Сувенир

Глава восьмая

Доктор Спэрлинг тщательно осмотрел Энджелу. Потом еще раз проверил пульс и кровяное давление. Затем настала очередь легких, почек, желчного пузыря, печени, селезенки и аппендикса. Медсестра взяла на анализ кровь и мочу.

Затем Энджела отправилась на рентген.

Наконец она вернулась в кабинет доктора Спэрлинга, села и стала внимательно наблюдать за ним. Врач просматривал ее карточку, осторожно переворачивая листы — он сравнивал результаты сегодняшнего осмотра с данными ее предыдущих визитов. Энджела заметила, что рука Спэрлинга едва заметно дрожит. В золотой оправе очков доктора изумрудно-зеленой вспышкой отразился цветной абажур настольной лампы.

— Насколько я могу судить, все в полном порядке, — наконец сказал он. — Все выглядит неплохо. Пульс ровный, легкие — дай Бог всякому. Никаких аномалий в развитии плода рентгенологическое исследование не выявило. Результаты анализов мы получим завтра, но никаких осложнений я не предвижу. Позвоните мне… что-нибудь в середине дня.

Он положил ручку и улыбнулся.

— Конечно, следует ожидать утренней тошноты. И роста нервного напряжения. Возможно, вы обнаружите у себя непреодолимую тягу к той пище, которая прежде никогда вам не нравилась. Что же касается ощущения тяжести или давления… — Он пожал плечами. — …Я бы не стал тревожиться на этот счет.

Энджела уперлась глазами в стол. Что же, доктор ей не поверил? Он считает, что она все выдумала?

— Вы думаете, это может быть что-то психологические?

Доктор Спэрлинг развернулся на своем вращающемся стуле и бросил карточку Энджелы на стопку других. Энджела посчитала это знаком. Финал истории.

— Неудивительно, что после недавних событий у вас расшатаны нервы, — признал он. Он полез в ящик стола, извлек небольшой блокнот и что-то написал бисерным аккуратным почерком, чернилами. Вырвал листок и протянул Энджеле.

— Возьмете в аптеке внизу.

— Что это?

— Транквилизатор. Я хочу, чтобы следующие два вечера вы принимали перед сном по две таблетки. А в дальнейшем — при любых нарушениях сна.

Энджела внимательно изучила рецепт.

— Обычно я принимаю «Далман» Шона.

— Это средство немного сильнее.

Она сунула бумажку в сумочку.

— Я стараюсь обходиться без таблеток.

— Умница. Но, думаю, при сложившихся обстоятельствах следовало бы воспользоваться теми преимуществами, какие предлагает медицинская наука.

Энджела критически взглянула на врача. Она терпеть не могла, когда к ней относились покровительственно.

— И что же это за обстоятельства? — поинтересовалась она.

— Беспокойство. Озабоченность.

— И все?

— А вам мало?

Энджела вознаградила шутку вежливой улыбкой. Спэрлинг надел на ручку колпачок.

— То ощущение давления, о котором вы рассказали… возможно, оно имеет отношение к процессу оживления.

— Оживления?

— Когда движения зародыша впервые становятся ощутимыми. Обычно это происходит между шестнадцатой и восемнадцатой неделями. — Доктор снисходительно улыбнулся.

— Понятно. И вы считаете, что мое чувство тяжести могло бы означать начало этого процесса?

— Вполне.

Энджела встала и начала натягивать пальто.

— Но причин для беспокойства нет?

— Нет. Вот разве что само беспокойство.

— Простите?

— Мне хотелось бы, чтобы вы сочли обязательным для себя относиться к этому легко. Не гоните себя так ожесточенно. Отдохните. Почитайте книжку. Найдите время заняться тем, что вас развлечет. Не имеющим отношения к работе.

Он проводил Энджелу к двери.

Она ехала домой, а в сумочке лежали таблетки.

