Там, где дует сирокко

Фавиньяна

***

Все люди смертны, и часто смерть настигает внезапно. Таков уж этот мир. И всё же так странно думать, что тот, с кем ты говорил ещё вчера, больше нашему миру не принадлежит. Его тело – просто бездыханный, уже начинающий гнить кусок мяса, а душа… лишь Аллах ей теперь судья.

И судить придётся немало. Старый Башмачник мёртв. Легенда среди всех муташарридов по эту сторону моря, тот, кто мог найти покупателя под любой товар и исполнителя под любого заказчика, кто всегда знал, как зайти в любой из закрытых «коридоров», поговорить там и уйти, не оставив по себе никакого следа, будто он приснился всем собеседникам… Немногим было известно до конца, что стоит за Аджузом – Дедком, как ласково называли его в городе.

Сам он знал кое-что – помогал Аджузу оформить купленный для дочери дом в богатом районе Мадины и выправить документы для сына, который собирался поступать в исламский университет Танжера, один из лучших в Магрибе. Но многого и ему не было известно: сколько у Гуляма было жён, сколько детей, сколько денег он им сейчас оставил. И почему тратил так мало на себя при жизни. А теперь уже и не спросишь.

Аджуз был осторожен – очень немногие люди в Марсале могли соотнести Гуляма-Дедка со Старым Башмачником с тёмной стороны Зеркала. Он всегда старался не оставлять следов ни в этом мире, ни в зазеркальном. Но где-то, видать, всё же оставил. И вчера, когда его тело с вырванными ногтями, следами сигаретных ожогов на лице и двумя пулевыми отверстиями в черепе нашли за портовыми складами, стало ясно, что за город взялись по-серьёзному.

В тот же день ему написали с короткими указаниями: полицию делом Гуляма не занимать, справедливое негодование правоверных из-за последних событий никак не ограничивать, любой важной информацией о происходящем в Марсале делиться. Ему приказывали, не сомневаясь, что имеют на то право. Ну, по законам Острова, более неписаным, чем писаным, таки да, имеют.

Но вот что его насторожило особо – исчезла и Таонга. Он знал, что полиция из Мадины обыскала «Аль Мусафир», но, видать, ничего не нашла. Салиха, старшая Таонги, звонила ему и дрожащим голосом уверяла, что в пансионе нет и не было ничего незаконного, а её мама просто выехала по делам в Тунис.

Неужели и эта тоже мертва? Смогла ли бы её дочь так притворяться, зная, что мать похищена и, возможно, подвергнута пыткам? Поди узнай. Маль-амр Таонги молчит, а он и писать туда не решается – Аллах ведает, в чьих он может быть сейчас руках.

А в Мадине поговаривают о военном положении. Вот уж дожились…

Глава первая

– Нет, не пустят нас в Сус. И вообще на то побережье, – Стефано говорил ровно, словно перекатывая во рту гортанные арабские слова. – Ты же слышал, что говорила береговая охрана. Сус закрыт, Тунис закрыт, Бизерта закрыта.

– Такого раньше не было… – заговорила Таонга по-итальянски, но умолкла, когда Салах поднял руку.

– Если мы сейчас вернёмся в Марсалу, нас выпустят повторно? – спросил он, и Стефано покачал головой.

– Нас не должны были выпускать даже сейчас. Ты же помнишь, как с нами говорила береговая охрана. Хорошо, что эти хоть меня знали. Порты закрыты и на Острове, и на материке.

Салах мрачно кивнул, теребя бороду. А Стефано ещё раз обвёл глазами сидевших перед ним и мрачно усмехнулся про себя. Ну и компашка собралась у тебя в каюте! Как же так вышло? Как тебя сюда занесло, vecchio mio?

Но всё казалось логичным ещё вчера. Полулёжа в своей комнате, он листал Зеркало и чувствовал, как противный, липкий холодок расползается от груди по животу. Проклятие, и чего им всем неймётся? Неужели этот несчастный мир пережил мало насилия, войн и крови, чтобы эти безумцы и далее продолжали азартно раскачивать хлипкий кораблик их жизни? На итальянском новостей было не так много, и они повторяли то, что было написано по-арабски – за этим следили строго. Закончив читать их, он полез в «коридоры», надеясь выловить там хоть кого-то из знакомцев.

Остров дрожал у них под ногами, словно опять ожила старушка-Этна. В Палермо (никогда он ещё не назвал его Мадиной!), как по команде, опять вынырнули бородатые имамы из самых ярых, бòльшие махдисты, чем был сам Махди, как он часто о них думал, вспоминая вычитанную где-то шутку. После того, как одного из них застрелили вечером возле собственного дома, Зеркало взорвалось, и не только оно. У входа в одну из церквей, оставшихся от старых времён, полыхнула самодельная бомба, ранив нескольких человек и вызвав пожар. Полетели камни в дома «старых людей», которых подозревали в нелояльности Государству Закона. Новостные сайты пестрели крикливыми заголовками, Стефано брезгливо всматривался в то, что говорит вязь. Фитна! Муамара! А, чтоб дьявол ваши языки на медленном огне поджарил. Как раз когда он кривился, пытаясь понять написанное, раздался короткий стук, дверь скрипнула, и в его комнату вошёл Салах.

И вот они здесь – посреди моря, в дрейфе, в семидесяти милях от Марсалы. И ни туда, ни сюда.

– Нам нельзя возвращаться, – повторил Салах, и белая девушка, до этого сидевшая молча, вмешалась:

– Если мы сейчас вернёмся, и нас выследят, то убьют. Всех. И ничего им за это не будет.

Салах кивнул.

– Нам надо укрыться, хотя бы на время, и посмотреть, какие порты откроют первыми. Таонга, у тебя есть какие-то места на примете, кроме «Аль Мусафир»?

Но африканка не успела ответить, когда заговорил Стефано:

– У меня есть такое место. Старый рыбацкий домик, где мы иногда останавливались с товарищами. Он на Фавиньяне.

Так они и поплыли на Фавиньяну. Сначала, заговорив, Стефано пожалел о свой болтливости, но сейчас, сидя в рубке, думал, что всё-таки подал голос правильно. Бог ведает, в какую дыру завела бы их Таонга, и не сдала бы там полиции или Страже Зеркала. А так он будет, по крайней мере, дома. Ну, или почти дома.

Он поморщился – в тесной рубке ему даже раньше было неудобно, сейчас же и вовсе почти невыносимо. Повреждённое колено, растревоженное по пути в порт, мерзко пульсировало, ребра нещадно ныли, сломанная рука висела на повязке, как подвешенная на шею гиря. Странно, что в таком состоянии у него вообще получалось управлять катером.

И всё-таки в море хорошо. Стефано ещё раз окинул взглядом горизонт – не потому, что не знал, куда править, просто наслаждаясь видом. Лазоревый блеск воды, преломляющий небесный свет, белые стрелки чаек – море не меняется, какую бы дичь люди не творили на берегу. И вот сейчас, окутанные поволокой жары, прямо по курсу темнели глыбы островов – Фавиньяна и выдвинутый к западу Мареттимо. Эгадские острова, те самые, у которых некогда была сокрушена морская мощь Карфагена. Стефано мрачно усмехнулся, ведь именно в Карфаген, ну, или его инкарнацию они сейчас направлялись, но что это, некогда такое грозное, имя скажет сейчас любому из его пассажиров? Оно обратилось в пустой звук. Sic transit gloriamundi.

В горькие минуты размышлений о том, куда пришёл его мир, история была для него отдушиной – недаром именно на исторические книги он набрасывался с наибольшим жаром. Да, где-то не так уж далеко на морском дне до сих пор лежали корабли карфагенян вместе с их мечтами о великом будущем. И Стефано от всего сердца понадеялся, что однажды там же будут гнить и военные суда под флагом Нового Халифата, которые сейчас маячили там и здесь у горизонта. История рассудит.

Фавиньяны они достигли через полтора часа после их импровизированного совета в тесной каюте. Стефано налёг здоровой рукой на руль, заставляя «Грифона» повернуть вдоль берега. Наверное, даже хорошо, что он снова окажется на этом забытом временем и историей островке. Если бы ещё не этот…

И едва он об этом подумал, как в дверь рубки кто-то постучал.

– Да? – откликнулся Стефано по-итальянски.

Дверца отъехала в сторону, и показался Салах.

– Мы скоро будем, – сказал мавританец, и это был не вопрос.

– Ещё десять минут, правда там трудно зайти в бухту, – подтвердил Стефано, не очень понимая, что тот от него хочет.

– Надо поговорить, – Салах, как обычно, говорил на общем наречии Острова обрывисто, и его приходилось слушать внимательно.

– Я сейчас правлю, ты видишь, – недовольно ответил Стефано, но, скорее, для вида – ему тоже надо было о многом расспросить.

Он налёг на штурвал, наклонился, при этом его загипсованная рука качнулась, задев рычаг скорости. Мужчина выругался сквозь зубы и потянул за гидравлический стабилизатор.

На них в очередной раз накатилась тишина, та внезапная, когда привычный и уже не замечаемый шум вдруг исчезает. «Грифон» с заглушенным мотором продолжал пенить воду по инерции, и Стефано, снова схватившись здоровой рукой за руль, выровнял ход. Как сегодня пусто в море – ни одного рыбацкого судна, только небольшая лодчонка шла вдоль каменистого берега.

– Мы можем поговорить, – сказал он.

Он бы предложил ему войти, но входить особенно было и некуда – два человека едва-едва могли разместиться в рубке. Салах остался на входе.

Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга.

Наконец мавританец нарушил молчание.

– Расскажи про дом, куда мы едем, – коротко попросил он.

– Рыбацкий дом, в паре километров от городка, – ответил Стефано несколько удивлённо, – мой отец купил его… (черт, как же по-арабски будет «в складчину»?) Купил его с дядей и ещё одним рыбаком, они его перестроили. Дядя завещал свою долю мне, а у семьи Фичера я выкупил. Так что теперь он мой.

Видя, что Салах продолжает выжидательно смотреть на него, Стефано продолжил:

– Не очень большой, две комнаты и веранда на нижнем этаже, две спальни на верхнем. Сарай, летняя кухня. Есть генератор для электричества.

– Нас пятеро, – напомнил ему Салах.

– Умею считать. Разместимся. Мы с ребятами там останавливались, нас было четверо. Места хватало.

– Кто ещё знает про него?

Стефано задумчиво потёр рукой щетину на подбородке.

– Мои ребята. Ну, то есть экипаж «Грифона». Ещё пара рыбаков из порта. Семья Фичера помнит о домике, конечно. Наверное, кто-то ещё, отец с дядей открыто его покупали.

– Хорошо, – Салах кивнул, – а рядом дома есть?

– За горой, надо немного пройти. Раньше там были пляжи, но сейчас… – он только пожал плечами.

– В Зеркало из дома выйти можно? – мавританец во время всего расспроса оставался совершенно невозмутимым, так, что невозможно было догадаться, нравится ему услышанное или нет.

– Можно, – кивнул Стефано, – я выходил. Связь иногда не очень хорошая, но…

– Смотри, – Салах поднял руку, прерывая его, – ты знаешь, от чего мы пытались убежать.

– Не всё, только то, что ты мне сказал.

Сложно всё-таки передавать оттенки мысли на неродном языке. Действительно, от всех этих дней и всех разговоров с Салахом и Таонгой у него в голове осталась только каша из намёков или случайно всплывших фактов. Как получилось, что обычный муташаррид, две шлюхи и владелица пансиона… хорошо, муташаррид и три шлюхи оказались втянуты в игры полоумных шейхов? И как это связано со всей той чертовщиной, что происходит в их вилайете последнюю неделю?

Словно услышав его мысли, Салах прочистил горло и крепче уцепился за дверную скобу. «Грифон» тихо покачивался на волнах, море оставалось спокойным.

– Шейхи бредят новым Газаватом, – сказал он, – я связался с ними по глупости, и они об этом узнали. А уже когда мы были в Марсале, Замиль вошла в сеть под своим именем.

– Стража Зеркала? – полуутвердительно спросил Стефано, и Салах кивнул.

– Шейхи обратились к ним. Я отобрал наладонники у всех трёх и сам не включаю свой. Но что ты с нами, они, наверное, не знают. Потому безопасно пользоваться только твоим.

«Мне безопасно пользоваться, – подумал Стефано, – ты-то тут причём?»

– Мы посмотрим новости, как зайдём в твой дом, – продолжил Салах, – надо понять, кто закрыл порты и надолго ли.

– Хорошо, – Стефано не придумал другого ответа, – я гляну в новости, как только присяду на диван в домике. Всё расскажу.

Если Салах и рассчитывал, что Стефано предложит свой наладонник ему, то ничем не выдал своего разочарования.

– Когда, ты говоришь, мы пришвартуемся? – ещё раз спросил он.

– Минут через пятнадцать-двадцать.

Когда дверь за ним уже закрылась, и Стефано завозился, пытаясь одной рукой запустить двигатель, ему вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Вот они окажутся в его домике. Там вполне уютно, хоть и тесновато, но… ванная и прежде всего туалет там в европейском стиле. Сложно им будет с хадисами.

Он злорадно ухмыльнулся, представив себе досаду правоверных. Мотор опять заревел, и мужчина налёг на рулевое колесо. Что ж, теперь пускай «новые люди» почувствуют себя гостями.

Глава вторая

Когда по краям дороги появились первые дома с плоскими стенами цвета галечника, Таонга уже жалела о своём решении. От домика, где они разместились вчера, до городка, единственного на Фавиньяне, было не то чтобы очень далеко, наверное, километра три, но дорога далась ей нелегко.

В Марсале много ходить не приходилось – город был для этого слишком мал, а здесь она брела по узкой тропе, петляющей между скалистых холмов, и чувствовала всё более сильную одышку. Вдобавок противно ныла нога, из которой она только вчера, с помощью Салаха, выковыряла заряд «тычка», и Таонга всё сильнее прихрамывала. Она старалась при этом не думать о пути назад, когда медленно восходящее над морем солнце напомнит о близости её родной Африки.

Но всё же прогулка стоила того, даже если отвлечься от её основной цели. Раньше ей не случалось бывать на Фавиньяне, просто не было причин сюда ехать. Это ведь даже не их Остров, просто островок на отшибе мира. Говорят, раньше здесь любили отдыхать, и там, где тропа выныривала к берегу, она и сейчас видела отличные места для купания: светлые ленты пляжей, каменные плиты, уходящие в лазоревую гладь. Её ноздри щекотал терпкий запах моря. Здесь был бы рай в прежние дни, и ведь она их помнила. А сейчас… сейчас запустение, только шум моря и вопли птиц…

Впрочем, когда её тропа неожиданно превратилась в улицу, Таонга не без некоторого удивления убедилась, что жизнь вовсе не покинула Фавиньяну.

Дома, выросшие по ту и другую сторону дороги, выглядели скромно, но ухожено – чистенькие подоконнички с цветами, стены песочного цвета, не изрисованные привычными ей граффити стены, задёрнутые ажурным кружевом занавесок окна. На узкой проезжей части не смогли бы разминуться два автомобиля, но автомобилей она и не видела. Что, в общем, понятно – куда тут на машине ездить?

