Сын императрицы

Глава 12

Губернский земской суд внял прошению Тверской епархии о принятии (не заточении!) девицы Осиповой Натальи послушницей в N-ский женский монастырь. В немалой мере тому способствовало заявление потерпевшего офицера о признании своей вины в случившемся недоразумении и прощении проступка влюбленной особы. Сама виновница стояла перед судом, потупив взор, в данном ей слове высказала раскаяние. Сидевшие в зале дамы прослезились от умиления романтичной историей с безответной девичьей страстью, судебные мужи, по-видимому, тоже расчувствовались и вынесли столь мягкий приговор. Конечно, ни для кого не составляло тайну, чьей дочерью являлась подсудимая, но о том не упоминалось, слушатели дела держали при себе какие-либо сомнения в принятом решении.

Со временем в городе улеглись страсти по столь презанятному происшествию, лишь интерес к герою-офицеру не спадал, тот невольно стал объектом пристального внимания светским дам, да и отчасти барышень. В каждый приезд на улицах или у кого-то на приеме ловил на себе женские взгляды, зачастую далеко не платонические, буквально ощупывающие его статную фигуру. Старался их не замечать, когда же доходило до прямого общения с представительницами прекрасного пола, то не велся на их ухищрения и намеки, а самым настойчивым ясно давал понять — никакими интрижками заниматься не намерен. Иной раз по такому поводу вспоминалась юность — тогда он не был столь щепетилен, не отказывал во внимании любвеобильным дамам. Как-то незаметно в нем многое поменялось, те же увлечения и интересы, ушла легкость юношеских отношений, настала пора зрелости.

Провел в Твери всю зиму и начало весны, передумал ехать в Ревель в новое поместье — как планировал вначале. Решил забрать семью в столицу, ждал, пока малыш окрепнет. Не хотел оставлять здесь родных — прошлого раза хватило, в нем пробудилось какое-то суеверие, что без него с ними произойдет что-то недоброе. Даже отказал соседу Степану, снова пригласившему на охоту — уволь, обойдетесь без меня! А когда тот стал настаивать — как же без него, такого ловкого стрелка, — сказал прямо: — Не хочу накликать беду, но чую неладное! От греха подальше, ты тоже не ходи и других отсоветуй.

И действительно то, неладное, случилось — трое с охоты не вернулись, а Степан спасся чудом. Как потом рассказывал — в той стае, которую загоняли, вожаком оказался помесь волка с собакой, он повел на прорыв в том месте, где никто не ожидал, а после сам напал на растерявшихся охотников. Степан сказал тогда с не пережитым еще ужасом: — Знаешь, Лексей, в том звере было что-то страшное — кидался на людей как бешеный, а пули его не брали, едва отбились от него! Следовало тебя послушаться, а я не поверил, пошел с Петровичем — царство ему небесное!

Перед отъездом назначил управляющего из бывших чиновников — его порекомендовал Осипов как честного — во всяком случае, не был замечен в воровстве, — и грамотного служащего, недавно вышедшего в отставку. Хотя Василию Степановичу Мозговому исполнилось шестьдесят, но держался еще бодро и не собирался идти на покой, так что принял предложение молодого владельца поместья с почтительной признательностью. Вместе обошли поселения и угодья, разбирались в хозяйственных вопросах, документах, нашли общий язык в дальнейшем ведении дел, распределении доходов и, конечно, размере жалования самого Мозгового. Условились о сроках передачи отчетов, проживании управляющего с семьей в усадьбе — в его пользование передавался флигель, — кроме того, договорились, что тот возьмет младшего сына, заканчивающего в этом году гимназию, своим помощником — приказчиком. Впечатление от общения с довольно рассудительным и сведущим поверенным сложилось благоприятное, так что Лексей оставлял имение со спокойной душой.

Для обратного пути молодой глава семьи заранее заказал в колымажной мастерской большую карету-дормез с раскладывающимся сиденьем, на котором можно было прилечь. На лошадей тоже не поскупился, взял трех крупных английских рысаков, способных выдержать без отдыха дневные перегоны. Все вместе обошлось почти вдвое дороже обычных экипажей, но пошел на такие расходы ради удобства своих родных в долгой дороге. Да и потом карета могла пригодиться для дальних поездок — в тот же Ревель или Бобринск, до которого все никак не получалось доехать.

