Таких не берут в космонавты. Часть 3

Глава 20

В пятницу двадцать пятого февраля мы шли в школу втроём, по подтаявшему снегу. Температура прошедшей ночью не опускалась ниже нуля, поэтому снежная каша не покрылась ледяной коркой. Под ногами у нас не весело хрустели льдинки, а хлюпала грязная жижа. Генка и Иришка всю дорогу обсуждали итоги вчерашней репетиции театрального кружка.

Тюляев авторитетно заявил, что Лукина прекрасно вошла в роль. Генка пообещал, что восьмого марта мы с Черепановым уже не присвоим себе всё зрительское внимание — на этот раз театральные актёры нашей школы всё же покажут зрителям подготовленный спектакль и получат свою долю оваций.

Иришка слушала Тюляева, мечтательно улыбалась.

Первым уроком у десятого «Б» в пятницу снова был немецкий язык.

До самого звонка Черепанов и Лукина спорили о том, что важнее: «физика или лирика».

Их спор прервало появление в классе учительницы.

— Guten Morgen, liebe Leute! — сказала Лидия Николаевна.

— Guten Morgen, Лидия Николаевна! — ответили ученики десятого «Б».

— Присаживайтесь, — разрешила учительница.

Десятиклассники опустились на лавки.

Некрасова замерла около первой парты среднего ряда, пробежалась глазами по лицам школьников. Задержала взгляд на моём лице. Едва заметно улыбнулась.

— Пиняев и Черепанов, — сказала Лидия Николаевна, — вас вызвала к себе Клавдия Ивановна. Она ждёт вас сейчас в своём кабинете. Прихватите с собой портфели, ребята. Как я поняла, у вас сегодня занятий в школе не будет.

По классу прокатились завистливые вздохи.

— А что случилось? — спросила с места Надя Веретенникова.

Её вопрос повторили сразу несколько голосов.

— Я уверена, что Василий и Алексей нам с вами об этом обязательно расскажут, — сказала Лидия Николаевна. — Завтра. А пока мы с вами займёмся немецким языком.

— Вася, как думаешь, зачем мы понадобились директрисе? — спросил Черепанов. — Почему класуха сказала, чтобы мы прихватили с собой вещи? Мы на немецкий уже не вернёмся?

— Лёша, я знаю пока не больше, чем ты. Сейчас нам всё скажут. Не волнуйся. Не думаю, что нас ждут плохие известия. Иначе Лидия Николаевна не говорила бы с нами таким спокойным тоном.

Тишину в школьном коридоре нарушали только наши шаги.

Алексей вздохнул.

— Может… это из-за Клубничкиной? — сказал он. — Может, это она на нас нажаловалась?

— Сейчас узнаем, Лёша, — пообещал я. — Потерпи немного.

В кабинете директрисы пахло свежезаваренным чаем. За окном ещё не рассвело. На листьях расставленных по кабинету растений, блестели капли влаги. Клавдия Ивановна сидела за столом, делала записи в тетради. Она посмотрела на нас, чуть сощурила глаза. Аккуратно положила авторучку на страницу.

Директриса обменялась с нами приветствиями.

— Проходите, ребята, — сказала она. — Василий, придвинь к столу ещё один стул. Присаживайтесь.

Я обменялся взглядами с Владимиром Лениным, который посматривал на нас с портрета на стене. Прогулялся к красному знамени, взял стоявший рядом с ним стул. Подсел к уже разместившемуся за столом напротив директрисы Черепанову. Отметил, что при свете ламп Лёша выглядел бледным, будто испуганным.

Первым делом директриса похвалила наше выступление на концерте, состоявшемся в среду вечером. Она заявила, что мы с Лёшей «очень выручили» и её, и всю школу. Клавдия Ивановна проговорила это, глядя на Черепанова. Директриса рассказала, что гости остались довольны подготовленным школой мероприятием.

В контексте недавнего концерта она не выделила ни меня, ни Алексея — говорила о нас, как о едином коллективе. Директриса заявила, что уверена: мы с Алексеем ещё не раз продемонстрируем свой талант до окончания учебного года. Пообещала нам всяческую поддержку, как от своего имени, так и от лица комсомольской организации школы.

