Сувенир

Глава тринадцатая

Когда Энджела проснулась и обнаружила знак, оставленный богганом у дивана, то сначала решила подъехать на попутной машине в Логанский аэропорт. Она успела бы на челночный рейс в Вашингтон. Но наверху, пересчитав наличность в своем бумажнике, обнаружила, что в ее распоряжении чуть больше четырнадцати долларов.

Она схватила портмоне Шона, лежавшее на столике среди осколков стекла. В нем оказалось три десятки и однодолларовая бумажка. Все еще недостаточно, чтобы купить билет на самолет. Энджела вытащила одну из кредитных карточек мужа и принялась разглядывать неразборчивую, но замысловатую подпись. И задумалась: даже если бы ей удалось подделать витиеватый росчерк, обманул бы кого-нибудь ее "Шон Киттредж" или нет? И решила не рисковать.

Поезд.

Можно было поехать поездом, как делала мать.

Но что, если бы сорока пяти долларов не хватило?

Может быть, удалось бы занять немного денег у Марка и Верн.

Нет. Едва ли можно было будить их в половине седьмого утра.

Тогда автобус. Это был самый дешевый выход из положения.

Энджела вспомнила, что какой-то автобус останавливается в Фрэмингэме. Не слишком далеко от них.

Она похватала кое-какие вещи и запихала их в дорожную сумку. Потом вспомнила по таблетки доктора Спэрлинга и впихнула их туда же. Потом Энджела вспомнила про паспорт. Она на цыпочках спустилась вниз, чтобы написать Шону записку, и задумалась, сказать ли, куда уезжает. Нет, это расстроило бы все ее планы. Шон поехал бы следом, она же стремилась отвлечь от него внимание боггана. У окна кухни Энджела остановилась и устремила остановившийся взгляд на окутанные туманом деревья. Может быть, удастся ускользнуть от мерзкой твари надолго, успеть в безопасности родить ребенка. Иви одолжит ей денег. Она уедет в Англию. Может быть, разыщет того священника, который позаботился о том другом камне. Маккей поможет отыскать его.

Она вышла из дома, тихонько закрыв за собой заднюю дверь, и торопливо дошла до главной дороги. Раннее утро было серым и холодным. Энджела порадовалась, что надела толстую замшевую куртку.

Возле нее остановился фургон со шторками на окнах.

Слава Богу, шофер, молоденький парнишка в джинсах, был неразговорчив и слушал рок-н-ролл, который передавала какая-то станция, и Энджела обнаружила, что осталась наедине со своими мыслями.

Когда они подъехали к остановке, там как раз тормозил автобус. Энджела поспешно поблагодарила шофера, схватила сумку и побежала к кассе.

Ее денег вместе с тем, что она забрала из бумажника Шона, хватило в обрез — осталась лишь пара долларов сдачи. Водитель сказал, что следующую остановку автобус сделает в Уорстере, а потом — Хартфорде, штат Коннектикут. После этого они поедут без остановок до самого Нью-Йорка. Там ей нужно будет сделать пересадку.

Энджела нашла в середине салона местечко у окна.

Она бегло оглядела других пассажиров, сидевших через проход от нее. Миниатюрная женщина в платье телесного цвета кормила с ложечки старика с повязкой на глазах, зачерпывая что-то из кружки. Юнец с угреватым лицом бережно придерживал поставленный между ног футляр с гитарой. Впереди переговаривались и смеялись две негритянки. В автобус забрался толстяк с перевязанным веревкой чемоданом. Энджела смотрела, как он ищет место в передней части салона.

Автобус тронулся.

Сквозь тучи проглянуло солнце.

Энджела задремала. Ей снилось, будто она едет в Кашель.

Когда она вновь открыла глаза, полдень уже миновал. Они въезжали в предместье Нью-Йорк-сити. Она проспала три часа.

Там, где стоял автобус, на который Энджеле нужно было пересесть, царил полумрак. Она осмотрелась. Любая тень, любой темный подъезд терминала таили для нее угрозу. Снедаемая тревогой, она купила в автомате сэндвич с ветчиной, потратив на это часть оставшихся денег, и снова устремилась в ту часть зала ожидания, где освещение было ярче. До отхода автобуса на Вашингтон предстояло убить больше часа.