А вот пешеходы встречались. Старые люди, назрани, как говорили её новые знакомые-махдисты, некогда просто итальянцы и сицилийцы. Мимо неё прошли две женщины средних лет, обе с непокрытой головой, проехал пожилой мужчина, крутя педали велосипеда. На балкончике показалась девушка в футболке навыпуск, с голыми локтями и распущенными волосами (неслыханно!), она достала откуда-то сигарету и поднесла к губам зажигалку. Таонгой всё сильнее овладевало странное чувство перемещения во времени – она ведь видела такое. Да, в Марсале, когда была совсем юна, а их прежний мир, балансируя на грани пропасти, ещё не успел туда рухнуть.

И женщины, и девушка на балконе второго этажа покосились на неё недоверчиво, но не больше.

Оказавшись на перекрёстке, обсаженном с обеих сторон хамеропсом, Таонга остановилась в нерешительности и выругалась про себя. Она так привыкла ориентироваться на местности по карте, загруженной на наладонник, что теперь ощущала себя беспомощным ребёнком. До этого было примерно понятно, куда идти – главное, к городу, но как разобраться здесь? Ей казалось, что на Фавиньяне всё такое маленькое, что просто невозможно заблудиться, но вот сейчас, глядя на раздваивавшуюся асфальтированную дорогу, она чувствовала полную растерянность. По одну сторону огороженное проволочное сеткой футбольное поле, за ним песочная стена какого-то здания. По другую ряды пальм и опять-таки домик с балкончиком. Какая дорога приведёт её в центр?

Пока она нерешительно мялась с ноги на ногу, из-за проволочного забора появился лысоватый крепкий мужчина средних лет, тоже из «старых людей», одетый как обычный работяга. Потёртые джинсы, свободно висящая рубашка. На ходу он покосился на Таонгу, но, ничего не сказав, продолжил свой путь.

– Прости, сайиди, мне надо спросить… – окликнула его Таонга привычными словами, но увидев лицо мужчины, спохватилась. Он смотрел на неё настороженно и как будто что-то вспоминал.

– Миса иль-хир[1], – наконец произнёс неуверенно. И Таонга спохватилась.

– Я говорю по-итальянски, синьор, – проговорила она, – простите, я здесь в первый раз, как мне дойти до центра города?

Брови мужчины поднялись вверх.

– До центра? Да тут куда ни ткни пальцем, везде центр будет! Сколько там той Фавиньяны! Куда именно вы ходите, синьора?

И Таонга невольно улыбнулась, услышав не просто итальянский, а сичилиано, давнюю речь Марсалы, которую она так часто слышала в юные годы.

– Я ищу магазин, – сказала она, тоже по-сицилийски, – мне нужно купить… кое-что к моему наладоннику.

– Medda![2] – воскликнул мужчина. – У кого вы так научились шпарить по-нашему? Здесь нет таких магазинов, конечно. Для кого бы они стали тут торговать?

Действительно.

– Но… – Таонга почувствовала горький привкус разочарования. Неужели она брела так далеко, по жаре и с больной ногой просто так, – а где же вы всё покупаете? Не может же ни у кого не быть наладонников?

Эта техника так давно стала частью её жизни, что сейчас женщину буквально привела в ужас мысль, что она находится там, где нет Зеркала, нет связи через телефонные вышки и наладонников? Cazzo, да как так вообще можно жить?

– Ну, те, у кого такие вещи есть, плавают в Марсалу за всем, что им нужно, – сказал мужчина. Морщины недоверия на его лице разгладились, и он искренне ей улыбнулся, – но слушайте. Там, у моря есть магазинчик, мы обычно покупаем там всякую всячину. Спросите, вдруг у неё есть что лишнее?

– Это далеко? – уточнила Таонга и поморщилась, когда, переступив, вновь почувствовала ноющую боль в ступне.

– Где здесь может быть долго? Идите прямо вот по этой дороге, увидите ресторанчик Pasticceria FC, а от него направо метров триста. Не заблудитесь. А если что, спросите любого. Вам помогут.

– Grazzi, – поблагодарила Таонга.

Вот как оно оказалось. Она росла в Марсале, дочь родителей эмигрантов, постоянно ощущая себя чужой из-за африканского клейма. Пришли магрибцы со знамёнами Махди, но она, нигерийка Таонга, не стала до конца своей и им. И прожила жизнь, думая, что будем чужой всем. Но здесь в ней вдруг признали свою просто потому, что она знала их речь, впитанную ещё с посиделок с её школьной компанией.

Она прошла ещё минут десять, и поселение стало похоже на маленький, но всё же город. Вдоль улицы, теперь уже непрерывно тянулись двухэтажные дома песчаного и бежевого цвета, иногда блочные, иногда с открытыми балкончиками. В одном месте стоявшие на балконах напротив друг друга женщины средних лет болтали и смеялись, дымя сигаретами. Иногда такие же женщины, достаточно вольно одетые (и снова с неприкрытыми волосами) шли ей навстречу, бросая на неё настороженные взгляды. Однажды Таонга не выдержала и поздоровалась на сичилиано, и женщина, замерев на секунду, ответила ей приветствием.

Показался ещё один велосипедист, и Таонга с удивлением увидела, что теперь это была женщина. Конечно, управлять велосипедом хадисы Обновлённого Учения не запрещали, но на женщин-велосипедисток махдисты хмурились. Да и трудно было крутить педали в дозволенной одежде. А здесь…. Округлив глаза, Таонга проводила взглядом женщину примерно её лет, которая проехала на велосипеде в брюках! Одежде, несвойственной женщине, как то объявили имамы. Когда же она последний раз видела женщину в брюках или джинсах? Когда носила их сама? Да наверное, как раз под конец Великой Войны, когда мир свернул на совсем другую дорогу.

Но Фавиньяна этого, кажется, не заметила. Таонга прошла мимо овощной лавки с вывеской на итальянском, мимо крошечной кофейни – все три колченогих столика на улице были заняты мужчинами, в жилистых руках которых почти полностью утонули миниатюрные чашечки для эспрессо. У Таонги возникло странное чувство, что она перенеслась в прошлое на тридцать лет, в тот мир, крах которого она видела своими глазами. Так ли уж плох он был, если разобраться? У неё там не было (и вряд ли бы появился) пансиона, но зато она свободно пила вино и граппу, щеголяла в мини-юбке, и…

Улица, по которой она шла, стала шире, и Таонга увидела деревянную веранду и полустёршуюся вывеску на итальянском. Pasticceria FC, гласила она она. За ресторанчиком был переулок, и здесь, если тот мужчина не соврал, ей надо было повернуть налево, но Таонга вдруг почувствовала острое желание присесть в теньке. И перевести дух – она запыхалась, ткань на спине противно липла к коже – и просто посмотреть, как же живёт этот городишко. Здесь всё как в её детстве, только мельче…

На веранде было душновато, но, по крайней мере, навес защищал от солнца. Пара старичков в широких тканых штанах и объёмных пиджаках сидели за столиком, обнимая стаканы с чем-то, подозрительно напоминавшим запрещённое пиво, за другим столиком женщина средних лет, орудуя ножом, разделывала жареную рыбу. Все трое, как по команде, повернулись к Таонге, стоило старым половицам скрипнуть у неё под ногой. Они не сказали ничего, но их взгляды… в общем, на желанного гостя так определенно не смотрят. И Таонга вдруг осознала, что, пропетляв по городку, она не встретила ни одного африканца, ни даже магрибца. Ей стало неуютно.

– Ciau! – она пробовала поздороваться уверенно, но голос дал петуха.

Женщина только приподняла брови и вернулась к рыбе, один из стариков нахмурился, второй бросил в ответ:

– Сiau!

После чего двое вернулось к своему неспешному разговору.

Дверь скрипнула, и на пороге появился мужчина, тоже средних лет, казавшийся крепким и здоровым несмотря на небольшой животик и залысины. При взгляде на неё он зримо помрачнел. Пройдя несколько шагов по веранде, бросил что-то вполголоса одному из старичков, потом повернулся к Таонге:

– Миса иль-хир, – проговорил, тщательно выговаривая арабское приветствие, и Таонга улыбнулась. Сейчас она удивит местных повторно.

– Sabbinidicca, синьор, – проговорила она своим самым проникновенным голосом, – очень жарко сегодня, не так ли? Я бы хотела лимонной воды со льдом.

Первый день в Фавиньяне сложился удачно. Час спустя, когда Таонга опять вышла на дорогу, ведущую к домику Стефано, она довольно ухмылялась. Жарко и душно, и предстояла утомительная дорога под прямым солнцем, и всё так же ныла рана на ступне, но настроения ей это не портило. Кто бы мог подумать, что она доплывёт до этого островка, который не раз видела из порта и которым никогда не интересовалась, и станет сенсацией в его сонной жизни. Чернокожая в нигерийском платье, которая болтает, балагурит и смеётся на чистом сичилиано, как самая заправская островитянка – как оказалось, местные таких обычно не видят. Но когда видят, очень к ним радушны.

И, довольная, женщина потрогала сумочку на поясе, где она осторожно завернула в платок наладонник. Старый, конечно, но, как её клятвенно заверили, должен работать.

Глава третья

Чёрт, хорошо наконец оказаться дома. Ну, не то чтобы прямо совсем дома, его настоящий дом в Марсале, но та холостяцкая берлога ничем не лучше знакомого домика на Фавиньяне. Вот только людно здесь сейчас…

Стефано осторожно повернулся на креслице. Повреждённые ребра уже не ныли от каждого неосторожного движения, но сжимавшие грудь тугие бинты очень стесняли. Ещё и отёкшее колено в бандаже, и висящая в лангетке рука… да, старик, ты сейчас не в лучшей форме.

Здоровой рукой он неловко тыкал по клавишам лежавшего перед ним на столике наладонника, и, морщась, вглядывался в бежавшую поперёк экрана вязь. Проклятые каракули, глаза закровоточат, пока разберёшь…

Дверь скрипнула, и он поднял глаза, ожидая, что это вернулся Салах. Мавританец разделил с ним комнату и был весь вчерашний день молчалив и угрюм, а сегодня с утра сказал, что немного пройдётся по берегу.

«Что-то ты быстро», – хотел было сказать он, но осёкся, увидев, что это вовсе не Салах. В дверях, смущённо теребя край своего алжирского покроя платья, стояла Джайда.

Удивительно, но её имя запомнилось сразу. Стефано редко засматривался на африканок в зрелые годы. Нет, в юности, когда захаживал в комнатушку Таонги, он совсем даже не имел ничего против них. Но последние годы эти женщины с другого континента напоминали ему о том, где он и кто он, и что случилось с прежним миром.

Да, не смотрел особо на африканок, но эта неуловимо завораживала его. Не только своей дерзкой чёрной красотой, точёными, но одновременно округлыми чертами и мягким голосом. В Джайде он непостижимым образом чувствовал соединение порочности Мадины с невинностью сельской девочки. То, что она не была целомудренна, сомнений не вызывало – пара оговорок Салаха позволяли догадаться о её прошлом ремесле. Но при этом она выглядела невинной, невинной, как ребёнок из глуши, впервые попавший в большой город. Она по-девичьи смущалась, когда к ней обращались, а её глаза загорались от вкусной еды или морских брызг. Она…

– Салам алейкум, – осторожно проговорила Джайда, замерев на входе, – прости, я не хотела тебя тревожить. Салаха здесь нет?

– Салах вышел, – ответил Стефано, – сказал, что хочет погулять. Скоро будет.

– Понятно, – Джайда улыбнулась робко и смущённо, и, потоптавшись пару секунд, добавила: – Я тогда приду позже.

Она уже собиралась выходить, когда Стефано пришла в голову мысль.

– Постой!

Девушка замерла в дверях.

– Ты же умеешь читать?

Уже задав вопрос, он подумал, что ответ, вероятно, последует отрицательный. В глуши, где та явно выросла, девушек зачастую не учили грамоте, особенно, когда род их занятий в будущем не должен был её особо требовать.

Но, к его удивлению, Джайда расцвела и с явной гордостью и сказала:

– Да, сайиди, я хорошо читаю, меня учили в школе.

Надо же.

– Ты можешь подойти и помочь мне прочитать несколько новостей? – попросил Стефано. – Я плохо вижу.

Последние слова он добавил, не задумываясь, и лишь потом сообразил, что ему стыдно просить девушку помочь ему читать, словно он какой-то замшелый пень из глухого села. С другой стороны, а почему вообще он должен уметь читать на их языке?

Джайда, казалось, не заметила его мгновенного смущения и тут же подошла к креслу.

– Конечно, я помогу тебе, сайиди, – сказала она, – что ты хотел, чтобы я прочитала?

И Стефано опять потянулся к своему наладоннику.

Зеркало было частью его жизни многие годы. Он был настолько стар, что помнил, с чего оно начиналось. В последние предвоенные годы связавшую компьютеры и умы людей сеть назвали Интернетом, и он, хотя не принадлежал тогда к этой модной поросли техно-фанатов, иногда захаживал в кибер-клуб. Какой странной и пьянящей тогда казалась мысль, что при помощи нескольких лёгкий касаний мышки ты можешь увидеть человека, который живёт в другой части мира, посмотреть фотографии Нью-Йорка и Токио, прочитать, как ловят рыбу жители Полинезии… посмотреть на голых баб, в конце концов, человеческая природа диктует свои желания.

И как быстро всё оборвалось. Интернет, как зеркало (какая ирония!), отразил крах их мира, форумы новостных сайтов нарывали ядом, яростью, а следом за тем ужасом и отчаянием. Фотографии атомных грибов, жуткие записи с рядами умиравших от лучевой болезни, а потом… Тишина. Живая сеть, которая начала оплетать землю, оказалась разрублена на кровоточащие части.

Первые годы новой власти на Острове прошли без интернета вообще. Страшная, душащая изоляция от мира, о котором они не знали почти ничего. Он выжил? Где-то остались настоящие Италия, Франция, США?

Но жизнь входила в свою колею, и вместо Интернета пришло Мир’а – Зеркало. Несмотря на то, что оно называлось арабским словом, Стефано понимал, что арабских технологий там особо нет. Просто Даулят-аль-Канун, чьи флаги теперь реяли над несчастным Островом, заключил союз с теми, кто этой техникой владел. Китай и другие страны Нанкинского блока продавала им наладонники, на которых нередко оставались нашлёпки с иероглифами, и разноплемённые жители нового Халифата особо не рефлексировали. Младшее поколение, то, что не помнило Остров иным, росло с монитором в руке. И в этой новой сети появилось даже несколько страничек на итальянском языке, созданных оставшимися под знаменем Халифата «старыми людьми».

Но господствовал, конечно, арабский, и вот сейчас Стефано, осторожно перелистывая странички пальцами здоровой руки, наконец выловил слово, которое он, всмотревшись несколько секунд, идентифицировал как «новости». Впрочем, об этом можно было бы догадаться, и не зная фусха – уже по фотографии, изображавшей герб Острова. На самом деле не совсем герб – то, что в Халифате заменяло и герб и motto, но он предпочитал использовать привычные определения.

– Прочитай мне вслух, – сказал он, подвинув наладонник к Джайде, и, не удержавшись, покосился на её рубаху, полно натянутую на груди. Не о том ты сейчас думаешь, старина.

