Список обреченных

Глава 25

— Нет, — тихо сказал Гена.

— Нет? — переспросил судья.

— Следователь сказал мне, что все уже решено, что я попал, и мне не отвертеться. Что это дело государево, и им приказали посадить по нему людей. И что им все равно, кого сажать. А, если я дам показания на Дамира Рашитова, они скинут мне срок, дадут ниже низшего за сотрудничество со следствием. А я помогу изобличить террориста. Показали ролик про Дамира, который был по телевизору. И я согласился.

— Вы еще скажите, что вас пытали! — заметила прокурорша Бондарь.

— Нет, меня не пытали. Пытали Дамира и Яна, и я им верю. Их также назначили виновными, как меня, — он посмотрел на судью. — Неужели вы этого не видите? Или вам тоже все равно, кого сажать?

— То есть вы утверждаете, что не имеете отношения к убийству прокурора Земельченко? — спросила прокурорша.

— Нет. Никакого. Я даже не помню этого клиента. У нас их много было. И «Лексус» не один. Помню одному батарею менял. Но если батарея барахлит, машина разгоняется плохо, а не через ограду моста сигает. А тормоза на «Лексусе»? Не помню такого вообще. У них больше царапины парковочные. Так что про убийства я ничего сказать не могу, потому что ничего о них не знаю.

— Мы просим суд разрешить стороне обвинения зачитать показания, данные подсудимым Дудко на предварительном следствии, — сказала Бондарь.

— Защита возражает! — вскочил Левиев. — Какой смысл зачитывать показания, от которых подсудимый отказался?

— Зачитывайте, — сказал судья.

И началась очередная занудная процедура бубнения по бумажке.

Гена вернулся на скамью подсудимых и сел рядом с Дамиром.

— Спасибо, — тихо сказал Дамир.

И протянул ему руку, точнее две, ибо наручники.

— Я виноват перед тобой, — сказал Гена, отвечая на рукопожатие.

— Ты не знал, — вздохнул Дамир.

«Можешь сейчас войти в конференцию? — писал Крис. — Надо поговорить».

«Да, могу», — ответил Женя.

Психолог появился на экране, и вид имел не самый радостный.

— Все плохо? — спросил Соболев.

— Плохо, да. Я подготовил твое Психологическое заключение.

— И?

— Женя, ты знаешь, что депрессия — это смертельная болезнь?

— Я не собираюсь выходить в окно.

— Пока. Но становится все хуже.

— Нет у меня никакой депрессии!

— Ты ее можешь не замечать. Поскольку у тебя ажитированная депрессия: тревога, страх и жажда бурной деятельности. Потому что ты винишь себя и очень хочешь все исправить.

— Да, — сказал Женя, — не спорю. А что в этом неправильного?

— Ваши с Альбицким методы. Я же знаю, как вы рванетесь «исправлять».

— Крис, при всем уважении, твои методы не работают.

Англичанин вздохнул.

— Еще ничего не решено.

— Я вижу к чему все идет.

— Поэтому тебе не стоит досматривать процесс.

— Сорвусь?

— Да, сорвешься. А стоит тебе немедленно, прямо сегодня, купить билет на самолет до Лондона и лечь ко мне в клинику. Деньги на дорогу есть?

— Я не буду этого делать.

— Я ждал этого ответа. Но, знаешь, горько смотреть, как человек гибнет. Я Андрею твое ПЗ перешлю?

— Конечно. Он его и хотел.

— Но я ему скажу все тоже самое.

— Угу.

— Тебе я скинул. Почитай на досуге.

— Угу.

— Андрей будет успокаивать твою совесть, говорить, что ты тут ни при чем, что Дамира судишь не ты, что ты сделал все, что мог. У Андрея большой опыт по усыплению совести — регулярно проделывает такую штуку со своей.

— Я виноват?

— Здесь непрямая связь. Представь себе, что ты поджег лес. Треск горящих деревьев, жар, вой огня, сплошная пелена дыма…

— А там чей-то дом, и он сгорел от моего пожара? Так?

— Не совсем. Так было бы, если бы кто-то дотронулся до программки, которую ты подложил Анжелике Синепал. Вероятность была не нулевая, но, к счастью, обошлось. Здесь другое. Представь себе свой пожар еще раз. Представил?

— Ну, да, — хмыкнул Женя. — Вой пламени, треск, клубы дыма и все такое.

— Молодец. А теперь представь, что некий «добрый самаритянин» толкает случайного прохожего в твой огонь.

— Зачем?

— Ну, мало ли, приказали. Не в этом суть. Конечно, если бы не тот «добрый самаритянин» случайный прохожий, назовем его, скажем, «Дамир», был бы жив. Но пожар запалил ты.