Энджела уселась на твердую деревянную скамью и рассеянно съела сэндвич, наблюдая, как мужчина в рубашке с коротким рукавом сметает в совок сигаретные окурки. Она вспомнила, как миллион лет тому назад Шон заметал то, что осталось от камня. Нам никогда не избавиться от него, с горечью подумала она, стряхнула крошки с колен и поплотнее стянула полы куртки. Ей пришло на ум, что в последний раз она носила эту куртку в Ирландии.

Они отъехали от терминала в две минуты четвертого.

Этот автобус был почти полон. Энджела заметила миниатюрную женщину и старика с повязкой на глазах.

Она уныло глядела в окно. Они проезжали аэропорт Ньюарк. Она повторила про себя маршрут. Следующая остановка в Маунт-Лорел. Потом в Филадельфии. Потом в Балтиморе. И, наконец, без малого в восемь вечера, Вашингтон. Она обнаружила, что как молитву повторяет надписи с дорожных указателей: Элизабет Линден, Рэуэй, Эйвинел… перед ней простирался бесконечный день. Когда она приедет, то позвонит с автовокзала Иви… должно быть, к этому времени Шон с ней уже созвонился… Вудбридж, Брюнсвик, Спотсвуд, Эпплгарт.

Хотя они ехали как будто бы быстро, Энджела заметила, что автобус непрерывным потоком обгоняют легковые и грузовые автомобили. И спохватилась, что с нехорошим предчувствием вглядывается в боковые окошки каждой машины, втайне ожидая увидеть уставленное вверх жуткое белое лицо. Она ссутулилась и вжалась в спинку сиденья, кутаясь в куртку и пытаясь припомнить латинский текст молитвы, которую когда-то учила в школе. Но в голову шли лишь названия деревушек, мимо которых они проезжали: Аллентаун, Трентон, Ярдвилль, Мэнсфилд, Уиллингбро, Хэйнспорт, Хартфорд, Мурстаун. Они стучали в голове у Энджелы под аккомпанемент мотора автобуса, как беспокойная песенка дурачка.

Когда они подъезжали к Филадельфии, дневной свет начал меркнуть. К тому времени, как автобус въехал в черту города, уже стемнело.

Несколько пассажиров сошли. Некоторые вернулись с сэндвичами и картонками апельсинового сока. Энджела задумалась, не купить ли еще один сэндвич. Но есть ей, в общем-то, не хотелось, к тому же теперь, когда наступил вечер, у нее не было никакого желания покидать автобус и рисковать, разгуливая по всяким темным местам. Она нервно взглянула на часы. 4:16. Еще больше трех часов пути… почти четыре. И все же Энджела могла выдержать дорогу до конца. Теперь она держалась только на нервах.

За Уилмингтоном у нее разболелась голова. Она снова попыталась подремать, но безуспешно.

Она вспомнила про успокоительное доктора Спэрлинга.

Может быть, принять таблеточку? Или транквилизатор выведет ее из строя, попросту одурманит?

К черту. Одну таблетку она примет.

Энджела достала из багажного отделения сумку и пробралась по проходу к крохотной дамской комнате в конце салона, надеясь, что там свободно. Там и в самом деле было не занято. Энджела вошла, заперла за собой дверь, повернулась к зеркалу и была потрясена тем зрелищем, какое предстало ее глазам. Нечесаные волосы, бледное лицо, красные глаза, обведенные темными кругами.

Плеснув в лицо немного холодной воды, она промокнула его бумажным полотенцем и на пару минут приложила пропитавшееся влагой полотенце к глазам.

Потом Энджела взбила волосы, создав некое подобие прически. Впопыхах она не захватила ни расчески, ни щетки.

Уже взявшись за ручку двери, она вдруг вспомнила, зачем приходила.

Она налила в картонный стаканчик холодной воды, нагнулась, расстегнула молнию сумки и стала нащупывать пластиковый флакончик с транквилизатором. Куда он подевался, черт возьми? Только не говорите мне… Но Энджела отчетливо помнила, что положила лекарство в сумку. Она запустила руку глубже, потом еще глубже, под старый белый теннисный свитер, оставленный там еще давным-давно.

И коснулась чего-то маленького, холодного, круглого, твердого.

На мгновение Энджела застыла, не разгибаясь. Сперва она не желала, не могла поверить тому, что сообщали ей пальцы.

Потом, выронив стаканчик, расплескав воду себе на куртку, она бессильно привалилась к двери. И резко обернулась к крохотной раковине, прижимая одну руку к животу, а другой ухватившись за окантованный нержавейкой край, чтобы не упасть.