Приехав, Энджела обнаружила, что Шон еще не вернулся от зубного врача. В кухне начинали скапливаться груды вещей, и она решила воспользоваться отсутствием мужа. Побросав в стиральную машину кое-какую одежду, она соорудила себе сэндвич с тунцом и съела его, не садясь за стол. Потом включила посудомоечную машину на короткий цикл; приготовила на обед брокколи; проверила, разморозились ли гамбургеры. Не разморозились. Чтобы котлеты поскорее оттаяли, она поставила их в духовку и, сунув в щель прихватку, не стала закрывать дверцу до конца: пламени горелки было довольно и так. Потом смешала новую порцию апельсинового сока на утро; налила в кофейник свежей воды, поставила его на огонь и только-только начала тереть шваброй кухонный пол, как позвонил Шон. Стоматолог нашел в зубе дупло и предложил в полчаса поставить пломбу, если у него найдется время. До скорого. Он повесил трубку, даже не поинтересовавшись, как Энджела съездила к врачу. Она ненадолго задумалась об этом, потом взялась домывать пол. Затем поднялась в гостиную и мокрой тряпкой вытерла пыль.

Вскоре Энджела поймала себя на том, что неподвижно смотрит куда-то в пространство, с грустью размышляя о миссис Салливэн.

Она пошла в кабинет и позвонила Черил на работу.

Черил оказалась на совещании, но через пять минут перезвонила. Услышав о миссис Салливэн, она была потрясена. Энджела обнаружила, что, выговорившись, почувствовала себя намного лучше. Она рассказала Черил о своем кошмаре, о докторе Спэрлинге, о Перышке и о том, что у нее появилось такое ощущение, будто они оказались во власти какого-то странного заклятия. Как и предвидела Энджела, Черил отнеслась к ее словам с сочувствием и пониманием. Она не пыталась объяснить все это или разумно разложить по полочкам, как сделал бы Шон. Потом они поболтали о более светских делах. Черил сообщила, что ее инициатива помочь с новой прислугой провалилась — та пара с приходящей через день горничной, о которой подумала Черил, теперь заняла девушку на полную неделю. Но Черил пообещала держать ушки на макушке и предложила Энджеле, пока суд да дело, просматривать объявления «требуется» на щите у супермаркета. Энджела сказала, чтобы Черил не тревожилась — они с Шоном в состоянии без труда содержать дом в чистоте и пригодным для жилья, пока ее беременность не достигнет своих последних сроков, а о прислуге она побеспокоится, когда придет время. Они перекинулись парой слов о Шоне, после чего ориентировочно договорились ближе к концу недели встретиться и пообедать.

Повесив трубку, Энджела почувствовала себя не такой несчастной. Тихонько, без слов напевая «Тему Лауры», она накрыла в комнате стол к обеду: серебряные подсвечники, тяжелые шведские столовые приборы, подаренные им на свадьбу Иви. Отойдя в сторонку, чтобы восхититься плодами своих трудов, Энджела поняла, что в центре стола пустовато. И вышла во двор нарвать маргариток.

Она срезала около двадцати цветков и присела на корточки, изумленно разглядывая маленький садик. Он еще никогда не был таким зеленым и пышным. За то время, что Энджела не заглядывала сюда, из земли пробились четыре десятка нарциссов. Их заостренные бутоны вот-вот готовы были раскрыться. Уж не лопнула ли под землей труба, задумалась Энджела. Может быть, причина столь необычного роста в этом? И про себя отметила, что нужно поинтересоваться очередным счетом за коммунальные услуги — не выросло ли внезапно потребление воды.

Она нагнулась и осмотрела один из земляничных кустиков. Под листьями уже начали завязываться маленькие, желтые, похожие на капсулки ягоды. При таких темпах они должны были созреть за неделю, самое большее — за две. Какими темно-зелеными казались листья! Энджела пошарила в памяти, подыскивая слово, которым можно было бы описать богатство тона. Насыщенный, желтовато-зеленый… оттенок «келли». Кельтский… Вот именно. Кельтский. Цвет листьев чем-то напомнил ей об Ирландии. Взглянув на небо, видневшееся за листьями, Энджела вдруг поняла, чем. На западе залегла темная гряда грозовых туч. Контраст между зеленью листьев и мрачным лиловатым оттенком облачной гряды был поразительным, рождал трепет. «Конечно, — радостно подумала она. — Голуэй, и Слиго, и Горт. Маленький кусочек Ирландии перед моим собственным домом». Она снова присмотрелась к растениям. Вдруг ей стала понятной та ничем незамутненная первичная сила, которая таилась в этих ростках и медленно, неуклонно, терпеливо толкала их вверх сквозь влажную темную почву. Буйная пышная листва словно бы подрагивала от медленного биения некоего чудовищного сердца, похороненного под землей. В самой ее пышности было что-то грозное, подавляющее, первобытное. Словно она безмолвно, сильно, властно алкала расфасованной в пакетики подкормки, какую познала в теплицах: кровяной, костной, богатых нитратами побочных продуктов жизнедеятельности человека и домашнего скота.

