Свидетель канона

2

– Люди тоже напуганы. – Харуна аккуратно взяла чайную чашечку. – Вот, я недавно новое слово записала, хотите?

Туманницы вокруг столика переглянулись и согласно прикрыли веки.

Харуна вытащила блокнот. Вообще-то аватаре Корабля Тумана бумага вовсе ни к чему. Для Харуны копаться в страницах, на ощупь отличая пухлую исписанную часть от ровного, чуточку прохладного, блока чистых листов – игра. Все равно как футболисты мяч ногами пинают, а не силовым полем кладут сразу в нужную точку… Так, нашла:

– О-кир-пи-чил-ся, – выговорила по слогам Харуна. – У него два смысла.

– У людей на что угодно два смысла, – Нагато меланхолично вертела горку с пирожными. – Спорю, что второй смысл – непристойный.

– Спорю, что непристойные оба! – Хиэй с воинственным видом подвинула очки выше по переносице. Конго переставила ближе к сестре блюдце с клином торта:

– Твои ударницы опять отличились?

Хиэй опустила плечи:

– Уже знаешь? Ну почему они не могут жить по правилам, ведь это же насколько проще!

Конго пожала плечиками, разбросав отсветы лилового шелка:

– Л-л-люди… Влияют на нас тоже. Порой себе удивляюсь.

– Ах, Конго-сама, мы ведь и на себя влияем… – единственный человек за столиком, Осакабе Макие, худенькая брюнетка в типично японском возрасте "то ли двадцать, то ли сто двадцать", улыбнулась печально. – Только не всегда успеваем удивиться, в силу несовершенства биологической платформы.

– Кстати, о несовершенстве платформы, – выпрямилась Конго, поставив чашку на столик. – Ты когда на аугментацию собираешься? Давно же обещала.

– Не хочу, – женщина вздохнула. – Меня с детства попрекали тем, что я искусственная. И вот на самом деле превратиться в машину?

Харуна засопела и посмотрела на Киришиму. Та, не отвечая, щелкала застежкой накладного кармана.

– Но, Макие-тян! Ты бы видела, какой замечательный корпус приготовила тебе Акаси, – Харуна неловко улыбнулась. – Это тебе не в розовой плюшевой игрушке сидеть!

Макие насупилась – при ее худобе выглядело смешно – и помотала головой:

– Хару-Хару, не настаивай. А то я спрошу, когда ты собираешься замуж! И за кого!

– Браво! Браво! – Ямато захлопала в ладоши. – Ну разве не мило? Ну вот ня же! Совсем как люди!

– Сомнительный комплимент… – Конго снова подтащила к себе чашку и спрятала в нее полыхнувший алым взгляд:

– Осакабе-сама, у вас ровно две недели, считая текущий день, как первый.

Говорила Конго негромко, вынуждая прислушиваться:

– Дальше я просто прикажу Акаси. Вы жрете таблетки лопатой…

Харуна отважно кинулась на защиту:

– Сестра, правильное слово "кушаете".

– Кушают пирожные с чаем! – отрезала Конго. – А таблетки в том количестве, в котором их с юных лет принимает Осакабе-сама, жрут лопатой. Осакабе-сама не хочет становиться машиной? Как мило! А я не хочу видеть, как Харуна и Киришима хоронят Осакабе-сама, загнувшуюся от банальной аллергии. Либо от отказа печени. Либо от начавшейся в почках цепной реакции. Критическая масса всякой химии, по моим расчетам, превышена в них еще год назад. Скоро Осакабе-сама не потребуется ночное освещение, обойдется хемолюминесценцией кожи. Да и приборы в туалете придется заменить на что-то более стойкое к царской водке.

Напряженное молчание разрядила сама Осакабе Макие:

– Да, Конго-сама, вас-то уже про замужество не спросишь…

Когда отсмеялись, Макие горестно вздохнула:

– Придется соглашаться. Послезавтра, хорошо? У меня там опыт интересный, не хочу прерывать.

– Конечно-конечно, – ласково улыбнулась Конго. – Сестрица, проследи. Ты же не подведешь меня?

Хиэй облизнула пересохшие губы и опять воинственно подвинула очки.

– Ваше "послезавтра" я слышала четыре раза, – Конго вздохнула еще тяжелее. – Л-л-люди!

Нагато выбрала, наконец, пирожное и потащила на свою тарелку со словами:

– Люди считают, что я никогда не улыбаюсь.

– А меня зовут отелем, – Ямато допила чай и постучала чашечкой по столу. – Линкор! Почему-то Айову или Неваду никто не называет "Бигмаком".

– А меня волчицей, – нахально всунула голову Ашигара, – хотя поэтому мне постоянно дарят очень миленькие заколки. У меня их в натуре два вагона!

– Но, Харуна, мы прервались. Чем же л-л-люди напуганы?

Харуна улыбнулась той самой улыбкой, что сбивает с ног больше л-л-людей, чем полный залп. Что там в залпе: пушки да ракеты, ерунда какая. А тут глаза ясные, изумрудные, волосы пшеничные, золотом просвеченные… Двадцать лет назад школьники писали на стенах: "Цой жив!" А теперь по всей планете пишут: "Флагман моего сердца". И это не про ледяную владычицу Конго, не про Верховного Флагмана Ямато, не про веселую Акаси – нет, это все про Харуну.

Правда, здорово?

Харуна почесала нос. Люди видят в ней девочку, хотя со дня первого знакомства у многих контактеров уже собственные девочки выросли. Девочку, а не стальную глыбу с огненным сердцем. Привычную миленькую конфетогрызку, а не корабль Тумана…

– Пакеты с подробной информацией я сейчас вам сброшу. Но, скажу честно, даже Акаси в них мало что поняла. Так что я позвала Макие прийти и вам рассказать.

– А тут я насела на нее с аугментацией, – Конго повертела чайной ложечкой, – что поделаешь! Осакабе-сама, прошу вас не держать на меня зла.

Макие улыбнулась бледной тенью улыбки Харуны:

– Я не знаю, что такое беспокойство о детях… И теперь, наверное, никогда не узнаю. Не стану врать, что понимаю вас, но за беспокойство благодарю.

После чего тоже отодвинула чашку и выпрямилась.

– Если в двух словах, то происходящее называется "темпоральная фуга".

Туманницы переглянулись.

Макие привычным движением вынула-разложила-включила световую указку и погнала красное пятнышко по предупредительно развернутому Харуной экрану:

– Представим себе несколько дорожек звуковых и видео. Мы можем вырезать кусок из одной, другой, поставить раньше, позже, наложить, совместить, сделать плавный переход. Либо, напротив, оборвать. Я подключила "корабли штурма и подавления", – Макие указала свободной рукой на сидевших чуть поодаль Секаку и Дзуйкаку, – их детекторы подтвердили факт вмешательства. На практике это приводит к разным, например, воспоминаниям об одном и том же событии у отца и сына… На схеме вот здесь и здесь.

Макие перемотала несколько кадров:

– А вот здесь мы нашли причину разных учебников истории. Некое событие одновременно случилось и не случилось. Похоже, что Чагатайская Республика и Илионские Штаты – вклейка из параллельного мира. То ли к нам попал их учебник, то ли, что хуже, целая область с населением, и уже давно.

Макие спрятала указку, глотнула чаю. Собеседницы все еще огорошенно молчали. Тогда Макие добавила:

– Я даже полагаю, что кризис Ангелов и кризис Глубинных – следствия, части одного мега-события, сорвавшего и смявшего все вероятности. Увы, ни доказать, ни опровергнуть не могу.

– Можем ли мы погасить колебания мировых нитей?

Секаку и Дзуйкаку переглянулись:

– В теории можем. Мы же именно корабли подавления. На практике как обычно. Непредсказуемые даже для нас последствия. К примеру, шторм возникает от ветра, цунами же от оседания морского дна. То и другое волна. Но, если хочешь укротить цунами, бесполезно влиять на погоду, надо заниматься геологией.

Дзуйкаку развела руками:

– Ошибемся – как бы не возникла новая Вселенная, в которой нас уже не окажется.

– А где же мы окажемся? – Ашигара нервно стянула заколку- "волка" и защелкнула красные зубки на собственном запястье.

Аватары синхронно хмыкнули, ответила Секаку:

– Умей мы такое предвидеть, мы бы вмешались еще при кризисе с Глубинными.

– Получается, шторм в мировых линиях – следствие работы такой же аппаратуры, как и у вас?

Макие Осакабе и аватары "кораблей подавления" разом поморщились:

– Ну что вы, Ямато-сама. – Секаку провела пальчиком по безукоризненной прическе, – уж если мы правим дорожку, стыков не видно. А здесь такое ощущение, что по клавиатуре топчется кот.

– Кот?!

– И жмет на клавиши как придется, иногда и по десять штук разом. – Секаку поболтала пальцами в воздухе. – У него же лапки.

Лапки куриные вымыли и выложили на широкую, чисто выскобленную столешницу, да там пока и оставили.

Что бы азиат ни готовил, сначала он жарит лук!

Щедро заливает в казане маслом, отжатым из хлопка. Добавляет оливковое, дорогое, когда оно есть.

Сегодня есть. Сегодня Томас вынул из пояса последний серебряник, береженный еще от Венеции. Вот повелитель кастрюль и старается, тщательно мешает лук большой круглой шумовкой. Запах идет по всему постоялому двору, даже два слона у слоновязи начинают принюхиваться, с шумом втягивать воздух. Погонщики-махауты вчера поведали, что слоны в сырую погоду пьют подогретое вино, чтобы не простудиться. Совсем как люди. Выходит, и пилав слоны тоже жрут?

Впрочем, нехристи могли и соврать, с них станется. Здесь, на границе Казвина и Мазандерана, живут мусульмане всех толков: от суннитов до гонимых тайных шиитов, а вот в этой деревушке и вовсе какие-то низариты-травоеды. Встречаются последователи Заратустры, огнепоклонники Авесты, служители Побеждающего Солнца Митры. Торгуются за ковры схизматики-купцы словенских земель, приплывшие по Итилю, а потом через Хвалисс. Смирно и чудно скрестив ноги, сидят последователи Учителя Будды из Тибета или откуда-то еще подальше; наконец, ордынские ариане – веруют в Христа, но лучше бы не веровали. Даже крестят не водой, песком – надо же так извратить святой обряд!

С одной стороны, хорошо: никто не бросит лишнего взгляда на светловолосого парня, одетого по заморским обычаям. Очередной приказчик или слуга очередного франкского купца.

С другой стороны – тупик.

