечего ради! Тунангаева здесь, в Ведьмином Куте, самая толковая, сильная баба в своём деле... Мою жену подняла - бесплодная ходила двадцать лет! А теперь, - Завальный кивнул на фотографии на полочках в шкафах, - вон - каких пузанов мне нарожала. И мне всегда помогала - не буду жаловаться. И тебе поможет - не сомневайся.

Было видно, капитан знает много, но не всё.

- Завистники? - спросил Максим.

- У тебя их нет? Вон, смотри, какой молодой, а в гусях в самом министерстве уже ходишь. По всему видать - хороший мент: и службу знаешь, и людей нужных.

- Ну, хороший или плохой, будет видно, когда разберусь с этим делом, - резюмировал этот эпизод Максим.

- Хороший, - уверил Завальный. - Я хорошего и нашего издаля вижу. А ты хороший. И вот этому хорошему и завидуют. И вредить готовы, и убить - человек он сволочь, когда завидки берут.

- На кого-то конкретного думаешь?

- Если кто местный науськал урода-Пучкина - я найду. Будь уверен. Но не думаю... Дальний кто-то здесь орудует.

- Так есть проблемы? - ухватился за оговорку собеседника Григорьев. - Угрожают Тунангаевой?

- Нет, - закачал головой участковый. - Она бы мне сразу сказала. Я это знаю. Так себе думаю, что не в одном Пучкине дело. Вы вон, скоро год топчетесь с этим делом, а ничего не смогли предъявить этому уроду... Спалил жену и отлёживает бока в СИЗО.

- Я только за дело взялся, - проинформировал Максим. - Мои предшественники кто погиб, а кто умер.

- Знаю я, - отмахнулся участковый. - Твои предшественники не дураки были. Давно могли раскрутить результат. Да, видно, крутили не там, где нужно. Или кто-то сверху не даёт копать, где надо... Я почти четвертак века в ментах хожу, и всегда одни и те же причины.

- Но, кажется, не на этот раз, - произнёс Максим, вставая с места.

- Что так? - удивился Завальный, оставаясь сидеть в кресле. Подняться он мог с гораздо большими усилиями, чем сесть.

- Не знаю, но, кажется, что кому-то очень нужно знать, что произошло на самом деле.

- Не первый уже случай? - догадался капитан.

- Скорее всего, - ответил Максим. - Мне поручено разобраться с этим.

- Понял, - кивнул Завальный. - Не буду приставать с расспросами, раз сказать не можешь. Понимаю.

- Пойду к Тунангаевой, погляжу на вашу знаменитую Елизавету Петровну.

- Сходи-сходи. Знатная ведьма. Не пожалеешь. Ты и о делах с нею побалакай, и о своём не забудь. Женат? Дети есть?

- Женат. Но детей нет.

- Не ладится, - понял участковый. - Расскажи ей. Она и по этим делам мастерица.

- Спасибо, тебе капитан.

- Давай, старлей, бывай. Заглядывай, когда здоровье наладишь - выпьем, посидим по-свойски.

Выглядела она весьма обыкновенно. На втором десятке третьего тысячелетия в современной столице европейского государства встретить Злую ведьму с крючковатым носом, всклоченными волосами и огненным взглядом было бы, пожалуй, верхом настоящего безумия. И, тем более, ничего от Яги, Фреи, Гекаты или Сивы в ней не было. Просто женщина, просто в возрасте, не старуха, даже не урод. Конечно, Максим, изучая материалы дела, имел возможность видеть фотографию фигурантки, но фото это одно, а реальное представление о человеке - совершенно другое. То, что сейчас предстало перед его взором, выглядело довольно неплохо, если не сказать, что довольно симпатично. И совсем не сочеталось это благообразие с тем почитанием и уверенностью, с какими умудрённый жизнью и немалым опытом участковый Завальный называл эту женщину ведьмой.

Зайдя в подъезд обыкновенного, далеко не пряничного, пятиэтажного дома постройки пятидесятых годов, на площадке первого этажа Григорьев увидел Тунангаеву. Немолодая женщина в поношенном халатике, сильно прихрамывая на левую ногу, мыла из ведра с мыльной водой входные двери квартиры. Заметив вошедшего, Тунангаева выпрямилась и улыбнулась, поправляя выбившийся из аккуратно уложенной причёски посеребрённый сединой локон.

- Бог в помощь, - произнёс Максим.

- Проходите, - ответила Тунангаева, улыбаясь щедрой полнозубой улыбкой. - Две минутки. Я закончу и смогу начать приём.

- Извините, но я по другому поводу.

Но женщина толкнула дверь, предлагая войти в квартиру.

- Вы проходите в комнату, располагайтесь.

- Спасибо.

Уже войдя в квартиру, Максим подумал о том, что просто невероятно, как этой женщине удалось задержать опасного преступника. Хромала она заметно и сильно. Если она страдала на такие-же проблемы с костями, как и его тёщи, Арданова, что было не редкостью для женщин такого возраста, то догнать и вырубить молодого мужчину было ей едва ли под силу. О проблемах здоровья Тунангаевой в деле не говорилось ни слова. По-видимому, никому из следователей не пришло в голову обратить на это странное обстоятельство своё внимание.

Ничем необычным квартира Тунангаевой не отличалась, если, конечно, не брать в расчёт такую деталь, как скромность. В комнате, в которую вежливо было предложено пройти, из мебели стояли лишь два кресла, топчан и низенький столик. На стенах висели простенькие, но писаные рукой картины - не репродукции, изображающие какие-то фантастические пейзажи. Там же, в рамочке, на видном месте висела лицензия на право заниматься частной предпринимательской деятельностью, номера которой и дату выдачи Максим записал сразу, руководствуясь профессиональной привычкой, чтобы затем сверить с имеющимися в деле документами, и много фотографий.

На фотографиях счастливая Тунангаева была запечатлена в компании различных людей, большей частью довольно известных и знаменитых: телеведущих, политиков, бизнесменов и актёров. На всех фотографиях были одни и те же декорации, и не понадобилось много времени, чтобы, глядя на них, Максим вспомнил о популярном телепроекте "Охота на ведьм", проводимом на одном из популярных телеканалов. За несколько лет проект стал своеобразным брендом, который могли узнать даже те, кто предпочитал держаться от телевизоров подальше, трезво полагая, что всё современное телевидение - лишь зомбирование, промывка мозгов и сплошное оболванивание.

На столе стояли две новые толстые чёрные стеариновые свечи, какие можно купить в любом супермаркете. Там же лежала неновая колода карт рубашками кверху и стояла наполненная водой эмалированная глубокая миска. Под столешницей, на полке, лежали пучки каких-то сухих трав и связанные бечёвкой церковные, тёмного воска, свечи: тонкие и толстые, подлиннее.

Из того же "дела" Максиму стало известно, что Тунангаева была ненкой по национальности. Родилась она в городе Норильске. Внешне мало чем напоминала представителя северных народов соседней державы, если не принимать во внимание едва заметные широкость и плоскость лица. Всё-таки родительница у неё была украинкой. Детей у женщины не было - лишь племянница где-то за океаном. Замужем была, но давно, а по смерти мужа вернула себе девичью, отцовскую фамилию. Предпринимательством стала заниматься в начале девяностых годов прошлого века. Жалоб недовольных клиентов на неё не было. Лицензию обновляла или продлевала без проблем. Никаких противоправных действий за ней не числилось. В собственности имела две квартиры - эту, которую использовала в качестве офиса и ещё одну, где проживала, и которая досталась ей от покойного мужа.

Она скоро зашла в комнату. Вместо видавшего виды халатика теперь на ней было простое серое платье с довольно низким декольте. Возраст начал только-только обживаться морщинами на лице женщины, но, как казалось, совершенно не тронул остального тела. Тунангаева знала об этом и охотно демонстрировала то, что можно было без всяких стеснений показать.

- Здравствуйте, - она подошла ближе, также сильно хромая. Когда её левая нога опускалась на пол, отчётливо слышался глухой стук, как от плохо сделанного протеза. Тунангаева держала в руках небольшой стакан с чайного вида жидкостью. - Выпейте это, пожалуйста.

Максим взял предложенный стакан и принюхался. Жидкость имела аромат и цвет самого обыкновенного не крепкого чая.

- Выпейте, выпейте, - с доброй улыбкой настояла хозяйка офиса. - Травить вас никто не собирается.

- Я совсем не по этому поводу, - попытался объяснить Максим, одновременно заливаясь жаром стыда, когда вспомнил утренние приключения - меньше всего хотелось, чтобы об этом узнал или догадался кто-то ещё.

- Я понимаю. Но вы пейте. Вам сразу станет легче.

- Откуда вы знаете?

- От Кавуна.

- Кого? - не понял Максим.

- От участкового нашего. Его тут так все зовут. За глаза, конечно. Он мне звонил за пару минут до вашего прихода. Предупредил и просил помочь.

Об этом можно было и самому догадаться. Не оставалось ничего, кроме как выпить предлагаемое угощение, которое и на вкус напоминало самый обыкновенный чай.

- Присаживайтесь, - она указала на кресло и приняла пустой стакан. А когда гость сел, сказала: - Я вас слушаю, Максим Фадеевич. - Сама села в кресло напротив.

- Я новый следователь, который занимается делом об убийстве гражданки Пучкиной.

- Да, я знаю. Бедное дитя.

- Вы задержали Пучкина, - глаза Максима нечаянно скользнули по ноге женщины. - Но...

- Вы об этом! - она усмехнулась и неожиданно сняла с ноги туфель и стянула плотный гольф.

Ниже колена голень была синеватой, с вздувшимися узлами вен, а ещё ниже... тёмно-коричневая кожа местами отслаивалась пластинками, чешуйками; кое-где проглядывали глубокие дыры, трещины, но без каких-либо выделений. Практически от половины голени и ниже - голеностоп, стопа выглядели сухими, безжизненными, как плоть мумии. На это невозможно было смотреть. Максим тактично отвёл взгляд.

