Сын императрицы

Глава 6

В Петропавловске Лексей нашел себе занятие — уходил в сопки и слушал природу. Иногда пропадал на несколько дней, ночевал в попадавшихся на пути стойбищах, а потом шел еще куда-то. То чувство окружающего мира, проявившееся в море, теперь звало познать все многообразие живой и неживой среды. Некое ощущение каких-то явлений, которое было вначале, переросло в зрительное представление в его сознании. Закрывал глаза и все равно видел облака на небе, снег вокруг, очертания пока неведомых существ. Не раз встречал животных обитателей этого края — оленей, медведей, волков, рысь, — чувствовал их заранее, на большом расстоянии. Старался избегать, но если не удавалось, то не боялся идти им навстречу, а они его не трогали, сами уходили в сторону.

Запомнился первый опыт, когда Лексей не обратил внимание на подобное чувство и неожиданно, почти в упор, столкнулся с медведем в распадке между сопками. Перепугался сильно, встал и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не говоря уже о том, чтобы воспользоваться ружьем. Так и стоял, не дыша, зверь же смотрел на него с минуту, помотал головой и повернул обратно. В следующий раз попалась пара волков, он тогда уже был готов к их нападению, те же обошли его стороной. Не понимал, чем отпугивает хищников, но в том убеждался многократно и принял на счет происшедших с ним перемен. Люди, что встречались с Лексеем, тоже чувствовали в нем что-то необычное, а в стойбищах, где не раз он бывал, назвали его белым шаманом.

Однажды применил новое свойство с риском для себя — встал на пути волчьей стаи, гнавшейся за оленьей упряжкой. Тогда Лексей шел к стойбищу ительменов в двух днях пешего пути от города, когда сзади услышал крик. Обернулся и увидел мчащихся оленей, погоняемых каюром, а в сотне шагов от них стаю примерно их двух десятков серых хищников. Понадобилось немного времени, чтобы понять — они нагоняют, еще минута— другая и спасения не будет. Как только сани минули его, вышел на наезженную дорожку и взял ружье наизготовку. Точным выстрелом остановил бегущего первым волка, остальные продолжили преследование. Напали на Лексея, он уже приготовился биться с ними ножом — перезарядить ружье не успевал, — как ближайший зверь, собравшийся прыгнуть, вдруг резко встал и застыл в двух шагах от жертвы, остальные за ним. Потом заскулили жалобно, как перед более опасным противником, и ушли.

Юноша не знал — что рассказал тот ительмен, которого спас, своим соплеменникам, — но встречали его всем стойбищем, от мала до велика. Чувствовал от собравшейся у крайней яранги толпы волну почтения и страха, к столь противоречивым эмоциям добавлялись менее отчетливо любопытство и интерес, как к неведомому явлению. Они стояли молча, даже дети не шумели, пока Лексей не приблизился вплотную. Ему навстречу вышли двое, судя по приметной одежде, — вождь и шаман, — первым из них начал говорить глава стойбища. Лексей понимал местных гораздо лучше, чем год назад, хотя языки долганов и ительменов немало отличались, да и с собственной речью обстояло терпимо, во всяком случае особых трудностей с общением не имел. Слова вождя слышал с отголоском испытываемых им эмоций, так что знал — насколько искренны они:

— Приветствую белого человека и приглашаю как дорогого гостя. Мы благодарим тебя за спасение Коско от страшной беды, он теперь твой должник — все, что есть у него, теперь твое. Живи у него сколько тебе понадобится, сам Коско и его жена будут прислуживать во всем. Если не захочешь у него, то можешь жить в любой яранге — каждый из нас будет рад принять такого большого человека!