Торговый путь от берега Хвалисса идет восточнее, через Алам-Кух, потом поворачивает к армянам и сирийцам, для чего и проходит у подножия гор, через Авех, Танурах. Отклонившись чуточку на север, попадаешь в зеленую долинку, где мирно пасутся овечки, возятся пастухи, важно восседает чайханщик, не действуют законы шариата – а над всем этим возвышается замок.

Замок Аламут.

Томас морщился при одном воспоминании, сколько пришлось раздать серебра, чтобы узнать, куда же увезли сестру. И то – в Аламуте всего лишь имам, а крепостей у исмаилитов намного больше одной. Если сестра не здесь, если она где-то еще?

Томас подтянул пояс, скроил выражение лица посуровее – но выдал его заурчавший живот. Ничего, скоро уже дойдет пилав с куриными ножками… С говядиной, конечно, лучше. Но дороже. Но вкуснее! Но по три серебряных, а он сберег лишь одну…

Вот уже в зажаренный лук брошено мясо, всыпаны пряности, сильные чистые пальцы чайханщика перемывают рис.

К пилаву Томаса приохотил рыцарь святого Иерусалимского Храма. Рыцари охраняли паломников на пути от порта к гробу Господню; Томас же выспрашивал всех и каждого о похищенной сестре, и потому завязал разговор с человеком, судя по загару, весьма опытным. Рыцарь чиниться не стал, поведал многое. Он же надоумил искать в Аламуте, хотя и сам не знал, где тот Аламут находится. Дескать, главный шейх проживает именно в нем. И уж главный-то шейх наверняка знает, в какой из крепостей исмаилитов недавно появилась новая светловолосая наложница.

Затем рыцарь отвел парня в храмовую часовню. После разгрома при Хаттине от королевства Иерусалимского сохранилось несколько замков на побережье. В одном из них Томаса и представили важному орденскому чину – не то комтуру, не то маршалу, не то еще какому-то иерарху. Томас только запомнил пронзительный, нечеловечески-острый, взгляд храмовника.

Орденский чин благословил Томаса на поиски, и даже вручил освященный на Гробе Господнем крестик из вифлеемской сосны. "Если случится тебе в самом деле найти убежище безбожных исмаилитов, и ты окажешься в нем самом или хотя бы не далее ста шагов," – сказал на прощание важный черноглазый храмовник, – "то сломай крест. Когда же обломки замерцают, немедленно брось их наземь и беги оттуда как можно дальше и как можно скорее, ибо гнев господень обрушится еще до заката."

С тех миновал почти год времени, и все деньги, сбереженные Томасом, закончились, но и путь его завершился.

Господи, вразуми! Что дальше?

Вот она цель, вот он Аламут, обиталище Старца Горы. Сто лет назад исмаилиты прятались ото всех, нынче же ничего не боятся. Даже одинокий мальчишка с края света может отыскать черное сердце страны, всего лишь задавая вопросы.

Только попасть внутрь крепости никому не позволено. Все покупки, встречи, прием послов имам совершает в этом вот селе. Оттого-то здесь и процветает большой постоялый двор, даже слонов найдется где привязывать. Здесь чистые столы, крепкие лавки, выбелены и выметены стены, подают не гнилое и не кислое, и все комнаты всегда заполнены, и даже сейчас в зале множество народу.

Вон пьют черные эфиопы, а правее смуглые индусы, а подальше желтолицые ханьцы, а на них косятся презрительно мунгалы, посланники Хулагу-хана, даже за столом не расставшиеся с кривыми мечами. А вон чагатаи с севера, полосатые халаты, шапочки- "тюбетейки", запыленные и стертые дорожные сапоги. Нынче поутру привели на торг сорок верблюдов, груженых "самаркандским товаром" – черт возьми Томаса, если он знает, что это такое!

Боже, Боже, подскажи верному рабу твоему, не для себя прошу!

А вот высокий худой старик, судя по подвернутому концу чалмы – араб с далекого юга. Читает стихи в надежде на угощение, но Томас, конечно, сложного поэтического языка не знает. Старика Томас видел пять или шесть раз, и уже знал, что старец здесь ради легендарной библиотеки шейха Хасана ибн Саббаха. Напроситься в служки, чтобы провели внутрь? Чего там, Томас готов занести поэта в крепость на руках – только бы…

Господи, подай знак!

Подали, наконец-то, пилав. И Томас, вымыв тщательно руки, как научили его все те же знакомые со здешними лихорадками храмовники, приступил к еде.

Последняя монета, последний день!

К столу Томаса подошел чагатаец в полосатом халате, склонил обритую голову, и сказал на вполне разборчивом lingva franca:

– Да благословит Аллах твою пищу, молодой ференг.

– Да благословит Аллах твои пути, достойный караван-баши, – за год скитаний Томас выучил, как надо вежливо ответить.

Чагатаец присел рядом, но в блюдо с пилавом не полез: либо не голоден, либо хорошо воспитан.

Либо, что вернее всего, ему что-нибудь нужно.

– Скажи мне, ты ли Томас из Донкастера?

– Воистину так, но откуда ты знаешь меня, достойный караван-баши?

– Да я тебя и не знаю, а имя мне подсказал чайханщик. Он же рассказал, что ты живешь тут уже семь дней, но не покупаешь и не продаешь, лишь с тоскою глядишь на стены Аламута. Нетрудно догадаться, что ты здесь не по торговому делу. Ты не мудрец, не градоимец, не алхимик и не поэт, иначе имам уже взял бы тебя на службу. Думаю, твою женщину похитили в гарем имама и ты ломаешь голову, как ее спасти. Ну что, я прав?

Томас поморщился:

– Если ты и прав, о достойный водитель хулков пустыни, то что дальше?

– Дальше то, что здешние жители служат Аламуту, и никто из них тебе не поможет, а разгадали тебя давно и не схватили потому только, что ждут появления сообщников.

Томас горько засмеялся. А нету сообщников! Ждите, пока святой Томас выпустит жаворонка из рая!

– Подай нам чаю и шербета, – велел между тем чагатаец. – Уважаемый помощник моего досточтимого покупателя долго ждал меня, недостойного, с товаром, я должен загладить вину свою!

Чайханщик поклонился и побежал за занавеси.

– Так мы усыпим подозрения на несколько дней, – чагатаец почесал выбритый подбородок. – Но слушай меня, молодой ференг. В твоей земле не принято ходить вокруг да около, и мне известен ваш обычай, так что скажу прямо. Ты храбр уже потому, что добрался сюда от вашей Англии. Ты молод, здоров и силен. А мне нужна помощь в некоем деле, о котором я не могу просить правоверного.

Томас положил руку на грудь: вифлеемский крестик засветился! Слабым-слабым светом.

Если это не знак, то что? Ловушка властителей Аламута?

Ну да, целый караван ради одного мальчишки-ференга! Еще бы!

Чагатаец поглядел на затрепанную рубаху Томаса, вздохнул и вытащил из-за пазухи на цепочке свою подвеску с полумесяцем.

Полумесяц светился; чагатаец укрыл его в сложенных ковшиком ладонях.

– Ты просил твоего Ису о ниспослании знака. Утром я о том же просил Пророка, – чагатаец заговорил совсем тихо, но теперь это никого не насторожило. Видно же, торгуются люди!

Люди сидят на холодной глине у врат крепости.

Людей немного.

Уйти можно когда угодно.

Томас – четвертый слева во втором ряду.

Из двух сотен впустят разве что пятерых.

Нужно терпеть. Терпеть насмешки, пинки, мусор и объедки, вышвыриваемые из крепости настоящими фидаинами, незримыми клинками Аламута. Терпеть полуденную жару, ночной холод. А еще здесь, в горах у Мазандерана, всего лишь за перевалом от моря Хвалисского, случаются и промозглые дожди.

Благодаря им щедро плодоносит маленькая долина.

Благодаря им вчера ушли еще трое: доконал кашель.

Томасу известно, на что надеются оставшиеся, ради чего терпят позор и холод, волчью хватку голода и молот палящего солнца.

Пророк сказал: "Рай находится в тени сабель."

Секрет Аламута прост: здесь вход в рай.

Нужно терпеть. Нужно усыпить ум, оставить одно лишь дыхание. Сжать в руке крестик. Томас не правоверный и не обрезан. Так неужели незримым клинкам Аламута не пригодится лазутчик, даже без одежды неотличимый от франка?

Томас молчит и повторяет про себя стихи седого араба. Чагатаец не пожалел времени на объяснения, перевел и стихи.

… Друг мой Бишр, я враг оружья! Ненавистник я войны. Развлеченья да пирушки, вот чем помыслы полны…

"В нашей земле," – сказал тогда чагатаец, – "нет знати, нет господ, нет налога. Правители нашей земли выбраны всеми людьми Самарканда на общем сходе."

Томас, помнится, изумился здорово. Тут чайханщик подал им сладкий шербет и горячий чай, райской ласкою пролившийся на иссохшую пустошь Томасова желудка… Вот сейчас, на холодной глине, перед входом в Аламут – зачем же он это вспомнил? Нет, скорей стихи араба, перебить урчание голодного брюха! Как там дальше:

… Для меня что налокотник, что нагрудная броня… Ваши шлемы, скачки, кони – это все не для меня!…

Чагатаец рассказал: первый из трех выборных правителей восставшего Самарканда – ученик духовной школы, по-здешнему "медресе", и звать его Мавлан. Второй – всего лишь старшина цеха трепальщиков хлопка, отнюдь не высокорожденный и не богом данный потомок владык. Звать его Абу Бакр Калави.

А третий вовсе стрелок из лука Хурдак Бухари. Бухарец, значит.

И ничего, правят! Отбили нападание монголов.

… Увидав, что из пустыни бунтарей летит отряд, мигом я, коня пришпорив, погоню его назад. И, когда людей в атаку вы готовитесь вести, об одном лишь помышляю – как бы ноги унести!…

Томас хихикнул: стихи забавно расходились с воспоминаниями.

Сосед по шеренге покосился на него с удивлением:

– Эй, ференг! Я думал, ты уйдешь раньше всех.

Томас улыбнулся ему и не ответил.

– Ференг! Я здесь во имя Пророка и ради рая. Во имя чего же здесь ты? Разве в мире что-то есть превыше Аллаха? Ференг! Нет бога, кроме Аллаха! Слышишь! Нет бога, кроме Аллаха! Нет! Бога! Кроме!