Путешествие в карете-дормезе

В дорогу выехали с военным обозом — с ним выходило пройти путь быстрее, за неделю, останавливаясь по тракту Санкт-Петербург — Москва лишь на крупных почтовых станциях-ямах через шестьдесят верст, а не как обычно — через тридцать. Поездка выдалась сравнительно нетрудной — грунт уже просох, но еще не превратился в пыль, погода выпала теплая, без дождей, да и в подрессоренной карете не трясло так сильно. Малыш переносил дорогу спокойно — или спал в колыбельке или сидел на руках родителей, разглядывая своими круглыми глазенками окружающую местность. Иногда Надя укладывалась с ним на лежак, накрытый мягким одеялом, и засыпала под укачивание экипажа. Лексей сидел напротив и с умилением смотрел на спящих близких ему людей, нежность и умиротворение царили в его душе. Он испытывал настоящее счастье — тихое, спокойное, — ради него готов был идти на все и защищать даже ценой своей жизни.

Почтовый тракт из Санкт-Петербурга в Москву

Приехали в столицу в середине апреля, в особняке поднялся переполох, когда Лексей вошел с ребенком на руках и женой. Прислуга заметалась — кто-то спешно готовил комнату для матери с младенцем, другие принялись разжигать очаг и стряпать ужин, дворецкий сам занялся баней, а внуки его носили воду. Через пару часов распаренные после бани хозяева сидели за столом и пили из самовара чай с баранками. Блаженствовали, что закончился их путь, теперь они дома и можно расслабиться в такой неге. После отправились в опочивальню, где проверили на прочность спальную мебель, а затем в полном довольстве уснули. В последующие дни Лексей вывозил жену с сыном в город, прогуливался по улицам и паркам, отдал им все внимание и заботу перед скорым выходом в море.

Объявился на службе раньше срока, в начале мая, проведал в порту свой корабль — он все еще стоял на стапелях, но уже готовый к плаванию, судя по свежепросмоленным бортам и сверкающим от блеска мачтам и палубным надстройкам. Во флотской казарме застал дежурного офицера, тот отрапортовал о полном порядке в вверенном подразделении, а после передал:

— Господин капитан, вам велено явиться в Адмиралтейств-коллегию к вице-президенту. Сообщили, что дело к вам неотложное и важное — вот предписание.

Чернышев встретил Лексея чуть ли не объятиями, даже вышел из-за стола и пожал ему руку. Усадил его в кресло, после сам уселся и начал разговор не о службе, а личном:

— Мне передали твой рапорт о намерении жениться. Рассказывай, кто твоя жена и как ты планируешь строить семью.

Молодой офицер ответил кратко, не примешивая эмоций и лишних подробностей о своих семейных отношениях:

— Моя нынешняя жена сестра прежней — Маши. У нее от меня родился сын — я не знал о том, пока не приехал в поместье. Посчитал нужным сочетаться браком с Надеждой и признать сына. Сейчас они здесь, привез их с собой.

Иван Григорьевич не стал высказывать свое мнение по поводу связей молодого человека с двумя сестрами и рождении внебрачного ребенка, лишь промолвил:

— Семья это святое, ради нее мы живем. Ну, что же, совет да любовь, мира вашему дому.

Немного помолчал, как бы подводя черту под личной темой, после продолжил:

— Теперь о нашем деле. Мы в коллегии надумали поручить тебе важное предприятие, усилить успех твоего экипажа в прошлой кампании. Создадим оперативную группу из трех кораблей, командовать ее будешь ты. Думаем, что с таким составом сможешь достичь гораздо большего в поражении врага, а для нас то очень важно — силы наши не столь велики, чтобы долго вести войну здесь и на юге.

В новую группу, кроме шлюпа “Надежда”, вводились еще один шлюп “Северный” и корвет “Святой Николай”, последний становился флагманским судном. Для соответствия статусу командующего Лексею присваивался чин капитана первого ранга, его прежний старпом назначался командиром шлюпа с чином капитан-лейтенанта. От всего услышанного в первые секунды растерялся — прежде даже не задумывался о привлечении к своим операциям еще кого-либо. После недолгого раздумья счел возможным и разумным решение командования, а повышение чина лишь больше подстегнуло желание освоить открывающуюся перспективу, да и немало потешило самолюбие — меньше за три года совершил стремительную карьеру от мичмана до капитана первого ранга!