Однако ее не вырвало. Вместо этого пол дамской комнаты ушел у нее из-под ног невообразимо далеко, и Энджела услышала нестройный разноголосый вой… или это грохотали, угрожая поглотить ее, нахлынувшие волны мрака? Или, быть может, попросту дребезжали колеса автобуса?

Отвернувшись от раковины, Энджела впилась взглядом в стоявшую на полу дорожную сумку. Во рту чувствовался солоноватый металлический привкус.

Ей показалось, что какой-то голос у нее в мозгу выговаривает: Ах вот как, дьяволенок, ты, значит, все это время был тут?

— Если бы Шон сейчас был здесь, он занялся бы этой мерзостью вместо тебя, — отозвался другой голос.

— Но ведь его здесь нет? — поддразнил первый.

Ожесточившись, уняв разгулявшиеся нервы, Энджела опустилась на колени и заставила себя снова сунуть трясущуюся правую руку в зев сумки.

Но с рукой словно бы что-то случилось. Мышцы начали мертветь. То же самое Энджела чувствовала, когда ей случалось проспать на руке ночь напролет — проснувшись, она обнаруживала вместо руки некий чужеродный отросток, чью-то чужую конечность.

Дрожа от усилия, она попыталась пошевелить пальцами. Они еще отзывались, но с запозданием, медленно. Чья-то чужая воля вступила с Энджелой в состязание за то, кому ими пользоваться.

Тут она поняла, и это укрепило ее решимость.

Быстро сунув в сумку левую руку, она схватила камень прежде, чем тот успел подчинить себе и ее. И сразу же почувствовала, как пальцы сковал тот самый странный медленный паралич, что уже лишил чувствительности нервы и мышцы правой руки. Невзирая на это Энджела скрипнула зубами и, использовав обе руки в качестве рычагов, неуклюже, с трудом потащила камень из сумки, как моллюска из раковины.

Прижимая его к груди, она неловко встала на ноги, резко развернулась к окну — и ее душа ушла в пятки.

Окна не было. Только прочное сплошное молочное стекло. В автобусе было кондиционирование.

Не задумываясь, Энджела обеими руками подняла камень и ударила им в стекло. Один, два, три раза. Стекло треснуло и разлетелось.

Она просунула руки в проделанную дыру с зазубренными краями и попыталась бросить камень. Но теперь, напротив, пальцы вцепились в него, отказываясь разгибаться.

Энджеле пришлось заставить себя развести руки. Пальцы, не способные удержать камень без помощи другой руки, соскользнули.

Она увидела, как камень упал. Почувствовала, что его воля сломлена.

Все прошло.

Ее руки опять принадлежали ей.

Энджела прижалась лбом к холодному зеркалу, судорожно хватая ртом воздух и представляя себе, как камень лежит на дороге и по нему грохочут колеса автобусов и грузовиков: теперь их разделяли четверть мили, полмили, три четверти… целая миля.

Но он знал. Он все время точно знал, где прятаться. Хотелось бы знать, что еще он знает, подумала Энджела.

Она устало нагнулась за сумкой, отперла дверь, вышла и быстро закрыла ее за собой.

Шофер посмотрел на часы и улыбнулся. Они отлично успевали. В Балтимору автобус должен был прибыть с опережением графика. Еще через двадцать минут они должны были оказаться в Вашингтоне. А еще двадцать минут спустя он будет дома.

Он внимательно глядел вперед, на убегающее под колеса знакомое шоссе, но по-настоящему не видел его. Фабрики. Огоньки выстроившихся бесконечными рядами домов. Цепочки желтых и голубоватых уличных фонарей.

Перед самым въездом в тень под эстакадой шофер, безо всякой на то причины, вдруг поднял голову и быстро взглянул вверх.

И нахмурился.

От высокого моста что-то оторвалось и камнем полетело вниз — кувыркающееся пятнышко, растущая белая точка, падавшая как будто бы прямо на него. Ее траектория была идеально подогнана по времени с тем расчетом, чтобы это нечто угодило в ветровое стекло в тот самый момент, когда автобус нырнет под эстакаду.

Он не успел вскрикнуть. Он ничего не успел.

Падающий камень пробил разлетевшееся ветровое стекло и вошел шоферу в лоб. Верхняя половина черепа водителя раскрылась, как лепестки распустившегося розового бутона.

Шон вместе с Иви, встретившей его в аэропорту Даллес, приехал в больницу незадолго до полуночи. Он прилетел из Вашингтона, как только узнал о случившемся.

Они вылезли из машины, которую Иви поставила в неположенном месте, и заспешили в главное приемное отделение.