— Извини, Крис, но твоя аналогия страдает. Я не лес запалил, а стену тюрьмы. Да, может погибнуть кто-то из заключенных. Но теперь что, не трогать их стены? Не бороться? Забыть о свободе?

— Женя, это не стена. Стена вообще не там. И не в этом свобода. И все даже хуже, чем я думал…

— Что я такого сказал?

— Только то, что случайные смерти тебя не волнуют.

— Волнуют, к сожалению. Но это эмоции.

— Эмоции — не такая плохая вещь. Понимаешь, вы с Альбицким не там видите выход. Он не в том, чтобы перестрелять всех виновных. А в том, чтобы не заниматься поджогами.

— Угу! Не трогать стены, беречь кандалы и смиренно служить господам, ибо холопы.

— Женя, ты меня не слышишь. Я этого не говорил. Выбор не между бунтом и покорностью, а между стратегиями бунта.

— Бунты редко идут по плану.

— Если у бунта нет стратегии, он обладает только двумя хорошо известными в России свойствами: бессмысленностью и беспощадностью. И никогда не побеждает. Без стратегии мятеж остается мятежом и никогда не превратится в славную революцию.

— Ладно, ок. Мы не правы. Я это десять раз слышал.

— И больше слышать не хочешь? Так?

— Да, так.

Крис вздохнул.

— Андрей тоже все прекрасно понимает, но не хочет себе в этом признаваться. Надо же что-то делать, да? Нельзя покоряться и сидеть, сложа руки. А проще всего взять пистолет и кого-нибудь грохнуть. Так ведь?

— Не всегда это просто.

— Проще, чем думать. Женя, каждый раз, когда ты разрушаешь другого, ты разрушаешь себя. Сейчас уже есть жертвы и разрушения, а будут руины. Недолго осталось. Знаешь, такой термин «распад личности»?

— Я не наркоман.

— Бывает наркомания похуже героиновой.

Крис вышел на связь из кабинета своего дома в Лондоне. Андрей как-то у него был. Такой типичный английский дом, двухэтажный, но очень маленький. Уютно, но тесно. Зато Лондон, недалеко от Хэмптон-Корта, где земля золотая.

Прямо перед камерой стояла чашка чая и соблазнительно дымилась.

— Я карту твоего Жени посмотрел, — задумчиво начал Крис. — Ситуация плохая.

— Понятно, что не роскошная, — хмыкнул Альбицкий.

— Твоему Жене нужна коррекция, — сказал Крис, отпивая чай.

— Угу! — усмехнулся Альбицкий. — Мне тоже. Как и всем нам.

— Женя не безнадежен.

— В отличие от меня, да?

— Сейчас не о тебе речь. К тебе мы еще вернемся. У тебя исполнитель может выйти из-под контроля. Обученный исполнитель, которого ты со товарищи натаскал убивать. И у которого все планки сорваны, все моральные запреты отброшены, который уже убивал. И не один раз. Больше никаких акций! И коррекция в обязательном порядке.

— Насколько велика вероятность, что он может повести себя, скажем так, неадекватно?

— Процентов восемьдесят.

— Что у него дрогнет рука, он как-то себя выдаст, у него сдадут нервы?

— Я даже слышать об этом не хочу… да, тоже самое.

— Женя этого не заслужил. Кроме нового завета, существует Ветхий, и там несколько радикальнее по отношению к преступникам. Понимаешь, иногда убийство не нарушение, а исполнение заповеди.

— Да, я понимаю, о чем ты. Но никто из тех, кого вы убили, не представлял непосредственной опасности для окружающих, их не надо было срочно останавливать. Так что насчет заповедей здесь спорно. Это, во-первых. Во-вторых, психокоррекция — не наказание, я устал говорить об этом.

— Угу, это просто так выглядит!

— Анджей, ничего, кроме моей клинки ему не грозит. Россия исключена из Интерпола, и по запросам вашей страны у нас уже лет тридцать никого не выдают. Кроме добровольного согласия тут вообще ничего быть не может.

— А потом тяжелые препараты.

— Да, не без этого. Ну, не надо было доводить до такой степени. Ненадолго тяжелые препараты. Ему много не надо.

— Женя просто переживает из-за Дамира.

— Слишком переживает. И ты его не удержишь. Пожалей парня. Отошли его ко мне, пока он еще готов тебя слушаться. Пока ты для него еще авторитет.

— И что ты с ним сделаешь?

— На ключ запру для начала.

— Как? Ему же ничего не грозит! Только что речь шла о добровольном согласии. Все преступления совершены за пределами Соединенного Королевства, он российский гражданин, и от его действий пострадали российские граждане на российской территории. И наша власть даже не хочет это признавать. Так что он вообще вне английской юрисдикции.