- Врачи говорят, сухая гангрена, - пояснила Тунангаева, надевая гольф и туфель. - Традиционные меры оказались бесполезными. На ампутацию не решилась. Вот, помогаю себе сама уже почти тридцать лет. Вы хотите знать, как мне удалось догнать этого Пучкина?

- Простите...

- Ничего, - мило улыбнулась она ему. - Я не знаю, что сказать. Когда всё это произошло, я просто побежала за ним.

- Вам это удалось. Спасибо.

- Не благодарите. Так случилось само собой.

Максим достал из папки копию протокола допроса.

- Ранее вы показывали, что никого, кроме Пучкина на месте преступления не видели.

- Нет, не видела, - поспешила с ответом Тунангаева.

- Несколько свидетелей уверяют, что нападавших было двое. Один бросил в жертву бутылки, другой стрелял.

- Я не знаю, - замотала головой женщина. - Не видела других. Только Пучкина. Видела, как он выскочил из кустов, как побежал к Наташе, как бросил в неё что-то, как она загорелась от этого и закричала. Я слышала, как разбилось стекло. Видела, как она стояла и горела. Потом он побежал. Я сняла туфли и побежала за ним. Не помню, как догнала. Помню, что ударила его туфлями, которые держала в руке. Но больше, извините, никого не помню. - Она задумалась, не сводя своих бездонных тёмно-карих, почти чёрных глаз с Григорьева. - Нет, никого не помню больше. Возможно, что это произошло после того, как я погналась за этим человеком. Не знаю...

- Простите, что интересуюсь, но работа такая, - извинился Максим. - Я внимательно изучил протоколы допросов и протокол очной ставки. Как вы думаете, всё-таки почему Пучкин не узнал вас?

Тунангаева заметно удивилась.

- А почему он должен был узнать меня?

- Во время допросов он утверждал, что не знает вас. Сколько вы были знакомы с его супругой?

- Наташей? - с прежним удивлением в голосе уточнила Тунангаева. - Примерно год. Не могу точно сказать.

- И за это время вы ни разу не встречались с её мужем Василием Андреевичем?

- Я видела его, конечно. Но мы не встречались.

- При каких обстоятельствах вы его видели?

Тунангаева потемнела в лице и откинулась в кресле. В чертах её лица больше не было прежней теплоты и открытой приветливости, с которыми она так хорошо встретила гостя.

- Наташа мне показывала фотографии.

- С какой целью она это сделала?

- Мы просто общались. Она рассказывала о своей жизни, о своей семье - муже, сыне - обыкновенная бабья болтовня.

- А как вы с ней познакомились?

Женщина не торопилась с ответом. Она сжала губы и с нехорошим прищуром смотрела на гостя. Этот вопрос, видимо, оказался ей неудобен.

- Как и с многими, кто ко мне приходит, просит помощи.

- Какой помощи она просила у вас?

- Она была несчастна.

- Несчастна?.. Хорошо, - Максим подсел на край кресла. - Ещё раз простите моё профессиональное любопытство. Я, конечно, не совсем понимаю, в чём заключается ваша деятельность, но то, что я знаю о супруге Натальи, даёт о нём представление, как о примерном муже, отце, хорошем семьянине. Он везде характеризуется исключительно с положительной стороны. Исключительно положительно, - повторил он. - Я поясню, если можно, к чему веду.

Он помолчал, внимательно глядя на неё. Тунангаева также сидела молча и неподвижно, просто глядя перед собой.

- Наверняка вы знаете, что пострадавшая погибла от семи пулевых ранений, - продолжил Максим.

- Я не слышала выстрелов и не видела стрелявшего, - повторила женщина.

- Да, конечно. Но факт есть факт: из тела погибшей извлекли семь серебряных пуль. Все ранения смертельны. У меня, возможно, небольшой, но достаточный опыт, чтобы сделать определённый вывод: мотивом убийства была месть. Когда хотят убить - проламывают череп, бьют ножом в сердце, печень, дырявят почку, пробивают лёгкие... Или, если стреляют, делают всего несколько выстрелов - два-три, один из которых "контрольный". Но когда разряжают всю обойму - это уже выдаёт сильные эмоции, чаще всего месть или казнь, тем более, когда преступник - весьма опытный стрелок - повторюсь: все ранения смертельны. Не забудьте учесть и то, что её подожгли перед тем, как расстрелять. Вы меня понимаете?

- Почему вы спрашиваете меня об этом? - спросила Тунангаева, и в её вопросе достаточно сильно звучало раздражение.

- К месту своей гибели гражданка Пучкина пришла с вами. Что она делала на перекрёстке?

- Ничего такого...

Доставая из папки очередной документ, Максим поймал себя на том, что также едва сдерживает раздражение. Он не любил, когда ему лгали, особенно игнорируя очевидные, неопровержимые факты. По долгу службы он всякий раз сталкивался с неправдой. Чаще всего изворачивались подозреваемые, но когда пытались исказить факты свидетели, это сразу и обоснованно наводило на мысль, что и они немало в чём причастны к преступлению.

Он достал из папки лист с фотографией.

- Это место гибели Пучкиной, - протянул он документ Тунангаевой. - Перед гибелью она что-то рисовала мелом на асфальте перекрёстка. Можете пояснить, что она нарисовала? Я думаю, вы должны знать, что это.

Та долго изучала фотографию. Любопытства или интереса в её глазах не было. Вне сомнений, Тунангаева напряжённо размышляла, что сказать.

- Мне здесь плохо видно. Я вижу лишь какие-то чёрточки.

Пришлось достать другую фотографию, над которой поработали специалисты из экспертного отдела, выделяя и уточняя начерченный на асфальте рисунок. Здесь он был выделен очень ярко и отчётливо.

- Да, вы правы. Часть рисунка была смыта теми, кто тушил тело погибшей. Может быть, здесь будет видно лучше? - сказал Максим, предлагая женщине новый документ.

Она приняла его, но рассматривать не стала. Вместо этого совершенно неожиданно поникла и заплакала.

- Ко мне просто приходят люди. У всех свои проблемы. Я помогаю им, как могу, как умею. За что мне это? Я ведь только добра им хочу, - говорила она сквозь слёзы.

- Давайте, вы не будете плакать, а ответите на мои вопросы. Волю слезам можно дать позже. У меня не так много времени.

Глубоко вздохнув, Тунангаева вытерла слёзы и постаралась улыбнуться. Последнее ей удалось, на удивление, просто. Если бы не следы слёз на её щёках, вряд ли можно было подумать, что секунду назад она была сильно расстроена.

- Простите, но я до сих пор не могу прийти в себя после всего случившегося. Я боюсь.

- Чего вы боитесь? Или кого? Расскажите. Я постараюсь помочь.

- Я не знаю.

- Тогда вернёмся к этим фотографиям.

По-прежнему не глядя на документы, женщина положила фотографии на столик.

- Это просто ритуал. Ритуал, понимаете?

- Нет, простите, - коротко ответил Максим и в его словах звучало больше искренности, чем в том, что говорила Тунангаева.

- Проблемы могут быть у людей разными. Понимаете?

- Нет людей без проблем. С этим я охотно соглашусь.

- Они приходят ко мне, рассказывают. Одни хотят знать, что будет дальше в их жизни. Хотят знать, кто им желает зла. Как защититься от этого. Как вернуть всё плохое обидчику.

- И вы им помогаете.

- Да! Да! - воскликнула женщина, готовая снова расплакаться.

- Успокойтесь, пожалуйста. Мне известно, что вы выбрали гражданку Пучкину себе в ученицы.

- Да, - успокоилась Тунангаева. - Она была способной. Запоминала всё быстро, исполняла в точности. Она была рождена для этого. У неё был дар. Я её учила ритуалам.

- И то, что нарисовала она - должно иметь отношение к какому-то ритуалу?

- Да, - подтвердила женщина.

- Этому ритуалу её научили вы?

- Да, - со вздохом снова признала она. - Я.

- Тогда вы должны знать, что она нарисовала перед гибелью.

- Да, простите. Я знаю, что это.

- Будьте добры.

Встав с места, и стуча своей жуткой ногой, Тунангаева вышла из комнаты. Через полминуты она вернулась с какой-то большой толстой тетрадью, которая была раскрыта на одной из страниц.

- Она делала это, - тетрадь была положена на колени Максиму.

На странице была нарисована похожая схема и подробно описан ритуал, в котором она использовалась.

- Это была тренировка, - добавила целительница. - Просто тренировка. Что-то вроде экзамена. Видите, там написано, что нужно разлить в центре тридцать шесть капель козьей крови. Крови не было. Мы её с собой просто не брали.

В рукописном тексте действительно было указано, что в центре некого Амбла необходимо, читая саты, разлить тридцать шесть капель крови убитого на последнее новолуние козла. Схема была очень похожа на ту, которую восстановили эксперты. Тунангаева была права и в остальном: на месте преступления, кроме крови погибшей, иной обнаружено не было. Описание ритуала располагалось на двух страницах и было озаглавлено "Ритуал выделения силы".

- Для чего нужен этот ритуал?

Тунангаева протянула руку, желая забрать тетрадь.

- Это обязательный ритуал для проведения любого другого. Ведьма должна набраться сил перед тем, как что-нибудь сделать. Часто своих сил может оказаться недостаточно.

- Спасибо, что пояснили. Могу я на время взять эти записи? Ради вашего спокойствия, можем оформить изъятием. Сделаю копию и лично верну вам.

- Это может быть опасным для непосвящённых.

- Я не собираюсь проводить какие-либо ритуалы. Просто хочу изучить...

- Простите, я не могу вам дать это.