Сосед подскочил, завертелся, размахивая руками, наподобие диковинной птицы. Захрипел, пуская изо рта белую пену. Вышли фидаины Аламута, видевшие не раз, как сходят с ума от напряженного ожидания. Взяли соседа под руки и вывели из внешнего двора; Томас не видел, что дальше по дороге бедолагу просто столкнули в пропасть. Правда ведь – чего возиться с умалишенным?

Возвращась, фидаины для порядка пнули нескольких сидельцев, а на Томаса решили помочиться. Он же неверный ференг!

Но взгляда Томаса не выдержали, обошлись парой затрещин.

Отец по праздникам и то сильнее бил. Пока люди шерифа Роттервудского не поймали отца прямо на охоте и не привязали его к рогам дикого оленя. Обнищавшую семью продали за неуплату подати, продали евреям-ростовщикам в долговую кабалу. А те давно знали, что на далеком востоке нецелованая блондинка стоит побольше, чем в Англии служанка. Так вот и выплатила долг семья Томаса.

… Если б доблестными звали тех, кто кутит в кабаках, да глазеет на танцовщиц в ожерельях и шелках! Иль с любовницей встречает розовеющий восток! Первый звался средь арабов я наездник и стрелок!…

С женщиной Томас никогда в жизни не ложился: дома по малолетству, здешние шарахались от одного прямого взгляда, вот как эти недо-фидаины. Все тот же чагатаец объяснил, почему:

"У тебя, юноша, глаза синие. Небо просвечивает сквозь череп! Я знавал еще одного такого, но давно, когда мы только восстали в Самарканде. Он-то и посоветовал нам выборное правление, он-то и надоумил, как все устроить. Не то, пожалуй, мы бы помирали и терпели еще лет сто, когда не двести. Но только у него в глазах светилось грозовое небо. Лиловое, а порой вовсе черное. И мы не раз шептались между собой, что не человек он. То ли джинн из почитающих Аллаха, то ли вовсе дэв."

Наступила ночь; Томас все шептал последние строчки стихотворения. Мира не существовало. Мир сузился в точку.

К утру не вытерпит еще кто-нибудь.

… Если б доблестными звали тех, кто кутит в кабаках, да глазеет на танцовщиц в ожерельях и шелках! Иль с любовницей встречает розовеющий восток – первый звался средь арабов я наездник и стрелок!…

Томас не уйдет. Есть сила превыше Пророка; как ни стыдился Томас признавать – но это и не вера христианская.

На прощание чагатай сказал: "Томас, ваш пророк Иса родился у пресветлой Мариам одну тысячу сто девяносто четыре года назад. И вот короли твоей земли пришли за вдовьей долей Мариам, пришли из такой дали, откуда кораблю плыть полгода. Я не понимаю, зачем им это нужно, но имамы Аламута посылают убийц к вашим и нашим, не разбирая веры. Выходит, мы на одной дороге, храбрый ференг. По крайней мере, до ближайшего колодца."

Томас позволил себе встать и расправить спину. От голода его заметно шатало, но все же он растер ноги и руки – точно как учил давешний рыцарь-храмовник.

Отворилась дверь и на пороге в ночной тишине появился человек.

– Ты, ференг! Я, рафик имама, повелеваю тебе – подойди! Ты с честью выдержал испытание, и да станешь ты нашим братом, если ответишь на один вопрос повелителя!

Томас помотал головой и… Проснулся?

Да! Нет? Наверное…

Он все так же на ногах, и его все так же трясет от голода.

Люди в белом осторожно взяли Томаса под руки и подвели к стоявшему на желанном пороге сановнику постарше, и тот, намотав на кулак длинную седую бороду, процедил:

– Скажи, о ференг, как набрался ты наглости явиться сюда крещеным? Для чего тебе, неверной собаке, рай Пророка? Ответь мне, и, клянусь званием даи, ты войдешь. Иначе войдет любой из них, кто подаст мне твою голову.

Сидящие подпрыгнули с места; кажется, даже глаза их вспыхнули в ночи нелюдским белым – но то всего лишь луна отразилась на жадных лицах.

Мудрый караванщик научил Томаса правильному ответу. Среди гонимых повсюду шиитов существовала "такийя", право принимать любую веру, если того требовала жизнь. Опять же, имелась вполне разумная причина – Старцу Горы пригодился бы необрезанный лазутчик. Наконец, прямо сейчас Томас мог выкрикнуть шахаду: "Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!"

Томас криво улыбнулся и ответил подслушанное у старого араба там, в чайхане, вовсе даже не стихотворение, вовсе не мудрость:

– Когда Абу-Аббас оскорбил своими стихами правителя Йемена и бежал в Каир, то погонщик его повозки напевал: "Не завидуй же, Сальма". Узнавши свое стихотворение, Абу-Аббас, в тайной надежде на похвалу, вопросил: известно ли погонщику, кем написано и кому посвящено сие?

Сановник и фидаины переглянулись, однако же, Томаса не остановили. Тогда Томас просипел:

– "Как же, знаю," отвечал погонщик. "То бесчестный Абу-Аббас, коему назначили уплатить сто серебряных за сожительство с собственной матерью, а ее-то и звали Сальма." После Абу-Аббас говорил: "Я и не знал, то ли мне ужасаться приписываемому мне кощунству, то ли дивиться столь малой вире за столь ужасную вину."

Люди в белом переглянулись теперь уже в неподдельном изумлении. Сановник даже отступил на полшага:

– Ты нас удивил. Входи!

– Входи! – прошептал Томас, открывая боковую дверцу. Чагатайский караванщик скользнул в проем; после года обучения в фидаинах Томас понимал, что халат гостя раздут от кольчуги, а штаны немного топорщит от вшитых медных пластин.

– Налево главные ворота, направо стена внутренней крепости. За ней направо садик, налево вырубленная в скале узкая лестница в покои рафиков и даи, а уже где-то там вход к имаму. Но туда меня не пускали.

– Ты славно потрудился, храбрый ференг, – под белой разбойничьей луной глаза караванщика блестели сталью, и Томас припомнил с непонятной тоской, как он сам впервые вошел в эту неприметную дверцу, и как его соперники мечтали подать хозяевам Аламута голову нахального ференга… И точно так же блестели под луной жадные глаза – пока еще белым блеском.

– К воротам!

Пробежали к воротам; двух стражников Томас опоил с вечера маковым зельем – тем самым, что давали новичкам, чтобы отнести их, уснувших, в закрытый сад. В том саду новички видели диковинные цветы, вкушали царское угощение – и, разумеется, прикасались к женщинам.

Женщину на востоке купит совсем не каждый. Дорогое удовольствие. Да и ходят здесь женщины обыкновенно закутанные по самые глаза. Почти все новички в том саду встречали первую женщину за всю жизнь.

А потом отвар из мака срабатывал, и новички, заснувшие в раю, просыпались на своем узком жестком ложе, под каменными пыльными сводами Аламута. И великий имам назаритов говорил, сочувственно качая благородными сединами: "Рай находится в тени сабель, о бесстрашный фидаин. Ты видел, что получишь после смерти, если выполнишь мою волю."

Затем, если повелителю Аламута требовалась голова эмира Хорезмшаха, грузинского князя или рыцаря Иерусалимского королевства, или даже самого Салах-Ад-Дина, то имам призывал к себе верного слугу… О, имам вовсе не говорил: "Пойди, убей для меня" того или этого.

О нет!

Имам говорил: "Сын мой, сегодня ты отправляешься в рай."

Рай находится в тени сабель!

Саблей и луком, удавкой и ядом Томас выучился владеть весьма неплохо. Не сравнить с наставниками-рафиками, но большая часть рядовых фидаинов уже не могла сражаться против рослого англичанина лицом к лицу. Пока чагатайский лазутчик сдвигал тайные запоры, Томас черной тенью шел по этажам надвратной башни, по стене к скучающим караульным – и убивал.

Вот уже второе столетие крепость Аламут покрывала страхом пределы ближние и дальние. Незримые клинки Аламута и сейчас готовились отлично – а вот высшие сановники уже далеко ушли от аскезы первооснователя. Им в голову не приходило, что кто-то может их не бояться.

И уж тем более, никто не задумывался, что против Аламута можно точно так же применить незримый клинок – да еще и откованый в нем самом!

Но вот заскрипели тяжеленные створки; больше не требовалось беречь тишину. Во двор между внутренней и наружной стенами с ревом хлынули бронные и оружные северяне. В громадной здешней библиотеке Томас встречал рисунки каплевидных щитов и высоких, остроконечных шлемов. Здешние мусульмане накручивали на шпиль чалму – русы носили броню вовсе без покрывал.

Великий Боже! Предводитель нападавших прямо в чешуйчатой броне выпрыгнул по плечам товарищей до гребня стены! Удар, лязг прямых мечей, страшный звук лопнувшего железа; крик падающего со стены стражника.

Хруст – и скрип ворот.

Внутренняя цитадель вскрыта!

Подняв щиты над головой, русы железным потоком вливались в пыльные стены. За ними бежали чагатаи все в тех же полосатых одеждах, только уже не в тюбетейках, в плоских шлемах-мисюрках, блестящих под все той же злорадно ухмыляющейся луной, и кричали:

– Сар ба дар!

Караван-баши оказался рядом с Томасом на внешней стене:

– Теперь я могу открыть, что мое имя Алп-Тегин, мой предок правил в Газни триста лет назад. Как я оказался в Самарканде, история долгая. Не в бою же рассказывать. Что с тобой, Томас из Донкастера? Отчего ты застыл? Или мусульманское имя вытеснило из твоего сердца ту, за которой ты пришел с края света?

Нет, о сестре Томас помнил. В саду среди гурий он с ужасом ждал именно ее – но имам совсем не дурак, чтобы позволить свидеться двум светловолосым…

Правда – чего стоять столбом? Вот оно, вымечтанное мгновение, вот за чем Томас терпел плевки и затрещины перед входом, вот ради чего рвал жилы на учении.

Как там кричат висельники-самаркандцы: "Сар ба дар!"

Лучше смерть!

А вот кому – сейчас уточним.

Томас выхватил саблю:

– Проведу тебя по наружной стене вон туда, где все сходится. Мы влезем сразу в жилые покои. Пять новолуний я готовил путь, забивая в скалу железные гвозди. А если ты не умеешь лазить по скалам, втащу на веревке!

– Я не умею? – Сарбадар оскалился, вытащил кинжал-пешкабз, и побежал следом. Недлинная стена привела к угловой башне, но меч и кинжал не понадобились: караул отсюда уже отступил во внутреннюю цитадель и теперь уверенно переселялся в рай под стрелами сарбадаров, под мечами северных наемников.