– Махди, да благословен будь Аллах, ниспославший нам новое Слово, был добр к врагам, но доброта – это не слабость. Мы видим сейчас, что наша древняя земля, милостью Вседержащего возвращённая правоверным, неспокойна, и враги поднимают головы. Смрадному тлену Земель Беззакония не место на…

Джайда продолжала читать, старательно, хотя не всегда правильно выговаривая слова на фусха, а Стефано ёрзал на месте и хмурился. Нет, не от того, что болели все его травмы. А потому, что мрачные прогнозы Салаха, похоже, подтверждались.

После пары взрывов и одного громкого убийства, после призывов к погромам власти вилайета объявили о введении на Острове Часа Сна. Ничего при этом не менялось особенно сильно, казалось бы, зато резко, зримо проступала разница между старыми и новыми людьми. Церкви, те из них, что ещё остались, закрывались, якобы на время. Мечети, разумеется, работали. Появляться в городах им можно было теперь только в дозволенной одежде, и любого нарушителя ждал немедленный арест – не штраф, как раньше. Запрещены были все самовольные выходы в море – порты закрывались для всех, кроме тех, у кого было выданное властями разрешение. Ну и так далее.

По мере того, как Джайда неуверенно, запинаясь, читала всё новые постановления совета и новости (в Агридженто толпа разгромила частную школу для назрани, хотя та действовала строго по выданному разрешению) Стефано чувствовал в животе странное, тянущее чувство. Жизнь в Марсале не была эти годы хорошей, но не была она и такой уж плохой. Бессильный гнев, сжигавший их первые годы новой власти, во многом перегорел, и оказалось, что и в перевернувшемся мире можно жить. И вот теперь… куда им бежать с Острова, последнего места, где Махди позволил жить таким, как он? Или и правда махнуть рукой на все страхи, сорваться и пересечь море на свой страх и риск, через заражённую зону – к своим? Не может же быть правдой всё, что болтают на проповедях!

Ушедший в свои мысли Стефано не сразу сообразил, что Джайда умолкла и выжидательно смотрит на него.

– Что ты хочешь? – спросил он у неё.

– Я могу ещё чем-то помочь тебе, сайиди? – спросила она.

Стефано посмотрел на неё внимательнее. Она сидела на диванчике рядом с креслом, подогнув ноги и держа наладонник в правой руке. Собранная, покорная, готовая услужить. Её хорошо вышколили, что, в общем, и неудивительно.

– Спасибо, больше не нужно читать, – сказал Стефано неожиданно мягко, и Джайда отложила наладонник.

Несколько секунд они сидели молча, но потом он нарушил тишину:

– Скажи, Джайда, куда ты хотела плыть?

Она посмотрела на него, словно убеждаясь, что правильно поняла вопрос, и немного удивлённо ответила:

– Мы же плыли в Сус, верно?

– Я не спрашиваю о том, куда мы плыли, я знаю это. Я спрашиваю, куда ты хочешь?

На мгновение Джайда потупила глаза.

– Я не знаю, – тихо ответила она, – там, в Мадине, у меня было где жить, иногда деньги, но я была совсем одна. Никаких подруг, кроме Замиль. Девушки не любили меня.

С каким удивительным простодушием она призналась в том, где и с кем жила. Хотя, может, даже не сомневалась, что он знает?

– Ты хочешь начать новую жизнь в Сусе? – уточнил Стефано со внезапным любопытством.

Джайда смущённо пожала плечами.

– Я боялась оставаться в Мадине, Замиль говорила… в общем, мне там было нельзя. И тогда Салах сказал, что перевезёт нас на другой берег. Но Замиль…

– На другой берег – в Африку?

Когда Джайда подняла глаза, он увидел, что девушка испугана и растеряна, и на какое-то мгновение пожалел о своей настойчивости.

– Замиль хотела бежать туда… в Земли Беззакония. Она обещала Салаху деньги и меня уговаривала тоже.

– Откуда ты, Джайда? – Стефано сам не знал, почему так резко поменял тему разговора. – Где ты родилась и выросла?

– Родители из Мали, – Джайда отвечала старательно, как прилежная ученица, – правда отца я совсем не помню. Он умер, когда мне было три года, я росла в Айн Хьяр Бени Мансур, это маленький городок на севере Марокко. Когда мне было десять, мать нашла другого мужчину, мы переехали на Остров, и…

Девушка осеклась и замолчала, и по её лицу пробежала быстрая гримаса, настолько быстрая, что Стефано едва успел её заметить.

– Что-то случилось? – неожиданно мягко спросил он. Господи, она же ещё такая молодая, дочери его было бы столько же, как же её занесло в весёлый дом?

– Я… – Джайда замялась, потом с усилием сказала: – У второго мужчины матери тоже была семья, дети и…

Она теперь говорила, словно выталкивая каждое слово из горла, и Стефано поднял руку, подавив желание погладить её по плечу.

– Не надо говорить, если ты не хочешь, – так же мягко сказал он, – я просто хотел спросить, ты хочешь сама в Сус? Что ты собираешься там делать?

Удивительное дело, но сейчас он так увлёкся разговором, что его покинуло внутреннее отвращение, которое им владело, если приходилось говорить по-арабски. Он сейчас думал лишь о том, чтобы правильно сформулировать мысль, чтобы эта девушка, внезапно ставшая похожей на расстроенного ребёнка, когда заговорила о своём прошлом, поняла его.

– Я не знаю, – тихо ответила Джайда, – у меня есть деньги, но их надолго не хватит.

Она, кажется, ещё что-то хотела добавить, но осеклась, и Стефано осознал, что, по сути, эта девушка сейчас одна в всём мире. Что бы там ни случилось с её семьёй, она порвала с ней связь. Не найдя мужчины, она зарабатывала тем, что дала ей природа, ухитрившись при этом сохранить почти подростковую невинность восприятия, а теперь осталась и без этого. Похоже, из всех его пассажиров только Салах и хочет в Сус и он один знает, что будет там делать.

А что, собственно, делать ему?

Задумавшись, Стефано обвёл глазами комнатку. Не так здесь и плохо, дядя, когда был жив, даже пытался привнести сюда кое-какой уют. На столике с круглыми ножками стояла старая кофеварка и чайник, на стене висело распятие. Салах сморщился, увидев его, но ничего не сказал.

Выпить, что ли, чашечку эспрессо? Фильтры с кофе Стефано притащил с «Грифона». И он, заворочавшись, начал подниматься в кресле.

– Я могу помочь тебе, сайиди, – робко предложила наблюдавшая за ним Джайда.

– Я обойдусь без… ох!

Резко ступив на повреждённую ногу, Стефано почувствовал, как боль стрельнула вверх по бедру.

– Смогу сам, – сквозь зубы процедил он и проковылял пару шагов к столику.

Пачка с кофейными фильтрами лежала рядом, и машина загудела, стоило нажать на кнопку.

– Я могу сделать кофе и тебе, Джайда, – сказал он, повернувшись к так и сидящей на диване девушке, и она в ответ улыбнулась:

– Ты очень добр, сайиди.

***

Жива всё-таки. Как-то от этого стало легче на сердце. Хитрая стерва, конечно, но всё же не заслужила, чтобы ей вырвали ногти, а потом пустили пулю в череп, как это было с беднягой Гулямом.

Другой вопрос, можно ли ей доверять. Хотя кому сейчас вообще можно доверять? Жене и детям разве что, и то с поправкой на их болтливость. Что ж, понемногу складывается. Таонга связалась с какими-то людьми, ворующими информацию у шейхов. И – тут он читал её мысли даже на расстоянии – выбирала, кому её продать подороже. Всегда была такой – как и всегда, слушала разговоры гостей в «Аль Мусафир». Ну, пусть не всегда, только когда могла рассчитывать на какую-то пользу от этого. Другое дело, что всё оказалось серьёзнее, чем она думает – уже во время прошлого разговора ему показалось, что нигерийка встревожена, а теперь выглядело так, что она почти в панике. Да уж, тут не до того, чтобы урвать куш, не отправиться бы рыб кормить. У Таонги есть причины осторожничать и писать ему с тайного номера. А у него?

По всему вилайету аресты, громкие, с заголовками на новостных страницах. И убийства, тайные, конечно. Какую же паскудную игру затеяли эти ублюдки наверху. Паскудную и кровавую, хотя эти люди иначе и не играют.

А ему-то что? Сиди себе тихо, где сидишь, делай, что говорят, вопросов не задавай. Но на сердце тяжело. Опять запах крови на улицах Марсалы. Да и только ли Марсалы? Знать бы, как далеко вверх тянутся нити.

Опять же, надо ли оно ему? Вот даже сейчас – ну почему не передать весь их диалог кому надо? Таонга думает, что стёрла его, но пользоваться метёлочкой не умеет. У него всё сохранено. Передать и просто забыть.

Но он знал, что не сделает так. Не потому, что спал с Таонгой, конечно. Просто… есть вещи, которых ты делать не должен, если хочешь спокойно встретить старость. Впрочем, это справедливо лишь для тех, кого Аллах наделил совестью, а он к ним, увы, относится.

Таонга обещает послать ему то, что есть у её таинственного гостя, кем бы он ни был. С ним, поди, и исчезла. И при одной мысли об этом дрожь пробирает да ладони потеют. Всегда у него так – потеют ладони, когда волнуется. Противно, да что поделать. Можно передать, кому надо, а можно… Можно вспомнить пару человек в Хергле, по старой памяти. Говорят, они там высоко поднялись. Может…

Найек, опять звонок со скрытого номера! Да чтоб вам крысы лицо объели, неужели «хори» и разговор с Таонгой засекли? С них станется.

– Ис-саламу алейкум! Чем могу помочь?

Глава четвёртая

Ловит. Всё-таки в Зеркало отсюда войти можно.

Таонга довольно усмехнулась. Не зря она брела по жаре. Наладонник старой модели не вытянул бы некоторые из модных программ, но этого от него и не требовалось.

Она закусила губу, пытаясь войти в склад данных – хорошо, был полезный знакомый, который научил её с такими вещичками обращаться. Если она сейчас всё правильно вспомнит, то получит доступ к своим контактам. И сможет набрать… кого надо.

Таонга даже прищурилась от удовольствия, когда поняла, что всё идёт так, как она и хотела – папка с данными раскрылась после запроса пароля, и вот, пожалуйста, она опять она в причудливой зазеркальной реальности.

«Они могут выследить человека просто потому, что он вошёл в Зеркало под своим именем», – всплыли в её голове слова знакомого, но она яростно потрясла головой. Во-первых, она заходит не под своим именем, во-вторых, кому она вообще нужна?

Круглый маленький диск в правом углу экрана, показывавший покрытие, был черным едва ли на четверть – слабое, очень слабое. Черт, а ведь ей же ещё надо скачать маль-амр. Клацнув по нужной клавише, женщина сморщилась, увидев значок «1 процент». Ну что ж, раз так, будем ждать.

Оторвавшись от монитора, она огляделась по сторонам. Эта часть Фавиньяны была сейчас почти необитаемой – скалистая равнина с узкими спусками к морю. Поднявшись на зубчатый утёс, можно было увидеть ещё пару домиков, подобных тому, в который их привёз Стефано, но здесь, в той небольшой ложбинке, в которой устроилась она сейчас, создавалась полная иллюзия уединённости.

Впрочем, Таонга была явно не первым человеком, который оценил этот каменистый пляж, спускавшийся прямо к лениво шипящему морю – помимо небольшой скамеечки, где она присела, виднелись и крепления для палаток, и остов раскладного столика. Кто-то приходил сюда, устраивал пикник, прыгал в море с камней, возможно, и пил…

Кстати, пил! И Таонга ухмыльнулась себе.

Её поход в городишко принёс ей не только подержанный наладонник. Но ещё и это – она, протянув руку к своей спортивной сумке, осторожно порылась там и наконец ухватила за горло бутыль. Supplementinutrizionali[3] значилось на ней. Ага, добавки.

Махдисты не переносили алкоголя, ибо и сам Махди ненавидел эту «мочу Иблиса». Запрет его производства и продажи, закрытие баров было едва ли не первым, что они сделали, установив контроль над Островом. Да только человеческая природа неизменна, людям всегда будет хотеться дурманить себя.

И вскоре отошедшие от шока «старые люди» вернулись к древнему промыслу предков. На Острове – и даже на этом островке, как оказалось – и продолжали гнать граппу и другое крепкое пойло из различных плодов. Власти сначала пытались проводить облавы, но в конце концов махнули рукой – тогда бы пришлось пересажать почти всех назрани, то есть около половины населения Острова. Наиболее экономически активной половины вдобавок. Единственное, за чем они следили, так это за тем, чтобы хмельное не продавали. Вот за это можно было поплатиться. Впрочем, всё равно продавали из-под полы, конечно, просто не так открыто, как кат или кеф. Но чаще гнали для себя. Она же там, в городке, буквально очаровала местных, кроме того, выяснилось, что у неё есть с владельцем ресторанчика общие знакомые в Марсале, после чего их недоверие растаяло окончательно, и… короче, эту бутылку «пищевых добавок» ей продали даже недорого.

Задумавшись о старых временах, когда, по крайней мере с этим, всё было проще, Таонга аккуратно открутила пробку и, поднеся бутыль к носу, втянула знакомый запах. Терпкий и едкий дух домашней граппы. Да, с этим напитком у неё многое связано в жизни. Впервые она отхлебнула его ещё в школе, точнее, в подворотне за школой, когда её угостил её тогдашний парень. Просветляет мысли и делает эту жизнь терпимой. Она, конечно, потом жевала кат и иногда затягивалась кефом, но всё это не то. Это…

– А ты-то что делаешь здесь? – отвлёк её от мыслей внезапный голос, и Таонга едва не выронила бутыль из руки, успев подхватить её в последний миг.

Воровато, с острым чувством мгновенного стыда, как подросток, которого родители застали за просмотром непотребства по Зеркалу, она оглянулась.

Из-за скалы на пустынный пляж вышла Замиль.

Таонге вдруг показалось, что все волоски у неё на спине поднялись дыбом, как у кошки, завидевшей собаку. Она сглотнула не то слюну, не то ругательство. Так, держать себя в руках.

– Просто сижу и смотрю на море, – ответила она враждебно, поставила граппу на камень и словно бы случайно сдвинула наладонник под сумку. Пусть не бросается в глаза.

– Надо же, – так же неприязненно отозвалась Замиль, – я ищу Салаха, ты не видела его?

– Нет, – одна эта реплика окончательно испортила Таонге настроение.

Cazzo, а ведь всё было так хорошо – и наладонник поймал сеть, и граппа приятно щекотала ноздри. Она хотела было сказать какую-то грубость этой беломазой дряни, но вдруг ей пришла неожиданная мысль.

– Послушай, – Таонга постаралась смягчить свой голос, хотя это далось ей нелегко, – мы все вместе здесь. Нам не надо быть врагами. У нас ведь и так хватает проблем, правда?

Явно собиравшаяся уходить, Замиль замерла и смерила её недоверчивым взглядом.

– Я не хотела быть тебе врагом, Таонга, но ты не оставила мне выбора, – ответила она чуть менее враждебно, – как и тогда, когда пыталась меня задушить.

– Я просто… («вышла из себя» – хотела она сказать, но забыла, как это будет по-арабски, и тихо выругалась).

– Ты можешь говорить со мной и по-итальянски, – Замиль не улыбнулась, но враждебность постепенно уходила из её глаз, – мне тоже итальянский больше по душе, чем арабский.

Таонга против своего желания улыбнулась.