- Почему? В чём же заключается опасность?

- Это сложно объяснить человеку непосвящённому.

Довод был никаким, но настаивать Максим не мог. Пришлось отступить.

- Секунду можно?

Тунангаева осталась стоять рядом. После того, как на телефон была сделана фотография описанного ритуала, женщина забрала тетрадь и, прижав её к груди, как дорогую вещь, села обратно в своё кресло.

- Вы не связываете убийство вашей ученицы с тем, что она делала?

- Что такого она делала? - снова выдавая своё раздражение, спросила женщина. - Она училась помогать тем людям, кому это действительно нужно! Что пришло в голову её мужу, чтобы он выследил и убил её - выясняйте у него. Я не могу здесь ничем помочь, Максим Фадеевич. Довольно того, что я его задержала. Я сделала больше, чем могла.

- Да, конечно. Спасибо. Вы сильная женщина. Можно задать ещё один вопрос?..

В дверь позвонили. Ни сказав ни слова, Тунангаева встала и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась.

- Простите, у меня уже начался приём. Пришли люди, и я должна работать с ними.

- Ещё одну минуту, - попросил Максим, намеренно демонстрируя спешку, когда доставал из папки очередную фотографию. Он протянул её женщине. - Этот предмет должен быть вам хорошо знаком.

Это был коллаж из нескольких снимков, где в различных ракурсах был запечатлён тот самый кинжал, который так сильно привлёк внимание Максима, едва он начал знакомство с новым делом.

Ведьма было протянула руку, чтобы взять фотографию, но когда увидела, что на ней, тут же отдёрнула, словно от раскалённого металла. Брезгливая гримаса исказила её лицо.

- Да, этот нож я нашла здесь. Как он оказался у меня - не знаю.

- Где вы его нашли? - спросил Максим, осматриваясь.

Тунангаева подошла к столику и указала под нижнюю полку.

- Здесь. Был прикреплён клейкой лентой. Я позвонила участковому Завальному. Он пришёл и составил протокол изъятия. Это всё, что я могу сказать.

- Да, - согласился Максим. - Я знаком с этим документом. Как вы думаете: кто мог подложить вам этот, как вы говорите, нож? И с какой целью это могло быть сделано? Я могу сказать, что это ритуальный кинжал, атам. Посеребрённый.

- Я не знаю, кто мог это сделать и для чего, - сдержанно ответила Тунангаева.

- Но для того, чтобы прикрепить его там, - он посмотрел на полку, - необходимо было перевернуть столик. Для этого требуется немало времени. Скорее всего, это делалось в ваше отсутствие и с какой-то определённой целью. Ваш офис не вскрывали? Вы проверяли двери, замки? Окна?..

Максим подошёл к окну и отодвинул плотную занавесь, через которую едва проникал солнечный свет первого по-настоящему погожего за эту весну дня. На внешней стороне окна, прямо на стекле, белой краской были нарисованы оливковая ветвь, крест и меч. Рисунок был выполнен в спешке. Рисовавший его щедро окунал кисть в краску, поэтому потёки прочертили густую решётку из тонких белых полос. Но в рисунке легко угадывалась Печать Инквизиции, её знак, более детально выбитый на клинке атама.

- А... - хотел сказать, Максим, оборачиваясь к Тунангаевой, но успел лишь заметить, как она падает, закатив глаза и мгновенно бледнея.

- Ты думаешь, что всё это комедия? - Савченко отправил в рот большой кусок сочного стейка и стал его энергично и с аппетитом жевать. Кажется, чувство голода для него было естественным состоянием. За пару минут его тарелка опустела, и он пододвинул к себе другую - с картофельным пюре и жареной рыбой, заказанными заранее.

Максим тем временем перекладывал вилкой в своей тарелке бефстроганов, не зная с какого всё-таки куска начать свой обед, пока еда окончательно не остыла. После предложенного Тунангаевой чая действительно стало гораздо лучше. Живот успокоился, тошнота пропала, как и головокружение. Не было более в теле той неприятной вязкой слабости, с которой приходилось постоянно бороться, решая проблемы рабочего дня. Сейчас Максим чувствовал себя превосходно, полным сил и энергии, но есть ему при этом совершенно не хотелось.

- Не думаю, - ответил он товарищу, решив всё-таки повременить с обедом в кафе и последовать совету начальника - поесть в столовой министерства. - Такой испуг не сыграешь. Грохнулась она так, что думал голова отлетит!

- Я, когда увидел, что возле подъезда стоит "скорая", - прожевал полным ртом Виталий, - думал, что всё - укатала тебя ведьма!

- Если б укатала - "скорую" бы не вызывала... Да и какая она ведьма! - отодвинул тарелку Максим и потянулся к нераспечатанной бутылке воды. - Шарлатанка. Втюхивает доверчивым дурачкам сушёный бурьян и дохлых жаб, да живёт себе с этого припеваючи. Ведьма... Скажешь тоже!..

- Зря ты так, - уплетая рыбку, произнёс Савченко. - Если ты в это не веришь - это не означает, что этого нет.

- А ты веришь?

Товарищ усмехнулся.

- Я много во что верю, друже мой. В светлое будущее, в регулярные дела и бескрайние просторы для комфортных манёвров разных сволочей.

- И где в этом исключительном списке объектов веры есть место для Тунангаевой? Неужели среди сволочей?

Тарелка Савченко опустела почти мгновенно, и сейчас он сидел и смотрел на этот факт с явной несытостью в глазах и заметным сожалением, что нельзя вылизать посуду - обеденное время было в самом разгаре и в кафе сидело много народа.

- Здесь я с тобой полностью согласен! Она поёт, что делает всё ради добра людей, всё ради них дорогих и любимых, так?

- Да, это я уже говорил.

- А я тебе скажу, что нет ведьм плохих или хороших. Все они гадости делают.

- Значит, всё-таки веришь?

Максим заметил, как внимание напарника переключилось со своей пустой тарелки на его полную, с нетронутой порцией пюре с бефстроганов. Он молча подвинул свою тарелку товарищу.

- Верю, Макс! - обрадовался угощению Савченко. - Верю и признаюсь в этом. Ещё с дошкольных лет верю.

Он перекидывал вилку и нож из одной руки в другую, алчно глядя на новую порцию.

- Ещё до первого класса моя матушка повела меня к какой-то гадалке. Я хорошо запомнил, что говорила мне и ей эта старушка. Конечно, старухой она не была, но... для меня тогдашнего пацана шести лет, все тётки старше тридцати казались бабушками.

Ел он теперь не торопясь, получая удовольствие от самого состоянием сытости, чем от содержимого тарелки.

- Так эта тётушка сказала, чтобы я по молодости берёгся удара в глаз, потом удара в живот и возможной смерти в двадцать девять лет. Ну, а в конце, так сказать, жизни - человека в белом или белой лошади. Матушке сказала, что почиет та ровно в пятьдесят лет и в полном одиночестве. Сбылось всё - вот, что я тебе скажу...

- Что - и белая лошадь, и человек в белом?

- Нет, - засмеялся Савченко. - Нет, конечно! Это на финиш припасено. Но, думаю, что всё будет так, как она сказала. Возможно, что попаду в аварию с белой машиной - лошадей тут у нас, сам понимаешь, не часто встретишь. Хотя, скажу тебе, чем чёрт не шутит!.. Отоварит копытом какая-нибудь кобыла, а врач откачать не сможет, или наоборот, скорее в землю упакует. С нашим уровнем медицины и медицинского образования сейчас землицы отведать можно и после простого визита к стоматологу.

- Ты серьёзно? - удивился Максим.

- Говорю, как есть, - оторвавшись от тарелки, быстро перекрестился Виталий. - Крест-те даю! Матушка с отцом развелась за год до смерти. А когда умерла, никого рядом не было. Я через неделю домой приехал и нашёл родимую. Такая вот история...

- А с глазом как?

- Тоже было! - закивал товарищ. - В классе пятом в школьном дворе в снежки по первому снегу с пацанами резвились. Сам помнишь, какие баталии были! Вот снежком и залепили в глаз. Полгода через него исключительно ночь видел. Все были уверены, что всё - ослеп на глаз. Не, помаленьку развиднелось. А два года назад, когда мне едва исполнилось двадцать девять, брали мы Мушина... Может, помнишь, такой авторитет из соседней Беларуси отсиживался у нас, - погоняла "Дергач", и дела свои, падла, мутил - девять эпизодов с мокрухой на него было доказано. Так пырнул меня в печень, гад! Пока в больницу меня через пробки продавили, уже остывать начал... Только через три месяца на службу вернулся. Думал, что комиссию не пройду. Прошёл.

Он аккуратно собрал остатки пюре с тарелки на вилку, облизал её и вытер губы салфеткой.

- Я тебе, друже, больше скажу. Женился, я. Ну, там разными делами, способами удалось квартирку вне очереди получить. Не очень-то хотелось хоронить первую серьёзную любовь в говне общаги. Провернулся, прогнулся, выкрутился - получил ордерок с ключами. Пришлось, конечно, многих в очереди подвинуть. Ты ж киевский?

Максиму второй раз за день пришлось кивнуть, отвечая на этот вопрос.

- Так, считай, тебе повезло! Нам, периферийным, приходится и за падлу быть, и падлой быть, чтобы свой придверный коврик урвать. Квартира-то у тебя своя?

- Нет, родительская.

- Беззаботный ты - скажу тебе прямо! Так, как-то утрецом встал, открыл дверь новой, значит, квартирки, чтобы со всех копыт на службу бежать, а на порожке так ровненько - бубочка к бубочке, зёрнышко к зёрнышку, гречкой всё засыпано... Конечно, на первый момент подумал, что кто-то мусор нечаянно просыпал и всё такое, но кто ж его так любовно рассыпать-то будет? Там добрых полведра было! Честно! Я это дерьмо своими руками убирал - знаю, что говорю! Всё ровно, один к одному. Видать, работали не один час - старательно, долго, со знанием и любовью к делу...

