Сын императрицы

Глава 15

Остров Дивный заметно выделялся из цепи Валаамовского архипелага крутыми скалистыми берегами высотой с пятиэтажный дом. Небольшого размера, примерно в два футбольных поля, его плоская вершина густо заросла сосновым лесом и кустарником. Стены берега имели разные оттенки, от золотисто-рыжего до серого, местами испещрялись изъеденными временем раковинами и трещинами, поросшими разноцветными лишайниками и мхами. Лексей на взятой у келаря (*заведующий монастырским хозяйством) лодке объехал остров по кругу, высматривая подходящее для подъема место. Нашел его на южной стороне, противоположной от Валаама, пристал к берегу с небольшим каменистым уступом у самой воды. Вытащил лодку повыше и после недолгого отдыха принялся преодолевать стену с вырезанными кем-то узкими площадками, похожими на лестничные ступеньки. Прижимался к камню, аккуратно переставлял руки и ноги, каждый раз проверяя то место, куда собирался ступить. И все же дважды опора осыпалась под его весом, но удержался, крепче ухватившись пальцами рук за выступы или щели в стене.

Лишь через полчаса после начала подъема перевалил через край, а потом лежал несколько минут, переводя дух от перенесенного страха и напряжения. Затем поднялся и неспешно обошел вершину острова — сначала по краю, затем в середине. Долго разглядывал выложенные кругом камни, по-видимому, в месте древнего капища, водруженный в самом его центре огромный крест высотой в три человеческих роста. Здесь Лексей чувствовал поток какой-то темной энергии, идущей из глубины, на поверхности она растекалась по всей вершине и уходила в воздух, как будто испарялась. По-видимому, именно ею вызывались у находившихся на острове людей всякие видения, страх, беспокойство и прочие неприятные ощущения. С такими очагами негативной энергетики Лексей уже встречался, старался их избегать или скорее покинуть опасную зону. Сейчас же остался, решив пройти тут испытание воли, собственной сущности, которую мог еще назвать личностью. Сможет ли выдержать и не сломаться — уверенности в том не было, но твердо знал, да и наитие подсказывало, что от этой участи ему не уйти, какой бы мучительной она не была, ради спасения самого себя, своей души.

Прошел в каменный круг и присел на невысоком помосте у основания креста, после нескольких глубоких вдохов как будто перед погружением в пучину закрыл глаза и отдался идущим изнутри ощущениям. Вначале ничего необычного не чувствовал, кроме понятного волнения и страха, а потом незаметно впал в забытье вечного покоя. Стихли идущие извне звуки — щебетание птиц, шелест сосновых веток под порывом свежего ветра, плеск волн, ударяющихся о скалы, — пропал даже густой смолистый запах, пропитавший воздух над зеленым островком посредине водного простора. Как будто отключилось восприятие внешнего мира, видел только серую мглу вокруг, через бесконечное время она вдруг стала таять и перед Лексеем предстал лес. Не такой, как прежде, в нем вековой дуб в три обхвата соседствовал со стройной березой и раскидистым вязом, густые заросли лещины и шиповника между деревьев образовали труднопроходимую чащобу. А потом увидел мальчика, в котором, приглядевшись, узнал себя или, по крайней мере, очень похожего на него в детстве.

Щупленький, в домотканой ветхой одежде и босыми ногами, тот бежал куда-то стремглав, не разбирая пути, но как-то умудрялся не запнуться о выступающие корни деревьев и протиснуться через колючий кустарник. За ним в шагах десяти мчался верзила с шипастой на конце дубиной в руке, явно желавший схватить беглеца отнюдь не с добрыми намерениями. Расстояние между ними все увеличивалось, злодей не поспевал за шустрым мальчишкой, обходя заросли, в какой-то момент остановился и метнул вдогонку свое оружие. Чуть не попал, дубина пролетела совсем рядом и упала в кусты, малец же добавил ходу, свернув немного в сторону. Бежал еще минуту, потом, оглянувшись и не заметив преследователя, ступил еще несколько шагов и замер, по-видимому, прислушался. После осторожно направился обратно, время от времени останавливаясь, так дошел до кромки лесной поляны и, спрятавшись за зарослями орешника, стал разглядывать небольшую деревеньку из десятка изб, часть из них ярко пылала в охватившем огне.