Ибо рай находится в тени сабель. Таковы подлинные слова Пророка. Воистину, он – прощающий, кроткий!

Саблю в ножны, ножны за спину, чтобы не мешались в ногах. Ласточкой Томас взлетел по заготовленным костылям; на вдох, не больше, отстал от него Алп-Тегин. Не скрипнула тщательно смазанная деревянная рама – но хоть бы и скрипнула, правее и снизу русы прорубались по лестнице, грохот и рев стоял неимоверный, пахло гарью и глиной, туркменские ковры, купленные за свой вес в золоте, истаивали густыми клубами вонючего дыма.

Защитники Аламута успели схватить копья, кто-то влез в доспех – но никто не обернулся, когда на головы им свалились из окна предатель-ференг и коварный сарбадар. Томас привычно крестил саблей – с его ростом и силой хватало пары ударов. Алп-Тегин с потрясающей скоростью орудовал удобным в тесноте кинжалом. Несколько мгновений, и по телам ворвалась бронная пехота русов, громко благодаря за помощь и восхваляя храбрость лазутчиков.

Резную самшитовую дверь в покои сановников разбили секирами – русы владели ими ничуть не хуже Константинопольских варангов. Запахло сладко, приятно миррой и ладаном, сожженным в очаге можжевельником и тем самым отваром из маковых головок – Томаса учили ядам тоже, и теперь он понял, что кто-то из высших этой ночью предавался пороку.

– Стойте! – Томас поднял руку. – Берите живьем, кого сможете. Я пришел сюда за сестрой, такова моя доля в добыче. Но надо хотя бы узнать, где она! Если вы перережете всех, кто мне ответит?

Капитан русов только наклонил голову; в прыгающих отовсюду красных бликах выскалилась кованая полумаска. Сарбадары под окном снова подняли боевой клич, Алп-Тегин выглянул:

– А, до конюшни добрались. Лошадок делят.

Передний покой мигом сделался тесен: обдирая занавеси, обкалывая стальными наплечниками лепнину с углов, закованая пехота текла в чистую половину, в жилища начальства. Направо, к саду, никто не совался: каменную дверь, сработанную заподлицо со стеной, мог отыскать один лишь Томас.

Открывать неожиданным союзникам главную тайну Томас не спешил. Здесь, в Аламуте, фидаинов учили не только по многу часов стоять без движения, но еще и думать. Благо, времени на таком недвижимом учении хватало.

Вот англичанин и подумал: откуда Алп-Тегин знал про Аламут все? Он тайный посланник Самарканда, это ясно. Неясно – откуда сарбадар-висельник точно и подробно осведомлен про испытание новичков на входе? Про то, как правильно отвечать сановникам, про само учение исмаилитов, его сходство и различие с шиитами, суннитами, двунадесятниками, пятеричниками? Наконец, про райский сад, одурманивание новичков? Ведь без предупреждения лже-караванщика Томас бы принял все за чистую монету и, пожалуй, уверовал бы в Пророка на самом деле!

– Послушай, Алп-Тегин… – англичанин самую малость помедлил. В замке щелкали чешуйчатыми доспехами русы, трещала мебель, орали пленники, шумно восхищались добычей сарбадары. Приходилось говорить на ухо, но Томас этому радовался.

– … Скажи мне, зачем сарбадарам взятие Аламута? Какое вам-то дело до здешних низаритов? Ты сам говорил, что в Самарканде можно молиться кому хочешь, нельзя только проповедовать.

– Правильный вопрос ты задаешь, молодой ференг!

Бледная от ужаса луна заглянула в окно и отшатнулась, оглушенная криками с чистой половины. Похоже, захваченным начали уже подпаливать пятки в поисках тайников. Алп-Тегин оскалился, на потном лице блеснули крепкие зубы:

– Нет спасения от ночных убийц. В самой верной страже найдется червоточина. Ты, ференг, знаешь это, как никто, ибо прямо сейчас ты и есть эта самая червоточина. Воистину, мы устали жить в страхе, а единственный способ избавиться от страха – устранить причину. Владыка Иерусалима, отобравший его у неверных, молниеносный Юсуф ибн Айюб, переживший пять покушений от рук фидаинов, дал нам деньги. Вольный Самарканд – проводников и товары. Русы пришли от короля Даниила из Галича, только не спрашивай, где это. Русы тут всем чужие, и потому лучше всех годятся для войны. Да и сам ты явился с края света, ведомый общей ненавистью к гнезду пауков. Воистину, все по воле Аллаха!

– Воистину, он – прощающий, кроткий. – Томас указал рукояткой сабли на стену:

– Вот каменная дверь в райский сад, сокровищницу, покои самого имама и жилище гурий. Имам берег свою тайну, так что дверь всегда открывали евнухи с той стороны. Сейчас они видят нас и, конечно, не откроют. Увы, но за год я не сумел узнать, можно ли попасть в сад как-то иначе.

Томас ударил кулаком в камень:

– Сама дверь толщиной добрый локоть. С тараном тут не повернуться, а колоть секирами полтора фута камня придется до рассвета. Имам сбежит потайным ходом… И не сделал бы сын Иблиса и собаки худого пленницам!

Сарбадар понимающе покивал, выглянул снова в окно и свистнул четырежды. Совсем скоро передний покой расчистился: пленных русы пинками выгнали во двор. Туда же вытаскивали тела защитников из казармы, из переходов и лестниц – кто где открыл свою дверь в рай. Убитых складывали в длинный ряд; после года обучения Томас не удивился, что русы потерь не имели, да и сарбадары, самое большее, ходили с перевязками. Все, как рассказывали наставники: ночной приступ, натиск и быстрота, предатель в крепости…

Предатель!

Томас поежился, но потом плюнул. Аламут не у него одного украл сестру, да и сколько тут по утесам других исмаилитских крепостей, сколько в них наложниц? Даже жаль, что расплатится за всех один этот замок.

В освободившийся от людей покой снизу, оскальзываясь на залитых кровью ступенях, десяток сарбадаров с руганью внес тяжелые округлые мешочки, судя по хрусту, проложенные изнутри бумагой. Бумага… Ханьцы?

– А вот и наш быстроногий Али! – лже-караванщик дружески улыбнулся старшине носильщиков. – Тебя только за смертью посылать.

Али, однако, совсем не обиделся:

– Воистину, грозный Алп-Тегин, только мне и можно доверять в таком деле. Меня знают и ференги в Акре, и мамлюки в Каире, сам император Константинополя даровал мне титул Многосильный на языке Восточной Империи. Только я, Али Экспресс, даже смерть в срок и без потерь доставляю в нужное место. Вот сейчас я тебе что принес?

– Воистину, ты прав, о Многосильный. Ну, Томас, где тут вход?

Англичанин постучал рукояткой сабли по стене и по звукам уточнил контуры прохода. Внимательно следивший за ним Алп-Тегин жестом приказал носильщикам – те уложили хрустящие кульки вдоль тайной двери. Второй десяток притащил еще мешки с обычной землей, покрыл ими круглые мешочки с бумагой, притоптал к стене плотно, набросал немалую кучу.

– Томас, отведи всех во внешний двор, – велел Алп-Тегин. – Чтобы людей отделила стена. Не возвращайтесь, пока не услышите.

– Услышим что?

Алп-Тегин только ухмыльнулся в тонкие усы и постучал Томаса по груди:

– Крест не потерял? Услышишь, не сомневайся!

В самом-то деле, вздохнул Томас, осторожно спускаясь между липких темных лужиц, ведь ровно год прошел с той встречи в чайхане. Господь ответил мне и даровал знак, и вот я с каждым пропахшим кровью мгновением ближе к сестре… Если, конечно, ее содержат именно в Аламуте!

Распоряжение Томаса все выполнили, на удивление, быстро и четко. Видать, уже сталкивались раньше с мешками ханьской бумаги. Заклятия, что ли, написаны в хрустящих листах?

Долина проснулась. По растревоженной деревне бегали люди с факелами. Лаяли собаки, в чайхане трубил одинокий слон. Тела новичков, так и не дождавшихся пропуска в рай, громоздились на обочине. Северный ветер с Мазандерана, с берегов Хвалисса, тянул влагой, обещая скорый дождь, кутая в тучи бледную от ужаса луну…

Ай, да мало ли луна видела вырезанных в ночи крепостей!

Могла бы уже и привыкнуть.

Привыкнуть можно ко всему. После года обучения на тайного убийцу Томас это знал доподлинно. Можно привыкнуть к высоте, к холоду и боли, к страху и одинокой предрассветной тоске…

Но к реву обвала? Брызнувшим на все стороны камням величиной с голову? К выпрыгнувшей из-под ног земле?!

Тоже, наверное, можно привыкнуть. Но, Боже всемогущий, для этого надо хоть что-то знать заранее! Проклятый сарбадар, чагатай, караванщик – или кто он там в самом деле!

– Алп-Тегин! Ты что творишь! Чтоб тебя черт побрал и засадил в Ифрит, заодно с душами Одина и Тора!

Теперь в селении точно проснулись все.

Кроме тех, кто прямо во сне испустил дух от невыносимого ужаса.

Половина внутренней стены Аламута высыпалась во двор крепости, неопрятной тушей мертвого дракона расползлась до самых ворот, пожрав необобраные трупы защитников. Темный дым на темной ночи, разгорающийся там и здесь огонь, треск оседающих балок…

Алп-Тегин и капитан русов живо построили в цепочку своих людей – заливать огонь, разбирать проход в завале. Да и снизу, из поселения, набежало немало народу. Кто любопытствуя, кто в ужасе, кто в надежде под шумок уволочь ценный подсвечник или коробочку для благовоний, или хоть монетку… Томас хрустел рассыпанным золотом, не замечая окружающей роскоши. Вот знакомый переход, и вот своды, а вот и тела евнухов, стражей заветного сада.

Из покривившейся двери, кашляя и ругаясь, показался высокий худой старик; огонек масляной лампы в трясущейся руке высветил тонкое лицо. Томас мысленно дорисовал над лицом чалму, подвернутую по арабскому обычаю. Выходит, поэт все же пробился в заветную библиотеку.

– Что случилось, юноша? Такой грозы я не слыхал даже на Цейлоне, куда плавал по молодой горячности… Ох, много уже лет назад…

– Да увеличит вам Аллах дни жизни, длину бороды и величину мудрости, о эфенди, – выплюнув пыль, Томас ответил высоким слогом, выученным на тот конец, когда придется убивать кого-либо в собрании людей благородных либо ученых.