- И что? - спросил Максим, заинтересованный рассказом.

- А ничего, - махнул рукой Савченко. Он налил в стакан минеральной воды и выпил. - Через полгода меня едва не попёрли со службы - подставили некоторые умники. Потом Лизка ушла и забыла, как меня зовут.

- Крупа здесь при чём? - не понял Максим.

- Сделали мне на эту крупу и подсыпали. Много подбросили. Вот, отведать и пришлось дерьма по полной.

- Всё равно не понимаю, - сказал Максим. - Фигня какая-то!

- Тебе-то, может, и фигня, но согласись, что если однажды ты проснёшься, а на твоём пороге во-от такая куча какого-то-то говна старательно выложена, что будешь делать? О фигне думать?

Невозможно было ответить на этот вопрос, тем более если начинаешь подозревать своего нового напарника в излишней словоохотливости.

- Ладно, Виталий, что у тебя после обхода этого чёртового Ведьминого Кута?

Достав из подставки зубочистку, Савченко стал чистить зубы.

- Да, вроде бы ничего такого. Пообщался с парой-тройкой аборигенов. Все говорят, что райончик спокойный, тихий, чистый - всё такое. Вроде бы проблем нет. Всяких там парацельсев у них полно: что ни подъезд, так знахарь или шаман какой! Даже нашёл целый энергетический центр. "Слава Солнца" называется. Отстроили целый офисный центр под свои делишки. Проверить бы их всех через налоговую, а парочку - прессануть "маски-шоу"!

- Думаю, что с налоговой у них всё в порядке. Необходимую часть они регулярно отстёгивают в органы. Ты бы видел участкового, - вспомнил Максим. - Полтора центнера ожиревшего счастья! Такого чистого веса в операх за всю жизнь не набегаешь.

Савченко хмыкнул.

- И среди них есть умельцы жирную жизнь себе устраивать.

- Верно, - пришлось согласиться Максиму. - Тварей везде полно.

- Ведьма что-нибудь новое напела?

- Да, после того, как этот рисунок на окне увидела, поменяла показания полностью. Рассказала, что всё-таки видела стрелка. Плохо правда, без деталей - ночь, шок - это понятно. Я сначала думал, как это возможно с её-то ногой догнать подозреваемого? При том, что перед тем, как броситься в погоню, она сначала разулась - не бросила, а взяла туфли и побежала с ними. Это может, конечно, не иметь ровным счётом никакого значения, но похоже, что баба была готова к такому раскладу - на это я её и давил. Оказался прав. Сказала, что ей угрожают уже года три. Сначала звонили, потом стали обрисовывать стены разными знаками. Нож подбросили. Обещали на костёр отправить - с её слов, конечно.

- Да, Дима Савченко тоже подозревал, что на неё давненько и прочно наезжали.

- В том-то и дело, что не наезжали, - вздохнул Максим. - Даже не угрожали, а требовали прекратить, так сказать, практику. Она говорит, что этот нож, кинжал, и знаки эти на дверях, окнах, стенах рисуют для того, чтобы свести на ноль все её старания. То есть она проводит какой-то ритуал, заклинание делает, приворот или ещё что - а все эти вещи делают её старания пустыми. Ограничивают силу воздействия, как она сказала. Клиенты, соответственно, ничего не получают и остаются недовольны.

- Так, может это и есть эти самые клиенты? Или всё-таки конкуренты?

- Я тоже было так подумал, но Тунангаева уверяет, что подобные ей специалисты скорее бы её отравили, навели более сильную порчу, с которой она бы не смогла справиться. Таких доброжелателей среди их болота полно! Как пауки в банке. Но с графити они не балуются - мол, профиль не тот. Своему же бизнесу навредить можно.

Савченко поднял руку, приглашая к столу официанта.

- Аборигены жаловались, что их достаёт молодёжь, обрисовывая дома графити.

- Участковый тоже об этом говорил, - подтвердил Максим. - Обещал нещадно бороться. Но с его брюхом и дозами коньяка, которые он вливает в себя - это вряд ли возможно. Тунангаева сказала не под протокол, что его заботит лишь то, что они ему наколдуют и какую подать поднесут.

- Чёрт с ним, - сказал Виталий и достал из кармана свой смартфон. - Все художества в Куте закрашивают оперативно - все первые этажи аж блестят от новой краски!

Максим мысленно согласился с этим наблюдением.

- Но я для тебя кое-что нашёл, - продолжал Савченко, включив экран телефона и протягивая его товарищу. - Графити всякого я раньше насмотрелся до не хочу, но вот это мне показалось странным...

На экране смартфона была фотография нарисованного на свежей бежевой краске стены знака: чёрным цветом овал, в нём звезда Давида с точками по кругу.

- Не знаю, что это такое, но на хулиганку пацанвы не очень похоже, - сказал Савченко, забирая телефон. - У них обычно художества выглядят гораздо сложнее, с наворотами. А здесь просто и со вкусом, как наколки у авторитетов - явный смысл подразумевается. Я тебе на почту уже всё отправил - разберёшься.

- Спасибо, - поблагодарил Максим, размышляя, что зафиксированный товарищем рисунок во всём отличался от того, что увидел он на окне офиса Тунангаевой. - Отдам экспертам. Может, какую толковую справку дадут.

- Да, - согласился Савченко. - Я могу сказать, что просто так еврейскую звезду на доме рисовать не будут. Думаю, что если свежую краску отковырнуть, то и под ней такие-же художества будут. Если у твоей ведьмы то же самое нарисовано - тогда один художник самореализуется...

- Нет, у Тунангаевой совершенно иное. Она, правда, двери перед моим приходом успела вымыть. При мне домывала. Я только кое-какие следы краски успел заметить. Но там была белая краска. Не думаю, что ночью на такие художества будут таскать банки с разными цветами.

- И я так думаю...

Подошёл официант и положил на стол счёт. Максим протянул руку, чтобы ознакомиться, но его остановил Савченко.

- Не торопись, друже. Ты ничего не ел. Заплачу я. Водой я тебя, считай, угостил. А ты меня ещё завтраком накормил.

- Как ты ел эту гадость? - засмеялся Григорьев, припоминая утреннюю стряпню товарища.

- Просто пережёвывая, - подморгнул ему Виталий, рассчитываясь за обед. - Ну, что - поехали?

Они встали из-за стола.

- Жаль, что ты так и не поел. Впереди ещё полдня, а для голодного человека они самые тяжёлые. Бефстроганов превосходный! Был...

- Ничего. Поем в министерстве.

- Мы едем в контору? Баста?

- Нет, Виталик. Нужно наведаться в "Катеньку" на Лукьяновку. Пора встречаться с главным фигурантом дела.

По долгу службы Григорьеву, как и большинству служащих органов дознания и следствия, здесь приходилось бывать довольно часто. Тяжеловесный, мрачный и легендарный Лукьяновский тюремный замок, прочно обосновавшийся почти в центре города, хотя и прятался в дворах Лукьяновки, маскировался под нежными розовыми или бежевыми тонами краски, щедро, но небрежно наносимых торопливыми малярами, не мог ни скрывать, ни изменять своей сути. Это было место боли и страданий, основанное на безразличии, унижении и жестокости, как его обитателей, так и персонала. Редко кто из нечаянных или законных обитателей этого памятника архитектуры оставлял эти толстостенные строения с прежней твёрдостью духа и в здравостью ума, не говоря уже о проблемах физического здоровья. Не изменяло сути Лукьяновского СИЗО N13 и "новое время", так называемая Новая история. Боль и муки имеют свойство вживаться, впитываться в старинные стены, накапливаясь в них массой эпох, правителей и времён, ради которых те и были возведены, чтобы стирать в своём ненасытном молохе в труху всё новые и новые жертвы. Ни одно время, ни одна личность ничего не могли изменить в этом извечном механизме жестокого измельчения человеческих судеб. Избавить себя от мрачных и тесных палат тюрьмы мог лишь сам человек, следуя правилам социального сосуществования с себе подобными, но даже неуклонное следование Законам не гарантировало того, что в определённый момент, по стечению странных или жутких обстоятельств, политических моментов или проявления человеческой подлости, не сделает какого-нибудь несчастного обитателем этих мрачных, неласковых стен. По тюрьме и долгу зарока на давай...

Максим и Виталий остановили свою машину на Дегтярёвской улице и нешироким проездом, пешком прошли к контрольно-пропускному пункту тюрьмы. На площадке перед широкими воротами было непривычно малолюдно. Обычно здесь толпились группы протестующих, неумело прикрывающие собственную расчётливость дешёвыми в исполнении и содержании транспарантами, требуя свободы какому-нибудь глупому политику, ушлому бизнесмену. Сейчас же здесь стояла только небольшая группа из растерянных, вогнанных в ступор шока родственников какого-нибудь задержанного или арестованного, с трудом пытаясь сообразить, как дошло до того, что они оказались здесь и что вообще с этим делать дальше?

Едва следователи предъявили документы дежурному офицеру, как тот сразу же кому-то позвонил по мобильному телефону. Безо всяких комментариев он вернул документы и попросил обождать.

- В чём дело? - попытался было узнать причину задержки Максим, впервые сталкиваясь с таким поведением служащих следственного изолятора. - Что-то с документами не так?

Офицер, не глядя, безразлично указал рукой на выход.

- Выйдите и ожидайте перед входом. К вам выйдут.

- Ко мне никто не должен выходить. Я обязан зайти и встретиться со своим подследственным!

Вместо ответа последовал прежний жест в направлении выхода. Правды и норм здесь добиваться можно было бесконечно долго. Выходя на площадку перед выложенным белым кафелем зданием, Максим уже искал в списке своего смартфона номера телефонов прокурора и следственного судьи. Подобные проблемы следовало решать немедленно.