Лексей видел как бы со стороны происходившие вокруг мальчика события, разве что без всякого звука, но и без него было понятно — что произошло. По всей видимости, на родную деревню напала банда грабителей, они сейчас тащили добро из подворий к реке, протекавшей неподалеку. Там у берега стояло какое-то старинное судно с прямым парусом, похожее на русскую ладью или норманнский кнорр, на него уже вели связанных за руки пленников — очевидно, жителей захваченной деревни. Похоже, что мальчик оказался единственным, кому удалось убежать, у горящих изб еще лежали тела убитых, правда не много, меньше десятка — грабители старались взять невредимым живой товар, сразили лишь тех, кто противился им с оружием в руках. Невольный свидетель злодеяния наблюдал со своей скрытой позиции до самого отхода судна, после направился к пепелищу избы на окраине. Упал на колени перед телом еще молодого на вид мужчины — по-видимому, отца, — плакал, о чем-то говорил, потом принялся собирать остатки несгоревшей древесины и складывать вокруг покойного. Из тлевших еще головешек распалил щепки и сухую траву, возжег костер и долго, не отрывая глаз, смотрел на сгорающее тело, пока огонь не погас.

В следующей картине мальчик предстал уже повзрослевшим воином, в каких-то доспехах из кожи и мечом на поясе, в правой руке нес длинное копье, а в другой щит. Он с отрядом из таких же ратников шел куда-то по степи, впереди же на коне с украшенной золотом сбруе ехал вожак в сверкающих на солнце латах и шлеме, его оружие было приторочено к седлу. Откуда-то слева из распадка внезапно выскочила конная группа и на всем ходу помчалась к отряду. По команде вожака воины спешно перестроились в две линии и закрылись щитами от летящих стрел степняков, те же, не сближаясь вплотную, помчались по кругу, продолжая огонь из своих небольших луков. Один за другим ратники падали оземь, пораженные вражеским оружием, собственные лучники, находившиеся во второй линии, не справлялись с нападавшими, хотя и поразили некоторых из них. Сам юноша, за которым наблюдал Лексей, пока еще держался в строю, на его щите висели где-то десяток стрел, часть пробили насквозь, выглядывая острым жалом. В какой-то момент степняки пошли в прямую атаку, разогнавшись, направили своих коней на ощетинившуюся копьями линию. И именно на острие атаки тяжелой конницы оказался юноша, поразил всадника, а его скакун сбил юного воина с ног и ударом копыта выбил дух.

Острая боль затопила сознание Лексея, казалось, это ему конь пробил грудь, не мог ни дышать, ни думать хоть о чем-то. Через мгновение ушел в забытье, но и в нем сохранился отголосок той связи с погибшим юношей. Опять наступила серая мгла, растворившая последние крохи мыслей и чувств, а потом наступило новое пробуждение, но уже в другом обличье. Увидел себя уже в более зрелом возрасте в крестьянской избе, что-то ладил за столом, по-видимому, игрушку — сидевший рядом малыш уставился на поделку в руках отца и о чем-то расспрашивал. В углу на лавке сидела довольно миловидная молодая женщина в длинной белой рубахе с глубоким вырезом и кормила грудью младенца, ее волосы закрывал повойник (*полотняная шапочка), украшенный золотистой тесьмой. Похоже, здесь он глава собственной семьи и вроде в доме у него лад и покой.

Внезапно открылась дверь и в избу ввалились трое — впереди важный господин, судя по богатой одежде, сзади дюжие молодцы в кафтанах вроде старинного жупана и саблями на поясе. По команде первого подручные схватили хозяина дома за руки и рывком выволокли из-за стола, после тот что-то требовал, а потом избивал, по-видимому, недовольный ответом. Но не остановился на этом, подошел к замершей от испуга женщине и вырвал из ее рук ребенка. Задрал подол рубахи и надругался над ней, а та в оцепенении не могла даже шелохнуться. Муж вырвался из рук стражников, в два шага добрался до насильника и уже замахнулся на него рукой со сжатой в кулаке деревянной игрушкой, когда удар острым оружием бросил его вниз лицом на земляной пол и последнее, что услышал — вопль очнувшейся жены.