Сказала она и о школьном театральном кружке. Клавдия Ивановна буднично упомянула о переходе Клубничкиной в другую школу. Сообщила, что побеседовала с актёрами о будущем кружка и выяснила, что моя двоюродная сестра заменит покинувшую кружок актрису. Выразила надежду, что в марте «февральская ситуация не повторится».

— Впереди ещё много концертов, — сказала директриса. — Очень важно, чтобы у наших актёров всё наладилось. Потому что в следующий раз, мне кажется, заменить их будет не так просто.

Она покачала головой.

Черепанов встрепенулся.

— Клавдия Ивановна, — сказал он, — если понадобится, мы с Василием и в следующий раз поможем! Если нужно, мы снова отыграем хоть двадцать песен. Только скажите! Ведь так же, Вася?

Я кивнул.

Директриса улыбнулась.

— Алексей, Василий, я в вас и не сомневалась, — заверила она. — Уверена, что вы снова бы пришли к нам на помощь. Если бы смогли. Вот только сомневаюсь, что у вас это получится.

Клавдия Ивановна посмотрела на меня и сказала:

— Василий, я не забыла, о чём мы говорили с тобой в среду утром. Помню о твоём желании выступить в мае на сцене Дворца культуры — на концерте, посвящённом юбилею нашего города. Знаю, что ты рассчитывал на помощь Фёдора Митрошкина. Но я навела справки и выяснила, что организацию этого концерта поручили моей хорошей знакомой, Веронике Петровне Моргуновой.

Директриса выдержала двухсекундную паузу.

— Вчера я встретилась с Вероникой Петровной, — сказала она, — так случайно вышло. Но поговорила я с ней о вас, мальчики, не случайно. А потому что ценю, оказанные мне услуги. И отвечаю добром на добро. Я выяснила, что по этому же поводу Моргунова уже имела беседу с Митрошкиным. Тот отзывался о вашем выступлении очень хорошо. Я тоже похвалила вас, ребята.

Клавдия Ивановна постучала пальцем по столу.

— Вероника Петровна знает меня давно, ещё с сорок третьего года, — сообщила она. — Помнит, что я никогда не лукавила. Поэтому прислушалась к моим словам. Она заинтересовалась вами, ребятки. Сказала: если вы покажете себя хотя бы всего на порядок хуже, чем отозвались о вашем выступлении мы с Митрошкиным, то она добавит ваши номера в весенние концерты.

Директриса улыбнулась, заявила:

— Я никогда не преувеличиваю, когда хвалю чужие таланты и достижения. Поэтому не сомневаюсь: уже на День космонавтики вы споёте со сцены Дворца культуры имени Сергея Мироновича Кирова. Я с удовольствием посетила бы этот концерт. Вот только предвижу: время его проведение пересечётся с праздничным мероприятием в нашей школе.

Клавдия Ивановна развела руками.

— А вот на концерт в честь юбилея нашего города я обязательно приду. С гордостью посмотрю на представителей сорок восьмой школы, которые выступят вместе с лучшими музыкальными и танцевальными коллективами нашего города. Вася, Лёша, вы талантливые ребята. Не сомневаюсь: однажды у входа в нашу школу появятся памятные таблички…

Директриса подняла руки, продемонстрировала нам ладони.

— … Где напишут, что здесь учились Василий Пиняев и Алексей Черепанов.

Клавдия Ивановна мечтательно улыбнулась.

— Такое обязательно случится, — сказала она. — Я в этом почти уверена.

Директриса вновь постучала по столу и сообщила:

— Я договорилась, что Вероника Петровна прослушает вас уже сегодня. В десять часов она встретит вас у центрального входа во Дворец культуры имени Кирова. Так что не задерживайтесь, ребята. Отправляйтесь туда прямо сейчас. Времени у вас предостаточно, не опоздаете. Учителей я предупрежу, обещаю. Удачи вам, мальчики. Верю: всё у вас получится.