Пока вождь истекал речью, шаман неотрывно вглядывался в глаза Лексею, как будто хотел проникнуть в самую их глубину, забраться в его душу. Самому юноше его взгляд не доставлял беспокойство, напротив, читал мысли местного колдуна в образном свете — как будто глазом орлана видел окружающую местность, людей, самого себя в серой пелене, окутавшей все его тело. Сам прежде не представлял о таком, можно сказать, облачении, подобной пресловутой ауре в рассказах всяких экстрасенсов. Теперь довелось чужими глазами посмотреть на себя со стороны, только не знал и не понимал — откуда оно и что с ним делать — лишь предполагал связь с внесенным в него или раскрывшимся собственным даром. По-видимому, шаман не смог увидеть в нем то, что хотел выяснить, недоуменно переглянулся с вождем и оставил свои попытки “расколоть” пришельца.

Прожил у злосчастного Коско три дня — тот старался угодить ему во всем, бросив свои дела, разве что на руках не носил. Своей назойливой помощью допек благодетеля, на второй день Лексей не выдержал и объявил — либо тот угомонится, либо он уходит. А когда собрался идти дальше, предложил нарты с упряжкой, да еще полстада, пусть и небольшого, впридачу. От всего этого добра отказался, объяснил обиженному хозяину, что ему действительно ничего не нужно, наоборот, лишь помешает оставаться наедине с собой. Уж с этим доводом Коско не стал спорить — за эти дни понял, что гость немного не от мира сего, с чудинкой. Как еще толковать то, что тот отказался взять на ночь его молодую жену, луноликую Чекаву! А когда она сама пришла, то уложил с собою рядом, что-то стал ей шептать и та вдруг заснула — и это его горячая женушка, которая не давала ему спать, пока не получит свое!

Лексей в этих вылазках на природу много общался с туземным людом — охотниками, оленеводами, рыбаками, — слушал рассказы и легенды, истории из их жизни. Постепенно стал ценить их природный ум и смекалку, доброту и открытость, проникся к ним уважением не меньше, чем другим из своего окружения. Что уж греха таить — прежде считал их отсталым и примитивным народом, не знающим даже о простых вещах. И таких, как он, было подавляющее большинство среди русских моряков и поселенцев, прибывших в эти края. Разве что кто-то относился со снисходительной терпимостью к коренному населению, другие же прямо называли местных дикарями, порою допускали прямое насилие над ними — могли походя ударить кнутом, отбирали оленей и другое добро, надругались над их женами и дочерьми. Причем такие встречались как среди нижних чинов — тех же матросов и унтеров, — так и высокого начальства, вплоть до наместников северных земель. Оттого туземцы нередко откочевывали подальше от русских поселений, иногда доходило до прямых столкновений и резни.

Молодой офицер осознавал сложившееся отношение большинства русских к аборигенам и не вмешивался в нередко случавшихся происшествиях между ними — понимал, что все равно своим заступничеством ситуацию не исправит. Но однажды вспылил и ударил дюжего мужика, средь бела дня на глазах у всех избивавшего ногами щуплого туземца. Тот лежал на снегу, съежившись, даже не пытаясь встать, тем более оказать сопротивление. Никто из проходивших мимо людей не предпринял ничего, чтобы остановить драчуна — или шли дальше как ни в чем не бывало или с любопытством наблюдали за бесплатным зрелищем.

Лексей только что вернулся в город из очередной вылазки, так и шел в походной одежде — меховой парке с шапкой-капором и торбасах, — направляясь в лагерь. Увидел происходящее избиение одного из тех, в чьем племени недавно гостил, в нем мгновенно вспыхнула ярость, метнулся ближе и, не сдерживая силу, смел одним ударом верзилу с ног. Тот отлетел как пушинка, несмотря на немалый вес, грохнулся о стылую землю и замер, не подавая признаков жизни. Все вокруг застыли в полной тишине, потом кто-то из круга зевак подбежал к лежавшему навзничь мужику и чуть погодя завопил: — Убили, Фадея убили! — и с криком: — Бей убивца, — набросился на юношу.