Весь май и начало июня экипажи новых судов осваивали небезопасную науку, в том им помогали офицеры и матросы первого шлюпа. Выходили в залив, здесь отрабатывали в реальных условиях тактику и практику минных постановок, маневрирования перед кораблями противника, а также слаживание и взаимодействие судов группы. В середине июня отправились к берегам Швеции на промысел в самом гнезде вражеских сил — у морских баз. И надо было тому случиться — у острова Эланд встретили не одиночную цель или группу кораблей, а целую эскадру, вышедшую по направлению к российским берегам. В ней насчитывалось более двадцати линейных кораблей (!) — никогда прежде Лексей не сталкивался с таким количеством морских гигантов. Ни он, ни другие моряки — даже новички, — не спасовали перед грозной силой, приступили к тому, чему учились недавно. Задача в какой-то мере упрощалась — трудно промахнуться с подобной армадой, — но все же Лексей со всей тщательностью выбирал и указывал экипажам каждого судна поле для минных закладок.

Дважды вражеская эскадра останавливалась после подрыва своих кораблей, высылала вперед по курсу дозорные корветы и бриги. Русский же отряд бил и их, заманивая в минные ловушки, а потом вновь подбирался к основной цели. Весь день продолжалась такая заваруха и командующий эскадры сдался, потеряв безвозвратно два десятка легких кораблей и треть поврежденных линкоров. Флагманский лидер пошел на разворот, а за ним остальная свора, оставив в арьергарде охранное заграждение. Из-за судов-недобитков они двигались медленно, так что Лексей со своими охотниками легко обошел неприятельский караван и повторил ту же засаду, не давая возможность ему спокойно вернуться на свою базу.

Когда же враг в наступивших сумерках встал на месте, ощетинившись орудиями во все стороны, применил новую диверсию — выпустил с наветренной стороны самоходные мины. Они представляла собой маленькую лодку с парусом, начиненную боевым зарядом и чувствительным ударным механизмом, срабатывающим даже от несильного касания о борт. О таком боеприпасе Лексей задумался еще в прошлом году, когда ему пришла идея атаковать не только движущуюся цель, но и стоящую на месте. Проработал детальные чертежи разных вариантов, а уже в этом году изготовил и испытал их с толковыми помощниками из офицеров и матросов. С благословения и содействия Адмиралтейства смастерили опытную партию из десятка образцов, поставили на флагман под личный контроль изобретателя. Именно в этой баталии впервые пустил их в ход, самолично участвовал в запуске каждого устройства, рискуя подорваться еще не опробованным в бою снарядом.

Результат оказался в буквальном смысле оглушающим — ведь заряда в новой мине заложили столько же, как во всей связке обычных бомб. Один из линкоров, в который угодил снаряд, на глазах стал заваливаться на бок, через пару минут скрылся в морской пучине. А от подвернувшего на пути брига не осталось и следа — его размело на мельчайшие щепки. Когда же минут через десять запустили оставшиеся взрывные устройства и они забрали свою долю жертв, в стане шведов поднялась паника — хваленая скандинавская выдержка и дисциплинированность руотси (так их называли соседние народы) не выдержали удара по психике, сменились ужасом от идущей на них смерти. Одни за другим неприятельские корабли стали расходиться во все стороны, оставив в центре прежнего строя флагманский линкор с горсткой судов подле него. Практически эскадра распалась, разбившись на разрозненные группы, так что о никаком ее наступлении, по крайней мере, в ближайшие месяцы, на Россию речь уже не могла идти.

Довершила успех сдача флагмана — на центральной мачте вывесили сигнальный флаг о переговорах. Вскоре от него отошла шлюпка и направилась к стоящему поодаль корвету русских, еще через полчаса на борт корабля поднялся шведский офицер. Наверное, стыд жег его душу — как же так, могучая эскадра не могла справиться с тремя малыми судами, теперь именно ему приходится просить врага о снисхождении! Лицо его покраснело от бессильной злобы и ненависти, но вынужден был вести себя подобающе сложившейся ситуации. Снял шляпу с поклоном, а потом почти на чисто русском передал заявление своего командующего:

— Его Высочество герцог Седерманландский предлагает русскому командующему принять условия мирного разрешения сей баталии. Готов заплатить выкуп в сто тысяч риксдалеров, до его внесения согласен сдаться в плен на милость русской государыни. Взамен же просит прекратить преследование своих кораблей и дать им возможность вернуться на базу.

Лексей не мог поверить своим ушам — ему сдается в плен брат короля Густава III! О такой удаче не помышлял, впрочем, как и возможной победе над целой эскадрой! Быстро взял себя в руки, твердым и холодным голосом ответил посланцу:

— Я, командующий особой группой капитан первого ранга Бобринский, готов принять указанные условия. Как только Его высочество перейдет на мой борт, ваши корабли могут отправляться куда угодно.