Дворец культуры имени Кирова находился в двадцати минутах езды на трамвае от дома Лукиных, на пресечении улицы Ленина с улицей Кирова. Он и с виду походил на дворец — трёхэтажный дом с каменными колоннами у центрального входа, украшенный надписями «Ленинизм — знамя нашей эпохи!», «Слава рабочему классу!» и «Народ и партия — едины!». У входа во Дворец культуры толпились граждане (словно у кинотеатра перед очередным сеансом). Они общались, выпускали в воздух клубы табачного дыма. Рядом с гражданами по лужам бродили голуби — ворковали, будто просили закурить.

На остановку «Дворец культуры имени Кирова» мы с Черепановым приехали в половине десятого — предварительно заглянули в квартиру Лукиных, оставили там портфели со школьными принадлежностями. Алексей заметно волновался, от чего говорил почти без умолку. Он пересказал мне статью из прошлогоднего номера журнала «Юный техник» о ракетных ранцах. Заявил, что скоро все автомобили и самолёты оснастят подобными реактивными двигателями. Перескочил на воспоминания о позавчерашнем танцевальном вечере. Признался, что танцевал на нём больше, чем за всю свою предыдущую жизнь.

Черепанов печально вздохнул при виде величественных колонн Дворца культуры, его щёки покрылись розовыми пятнами. Он шёл рядом со мной на прямых ногах, то и дело хмурил брови. Я невольно вспомнил, что подобным образом Лёша вёл себя позавчера в начале концерта: тогда он тоже был в предобморочном состоянии. Я не успокаивал Черепанова — в прошлый раз Лёша не прислушался к моим речам. Но я всячески отвлекал его от мыслей о грядущем «прослушивании»: вплоть до того, что вступил с ним в спор о перспективах использования реактивных ранцев и о будущем самолётостроения.

Мы всё ещё спорили, когда ступили за порог центрального входа Дворца и пошли по широкой каменной лестнице. Я заметил, как навстречу нам поспешила невысокая чуть сутулая женщина. Она преградила нам путь и поинтересовалась — не на встречу ли к Веронике Петровне Моргуновой мы пришли. Женщина представилась. Пообещала, что предупредит Веронику Петровну о нашем появлении. Она проследила, чтобы мы оставили верхнюю одежду в гардеробе, проводила нас по каменным лестницам к входу в Большой концертный зал. Распахнула перед нами дверь, указала рукой в сторону сцены.

— Ждите там, товарищи, — сказала она. — Вероника Петровна скоро придёт.

Женщина ушла.

Черепанов первый вошёл в зал, робко.

Я подтолкнул его в спину и тоже ступил на покрытый ковровой дорожкой пол. Обнаружил, что зале царил полумрак. Свет горел только внизу, на сцене — там светило несколько ярких ламп. Я вдохнул — почувствовал запах лака и древесины. Увидел приспущенный (с виду тяжёлый) бордовый занавес и стоявший на сцене чёрный концертный рояль. Я обогнал замершего в проходе у верхнего ряда кресел Черепанова, побрёл к сцене. Рассматривал по пути зрительный зал. Отметил, что Большой концертный зал действительно выглядел большим — в подобных залах я не бывал давно (я точно ни разу не был в подобном после Сашиных похорон).

Ковровая дорожка приглушила мои шаги. Я спускался по ступеням между рядами, разглядывал спинки кресел — при плохом освещении они выглядели абсолютно одинаковыми и будто новыми (это впечатление дополнял запах лака). Прикинул: вполне возможно, что к грядущему юбилею города этот зал действительно обновили — в ожидании «важных» гостей. Я взглянул на украшенные круглыми плафонами светильников стены (лампы внутри плафонов сейчас не горели). Посмотрел на прятавшийся в полумраке потолок, расстояние до которого с каждым моим шагом увеличивалось. Почувствовал, как сердце чуть ускорило ритм сокращений.

— Сколько же здесь народу поместится? — спросил шагавший позади меня Черепанов.