И опять Лексея корежило от боли, а еще больше страдания доставляла смертная обида на себя за то, что не смог уберечь любимую женщину от беды. Так повторялось раз за разом — уходил в серый мир, а потом вновь переживал мучения тех, в ком видел себя. Не оставалось сил выносить на себе бесконечный ужас, готов уже был крикнуть: — Довольно! — и уйти в вечный покой. Только отчетливо осознавал, когда приходил в себя — возврата тогда не будет, ни в наполненные болью видения, ни в свой реальный мир. Потерял полностью представление о времени, казалось, сводящие с ума кошмары продолжаются тысячелетия, но все еще держался, пока в какой-миг не понял — он весь, до отказа, пропитался пережитыми эманациями, ничто более не переменит, какими бы чудовищными они ни были. И именно тогда после очередного пробуждения увидел перед собой в наступивших сумерках уже позабытые сосны, круг камней, крест за спиной, долго не мог поверить, что он вернулся, выдержал испытание!

Восторг, упоение настоящей, а не выдуманной жизнью охватили Лексеем, соскочил с места и чуть было не запрыгал от радости, как в детстве. Прошла не одна минута, пока буря испытываемых эмоций как-то улеглась и смог более спокойно осмыслить происшедшее с ним и разобраться в нынешнем состоянии. Пришло осознание того, что он перенес чувственную встряску, боль переживаний за себя и тех, кто оказался рядом, та скорлупа беспристрастности, черствости, которой покрылась его душа, лопнула на мелкие кусочки. И еще понимал — теперь все будет по иному, в чем-то сложнее — с волнениями, тревогой, даже страхом, — но оттого только полнее станет жизнь, с ее печалями и радостями, успехом и разочарованием. Переосмысливал прежние отношения с родными, близкими людьми и отчетливо видел свою отстраненность от их надежд и желаний, довольствовался лишь малым в совместном существовании — есть где жить и на что, а большего мне не надо!

Настала уже ночь, когда Лексей привел свои мысли и чувства в порядок, вернулся к окружающему миру. Следовало бы покинуть этот дивный остров и возвращаться домой, но с первым побуждением пришлось повременить — не спускаться же с кручи почти в полной темноте, когда средь белого дня едва не сорвался! Так что не было иного выбора, как ждать здесь рассвета, хотя настоятель при прощании настойчиво советовал вернуться до заката и ни в коем случае не оставаться на ночь — именно в это время наступает буйство привидений. После пережитых волнений Лексей посчитал не столь важным предвещание архимандрита, да и чувствовал от здешней среды не угнетение и страх, а напротив — приток сил и воодушевление. И идущая из глубин энергия не представлялась теперь угрожающей, просто она особая, к ней надо привыкнуть, многие же люди не могут ее переносить, от того и пошла недобрая молва о здешних чудесах. Присел на прежнее место у подножья креста, расслабился и незаметно для себя уснул обычным сном, а не прошлыми видениями.

Приснился какой-то странный мир, но боли в сердце знакомый, пока не понял — это его прежний, не Лексея, а Романа! Вокруг многоэтажные дома, широкие улицы, автомобили, множество людей, даже всплыло из памяти название города — Воронеж. Сам он еще совсем юный, бежит в свою школу — не услышал звонок будильника и проспал, зачитавшись ночью книжкой о настоящем человеке. Может быть, именно тогда мечта стать летчиком переросла в твердое намерение, хотя и прежде мысли о том возникали — ведь у него отец служил в штурмовой авиации, — но как-то наивно, по детски. Учился неплохо, шалил как все мальчишки, занимался спортом — футболом, хоккеем, в старших классах занялся прыжками с парашютом. Первая любовь в девятом классе к своей однокласснице, прогулки по городу, свидания под луной, поцелуи, объятия, а потом расставание. Вот он курсант летного училища, штудирует матчасть и аэродинамику, отрабатывает пилотаж на тренажере. Бессонная ночь перед первым полетом на втором курсе, восторг, когда инструктор передал управление учебной Сессной и он сам полетел, самостоятельные вылеты на третьем и четвертом. В двадцать два после выпуска из училища начал службу в штурмовом полку и честно нес ее до последнего задания в Сирии.