На клич из толпы отозвались еще трое доброхотов — уже вчетвером вступили в драку с Лексеем. Досталось всем — бой шел примерно равный, — пока не подоспел городской патруль и не разнял их, а затем повел в полицейский участок, находившийся в порту. У пристава выяснилось с участниками конфликта — убитый оказался купцом, промышлявшим пушниной, а подручные — его приказчиком и охраной. Обнаружилась проблема с разрешением дела — виновный в убийстве оказался чином, подпадавшим под двенадцатый класс табеля о рангах и приравнивался к дворянину. А тяжба с благородным по судебному указу решалась в земском суде, для того пришлось бы отправить зачинщиков в уездный город Охотск, что до наступления навигации было невозможным.

Помогло вмешательство капитан-командора — его по просьбе прапорщика вызвали в полицейский участок. Малагин предъявил предписание, подписанное самой императрицей, о нечинении препятствий экспедиции и всемерном содействии местных управ, заявил, что без сего офицера кампания невозможна. Взял на себя ручательство в том, что тот обязательно предстанет перед судом после ее окончания, пока же следует отпустить из-под стражи — надо готовиться к продолжению похода. Все эти обязательства оформили немедленно и выпустили Лексея, впрочем, как и его противников в драке — не стал обвинять их в нападении на офицера, решили между собой полюбовно, без всяких претензий друг к другу. Без штрафа не обошлось — каждый заплатил по пять рублей за нарушении порядка в общественном месте.

“Добрых” слов от Малагина юный офицер услышал много — о мальчишестве и безответственности, неумении сдерживать свои эмоции, да и о том, что драться надо с умом, а не так — насмерть! В конце монолога заявил:

— Все, хватит, Лексей — догулялся, с сегодняшнего дня считаешься на службе, без моего разрешения ни шагу из лагеря! А то неделями пропадаешь невесть где — а я думай, не случилась ли с тобой какая-нибудь беда. Ты же понимаешь, что эта экспедиция повязана на тебе — вдруг понадобишься, а тебя нет и как нам быть? Подумай на досуге, а я уж постараюсь, чтобы его было поменьше — все глупости от безделья!

С того дня Лексей находился в лагере почти безвылазно, исполнял службу матроса — стоял на часах, наводил порядок на территории, дежурил на кухне, драил полы в штабной избе. Не роптал — понимал, что так отрабатывает свою провинность, да и начальству спокойней, когда он на их глазах. А когда пришла весна и спустили корабли на воду, стали гонять его как последнего юнгу — летал по трапам и реям, ставил и снимал паруса, разбирался с такелажем и всем иным снаряжением. Даже с пушками возился — драил их до блеска, учился готовить заряды, выкатывать на боевую позицию и убирать в каземат. Конечно, до стрельбы не доходило, но весь процесс до и после нее отрабатывал с другими матросами чуть ли не каждый день, ворочая многопудовыми орудиями.

Лед в Бобровом море (так тогда называли Берингово море) сошел поздно, лишь в начале июля, да и то местами — чаще у восточного побережья, — встречались дрейфующие льды. Тогда и вышли корабли экспедиции из Авачинской бухты, направились на запад севернее Алеутских островов, вытянувшихся дугой почти на всю ширину до самой Америки. Двигались малым ходом, при сильном волнении, сохранявшемся на всем пути, скорее нельзя было — волны переваливали через борт. Обошлось без шторма, частых в начале лета, но в этот раз повезло или, вероятнее, бывалый капитан знал, когда надо идти, чтобы не попасть под буйство стихии. Нечасто, но все же встречали дрейфующие льдины, вовремя обходили их стороной, через месяц такого неспешного плавания подошли к берегам Америки. Повернули на север, к заливу Нортон, еще через неделю входили в устье реки Юкон.

Бобровое (Берингово) море

После недолгой стоянки и отдыха пошли по извилистому руслу реки, глубина ее оказалась достаточной для прохода некрупных кораблей. Здесь настала работа Лексея по прямому его назначению — первооткрывателя ценных месторождений. Из прежней памяти Романа знал, что на Юконе в разные времена нашли несколько таких мест — кроме известного всем Клондайка, также на западном побережье и в центральной части Аляски. Точные координаты, конечно, ему не были известны, но для ориентирования приблизительного района поиска знаний должно было хватить. Так по пути и выбирал, где остановиться, высаживался со своей поисковой группой и отправлялся в окрестности. Прислушивался к своему чутью и когда ему казалось, что откуда-то шел отклик, даже чуть заметный, направлялся в ту сторону. Чаще ошибался — люди теряли дни и ни с чем возвращались, — но упорно продолжал искать и в конце концов находил золотой источник.