— Для психокоррекции — да, добровольное согласие. Начет ограничения свободы есть другое решение. Точнее будет. У нас в Парламенте лежит закон о потенциально опасных гражданах. Ничего страшного, конечно. Нельзя наказывать без вины. Нельзя против воли делать коррекцию без приговора. Но браслет наденут и будут контролировать, несмотря на всю экстерриториальность и неподсудность твоего друга. Для английских же граждан потенциально опасен.

— Для английских? Не думаю. У вас же суды нормальные, Крис. Пошлют тебя с такими предложениями.

— Зато у нас судьи не всегда выключают эмоции. Могут просто пожалеть.

— Принят кстати закон?

— Нет пока. Но будет. Нисколько в этом не сомневаюсь. До приговора Дамиру я Женю удержу. А там, с его замечательной картой, запру, не сомневайся.

— Удивительно, что ты мне этого не предлагаешь.

— Уже предлагал. И мое предложение остается в силе. Просто у тебя состояние стабильно тяжелое, а у Жени экстренное.

— Хорошо, я подумаю. Относительно Жени.

Крис вздохнул.

— Надеюсь, что ты меня услышал.

Руслан Ермилов оказался программистом из Екатеринбурга. Очень таким типичным: полноватым, с круглым лицом и даже в очках.

Для подсудимых из столицы Урала поставили отдельную клетку, где их должны были допрашивать, причем, именно клетку, а не «аквариум». Туда Руслана и завели, так и не сняв наручники.

— Подтверждаете ваши показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурор.

— Нет, — сказал Руслан.

И застенчиво улыбнулся.

— С чем связано то, что вы меняете показания? — спросила Елена Бондарь.

— С тем, что здесь меня слышит не только следователь, который их сочинил.

— Вы не отказывались от показаний.

— Теперь отказываюсь.

— Почему только теперь?

— Потому что до этого все мои отказы следователь рвал и выбрасывал в мусорное ведро.

— Но вы сознались в соучастии в убийстве губернатора! Показания подписаны вами?

— Подписаны мной. Правда, рука там не очень твердая.

— Вас что, напоили?

— Увы! Господа из СБ предпочитают методы подешевле. После дюжины ударов электрошокером уже совершенно пофиг, что подписывать.

— Следите за речью. Здесь суд!

— Суд выносит замечание подсудимому! — вмешался судья.

— Извиняюсь, — сказал Руслан. — Совершенно все равно, что подписывать.

— Вы не заявляли о пытках! — взвилась прокурорша.

— Теперь заявляю, — сказал Руслан.

— Почему только сейчас?

— Потому что ко мне не пускали нормального адвоката. А государственный сидел, как неживой и подписывал все, что скажет следователь. Знаете, после чего пустили?

Он поднял руки в наручниках, вывернул их ладонями к публике и сжал кулаки. Вдоль обеих рук, от запястий по предплечьям вились неровные длинные шрамы.

— Прекратите! — прикрикнула прокурорша.

— Почему? — невинно поинтересовался Руслан. — Что вам не нравится?

— Суд выносит вам замечание! — сказал судья и стукнул молотком. — Прекратите!

— Ну, что ж, — хмыкнул Руслан. — Не смею шокировать.

И опустил руки.

Дамир знал, откуда берутся такие шрамы и как их себе нанести. В тюрьме просветили. Это не очень опасно, если тебя не бросят умирать. Он знал, как сделать заточку и пронести ее в суд. В общем-то тоже не очень сложно, если карта не под мониторингом. А бывает и под мониторингом проносят, если психологу пофиг.

Штерну точно было не пофиг. Но и Дамиру пока не приходило в голову.

О попытке самоубийства Руслана он раньше не слышал. Значит, Штерн умолчал. Наверняка было громкое событие.

— Ян, а где Руслан вскрыл себе вены? — тихо спросил он. — В камере или на суде?

— На суде. Мне об этот писали.

— А я впервые узнал сейчас.

— Берегут тебя. А, может, цензура не пропускает.

Теперь этот выход казался Дамиру не таким плохим. На случай обвинительного приговора.

Допрос Руслана еще не был закончен.

— Так вы не признаете причастность к убийству губернатора Артюхова? — спросила прокурорша.

— Нет. К убийству этого гада не имею ни малейшего отношения. То, что он гад, вор и холуй, — да, писал, да, комментировал. Но к тому, что его траванули, — никакого.

— Следите за словами! — проорал судья. — То, что вы сейчас сказали подпадает под статью об оскорблении власти!

— Еще одну? Так меня за это и арестовали. Только оскорбление должно быть в нецензурной форме, Ваша честь. А холуй — слово литературное. То же, что лакей.