Прежде в общем сознании мальчика и взрослого человека эти воспоминания оставались втуне, в тайниках души Романа, разве что тот бой, закончившийся его гибелью, когда он перенесся в тело Лексея. Старший не подавлял своей волей и жизненным опытом, дал возможность мальчику стать сильнее и настоящим мужчиной. Теперь же раскрылся, наверное, из-за происшедшего перерождения, его память, тайные мечты всплыли в восприятии Лексея. Боль и тоска по прежней жизни, жене и дочери, старым родителям — эти чувства стали собственными и возникло истовое желание вернуть утраченное. И тут сквозь сон пришла мысль, неизвестно каким образом возникшая — ведь то возможно, именно здесь, где не только прорыв энергии из глубин огромной живой массы, но и выход во Вселенную и его миры. Это место служило своеобразным порталом, отсюда можно было перенестись в невообразимые дали, только следовало четко знать куда и осознанное намерение в том. Но вот с возвращением обратно обстояло сложнее, требовался такой же портал в том мире и достаточная энергетика для переноса, с чем далеко не всегда складывалось благополучно. Так что предстояло сделать выбор — остаться здесь или уйти навечно...

Пробуждение произошло незаметно, еще мгновение назад видел сон как чью-то историю и тут же приходит понимание, что уже не спишь. Лексей открыл глаза и осмотрелся — только начало рассветать, небосвод на востоке заалел и можно было разглядеть предметы вокруг пусть и в сумрачном свете. Чувствовал себя неплохо, разве что шея и спина затекли от долгой неподвижности — спал сидя, прислонившись к каменному основанию креста. Хотя ночь выдалась достаточно прохладная для середины августа, но не продрог, да и сам камень казался теплым — еще потрогал его, действительно так! Встал, немного размялся, снимая онемение затекших мест, а после принялся раздумывать о виденных во сне картинах и навеянных мыслях, особенно о возможности переноса в другие миры. Откуда они взялись — конечно, не знал, лишь предполагал, что не обошлось без воздействия идущей отсюда неизвестной энергии. Если говорить языком будущего, то она несла информационную матрицу, а его подсознание как-то подстроилось под нее и восприняло образами и какими-то знаниями, пусть и в самой малости.

Но как бы то ни было, поверил в них без капли сомнения, теперь принимал для себя решение — что же ему предпринять. Прежде нисколько бы не колебался — здесь его семья, дом, служба, да и нужен для отчизны, всему народу. Теперь же предстояло думать и переживать за того, кто многие годы разделял с ним заботы, буквально вел его за руки на первых порах, а потом не раз выручал с какими-то задумками и подсказками, не требуя взамен ничего. Вот и сейчас, поделился своими воспоминаниями и болью утраты, но выбор оставил за ним, хотя мог бы надавить на него при желании — в том Лексей не сомневался. Думал долго, пришла даже мысль — а не разделиться ли им с Романом и отправить его в свой мир, а самому остаться и не будет никакой проблемы! Почти тут же получил ответ от неведомого источника — нет, они слились воедино, можно лишь разрушить их общую душу, так что придется выбирать что-то одно. Правда, его никто не торопит, а время относительно — здесь он прожил целую жизнь, а в том мире прошел только миг. Но и терять напрасно также нельзя, лишь при здравом рассудке и духе возможен переход, иначе останется где-то в небытие в вечной неприкаянности.