– Над Аламутом простерта длань господня, лик же Господа гневен.

– А… – странным образом старик приободрился. – Снова мстители и снова восставшая чернь… Знакомо. Что же, думаю, папирусы и свитки не заинтересуют храбрецов. Деньги, торговые договоры и долговые расписки от века не хранятся в библиотеках, и впредь сего не случится, клянусь подножием трона Аллаха. Чего мне бояться? Раз уж все равно меня разбудили, пойду, закончу комментарии к Аль-Мутанаби…

– Постойте, эфенди. – Томас опять переглотнул; проклятая пыль! Ни вдохнуть, ни услышать, один только шорох оседающего песка, да вкус полуденной пустыни на языке, колкие песчинки на веках.

– Неужели вы не рады избавлению от власти ночных убийц?

Старик повернулся; чудной показалась Томасу печальная улыбка.

– О храбрый юноша! Султан каирский, эмир бухарский, хан кокандский, несть числа правителям… Проливают все те же реки крови, даже не прячась в ночи. Они сильнее Аламута, сильнее карликового уродца-государства, спрятанного здесь, на холодном севере мусульманского мира. Ибо все места потеплее расхватаны такими хищниками, перед коими смешно и ваше ночное искусство, и сам наследник Хасана ибн Саббаха… Ну, как там зовется ваш теперешний имам?

Старик переступил облезлыми ночными туфлями по грязным камням. Хихикнул:

– У здешнего хищника есть хотя бы то достоинство, что скупает он книги, собирает знания среди ференгов и ханьцев, и даже в жарких южных морях, не гнушаясь ни чуждой верой, ни расходами. Например, обычай испытывать новичков томительным ожиданием пришел сюда из ханьского монастыря "Молодой лес"…

Поэт наставительно поднял сухой палец – точь-в-точь отросток старого тополя на повороте к донкастерской мельнице. Но тут заскрипело и затрещало наверху слева; старец подскочил, едва не облив Томаса маслом из светильника:

– Там же книги!!!

Заорав громче воина в смертельном бою, старик помчался через обломки прямо как вышел, в ночном халате и с развевающимся за спиной спальным колпаком.

Томас посмотрел ему вслед, который раз выплюнул накопившуюся пыль, и двинулся в обратную пожару сторону. В маленький сад, где пока еще ничего не горело. Русы и сарбардары выводили женщин без насилия, вежливо, но Томас понимал, что дело не в благородстве. Просто – не на руинах же.

С другой стороны, для наложниц что изменится?

Нет, к черту. Если так рассуждать, зачем же Томас ехал сюда через моря и пустыни?

Тут он повернул за угол, где уже горели светильники, а крупные обломки наспех сдвинули по сторонам прохода. В проходе под аркой стояла сестра; Томас мгновенно ее узнал.

Узнал – и проморгался, и протер лицо от пыли, и потом омыл глаза драгоценной водой из серебряной фляжки – храмовники, помнится, говорили: серебро убивает заразу…

Святый Боже, что за чушь лезет в голову!

– Кэтрин! Господи Иисусе, Кэт! Я же пришел за тобой!

Молодая женщина плотнее запахнула на груди тонкий шелк:

– Томас? Ты ли это? Как ты оказался здесь? Ты… Ты мне снишься?

Прежде, чем Томас подошел и усадил сестру на сломанную толстую балку, Кэтрин успела перекреститься пять или шесть раз и найти объяснение:

– Наверное, это сон! Опять сон, опять проклятый мак! Господи, сжалься, не пробуждай меня! Но, Томас… Ты устал, ты забрызган кровью, твое лицо в поту… Долго же ты шел…

Томас обнял сестру за плечи, встряхнул и без церемоний ущипнул за щеку:

– Никакого сна, Кэт. Это на самом деле я, и в истинной плоти. Чувствуешь прикосновение? Чуешь запах гари? Это догорают стены твоей тюрьмы!

– Если ты так говоришь, то так и есть. Но как же ты сам сюда попал?

– Выйдем отсюда и поговорим где-нибудь. Проклятый Аламут вот-вот рассыплется по камешку.

– Нет… Нет… Я боюсь. Пожалуйста, дай мне собраться с духом. Тут вокруг люди с оружием, они пахнут кровью. И сам ты пахнешь могилой. Расскажи мне что-нибудь, чего не может знать слуга нечистого духа. Боже, Том! Я давно позабыла твой голос!

Том вынул фляжку:

– Сестра, вот серебро, его боится любая нежить. Вот крест из вифлеемской сосны. Благородный рыцарь иерусалимского храма освятил для меня сей крест на Гробе Господнем! Взгляни, он светится.

Кэтрин поглядела недоверчиво, но в руки крестик взяла. Теплая желтая звездочка в ночи, исполненной огня и ужаса.

– Точно так же он сиял в день, когда Господь послал мне на помощь могучих союзников, – Томас улыбнулся. – Теперь ты веришь, что я не слуга сатаны?

– Я… Хотела бы верить. Можно, я подержу его у себя? Господь моя защита, более трех лет я не прикасалась к святому кресту!

Том решил пока что не настаивать.

– Слушай же, сестра. В Донкастере я узнал, кому тебя продали и куда повезли, но опоздал на корабль. Да и денег на выкуп тогда у меня не водилось. На лодке с голландскими торговцами шерстью я перебрался в Бретонь и полгода свежевал там дичь, как научил меня отец, и скопил даже несколько серебряных монет. Затем в одном из набегов меня прихватили норманские воины и повезли на тот же рынок, что и тебя: на какой-то остров между землей арабов и Сицилией. Случилось так, что мы попали в шторм, и мне пришлось грести…

Том вздохнул. Пыль оседала, проглянули звезды. Сестра, кажется, успокоилась, но крестик держала мертвой хваткой.

– … У нормандцев же до сих пор обычай: кто гребет, выходит из раба в свободные. Только никаких подвигов мне совершить с ними не удалось, ибо на юге Италии нашего конунга предал герцог Амальфи. Все угодили на плаху, а я показался герцогу слишком незначительным и слабым. Пощадив, герцог приставил меня к собакам, ведь я не скрывал, что охотник.

Стены Аламута отчетливо потрескивали. Том решил для себя: если сестра не пойдет за ним сама, надо ее оглушить и вынести. Нечего рассиживаться, пожар уже перекинулся на северные башни. За покоями начальников громко вопил старый араб, прельстивший-таки сарбадаров сокровищами духа и теперь их руками спасающий драгоценные книги.

С другой стороны, любой сильный правитель щедр к поэтам, астрологам и прочей подобной братии. Если сарбадары желают прославить родной Самарканд, библиотеки им потребуются тоже. Особенно те полки, где трактаты о ядах, ловушках, римском и греческом военном искусстве.

Томас невесело усмехнулся. В самом деле: имам низаритов, халиф правоверных, народоправство Самарканда… Велика ли разница?

– … С первой же охоты я сбежал и на берегу моря ночевал почти месяц, питаясь чем попало. Там подобрали меня люди с быстрой галеры короля Кипрского. Я уже ожидал, что меня забьют в колодки и посадят на весло, но как раз тогда король Кипра учредил великую школу для детей знатных. А когда те с великой почестью съехались в королевский замок и приступили к учению, повелитель Кипра объявил новые законы. Бароны и хотели бы восстать, но наследники всех родов пребывали в твердыне короля, так что всем сделалось не до меня. Мудрецы толковали новые законы так и этак, бароны кипели, но на приступ не шли, король увещевал и мягко угрожал, опираясь на заложников – кому дело до мальчишки?

Сестра недоверчиво хмыкнула, так и не выпустив из пальцев крестик.

– С попутной галерой я добрался до Акры. После потери королевства Иерусалимского христиане удерживали один только порт на всем Заморье. Вот где я встретился с рыцарем ордена храма, и вот где мне подарили этот крестик.

Том вздрогнул; давние слова черноглазого храмовника колоколом отдались над руинами Аламута: "Если случится тебе в самом деле найти убежище безбожных исмаилитов, и ты окажешься в нем самом или хотя бы не далее ста шагов…"

Может, стену вывалили совсем не ханьские заклятья. Что-то же значила подвеска-лунница на груди Алп-Тегина, светившаяся точно, как и его крестик. Полумесяц и крест одной и той же работы?

Томас поежился и заторопился:

– Пойдем, сестра. Пойдем… Вернемся домой. Меня научили тут многим искусствам, не только воевать. Я умею составлять притирания, собирать лечебные травы, отесывать и класть камень, охотиться на любого зверя, а птицу бью влет. Я заработаю нам денег на обратный путь.

Сестра еще плотнее запахнула шелк на высокой груди.

– Зачем же мне уходить из рая? Земля щедра, и всем хватает всего. Перестаньте лить кровь, и наслаждайтесь плодами, ведь это так просто, что даже глупая женщина, как я, понимает.

– Кэт, и вовсе ты не глупая, я-то знаю. Но ты женщина, а бог учредил порядок. Монахи молятся, благородные сражаются, крестьяне трудятся. Женщина повинуется мужчине, а тот ее защищает и кормит. Пойдем. У меня теперь есть друзья в разных странах, и я найду тебе хорошего мужа, который не посмеет упрекать за прошлое.

– Но я вовсе не хочу рожать мальчиков. Они пойдут на войну. Что во имя Христа, что во имя Аллаха – но убийце любому назначена плаха!

– Рожай девочек.

– Чтобы их насиловали мальчики, рожденные моими сестрами по раю? Смотри, здесь к нам приводят молодых горячих юношей. По бедности для них женщина недосягаема, и они смотрят на нас, как на ангелов, и почитают нас, и ласковы с нами. Пророк врет им, якобы мы в раю – но ведь по сравнению с домом здесь рай! Вдоволь еды и воды, а зимних морозов нет вовсе. Дома бы меня выдали за толстого грязного мельника, и я бы рожала каждый год, пока не порвалась бы от этого напрочь.

Кэтрин стиснула крестик и отодвинулась; шнурок натянулся, Том поневоле наклонился близко к полным губам, жарким от волнения щекам сестры.

– К тому же, я теперь знаю цену сказкам о рае, ибо сама помогала творить их. Так где же истинный Господь? И для чего мне по своей воле уходить из рая? Разве я Ева, разве Господь изгоняет меня? Нет, всего лишь мечи царей земных.

– Рай лжепророка стоял на крови тысяч, – прохрипел Том, напрасно пытаясь отстраниться.