В течении двух месяцев прошли до конечной точки маршрута — места впадения Клондайка, здесь застолбили и отметили на карте самое крупное месторождение драгоценного металла, занявшее большую площадь на добрый десяток верст в каждую сторону. Нигде больше не задерживались, отправились обратно самым скорым ходом — наступил сентябрь и скоро река должна была схватиться льдом. Успели дойти до устья и здесь, на берегу залива, поставили лагерь зимовать до следующего лета. Но работы на том не прекратили — принялись возводить укрепления для будущего форта, запирающего проход в стратегически важный район. Благо, что леса в окрестностях хватало как на возводимые стены острога, так и постройку нужных помещений — от казармы до цейхгауза. Трудились всю зиму и к началу навигации в заливе стоял первый форпост Российской империи на американской земле.

Как только море очистилось от льда, продолжили поход на юг. Прошли по проливу между островами Алеутской гряды и дальше уже держались вдоль побережья. Настроение у всей команды сохранялось на высоте еще с прошлого удачного похода по Юкону. Ни для кого теперь не оставалась тайной цель их экспедиции и первый успех тешил будущими наградами — деньгами или чинами. Да и у каждого имелся свой сувенир — капитан разрешил взять из богатой добычи приглянувшийся самородок, правда, самые крупные припрятал у себя. Хотя специально не старались намыть побольше, но из поиска приносили достаточно для того, чтобы в конце набралось почти два пуда желтого металла, увесистый мешок с ним хранился в надежном месте — под замком в каюте капитана. А на зачинщика всей этой экспедиции смотрели с нескрываемым благоговением — почти как на Христа, явившему миру бесценные дары. И готовы были идти с ним дальше, не сомневаясь в удачном исходе.

На входе в залив Сан-Франциско встретились с испанской трехмачтовой шхуной. Она стояла на швартовах у своего форта на полуострове, отделявшем с юга залив от океана. По-видимому, появление неизвестных судов с севера встревожило тамошнее начальство, через недолгое время шхуна отошла от причала и скорым ходом пошла на перехват. Малагин не стал сдерживать свои корабли, но, на всякий случай, дал команду приготовиться к бою. Лишь когда испанец встал на его курсе и дал холостой выстрел, велел остановиться и ждать посланца от противника — таким посчитал за явно недружественный маневр. Вскоре на шхуне спустили в воду небольшую шлюпку с тремя матросами, те направились к ставшей впереди бригантине. На борт корабля по трапу поднялся старший из них, по-видимому, офицер, судя по украшенному галунами камзолу и роскошному плюмажу на головном уборе. Встав напротив капитана, он снял с небольшим поклоном треуголку и начал говорить на своем.

В заливе Сан-Франциско

Вызванный на палубу Лебедев, лингвист, переводил:

— Комендант форта дон Манрике де Лара поручил мне выяснить — кто вы и с какой целью прибыли во владения короля Испании Фердинанда VII?

Малагин не задержался с ответом, спокойно, давая время на перевод, высказал:

— Передайте испанцу, Герасим Степанович, что мы здесь по велению нашей государыни. Отныне земли от сего залива и на север становятся достоянием Российской империи. Мы уважаем права короля на южную часть этих земель и не посягаем на них. Хотим мира, но если будут чиниться препятствия в исполнении воли государыни, то предпримем силу, чем бы то ни грозило.

Дождавшись завершения перевода, добавил, развернув перед посланцем грамоту с печатью императрицы:

— Вот сей указ, я обязан его исполнить.