Дав зарок себе обязательно вернуться, когда наступит нужное время, Лексей направился к месту спуска. Уже достаточно рассвело, так что прошел без помех к краю берега, здесь чуть помедлил, набираясь решимости, после приступил к преодолению небезопасного участка. Ступал еще осторожнее, чем на подъеме, не раз останавливался, переводя дух, так понемногу дошел до нижней каменной плиты. Столкнул с нее в воду лодку, перебрался аккуратно, стараясь не покачнуть и не упасть нечаянно, оглянулся напоследок наверх и неспешно погреб к Валааму. У причала главного острова несмотря на ранний час ожидал сам настоятель вместе с келарем и еще двумя монахами — наверное, беспокоился за важного гостя. Не успел Лексей пристать и подняться на подмостки, как тот воскликнул, шагнув навстречу: — Слава Богу, вы вернулись, я уже собрался отправить за вами людей!

Позже, оставшись наедине, монастырский пастырь признался:

— Уж не чаял видеть вас в здравии и рассудке — Господи, прости меня грешного за деяния недостойные и мысли! Надеюсь, с вами не случилось какой-либо напасти, о том молился во всенощном бдении, просил о милости в спасении вашей души ...

В тот же день, возблагодарив настоятеля искренним словом признательности за проявленное участие к нему и щедрым подаянием монастырю, Лексей отбыл из дивного края в город-крепость Шлиссельбург на другой стороне Ладоги. Здесь надолго не задержался, ближайшим судном отправился по Неве в столицу, через несколько часов неспешного хода — ветер дул встречный, потому шли на веслах, — его доставили к Адмиралтейскому причалу. Прошелся пешком вдоль набережной Невы и Галерного канала, как бы открывая снова красоту родного города, так и добрался до своей усадьбы в сопровождении матроса, несшего за ним небольшой багаж. Уже настал вечер, когда вошел во двор, из распахнувшихся входных дверей навстречу выбежала Тома, вслед за ней торопливым шагом семенила Надя. После долго стояли, обнявшись, будто после долгой разлуки, жены плакали, Лексей сам чуть не прослезился, прижимая к груди самых дорогих ему людей.

Не сказать, чтобы размяк совсем после испытания на острове — в твердости принимаемых решений и требовательности в исполнении то не сказалось. Разве что острее воспринимал чувства окружающих людей, в большей мере сопереживал им, потому судил не так строго, прощал малые провинности, помогал словом и делом, если считал необходимым. Перемену в душевном складе Лексея заметили многие, особенно родные и ближние к нему соратники, тот же Федор Растопчин, оставшись наедине с ним после заседания правительства, высказался с заметным недоумением:

— Извини, Лексей, если скажу что-то не так, но тебя я не узнаю, ты стал каким-то другим! Вот сегодня, к примеру, не учинил спрос Великанову за растрату денег на выкуп земель в Рязанской губернии. Мы же вместе на Совете утвердили расценки, а он самовольно превысил их! Прежде за такое нарушение ты взыскал бы строго, а нынче лишь пожурил, предложил еще Земельной комиссии пересмотреть цены!

Нисколько не обидевшись на друга — понимал, что тот переживает за государственное дело, — терпеливо объяснил тому свои доводы:

— Федор, мы тоже можем ошибаться и здесь именно такой случай, с теми же расценками. Ведь брали одинаковыми для соседних губерний и упустили, что в Рязанской они должны быть выше — земля там богаче, чем во Владимирской или Пензенской. Ведь дело дошло до распрей между землевладельцами и арендаторами, хорошо еще, что не до стычек или даже бунта, потому нам следует быть осторожнее и лучше продумывать свои решения. Конечно, председатель комитета по земельной реформе превысил свои полномочия, за то и получил замечание. Но по сути он прав — следует признаться в том, — да и лучше нас разобрался на месте, когда там начались волнения и не оставалось времени на долгие обсуждения и согласования.

Дома тоже многое поменялось в отношениях с родными, в них вернулись теплота и участие друг к другу, и дети и жены теперь не боялись лишний раз потревожить главу семьи своими заботами и помыслами. Лексей сам проявлял внимание к их нуждам, больше времени проводил с ними, а не в своем рабочем кабинете. Жен же еще ублажал в постели едва ли не каждую ночь, да и днем бывало, когда находился дома, в нем будто пробудилась былая юношеская сила. Тома как-то высказалась ему с улыбкой, утомленная любовными ласками:

— Лексей, ты надумал взять нас на измор своими утехами? Ведь мы же не молоденькие девочки, чтобы часами выдерживать твои экзерциции, да еще не по разу!