Не успел он набрать необходимый номер, как к нему подошёл коренастый, высокий, представительно и важно одетый в костюм "троечку" немолодой мужчина.

- Капитан Григорьев? - спросил он, перекладывая из правой руки в левую модный "деловой" портфельчик, и предлагая правую руку для рукопожатия особым манером - ладонью вниз. Невозможно было не заметить, особенно опытному следователю, наколку на его среднем пальце - перстень с черепом на перекрещённых линиях. Татуировка была блеклой, давней, но вместе с длинной манжетой шёлковой рубашки, золотой запонкой и дорогим костюмом она смотрелась несколько нелепо.

- Старший лейтенант Григорьев, - поправил подошедшего Максим и проигнорировал жест приветствия. Негласные тюремные правила требовали не "ручкаться" у ворот тюрьмы, тем более, если каталажка находилась в каких-то десяти шагах, рядом. К тому же не располагала к проявлению дружеских отношение и ранее замеченная на пальце адвоката наколка. - Кто будешь?

Задержав на секунду в ожидании руку, холёный человек без тени смущения улыбнулся и поправил золотую или золочёную оправу очков на начавшем полнеть лице.

- Митягин, - представился он. - Адвокат. Представляю интересы Пучкина. - И не к месту уточнил: - Василия Андреевича.

Продолжая держать в руках телефон с выбранным для звонка абонентом, Максим слегка подался вперёд, демонстрируя, что готов слушать. Он вспомнил, что в деле не раз встречал эту фамилию. Адвокат был предоставлен задержанному Пучкину Центром бесплатной правовой помощи. Наверняка, это служака фемиды был одним из тех, кто больше заботился о продаже показаний своего подопечного, чем о действительной его защите.

- Вы прибыли для допроса моего подзащитного? - спросил адвокат.

- Оформили, как допрос. Я только начал изучать дело. Просто хотел познакомиться и пообщаться. Не на протокол, - уточнил Григорьев, этим поясняя, почему не поставил в известность о своих действиях адвоката.

- Я всё прекрасно понимаю, - ещё шире улыбнулся Митягин

- Тогда, Иосиф Саввович - если не ошибаюсь, можно покороче... Меня ожидает задержанный, а меня не допускают к нему. Мне необходимо сделать пару звонков.

- Да, конечно, - осветился улыбкой адвокат. - Это ваше право, но в этом нет необходимости. Я, собственно, к вам именно по этому моменту.

Он расстегнул портфель и достал несколько листов.

- Здесь постановление суда об изменении меры пресечения задержанного Пучкина. - Он протянул один лист Григорьеву. - Он теперь не подстражный.

- Кажется, я...

- Да, - перебил его Митягин. - По моему хлопотанию заседание было проведено четыре дня назад. Судья пошёл нам навстречу. Всё очевидно. В нынешнем состоянии Василий Андреевич не представляет никакой угрозы и не имеет ни сил, ни возможности как-либо мешать следствию.

Он лишь коротко пересказал то, что было чёрным по белому написано под гербом и заголовком "ПОСТАНОВЛЕНИЕ Именем Украины". Причиной освобождения из-под стражи задержанного гражданина Пучкина явилось резкое ухудшение состояния здоровья подследственного.

После такой новости было трудно скрыть удивление.

- Не переживайте, - вдруг успокоил Максима адвокат. - Предъявленных обвинений никто с него не снял, но, боюсь, Максим Фадеевич, что судить его будут не нашим судом...

- ???

- Василий Андреевич тяжело болен. При отсутствии следователя по делу, после безвременной кончины товарищей Семченко и Якушина, мы были вынуждены прийти к этому решению. Намучился мой подзащитный. Здесь, - Митягин указал на въездные ворота тюрьмы, - не очень торопятся оказывать даже минимальную медицинскую помощь - не мне вам рассказывать. Я уже подал необходимые протесты...

Он снова открыл портфель и достал ещё несколько листов с документами.

- Здесь заключение врачебной комиссии, копии моих хлопотаний, заявления к следователям и оригиналы заявлений самого задержанного, которые не были приняты к рассмотрению как положено...

- Где он сейчас? - спросил Максим, забирая документы. Их необходимо было подшить к делу.

Митягин элегантно, двумя пальцами другой руки, блестя полированными, ухоженными ногтями и уже натуральным, массивным перстнем с искрящимися брильянтами, протянул теснённую золотом визитную карточку.

- На обратной стороне я черкнул адресок.

Поблагодарив кивком, Максим рассовал документы по карманам. Необходимость в звонках отпала сразу и окончательно.

- Минутку! Я сейчас, - произнёс стоявший рядом Савченко и скрылся за дверями пропускного пункта.

- Я бы посоветовал вам, как можно скорее встретиться в подследственным, - произнёс адвокат, когда они с Григорьевым остались одни. - На своём присутствии при вашей встрече настаивать не буду. Василию Андреевичу теперь больше нужен священник, чем адвокат. Но, должен огорчить, моя роль, как адвоката в этом деле не завершена. В ваших кругах я известен, как весьма неприятный противник...

- Мне без разницы, - ответил Максим. О таком "противнике", как адвокат Митягин, он никогда ничего не слышал. - Вы делаете свою работу, я - свою.

- Это хорошо, что вы так правильно понимаете наши роли в защите прав и свобод граждан, - широко улыбнулся адвокат, демонстрируя вкрапления золотых пломб в своих зубах.

- У вас ещё что-то ко мне? - как можно жёстче спросил Григорьев. Демонстративная любезность защитника стала напрягать.

- Да, - вздохнул Митягин. - Вы правильно заметили: такова моя работа.

- Давайте без мотивов.

- Как угодно. Вы сегодня допрашивали гражданку Тунангаеву.

- И? - удивился Максим. - Я допрашивал её, как свидетеля. Она решила изменить прежние показания.

- Да, - кивнул адвокат. - Я мог бы ознакомиться с протоколом? Он при вас?

Протокол допроса Тунангаевой лежал во внутреннем кармане ветровки Григорьева.

- Да, при мне. Я оформлю его в деле и вышлю вам копию. Не ищите во мне противника, Иосиф Саввович.

- Бог с вами! - снова заулыбался собеседник. - Отзывы о вас, пожалуй, лучшие, какие мне приходилось слышать об оперативниках и следователях в Киеве!

Он снова полез в свой портфельчик и достал ещё один документ, но не поспешил передавать его.

- Здесь, - он потряс сложенным листом, - заявление гражданки Тунангаевой о том, что показания она давала под давлением.

- Какое отношение к этому имеете вы?

- Ах, да! - Из портфеля была извлечена ещё одна бумажка. - Вот, договор. Теперь я также представляю интересы Елизаветы Петровны.

Адвокат утомил удивлять.

- Кажется, никто никаких обвинений ей не предъявлял, - произнёс Максим. - Я опрашивал её, как основного свидетеля убийства гражданки Пучкиной.

Митягин кивнул и сделал жест рукой, останавливая Григорьева.

- Ей предъявлять нечего. Женщина задержала преступника. Заметьте, на месте преступления. Он же подписал признательные показания. Экспертиза подтвердила его заявление.

- Это не оспаривается! - не выдержал Максим. - К чему эта суета?

- К тому, что после вашего визита несчастную женщину забрала "скорая". Она сейчас в больнице с сердечным приступом.

- Помощь вызвал я.

- Хотите сказать, что ваше благородство способно компенсировать ваше же вероломство?..

- Вероломство?! Адвокат, ты в своём уме?

Вместо ответа Митягин снова потряс сложенной бумажкой.

- Я осматривал её офис, заметил рисунок на стекле, она увидела его и упала в обморок, - пояснил Максим.

- То есть вы признаёте, что проводили незаконный обыск, так?

Глубоко вздохнув, Максим заставил себя успокоиться.

- Я не понимаю, куда ты клонишь, адвокат. Поэтому спрашиваю: что ты хочешь?

- Это уже конструктивный разговор, - опять улыбнулся адвокат, после чего Максиму пришлось сдержаться, чтобы не приложиться кулаком к его озолочённым зубам. - Вы отдаёте мне протокол допроса Тунангаевой, а я вам - её заявление и мы вместе забываем об всём. Навсегда!

- К чему всё это? - спросил Максим. - Судя по всему, для Пучкина уже не имеет никакого значения, предстанет он перед судом по обвинению в том, что он совершил преступление в сговоре с группой лиц или убивал один. Это же очевидно, адвокат! Что ты хочешь?..

Митягин неопределённо покачал головой. Он по-прежнему держал в руках сложенный лист на уровне глаз Григорьева.

- В интересах той же самой Пучкиной, чтобы был скорее задержан стрелок, так как она полагает, что хотели убить её, - добавил Максим.

- Стрелял Пучкин, - перебил адвокат. - Он подписал признание.

- Я хорошо знаком с его заявлением, но оно не соответствует обстоятельствам дела.

- Всё же: не усложняйте себе жизнь, - с приторной доброжелательностью повторил адвокат. - Вы мне протокол, я вам заявление.

- Кто тебя нанял?

- Тунангаева.

Максим засмеялся.

- Ей это ни к чему!

- Мне не досуг пояснять то, что вы упорно не хотите видеть, следователь. Ваша принципиальность привела вас в министерские кабинеты, но, согласитесь, в наше время это скорее досадное исключение, чем правило. Обычно это стремятся исправить, чтобы другим не повадно было.

- Протокол - документ строгой отчётности, - жёстко напомнил Максим. - Так или иначе я введу его в дело. На этом точка. Также приложу все усилия, чтобы восстановить дело Семченко и Якушина в полном объёме. Кажется, адвокат, наши подходы к защите интересов граждан весьма разнятся. Для меня очевидно одно: то, что вы делаете, не имеет никакого отношения к ни к Пучкину, ни к Тунангаевой.