Лёша говорил вполголоса, но в тишине зала его я чётко услышал каждое произнесённое им слово. Черепанов остановился у меня за спиной, словно не решился пройти дальше. Лёша втянул голову в плечи, посматривал вокруг себя широко открытыми глазами. Вел себя, будто неопытный деревенский житель, впервые очутившийся рядом с небоскрёбами. Я снова мазнул взглядом по рядам зрительских мест. Отметил, что в этом зале выделенная зрителям площадь делилась на три яруса. Похожие залы я видел в Москве, когда пел в составе детского хорового коллектива. Я повертел головой, прикинул количество рядов и длину каждого ряда.

— Примерно восемьсот человек, — ответил я. — Плюс-минус сотня. Он побольше нашего школьного актового зала. Но не гигантский. Скажем так: не самый большой, но довольно вместительный. Хороший зал. Не Большой зал Государственного Кремлёвского дворца, конечно. Даже не Малый. Но мне нравится.

Я оглянулся — заметил, как Черепанов покачал головой.

— Восемьсот человек, — повторил Лёша. — Это ж…

Он вцепился рукой в спинку кресла, словно на мгновение потерял равновесие.

Кресло чуть покачнулось — вслед за ним едва заметно покачнулся и весь ряд.

Черепанов вздохнул. Он вновь повертел головой.

— Здесь все ребята из нашей школы поместятся, — заявил Алексей. — Вместе с учителями.

— Поместятся, — согласился я.

— Это ж… целая куча народу.

Я улыбнулся и кивнул.

— Чем больше зрителей… то есть, слушателей, тем лучше.

Лёша стрельнул в меня взглядом — мне показалось: Черепанов не согласился с моим утверждением. Я вспомнил, как Алексей реагировал на заполненный зрителями школьный актовый зал в начале позавчерашнего концерта. Снова окинул взглядом Большой концертный зал дворца культуры и невольно посочувствовал Черепанову. Хотя сам себе признался, что я испытывал противоположные чувства. Большое количество зрителей меня не пугало — скорее, вдохновляло. Я улыбнулся и продолжил движение между рядами кресел. Всё ближе подходил к сцене: туда, где одиноко стоял чёрный рояль.

Я сам себе признался, что издали этот музыкальный инструмент выглядел очень эффектно. Стоял он на точённых украшенных профилированными шайбами деревянных ножках. Его примерно двухметровой длины покрытый чёрным лаком крыловидный корпус поблёскивал в свете горевших над сценой ламп. По своим габаритам он походил на салонный рояль — на похожем инструменте я играл в музыкальной школе. Рояль своим присутствием словно добавил концертному залу солидности. Он точно говорил, что в этом зале «всё серьёзно». Одним лишь своим присутствием он будто бы убеждал гостей зала: на этой сцене выступали «настоящие» артисты.

По ступеням я поднялся на сцену. Сразу отметил, что та была заметно больше, чем подмостки в актовом зале сорок восьмой школы. Но не столь просторной, как сцены московских концертных залов, где я выступал в детстве. Крыло рояля сейчас было опущено — инструмент словно отдыхал. Я вспомнил, как бабушка мне в детстве объяснила, зачем на рояле обычно поднимали эту «большую крышку». Она мне долго втолковывала, что звук — это невидимые волны. Они отражались от приподнятой крышки и уходили в сторону зрительного зала. Поэтому рояли и ставили на сцену так, чтобы клавиши всегда смотрели в левую от зрителей сторону.

— Я на таком никогда не играл, — сказал остановившийся позади меня Черепанов.

Он указал на рояль.

— Обычное фортепиано, — сказал я. — Ничего страшного.

Пожал плечами.

— М-да, уж, — выдохнул Алексей. — Ничего…

Он вновь нахмурился.

Я повернулся лицом к Черепанову (а заодно и к окутанному полумраком зрительному залу). Невольно затаил дыхание при виде огромного количества сейчас пустующих кресел — моё воображение мгновенно заполнило зал людьми: те выжидающе замерли, устремили на меня свои любопытные взгляды. Я представил, как посмотрят на меня сотни пар глаз. Ощутил пробежавшую по телу бодрящую энергию. Не сдержал улыбку, вздохнул полной грудью и чуть зажмурился. Заметил: Черепанов тоже взглянул на зал — увидел, как Лёша вздрогнул и поёжился, словно в лицо ему дохнуло холодом.