Немного помолчав, поправила себя: — Нет, уж лучше так, чем прежде, когда неделями не трогал! — Лексей подумал еще с усмешкой: — Бабам не угодить, как бы ни старался! — сам же приступил к новому штурму женской крепости ...

Шли годы, дети выросли и покинули родительский дом, у каждого из них появилась своя семья. Теперь вместо них резвились внуки, зачастую гостившие в усадьбе, их счет перевалил за два десятка. Среди них хватало сорванцов, нередко они устраивали в усадьбе такой тарарам, что дед и бабушки только за головы хватались. Могли залезть на самую макушку деревьев или затеять шумные игры во дворцовых покоях, переворачивая в них вверх дном, совершали уму непостижимые шалости в своей буйной детской фантазии. В общем, с ними скучать не приходилось, ласка и забота о малышах наполняли жизнь заметно постаревших хозяев дома. Лексей иной раз в свободное от службы время сам вступал в их забавы или предлагал свои, даже устроил для них игровую площадку с качелями, горками, домиками и песочницами. Вечерами рассказывал сказки, какие-то поучительные истории и притчи, а после укладывал спать. Как-то получилось, что вкладывал во внуков больше души и ласки, чем в родных детей, одна из дочерей даже высказалась со скрытой обидой: — Папа, а ведь ты с нами никогда так не игрался!

На службе отечеству за эти годы под его руководством и прямом участии произошли немалые перемены, самым главным из них считал завершение земельной реформы и полное освобождение от крепостного права. Правда, вместо запланированных десяти лет на них ушли все пятнадцать, в том сказались войны, засуха и дважды случившиеся эпидемии — чумы, пришедшей из Бессарабии, и холеры, занесенной из Европы. Кроме того, мог поставить себе в заслугу промышленное перевооружение, на российских заводах и фабриках пользовались собственным оборудованием, не уступавшим по качеству и производительности английским и французским образцам, хотя когда-то начинали с них. Особым успехом стало массовое применение паровых двигателей в промышленном оборудовании, а позже создание первых паровозов и пароходов, прокладка железнодорожных путей пока на самых загруженных трактах, но сеть их с каждым годом заметно увеличивалась. Лексей все же исполнил свою давнюю мечту, по его заданию, а после надзором создали дирижабль с паровым двигателем высокого давления, работающим на солярке. После испытаний и доводки выпустили несколько сотен аппаратов для собственных нужд, часть продали иностранным заказчикам.

Тем временем подрос юный император, с шестнадцати лет Лексей стал учить его премудростям управления страной. Сначала разъяснял текущие дела, давал несложные поручения, а после брал Николая на заседания правительства и Государственного совета, выезжал с ним в губернии, обходил предприятия, вел речи с народом. Не сказать, что юноша проявил серьезную заинтересованность и усердие в изучении дел, но, во всяком случае, не отлынивал от них, как когда-то случилось с Константином, и Лексей надеялся, что со временем тот станет не самым худшим императором России. В двадцать официально принял власть, по сути же все продолжал рассчитывать на мудрого канцлера, что тот найдет выход из любой ситуации, какой бы сложной она не была. Когда же Николаю исполнилось двадцать пять, Лексей заявил о своей отставке и на все просьбы юного правителя ответил отказом — мол, уже стар и сил не хватает трудиться в полную меру, да и надо дать дорогу молодым, даже подсказал, кого именно имел в виду.

Между другими делами Николай женился, вернее, мать-императрица выбрала ему невесту, а он, как послушный сын, согласился. Было несколько кандидатур из немецких и датских земель, в конце концов Мария Федоровна остановилась на дочери прусского короля Фридриха Вильгельма III Шарлотте. Предварительные переговоры через посольства прошли успешно, после будущий жених съездил знакомиться к нареченной, как-то между собой они сладили и девушку посватали. Как того требовали каноны, она приняла православную веру, назвали Александрой Федоровной и летом 1817 года молодых обвенчали. Лексей не вмешивался в происшедшие брачные процедуры, полагался на житейскую мудрость вдовствующей императрицы. Невеста ему понравилась — скромная, разумная, да и лицом недурна, — так что полностью поддержал сноху в ее выборе. После нередко встречал юную правительницу на приемах, приходилось беседовать с ней, лишний раз утверждался в мысли, что царствующему племяннику с женой повезло.