В августе 1789 года указом императрицы Лексей был удостоен высшей награды — ордена Андрея Первозванного, — и пожалован соответствующим его статусу чином вице-адмирала. И дело тут обстояло не в какой-то материнской протекции, а по сути совершенных им деяний. Еще год назад этим орденом наградили адмирала Грейга за Гогландскую битву, которую, он, собственно, свел вничью — захватил одно вражеское судно, потеряв также свое, нанес повреждения, но не потопил ни одно. Группа же Лексея практически разгромила неприятельскую эскадру и захватила в плен командующего, наследного принца шведской короны. Так что дать меньшую награду было бы совершенно неуместно и о том писал в своем представлении вице-президент Адмиралтейств-коллегии. К тому же весть об одержанной победе разошлась по столице, народ гордился героями-моряками и обходить их в почестях стало бы в обиду для всех.

В том же августе произошла битва российской эскадры под командованием вице-адмирала Нассау-Зигена против шведской на Роченсальмском рейде, в составе которых с обеих сторон насчитывалось около двухсот судов. В этой баталии почти двукратное преимущество имели уже русские и они не упустили победу — прорвали вражеские заграды в проливе и захватили рейд. В отчаянной схватке преодолели сопротивление неприятеля и нанесли ему существенный урон, потопив большую часть его судов и захватив в плен флагманский.

Роченсальмское сражение

Группа Лексея в этой схватке не участвовала, действовала на другой стороне возле границы с Финляндией. Заблокировала базу Свеаборг, не дав возможности находящимся там судам выйти в море — после нескольких подрывов на минных полях, среди них и линкора, те боялись высунуться из бухты. По сути, шведы кампанию этого года проиграли начисто, потеряв две эскадры и почти половину кораблей. Реальное преимущество в силах перешло к Российской империи, дальше уже можно было предположить с полным основанием разгром шведского флота и общее поражение в затеянной ими войне. В сентябре 1789 года король Густав III запросил мир и в том же месяце он был заключен — императрица торопилась покончить с войной на севере и направить все силы против осман. Не стала требовать каких-то контрибуций, территориальных уступок, довольствовалась лишь передачей части флота со всеми орудиями и припасами.

Сразу после завершения последнего похода в октябре состоялась встреча Лексея с матерью по ее вызову. Задала пару вопросов о его семье — правда, не изъявив желания видеться с невесткой и незаконнорождённым внуком, — после спросила о главном: — Чем намерен заняться дальше, Лексей, какие у тебя планы?

О том сам он думал, узнав о заключении мира, вполне естественным казалось участие в войне против османской империи, но и не забыл о прежних планах, что высказал матери-государыне:

— Если вы, маменька, посчитаете нужным идти мне со своим отрядом воевать с османами, то готов исполнить немедленно. Сам же считаю предпочтительным заняться освоением Америки — от того, полагаю, будет больше пользы для отечества. О выгодах говорил вам в прошлый раз, повторять не стану, мнения же своего не поменял — надо брать Америку в свои руки, пока другие не заняли. Особо то касается Калифорнии — хотя там и стоит наш форт, но испанцы могут обойти и занять земли на северной стороне залива, тем самым отрезать от золотого месторождения. А лишняя война нам, наверное, некстати.

Последние слова в какой-то мере проняли императрицу, слушавшую до того с долей скепсиса — призадумалась, не стала отвечать сразу. После отпустила сына со словами: — Я вызову тебя, когда решу с нужными людьми. Пока время терпит — на месяц-другой съезди куда-нибудь, отдохни от трудов ратных, ты славно сражался!

Оформил в Адмиралтействе себе отпуск на два месяца и с ближайшим обозом отправился в Ревель проведать свои новые владения. Семью не стал брать — в наступавшем ноябрьском ненастье тяжелый дормез мог завязнуть в дороге, а так ехал в легкой двухместной карете-купе, нанятой им в каретном дворе на срок отпуска. В попутчики взял молодого флотского офицера, также едущего на побывку — с ним встретился в Адмиралтействе, когда оба оформляли отпуск и разговорились. Правда, увидев на камзоле орденскую звезду, стушевался, как будто потерял дар речи, единственно, что мог вымолвить — слова по уставу: Ваше Превосходительство, так точно, никак нет! — пока Лексей не велел отставить чины и величать по имени-отчеству.