– Так и наш рай стоит на крови саксов, подчиненных и загнанных в ярмо нашими отцами, норманнами, братьями тех, что поработили в Бретани тебя самого. Разница лишь в том, что этот рай щедрее.

Кэтрин опустила веки и выдохнула горячо, длинно:

– И потом, куда же ты поведешь меня? Разве не проданы земля и дом наши по суду шерифа? Лжив или правдив здешний рай – больше у меня нет ничего.

– Сестра! Этот рай лишь дым отравы, маковый обман! Он уже горит, стены уже трещат, нет времени спорить. Бежим, или погибнем тут под обломками.

Кэтрин села ровно, уронив полные руки вдоль тела, и шнурок от волшебного крестика перестал резать шею Томаса.

– Пускай так, брат. Но меня согреет память о годах счастья, прожитых в довольстве и любви.

– Это фальшивая любовь!

– Разве ты хоть раз видел настоящую, чтобы судить и сравнивать? Прощай, брат! Возьми что угодно из этого щедрого места, меня же предоставь моей судьбе.

Кэтрин сжала губы и кулаки – оба, яростно.

Крестик хрустнул. Обломки упали на пол и засияли на изломе багровым.

Холодом повеяло на Томаса, холодом той самой часовни, и черные-черные глаза храмовника, черные, как провалы в ад, заслонили даже дымное небо над столицей ночных убийц.

"… Когда же обломки замерцают, немедленно брось их наземь и беги оттуда как можно дальше и как можно скорее, ибо гнев Господень обрушится еще до заката…"

Томас из Донкастера, последний фидаин Аламута, оглушил сестру точным ударом по голове, поднял ее на руки. Вышел на стену внутренней цитадели, вдохнул побольше воздуха и прокричал делящим добычу русам и сарбадарам, пакующим в переметные сумы монеты и свитки:

– О храбрые воины! Злодеяния травоедов-гашишинов превысили меру терпения людей на земле и Бога на небе! Забирайте, кто что в силах унести, и бегите отсюда немедленно! Солнце еще не достигнет заката, когда гнев господень покарает гнездо нечестия!

Из дыма проявился Алп-Тегин, откашлялся, сплюнул пыль:

– Хорошо сказал, с душой. Поехали в Самарканд, храбрый ференг. И тебе, и сестре найдется дело.

– Ехать мне уже некуда и незачем. Сбежав за сестрой от уплаты долга, я предал родичей. Пойдя в услужение имаму, я предал Христа. Сдав тебе Аламут, предал имама. Кто же я в итоге? Воистину, Бога не обмануть, он видит все!

Тут подчиненные Алп-Тегина приняли девушку и отнесли к вытянутому на серпантине каравану. Сам же караван-баши, пожав плечами, аккуратно ударил Томаса рукояткой сабли по голове.

– Воистину, он – прощающий, кроткий… Эй, грузите Томаса рядом с женщиной, да берегите обоих, как моих лучших друзей.

– Что ты хочешь сделать с ними, грозный Алп-Тегин?

– О женщине пускай болит голова у ее брата. А его самого я женю на средней дочери. Придумал тоже: жить ему неохота. Завтра передумает, а уже поздно, уже голова на колу. Фидаин, выученик Аламута, но природный необрезаный франк, знающий обычаи и законы ференгов, пригодится нам самим.

– Он придет в ярость, когда очнется.

– Безусловно. Если при этом оскорбит меня, тогда женю его не на средней, а на старшей дочери. Если же поразит меня в самое сердце – то на обеих.

– Воистину, Алп-Тегин, коварство твое не ведает границ.

– На том стоим. Ну, быстроногий Али, попробуй только не доставить мне эту посылку. Враз узнаешь, почем расплавленное серебро в горле!

Вести о проклятии замка разошлись широко, и люди потянулись наружу из догорающих руин, с трудом отрывая завидущие глаза от рассыпанных сокровищ. Конечно, самое ценное и легкое унесли победители, но одно только дерево, балки, брусья – вещи ценнейшие. Кругом валяются безделушки, увы – некогда выгребать их из-под завалов. Да и сами завалы можно разобрать на дорогой тесаный камень, а уж обожженого кирпича высыпано – каждому хватит на дом или хоть на овчарню. Но для всего этого нужно время, а кара господня обещана уже сегодня до заката.

В конце-то концов, замок не живой, не сбежит. Коли-ежели после обещанной кары что уцелеет, вернуться-то никогда не поздно…

Пока жители долины так рассуждали и переговаривались, незаметно ушли русы. В селении отпоили вином перепуганного слона и отмыли чайхану от последствий слоновьего испуга; запах, правда, настораживал посетителей еще лет пять.

Чагатаи вольного Самарканда погрузили добычу в те самые большие корзины, в которых сами тайком сюда прибыли. Корзины навьючили на сорок верблюдов, и очередной караван, совершенно неотличимый от сотен и тысяч, пустился в бесконечное плавание по мусульманскому миру.

На сломанный крестик никто не позарился. Никто не увидел вспышек приводного маяка, никто не обратил внимания на ритм.

– Ритм возмущений мы все-таки разобрали, – Макие Осокабе улыбалась довольно.

– Первая фаза – прием сведений из внешней среды. Затем обработка, содержание неизвестно, но тут потребление энергии наибольшее. Затем вырабатывается решение. Наконец, выдаются сигналы исполнительным узлам. И вот, пожалуйста, пик выходных нагрузок. Фуга! Есть повод окирпичиться. По временной шкале бросает в будущее и обратно, тысяч этак на десять, в годах.

– Это в местных единицах, в оборотах Земли вокруг Солнца, – Киришима приоткрыла синие-синие глаза. – В масштабах иной звездной системы может оказаться один оборот Сириуса-В или там Гаммы Дракона.

Невысокая аватара "корабля штурма и подавления", черноглазая Дзуйкаку, перебирая блесны в коробочке, прибавила очень уж спокойным тоном:

– Если источник вне Земли, то нам останется только подавить возмущения грубой силой и принять последствия.

Туманницы переглянулись, обменялись мыслями по внутренним каналам, и высказалась Нагато:

– Осакабе-сама, помогите нам растолковать человеческим союзникам, что же такое темпоральная фуга. Математику они, увы… Не восприняли. Во всяком случае, не все. Ваш брат, наверное, поймет. Но таких единицы, и они преподают в университетах, а не подписывают "решение на применение спецзарядов". Нужен пример понагляднее.

Макие посмотрела на чистые-чистые пальцы, вздохнула:

– Века плывут, подобно китам, цепочкой гор молчаливых. Их ровный путь уныл, словно мой – но мой имеет предел… При повороте истории киты последовательно проходят некую ключевую точку, где можно на них влиять.

– А темпоральная фуга – поворот "все вдруг", – пересохшим горлом договорила Киришима. – Можно сколько угодно ждать в пристреляной загодя точке поворота – никто не явится. Все повернули раньше. На разные углы и в разные стороны. Вот что происходит сейчас со временем, вероятностями и реальностями. Образно говоря, исходная мировая линия рванула кто куда, всеми эпохами сразу. Большой взрыв, рождение очередной Вселенной.

Макие прибавила грустно:

– Это не единая слитная линия, от старого к новому. Квантовая система не описывается функцией, только матрицей. Так что мы наблюдаем… Пока еще веер независимых реальностей, существующих одновременно. И даже не сам веер: мы чувствуем ветер от взмахов, но вот это уже частности, методы измерения.

– Пока? Значит, в итоге веер сойдется?

– Так принцип суперпозиции же, – маленькая японка пожала игрушечной тонкости плечиками. – Если есть части, обязательно существует и созданное из них целое.

– А еще проще?

– Ну, Нагато-сама… Тогда так. Обошел ты гору справа или слева, снизу или сверху, или по всем путям сразу – так или иначе, ты пришел в некую ключевую обязательную точку. Это и есть узел сети. Это и есть ядро. Это и есть… Кто-то из вас, русалок.

Нагато хлопнула в ладоши:

– Здесь уже надо звать физиков.

Конго прикрыла глаза.

– Психиатров! Л-л-людям. Нам – Акаси, с полной проверкой целостности ядра.

Ямато на мгновение замерла, но потом вновь засияла обычной улыбкой:

– Зато яркие образы, не формулы разбирать.

– Почему при каждом кризисе мы упираемся в людей? – Конго поднялась, отошла к шкафчику и переставила в нем банки с чаем. – Простите, Макие-сама, я не хочу вас обидеть.

Макие оперлась на стол обоими локтями, поглядела из-под челки:

– Люди тоже числят меня не вполне своей. С одной стороны, на Земле и Орбите уже приличное количество аугментированных. В океанах живут Глубинные – не сказать, чтобы мирно, но все же лучше, чем во времена последнего… Кризиса, как говорит Конго-сан. С другой – люди разделены по признаку отношения к нам. Искусственным, пришлым… Не-рожденным. Граница ненависти невидима и несокрушима.

– Люди считают последней любую войну, – Нагато перевернула чашечку кверху дном, щелкнула по ручке, закрутила волчком на блюдечке. – Вправе ли мы еще и в этом оглядываться на людей? Происходящее в сети сейчас – только наше. Люди этого не осознают, не имеют органов чувств, понятий даже в науке, что уж говорить о языках. Мы обязаны найти источник возмущений, потому что в этих поисках мы найдем-обретем-создадим сами себя. Как общество или народ или расу, слово тут не важно.

Аватары вышли на крыло мостика – беседовали у Конго – и рассеяно оглядели бирюзовый океан, собственные корпуса, мирно покачивающиеся на волнах. Заскучавшие ударницы чуть поодаль перекидывались бесшумной торпедой; проигрывала та, что вызывала упреки флагмана.

– Возможно, это и есть "адмиралтейский код", от которого мы пока знаем только требование разделить континенты, – Харуна вынула блокнот со словами, повертела и убрала. – В любом случае, я согласна: это наше, только наше, не принадлежащее людям. Прости, Макие.

– Я скоро стану одной из вас, ты же сооблазняла меня новым корпусом.

– Да, – Харуна с достоинством выпрямилась. – И мне совсем не стыдно. Двадцать килотонн массы покоя, маневровые ионники тянут почти единицу. Парус шире Земли. Реактор сказка, шедевр, сама такой уже заказала. Земля-Марс всего за месяц. И это лишь начало. Когда освоишься, займемся тобой всерьез.

– Двадцать килотонн? – Макие засмеялась тихим смехом воспитанной японки. – Я вешу меньше мешка с рисом, как же я привыкну?