Энджела втянула ноздрями воздух. Пахло плесенью — сырой грибной запах, за которым, однако, она различила несомненный аромат дождя. Она поглядела на далекий облачный кряж. Похоже, надвигалась гроза.

Энджела встала и вернулась в дом. Поставив цветы, она побрела в кабинет, собираясь заняться окончательным наброском сценария о школе Монтессори. Пока монтировался фильм, Энджела откладывала эту работу. Она записала, что должна позвонить Джуди Лэчмэн и объяснить задержку, и скотчем прилепила записку к настольной лампе.

Взяв грубый набросок сценария, Энджела со вздохом положила его обратно. Она не чувствовала ни желания работать, ни вдохновения. Ей вспомнились слова доктора Спэрлинга: «Отдохните. Почитайте книжку».

Потрясающе. Только его позволения она и ждала.

Энджела пошла в гостиную и поискала спички. Она вспомнила обещание, данное себе после похорон Фионы: гостиная не только для гостей, но и для хозяев. Теперь можно было исполнить обещанное. Она прочно обоснуется в этой комнате. Энджела подожгла сосновые поленья в камине и живо представила себе всю ту готовку, какую запланировала на зиму. Тушеное мясо, бульоны, овощное рагу, индейка ко Дню Благодарения и тыквенный пирог. В этом году можно было бы даже рискнуть и попробовать свои силы в приготовлении рождественского пудинга. Рецепт она узнала бы у Иви.

Энджела скинула туфли и с кроссвордами из «Космополитэн» и «Нью-Йорк санди таймс» клубочком свернулась на диване. Но головоломка оказалась трудной, она быстро бросила ее и безучастно уперлась взглядом в веселое яркое пламя в камине. Вскоре она хватилась, что не сводит глаз с лежащей на каминной полке каменной головы и грустно размышляет о миссис Салливэн. Мысли об экономке сменились мыслями о Фионе. Потом мыслями о Перышке.

Вздрогнув, Энджела прокрутила в голове свой ужасный сон. Он очень напоминал тот, который приснился ей в Ирландии. Нет, он был хуже. Что он означал? Чутье подсказывало Энджеле: не может быть, чтобы этот сон ничего не означал. Что бы ей ни говорили, он не был обычным кошмаром. Что-то связывало его со смертями. Не пыталось ли подсознание Энджелы что-то сообщить ей, не передавало ли какую-то информацию, которую она сознательно отметала? Может быть, следовало бы показаться психиатру. Если бы только была жива Фиона. Энджела снова вернулась к Фионе. Ее мятущиеся мысли были планетами, вращавшимися вокруг незримого потухшего солнца; деревянными лошадками на карусели смерти: Фиона, миссис Салливэн, Перышко, Фиона, миссис Салливэн, Перышко; круг за кругом проносились они, а в центре все время пряталась невидимая потайная ступица, присутствие которой Энджела тем не менее ощущала, угрюмая звезда, ось, которая, как ей начинало казаться, должна была там быть, дабы связать в единое целое весь этот ужас и, может быть, даже то страшное чувство давящей на живот тяжести, с которым Энджела очнулась от сна. Процесс оживления… что, этим действительно можно было что-то объяснить? Энджела молила Бога, чтобы это оказалось так. Это означало бы жизнь — жизнь, заявляющую о себе в лицо всем смертям, ее дитя, зашевелившееся в теплой тьме материнской утробы, в теплой питающей его тьме. Ведь разве тьма — непременно зло? Разве она непременно означает холод, разложение и смерть? Но карусель снова неумолимо повернулась к смерти, к смерти миссис Салливэн, к омерзительному раздиранию мышц, хрящей и сосудов, к мучительному отъединению конечностей — крэк! крэк! крэк! — сустав от сустава, позвонок от позвонка. Что за чудовище должно было побывать у миссис Салливэн, что за одержимое бесами сознание требовалось, чтобы вот так убить и исчезнуть, прихватив с собой голову? Может быть, сродни тому, кто был способен убежать с места аварии с оторванной рукой? Или отрывать головы живым кошкам и собакам?..