– Я просто вышла из себя тогда, – честно сказала она, перейдя на родной язык, – давай забудем. Ты пробовала когда-нибудь граппу?

И увидела, как губы Замиль дёрнулись.

– Пару раз, в подростковые годы, – ответила она с неожиданной робостью, – потом её стало нельзя достать, как и вино, и… это у тебя граппа?

Последнюю фразу она воскликнула, вскинув руку, рукав её зеленоватой рубахи алжирского покроя взметнулся.

На этот раз улыбнулась Таонга.

– Она самая. Всё можно достать, если знать, как. Садись, давай выпьем по паре глотков за примирение.

И Замиль подошла к ней, подобрав платье, осторожно присела на скамеечку, стараясь не слишком приближаться к Таонге. Африканка запоздало сообразила, что так девушка увидит наладонник.

– Это же… у тебя есть наладонник? Ты выходишь в Зеркало? А как же что говорил Салах…

– Салах мне разрешил, – мягко прервала её Таонга, – никто не знает, что я с вами. Да и номера этого наладонника никто не знает. Мы же должны понимать, что происходит вокруг, верно?

Снова было ощетинившаяся, Замиль немного успокоилась.

– Если Салах разрешил, – неуверенно сказала она, – но это опасно. Меня так нашли, через мой номер. Это опасные люди, Таонга, с ними шутить нельзя, по крайней мере, пока мы на Острове.

– Я и не собираюсь шутить, – Таонга подхватила бутылку и поднесла к носу, – я очень осторожна, Замиль. Черт, по запаху вроде ничего. Давай посмотрим, что за пойло гонят на этом забытом Богом и людьми островке.

И она, вдохнув, сделала глоток. Её так и учили пить крепкие напитки без закуски – вдыхаешь, а потом, уже сделав глоток, медленно выдыхаешь ядрёный дух. И всё же её горло обожгло, на глазах выступили слезы, и она с трудом перевела дух.

– Хорошая граппа, – проскрипела она, – если бы хлебнул махдист, двинул бы кони на месте.

Скосив глаза, она увидела, как Замиль усмехнулась, услышав сицилийское выражение. Где же эта стерва выросла, такая ладная и белая? Выходит, что тоже на Острове?

Отдышавшись, Таонга протянула Замиль бутылку.

– Теперь ты.

Она с тайным злорадством смотрела, как девушка понюхала пойло, осторожно поднесла к губам, сделала небольшой глоток и тут же закашлялась.

– Видно, что не умеешь, – прокомментировала нигерийка и забрала бутылку, пока Замиль тяжело переводила дух, – что ж, за примирение мы с тобой выпили, верно? Теперь ты не держишь на меня зуб?

Замиль подняла на неё глаза, на которые от самогона навернулись слёзы, и севшим голосом сказала:

– Хорошо, Таонга. Больше не враги. Спасибо за граппу.

Она поднялась и, замерев на пару секунд, неохотно проговорила:

– И прости, что я выстрелила тебе в ногу.

На что Таонга смогла лишь выдать гримасу, тщетно маскировавшуюся под улыбку.

Замиль развернулась и двинулась вверх по пляжу. Таонга же проводила её взглядом, и когда девушка исчезла, зло усмехнулась.

««Прости» ты не отделаешься, кошка блудливая, – подумала она про себя, – но всему своё время».

Ей пришлось сидеть, наверное, с час, пока наладонник справился со своей задачей. За это время она ещё дважды прикладывалась к бутылке и окончательно пришла в хорошее настроение.

Наконец-то!

Коммуникатор горел зелёным. Можно было говорить. Она клацнула по экрану средним пальцем раз, потом другой и довольно усмехнулась, увидев, что окошко Фаика светится ярким огоньком. Он в сети. Ну что ж, вот и поговорим.

Глава пятая

– Вот так, – закончил Стефано свой рассказ о прочитанном в Зеркале. Вернее, о том, что прочитала ему Джайда, но он не стал вдаваться в подробности.

Они с Салахом сидели сейчас за небольшим столиком, специально поставленным в своё время так, чтобы отдыхать с видом на море. Оно и сейчас равнодушно шипело у прибрежных камней, а за скалами, огораживающими небольшую бухточку, в лазоревой дали, пронизанной здесь и там белыми сполохами чаек, сине-зелёной грядой проступали горы Сицилии. Да, для него всё ещё Сицилии, как и…

Впрочем, сейчас не до этого. Важнее то, что он узнал. На Острове, как упрямо называл его Салах, относительное спокойствие рухнуло буквально в течение какой-то недели – фитна, смута, дикие слухи, и власти не то стараются справиться со смутой, не то ведут какую-то свою игру. Так или иначе большинство портов закрыты и у них, и на материке, потому…

– Хорошо, – коротко ответил Салах и протянул ему стаканчик чая. Стефано сумел всё же не скривиться – не время сейчас ссориться из-за мелочей, и приняв его, в два глотка проглотил горячий и очень сладкий напиток.

– Хорошо, – повторил Салах, – если там фитна, то, думаю, шейхам станет не до нас. В море нас точно искать не будут. И всё равно надо добраться до Африки. Они же не могут закрыть сразу все порты и надолго, тогда Остров просто умрёт от голода.

– Грузовые суда и сейчас приходят, – возразил Стефано, – я видел их, пока вёл «Грифон». Грузовые и военные.

– Мы должны добраться до Африки, – твёрдо проговорил Салах, – лучше в Сус. Но подойдёт и какой-нибудь небольшой порт.

Что ж, вот и пришло время спросить. Стефано оставил пустой стаканчик и вдохнул, мысленно составляя в голове фразу по-арабски.

– Что ты хочешь делать в Африке, Салах? – проговорил он, тщательно отмеряя слова. – Нам сейчас опасно на Острове, но мы назрани. Ты мусульманин. Зачем тебе бежать? Или поссорился с очень важными людьми?

Договорив, он мысленно выругался. Как всё-таки утомительно вести длинные разговоры на этом языке, выговаривая его гортанные звуки так, словно постоянно полощешь горло. А ведь все его знакомые ещё говорят, что у него неплохо получается.

– Я мусульманин, – Салах, до этого рассеянно барабанивший пальцами по чайнику, поднял на него глаза, – я мусульманин. А они нет. По крайней мере, я так не думаю. Ты назрани, тебе этого не понять. Но меня учили другому, и я никогда не признавал их восходящего солнца. От махдистов лучше держаться в стороне, ибо это самые двуличные и подлые твари из созданных Аллахом. Знал же, что так и надо. Но пообещали много денег и… – он махнул рукой, словно обрывая самого себя.

Несколько секунд оба молчали и Стефано, не осознавая, этого напрягся. Может, сейчас у него получится понять, что тут вообще происходит и куда он ввязался. Если Салах заговорит, хотя разговорчивостью бородатый муташаррид никогда не отличался.

Но, к его удивлению, чуть помолчав, Салах всё же заговорил. В его речи прорезались интонации мавританского диалекта – он, видимо, слишком задумался, чтобы следить за произношением.

– Эти беспорядки на Острове, фитна, они неспроста. Шейхи, из Ордена Верных, как я понимаю, хотят большой крови, вернее, они хотят нового Газавата, словно миру мало было одной безумной войны. Они посылают людей туда, в Земли Беззакония, и хотят устроить там что-то – взрыв или что похуже, тут я не знаю. А одновременно подбить дураков на Острове на погромы назрани. Если крови будет достаточно много, а эти шакалы надеются, что будет, власти Халифата введут сюда войска, и…

Салах запнулся и замолчал. Сейчас он смотрел на бухту, на море, дрожащее пронзительно-яркими солнечными бликами, но даже не щурился. И Стефано подумал, что перед его глазами сейчас не море и не остров, а что-то далёкое и страшное. Мавританец молчал, пощипывая пальцами колючую бороду, потом продолжил.

– Мой отец был хорошим мусульманином. Так он о себе и говорил – хороший мусульманин. И он сразу сказал, что тот, кто кощунственно назвал себя Махди – лжепророк и обольститель людей. Что не может быть двух солнц, и что он верит только в учение пророка Мухаммада. Сказал это громко, раз и другой. И люди запомнили. Мы не знали, что Тиджикжа уже тогда была полна тайными махдистами. Отец вышел к нашей старой мечети и увидел, что с неё спускают знамя Пророка, чтобы поднять их восходящее солнце. Он не мог промолчать…

Салах, сам того не осознавая, домешивал в свою речь всё больше родного диалекта, и Стефано изо всех сил вслушивался, стараясь не упустить ничего.

– Люди показали на него… Соседи. С некоторыми из них он не раз пил чай и играл в нарды. Сказали, что он не признает Махди, что оспаривает его проповеди и…

Салах подхватил стаканчик, но вместо того, чтобы вертеть его в руке, как обычно, сжал так, что Стефано готов был услышать хруст стекла.

– В тот день убили троих, считая его, – сказал он всё тем же бесцветным, будничным голосом, – я знаю, что искали и меня. Они хотели, чтобы я произнёс баят[4] Махди и отрёкся от отца. Они меня не нашли, но…

Он замолчал.

– Ты поэтому не веришь махдистам? – решился спросить Стефано, просто чтобы как-то нарушить молчание, и Салах поднял на него взгляд.

Его широко посаженные, цвета густого кофе глаза были сухи, но Стефано почудилось, что где-то за их пеленой не пролившиеся слёзы. Слёзы мальчишки, которому не дали даже оплакать отца.

– Я много видел, – Салах не ответил на вопрос прямо, – большую часть жизни я скитался по миру. Видел, как они создавали этот свой Халифат, поездил по нему, от Рабата до Бейрута. Да и не только по Халифату – знаешь, в молодости даже до Котону доехал однажды, как раз когда там всё вверх пошло. Полгода проработал на стройке, но не прижился. Муравейник… Тегеран ещё видел. Ну да я не об этом. Я видел, как они строят своё Государство Закона. Здесь нет ислама, как меня ему учил отец. Лицемерие и фальшь во всём. Такого поругания слов Пророка, как от гиен с чёрными перстнями на мизинцах, мир ещё не знал. Так что, Ситифан, я тебе прямо говорю – не возвращайся на Остров. Там сейчас всем придётся несладко – и мусульманам, и особенно назрани.

– Но нельзя просто сбежать, – вырвалось у Стефано, – там мои друзья и даже родичи. Они же опять начнут войну! Неужели нельзя ничего сделать?

– Войну, думаю, начать не смогут, – покачал головой Салах, – эти люди большие только для нашего вилайета. Всё решают там, – он неопределённо махнул рукой куда-то назад, – в Алжире. Если решат воевать, то там. Людям вроде нас нужно просто следить, чтобы взбесившийся слон на тебя случайно не наступил. Потому и надо сбежать – для начала, думаю, в Сус. Там у меня друзья, я знаю, как нам всем затеряться.

– Но… – Стефано хотел что-то сказать, потом сбился, выругался мысленно на родном языке и в конце концов проговорил: – но будет кровь. Будут погибшие. Может быть, много. Мы правда ничего не можем сделать?

Салах пожал плечами.

– А что может зёрнышко между двух жерновов? Стать мукой?

Хоть Стефано не знал слова «жернов» по-арабски, он догадался о смысле поговорки. Но просто так замолчать у него не получалось.

– Я знаю, что много людей на Острове, даже мусульман, не хотят новой крови! Мы только начали хоть как-то жить! Дети, которые выросли после войны…

Он путал времена и составлял фразы почти наугад, но Салах внимательно смотрел на него, и под его спокойным, отстранённым взглядом Стефано наконец стушевался и замолчал. Так и сидел молча, переваривая только что услышанное и удивляясь собственным эмоциям. Он много лет считал, что после Большой войны и последовавшего за ней Газавата они достигли дна. Что ниже уже просто не упадёшь. И часто, видя знамёна Махди над бывшим зданием consiglio communale, растущие над кварталами его детства поганки минаретов, надписи на арабском на уличных знаках, он с едкой злобой думал «здесь уже нечего и жалеть, коли так! Жги, Господь, жги дотла».

А теперь испугался, просто увидев на горизонте намёк на тучу, которая принесёт бурю новой войны. Новой, когда и прежняя ещё не изгладилась из памяти…

Салах не прерывал его размышлений, погруженный в какие-то свои мысли. Первым нарушил молчание Стефано:

– Хорошо, ты знаешь, что будешь делать в Сусе. Но что там будут делать женщины? Зачем они с нами?

«Зачем ты тащишь двух стервозных баб и одну несчастную, ничего не понимающую деревенскую девочку?» – хотелось ему сказать, но уж выразил как умел.

– Замиль мне заплатила, – коротко сказал Салах, – Джайду было опасно оставлять, она слишком много знала. Кроме того, она сама попросилась, не хотела расставаться с Замиль. А Таонга…

Он пожал плечами. Стефано нахмурился. И чего, интересно, ему не всё равно, что случится с этой чёрной девкой? И всё-таки… Если у Салаха нету планов на неё, то он же просто бросит её в Сусе? Стефано немного знал этот город и представлял, что там ждёт красивую, но совершенно неопытную в жизни девушку без денег и родственников. Вот уж, на свою беду, встряла, куда не надо.

Пока он думал, как осторожнее спросить о планах насчёт неё, Салах отодвинул чайник и поднялся.

– Надо пройтись, – сказал он, – здесь, в тени скал, хорошо. Ты не видел сегодня Таонги?

Глава шестая

«Тогда пиши мне, как будешь знать точно», – высветилось в окошке, и Таонга набрала в ответ:

«Хорошо».

Ух, как же утомляют такие переписки. Ей долго объясняли в своё время арабскую грамоту, и вроде бы она даже с ней разобралась, но увы, когда пробовала писать что-то по-арабски, неизменно вылазили школьные ошибки, и она скрежетала зубами от смешков собеседников. К счастью, хоть в этот-то раз грамотность – не главное, потому что… Потому что сейчас они обсуждают действительно важные дела.

Женщина потянулась. В домик возвращаться не хотелось – там было решительно нечего делать. Ну, кроме как улыбаться сквозь зубы Замиль и дурочке Джайде, но этого с неё уже было достаточно. Проклятье, третий день они сидят в этой дыре и ни туда, ни сюда. Вчера после разговора с Замиль она опять поковыляла в городок, просто чтобы чем-то заняться. Приятно было прогуляться по узким улочкам, где так веяло её марсальским детством, кроме того, её там уже некоторые узнавали.

Впрочем, и в городишке делать было особо нечего.

Приподнявшись с камня, на котором сидела, она оглянулась. Дорога здесь выныривала из небольшого скалистого плато и шла по-над берегом, море лениво плескалось в каких-то ста метрах от неё. Спуск к нему покрывали мелкие камешки, но в одном месте в воду уходила старая платформа со ступеньками. Кто-то явно купался здесь в прежние времена, или даже сейчас? В детские годы и в отрочестве Таонга тоже очень любила пляжи и даже неплохо плавала и ныряла с маской. Потом с ними случилось… ну то же, что и с алкоголем, да. Махдисты сначала закрыли их вообще, потом разрешили доступ только мужчинам, потом и женщинам, но только в буркини. Примерившая эти тряпки раз, Таонга осознала, что на пляжи она больше не ходок.