— «Холуй» — это вообще клевета.

— То есть он не был официально нанят лакеем этой власти? А говорили, что губернатор.

— В вам адрес суд вынесет частное определение, — заявил Кабанов.

— Выносите. Только если запретить называть гада гадом, вора вором, а холуя холуем — они ведь таковыми быть не перестанут. Или народ сам не видит, где гад, где вор и где холуй?

— Суд объявляет перерыв! — сказал Кабанов.

Дамир наблюдал за тем, как Руслана выводят из клетки, поймал его взгляд и показал большой палец вверх. Не ожидал он от уральского парня, который сначала во всем признался и все подписал, такого великолепного презренья.

Лена Мальцева из Екатеринбурга оказалась маленькой и живой: этакий лисенок с острым носиком и задорными глазками. Дамир всегда побаивался таких девчонок: отошьют и еще обсмеют.

Наручники с нее сняли.

— Елена Витальевна, вы подтверждаете свои показания, данные на предварительном следствии? — спросила Бондарь.

— Да.

— Полностью?

— Да.

— Вы были агитатором Лиги?

— Была и остаюсь.

— Вы участвовали в подготовке убийства губернатора Артюхова?

— Это есть в моих показаниях?

— Нет.

— Тогда, что спрашивать? Нет, конечно! Агитаторы Лиги не участвуют в акциях, это железное правило. Так же можно всю организацию спалить! Вы что, считаете нас сумасшедшими?

— Близко к тому, — заметил судья.

— Ну, не настолько! Да вам уже, наверное, Ян докладывал про структуру Лиги.

— Вы знакомы с Яном Грановским?

— Пока нет, но читала показания, когда изучала дело. Сейчас познакомлюсь: Ян, ты классный!

Ян улыбнулся.

— Что вы вытворяете? — спросила прокурорша.

— Как что? Знакомлюсь с сообщником. А что не так?

— Вы раскаиваетесь?

— В чем? В трепе или в убийстве? Во втором — никак не могу, ибо не при чем. А в первом… Можно я сказку расскажу?

— Какую сказку?

— Про Ивана-царевича.

— А без этого никак?

— Никак. Будет непонятно. Так вот пошел Иван-царевич за смертью кощеевой, что на конце иглы. Нашел иглу, кончик сломал, а тут его в суде и спрашивают: «Иван-царевич, вы раскаиваетесь?»

— Так вы же непричастны к убийству!

— Я рада, что по поводу личности жертвы у нас не возникло разногласий.

— Прекратите балаган! — прикрикнула прокурорша. — Отвечайте серьезно.

— Я совершенно серьезно. И сказка не про меня. Сказка про Женю Соболева, который признался в двух из убийств, в которых сейчас обвиняют тех ребят в «аквариуме». И все, я уверена, что все до одного в этом зале смотрели ролик с его признанием. Вот, ваша честь, вы, например, смотрели? — и она задорно взглянула на судью.

Судья молчал.

— Молчите, — сказала она. — Да, даже мы смотрели, подсудимые, которых отрезают от информации, как могут. Только правды не скрыть. И балаган здесь устраиваю не я.

— Суд объявляет перерыв, — прогнусавил Кабанов.

Лена сложила пальцы сердечком и улыбнулась Дамиру.

— Дамик, ты супер! — сказала она.

Дамира допрашивали на следующий день.

— Вы подтверждаете ваши показания, данные на предварительном следствии? — спросила прокурорша.

— Я бы хотел сделать заявление, — сказал Дамир. — Ни к каким убийствам я не имею отношения. Все показания, где я в них сознаюсь, написаны следователями. Меня вынудили их подписать под пытками. Комментарий про «смелых ребят» я писал, и это единственное, в чем можно меня упрекнуть.

Жалею ли я о том, что написал этот комментарий? Да, жалею. Без него я бы не оказался здесь, меня бы не пытали, не обвинили в убийствах, не судили. Жил бы себе спокойно, наверное.

Был ли я прав, когда это писал?

С одной стороны, в тюрьме я научился ценить любую человеческую жизнь, даже не самых лучших людей.

С другой, я понял, на этом суде опасность лжи. Анжелику Синепал убили за ее ложь. Заслуженно ли это? Это же только слова! Но ложь убивает. Это слишком хорошо видно весь процесс. И, возможно, она убьет меня.

Подходила к концу вторая неделя суда. В четверг судья смилостивился и сделал перерыв. В пятницу снова читали показания, и наконец прокурорша Елена Сергеевна Бондарь заявила, что все: прочитано.

Следующая стадия процесса: прения сторон.

Началась с выступления прокурорши, где она должна была запросить сроки для подсудимых.