Сперанский 5. Заговор

Глава 7

Глава 7

Петербург. Большой Каменный театр

17 октября 1798 года (Интерлюдия)

Светло-русая дама, с проникающим в самое сердце томным взглядом, сидела в великолепной выделке кресле. Она смотрела на себя, обнаженную, в зеркало. Чуть пышноватые бедра, аккуратная небольшая грудь, нездоровая бледная кожа…

Это ли нравится мужчинам, которые сходили по ней с ума? Или мужчин притягивала внешняя беззащитность и неизменно сопровождающая женщину тайна? Может так быть, что дама столь искусна в постели, что если мужчина один раз окажется на мягких простынях этой женщины, уже не сможет воспринимать иных прелестниц?

А еще она умела говорить со своими воздыхателями, и не только томный голосок был виной того, что кавалеры были готовы пасть ниц перед ней. Это происходило и потому, что именно она говорила. Ничтожество, мудрая гетера, заставит думать о себе, как о герое, а из героя изваяет божество. Всяк сюда входящий, выйдет уже иным человеком. Но в последнее время не так много входило к ней мужчин, но это были те, кто вершит судьбу России.

Будучи уверенной с мужчинами, вне любовных интриг, женщина бывала неоправданно эмоциональной и даже казалась глупой. Вот и сейчас Луиза Бриссоль, нынче известная, как Мадам Шевалье, пребывала в нервозном ожидании из-за своей премьеры. Сегодня, в Большом Каменном театре Петербурга состоится показ комической оперы «Прекрасная Арсена». При передачи шифровок в Париж, или в процессе подделки писем русского императора Шевалье так не переживает, как перед премьерой нового спектакля.

Да, она работает на… Талейрана. Вот так тот, кто сам может быть шпионом, имеет собственную шпионку в России. Как только на французский политический Олимп взошел Наполеон, дел у Мадам Шевалье прибавилось.

— Что там? Публика собирается? — имитируя отсутствие какого бы то ни было интереса спросила Шевалье.

Женщина перестала рассматривать себя в зеркало, но не так, чтобы сильно прикрылась, оставляя части своего тела нагими. Ей нравилось смущать, даже таких вот незначительных людей. Поэтому грудь Шевалье при определенном угле зрения была видна, как и большая часть ног, только чуточку прикрытых коротким халатиком.

— Нет свободных мест, мадам, — сглатывая слюну, отвечал ей Леонтий Петрович Марудов, один из служащих Большого Каменного театра.

Не совсем это хотела услышать Луиза. Ее несколько отвлекало и одновременно забавляло узнавать суммы денег, которые выкладывают за ее выступление. И сегодня Шевалье была сильно обеспокоена не только тем, что в зале будут свободные места, но что и касса, собранная за билеты, окажется ниже уже привычно большой.

«Как же невовремя этот Сперанский позволил в себя стрелять» — думала Шевалье.

Императорская ложа окажется свободной, даже ее один из главных любовников Иван Павлович Кутайсов не придет на премьеру. Император испугался стрельбой недалеко от Зимнего дворца, на Английской набережной. И теперь все придворные прихвостни должны «торговать» своими лицами во дворе.

Шевалье и сама бы «поторговала» и точно не только лицом. Она бы отвлекла молодого Александра Павловича, или же самого императора, который пару раз так же задирал театральные платья Шевалье. Но… Премьера. Луиза посмотрела на лежащий томик новомодной книги «Граф Монте-Кристо» и улыбнулась краешком своих губ. Актриса, ставшая для России более значимой и влиятельной, чем может быть элитная гетера, уже посчитала Сперанского интересным объектом для своих интриг. Поэт, писатель-прозаик, сочинитель русского гимна, герой войны в Италии и, если слухи не обманывают, очень богатый человек, он достойная цель для Шевалье. Но это так… если Кутайсов окажется в опале. Хотя последние распоряжения из Парижа говорят о том, чтобы Шевалье искала подходы к Сперанскому.

— Касса собрана? Меньше, чем обычно? — спросила Шевалье, несколько сморщившись.

Если последует ответ, что петербуржцы мало выкинули денег, чтобы посмотреть на премьеру очередной комической оперы, то это сильно расстроит Луизу. Она не любила плохие новости.

— В том-то и дело, мадам, — Леонтий Петрович расплылся в улыбке. — Необычайно, невообразимо…

— Не томите, Леонтий, иначе я потребую от вашего хозяина Николая Борисовича Юсупова выпороть вас, как крестьянина! — сказала Шевалье, а Марудов сглотнул ком, но уже не из-за обозреваемых частей тела женщины, сколько от того, что он знает… она может…

Пусть Николай Борисович и добрый человек, а сам служащий дворянин, находящийся на службе в театре, но Шевалье может в России делать то, чего и русским не под силу добиться.

— Некий господин, представившийся бароном Горокрестильским, заплатил за Вторую ложу пятнадцать тысяч рублей, а еще… — Леонтий Петрович выкрикнул и в комнату внесли малахитовую шкатулку. — Вам просили передать, мадам.