Но здесь, на этом забытом Аллахом и людьми островке и полиции-то толком нет, либо она состоит из старых людей. Вон как свободно они граппу гонят. В голове вдруг мелькнула шальная мысль сбросить всю одежду и поплескаться в море нагой, но подумав, она её отбросила. Со вздохом приподнялась и двинулась в сторону их домика. Можно, конечно, ещё хлебнуть крепенького и…

Обогнув очередную скалу, буро-серую, в пятнах птичьего помета, она увидела перед собой всё тот же лазоревый перелив моря. Здесь снова можно было выйти к нему, спустившись с грунтовой дороги по усыпанному валунами взгорью. И тут вдоль моря тянулся узкий пляж – ровная полоска не то песка, не то какого-то очень мелкого каменного крошева, за которым обломанными зубьями торчало несколько скал, окружённых пенистой оборкой. Не в силах противостоять искушению, Таонга всё-таки свернула и начала осторожно перепрыгивать с камня на камень, пока не оказалась на ровном месте. Отсюда до воды было не более сорока метров. Чёрт, каким же хорошим местом был этот пляж… когда-то. Наклонившись, она распустила замочки сандалий и стянула их с ног. На подъёме одной стопы всё ещё был налеплен огромный пластырь – место, откуда она выковыряла заряд из «тычка». Интересно, будет ощущаться, если окунётся?

Когда Таонга зашла по щиколотку в воду, она даже зажмурилась от того, насколько приятным было море – прохладным, но ровно до той степени, чтобы нежить, а не кусать. Место раны заметно пощипывало, но она всё равно решила не выходить и медленно побрела дальше по мелководью.

Берег вился перед ней, равнодушно принимая накатывающиеся волны, и Таонга здесь и там натыкалась на следы людей. Да, местные явно приходят сюда, чтобы окунуться, наверняка в неподобающем одеянии. И наверняка нарушая при этом и другие хадисы Закона Махди. Вот там явно жарили мясо, до сих пор видны следы от мангала, а вот и ещё одна платформа, под которой на волнах качается какой-то обрывок ткани, а вот там… Таонга усмехнулась про себя, задумавшись, решаются ли и женщины здесь раздеваться до купальников? Или даже здесь опасаются тайной стражи Ордена Верных, днём и ночью отслеживающей куфра? Вообще странно, что в такой прекрасный день никого нет. Может, местные сюда приходят под вечер, когда солнце не такое яростное?

Едва успев подумать об этом, Таонга вздрогнула, увидев метрах в трёхстах впереди человека. Человек – даже на таком расстоянии она видела, что это был мужчина – медленно спускался по склону.

Она напряглась, хотя никакой опасности не ждала. На этом островке едва ли есть налётчики, да и у неё с собой, в любом случае, ничего ценного, кроме старого наладонника. Она сощурилась, мысленно пожалев о своих острых юных глазах – последние годы они заметно ослабли. Нет, лица не разглядеть, конечно, но одет, кажется, как местные, и в походке есть что-то знакомое…

Таонга вышла на линию прибоя и двинулась навстречу мужчине отчасти из неясного любопытства и предчувствия, отчасти потому, что ей в любом случае надо будет пройти мимо него по дороге в домик. По пляжу ли, по дороге – какая разница. И всё же даже отсюда ей казалось, что человек этот ей знаком – она опять сощурилась, затем подняла руку и оттянула веко. Лица не видно, но… Женщина охнула и почувствовала, как её сердце вдруг болезненно ёкнуло в груди, а в горле возник ком. Она опустила руку и беспомощно выругалась сквозь зубы. Да, мужчина был похож на Салаха, хотя отсюда сказать трудно, но даже если и он, то какое ей дело? Она делила с ним постель, ну так и что – со многими делила. И не глупо ли ей нервно сглатывать и чувствовать, как что-то трепыхается в груди и ноет внизу живота, стоит только бородатому муташарриду появиться в поле её зрения?

Так увещевала и ругала себя Таонга, когда, выйдя из воды на пляж, шла Салаху навстречу. Она окончательно убедилась, что это он, когда мужчина, встав на ровное место, опустился на колени. Кто бы ещё стал творить намаз в этой дыре? Вот ведь странно, ей иногда казалось, что мавританец совсем не набожен. В конце концов он занимался делом, которое громко поносили на проповедях бородатые имамы, он откровенно не любил махдистов, он не соблюдал многих из хадисов и таскал запретные вещи из Земель Беззакония, но… Ей пару раз случалось видеть Салаха за намазом. Он опускался на колени, всегда лицом на восток, не на юг, к родной Тиджикже, и его лицо становилось… нет, оно не искажалось истовым пылом, как у особо рьяных махдистов, которые делали из своих молитв настоящее маленькое представление. Салах повторял слова спокойно и ясно, не как истово верующий, а скорее, как ребёнок, говорящий с отцом. Он…

Пока она подошла, Салах (это всё-таки оказался он) успел закончить намаз, приподнялся и отряхнул джинсы. Подняв глаза, он посмотрел на приближавшуюся Таонгу так, словно только что её увидел, и поднял руку то ли в приветствии, то ли подзывая.

Таонга кивнула и махнула рукой ему в ответ. В груди резко стало тесно, и она начала на ходу придумывать, что можно сказать. Cazzo, как влюблённая школьница! Ей не выпадало возможности поговорим с Салахом наедине с Марсалы, да и там… Она ждала, что после того, как явилась к нему голой, и они покувыркались на её диване, Салах изменится. Может, даже выгонит двух этих коров, а может… Но Салах вёл себя так, словно ничего не случилось, и он ей ничем не обязан, и Таонга молча глотала обиду каждый раз, когда он проходил мимо неё, не заговорив. Ещё бы, когда у тебя две молодых, сочных девки под боком, кто будем смотреть на…

– День добрый, Таонга, – Салах обратился к ней первым, – ты далеко забралась сегодня. Ходила в город?

– Просто погуляла, – она улыбнулась в ответ, но лицо мужчины осталось неподвижным, – скучно дома. Остров красивый.

– Красивый, – кивнул Салах, – и море хорошее. Ты видела Замиль?

Таонге показалось, что её рот вдруг наполнился едкой горечью, и захотелось выругаться. А может, заплакать.

– Только в доме, ещё до полудня, – через силу сказала она и добавила, не удержавшись: – а зачем ты её ищешь?

– Мы не договорили, – Салах, если и заметил её замешательство, то никак этого не показал, – ей не хочется в Сус. Я сказал, что она может забрать свои деньги в любой момент и возвратиться с Ситифаном в Марсалу. Но эта женщина сама не знает, что хочет.

– Да, – зачем-то сказала Таонга, хотя ничего не поняла, но затем переспросила: – Какие деньги?

– Есть у нас одно дело, – Салах явно не был расположен говорить. Но вот они наконец одни, и Таонга наконец вытолкнула из себя вопрос, который снедал её все эти дни:

– Салах… эта Замиль – твоя женщина? Ты хочешь на ней жениться?

И увидела, как губы мавританца раздвинула усмешка. Он посмотрел на неё с каким-то странным выражением лица и сказал:

– Я не из тех людей, кому стоит жениться, Таонга. Замиль не из тех женщин, на которых женятся. Просто… так уж вышло, что Аллах свёл нас именно сейчас, и значит у Него была на то причина.

– Но… – хотя Таонге и захотелось пойти в пляс, когда она услышала, что Салах не видит в Замиль свою жену, его ответ был слишком двусмысленным, чтобы она могла успокоиться, – ты ведь делишь постель с ней? Или нет? И если нет, зачем она с нами? И эта вторая…

– Замиль хочет перебраться на ту сторону моря, – прервал её Салах, – мы так и должны были сделать, но… ты знаешь, что случилось. Сейчас она с нами, как и Джайда, потому что наши дороги сошлись. Думаю, в Сусе я отправлю её к другому муташарриду, и на том всё закончится.

– А Джайду – тоже? – спросила Таонга, тщетно пытаясь не выдать охватившую её радость.

– Посмотрим, – коротко ответил Салах и смерил её взглядом, – как твоя нога?

– Что? А, уже лучше, – женщина, всё ещё смакуя слова Салаха, не сразу поняла, что он имеет в виду, – немного еще болит, но…

– Глупо было бросаться на неё так, – Салах вдруг улыбнулся ей, – эта женщина выросла там, где драки – обычное дело. Она такого не спускает.

Он повернулся в сторону моря.

– Здесь хорошо, на берегу, и вообще, в море… Знаешь, никогда не думал, что я стану тем, кем стал. Вырос среди песков, а теперь моряк. Или был моряк? Кто из моих друзей мог знать, кто…

Он запнулся. Таонга молчала, не решаясь заговорить. По опыту ей было известно, что, когда на молчаливого обычно мавританца вдруг нападала охота поговорить, он в таких вот монологах мог раскрыть и свою прежнюю жизнь, и планы на будущее, и многое ещё из того, что иначе было не вытянуть.

– Тебя никто не искал в Марсале? – вдруг спросил он, и она покачала головой:

– «Аль Мусафир» сейчас ведёт Салиха, моя старшая, а что до…

Тут она запнулась, сообразив, что Салах спрашивал её не об этом.

– Кажется, нет, – осторожно сказала она.

– Думаю, ты сможешь вернуться на корабле Стефано, – мавританец смотрел на лениво набегающие на берег волны и казался полностью ушедшим в своим мысли, но голос его звучал всё так же ровно, – если хочешь. Раз никто не пришёл за тобой сразу же, может, они и не видят связи между тобой и нами.

– Я… – Таонга вздохнула, – я думаю, что смогу остаться на какое-то время в Сусе.

«Рядом с тобой», – хотела она добавить, но проглотила.

– Я буду рад, – сказал Салах и вдруг добавил изменившимся голосом: – А это кто такие?

Таонга повернулась, чтобы проследить за его взглядом, с досадой думая, что вот опять прервался так хорошо начавшийся разговор. И тоже увидела.

Из-за скалистого мыса, вдававшегося в море за их спинами, вынырнул катер. До него было, наверное, километра два-три, отсюда виднелись только пенные буруны у его носа. Таонга уже хотела спросить, какая, к чёрту, разница, кто это, но вдруг поняла, что Салах наблюдает за судёнышком с напряженным вниманием. Отсюда казалось, что на его высокой мачте трепещет какой-то флаг, но цветов было не разглядеть. Хотя чьи тут могут быть флаги?

– Такие катера есть у полиции, – ровно сказал Салах, продолжая вглядываться в море, – и он идёт к берегу.

На самом деле, катер шёл параллельно береговой полосе, как если бы капитан выбирал удобное место, чтобы причалить, но Таонга вдруг почувствовала неприятную тянущую боль в животе. Она говорила с Фаиком по наладоннику вчера и сегодня. Не сказала, где они находятся, но… В памяти вдруг всплыли слышанные ранее слова «можно вычислить местонахождение человека просто потому, что он откроет Зеркало». Аллах милостивый, неужели это правда? Неужели это за ними?

– Салах, – сказала она и почувствовала, как напряженно прозвучал её голос, – кто это может быть?

– Кто угодно, – отрезал он, продолжая вглядываться в море. – Знаешь, я думаю, что нам пора возвращаться в наш домик. Быстро.

Таонга ещё раз посмотрела на катер, который уже заметно приблизился, продолжая идти вдоль берега. Пепельно-серый окрас, две невысоких надстройки, мачта. Да, даже ей было понятно – рыбаки на таких не плавают. Переписка с Фаиком вновь всплыла у неё в голове. Если он передал все данные Страже Зеркала, если это и правда за ними… за Салахом… ей вдруг подумалось, что тогда Салах узнает, что она за его спиной пыталась связаться с властью, и…

– Что ты стоишь? – резко окликнул её мужчина. Он уже развернулся в сторону бежавшей над берегом дороги. – Идём, быстро. Кто бы там ни был, нам не стоит здесь оставаться.

И он быстро двинулся вверх по каменистой осыпи, и Таонга заспешила за ним следом, стараясь удержать рвущийся наружу страх. Неужели это из-за неё?

***

Allons marcher Adèle, Je te dirai ce que les femmes[5], – тихо напевал женский голос, но любимая песня звучала сейчас будто через толщу воды, холодной и тёмной, бессильной согреть, как это бывало обычно. Он смотрел на экран, в верхней части которого метёлка уже начала подчищать диалог – его нынешний собеседник разбирался в технике не в пример лучше Таонги.

Жернова вертятся – сыпется мука. Мука из перемолотых людей. И как бы самому тут мукой не стать.

Конечно, военное положение на Острове ввели не случайно. Поводы к тому были всё же спорные – да, фитна, беспорядки здесь и там, но ничего настолько уж страшного. Ничего, с чем не могли бы справиться усиленные наряды полиции. Но они пошли на это – и военное положение, и морские патрули, которые почти полностью прервали сообщение с материком. Говорят, с той стороны моря не пускают в тунисские порты. Выглядит так, что эти проклятые бараны из Мадины, переписку которых сумел скопировать таинственный знакомец Таонги, втягивают в это Орден Верных. И тех, кто осел на Острове, и, что ещё хуже, африканцев. Из настоящей Африки, земли Махди. Оттуда, где огромную пустыню от Вади-Захаб[6] до Нджамены усыпали по окончании Газавата иль-медресен-иль-рух, школы духа. С тех пор они и работают как конвейеры, постоянно выплёвывая в мир мрачную молодёжь с колючим взглядом, которой всюду мерещится харам и попрание священной воли Махди.

Их бесит всё: фильмы и музыка, форумы в Зеркале и смешные картинки в маль-амр, ибо всё это отвлекает мысли правоверных от исполнения последней воли избранного Всеблагим, совращает в мир нечестивых удовольствий и ведёт к погибели.

Про тахриб из-за моря нечего и говорить – мысль о том, что люди Острова, не только назрани, но и правоверные, могут касаться скверны, вызывает у них немедленное желание резать головы.

Он всегда знал, что это рано или поздно взорвётся – в переносном смысле, хотя может и в прямом, как вот у них, на улице Актисаб или на собрании тех назрани в Агридженто. Слишком различаются эти запертые в новом Халифате миры, и, побывав однажды в Шингетти и Тиджикже, он до сих пор помнил это мрачное дыхание сурового фанатизма, веявшее от прохожих сухим жаром. На его одежду, наладонник, на заставку на экране, даже на мелодию вызова там смотрели так, словно перед ними оказался презреннейший из мунафиков.

И вот этот день пришёл. Они, конечно, следят за ним и из Мадины – глазами «хорей», и здесь, в Марсале, где заплечных дел мастера могут и его пальцы лишить ногтей. И по всему вилайету, от Мадины до Мальты следят за всеми, в чьей лояльности не уверены. Они не просто не боятся убийств – они к ним стремятся. Ибо кровь – это дрова, и пламя нового Газавата вспыхнет на них.

Он протёр выступивший на лбу пот и снова посмотрел на наладонник, где мигал зелёным огоньком маль-амр. Переписка была стёрта.

Всё просто. Ему не доверяют. Он не доказал лояльность. Но может доказать – хотя бы сдав эту жирную африканскую корову цепным псам шейхов. Что ему до неё?

Палец завис над окошком контакта.

Глава восьмая

– И здесь раньше даже не было мечетей? – уточнила Джайда.