Энджела со всхлипом запустила кроссворд через комнату и, чтобы сдержать неумолимый поток страшных образов, прижала кулаки к глазам.

Когда она снова открыла глаза, ей показалось, что каменная голова смотрит с каминной полки прямо на нее. В голове у Энджелы зазвучали слова предостережения, сделанного миссис Салливэн.

Испуганная, зачарованная, она пристально вглядывалась в камень, по крохам собирая всю рассудительность, какую могла отыскать, чтобы дать отпор мысли, которая медленно, но верно овладевала ею.

Как мог камень — бесчувственный, неодушевленный кусок камня — приносить несчастье? В этом не было ни капли смысла.

И все же…

Она щипнула подушку и выдернула пушинку.

Что, если миссис Салливэн все-таки была права? Девица-экстрасенс (как же ее звали?) заявила, будто почувствовала в их доме некое влияние, вызывающее беспокойство.

Что, если в этом каким-то образом был виноват камень?

Если одни дома и предметы могли, как намекала Бонни Барнетт (вот как ее звали!) нести на себе благословение, то другие, может быть, несли на себе проклятие?

Потом Энджела припомнила, что говорил ей о языческих религиях Маккей.

И снова нахмурилась, не сводя глаз с камня.

Как же узнать?

Только методом проб и ошибок.

Избавившись от него.

И все же. Скажем, Энджела избавляется от него и неприятности прекращаются. Все равно полной уверенности, что их вызывал камень, у нее не будет.

Или хуже того: вдруг неприятности не прекратятся и после того, как она избавится от камня? Камень был ценной антикварной вещью.

Что, если на самом деле камень оберегал их с Шоном от несчастий, подобно громоотводу отклоняя беду от них самих и переводя на окружающих их людей? Тогда Энджела будет проклята в любом случае — избавится она от камня или нет.

Ситуация была абсурдной.

Энджела схватила «Космополитэн» и принялась судорожно просматривать. Сообразив, что уже читала этот журнал, она запустила им вслед за кроссвордами. И снова поймала себя на том, что рассматривает камень на каминной полке. Вопрос мучил Энджелу, отказываясь уйти. Мог ли быть виноват камень? Как следовало разрешить этот вопрос? Совет специалиста, вот что ей было нужно. Специалиста? Специалист — это кто, черт возьми? Священник? Экстрасенс?

Бонни Барнетт.

Но Бонни вернулась в Орегон.

Может быть, у Стиви Осорио есть ее телефон.

Стиви болтался на борту исследовательского судна где-то в Тихом океане. Должны были быть другие экстрасенсы. Как их найти? Желтые страницы? Черил должна знать.

Когда в комнату вошел Шон, Энджела все еще мучилась из-за камня и не услышала, как подъехала его машина.

Он стоял в дверях и хмурился. Энджела заметила, что его правая щека припухла от новокаина.

— Привет. — Голос был приглушенным. — Что за праздник?

— Ты о чем?

Шон показал на огонь.

— Замерзла?

— Просто захотелось зажечь.

— Просто захотелось зажечь, да? — Нотка раздражения. Дрова стоили недешево.

— Как зуб? — спросила она.

— Сейчас прекрасно. — Он подошел к пышущему жаром камину, подержал над ним руки и обернулся к Энджеле. — Ну?

— Что «ну»?

— Что он сказал?

— Кто?

— Да доктор Спэрлинг же, Господи.

Озадаченный ее рассеянностью Шон нахмурился.

Энджела рассказала о визите к врачу. Шон слушал, глубоко засунув руки в карманы. Под конец он хмыкнул:

— Вот видишь? Что я говорил?

— Знаю, знаю. — Энджела поджала ноги, освобождая мужу место на диване. — Ты был прав. Как всегда.

Но он не сделал попытки сесть и продолжал стоять, внимательно рассматривая ее.

— Тогда в чем дело? — спросил он.

— Ни в чем. Я же тебе сказала. — Энджела удивленно воззрилась на него. — А что?

— Возвращаюсь и вижу, что ты лежишь на диване.

Энджела выглянула в окно. Небо уже почти сплошь затянуло тучами.

— Решила устроить себе свободный вечер, вот и все.

— А, — сказал Шон. — Все ли?