За ту неделю, что находились в пути, Петр Макеев — так звали лейтенанта, — наговорил многого о портовом городе, тамошнем народе, принятых здесь порядках. Хотя еще со времен Петра I этот город, как и вся Эстляндия, вошли в Российскую империю, но дух остзейского чванства в отношениях с новыми хозяевами никуда не делся, особенно среди немецкого дворянства и бюргерства, до сих пор пользующихся Привилегиями. Что уж говорить, здесь считалось неприличным обращаться на русском, даже делопроизводство велось на немецком языке. И не дай боже задеть кого-то из местных — затаскают по судам и канцеляриям, где правят те же немцы. Сам наместник барон Врангель, как и все остальное начальство, также из остзейских.

Ревель, не так давно бывший губернским городом, после Санкт-Петербурга с его просторными улицами и площадями выглядел тесным и неухоженным, грязи хватало везде, даже в центре. Высадив по пути Макеева у родительского особняка, Лексей велел кучеру ехать в резиденцию наместника. Хотя он с Врангелем, генерал-поручиком, состоял в равном чине, но посчитал нужным представиться ему — на землях наместничества тот главный. Долго в приемной не задержали — уважение к Андреевскому ордену питали даже чопорные остзейцы, — вскоре сидел за столом напротив барона. Тот принял приветливо, не показывал и тени какого-либо пренебрежения. Разговорились о прежней службе — оказалось, что Врангель тоже выпускался из Сухопутного корпуса, только на двадцать с лишним лет раньше, — обсудили минувшую войну со Швецией. Она в какой-то мере коснулась и Ревеля — в начале лета на рейде порта курсировали неприятельские корабли, после ушли, так и не решившись атаковать береговые укрепления.

В Ревеле Лексей надолго не задержался — осмотрел свой особняк со двором в Вышеграде, находившийся в запущенном состоянии, нанял людей, которые привели бы его в порядок, — после отправился в поместье, расположившееся в двух десятках верст на восток от города почти на самом побережье Финского залива. Представший по пути сельский пейзаж оставлял удручающее впечатление — уж как в той же Тверской губернии крепостным жилось не сладко, то крестьяне-эстонцы находились на грани вымирания. Жалкие жилища в виде полуземлянок, ветхие строения, готовые вот-вот развалиться. Нет живности в крестьянских дворах, той же домашней птицы, а о коровах или лошадях, по-видимому, не могли здесь мечтать. Сами люди выглядели отнюдь не счастливыми — истощенные, в рваной домотканой одежде, а на лицах редких встречных видел только беспросветную тоску.

И тем ужаснее представляли контраст роскошные усадьбы немецких феодалов, красивые парки и пруды за оградой. Насколько стало известно Лексею, остзейские дворяне выжимали из своих рабов последнюю кроху жизни непомерным оброком и барщиной, пренебрегали указом императрицы, установившей в том какие-то пределы. И никто из власть имевших не пресек беспредел местной знати, пока не вспыхнул пожар бунта доведенного до отчаяния эстонского народа. Пять лет назад по краю прокатился вал крестьянских выступлений, жгли усадьбы, убивали ненавистных угнетателей. На подавление бунта бросили регулярные войска, пролилась кровь, после же разгона мятежников многих из них наказали шпицрутенами сквозь строй. С тех пор открытого сопротивления не происходило, но угроза сохранялась, немецкая знать жила в страхе перед народным гневом.

Восстание крестьян

Наглядная картина отношения остзейского дворянина к крепостным эстонцам предстала перед Лексеем через пять верст после выезда из города. По проселочной дороге двигалась телега, груженная мешками, а вместо коня в нее были впряжены четверо истощенных доходяг. Они еле брели, тянули из последних сил вязнущую в грязи повозку, а их погоняли кнутом два верховых гайдука. Такого издевательства над людьми молодой адмирал не выдержал, как только поравнялся с ними, бросил командным голосом: — Прекратить, — после добавил на немецком: — Еinstellen!

Увидев важного барина в карете, гайдуки прервали избиение, один из них подъехал ближе и спросил вроде как с почтительной, и в то же время требовательной ноткой: — Что угодно господину от людей барона Унгерна?

По всем писанным и неписанным правилам Лексей не имел права вмешиваться в чужие дела, но не мог проехать мимо и задал вопрос тем же приказным тоном:

— Доложить кратко — что здесь происходит и за что эти люди наказаны?