— Вася, а может… без меня? — спросил Алексей.

— Что, без тебя? — уточнил я.

— Ну… может, ты без меня выступишь здесь на концертах? — ответил Черепанов.

Он заглянул мне в глаза.

Предложил:

— Или попроси Иришку — она тоже неплохо играет на пианино.

Черепанов пожал плечами.

— Иришка теперь актриса, — напомнил я. — Она учит роль отважного молодогвардейца. Играет на сцене вместе с Генкой Тюляевым. Так что на помощь Лукиной в этом деле надежды нет.

Лёша снова бросил взгляд на безлюдный зал, судорожно сглотнул.

— Вася, мне кажется, — произнёс он, — что и от меня здесь толку не будет. Не моё это дело — выступать на сцене. Я даже своё имя от страха забуду, когда на всех этих креслах появятся люди.

Алексей покачал головой, сказал:

— Их же будет здесь почти тысяча! И все посмотрят на нас… на меня. Мне сейчас-то здесь жутко. Не представляю, как выйду сюда во время концерта. Это всё… как ночной кошмар.

Лёша указал рукой в зал — мне почудилось, что его растопыренные пальцы чуть вздрогнули. Я улыбнулся и взглянул на обитые красной тканью кресла первых рядов. Бабушка мне всегда говорила, что именно там обычно сидели «самые важные» гости концертов. Она говорила, что пригласительные билеты на эти места таким гостям выдавал отдел культуры. Я и сам в детстве замечал, что с первых рядов на меня частенько посматривали «узнаваемые» лица — я их уже видел раньше либо в газетах, либо на афишах, либо в гостях у моих родителей. Я вспомнил, что со сцены даже дважды смотрел на сидящего в первом ряду Никиту Сергеевича Хрущёва.

Рядом со мной тоскливо вздохнул Черепанов.

Я посмотрел на него и тихо сказал:

— Лёша, я сейчас озвучу тебе очень важную информацию. Секретную. Пообещай, что ты никому её не перескажешь. Даже Наде Степановой. Даже своим родителям. Потому что за разглашение такой информации нам с тобой могут…

Я приподнял брови и провёл указательным пальцем по своему горлу.

Черепанов вздрогнул. Он тут же покачал головой.

— Я… никому, — заявил Лёша.

Он снова нервно сглотнул и спросил:

— Так может, не надо… мне ничего рассказывать?

— Надо, Лёша, — сказал я. — Хочу, чтобы ты понял, почему для меня так важен этот концерт в честь юбилея нашего города. Хочу, чтобы ты подумал и решил: нужен ли этот концерт тебе.

Черепанов дёрнул плечом.

— Тогда… ладно, — выдохнул он. — Говори.

Я приблизился к Алексею и едва ли не на ухо ему сказал:

— На празднование юбилея нашего города приедет Юрий Гагарин.

— Кто?

— Гагарин. Первый космонавт Земли.

Лёша поднял на меня глаза.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

Я усмехнулся.

Мысленно произнёс: «Ты сам мне об этом рассказал, Лёша. Тогда: в две тысячи тринадцатом году, в Нью-Йорке. Сказал, что видел Гагарина собственными глазами».

Я заглянул Черепанову в глаза.

Алексей растерянно моргнул.

— Мне об этом рассказал друг, — признался я. — По секрету.

Я показал рукой в зал.

— Только представь, Лёша, — сказал я, — Гагарин сядет где-то вот там, в первых рядах. Ты увидишь его вживую, не на картинке. Он будет всего в нескольких метрах от сцены. Мы с тобой его хорошо рассмотрим. Представляешь?

Черепанов взглянул на спинки кресел первого ряда, схватился за голову.

— Представил, — пробормотал он. — Ещё и Юрий Гагарин здесь будет. Только этого мне и не хватало…