– Были, конечно. Магрибцы селились и пятьдесят лет назад. Но никто не знал, что…

Стефано осёкся. Вот он и опять заговорил с этой чёрной девчонкой. Зачем? Её родители родились в Мали, она сама – в Марокко. Причём, кажется, в деревне. Как ей понять, что такое – рухнувший мир? Как ей представить остров, его Остров, его Sicilia без надписей на арабском и халяльных ресторанов? Откуда ей знать, что перенесла его Марсала за века истории, и понять, что это всё значит сейчас для него. Откуда…

– Я всегда думала, что мои родители, как и все вокруг, правоверные. Иначе ведь было нельзя, – заговорила Джайда, – но однажды Раджаб сказал мне…

Вдруг Стефано почувствовал, как её голос надломился, и с удивлением посмотрел на неё. Он привык считать, что по лицам чёрных невозможно понять, какие чувства они переживают – так и этак выглядит вроде маски. Но сейчас он не сомневался, Джайда вспомнила то, что её очень расстроило. Она пробует сохранять на лице всё ту же вежливую улыбку, с которой, видать, её учили обращаться к мужчинам, но…

– Раджаб – кто это? – уточнил он.

– Отчим, – ответила Джайда с гримасой на лице, – ну, тот, за кого вышла замуж мать. Он как-то сказал, что у меня дурная кровь, потому что дед был назрани, и её не исправить ни одеждой, ни молитвами. И что… – Джайда пожала плечами, как будто не зная, что ещё сказать.

Надо же. Вот и стали складываться кусочки головоломки. А он-то думал, как такая девушка, воспитанная, вроде бы, как правоверная махдистка, могла закончить в байт да’ара. Но ведь если её родители были христианами, а потом она попала в мусульманскую семью, то это всё меняет!

Эта мысль мелькнула в голове у Стефано ещё до того, как он успел отдать себе отчёт – что, собственно, «всё». Он уже открыл рот, складывая фразу по-арабски, но Джайда вдруг вскинула руку, широкий рукав её светло-зелёной рубахи затрепетал:

– Посмотри, там другой корабль!

Стефано поднял голову.

Они сидели за тем самым столиком, где вчера обсуждали свои дела с Салахом. Здесь был второй такой, да они с ребятами, опившись местной граппы, давно его сломали. Но им и одного хватало – с каменистого пляжа, где стоял столик, открывался вид на их тихую бухту с небольшим причалом и на острый горб буро-серой скалы. Над парой скрюченных деревец на её вершине кружили, испуская пронзительные вопли, какие-то птицы, но Джайду привлекли не они. Она действительно увидела «другой корабль».

На самом деле, не корабль, конечно, а катер. Он выскочил с восточной стороны, огибая прибрежные скалы широкой дугой, и сейчас явно разворачивался в сторону берега.

– Это тоже рыбаки? – спросила Джайда.

– Нет, у рыбаков таких нету, – Стефано машинально ответил по-итальянски, внимательно следя за судёнышком. Море искрило и переливалось под лучами полуденного солнца, и катер было толком не разглядеть. Но даже так видно, что он идёт в их направлении. И нет, это, конечно, не рыбацкое судно. По конструкции скорее…

– Cazzo, – тихо выругался Стефано, – кого сюда ещё несёт?

Он резко поднялся и сморщился от боли в повреждённом колене.

– Тебе помочь, сайиди? – робко спросила Джайда, но он ей не ответил, а, опёршись рукой на стол, заковылял в обход.

То, что катер идёт в направлении его бухточки, было уже несомненно – здесь на километр к востоку и западу негде больше причалить. Береговая охрана? Или кто похуже?

Старенький причал, к которому он пришвартовал своего «Грифона», был выстроен в давние времена, вроде до Войны. По крайней мере, когда дом достался ему, тот уже выглядел старым. Причал не относился к клочку земли, на котором стоял дом, не был чьей-то собственностью, и здесь теоретически мог швартоваться кто угодно, хотя больше, чем на три катера, места бы не хватило. Но кому нужно чалить свой катер в этой глуши, когда морем от силы пятнадцать минут хода до Фавиньяны, где есть пусть маленький, но все же настоящий порт? Нет, тот, кто ведёт катер, явно хочет пришвартоваться именно у этого причала, в небольшой бухточке, где только и есть, что его дом, значит…

Мысли и нехорошие предчувствия мелькали в голове у Стефано, пока он ковылял по каменистому пляжу, смутно осознавая, что Джайда торопится за ним. Катер уже заходил в бухточку, и можно было различить даже трепещущий на верхушке флажок, когда нога Стефано подвернулась на шлифованном морем окатыше, и он упал, ткнувшись в камень прямо повреждённым коленом.

Боль, прострелившая его, была слишком неожиданной, чтобы он мог удержать вскрик.

– Ты ударился, сайиди? – испуганно воскликнула за его спиной Джайда, и Стефано повернул перекошенное лицо к ней, сжав зубы, чтобы удержать и стон, и ругательства.

– Немного, – прошипел он, – о чёрт! Нет, всё в порядке, я сейчас…

Уперевшись руками, он оттолкнулся и попробовал встать, но повреждённое колено снова прострелила резкая боль.

– Oh, porca merda[7]! – всё-таки не сдержался мужчина, – опять!

– Больно?

Он вдруг почувствовал под локтем бережное касание ладони Джайды и несмотря на боль выпростал локоть. Ещё не хватало, чтобы эта девчонка ему помогала! С трудом, но всё-таки поднялся. Колено, которое уже вроде бы начало заживать, яростно пульсировало, вдобавок он хорошо приложился рукой в гипсе, и она противно заныла. Заново переломаться – как раз его удача. Старая развалина!

– Можно я тебе помогу? – робко спросила Джайда, и Стефано, подавив желание повторно выругаться, посмотрел на девушку ещё раз.

Она стояла на против него в зеленовато-белом платье алжирского покроя, трепетавшем под порывами морского бриза, и смотрела на него, кусая губы. Потом попробовала робко улыбнуться.

– Не надо, – отрезал Стефано и, повернувшись к причалу, сделал шаг. Такое чувство, что в его коленную чашечку ткнули раскалённую спицу, а потом ещё провернули там.

– Cazzo!

И опять он почувствовал на плече осторожное касание девушки.

– Я помогу, – осторожно сказала она.

И он, поддерживаемый Джайдой, заковылял-запрыгал по пляжу, кусая губы от боли и стыда. Вот уж угораздило!

За болью и смущением он забыл смотреть на приближающийся катер, когда вдруг тот напомнил о себе пронзительным свистом сирены.

Сейчас катер был не более чем в двухстах метрах от берега и сбросил ход до минимума, разворачиваясь в направлении причала. Серо-бурая сталь, потёртая на бортах, надстройка на носу и ещё одна на корме, высокая мачта, на которой плясал под порывами ветра флаг Халифата. И человек на крошечном мостике, махавший ему рукой.

– Проклятие! – Стефано замер на месте, балансируя на здоровой ноге. – Тони! И стоило бежать и увечиться!

– Кто это? – спросила замершая рядом с ним Джайда.

– Береговая охрана, – ответил он и осторожно вытащил руку, за которую его поддерживала Джайда. Перед старым приятелем-то срамиться не будет.

И он, сжав зубы, поковылял вперёд, волоча стрелявшую болью ногу. Джайда, кажется, что-то поняла и просто шла молча рядом с ним. До причала оставалось всего метров пятьдесят, но когда Стефано, скрипя зубами, добрался, наконец, до него, один человек уже выпрыгнул на мостки и закреплял брошенный с катера трос. Это был не Тони – тот, спустившись с мостика, о чём-то спорил с вышедшим из рубки человеком. И рулевой, и человек, швартовавший катер, были магрибцами, но тут уж удивляться нечему.

У небольшой, в четыре шатких ступеньки, лесенки, ведущей на причал, Стефано остановился. Подождёт их здесь, нечего доставлять этим обезьянам радость смотреть, как он прыгает по сходням.

Кроме троих уже увиденных, на катере не было видно других людей. Впрочем, для таких судёнышек береговой охраны трое-четверо – как раз обычный экипаж. Закрепивший трос мужчина подскочил и забрался обратно через двор, зато Тони вместе с неизвестным ему магрибцем перебрались на причал и направились к нему. Магрибец, высокий, с залысинами под чернявой шевелюрой и чуть наметившимся животиком, был одет в обычные темно-серые штаны из непромокаемой ткани, какие носят моряки, но его плечи прикрывал фирменный зелёный пиджак с позолоченным значком над карманом. На бедре болталась с каждым шагом потёртая тёмно-коричневая кобура. Более чем типичный вид офицера береговой охраны, но, хотя Стефано знал нескольких, этого, к сожалению, видел впервые.

Он молча ждал, Джайда стояла в паре шагов сзади.

– Что с тобой случилось, старый хрыч? Скачешь как подбитая утка, ещё и с рукой в гипсе, – бодро выкрикнул Тони, подходя к лесенке. Преодолев её в пару шагов, он протянул Стефано руку, но, видимо, сообразив, что тот не сможет ответить на рукопожатие, хлопнул его по плечу. – Что случилось, старина?

– Попал в неприятную историю, – Стефано невольно улыбнулся несмотря на скверное предчувствие, – поспорил с грузовиком, можно так сказать.

– И побитый ускакал на Фавиньяну? Да ещё, я смотрю, не один, – ухмыльнулся Тони в ответ и смерил Джайду откровенно оценивающим взглядом, – да, хороша. Но ты же вроде не по чёрным…

Молчавший до этого магрибец вдруг подал голос:

– Это ваш дом?

Стефано невольно поморщился от его лающего выговора и осторожно ответил по-арабски:

– Раньше был моего дяди. Сейчас мой.

– И вы привели сюда свой катер один? – офицер даже не пытался скрыть недоверия в своём голосе.

Оно и понятно, Стефано сейчас выглядел кем угодно, но только не бравым рыбаком, способным в одиночку рассекать Средиземноморье. Джайду он, похоже, просто не брал в расчёт, что, впрочем, типично для…

– Один, – Стефано даже не покривил душой, ведь вёл-то «Грифона» он и правда в одиночку. А о пассажирах этому лучше не говорить.

– А кто сейчас в домике, кроме вас? – магрибец по-прежнему говорил бесцеремонным тоном человека, уверенного в своём праве допрашивать кого угодно, и Стефано внутренне ощетинился.

– Я и моя… женщина, – он даже почти не сбился, выговорив это, – у меня есть все документы на катер и на дом, и на право на занятие рыбной ловлей. В чём проблема?

– Подожди, подожди, – вмешался Тони, – не закипай, старик.

Он повернулся к офицеру и заговорил по-арабски:

– Это Ситифан, мой друг, рыбак из Марсалы, у него все документы в порядке. Я же говорил, что он может сейчас быть в своём домике. Его многие знают из береговой охраны, например ра’ид Эль Хади.

Офицер, так и не назвавший своего имени, недоверчиво хмурился, переводя взгляд то на Стефано, то на домик. Затем обернулся назад, окинул взглядом «Грифон», болтавшийся на волнах в двадцати метрах от его собственного катера. Потом снова повернулся к Стефано.

– Мне нужно видеть ваши документы. На катер, на домик и лицензию на лов рыбы, – сказал он всё тем же высокомерно-официальным тоном.

Стефано сжал зубы, подавляя желание выругаться. Все документы он забрал с «Грифона» в домик, они и сейчас лежали под зеркалом в непромокаемой папке. С бумагами всё в порядке, но от мысли, что придётся беспомощно ковылять в домик под пренебрежительным взглядом этого надменного ублюдка, он чувствовал желчный привкус во рту. Проклятье, этот островок – одно из немногих мест, где всё было по-старому, и надо же, сюда занесло!

– Сейчас принесу, – выдавил он сквозь зубы.

– Нет, я пойду с вами, – магрибец удостоил его только беглым взглядом, – я хочу осмотреть и дом.

Проклятье! Впервые кроме гнева и чувства унижения Стефано почувствовал страх. В доме сейчас может быть Замиль, но, что хуже, слишком очевидно, что он там не наедине с Джайдой. Особенно на первом этаже. Ищут ли Салаха? Вот именно конкретно его? И чего этому бабуину, возомнившему себя моряком, приспичило осмотреть дом, чем береговая охрана сроду не занималась?

– Разве береговая охрана может осматривать дома? – спросил он. – Меня что, подозревают в чём-то? И кто вы такой вообще?

Офицер усмехнулся, показав желтоватые зубы, и полез в карман. Пока он дёргал зацепившийся за что-то документ, Стефано мрачно рассматривал золотистый значок – корабль, море, восходящее солнце. Всё стилизовано, но так угадываемо. И нигде не скрыться от этого проклятого восходящего солнца, нигде, даже на этом обгрызенном волнами скалистом островке…

– Ра’ид бахр[8] Абдалла ат-Тайиб Заррук, – проговорил офицер тем же самым высокомерно-пренебрежительным тоном, ткнув ему под нос ламинированную бумажку с печатью, нечёткой фотографией и завитушками подписей, – по решению мажлис-аль-вилайет береговая охрана привлечена к патрулированию для поимки врагов Даулят-аль-Канун. Я хочу осмотреть ваш дом и ваш катер.

– Это правда, – что больше всего покоробило Стефано, вмешавшийся Тони теперь тоже говорил по-арабски, словно боясь разгневать командира итальянской речью, – муташарриды и прочие враги государства, их сейчас ловят везде. Но тебе бояться нечего, тебя же знают…

– Сначала катер? – как ни странно, первый приступ гнева отпустил Стефано, и он лихорадочно соображал. По «Грифону» поймут, конечно, что там были пассажиры, но в этом нет ничего странного – катер и не рассчитан на одного. Но вот дом… сказать, что вещи, которые оставил Салах, принадлежат одному из его матросов?

Заррук посмотрел на качавшийся на слабой прибрежной волне «Грифон».

– Начнём с катера, – сухо согласился он.

Что ж, пришлось пережить чуть больше унижения, чем он ожидал. Скрипя зубами, Стефано с помощью Тони всё-таки поднялся на причал, доковылял до «Грифона», но там был вынужден сдаться. Тот же Тони перепрыгнул на катер, нашарил там мостки и забросил их, чтобы офицер мог зайти. За всеми их неловкими манёврами офицер наблюдал с пренебрежительным прищуром, словно показывая, «от этих назрани я и не ждал ничего другого».

К счастью, как ни корчил из себя детектива, особой проницательности ра’ид бахр не проявил – на следы их разношёрстной компании в каюте Стефано повторял одно и то же: «мы с ребятами вышли в море, потом я отвёз свою женщину на Фавиньяну». Тот брезгливо поднимал свою верхнюю губу с аккуратными усиками, но никак не комментировал.

– Теперь осмотрим дом, – заявил, едва они снова оказались на причале. Стефано едва не заскрежетал зубами не то от боли в колене, не то от мысли, что теперь этот лакированный папуас будет высокомерно копаться в его вещах, а он – прыгать хромой уткой рядом и стараться всё объяснить. Одно хорошо – Салаха и Таонги сейчас нет, Замиль наверняка успела всё увидеть и скрыться. Может, ему удаться отбрехаться тем, что свой скромный домик он превратил в небольшой bordello на выходные, и…

Вдруг он осознал, что Джайды, которая осталась ожидать их на берегу (офицер обращал на неё не больше внимания, чем на пару скакавших по берегу чаек) теперь нет. Вроде бы ничего удивительного – никто и не приказывал ей тут торчать, но у Стефано вдруг скверно засосало под ложечкой. Куда эта чёрная девка теперь пошла? Что успеет натворить?