Энджела подумала, что это было сказано с явным сарказмом. Или она попросту приписывала мужу собственные грехи? Она села и спустила ноги на пол, нащупывая туфли. Шон нагнулся, чтобы подобрать разбросанные журналы.

— Что это?

Он явно прекрасно видел все сам.

— Просто журналы.

— Лучшего занятия ты не нашла? — Тон был подчеркнутым. Больше Энджела не сомневалась.

— Но я же сказала. Мне не хотелось работать.

Шон уселся на подлокотник кресла.

— И когда же ты, в таком случае, собираешься закончить сценарий?

Энджела сдвинула брови.

— Наверное, завтра. День или два ничего не меняют, правда?

— Прошло уже больше недели.

— Да что ты? — Намеренно изображая равнодушие, Энджела встала, размышляя, что же случилось с их далеким от педантичности стилем жизни, и пошла на кухню налить себе кофе. Но Шон все равно пришел следом.

— Хочешь кофейку? — спросила она.

Он открыл холодильник, вынул сливки и, захлопывая дверцу, сказал:

— Вейнтрауб говорит, эта лента — его самая большая удача.

— Его самая большая удача? — Энджела недоверчиво обернулась с кружкой в руке.

— Так он сказал. — Теперь Шон усмехался.

Снаружи раздался шум мотора. Хлопнула дверца.

— А это еще кто? — Шон выглянул в кухонное окно. — О Господи. — Он резко втянул воздух.

— Кто там?

— Джерри.

— Стейнберг?

Шон кивнул, пошел к черному ходу и распахнул дверь, приветствуя приятеля.

— Ты глянь, кто к нам пожаловал! Ах, чертов сын!

Джерри выглядел исхудавшим, бледным и слегка прихрамывал при ходьбе. Он приехал на новом красном МГ.

Они встретили его за порогом кухни и по очереди обняли, смеясь. Энджела заметила, что на переносице и на верхней губе у Джерри остались шрамы.

Они перешли в гостиную. Шон подбросил дров в огонь. Джерри сел в кресло. Энджела принесла кружку кофе и хрустящее шоколадное печенье, которое пекла сама. Все это она поставила на столик и села на диван.

Шон поворошил поленья в камине.

— Когда ты выписался?

— Вчера.

— Фрэнк нам не сказал.

— Нет?

Энджела подвинула к нему печенье. Джерри взял две штуки.

— Как новая машина? — спросила она.

— Неплохо. Но я бы предпочел сохранить старую.

Энджела сняла со своего свитера сухой лист. Шон сдвинул брови, глядя в пол.

— Ага. Конечно. — Он поднял глаза. — Ну, отлично, что ты снова на ногах.

Вымученный разговор продолжался около получаса. Энджела сочла, что с тем же успехом можно было бы общаться с совершенно посторонним человеком. Джерри все еще с трудом припоминал имена, названия, события, в которых они участвовали вместе. Он то и дело отклонялся от темы разговора, а в глазах появлялось озадаченное выражение. Сам Джерри объяснил, что ему кажется, будто половина мозга у него спит.

Они говорили о работе Джерри, об их фильме, об имени для ребенка, о родственниках Джерри, Энджелы и Шона — обо всем, кроме Фионы. Наконец Джерри допил кофе и поставил кружку на столик.

Про себя Энджела испустила вздох облегчения.

— Еще? — Она указала на пустую чашку.

Джерри покачал головой.

— Спасибо, мне действительно пора. Я заскочил просто сказать здрасте. — Он посмотрел на часы. — Фрэнк с Эстеллой ждут меня к обеду. Если я задержусь, то попаду в час пик. — Он встал и поглядел за окно, на темнеющее небо. — Похоже, будет ливень.

— А почему вы с Фио… — по привычке начал Шон, замолчал и покраснел. Он попробовал еще раз. — Почему бы всем нам не поехать куда-нибудь пообедать? Как насчет завтрашнего вечера?

Джерри смотрел на него и кивал.

— Конечно. Почему нет.

— Если хочешь прихватить кого-нибудь…

Джерри стиснул край каминной полки и не отрывал глаз от огня.

— Хочешь, мы кого-нибудь пригласим? Или хватит нас с Энджелой? — мягко проговорил Шон.