На седьмом десятке лет Лексей овдовел — сначала тихо ушла Тома, растаявшая за полгода от неведомого недуга, а еще через два похоронил Надю, сгоревшую в лихорадке, несмотря на все предпринятые меры. И вот тогда, потеряв самые близкие души, надумал уходить, ничто его более на этой земле не держало. Дети давно стали самостоятельными, внуки выросли, кто-то из них сам уже стал отцом или матерью, так что проживут без него, а утрата не велика — поплачут немного и утешатся. Собственно, мог бы еще протянуть годков пять или даже десять — сил пока хватало, — но не хотел доживать в немощи, да и чувствовал — пришла пора исполнить данное себе обещание уйти в другой мир, родной для второй половинки его души. Созвал однажды детей, пришли все, кроме самого старшего — сын Лексей со своей эскадрой сейчас находился в дальнем плавании на другой стороне света. Объявил им, что пришел его час и он их покидает, зачитал завещание и, обнявшись, простился с каждым.

Задержал лишь второго сына, Михаила, попросил его проводить в последний путь, а затем похоронить рядом с любимыми женами. Сын исполнил волю родителя, взял на службе отпуск и на своей адмиральской яхте доставил Лексея к Дивному острову. Помог взобраться на вершину и пройти к вырезанному из камня кресту, после стоял за пределами круга и, глотая слезы, смотрел, как уходит отец. Тот сидел на каменной плите, закрыв глаза и запрокинув голову в небо, а лицо его светилось улыбкой, вовсе не печальной, напротив, можно сказать, счастливой, будто перед долгожданной встречей с самыми близкими людьми. В какой-то миг вытянулся и замер, через минуту его тело сложилось и безвольно распростерлось на земле у основания креста. Подбежавший Михаил с одного взгляда понял — жизнь покинула отца, — долго сидел, обняв его, и шептал едва слышно: — Где же ты теперь, папа, как живется тебе там?

Эпилог

Сознание возвращалось медленно, а с ним и все возрастающая боль, в какой-то миг она стала нестерпимой и вновь наступило небытие. Так повторялось раз за разом, будто душа упорно пыталась, но не могла выбраться из омута серого безмолвия. Неизвестно, сколько времени продолжались эти мучения, пока однажды воля и желание выжить во чтобы то ни стало все же преодолели тот невидимый барьер между жизнью и вечным покоем. В очередном пробуждении кроме той боли, ставшей уже привычной, возникли какие-то отголоски чувств, совсем еще слабые, едва ощутимые, но как-то дававшие знать об окружающем мире. Да и мысли, вначале бессвязные, мечущиеся от одной к другой, позже вызревшие в одну — я жив! После по крохам, с трудом пробиваясь через забвение, вернулась память о происшедшем с ним, да и о нем самом.

Со временем Лексей (или все же Роман в этом мире!) узнал, что находится в одном из московских госпиталей, куда его тяжелораненым доставили бортом из Сирии. После того памятного боя сирийские бойцы, подоспевшие к месту происшествия почти к самому окончанию, передали его тело спасательной группе, прибывшей на вертолете. Посчитали уже погибшим, когда кто-то из врачей на базе не заметил едва различимые признаки жизни — слабое сердцебиение, чуть заметную реакцию в зрачках. Провели срочную операцию, извлекли несколько осколков, а после ближайшим рейсом вывезли на Большую землю. Несколько раз с ним случалась клиническая смерть, но каким-то чудом возвращался к жизни, врачи еще поражались способности его организма выходить из критических ситуаций, тогда как обычно они заканчивались летальным исходом. Да и в самом госпитале он долгое время — почти месяц, — находился в реанимации, даже впал в кому, но все закончилось благополучно, теперь шел на поправку.