На этом дипломатическая часть закончилась, посланец отбыл на свой корабль. Предоставив испанцам достаточно времени на обдумывание новой информации, Малагин отдал приказ начать движение. Обошли все еще стоящую шхуну и направились в залив, ожидая в любую минуту открытия огня от противника на шхуне и в форте. Свои пушки также стояли наготове в открытых орудийных портах, расчеты ждали только команды с зажженными фитилями. Похоже, у испанцев не хватило духа начать маленькую войну — без единого выстрела пропустили русские корабли, а шхуна вернулась к форту. Капитан-камандор позже распорядился оставить здесь два корабля, включая флагман и строить свой форт напротив испанского, чтобы на обратном пути противник не запер их в заливе. А на поиски отправить только один дубель-шлюп — больше, собственно, не требуется. Так и поступили, вместе с Лексеем и его группой послали экипаж судна в самом минимальном составе, всех остальных направили на строительство укреплений.

Императрица, давая такой указ, ничем особым не рисковала — Испания давно потеряла былое могущество. Сейчас на море правила Англия, набирали силу другие государства — Франция, Пруссия, та же Россия. И пойти на прямое столкновение в далекой стороне с сильным противником Мадрид вряд ли решился бы. Но все же Малагин перестраховался, решил укрепить свои позиции против возможного неприятеля — недооценить его стало бы худшей ошибкой. Тем временем уменьшившаяся экспедиция шла по реке Сакраменто, после ее притоку Американ-Ривер к месту золотого месторождения в предгорьях Сьерра-Невады, западной части Скалистых гор — Кордильер. Здесь нашли еще серебряные руды, строительные минералы, а также нефтяные источники. Кроме того, сама Калифорнийская долина представляла ценность из-за плодородной земли — могла обеспечить хлебом и другими продуктами все западные территории, отпадала необходимость возить их через океан.

Калифорнийское месторождение

На обратном пути впервые произошло столкновение с индейцами, принесшее жертвы с обеих сторон. Прежде — и на Аляске и здесь, в Калифорнии, — обходились мирно, аборигены довольно спокойно отнеслись к появлению пришельцев на их землях. В самой же экспедиции действовал строгий наказ капитана — обращаться с местными мягко, не обижать и ни в коем случае первыми не открывать огонь. Так и действовали, встречи с туземцами не доставляли особых беспокойств. Но на этот раз почти в самом конце похода, когда уже осталось немного до устья реки Сакраменто, случилось нападение на их корабль. Из густых зарослей кустарника и ивняка на ближнем берегу неожиданно полетели стрелы, они поразили кого-то из матросов, находившихся на палубе.

Лексей, отдыхавший здесь же под тенью паруса, не сразу понял — что случилось, когда раздались крики и стоны раненых. Его разморило от жары, расслабился, к тому же никогда прежде на них не нападали. И лишь когда услышал свист пролетевшей стрелы, а потом и ее саму, вонзившуюся в борт неподалеку от него, вся дрема мигом пропала, схватил ружье и патронную сумку — в походе держал их всегда рядом с собой. В секунду оценил — откуда прилетела стрела, — присмотрелся своим внутренним взором и выстрелил. Одна смутная тень между веток ближнего дерева пропала, но их оставался еще с десяток. Выстрелил еще пару раз, пока корабль не удалился от места нападения, вроде попал в кого-то, но не был уверен. Кроме него, открыли огонь еще несколько матросов и, судя по ответным крикам на берегу, кто-то из них поразил напавших.

Для Лексея такая немотивированная агрессия от обычно мирных индейцев оставалась непонятной. Единственно, что мог предположить — это племя пришло с юга, с подвластных испанцам земель. Те проводили политику подавления местного населения, практически геноцид, католические миссионеры принудительно обращали в свою веру, а за любое неповиновение убивали или обращали в рабство. От отчаяния индейцы восставали или уходили из родных мест, отнюдь не питая добрые чувства к светлокожим захватчикам. Но как бы там ни было, с того дня все на корабле — Лексей тоже, — сохраняли осторожность, высматривали возможную опасность на берегу. Правда, подобных нападений больше не случилось, дошли без происшествий к основному лагерю.