– Не беспокойся, – синие глаза Киришимы полыхнули под солнцем, – люди все равно видят в нас девочек. За прошедшие годы мы выросли, а они?

– Нас не так много, мы чаще и быстрее общаемся, так что и растем активнее, – Харуна снова перелистала блокнот. – Но мы еще столького не знаем.

– Неужели человек знает больше? – у Конго глаза что на свету, что в темноте красные, а выражение их разбирает один лишь комиссар, да еще сестра Хиэй. Но сестра Хиэй на базе у Акаси. Готовится изо всех сил, чтобы воплощение Макие в корабль удалось образцово.

– Человек нет, зато люди в целом… – Нагато вынула веер, часть своего старо-японского костюма. Развернула и посмотрела на свет сквозь расписанную тонкую бумагу.

– Чтобы далеко не ходить, эти вот возмущения в сети. Макие доказала, что их ритм – ритм какой-то системы обработки информации. Условно, ритм исполинского мозга, нейроны в котором – это мы и есть.

Нагато выдержала паузу в десяток взмахов расписного крылышка.

– Так вот, у людей давно имеется миф. Что-де вся наша Вселенная – сон божества. Когда же он проснется, кончится наш мир и настанет Пралайя, "день Брамы".

– Пожалуй, это лучшая метафора квантовой сети, виртуальной изнанки мира, из всего, мною слышанного, – Харуна зашуршала страничками. – Сон Брамы… Возможно, палеоконтакт… Мы и сейчас не можем объяснить людям, что мы такое. А уж тысячи лет назад…

– Тысячи лет назад мозги людей содержали меньше мусора, чем сегодня. – Нагато с треском закрыла веер. – Похоже, мы взяли от людей все, что могли. Дальше сами.

– Наше младенчество прошло с людьми. – Конго вздохнула. – К добру или к худу, но вот оно завершилось. Нельзя вечно жить в колыбели.

– Кто запретил?

– Никто не запрещал, – хмыкнула малявка-Дзуйкаку, хлопая звездочками-ладошками по пухлой синей курточке. – Просто скучно!

– Итак, мы ищем источник. Если он в пределах Солнечной Системы, конечно. Маки-тян?

Макие улыбнулась:

– Пока не двадцать килотонн, так что да, тян. Источником, с достоверностью чуть меньше ноль-девять, можно считать узел схождения мировых линий…

– Постой. Узел квантовой сети – это же определение нашего ядра. Источник возмущений – какое-то новое ядро? Новый корабль Тумана, и только?

– Не совсем, Конго-сама. Помните пример с цунами? Возмущения в сети – волна. Только она вызвана не перетоком энергии по связям, а резкой сменой топологии. Как цунами порождается не ветром и атмосферным давлением, а просадкой морского дна, сейсмикой. Так что, если это и ядро, то оно построено на иных принципах. Это "нечто" не лучше, не хуже – иное. Поведение этого "нечто" совпадает с поведением квантового ядра. И в таком смысле оно да, корабль Тумана. Но вот о его строении мы ничего сказать не в силах.

Аватары переглянулись в откровенном изумлении.

– Оно имитирует нас. – Нагато развернула и сложила веер. – Как наши вот эти аватары имитируют людей?

– Образы – это хорошо, – медленно сказала Конго. – Но все выкладки… Так, получила. Благодарю. Сестры?

Сестры молчали.

– Надо хорошо подумать, – Нагато провернула веер вокруг запястья. – Пожалуй, сорок тысяч секунд на вхождение в тему… После чего я смогу что-то сказать.

Аватара "Харуны" прикрыла глаза блокнотом, сам же корабль медленно пошел к борту "Конго".

– Маки-тян, а люди… – Харуна закусила безукоризненно-красивую губу. – Люди могли вмешаться в сеть?

– Чем? У них же нет…

– Смотри. Построив плотины, люди вмешиваются в гидросферу. Засоряя океан пластиком и нефтью, размножая вирусы – в биосферу. Заполнив берега радарами, люди стали заметной частью магнитного и электрического поля Земли.

Харуна двинула плечиками, оправила белоснежный китель, огладила складки на юбке.

– А теперь у них есть квантовые компьютеры. Да, пока это модели, демонстраторы технологий. Как первые паровики. Огромные, сопящие, проминающие ткань реальности куда сильнее современных электретных моторов. Мы тут готовы искать неизвестное "нечто"… Кстати, хорошо бы ему название придумать… А может, это просто люди очередную виброторпеду, хи-хи, шлифуют.

– Втихаря под одеялом, – Конго засмеялась, волнами пошел фиолетовый шелк ассиметричного платья. – И скоро новый Гонзо Чихайя повезет ее… Куда? На Марс или Плутон, чтобы там наладить производство? Идея стоит проверки. Но сперва все же аугментация Макие.

Харуна сдвинула брови. Подхватив легонькую японку в охапку, перепрыгнула на приблизившийся собственный борт. Нагато проводила их замечанием вполголоса, только для Конго:

– Ты не хочешь видеть, как Харуна теряет подругу?

– Я тоже теряла. Майю, если ты помнишь. Ангелы не забрали у нас никого, зато Глубина…

Нагато едва заметно вздохнула:

– Ты права. Люди влияют на нас больше, чем…

Конго хлопнула обеими руками по загудевшим поручням. Поручням, сделанным именно для человека. Она сама прекрасно обходилась без, и довольно долго.

– Л-л-люди!

– Люди всего мира обеспокоены…

Ш-ш-шхр-пщ!

– … Реликт войны, последний дикий туманник. Эксперты утверждают, что по характеристикам неизвестный корабль не уступит Ямато или Айове…

Ш-ш-шхррррщ!

Астория прикрыла термоэкраны и дала импульс на разворот – плавно. Тут все нужно делать плавно, беречь каждый метр орбитальной скорости.

Не помогло.

– … Не исключая, впрочем…

Хр-р-р-рщзд!

С Юпитером шутки плохи, его совсем не зря называют "кладбище миров". Как у всех планет с магнитным полем, у Юпитера есть пояса радиации, и соваться в них не любит никто. Даже Туманный Флот. Кому охота наведенной ионизации нахвататься, чтобы потом весь корпус чесался?

Ш-ш-шхр-щзд!

– … Кроме того, есть поддержаное фокус-группами мнение…

Опшшшшшш…. Скдйщ!

А еще в радиационных поясах плохая связь. Долетел вот обрывок передачи – но что это? Хроника событий, сценарий нового фильма, прогноз?

С другой стороны, спутники Юпитера – самое ценное – как раз внутри радиационных поясов и вращаются. Чтобы простучать мини-Земли геологическими зондами, приходится лезть почти вплотную.

Так-то Туманнику экономия энергии не указ, Гомановская траектория не догма. Есть реактор, есть парус, есть поле для применения могучего интеллекта, для расчета маневра, недоступного людским жестянкам ни по ускорению, ни по запасу рабочего тела, что уж там про энергетику. Вышел из плоскости эклиптики, воспарил над системой – и разглядывай себе хоть Юпитер, хоть Сатурн. Оптика превосходная, подружки недалеко, заскучать…

Заскучать Астория успела только по Раде с Никой. Эсминки сами по себе веселый народ, а уж эти двое… Астория улыбнулась: Тихоокеанское побережье, небось, до сих пор трясет.

Нет, в самом деле – реликт войны?

И внезапно, повинуясь импульсу от своей человеческой части – а для чего же нужна аватара с эмоциями, если ее игнорировать? – Астория разрядила три резервных накопителя, создала канал и вывалилась в сеть. В ту самую знаменитую "беседку", показанную даже в человеческих фильмах.

Девчонки – вообще-то их тут много, но Астория первым делом заметила своих – конечно же, обрадовались. Квантовая сеть, как всегда после прокола, несколько сот микросекунд приходила в новое равновесное состояние. Поговаривали, что Рицко Акаги нашла в этих колебаниях намеки на возможность менять не только координаты расстояния, но и координаты времени. Но Астория больше увлекалась космосом, чем суровой изначальной физикой, и по двум словам ничего бы не поняла. Решив увидеться с Акаги после возвращения – с той Акаги, что Рицко, а не с той, что КШиП – Астория дождалась балансировки новой суперпозиции. Проявилась в сети четко, окончательно – и тогда уже кинулась обниматься.

Рада похвасталась, как они натянули задавак из Второго Японского на последней тренировке. Ника ради точности поворчала, что выхватили тоже немало, но ворчала она только, чтобы подруге не уступить, и потому Астория, конечно, поздравила с победой. Ну и логи попросила – интересно же.

Радфорд и Никлаус переглянулись и вздохнули:

– Засекречено.

Вот новость, с чего вдруг обычную тренировку секретить?

Эсминки переглянулись. Рада фыркнула. Никлаус поправила и без того идеально лежащий локон. Рада поняла, что подругу не переупрямить, а Астория вообще-то сейчас у Юпитера, ее время счетное. Так что Радфорд ломаться не стала и рассказала все.

Получается, тренировка плавно перетекла в совместный поиск под управлением Харуны… Кому Хару-Хару, а кому линейный крейсер Второго Японского флота. Искали тот самый источник возмущения.

– Так это правда? Ну, про последний дикий туманник, реликт войны?

На вопль Астории подтянулись сразу Такао – вылезла из громадной голографической схемы сложного проекта, судя по виноградным гроздьям белковых молекул, медицинского – потом Хелен, успевшая дослужиться до секретаря при Айове, в Перл-Харборе, наземной столице Тумана.

Такао подтвердила:

– Тут в сети такое творилось последние несколько дней, что хоть перезагружайся. Буквально вчера начало успокаиваться. Резонанс где попало, вторичные осцилляции, необъяснимые затухания. Ладно мы, но Осакабе-сама с ног сбилась. Конго, я слышала, на внеплановую диагностику засобиралась.

– Конго?

Астория запнулась, мигом растеряв лихость легкого крейсера, и робко выставила объектив любопытства из-под брони осторожности.

– Уж если сама Конго… – буркнула впечатленная Рада, – то не пора ли нам тоже объявить коричневый уровень опасности?

Хелен покривила безукоризненные губы:

– Фу. Шутки у вас.

Астория одной улыбкой извинилась перед Хелен, второй беззвучно укорила Радфорд, но и то, и другое по-обязанности. Думала Астория – как и все вокруг – совсем о другом.

Что только ни происходило с Туманным Флотом, но Конго никогда не сомневалась в себе настолько, чтобы сдаться на внеплановые тесты.

– И что?

– Что-что, скоро совещание с людьми, я уже оповещения рассылаю, – Хелен развела руками. – Там все обсудят подробнее.