Медсестра сообщила им, что Энджела все еще находится в отделении интенсивной терапии, и показала, куда идти.

Они прошли за двустворчатую дверь, быстро прошли по коридору, полному встревоженных родственников других жертв катастрофы, и протолкались сквозь толпу к дверям с табличкой "Интенсивная терапия".

Медсестра с блокнотом остановила их и спросила, по какому они делу.

— Я ищу свою жену, — сказал Шон. — Ее зовут Энджела Киттредж.

Медсестра заглянула в блокнот, кивнула и исчезла за дверью.

Шон безнадежно огляделся, гадая, где же сейчас Энджела.

Позади него снова открылась дверь интенсивной терапии.

— Мистер Киттредж?

Он резко обернулся.

— Моя фамилия Тэйлор, — сказал врач. Он кивнул Иви.

— Как она? — спросила Иви.

— Где она? — спросил Шон.

— Все еще в операционной.

— Все еще?.. — ахнула Иви.

— Нет-нет, с ней все будет хорошо, — перебил врач. — Проблема была во внутреннем кровотечении. Боюсь, она потеряла много крови.

Шон не сводил с врача глаз, боясь задать вопрос. За него спросила Иви:

— Ребенок, — едва слышно проговорила она. — Что с ребенком? Понимаете, она беременна.

Доктор нахмурился.

— Мне очень жаль.

— Жаль? — эхом откликнулся Шон.

— Мы старались. Но сделать ничего нельзя было.

— О Господи, Господи, Господи. — Иви в поисках поддержки тяжело прислонилась к Шону. Он рассеянно обнял ее одной рукой.

Двери от толчка распахнулись настежь: два санитара везли каталку. Следом шла медсестра, держа в поднятой руке какой-то флакон. Свисавшая с флакона трубочка тянулась к пациенту.

Широко раскрыв глаза, Шон подвинулся поближе, чтобы посмотреть.

Распухшее лицо Энджелы покрывали синяки. Она была без сознания.

— Энджела? — прошептал Шон.

И остро взглянул на врача.

Врач покачал головой.

— Вашей жене введено седативное средство. Она была… расстроена. Что вполне понятно.

Шон кивнул. Каталка поехала дальше.

Иви ласково коснулась руки Шона и, оставив мужчин, пошла по коридору следом за дочерью.

— Она все время просила нас не оставлять ее одну в темноте, — пробормотал врач.

Шон на миг остановил на нем пристальный взгляд.

Потом он заспешил следом за Иви.

Альварес отвез пациентку в палату и вернулся в интенсивную терапию завершить свои вечерние обязанности.

В моечной еще была сестра, считавшая, что слишком хороша для кого бы то ни было. Она кивнула на двери темной операционной. Все пока что там, сказала она. Альварес послал ей воздушный поцелуй и вошел, включив при этом свет.

О содержании контейнера он и не думал. Такие вещи его давным-давно не волновали. Для него это были просто хирургические отходы. Мусор как мусор. Остатки, которые следовало снести вниз и свалить в мусоросжигатель.

Но то, что блестящий контейнер из нержавеющей стали оказался открыт и пуст, явилось для Альвареса полной неожиданностью.

С минуту он стоял, раздумывая над этим. Может быть, о контейнере за него позаботился Джонс? Но для чего было приносить контейнер обратно в явно нестерильном состоянии? Джонс кретин.

Санитар осмотрел помещение. В глаза ему бросилось что-то, ускользнувшее от его внимания, когда он входил. На полу. Темный размазанный след.

Внезапно исполнившись подозрений, Альварес присел на корточки, чтобы изучить этот след поближе.

Кто-то открыл одну из створок двери и вошел. Доктор Тэйлор. Он уже потянулся было к выключателю и в этот момент заметил сидящего на полу на корточках санитара.

— Вы что-то потеряли, Альварес?

— Да, доктор Тэйлор. Зародыш.

Он продолжал пристально смотреть на кровь.

Доктор подошел к нему.

— Это что, какая-то шутка, Альварес? — негромко поинтересовался он.

Санитар поднялся и молча указал на пол.

Врач нахмурился. Они вместе пошли по следу.

Зародыш они нашли засунутым подальше от глаз за стол анестезиолога.

По крайней мере, часть зародыша.

Позже Альварес рассказывал приятелям, что этот зародыш выглядел так, будто до него добралась крыса.

Доктор сказал коллегам, что эмбрион напомнил ему растерзанный сойками спелый инжир.