- Как вам будет угодно, уважаемый, Максим Фадеевич, - теперь без улыбки произнёс адвокат. - Для меня же очевидно, что вы решили повторить путь тех, о ком осталась лишь память. Всего доброго!

Он развернулся и, сунув под мышку свой портфель, пошёл к ряду автомашин на стоянке. На ходу он достал телефон и стал кому-то звонить. Подходя к чёрному блестящему prado, он демонстративно выбросил сложенный лист бумаги. Уже проезжая на машине мимо стоящего Григорьева он просигналил. Максим подошёл и подобрал листок, на котором отпечатались следы протектора колеса. Лист оказался девственно чистым.

Из дверей КПП вышел Савченко.

- Что за типок такой нарядный? - поинтересовался он, подходя.

- Ты видел его синьку? - спросил Максим, имея ввиду наколку, которую приметил в первые моменты знакомства с адвокатом.

- Да. Наш клиент. Сидел за разбой. Адвокат, - иронично хмыкнул товарищ. - Забавно!

- Кажется, они начинают становиться теми, кем и есть на самом деле. Не стесняются, твари. Ты что-то узнал?

- Ничего нового, - ответил Савченко. - Четыре дня назад родственники забрали твоего Пучкина из каменных палат. Своими ногами он не шёл, но вынесли через эти ворота головой вперёд. Говорят, доходяга полный.

- Едем к нему. Адрес есть. Мне с ним необходимо поговорить.

- Я тут навёл справки по нашему крестнику, Грыме, - произнёс Виталий, когда они шли к своей машине. - Не забыл?

- Забудешь такое, - хмыкнул Максим, которого не отпускали мысли о последней встрече.

- Нет уже мента, - заключил товарищ. - Вчера нашли повешенным в камере. Говорят, досадное самоубийство.

После последней новости долго ехали в угрюмом молчании.

- А что адвокатишка от тебя хотел? - спросил наконец Савченко. - Нарядный весь такой! Золотишком светится.

- И тачка у него не отечественного производства, - добавил Максим.

- Хорошо нынче зарабатывают бесплатные адвокаты, не находишь? Чего хотел?

- Чтобы отвалил от дела.

- Неужели?!

- Красиво так намекнул, что не моего это ума дело, и как бы не пойти вслед за Якушиным и Семченко.

- Так и сказал?

- Нет, конечно. Говорю же, по-умному. Не смог на дохлый понт взять - решил на страх.

- А ты?

- Что я?

На дверях палаты, к номеру, были прикреплены вырезанные из бумаги ладони, отпускающие бабочек - две раскрашенные цветными карандашами и фломастерами ладошки с двумя бабочками. Длинный сумрачный коридор паллиативного отделения упирался в окно, из которого по чисто вымытому полу разливалось нечёткое пятно отражения весеннего погожего дня.

- Ему очень повезло, - рассказывала симпатичная, небольшого роста женщина в белоснежном аккуратно отглаженном халатике, стоя перед Максимом у дверей палаты. - У нас буквально за день до него освободилось место.

На халатике женщины мелкими стежками розовых ниток было вышито "Доктор Васильева".

- Мы принимаем людей и из России, и из Белоруссии. Как понимаете, особенность нашего отделения такова, что койки долго не пустуют, - продолжала рассказ она.

- Неужели никаких шансов? - спросил Максим, для которого визит в хоспис стал открытием в жизни.

В своей работе ему приходилось сталкиваться с самыми низменными проявлениями человеческой натуры. Но вот так, оказаться на территории края любой жизни - пришлось впервые. Для него это явилось пугающим, неприятным откровением. Он был одним из тех многих молодых людей, которые редко задумываются над тем, что всё в жизни имеет своё закономерное завершение - и хорошее, и плохое. Не смотря на то, что по роду деятельности часто оказывался свидетелем множества несчастий, он не допускал даже мысли, чтобы соотнести их хоть как-то с собой. Окажись он сейчас в доме престарелых, потрясение было бы не настолько сильным, как сейчас в хосписе. Там завершение жизни имело приметы старости и выглядело вполне закономерным. Здесь же больше всего хотелось проявления справедливости. Высшей справедливости.

Несколько минут назад, ожидая доктора Васильеву, прохаживаясь по гулкому сумраку длинного коридора, он заглянул в открытую дверь одной из палат, на которой были прикреплены три ладошки с бабочками... Молодой мужчина, худой, изжелта-бледный, с вымученной улыбкой на лице сидел на койке и что-то тихо говорил плачущему ребёнку лет двух-трёх. Малыш был маленьким, каким-то потерянным в своей почти прозрачной бледности на стопке из мятых больничных подушек и под неуместно ярким цветастым одеялом. Плакал он тоже едва заметно, медленно кривя тонкие синие губки в немой гримасе страдания. Слышался только монотонный успокаивающий неразборчивый говор мужчины. Своей тонкой дистрофической рукой он гладил лысую головку малыша, а когда заметил, что за ними наблюдают, встал и молча закрыл дверь в палату. При этом он смотрел на нечаянного зрителя, как на пустое место. Его взгляд, не встречая препятствия, просто проникал насквозь, ни за что не цепляясь, ни на чём не останавливаясь. Это был мудрый взгляд того, кто уже научился смотреть в вечность.

- Какие шансы? - переспросила Васильева. - Его едва привезли из тюрьмы в онкологию, как после осмотра позвонили мне и попросили принять. Я пришла, посмотрела сама, поговорила с ним и с его мамой.

- Он знает об этом?

- Да, - ответила она. - Обычно люди его положения знают гораздо больше, чем мы можем им рассказать. Неважно, старик это, взрослый человек или ребёнок. Когда мы облегчили его состояние, он подробно расспросил меня. Мы не можем ограничивать своих пациентов в праве знать о себе и о своей болезни всё.

- Он не получает лечение?

- Здесь мы облегчаем состояние наших пациентов. Если бы он обратился за помощью хотя бы полгода назад, возможно, что тогда можно было бы говорить о методах и прогнозах. Но в вашей организации, как я понимаю, такие решения принимаются далеко не в первую очередь. Всё безнадёжно упущено.

Это было сказано с нескрываемым упрёком. Максим даже не решился ответить, что был назначен на дело лишь пару дней назад. Для Васильевой он был лишь представителем той самой бездушной организации, которую мало интересуют судьбы людей, а лишь раскрываемость преступлений. Возражать было нечем, а оправдываться глупо.

- Валентина Андреевна, я могу встретиться с ним?

- А я могу этому препятствовать? - в свою очередь спросила доктор.

- В нашей работе мнения врачей часто является определяющими, - начал было Максим, но поспешно умолк, когда заметил, как смотрит на него Васильева. Во отражении взгляда мудрого и опытного человека он увидел себя не иначе, как законченным глупцом. - Простите...

- У Василия Андреевича очень мало посетителей. За эти дни к нему лишь раз приходила мама. Она в больнице с внуком и у неё нет возможности. Мальчик тяжело болен, но, кажется, идёт на поправку. Василий Андреевич очень общительный человек и будет рад любому визиту.

- Я новый следователь по делу, - напомнил Максим.

- Ничего, - сдержанно улыбнулась доктор. - Входите смело и делайте свою работу. Это те жизненные дела, которые следует завершить. Он об этом знает - будьте спокойны и уверены. Если что - я буду рядом, и вы сможете меня позвать.

Ещё раз кивком спросив о решении и получив утвердительный ответ, Васильева открыла дверь в палату.

Тюрьма изменяет человека в корне. Попал ли он в неё случайно или по причине совершенных проступка или преступления, но она всё равно спешит оставить на его естестве отчётливый след, как оставляют раны шрамы на живом теле. Столкновение с машиной правосудия, с несправедливостью и унижениями настолько сокрушительны для людской воли и духа, что этот удар очень скоро находит своё отображение и во внешности человека, а не только в его характере и мировоззрении.

Изучая материалы, Максим заочно познакомился со всеми известными фигурантами дела по данным им характеристикам и фотографиям. По своему же опыту общения с задержанными он знал, что после недели-двух нахождения в неволе и то, и другое уже нисколько не соответствует действительности. Эти изменения поначалу едва заметны, но за очень короткий период времени они оставляют от человека лишь его плохую копию - копию человека прежнего, свободного и во многом независимого. Но всё-таки Пучкина он не узнал. На фотокарточке в уголовном деле был запечатлён молодой человек, с сухим, худыми болезненным лицом, бледной кожей и отражением надежды в огромных испуганных, буквально распахнутых глазах. В анкетных данных указывалось, что подозреваемому не так давно исполнилось двадцать пять лет.

В двухместной палате, на койке, изголовьем упирающейся в широкое окно, сидел, держась за живот, истощённый старик. Худоба его была настолько кричащей и выпирающей, что создавалось впечатление, что спортивный костюм, в который он был одет вместо больничной пижамы, свободно висел на какой-то угловатой конструкции из сучковатых палок и гнутой арматуры. И из этой всей нелепой конструкции, выпирал такой огромный живот, что можно было ожидать скорого момента, когда он отвалится от того, что почти уже ничем не напоминало человеческое тело. Седые, очень редкие волосы были прилежно придавлены, прилизаны к гладкой, блестящей коже черепа смертельно больного человека.

Пучкин смотрел в окно и что-то пил мелкими частыми глотками из истрескавшейся эмалированной кружки, держа её большой костистой рукой. Другой рукой он бережно придерживал свой огромный выпирающий живот. Толстые вены рук узлами оплетали отчётливо заметные под тонкой кожей кости и жилы, и были больше похожи на ветви лиан, паразитирующих на изнемогающем, умирающем древе, чем на органы живого организма.