Осенью после завершения лечения в госпитале и реабилитации в ведомственном санатории Роман прошел летно-экспертную медицинскую комиссию. Его долго обследовали во всевозможных тестах и на тренажерах, в конце концов признали негодным к летной службе — все же ранение сказалось на его здоровье, врачи посчитали вредным перегрузки, нашли еще отклонения в вестибулярном аппарате. Сам же бывший летчик чувствовал себе вполне здоровым, но переубедить строгую комиссию у него не получилось, вот так в самом расцвете сил лишился любимого дела. Пусть и назначили ему солидную пенсию при увольнении, выделили квартиру в родном городе из резервного фонда Министерства, еще наградили высоким орденом Мужества, но все же чувствовал себя неприкаянным, какая-то пустота в душе не давала покоя. Пробовал искать разные занятия, устраивался на работу в коммерческие и другие предприятия, но все было не то, не находил себе места в них.

В семье также складывалось неладно, первая радость от встречи с любимой женой и маленькой дочерью постепенно угасла, сменилась разочарованием. Как-то невольно сравнивал Татьяну с женщинами из прежней — в другом мире, — жизни и все отчетливее понимал, не такая ему нужна жена. Раньше как-то особо не придавал значения ее сварливости — мол, поворчит и перестанет, от меня не убудет, в постели же хороша, еще та выдумщица! Да и хозяйка неплохая, в доме чистота и порядок, готовит на объедение — казалось бы, вот мужику выпало счастье, куда уж более! Теперь же ее склоки по любому поводу выводили Романа из себя и, как ни пытался сдерживать свое раздражение, все чаще между ними случались шумные скандалы, жена даже распускала руки. Долго — почти два года, — терпел неурядицы ради Оли, дочурки, но когда добрые люди донесли о шашнях Татьяны с каким-то хахалем, а после сам убедился в ее измене, подал в суд иск о разводе. Оставил бывшей жене и дочери квартиру и большую часть сбережений, сам же, простившись со старыми родителями, уехал из родного города практически куда глаза глядят.

В конце лета 2020 года Роман рейсом из Воронежа прилетел в Санкт-Петербург. Собственно, до последнего дня он точно не знал, куда ему ехать и чем там заняться, желал лишь подальше, а там видно будет. Когда же настало время брать билет в конкретное место, вот тогда и выбрал Северную Пальмиру. Возможно, повлияла прежняя память, какая-то ностальгия по прошлой жизни, хотя уже давно знал, что этот мир иной, не тот, в котором прожил долгие годы. Здесь слыхом не слыхивали о канцлере Бобринском, а Россия в те времена не была могучей и независимой от кого-либо державой, да и все другие приметы говорили о том. И все же захотелось именно сюда — пройтись по когда-то родным улицам и набережным, вдохнуть тот воздух, просто вспомнить былое. Город встретил сыростью и моросящим дождем, серое от сплошной пелены туч небо вовсе не делало его приветливым. Вот в такой промозглой погоде провел не один день в поиске отклика в душе, но напрасно. Вроде бы знакомые места, сохранилось многое из его воспоминаний, но все вокруг казалось холодным и чуждым, искусственной декорацией к прошлой жизни.

А потом к Роману пришло понимание — дело в нем самом, нет ему места в этом мире, где он мог бы найти лад с собой. Не сказать, что он опостылел, мог бы и дальше жить, как-то привыкнуть, только что-то внутри не давало покоя, душа просила иного. Однажды решился, нанял катер и отправился в Ладогу к памятному острову, прекрасно осознавая, что обратного пути не будет. Как когда-то в прошлой жизни, поднялся на стену по ступеням, кем-то подправленным и огражденным страховочным тросом — по-видимому, сюда хаживали любители острых ощущений, да и любопытные гости, прослышавшие о здешних чудесах. На вершине кое-что поменялось — от каменного круга не осталось следа, поставили лавки, прибрали лес и проложили дорожку к каменному кресту, все также возвышающемуся в центре острова. Роман прошел к нему и присел у подножья, вдохнул всей грудью несколько раз, а затем, отринув прежние заботы и мысли, растворился в потоке, несущим куда-то во Вселенную...

Конец