Гайдук какое-то время молча всматривался в лицо незнакомого барина, как бы раздумывая — стоит ли отвечать? После все же нехотя выговорил:

— Эти смерды не заплатили подушную подать, потому барон велел забрать у них весь хлеб и им самим везти на мызу (усадьбу). Коня же нет, пусть тянут заместо него!

Один из крестьян осмелился вступить в разговор проезжего дворянина, выкрикнул: — Господин, то не правда, мы заплатили уже подать — как написано в вакенбухе. А сейчас хотят взять еще столько же, но денег у нас больше нет, хлеб же последний, пропадем без него зимой!

Второй гайдук уже было взмахнул кнутом, чтобы стегнуть смутьяна, но после окрика: — Отставить, — не решился нарушить приказ неведомого барина.

Лексей долго не раздумывал, нашел соломоново, как ему казалось, решение. Спросил у старшего гайдука: — Сколько должны эти крестьяне? — и отдал тому запрошенные два рубля, а затем велел своему кучеру перепрячь коня в крестьянскую повозку и отвезти обратно в деревню. Гайдуку же передал: — Скажешь барону, что я, граф Бобринский, обращусь к наместнику с рапортом — пусть его люди проверят законность обложения податью.

Этот благородный — по совести молодого дворянина, — поступок привел к конфликту с кланом Унгернов, имевшим свои связи в магистратуре города и округа, даже в канцелярии наместника. Посыпались кляузы и доносы на титулованного чужака, уже было местные власти намеревались призвать его к суду за ложное обвинение законопослушного барона. Но преградой им стало звание кавалера Андреевского ордена — его судить мог только Сенат за тяжкие государственные преступления, как было когда-то с Мазепой. Хотя то не остановило недоброжелателей, они перетянули на свою сторону многие остзейские семьи — Лексей, по сути, стал изгоем в Ревельском дворянском обществе, за исключением разве что немногочисленной русской диаспоры, составлявшей едва ли четверть. Масла в огонь добавили принятые им меры в собственном поместье — оказал каждой крестьянской семье помощь с хлебом, теплой одеждой, выдал ссуду на приобретении инвентаря и живности.

Прознав о том, к нему потянулись как немногие свободные арендаторы, так и беглые крепостные с других поместий. Лексей не стал возвращать их прежним хозяевам, его доверенные люди повели переговоры о выплате выкупа. Иногда доходило до судебных тяжб, но все же с помощью самого наместника, да и немалой мзды постепенно его хозяйство приросло крестьянами вдвое — их уже стало почти три тысячи душ, — встав в ряд самых крупных в Ревельской округе. Конечно, соседи не воспылали добрыми чувствами к чужаку, вольно-невольно переманившим немало их крепостных, пусть и за хорошие откупные. Козни, сплетни, иной раз прямое вредительство — не гнушались ничем, фактически Лексей оказался во вражеском окружении. Но разве то могло смутить бывалого бойца — повел, как на войне, контрнаступление, в чем-то не совсем дозволенными способами.

Использовал на выкуп долговых обязательств недругов почти все свободные средства в Дворянском банке — свыше ста тысяч рублей, полученных как наградные за потопленные корабли, да и немалая часть откупного за плененного шведского принца перепала ему. После через суды довел до разорения должников, стал обладателем еще трех поместий и почти десятка особняков в дворянской части Ревеля — Вышеграде. Не побрезговал сбором компромата на самых видных чинов, вставших против него — создал для того вроде тайной службы, чьи люди собирали слухи, подкупали прислугу и недовольных конкурентов. Находили неопровержимые факты мздоимства, распутства и растления малолетних, государственной измены и преступных сношений с враждебными государствами — Пруссией, Англией, Голландией. Их хватило, чтобы подвести под суровую казнь почти два десятка дворян из самых известных остзейских семейств.

Многим пострадавшим не составляло тайны то, кому они обязаны своими бедами, так что в какой-то мере закономерным стало намерение местной знати расправиться с зловредным чужаком. Притом выбора — каким образом, — у них не оставалось, по закону тот был недосягаем. Потому и созрел заговор лишить его жизни, устроив покушение в нужном месте и время. Осложняло планы заговорщиков то, что русский граф почти всегда был окружен охраной из трех крепких и хорошо вооруженных гайдуков, да и обходил стороной места, удобные для нападения. Проникнуть в особняк или поместье не стоило даже пробовать — кроме людей, тут сторожили еще злобные собаки. Лишь после нескольких дней слежки нашли что-то худо-бедно подходящее — объект, если находился в городе, то чаще всего обедал в небольшом трактире за городской стеной с видом на море, — тут и решили устроить засаду.