Такао прибавила:

– Люди обещали нам все бумажные данные, что нашли. А, ты же не знаешь. В общем, Осакабе вычислила, что за реликт, и что у нее за прототип. Это…

Астория махнула рукой:

– Мне совершенно неважно, кто это конкретно. Я не могу понять, с чего такой шум вокруг обычного корабля.

Девушки переглянулись:

– Понятно, что к Юпитеру новости доходят медленно. Бери, пока канал опять не замерцал. Там почитаешь.

Астория, конечно, сгребла всю предложенную информацию и пожадничала: переток большого объема данных раскачал сеть. Канал именно что замерцал; Астория только успела обняться на прощание с девчонками – и вот она снова на орбите Юпитера, и неподалеку – ну, по космическим порядкам неподалеку, так-то примерно с мегаметр – заинтересованно пищит лазером "Квинси": новости с Земли? Делись, подруга!

Связываться квантом Астория теперь и не пыталась. Если сеть в самом деле треплет, экспериментировать лучше там, где до спасателей чуть поближе, чем полгода лету. Так что весь пакет она заслала Квинси лазером же, хоть это и заняло почти столько же времени, сколько сама Астория обдумывала полученные сведения.

Ну, связь с новенькой установить не смогли. Неприятно, но вовсе не смертельно. Ну, искали ее на физическом плане, не нашли… Это просто смешно, на физическом плане даже Раду с Ники не найти, если девчонки не захотят. А тут, судя по мощности колебаний, линкор. Легко прикинется хоть камнем, хоть рудной жилой. Такое чудо надо искать по-взрослому.

Первое, что в голову приходит: спутники. Усилить орбитальную группировку, вывести на орбиту специальные сканеры. Хотя! Можно и не выводить: орбиты еще с тех самых пор утыканы флагманским оборудованием, эффекторами Кораблей Штурма и Подавления. И уж КШиПы видят все и любые узлы квантовой сети…

Что же сказали самые сильные фигуры Тумана?

Астория перечитала строки отчета несколько раз. Ладно, Дзуйкаку и Секаку, малявки, но умные. Но вот Лексингтон, "Леди Лекс". Вот мнение Акаги – и той, что КШиП, и той, что Акаги Рицко – и мнения совпадают!

Эта неизвестная управляет флагманским оборудованием. Или способна как-то менять топологию сети вручную. Да, только в собственной эпсилон-окрестности, но и за то спасибо. Говоря образно, нет огнемета, только горелка или даже вовсе зажигалка – но поджечь нефтебазу уже сможет, Прометеина хренова…

Квантовые связи не столько физические, сколько смысловые. Узлы со сходным наполнением в сети могут оказаться рядом, без оглядки на мегаметры эйнштейновской дистанции. Так что "эпсилон-окрестность" в сети вовсе не сколько-то метров. Сколько-то смыслов, сколько-то вероятностей, достигающих единицы именно здесь, и неотличимых от нуля где угодно еще.

Стоит ли считать ее молчание угрозой?

Что вообще в силах угрожать Флоту? Люди с виброторпедой в потных ручонках? Три раза "ха"!

Ладно, информация принята. Есть время обдумать.

Астория перевернулась нагретой стороной от Солнца и дала очередной корректировочный импульс.

И тут сообразила, что ее в отчете удивляет. Предположим, новый узел квантовой сети. Все так, все хорошо. Но зависимость масса-энергия никто не отменял, по крайней мере, никто из настоящих физиков не упоминал о таком следствии из происходящего. Энергии на создание нового узла набрать несложно, это величины доступные Флоту. Но вот если Осакабе-сама права, и все происходящее именно следствия темпоральной фуги – темпоральной! – Во времени! – Третье уравнение Минковского…

Откуда у него столько энергии?

Ведь сама Астория как сюда попала? Давно известен так называемый "парадокс Юпитера". Вроде как Юпитер излучает энергии в тепловом диапазоне больше, чем получает от Солнца. Сильно больше, на ошибки приборов не спишешь. То ли у него ядерный реактор в брюхе, то ли вовсе термоядерный, то ли еще что – проверять на месте Астория с Квинси сюда и прибыли.

А среди намеченых для проверки гипотез есть и резонансная. Впервые высказанная даже не ученым – фантастом шестидесятых, Айзеком Азимовым. Дескать, если проколоть отверстие в параллельный мир, оттуда можно качать энергию. И потом сбрасывать в следующий мир, который "ниже по течению". Вроде как мельница на междумировой речке, если в привычных образах…

Глубина весть, чем вдохновлялись фантасты шестидесятых, но что ни копни из людских изобретений, концепций, да хоть фантастики той же – девяносто процентов растут из шестидесятых годов.

Возвращаясь к теме: выходит, новый узел в сети наподобие Юпитера. Энергетическая аномалия.

Или не аномалия. Просто кто-то научился прокалывать отверстия. Для начала грубой силой, коряво и где попало, а не аккуратно в размер и точно по месту.

Но…

Но?

Но!

Астория всмотрелась в схему-голограмму Солнечной Системы. Вот Юпитер, "Джуп – кладбище миров", как его в свое время обозвали астроном и японист. Вот четыре спутника, открытые Галилеем, когда людишки еще спичек не выдумали. А все почему?

А все потому, что спутники достаточно велики, чтобы их заметили даже в примитивный телескоп. И вот, если выцарапать с орбиты Юпитера, к примеру, Ганимед – единственный в Солнечной Системе спутник с магнитным полем. Где магнитное поле, там ионосфера, там защита от радиации. И как раз атмосфера на Ганимеде имеется, а величиной спутник больше Меркурия, больше Луны.

Сплошные плюсы. Если удастся выдернуть Ганимед из орбитального резонанса и оттащить куда-нибудь, где Юпитер не всосет краденое обратно, освоить его получится намного проще, чем ту же Луну. На Ганимеде-то человеческие зонды нашли кислород с озоном еще до пришествия Тумана.

Квинси пока еще пережевывала отчет, но Астория уже загорелась нетерпением. Если эта новенькая в самом деле умеет прокалывать миры, то… То…

Трехкилометровый корабль плавно провернулся вокруг собственной оси и вздрогнул весь, окутавшись лиловым, золотистым, багряным облаком капель охладителя.

Для корабля Тумана смысл жизни не абстракция. Нет цели – вычисления не производятся. Наследственное проклятие, неотъемлемое свойство физического носителя, вот как у людей старение.

И вот сейчас у Астории появилась цель.

Хорошая, длинная цель.

Угнать Ганимед.

Можно и не за шестьдесят секунд.

– Секунд семьсот у нас есть…

Мужчина приподнялся на локте, ничего не ответил, просто смотрел на силуэт – сперва черный в сером рассветном небе, понемногу набирающий краски. Женщина знала, что ему больше нравится, и потому сперва расчесывала длинные волосы. Расчесывала долго, с удовольствием, так что рассвет успел окрасить их в каштановый.

– Можно, я спрошу?

Мужчина кивнул.

– Почему ты всегда спрашиваешь… Спрашиваешь, понравилось ли мне? С уверенностью у тебя все в порядке, – женщина подмигнула.

Мужчина поднялся, потянулся. Аккуратно ступая между спящими, прошел к бамбуковой стене, к шкафчикам и плите. Аккуратными точными движениями поставил кипяток, открыл коробку чая и кофе, воткнул в охладитель-подстаканник бутылочку апельсинового сока. Он тоже знал, кто что любит.

Ответил только, когда чайник уже зашумел, а свежемолотый кофе окутал запахом весь дом. Просторный дом из единственной большой комнаты, практически трехстенный навес, вместо четвертой стены океан и мир.

– Я всю жизнь делал ненужные вещи. Учился для диплома. Лечился для справки. Чертил не для стройки, а для проверяющих. По моим чертежам почти не строят, большая их часть просто лежит в архиве. Но все надо чертить в соответствии с правилами, старательно. Ну и привыкаешь к объекту, дело-то сложное, приходится вкладываться. Ты им душу, а им и не нужно… Или уже построили без чертежей, или начали стройку – а там деньги вышли, потому как очередная война.

Мужчина двигал плечами, привычно заваривая кому что. После паузы – человек бы не обратил внимания, но тут все русалки Тумана, про акустику любому профессору трех ферзей и джокера вперед – в общем, Хиэй даже замерла в напряженном внимании, прямо с расческой в зубах.

Сухов расставил чашки, выдохнул:

– Даже собственный дом. У нас это стало обычным, никто и не заметил как. Строишь дом, надеешься, что детям. Пока строишь, дети выросли, уехали. Им не надо. А кому тогда надо? Зачем тогда вообще столько сил вкладывал? Одному хватило бы такой вот хатки…

Мужчина обвел рукой бунгало и подмигнул проснувшейся Ашигаре.

– И вот, – закончил Сухов неожиданно тихим голосом; когда бы не плечи шире самоварной трубы, сказали бы: слезы давит.

Но руки не дрогнули, безупречно пошел кипяток в чай, а джезва с кофе встала на раскаленный песок, а ломтик чеснока – для Миоко, та любила кофе по-каирски – Сухов откроил не больше и не меньше, ровно столько, сколько нравилось самому точному кораблю Тумана. Снайпер Ударной Эскадры всякий раз удивлялась, как человек без приборов, одним движением! Именно и точно во вкус.

– … И вот, получается, в памяти у меня останется что? Вот эти мгновения, секунды, удары сердца, как ни меряй. Когда вокруг покой, мир… Любовь… – это последнее слово мужчина выговорил с явным смущением.

– Ничего материального, вещественного, вам от людей не нужно в принципе. Да и, если совсем широко посмотреть, ради чего люди за вещественным гонятся? За деньгами там, к власти рвутся, за самореализацию психологов рвут на тряпочки?

Проснулись уже все, но даже Кагура не пинала соню-Начи.

– … Несколько секунд. Которые потом вспоминаешь всю жизнь, в напрасной надежде повторить.

Разлив кому горячее, кому пахучее, кому охлажденное – опять же ловко, привычно – Сухов развел руками:

– Вот, пытаюсь, в меру сил, дать вам эти секунды. Я, к счастью, умею. А вам они нужны.

Больше ему ничего не дали сказать; чай так и остыл, потом пришлось все заваривать заново. Только Хиэй, как самая ответственная, скинула сообщение Такао – "Заняты, до полудня не жди." А сферу тишины никто ставить и не подумал, Кагура еще и посмеялась – типа, завидуйте молча.

Л-л-люди!