За месяц с небольшим команды оставшихся в заливе кораблей поставили укрепления нового форта прямо напротив испанского, сейчас вели работы внутри воздвигнутых стен. С того берега лишь наблюдали, попыток помешать не предпринимали. Как-то раз их шхуна попыталась подойти ближе, но стоило русским судам, стоявшим на швартовах у пирса, пойти навстречу, как испанцы тут же развернулись и больше не приближались. После возвращения экспедиции провели совещании всех важных чинов и ученых специалистов, с общего согласия подвели итог — все поставленные задачи исполнены, перспективы исследованного края заслуживают превосходной оценки. Теперь следовало скорее доложить о том государыне и без лишнего промедления браться за освоение найденного богатства.

Решили немедленно отправиться в обратный путь на бригантине, оба же дубель-шлюпа с их экипажами оставить здесь для завершения строительства форта, заодно и несения службы. Единственно, что поменяли — идти не к Петропавловску, а в Охотск, — следовало провести полный ремонт корабля после трех лет плавания, условиться с отправкой гарнизонов в два новых форта, да и с делом прапорщика в суде тоже надо разобраться. С последним могла выйти сложность — за убийство мещанина предписывалось разжалование офицера в рядовые или заключение под стражу. Хорошо еще, что недавним указом государыни отменили телесные наказания для дворян — прежде, бывало, через строй проводили шпицрутенами. Капитан в какой-то мере” успокоил” молодого офицера — дело могли передать из земского суда в тот полк, к которому он причислен, а отсидит положенный срок у себя дома.

С окончанием экспедиции, вернее, ее изыскательской части, Лексей вновь попал в “ежовы рукавицы” отцов-командиров — от капитана до боцмана, — нес вахту рулевого, отрабатывал на учениях, дежурил в камбузе, даже чистил гальюны. По-видимому, с подачи Малагина как бы позабылись его недавние заслуги, пошла служба молодого матроса со всеми ее прелестями и трудностями. А Лексей терпел, подавляя иногда возникающее недовольство — все же он офицер, а его на гальюн! — смирял гордыню принятой для себя истиной — любая наука на пользу, коль взялся за морское дело. Прежнюю тягу и интерес сменило убеждение — его призвание море и службу хочет продолжить на корабле! Пусть вдали от столицы, светских развлечений и дамских утех, но зато жить полной грудью тем, что тебе дорого — морскими просторами, свежим ветром, летящим над волной чудом человеческой мысли.

Не стал скрывать свое намерение от Малагина, тот, не показывая явно своего довольства, сказал коротко: — Похвально, — а потом добавил: — Ну, что же, Лексей, будем из тебя готовить настоящего капитана.

С того дня началась новая наука — управления сложным организмом, называемым экипажем. Для того прежде всего следовало самому знать в совершенстве то, что будет требовать от каждого, начиная с матроса и канонира до шкипера и лейтенанта. Чему-то капитан сам учил, но чаще назначал помощником к судовым специалистам, а те уже посвящали в подробности своей службы. Так в трудах и науке прошли два месяца плавания через Тихий океан, в октябре бригантина пришла в Охотск — главный портовый город на восточном крае страны. Его основали больше века назад в одноименном заливе, с тех пор разросся, в нем сейчас насчитывалось двести с лишним жилых домов, еще десятки портовых, складских и других сооружений. Населения также было немало для здешних мест — около двух тысяч местных жителей, почти столько же моряков на находящихся в порту кораблях, а также заезжих гостей. Здесь базировалась Охотская флотилия, чьей задачей являлась охрана морских рубежей от Камчатки до Амура.

Портовый город Охотск

В порту лоцман провел бригантину на стоянку у верфи — дожидаться своей очереди на ремонт, — после капитан отправился в администрацию порта, там же к командующему флотилией. Вернулся довольный — все важные вопросы решил с ними быстро, — дал указание своим помощникам об обустройстве лагеря, потом, прихватив с собой Лексея, отправился в земскую управу. Пришлось побегать по разным кабинетам, пока нашли дело офицера, обвиняемого в убийстве, с показаниями очевидцев, актами и справками участкового пристава. Еще полдня прождали важного судебного чина, после Малагин наедине с ним о чем-то перетер, вышел из кабинета с опечатанным пакетом и, бросив на ходу: — Следуй за мной, — направился к выходу, Лексей за ним.