Не менее сильно поражала зрителя кожа старика. Иссечённая длинными, тёмными морщинами, коричневая она, словно кора, покрывала тело старца. По какой-то необъяснимой причине ногти на руках этого почти человека были белыми, и нелепо выделялись на этой общей угловатой конструкции, словно пятна фосфоресцирующей краски.

Когда он обернулся к вошедшим, его по-прежнему распахнутые, но уже глубоко ввалившиеся в огромные глазницы, глаза, казалось, больше реагировали на звук, чем на движение или предметы. Так смотрят слепые люди. И в этом взгляде при всём старании уже невозможно было прочитать никакой надежды. Лишь пустую отрешённость и безразличие.

Вторая заправленная койка в палате пустовала, но по измятым подушкам и различной посуде на прикроватной тумбочке, можно было догадаться, что второй обитатель палаты на время отлучился.

Пучкин улыбнулся. И от этой неожиданной приветливости почти мертвеца Григорьев вздрогнул.

- Валентиночка! - воскликнул Пучкин вполне живым и ярким голосом молодого человека. - Вы сегодня зачастили ко мне. Вы прекрасны! Я не устану это утверждать до самой последней минуты.

Васильева ответила ему приятной и тёплой улыбкой.

- Спасибо, Василий Андреевич. Как вы себя чувствуете?

- О! - кивнул безнадёжный больной и рассмеялся, растягивая угловатой костью челюсти рот в чёрную дыру с рядами белоснежных зубов. - До сих пор не верю, что это происходит со мной. Честно, Валентиночка! Мне гораздо лучше. Болит немного, - он подтянул к себе огромный живот, - но терпимо.

- Да, я знаю, - ответила доктор. - Потерпите немного. Через часик сделаем укольчик, и вы хорошо поспите ночью.

- Как мне вас благодарить?

- Не стоит, Василий Андреевич. - Она обернулась к Григорьеву. - А я не одна к вам. Привела гостя. Ему очень нужно поговорить с вами.

Пустые невидящие глаза Пучкина пошарили по пространству палаты и остановились на Максиме.

- Я гостям всегда рад! Спасибо, Валентиночка! Вы волшебница!

- Ладно, я пойду. Если понадоблюсь - позовёте. Я буду рядом, - сказала доктор Васильева и вышла из палаты, тихо закрыв за собой дверь.

- А сосед где? - спросил Максим, когда они остались вдвоём.

Пучкин кивнул головой в сторону окна.

- Пошёл на улицу. День сегодня просто превосходный! Весна. Во-он - несколько одуванчиков. Расцвели. Первые. Обещал принести.

Максим стоял посреди палаты и через окно видел больничный двор, успевший за какой-то погожий день зарасти плотным ковром молодой травы, в которой редкими жёлтыми огоньками горели ярче солнца весенние цветы.

- Он курит, - сказал Пучкин, снова кивая головой на окно. - Думает, никто не знает. Но разве её обманешь?

Речь, наверняка, шла о докторе Васильевой.

- Присаживайтесь, - указав кивком на свою кровать, предложил Пучкин. - Чаю хотите? Пристрастился на тюрьме. Раньше этого не понимал, а теперь без крепкого не могу.

Максим осторожно присел на край койки и ответил кивком на предложение угощения. Чай был горячим и очень крепким. Не чифирь тюремный, но крепости в нём было довольно. Горячая терпкость обволокла рот и горло, стянула их. Приятного мало, но хороший способ не обращать внимания на собственные растерянность и неловкость.

- Спасибо, - крякнул Григорьев после первого глотка. - Я к вам по долгу службы.

- Я понял, - снова улыбнулся Пучкин. - Вы новый следователь. Жаль Якушина. Капитан был добрым человеком, но тоже подневольный человек. Цену свободной жизни понимаешь только здесь, - отпустив живот, он погладил одеяло койки. - Не думайте, что жалею о чём-либо. Нисколько! Я должен был сделать то, что сделал. Жаль, что решился на это так поздно. Очень поздно. Вот об этом-то и жалею. Так, что... перед вами сидит нераскаявшийся и закоренелый преступник. Как вас зовут?

- Старший лейтенант Григорьев. Максим Фадеевич. Можно просто Максим.

- Хорошо, Максим. Правда, жалею ещё об одном.

- О чём же?

- О том, что не доживу до суда.

Глаза Пучкина неожиданно обрели зрение и стали пытливо выискивать эмоции на лице собеседника. Под таким взглядом было крайне неуютно. Лгать было бесполезно и невозможно.

- Я не думаю, что об этом действительно стоит сожалеть, - ответил Максим. - Ваша вина доказана полностью. Её меру и ответственность определит суд.

- Я не отрицаю этого. Но мне всё-таки жаль. Это было бы хорошим опытом перед тем, что меня вскоре ожидает. Посмотрел бы со скамьи, как это выглядит. Конечно, людской суд наверняка отличается от Страшного, но подобие какое-то всё-таки наверняка есть. Как вы думаете?

- Не знаю, Василий Андреевич, - признался Максим. - Я не верю во все эти вещи.

- Вы говорите "вещи", - заметил Пучкин. - Слишком материальное определение для понятий. Этим вы отрицаете своё неверие. Противоречие в уверении.

Не находя слов, Максим замотал головой.

- Не переживайте, - неожиданно успокоил его Пучкин. - Я тоже во многое не верю. Например, в случайности. Всё закономерно. Я тоже, как и вы, не верил, и видите, куда это меня привело? Не отрицай я очевидного - всё бы случилось куда раньше и не так трагично. Дожил бы я до суда, отсидел свой срок и оставшуюся жизнь радовался бы тому, как живёт сын: его успехам, печалям, счастью, своим внукам, наконец. Поверьте, так оно бы и было. А я не верил.

- То есть, вы не хотели бы ничего изменить, представься такая возможность?

- Ничего, если бы всё пошло по такому же руслу! Я бы поступил так же! Но намного раньше.

- Жаль, - вздохнул Максим.

Пучкин с пониманием улыбнулся.

- Я же предупреждал: перед вами закоренелый преступник. Раскаиваться мне перед вами не в чём.

- У меня к вам несколько вопросов. А потом, вы можете обратиться ко мне с просьбами и ходатайствами, если таковые имеются.

- Вы добры.

- Это правила процесса.

- Что вы хотите узнать? Я подробно всё рассказал покойным Семченко и Якушину. Общались мы часто.

- Я читал протоколы и ваше признание. Тем не менее, у меня есть вопросы.

- Ваше право, - произнёс Пучкин, подливая в свою кружку чай из фаянсового заварника. На тумбочке, кроме этого чайника, ярких, почти горячих от свежего цвета апельсин, лежал длинный распечатанный конверт. На конверте не было никаких надписей, кроме сургучовой печати, которая показалась Григорьеву очень знакомой. Он сидел далеко от тумбочки и не мог детально рассмотреть эту печать, но был уверен, что совсем недавно он её где-то видел.

- Во время нападения вы использовали две бутылки.

- Да, - быстро согласился Василий и поднял чайничек. - Ещё чаю?

- Нет, спасибо. Я не привык к такому крепкому. Извините, - Максим поднял свою кружку, - этого мне вполне будет достаточно. Что было в бутылках?

- Бензин.

- Вы уверены?

- Полностью. Я написал это в своём заявлении.

- Да. Я его внимательно изучил. В нём же вы пишите, что сами готовили бутылки, наливали в них бензин, ставили тряпичные пробки, заворачивали их в пакеты, чтобы не было слышно запаха бензина. Где вы это делали?

- Я работал в автомастерской. Вы забыли? В анкетных данных я всё подробно указал.

- Нет, не забыл. Будьте добры ответить, Василий Андреевич.

- Мне скрывать нечего, - сказал, отпивая из кружки, Пучкин. - В парке автосервиса, где обслуживал и ремонтировал тягачи. Там же взял немного бензина. Это не сложно.

- Хорошо. Но... Понимаете... На месте преступления не было обнаружено никаких следов горючих веществ.

- Это же бензин! Испарился.

- Современная экспертиза не так примитивна, Василий Андреевич, как можно подумать. Что было в бутылках?

- Бензин, - повторил подследственный.

- Хорошо, - отступил Максим. - Не хотите говорить?

- Я всё сказал и обо всём написал.

- Да, но не всё. Я думаю, что вы не знаете, что было в бутылках.

- Как?! - изумился Пучкин и придвинул к себе живот. По его изношенному долготерпимой мукой лицу волной пробежала гримаса боли. - Я своими глазами видел, как она загорелась, как кричала, как горела!.. Что вы вообще хотите сказать? То, что я не знаю, что было на самом деле в бутылках?

- Именно, - кивнул Максим и повторил: - Именно. Вы всё правильно понимаете. Вы не знаете и не знали, что было в бутылках. Об этом знает тот, кто их вам передал, и тот, кто на самом деле убил вашу жену.

Глаза больного человека снова обрели жизнь и с любопытством изучали следователя.

- Вы хотите сказать, что её убил не я?

- Правильно. Вы стреляли в свою жену?

- Да, я бросил в неё бутылки с... бензином. Она загорелась. Чтобы она не мучилась, я выстрелил в неё несколько раз. Потом убежал.

Коричневая кожа на лице Пучкина покрылась мелким бисером испарины, когда Максим презрительно скривил губы и замотал головой.

- Сколько выстрелов вы сделали?

Пучкин поставил кружку с недопитым чаем на тумбочку, вытер костистой ладонью пот со лба, но промолчал.

- Из какого оружия вы стреляли?

Ответом было упрямое молчание.

- Куда делось оружие? Вас задержали недалеко от места преступления, Василий Андреевич. При вас не было никакого оружия. На ваших руках не было следов пороха. По пулям мы выяснили, из какого оружия стреляли в вашу жену. Это обрез очень старого ружья. У стрелявших из него обязательно остаются следы пороха на руках и одежде. Гражданка Тунангаева также изменила свои показания, и показала, что нападавших было двое. Вас она задержала. Кто был вторым?