— Пусть будем только мы. Если вас это устроит, — еле слышно отозвался Джерри. Его лицо по-прежнему оставалось склоненным к огню, но взгляд рассеянно скользнул вверх, к полке, и там остановился. Джерри обернулся к Энджеле, которая спокойно собирала на поднос кружки из-под кофе. — Я вижу, вам его вернули.

— Кого «его»?

— Ваш ирландский камень. Боюсь, я начисто про это забыл.

Энджела уставилась на Джерри, все еще не понимая, о чем речь.

Джерри взял камень в руки и осмотрел.

— После вечеринки мы с Фионой приделали ему ноги. Чуть не поссорились из-за этого. Ты тогда как раз вошла. — Он тихо рассмеялся: короткий выдох. — Она хотела, чтобы его вставили в оправу. Сделать тебе сюрприз. Только вышло не совсем так, как мы планировали.

Он осторожно вернул камень на место. Шон украдкой взглянул на Энджелу. Та, как загипнотизированная, неподвижно смотрела на камень. Джерри повернулся, чтобы уйти.

— Я рад, что вам его вернули после катастрофы. И что с фильмом все вышло так удачно, честное слово.

Джерри взял с дивана свой пиджак и направился к двери. Шон вышел следом. Энджела не двинулась с места.

Когда парой минут позже Шон вернулся, она стояла все там же. Забрав поднос с кружками, он с любопытством взглянул на нее и пошел на кухню.

— Почему ты не вышла попрощаться? — спросил он, проходя мимо соседней комнаты.

— Извини. Вышло грубо?

— Просто странно. Вот и все.

— Я задумалась.

Он вернулся с «Глоуб», раскрытой на разделе «Досуг», занятый просмотром киноафиши.

— Как насчет «Китайского синдрома» сегодня вечером?

Вдали заворчал гром.

Энджела подошла к окну и присмотрелась к хмурому небу. Теперь оно почернело от грозовых туч.

— Это ты положил камень обратно ко мне в сумку, правда? — сказала она.

Шон не отрывался от газеты.

— Что?

— Я сказала, это ты положил камень обратно ко мне в сумку?

Наконец он, сбитый с толку, поднял голову.

— Прости. Я не уловил.

— В Дублине. После того, как я его выбросила. Ты опять положил его ко мне в сумку.

— Конечно, нет.

Ветви деревьев за окном зашевелились, растревоженные ветром. Интересно, подумала Энджела, скоро ли грянет гроза.

Шон снова вернулся к газете.

— Если мы поедим в течение часа, то успеем на сеанс к половине девятого и вернемся домой до полуночи, — сказал он.

Энджела обернулась и посмотрела на камень.

— Джерри сказал, что в тот вечер забрал его с собой.

— Он сказал, что думал, будто забрал его, — откликнулся Шон, не поднимая глаз.

— Думал?

— Ну, он же явно не сделал этого, правда? Если помнишь, он тогда здорово набрался. А потом, ты же видишь, что у него теперь с памятью.

Молчание.

Внезапно осознав странное настроение Энджелы, Шон отложил газету.

— Что ты пытаешься сказать, Энджи?

Она закусила губу и прошептала:

— Не знаю. Точно не знаю. — Она на мгновение задумалась, потом заставила себя раскрыть рот и сказать: — Нет, знаю. Он все время возвращается. Камень все время возвращается.

И пристально взглянула в непонимающие глаза Шона.

— В Ирландии я его выбросила. А когда проходила таможню, он опять оказался в моей сумке. В тот вечер, когда мы устроили вечеринку, Джерри с Фионой забрали его с собой. А позже он снова лежал на полке как ни в чем не бывало.

Теперь уже Шон смотрел на Энджелу с непонятным выражением. Без злости. Странно. Со смесью удивления, сочувствия и тревоги.

— Ты серьезно?

— Конечно, серьезно.

— Ты должна рассказать это Черил. Для ее следующей книги.

— Ты мне не веришь, да?

— Ты серьезно.

— Миссис Салливэн сказала, что это опасный камень.

— Миссис Салливэн?

Энджела кивнула.

— Опасный?

— Ну… приносит несчастье.

— И ты туда же? — Теперь глаза Шона переполняло недоверие.

— Я старалась не соглашаться. Но, по-моему, согласна с ней. Теперь.

— И все потому, что Джерри думает, будто в тот вечер забрал его с собой?