С делом решилось, как предполагал капитан — передали на рассмотрение полкового суда, все материалы к нему в пакете, который Малагин обязался под роспись передать по назначению. Во что обошелся ему такой расклад — тот умолчал, — только Лексей понимал, что без мзды не обошлось — коррупция живет и здравствует во все времена! Знал еще, как многим обязан капитану, его доброму к нему отношению, потому старался все исполнить без укора и ропота. И когда Малагин предложил пройти курс в местной навигационной школе и сдать экзамены на штурмана-навигатора и парусного мастера, пока есть время до начала навигации, — лишь ответил покорно: — Слушаюсь, Федор Степанович..

Уже на следующий день Лексей сидел за партой, изучал корабельную науку с другими учениками, в большинстве из казаков, рыбаков и их детей, пожелавших служить на морских и ластовых (вспомогательных) судах. В возрасте их не ограничивали, главное, чтобы знали грамоту и счет, так что среди них были уже зрелые мужи, за тридцать, так и подростки. Их готовили на штурманов и шкиперов, а также парусного мастера, плотника, конопатчика и другие судовые специальности. Можно сказать, они составляли элиту среди нижних чинов — матросов, их должности относились к унтер-офицерскому чину. Для Лексея преподносимый на уроках материал во многом был знаком, по некоторым предметам знал даже лучше преподавателей, но не пренебрегал учебой, занимался со всем усердием.

Весной, когда сошел лед в заливе, началась практика на учебном корабле — двухмачтовом бриге. Сначала у берега, позже с выходом в открытое море, отрабатывали приемы и упражнения, изученные в классах. Понятно, что Лексей оказался среди лучших — большинство учеников впервые оказались на реальном судне. Помогал другим осваивать навыки судовождения и навигации, работы с парусами и такелажом. Капитан даже поручил ему обязанности боцмана, руководить другими учениками, с чем неплохо справлялся — после окончания практики получил отличную характеристику. Досрочно — уже наступала пора отправляться на бригантине в море, — сдал все экзамены и получил аттестат на освоенные специальности. Так что теперь состоял в экипаже на законном основании, Малагин официально назначил Лексея вторым штурманом , пусть и без присвоения морского чина — то выходило за его компетенцию.

Теперь сам рассчитывал маршрут движения, заранее замечал дрейфующие льды и находил обходный курс. Конечно, ставил в известность капитана и своего непосредственного начальника — первого штурмана Павловича, — но с ним у Лексея возникли недоразумения. Тот сменил прежнего штурмана, переведенного на корабль, следовавший в новый форт на Юконе. С первого дня общей службы отнесся к новоиспеченному штурману с пренебрежением — как же, я уже десяток лет вожу суда, а тут кто-то без году неделя и будет меня поучать! Лексей тогда предложил идти на румб правее, чтобы обойти плавающую льдину, Павлович же не согласился и не изменил курс. Чуть не врезались, едва избежали столкновения, первый штурман получил еще выговор от Малыгина.

По-видимому, затаил обиду, держался с подчиненным со шляхетским высокомерием, но все же открыто не выступал против. Только когда прошли Берингов пролив и вышли в Чукотское море, вновь проявил свой гонор и не пошел в обход — предложенный ему заранее, — обширного дрейфующего поля, встретившегося на их пути. Вероятно, посчитал полосу чистой воды между льдинами достаточной для прохода бригантины. И случилось это, когда капитана на мостике не было, его замещал лейтенант-старпом, а Лексей отсыпался после вахты. Прошли уже половину опасного участка, когда полоса стала сужаться — льды по какой-то причине начали сдвигаться, — еще через милю корабль встал, зажатый с бортов.