Пучкин молчал, но не отводил взгляда. Когда пауза немного затянулась, он вздохнул.

- Это было не ружьё. Не обрез. Пистолет.

- Да? И где он?

- Я его выбросил.

- Район был обыскан по сантиметру. Кто был вторым? Пистолет забрал с собой тот, кто стрелял.

Сняв с изголовья кровати полотенце, Василий вытер лицо и нехорошо усмехнулся.

- Вы хороший следователь, Максим. Вы заставили меня волноваться.

- Ваше волнение не имеет смысла, - сказал Максим, вставая с кровати и подходя к тумбочке, чтобы поставить кружку с недопитым и уже остывшим чаем. Сделав это, он взял конверт. Быстро бросив полотенце, Пучкин сделал попытку выхватить его из рук Максима, но сил для этого оказалось не так много. Гость был проворнее. Пучкин лишь скривился от боли и досады, хватаясь руками за свой выпирающий живот.

Повертев в руках конверт, узнав теснённый на печати знак, Максим вернул конверт Василию.

- Что он вам пишет? Без вашего согласия я не хочу рыться в вашей корреспонденции, хотя имею полное право изъять любой предмет, который посчитаю причастным к расследуемому делу.

Пучкин, осторожно, по очереди спустил ноги с кровати и стал на пол коричневыми иссушенными страшной хворью стопами.

- Вы поможете мне выйти на улицу? Одного здесь не имеют права отпускать.

- Наверное, надо спросить об этом доктора? - догадался Григорьев.

- Будьте добры, - тяжело вздохнул Пучкин. - Стены меня угнетают. Их слишком много было в моей жизни в последнее время. Хочу весны и воздуха.

- Я не думаю, что кто-то будет против, - ответил Максим, который к этому моменту чувствовал себя гораздо увереннее. Он вышел из палаты, чтобы разыскать доктора Васильеву.

- Двадцать, - произнёс грудным, гудящим голосом толстый розовощёкий лифтёр, глядя на стоящего перед раскрытыми дверьми лифта Григорьева. Пучкин, обхватив своими узловатыми коричневыми руками выпадающий живот, терпеливо, скорчившись, сидел в кресле-каталке. - Иначе прыгай со своим негром по лестнице. Двадцать гривен.

- Это больной человек, - Максим указал на своего спутника в каталке.

- Мне то что? - пожевал пухлыми губами лифтёр. - Хоть мертвяк. - И надменно повторил: - Двадцать гривен.

Вместо долгожданных купюр ему было предъявлено удостоверение. Молча отступив в сторону, лифтёр дал возможность пассажирам войти в лифт и нажал кнопку спуска вниз. На первом этаже он намеренно тряхнул кабину, дважды быстро нажав кнопку остановки. Пучкин навалился на живот и всхлипнул от боли.

Выкатив каталку на спуск во двор, Григорьев хотел было вернуться назад к лифту, чтобы по-мужски разобраться с наглостью бездушного человека, но Пучкин, запинаясь от боли, остановил его, вцепившись ледяными костями своей руки в запястье спутника.

- Не надо. Бедный человек. Не трогайте его.

Что он имел ввиду под этим: бедность духовную или материальную - невозможно было понять.

- Не будем портить прогулку. Сейчас всё пройдёт. Визите меня куда-нибудь отсюда.

Быстро успокоившись одним глубоким вздохом, Максим покатил каталку по дорожке внутрь больничного двора. Жаркое солнце пыталось прогреть довольно прохладный воздух, землю, выпуская жизнь из разбухших почек на деревьях. Задорно щебетали пташки, шныряя меж ещё голых ветвей невысоких молодых деревьев.

- Где будет удобнее? - спросил Максим, когда они оказались в центре небольшого скверика.

- Давайте туда, - указал Пучкин костлявым пальцем в сторону ближайшей лавки, а когда они оказались на месте, попросил помощи, чтобы пересесть из каталки на скамейку. - Хочу посидеть, как человек. Спасибо вам. Вы курите?

- Нет... Точнее, стараюсь не курить, - предпочёл признаться Максим.

- Жаль, - вздохнул его спутник, жмуря глаза в блаженстве, подставляя лицо свежему холодному бризу. - Я тоже никогда не курил. А сейчас бы хотелось просто услышать запах сигаретного дыма.

Осмотревшись, Максим заметил недалеко человека, который сидел на лавочке и курил, разговаривая с кем-то по телефону. Через минуту Пучкин сидел и держал за фильтр дымящуюся сигарету, с наслаждением вдыхая аромат дыма - не куря, просто обоняя.

- Спасибо, - поблагодарил он. - Слабости и привычки - это не всегда плохо. Плохо, когда в маленькой камере курят сразу тридцать человек. Вы знаете, как это?

Максим не знал. За несколько лет учёбы и службы он лишь раз был в камере тюрьмы - на практике. Допросы задержанных всегда проводились в специальных кабинетах, комнатах для допросов.

- Кто был с вами в ту ночь? - спросил Максим. - Василий Андреевич, я не вижу никакого смысла в том, что вы не хотите называть этого человека. Если он угрожал вам - нет смысла и в его угрозах, если учитывать ваши нынешние положение и состояние.

Пучкин тихо засмеялся.

- Вы мне нравитесь, Максим. Вы правы. Смысла никакого. Но и не угрожал мне никто. И я никому ничего не обещал. Мне просто до чёртиков не хочется портить своё главное резюме предательством человека, который мне помог.

- Помог убить жену?

- Вы не понимаете, - зажмурившись от удовольствия обоняемого дыма, тихо произнёс Пучкин. - Помните, я говорил, что всё не случайно?

Покрутив в пальцах дымящуюся сигарету, он сунул её фильтром в рот и осторожно втянул дым, затем выпустил, не вдохнув.

- На вкус гораздо хуже, чем на запах, - сделал он вывод, облизывая почти фиолетовые губы. - Я не хочу вреда человеку, который избавил моего сына от ужаса, в котором, как видите, оказался я.

- Действительно не понимаю, - с нескрываемым разочарованием признался Максим. - Этот человек убил вашу жену! И наверняка способствовал тому, чтобы вы оказались в тюрьме...

- Она была не жена...

- Как не жена? - усмехнулся Григорьев. - В деле есть копия брачного свидетельства.

- Это бумажки.

- Да, но это и факты, - возразил Максим.

- Знаете, почему я решил продолжить разговор с вами? - бросив догоревшую сигарету, спросил подследственный.

- Почему?

- Потому, что я понял, что на самом деле было в бутылках.

- И что?

- Вода.

- Да. Экспертиза показала, что это была именно вода. Простая вода. Я хотел поговорить об этом с вами немного позже, но раз вы начали об этом упомянули, обязан спросить: чем вы нагрели воду в кустах, прежде чем обварить свою жену? Никаких нагревательных приборов ни при вас, ни на месте преступления найдено не было.

Придерживая руками свой живот, бережно, как беременная женщина на сносях, Пучкин осторожно, медленными и мелкими движениями удобнее умостился на лавке и положил голову на спинку, распахнув глаза навстречу небу.

- А их и на самом деле не было, - сказал он, любуясь плывущими по голубому небу облаками. Максиму даже показалось, что тёмная кожа на лице больного человека стала светлеть. - Приборов этих, Максим. Но и вода была не простая.

- Чем она не простая? - удивился Григорьев. - По составу минералов, микроэлементов, частиц грунта - самая обыкновенная, скорее - родниковая. Не водопроводная.

- Да, - улыбался небу Пучкин. - Святая вода.

- Какая, простите?

- Освящённая. Святая вода.

Блаженство размягчило тяжёлые складки на лице Пучкина, и он закрыл глаза.

- Спасибо. Я об этом даже не догадывался. Действительно до сих пор думал, что это был бензин. Прав был Инквизитор. Тысячу раз с самого начала был прав, а я не верил. Даже сейчас сомневался. Я, как и вы, всё ждал доказательств, бумажек, документов, фактов. Дождался. Спасибо. Это была не моя жена.

Костлявые руки, с выпирающими узлами раздувшихся суставов, с белыми, почти светящимися ногтями нежно гладили большой выпирающий живот. Пучкин открыл глаза и посмотрел на Максима. В этот раз во взгляде умирающего, обречённого человека было столько радости, столько надежды, что им мог позавидовать и вполне здоровый человек. Это был взгляд того, кто только что познал самую сокровенную тайну не только своей жизни, но всей жизни вообще.

- Я расскажу вам всё, что знаю. Правда, не думаю, что это поможет вам. На мне эта история не закончится, так как с меня не начиналась. Но эта её часть будет завершена со мной. А ваша только началась. Будьте осторожны, Максим. Не всё объясняется мокрыми печатями, протоколами и инструкциями...

Он ровно сел на скамейке. Его лицо по-прежнему светилось радостью.

- Не сидите просто так. У меня не так много времени осталось, Максим. Давайте писать протокол, или, как там у вас полагается?

Больше испугавшись странной перемены в поведении своего подследственного, чем нежданной удачи, Григорьев набрал номер капитана Савченко, который остался в машине, на стоянке перед больницей дожидаться напарника, и попросил товарища срочно принести папку с бланками протоколов и диктофон - на всякий случай.

Насыщенный медью отсвет заката освещал просторный кабинет Первого замминистра. Тихо шумел в скрытых под подвесным потолком воздуховодах кондиционированный воздух. Приятная прохлада освежала помещение, успокаивая обитателей кабинета после всех пережитых за день хлопот и волнений, настраивая на спокойное деловое общение. Поглаживая ухоженной рукой тщательно выбритый череп, генерал-полковник читал протоколы, которые на доклад принёс Григорьев.