— И поэтому, и из-за того, что с тех пор творилось вокруг нас. Из-за Фионы. Из-за миссис Салливэн. Из-за Перышка.

— И в этом тоже виноват камень?

Энджела кивнула.

— О Господи. — Шон недоуменно покачал головой.

— Ну, признай, Шон. Довольно много смертей для одного дома, разве не так? — настаивала она.

Он весело рассмеялся.

— Совпадение, детка, совпадение. «Длинная рука». Сама знаешь.

— Прости. Можешь называть это, как угодно. Факты все равно остаются фактами.

Шон прочесал пятерней свою шевелюру.

— Ищешь виноватого, так, что ли?

— Козла отпущения?

— И миссис Салливэн подсказала тебе идеальный выход. Камень. — Он ткнул пальцем в сторону каминной полки. — Вот лежит причина всех несчастий.

Энджела поморщилась. Рассудительность Шона приводила ее в ярость.

— Я знаю, что это звучит безумно. Но вдруг она знала что-то, чего не знаем мы? Маккей говорил, что вещи вроде этого камня обычно держали в церквях, под замком, чтобы они не натворили бед.

Шон остро глянул на нее.

— Маккей сказал, что верит в это?

— Нет, — уступила она. — Он сказал, что это народное поверье.

— Как раз для людей вроде миссис Салливэн.

— Господи, ну почему ты всегда настроен так скептически? — Энджела сердито отвернулась, но Шон схватил ее за руку.

— Энджела, прислушайся на минуту к своим словам.

— Я знаю, что это звучит безумно, но ведь и жизнь иногда сплошное безумие!

Она с непреклонным видом уселась в кресло. Шон бросился на диван и некоторое время разглядывал ее, размышляя.

— Ладно, — с вызовом сказал он, — допустим — на секунду! — что сказанное тобой соответствует действительности. Камень приносит несчастье. Тогда почему это не затрагивает нас?

— То есть как — не затрагивает?

— Почему все беды случаются с другими — с Фионой, с миссис Салливэн, с кем угодно, только не с нами?

Энджела подумала, вздохнула.

— Не знаю, — пасмурно проговорила она.

— Если подумать, так мне кажется, что в последние несколько месяцев нам здорово везло. Учитывая все обстоятельства.

— Я знаю.

— Энджи, я не пытаюсь застращать тебя. Мне просто противно смотреть, как ты изводишь себя такой чушью.

— Тогда кто положил этот камень назад в мою сумку?

— Почем я знаю? Может быть, ты сама.

— Я? — Энджела была потрясена.

Он кивнул.

Она вскочила и принялась сердито расхаживать по комнате.

— Ладно, значит, у меня выпадение памяти. Ты на это намекаешь? У меня, у Джерри… у обоих. Или, может, я лунатик? Чем не объяснение, а? А может, это горничная снова незаметно подложила его в мою сумку? Еще какие-нибудь притянутые за уши разумные объяснения?

Шон рассмеялся.

— Отлично, сдаюсь. Камень одержим злым духом.

— Ты веришь в это?

— Конечно, нет. Но ты, видимо, веришь.

Энджела прекратила расхаживать.

— Помоги мне, Шон. Мне страшно, — прошептала она.

Он встал, подошел к ней и обнял — так обнимают испуганного ребенка.

— Если этот камень тебя пугает, избавься от него. — Шон говорил нежно, но решительно. — Я разрешаю. Обещаю тебе, что ничего плохого не случится. Он не вернется. На дворе двадцатый век. Все будет хорошо.

Крепко прижимая Энджелу к себе, Шон поцеловал ее в лоб.

Снова раздался раскат грома, теперь уже ближе.

— Да?

Она кивнула.

Шон выпустил ее руку и снова пошел к своим газетам.

Через несколько минут он отправился в душ, оставив Энджелу одну. Она глядела в золу, на угасающее пламя. Комната была полна теней, в окна ударяли резкие порывы ветра. «Может быть, у меня начинается выпадение памяти, — подумала она. — Может быть, я сама выудила камень из корзины для мусора в Дублине». Ей приходилось читать о раздвоении личности (это называлось «Сибил», так, кажется?), когда половина сознания не ведает, что творит вторая. Может быть, и она была такой. Шизоидным субъектом… так, что ли?