– Давай руку, Стеф, я тебе помогу, – услышал он за плечом голос Антонио, – раид-бахр быстро глянет, проверит бумаги и всё. Может, ещё чашечку кофе позволит нам выпить.

Глава девятая

– Если они ищут нас, надо спрятаться, Салах, ну же, ну, чего ты ждёшь? – Таонга с трудом подавила желание схватить мавританца за рукав его джинсовой рубашки. Она знала, что, за исключением моментов близости, тот не любит ненужные прикосновения.

– Ты не видела других людей на катере? – Салах не отреагировал, продолжая сверлить глазами Джайду. – Вот этот офицер, назрани, которого знает Ситифан, и ещё один?

– Думаю, других нет, – покачала головой Джайда, – корабль небольшой, там и места-то для остальных нет. Они говорили, а потом пошли на корабль Ситифана.

Таонга с трудом сдерживала рвущийся наружу страх, сжимая кулаки так, что ногти болезненно впивались в ладони, и лишь присутствие Салаха не позволяло ей поддаться панике до конца. Она знала, что случается с теми, кто решил пободаться с Государством Закона, или с людьми, которые присвоили себе право говорить от его имени. Знала и о исчезнувших в тюрьмах, и о тех, кто, выйдя оттуда, уже никогда не был прежним. Как и истории про тех, кого просто не стало. Был человек – нет человека, и море, ласково шелестящее под лучами утреннего солнца, никогда не выдаст свою тайну. Это всегда случалось с другими, но сейчас…

Салах прикусил нижнюю губу, явно пытаясь принять какое-то решение. Замиль, отойдя на пару шагов, выглядела как человек, готовый бежать в любую секунду. В руке она сжимала рукоять «тычка». Жалкая защита, оружие для подростковых драк, что она с ним может против шейхов и полиции? Таонга, не выдержав, протянула руку и потрогала его за рукав.

– Салах, – она говорила вполголоса, хотя здесь, за скалой, где они встретились с Джайдой, их бы точно никто не услышал, – не медли, пожалуйста, нам надо скрыться.

– Где здесь можно скрыться? – прошипела ей Замиль по-итальянски. – Этот островок переплюнуть можно.

– Идём к домику, быстро, – мавританец, видимо, принял решение, – надо разобраться сейчас. Без катера мы все погибли. Не отставай, Таонга.

Последние слова он бросил уже на ходу. И Таонга несмотря на гложущий её страх почувствовала секундное удовлетворение от того, что он не вспомнил про Замиль.

Джайда оказалась расторопнее, чем от неё можно было ожидать – пока полиция говорила со Стефано и обшаривала катер, она рванула к домику. Замиль, поняв её с полуслова, схватила свою сумку и метнулась за скалу, чтобы скрыться. Так они все и встретились.

Малийка не смогла толком объяснить, что за люди прибыли на катере, который она именовала «кораблём». Сказала лишь, что сначала Стефано был очень встревожен, но потом успокоился и как будто узнал одного из прибывших. Это не то чтобы сильно успокаивало – старый рыбак знал по работе многих из марсальской полиции и береговой охраны, но это ещё не делало их друзьями. И уж точно не сейчас, если за ними и правда охота, но ведь Фаик так и сказал…

Выходя из-под тени спасительной скалы, Таонга почувствовала, что у неё сжимается желудок, и ей хочется в уборную. Их даже не арестуют – пристрелят, просто здесь и пристрелят. А потом сунут тела в мешок для рыбы, положат камень для груза и кинут в море. Или ей не рассказывали, как это происходит. Что делает Салах!?

Домик Стефано был выстроен на каменистом пляже, выходившем к неширокой, зажатой с двух сторон обрывистыми утёсами бухте. За одной из скал шла дорога, по которой Таонга ходила до городка и по которой они вернулись назад. От их скалы до домика было примерно сто пятьдесят метров, и чуть большее расстояние отделяло домик от причала, к которому сейчас были пришвартованы два катера.

Сколько времени понадобится уже немолодой грузной женщине, которой три дня назад пальнули в ступню из «тычка», чтобы их пробежать? Как оказалось, совсем немного, но всё же достаточно, чтобы представить, что будет, если на катере больше людей, если их кто-то заметит, если выстрелит или передаст по связи, если…

Замиль, конечно, не потрудилась запереть дверь во время своего бегства, и Салах, дёрнув за ручку, исчез в тёмном проёме. С этой стороны домика причал не был виден, но…

Таонга, задыхаясь, отчаянно пыталась не сильно отстать, за спиной она слышала шаги, но не хватало сил, чтобы обернуться и узнать, кто из девушек последовал за ними.

Это оказалась Замиль, Джайда где-то потерялась. Замерев в крошечной прихожей, Таонга судорожно переводила сбившееся дыхание, но Салах не медлил. Она видела, как мавританец распахнул низенький шкафчик и принялся лихорадочно перебирать какие-то вещи. И вдруг до Таонги дошёл весь ужас их положения – там, снаружи, они хотя бы могли бежать, могли спрятаться. Домик – ловушка, и когда полиция явится сюда за ними, то…

Салах наконец разогнулся, и она увидела, что он сжимает в руке тяжёлый железный брусок с кольцом на конце. Он быстро окинул взглядом комнатку и бросил:

– Наверх. Обе. И тихо.

Таонга услышала, как Замиль, за несколько секунд до этого прикрывшая входную дверь, испуганно ахнула.

– Салах, ты хочешь… – прошептала она, но мужчина только приложил палец к губам и едва слышно повторил:

– Наверх. Обе. Без шума.

Что даст им маленькая комнатка наверху? А если полиция захочет осмотреть и её? Узкая скрипящая лесенка стенала и дрожала несмотря на все их усилия быть тихими; когда верхняя, ставшая недавно «женской», комнатка пахнула в лицо спёртым воздухом жаркого полудня, Таонга всё-таки оглянулась. Салах поднимался последним, всё так же сжимая в руке тяжёлый металлический брус. Его лицо как будто потускнело, он плотно сжал губы, так что они почти исчезли за черной щетиной, и только молча перебирал пальцами по металлу.

– Салах, – прошептала Таонга, едва слыша свой собственный голос, – ты с ума сошёл. Они убьют нас здесь.

Он не ответил, только, перешагнув через последнюю ступеньку, обежал комнатушку взглядом. В голове у Таонги мелькнуло, что трудно найти место, больше похожее на захлопнувшуюся ловушку. В комнате, когда они приехали, стояли две кровати, которые девушки сдвинули, чтобы троим хватило места на ночь (и всё равно, конечно, было очень тесно). Шкаф со скользящей дверцей у входа, дешёвый круглый столик с крошечной табуреточкой, маленький комод у розетки. Ещё балкончик со старым креслом, где едва поместиться одному человеку.

Внезапно Таонга почувствовала, что ей не хватает воздуха, сердце болезненно заколотилось в груди. Бежать, бежать отсюда, или эта каморка и станет её могилой! Она, сама едва понимая, что делает, дёрнулась к лестнице, но Салах ухватил её за плечо.

– Стой! Тихо. Садись на кровать.

– Что? – непонимающе посмотрела на него Таонга, но тут Замиль, которая осторожно подошла к балкончику и приоткрыла дверь, воскликнула:

– Салах! Они идут сюда. Трое – двое из полиции и Стефано!

– Хорошо! Сделаем так, – Салах, всё ещё не отпуская плечо Таонги, подтолкнул её к кровати, – садитесь. Разуйтесь. Достаньте что-то из сумки – одежду, что угодно. Пусть смотрят на тебя… Замиль…

– На меня будут с мотреть, – прервала его девушка. И так светлая, сейчас она побелела ещё больше, в лице будто не осталось ни кровинки, и то и дело прикусывала нижнюю губу острым резцом, но в остальном, казалась, владела собой, – их нужно отвлечь, да. Будь спокоен, я знаю, как делать так, чтобы мужчины на меня смотрели.

Договаривая последние слова, она уже распускала верхнюю застёжку на своей зелёно-голубой рубахе.

– Таонга, помоги мне. Надо их отвлечь вдвоём.

И несмотря на гложущий её страх Таонга почувствовала укол ревности – девушка, несомненно напуганная, как и она, держалась уверенно, арабский легко лился из её уст. Проклятье, она не допустит, чтобы…

Сделав шаг, она опустилась на кровать.

– Что надо делать, Салах?

Мавританец уже подошёл к двери и открыл её, так, чтобы входящему не была видна левая часть комнаты. Потом толкнул шкаф – небольшой платяной шкаф, где сейчас висело платье Джайды, головные платки Замиль, хиджаб Таонги и… Он явно колебался.

Замиль между тем расстегнула верхние пуговицы на рубахе, заставив её повиснуть так, чтобы та облегала её аккуратную грудь, потом, встряхнув по очереди ногами, сбросила легкие домашние тапочки, в которых выбежала из дома.

– Не стой как столб, – прошипела она Таонге, – они должны увидеть только нас, когда зайдут в комнату.

Сглотнув, Таонга сделала шаг к сдвинутым кроватям, присела и отцепила висевший на плечах платок. Подумав, тоже сбросила сандалии. Замиль, подхватив свою сумочку, лихорадочно копалась в ней, бормоча какие-то слова на незнакомом языке.

Оглянувшись на Салаха, Таонга увидела, что тот прекратил примериваться к шкафчику, видимо, осознав, что в него не влезет. Он так и оставил его дверцу открытой, а сам встал между ним и входом в комнату и распахнул дверь до упора. Она закрыла его почти полностью – теперь вошедший в комнату человек и не заподозрил бы, что он там, пока не встал бы возле кровати и не обернулся.

– Салах, – хриплым шёпотом произнесла Таонга, – что ты будешь делать? На катере ещё люди. Они позвонят своим, они…

– Да замолчи ты, sciocca[9], – прошипела Замиль, – придумаем что-то. Бежать уже поздно.

Несмотря на страх Таонга стиснула зубы от гнева. Даже сейчас, когда каждый из них может получить пулю, эта гладкая белая стерва насмехается над ней.

Словно в подтверждение слов Замиль через распахнутую балконную дверь до них донеслись мужские голоса. Слов было не разобрать, но говорившие, несомненно, приближались к домику. Таонга почувствовала, как у неё пересохло во рту.

– Помоги мне, – Замиль резко, словно эта мысль только что пришла ей в голову, дёрнула полурасстёгнутую рубаху через голову, – да помоги же!

Последние её слова были уже приглушены тканью, но в этот миг дверь внизу скрипнула, и зазвучал резкий мужской голос, контрапунктом которому раздавались тихие женские слова. Джайда! Конечно, она, больше некому, но что эта деревенская дурочка делает тут? Зачем лезет в разговор? Таонга почти прекратила дышать. Мужчины были в доме, по крайней мере двое, а может, и трое. Она слышала резкий голос, задававший вопросы по-арабски, слышала, как Стефано что-то приглушённо отвечает. Женщина напрягла слух, но ничего не разобрала. Двое мужчин переговаривались, потом один засмеялся, и она опять услышала тихий голос Джайды.

Замиль наконец стянула рубаху через голову и осталась в одной тонкой майке, которая больше подчёркивала, чем скрывала её формы. Высыпав из сумки пару тюбиков с мазями и круглую коробочку, в которых носили притирания для лица, она разложила их перед собой, потом отвинтила у одного из тюбиков колпачок. Таонга видела, что её пальцы дрожат, но всё равно девушка не колебалась.

– Слушай, – едва слышным шёпотом сказала, – если они поднимутся сюда, начни натирать мне мазью плечи и шею, хорошо?

– Зачем? – у Таонги каким-то чудом получалось говорить тихо, хотя сердце колотилось в груди так резко и болезненно, что казалось, любое слово прозвучит как вскрик.

– Затем, что так надо, – яростно прошипела Замиль, – ох… идут.

Таонга и сама услышала. Нижние ступеньки лестницы заскрипели, и она разобрала слова, брошенные невидимым мужчиной по-итальянски:

– Ну-ка посмотрим на курочек! Черт, Стефано, вот уж не ожидал такой прыти, да ещё когда сам побитый, как…

Похолодевшими пальцами Таонга приняла раскрытый тюбик, но не успела выдавить из него мазь, как услышала тяжёлые шаги совсем рядом, и, не удержавшись, обернулась.

Мужчины поднимались по узкой лесенке гуськом, и первым в дверном проёме показался магрибец средних лет в морском форме. Таонга видела блестящий на лацкане значок и кобуру на поясе. Впрочем, оружия тот не достал, видимо, не чувствуя никакой опасности. Её руки замерли, она так и не успела изобразить, что натирает Замиль какой-то мазью.

– Найек, – процедил сквозь зубы офицер, когда Замиль с театральным вскриком потянулась за скинутой рубахой, – что за поганство вы тут устроили? Сколько всего шлюх в этой дыре?

– Сайиди, эта женская комната, и мы не одеты, – сама Таонга не могла выдавить из себя ни словечка, зато Замиль не колебалась.

Она подхватила свою рубаху и прижала её к груди так, что скорее подчеркнула округлости. Она повернулась к офицеру в пол-оборота, и Таонга увидела, как на её побледневшем лице играет лукавая полуулыбка. Да уж, знает, как надо обходиться с мужчинами.

Офицер сделал шаг от двери и оглянулся с брезгливой гримасой. Таонга почувствовала болезненный спазм где-то в паху и затаила дыхание. Если он сейчас обернётся, то увидит Салаха, и тогда им конец.

– Пожалуйста, сайиди, мы же не… – продолжала щебетать Замиль, и офицер повернулся к ней.

– Попробуешь назвать меня «сайиди» ещё раз, потаскуха, и сломаю тебе нос, – с отвращением произнёс он, – для тебя я ра’ид бахр. Как тебя зовут? И тебя тоже.

На последних словах он ткнул пальцем в Таонгу, так и застывшую с тюбиком в руке, и она почувствовала, что у неё перехватило горло. Настоящее имя называть нельзя, но…

К счастью, ей не пришлось отвечать, так как в этот миг на лестнице вновь послышались шаги, и прозвучал голос:

– Нет, на такое хочу посмотреть и я. Послушайте, офицер…

Таонга увидела ещё одного мужчину, явно итальянца, в той же полувоенной форме. Остановившись на пороге, он присвистнул.

– Трое! Стефано, я не мог поверить, но…

Он тоже резко вошёл в комнату, откровенно рассматривая Замиль, но тут офицер обернулся ему навстречу. И Таонга увидела всё по его лицу. Он понял, что в комнате есть посторонний. Словно в замедленном кадре женщина наблюдала, как его глаза округлились, челюсть отвисла, и рука упала на кобуру. В следующий же миг прозвучал резкий хлопок – дверь отскочила, отброшенная ударом, задев ошеломлённого итальянца, и Салах вылетел из своего укрытия. Железный брус, который он сжимал в поднятой руке, обрушился на голову офицера, а Замиль, словно подброшенная пружиной, метнулась куда-то вниз, под ноги итальянца, и они оба рухнули на пол. Таонга тоже подскочила, как раз вовремя, чтобы увидеть, как выпроставшийся из-под Замиль итальянец открывает рот для крика, и зажать его ладонью.