А может быть, Джерри вообще не брал камня с полки. Фрэнк говорил, что он, возможно, так и не разберется с памятью.

Но клетка для енота?

Возможно, дело рук миссис Салливэн.

Или это тоже сделала она сама?

Может быть, Энджеле так и не было суждено узнать ответ.

Но одно она знала твердо. Если в происходящем каким-то образом была виновата она сама, на сей раз она собиралась убедиться наверняка. На сей раз она собиралась сделать так, чтобы ни ей самой, ни кому-либо другому не удалось бы вернуть камень обратно.

Она подошла к полке, взяла с нее камень и с порога черного хода вгляделась в сгущавшиеся сумерки. Небо отяжелело от грозовых туч. Скоро должно было стемнеть. Прижимая камень к груди, Энджела выбежала из дома и пробежала через задний двор мимо того места, где лежал в земле Перышко. Вид маленького земляного холмика укрепил ее решимость. Она вбежала в тень деревьев. Поднимающийся ветер трепал над головой поскрипывающие ветки, осыпавшие Энджелу темным конфетти сухих осенних листьев. Глухие раскаты грома звучали уже совсем близко.

Она дерзко продиралась сквозь заросли дуба и боярышника. Ветки протыкали свитер, цеплялись за него, хватали за волосы.

Энджела добралась до тропинки и снова побежала по хлюпающему ковру пропитанных влагой гниющих листьев. Одна нога утонула выше щиколотки, но Энджела не остановилась. Чем дальше она убегала, тем тяжелее становился камень в ее руке и гуще — тени вокруг. Вскоре ей стало казаться, что она бежит по тоннелю, светом в конце которого был блеск воды впереди — к ней-то и спешила Энджела. Ее лицо овеял свежий, пахнущий дождем холодный ветер с водохранилища. Ветер подстегнул ее, как обещание помощи. Деревья поредели: Энджела выбралась к водохранилищу. Она подбежала к кромке воды.

К этому моменту камень превратился в комок свинца.

У Энджелы в голове промелькнуло, что ей его не поднять. Рассудок молодой женщины словно бы окутался туманом удушливого мрака, который притуплял чувства и тянул руку книзу.

Она решительно ухватила камень обеими руками и с трудом подняла на уровень глаз.

Рот каменной головы исходил безмолвным протестующим криком. Энджела чувствовала, как воля камня (или это было ее собственное нежелание?) обрушивается на нее подобно мощным тяжелым волнам, грохочущим о корпус идущего ко дну корабля.

— Оставь нас в покое, — прошептала она. — Слышишь?

Тут ей представилась Фиона. Она услышала шутки подруги, ее смех — и внезапно обнаружила, что пронзительно орет на камень:

— Оставь нас в покое! Ты нам не нужен! Понятно? Не нужен! Отвяжись!

Потом Энджела размахнулась и бросила его. Далеко, насколько хватило сил, на самую середину водохранилища.

Всплеск. И камня не стало.

В тот же миг сумерки превратились в день: облака опустились и коснулись земли изломанной линией нестерпимого света.

Последовавший удар грома сотряс землю; раздирая воздух, раздавая холмам оплеухи, заметалось эхо — дальше, дальше, отражаясь от далеких горных вершин, пока, наконец, не затерялось, не затихло.

Мигом оглохшая, ослепшая, ошеломленная Энджела приросла к месту, стиснув кулаки и тупо, неподвижно глядя в ту точку, где только что исчез камень: там все шире и шире расходились кольца ряби… последнее доказательство того, что он когда-то существовал.

Потом и эта рябь пропала, растворилась, стертая крупными, медленными каплями дождя, и Энджела вдруг сообразила, что странная тьма, спеленавшая было ее мозг, исчезла столь же таинственно, как возникла. Она вновь обрела способность ясно видеть и мыслить. Но на смену летаргии пришла страшная слабость, охватившая все ее члены. Болела и ныла каждая косточка, каждая мышца, словно Энджела участвовала в однодневном восхождении на вершину горы.

Она с усилием пошевелилась, повернулась и посмотрела на сумрачную дорожку, по которой должна была возвращаться. Но теперь тени стали обычными тенями, лес больше не таил угрозу.

Обратно Энджела шагала намеренно медленно, прислушиваясь к шороху и шелесту дождя в ветвях, позволяя холодным очищающим каплям смыть последние липкие нити страха.