И вот уже она поняла, что стоит между двух тел, с трудом переводя дыхание, Салах возвышается над ней, сжимая в правой руке брус с разводами крови на нем, а снизу доносится голос Стефано:

– Что происходит? Что происходит, cazzo? Вы с ума сошли? Что происходит?

Глава десятая

– Ты уверен, что не убил их? – повторно спросил Стефано, не в силах стряхнуть с себя ощущения, что он попал в какой-то тяжёлый, бредовый сон.

Словно отвечая на его слова, Тони издал то ли всхлип, то ли вздох. Его руки уже были связаны за спиной поясом от платья, а Таонга мяла в руках платок, готовясь сделать из него импровизированный кляп.

– Они живы, оба, – кивнул Салах, и, словно иллюстрируя свои слова, коснулся шеи офицера прямо под повязкой, затыкавшей ему рот, – сердце бьётся. Но врач ему, конечно, понадобиться.

– Cazzo, – Стефано ещё раз выругался, ощущая, с какой подростковой беспомощностью звучат его слова, – мы погибли. Там, на катере, ещё один человек, он позвонит своим в порт и…

– Не позвонит, – Салах покачал головой, – если мы всё правильно сделаем, то не позвонит. Он ведь не мог ничего слышать. Ничего не знает. Надо только придумать, как к нему подойти так, чтобы…

– Зачем ты сделал это? – Стефано думал, что закричит, но в последнюю секунду сумел себя сдержать, и его слова прозвучали как сдавленный вскрик. – Они бы просто проверили мои документы и уплыли, всё бы было…

Он уже не думал о правильном согласовании арабских слов, и речь его наверняка звучала как пиджин, но мужчина едва это ощущал, всё ещё оглушённый мыслью – он теперь вне закона. Какая ирония. Сколько раз называл Даулят-аль-Канун «государством беззакония», сколько говорил, что лучше жить бродягой и спать в бочке на пляже, чем тухнуть в лицемерной набожности нового Халифата, чем… И вот теперь, когда вся старая жизнь рухнула ему под ноги двумя бесчувственными телами, она вдруг показалась не такой уж и плохой. По крайней мере, по сравнению с тем, что предстоит ему в будущем.

– Не уплыли бы, – Салах быстро окинул взглядом Тони, тот лежал неподвижно, и лишь веки слегка подёргивал нервный тик, показывавший, что мавританец не прикончил его давнего приятеля, – я читал записку от Гуляма. Он говорит, что муташарридов ищут по всему Острову, а в Марсале должны взять именно меня и их ещё.

Он ткнул пальцем назад, в сторону Замиль.

– И это не полиция, не очередное дело о тахриб из-за моря. Гулям говорил, что расспрашивают «крыс» в порту. Ну и береговую охрану, конечно, направили. Они прибыли сюда за мной, за всеми нами. Так что, Ситифан, мы теперь в одной лодке.

Стефано сжал кулак здоровой руки, борясь с желанием сломать мавританцу нос. Что это даст сейчас?

– Раз так, нельзя позволить тому третьему уплыть, – он сам удивился, когда услышал, как спокойно звучит его голос.

– Именно, – кивнул Салах, – надо до него добраться раньше, чем он поймёт, что случилось. Какие есть мысли?

Стефано опустился на стульчик возле окна и коснулся головы руками. Одна из них была в гипсе, и выглядело это, должно быть, комично, но сейчас было не до того.

Салах стоял посреди комнаты, Таонга маячила за ним, Замиль присела на одну из кроватей. Все смотрели на него, словно ожидая его слова.

– А может… – неуверенно попробовала что-то сказать Замиль, но Стефано поднял вверх ладонь, делая ей знак замолчать.

– Если так, мы должны пойти на катер, и… выключить того человека, кто там остался, – сказал он. Ему всё ещё казалось, что он после сильного похмелья оглоушено глядит, не до конца понимая, что же случилось в прошлом. Но, как ни странно, мыслить здраво получалось, – он видел, что мы ушли втроём: я, Тони, и этот… ра’ид бахр, – он ткнул пальцем в лежавшее на полу тело, – меня он не испугается, да и сложно меня сейчас испугаться. Ты его насторожишь.

Салах кивнул. Значит, получилось донести свои мысли правильно.

– Всё так, но ты покалечен, едва ходишь, и одна рука в гипсе. Что ты сможешь сделать сам со здоровым сильным моряком? Ты и до катера-то один не дойдёшь.

– Я помогу дойти, – вдруг послышался из-за спины неуверенный голос, и Стефано обернулся.

Джайда, так и стоявшая у полуоткрытой двери, неуверенно улыбнулась, но улыбка её тут же потухла.

– Я помогу дойти, – повторила она уже не очень уверенно, – и… я могу отвлечь того мужчину. Помочь тебе.

От другой девушки слова про «отвлечь мужчину» прозвучали бы двусмысленно, может, даже сопровождались бы лукавой улыбочкой, но малийка говорила совершенно серьёзно.

– Всё равно, – Салах переводил взгляд с Джайды на Стефано, – вы и вдвоём с ним не справитесь.

– Справимся, – Стефано хотел сказать это так, чтобы прозвучало уверенно. Увы, не получилось.

– Я знаю, как это сделать, – вдруг подала голос Таонга.

И уж она, когда все повернулись в её сторону, только довольно улыбнулась.

Чёрт, как же болело колено. За всей этой суматохой он уже почти забыл о нём, но теперь, когда нужно было добраться до причала, Стефано вдруг понял в насколько плохой он форме. Ныла рука в гипсе, но это ещё полбеды, колено стреляло горячим залпом при каждой попытке сделать уверенный шаг, и он, скрипя зубами от боли и ярости, всё-таки оперся о заботливо предложенную Джайдой руку.

Но хуже боли была полная сумятица в голове. План, который они разработали за пару-тройку минут, пестрел дырами не хуже канестрато[10]. То, что они будут делать потом… так, об этом пока лучше даже не думать. И Стефано ковылял, держась за Джайду и надеясь, что всё получится. И с ножом, который дал Салах, и с той дрянью в баллончике, которой они разжились у Таонги. И с тем, чтобы моряк им вообще поверил и не решил перезвонить своему капитану.

В физической боли, которая терзала Стефано с каждым шагом, был один положительный момент – бояться одновременно с ней не получалось. И вот уже он, прыгая хромой уткой, взобрался на мостик. Его «Грифон» (Господи, неужели придётся бросить?) и катер береговой охраны покачивались на волнах. Стефано старался не думать, как выглядит сейчас для человека на катере – скорее всего, довольно жалко. Где он, кстати?

Словно в ответ на его мысли, от рубки отделился силуэт. Даже отсюда Стефано видел, что моряк невысок, но крепок и широк в плечах. Он курил на ходу и выглядел беспечным. Как и следовало ожидать, приближающийся к нему полукалека опирающийся на девчонку его не слишком насторожил.

– Йа-раид! – окликнул его Стефано издалека. – Вот документы, которые господин Заррук велел тебе передать.

Даже оттуда, где он был, Стефано видел, как моряк брезгливо скривился, ещё раз затянулся, и, щелчком отправив окурок за борт, нагнулся через гакаборт:

– Что ты там лопочешь? – выкрикнул он с выговором жителя южного Туниса. – Ничего не разобрать. Где ра’ид бахр?

– Он попросил передать тебе документы, – тут же откликнулась Джайда, – они ещё в доме, осматривают наши…

– Я не с тобой говорю, курица, – презрительно бросил моряк. – Тони говорил, ты был хорошим рыбаком, а сейчас, смотрю, сломал даже язык. Что тебе нужно?

Стефано с Джайдой остановились метрах в пяти от края причала. К счастью, катер береговой охраны качался на тросе так, что передать документы из рук в руки никак бы не вышло.

– Господин ра’ид бахр продолжает обыск моего дома, проверяет документы, – проговорил Стефано, осторожно выбирая слова, – а это бумаги о пассажирах, которых я недавно отвёз в Тунис. Он сказал, что их нужно передать вашему начальству.

– Твоими пассажирами были тунец или кефаль? – хмыкнул моряк в ответ, вспрыгнул на нос и, побалансировав пару секунд, одним скачком оказался на причале.

На какую-то секунду Стефано надеялся, что тот упадёт, и всё станет гораздо проще. Увы, тунисец прочно приземлился на ноги и, коротко взмахнув руками, чтобы восстановить равновесие, двинулся к нему. Джайда перехватила за спиной пластиковую папку, куда он ткнул старые счета, и Стефано почувствовал, как дыхание спирает у него в груди. Сейчас либо получится, либо…

– Вот они, – заговорила Джайда, махнув папкой, – здесь все…

– Погоди, Джайда, дай сюда…

Последовавшее было чистой импровизацией, потому что в домике они наскоро решили по-другому. Когда моряк оказался в шаге от них, вытянув руку, чтобы взять папку из руки Джайды, Стефано шагнул в сторону, якобы пытаясь перехватить папку – колено опять обжигающе вспыхнуло – покачнулся… и резко упал под ноги офицера. Тело всё-таки нескоро забывает старые привычки – в портовых драках юности ему часто приходилось использовать хитрости вроде этой.

Здоровой рукой он рванул моряка за ногу в сторону, и тот, потеряв равновесие, рухнул на палубу.

– Давай, Джайда, сверху! – выкрикнул Стефано сквозь окутавший его туман боли, и бело-зелёная ткань затрепетала у него перед глазами.

Одним прыжком девушка оседлала упавшего мужчину, не давая ему подняться, и выхватила баллончик Таонги. Потом уже он услышал тихое шипение, и резко запершило в глотке. Моряк, пытавшийся что-то выкрикнуть, вдруг резко перешёл на хрип.

– Слезай, прочь! – у Стефано в спешке не получилось говорить правильно, но, Джайда, кажется, его поняла.

Она свалилась на бетон причала, тоже кашляя, но смогла подняться. Моряк хрипел – малийка всё-таки смогла, как и наставляла Таонга, прыснуть свою дрянь ему в лицо, если не в рот, и Стефано, забыв задержать дыхание, почувствовал, как спирает горло и у него.

– Cazzo, – скорее прохрипел, чем выкрикнул он любимое ругательство, но всё-таки успел направить нож куда хотел – к шее кашляющего моряка, – не шевелись. Не шевелись, или проткну вену.

Дыхание срывалось, он чувствовал, как шумит у него в ушах и плывёт голова. Черт, каково же тогда этому бедолаге?

– Джайда, – Стефано, задыхаясь, скорее выхаркивал, чем выговаривал слова, – на ноги. Сядь. Ему. На ноги.

Уже потом он думал о том, что даже теперь всё могло бы быть потеряно, не окажись девушка такой расторопной. Она прыгнула на ноги, которыми сбитый и оглушённый моряк яростно сучил, и тот, кажется, осознал, что проиграл.

Стефано держал нож у его шейной артерии, сжимая рукоятку до болезненного спазма, и пытался говорить, хотя получалось не очень.

– Лежи так. Спокойно. Не убью. Понимаешь?

Видимо, прыснутая в лицо дрянь не давала ему говорить хоть сколь-нибудь внятно, потому ответом было только какое-то хрипение.

И конечно, им повезло – если в его ситуации вообще имело какой-либо смысл говорить о везении. Джайда не растерялась – перетянув ноги моряка леской, она поднялась и протянула руку Стефано. Как раз вовремя – он, хотя и старался не вдыхать слишком глубоко плавающую в воздухе дрянь, чувствовал, как перехватывает горло, воздух вязнет в трахее и набухают глаза. Моряк под его рукой только хрипел и сипел, судорожно ловя воздух.

Забыв о всякой гордости, Стефано подхватил протянутую ему Джайдой руку и, опёршись на здоровую ногу, поднялся. Резкий порыв ветра развеял душное облако, и он жадно вдыхал солёный воздух, словно пытаясь промыть им горло.

Что ж, старина, добро пожаловать в жизнь вне закона – только что ты и твои новоявленные дружки «выключили» экипаж катера береговой охраны. Пути назад нет.

– Стефано, что мы будем делать теперь? – робко спросила его Джайда, и он повернулся к ней.

Девушка смотрела на него, словно ожидая от него какого-то решения или приказа. А он только и мог, что, в который раз за день беззвучно, но от души, выругаться.

Что делать теперь?

***

Как же тесно вдруг стало в знакомой уютной Марсале. И как неуютно.

Ладно, что здесь рыскают и «хори», и «ассасины», он знал и раньше. Кто-то же Гуляма убил. Но причём тут береговая охрана? Три катера, приписанные к Марсале, ушли вчера в море. Зачем, если порты закрыты (хотя вроде прошёл слух, что не сегодня-завтра откроют)? Не спросить – береговая охрана и раньше-то не любила отчитываться перед роисом, а теперь, когда вмешались большие люди, он им и вовсе не указ. А потом один катер привели в порт на буксире. На кракена они, что ли, в море нарвались?

Ладно, и шайтан бы их подрал с их морскими приключениями. Не это сейчас главное. Во время их последнего разговора Таонга писала, что они в Магрибе, не сказав точно, где. Сус, Тунис, Ла-Марса? Не так важно, там всё близко, и везде найдутся знакомые. Знакомые, но для чего? Что он им скажет? Страх донимал его не хуже чесотки – так, что он нервно ворочался всю ночь рядом с разочарованной женой, которая осталась без ласк.

А сейчас утро, и он сидит в портовой кофейне над выпитой чашечкой эспрессо, в голове плавает серая муть, а желудок парит изжогой. Если Таонга и её гости, кем бы они ни были, остались живы и проскользнули в магрибский вилайет, то, может, сейчас с ними общаться безопаснее? Полиция и даже «хори» разных вилайетов не всегда ладят друг с другом – с обменом информацией у них тоже не очень выходит.

Раз так, то почему бы не попробовать достать высокомерных ублюдков из Мадины с тылу? В Сусе у него остались друзья, старые, университетские, которым эти бесноватые тоже поперёк горла. Если всё сделать правильно…

И подумав так, он опять почувствовал, как вспотели его ладони, хотя было ещё совсем не жарко. Если всё сделать правильно, то может, что-то и получится. А если неправильно, то… его тело могут найти где-то на свалке за городом или у берега, как это было с Гулямом. А ведь у него семья…

Нервно нашарив в кармане наладонник, он вытащил его и начал, двигая пальцем по экрану, перебирать контакты. Омар Гарби, например. Человек надёжный, с хорошими знакомствами, в том числе на тёмной стороне Зеркала. Записан у него под двумя именами – настоящим, с собственным телефонным номером, и как «Амин» – так он обычно представляется на тёмной стороне Зеркала. То есть, не представляется никак. Может, попробовать связать его с Таонгой, может…

Скрипнула дверь, послышались шаги, и он обернулся. В кофейню вошло двое мужчин.

[1] Миса иль хир (араб.) – добрый день.

[2] Medda (ит.сиц.) – дерьмо.

[3] Supplementi nutrizionali (ит.) – питательные добавки.

[4] Баят (араб.) – клятва верности.

[6] Вади-Захаб – Западная Сахара.

[7] Porca merda (ит.) – дерьмо свинячье! – популярное итальянское ругательство.

[8] Раид бахр (араб.) – морское звание во флоте арабоязычных стран.

[9] Sciocca (ит.) – дура

[10] Канестрато – сыр из традиционной сицилийской кухни.