Шевалье с нетерпением вырвала шкатулку и открыла ее.

— Великолепие! — воскликнула она.

Это было колье, исполненное в модном стиле, с метеоритами, в золотой оправе и с большими бриллиантами.

— Сколько такое может стоить? — спросила сияющая счастьем женщина.

— Не могу знать, нынче подобное бесценно. Но точно такое украшение — самое дорогое, что я видел, — отвечал служащий.

Мадам Шевалье так же оценила подарок, как один из самых дорогих, что ей дарили. Почему не самый дорогой? Так как не совсем понятна цена за метеориты, которая, наверняка, сейчас высокая, но даже актриса понимала, что подобное продлиться пока остается мода на такой материал, отдающий мистицизмом.

— Он просил о встрече? — задумчиво и серьезным тоном спросила француженка.

— Да, после спектакля, — отвечал Леонтий Петрович.

Луиза была настроена решительно. Ее прямо сейчас захлестнуло сильное возбуждение. Такое, что как бы переодеваться не пришлось. Не мужчины, как самцы возбуждали эту женщину, а кавалеры, которые обладают большими возможностями. Тот, кто может выложить за один вечер более тридцати тысяч рублей, это приблизительная сумма переплаты за ложу и стоимости украшения, должен быть… Графом Монте-Кристо.

— Как фамилия этого господина? — спросила чуть подрагивающим голосом Шевалье.

— Барон Горокрестовский, — отвечал недоуменно Марудов.

Он уже хорошо знал актрису, видел ее эмоции, и сейчас… Сам служащий, наблюдая метаморфозы с Шевалье, стал возбуждаться.

— Позвольте вас ненадолго оставить? — спросил Леонтий Петрович, предполагая свой близкий конфуз, уж больно узкие панталоны нынче в моде.

— Ха! Ха! Идите! — сказала Луиза.

Представление прошло неплохо, может даже и хорошо, но и на сцене Мадам Шевалье думала о том, кто же этот «русский Монте-Кристо». Книга, из-за которой чуть не был сорван контрольный прогон спектакля, так как главная актриса читала, этот роман сих пор оставлял некие эмоции. Мистицизм с азиатским акцентом, любовь, кровавая, но справедливая месть… а еще невообразимые богатства главного героя — это все сильно возбуждало Луизу во время жадного чтения. А тут, будто оживший, вышедший из книги Эдмон Дантес.

— Ну? Где он? — спросила Луиза, как только оказалась в своей театральной комнате.

— Он был… ушел, оставил только письма, — оконфуженно говорил Марудов.

Актриса вела себя просто неузнаваемо. Она даже не потребовала новых эпитетов и слов восхищения ее талантами.

— Оставьте меня! — потребовала Мадам Шевалье.

После того, как ушел служащий театра, взявший на себя функции главного охранителя двери в театральную комнату актрисы, Луиза стала читать письма. И ее глаза закатились. Сколько же таинств, сколько денег вокруг этого таинственного незнакомства, интриг, влияющих на всю Европу и на родную Францию. Она хотела этого Горокрестовского, пусть даже такая связь повредит ей.

Мадам Шевалье пришлось на некоторое время отбросить письма, чтобы хоть что-то сделать с мешающим думать возбуждением. Сейчас она была бы готова отдаться и этому похотливому Леонтию, но Луиза оказывалась одна в комнате. Что ж… бывает и так.

Только через минут пятнадцать, когда не самым любимым образом женщина смогла выплеснуть некоторую часть своей драгоценной сексуальной энергии, она принялась внимательно и со знанием дела читать бумаги.

Когда пришел к власти Первый Консул Бонапарт, с Луизой связались и она подтвердила свою приверженность к долгу перед Францией. Впрочем, она креатура Талейрана, а он так же оставался около власти.

Да и иных вариантов не было. Узнай в Петербурге, что она служила, шпионила для революционной Франции, столь ненавистной при дворе, то казнь показалась бы избавлением. Шевалье считала, что в России умеют любить, но еще больше тут научились ненавидеть.

Она так и не поняла русскую душу, пусть и считала себя специалистом в этом метафизическом деле. Шевалье была уверена, что ее пытали бы, унижали и просто превратили в шлюху, которую пользовали бы все русские дворяне. На этих мыслях, чаще всего, Луиза возбуждалась и искала ближайшего достойного мужчину, чтобы снять напряжение.

— Значит можно скинуть Уитворта? — сказала Луиза после прочтения писем и вновь почувствовала тепло внизу живота. — Да что ж такое? Мне что, с этим Леонтием возлечь, чтобы начать думать рационально? И как? Кто знает о том, что я…

Женщина шипела и злилась. Она ненавидела этого Горокрестовского за то, что сейчас он ею не обладает. Вот здесь, на этом комоде, или на диванчике, неудобном, но Луиза уже знала, как именно лучше пользоваться и такой мебелью.

— Леонтий! — выкрикнула Луиза.

Дверь моментально открылась, Шевалье увидела за спиной служащего театра мужчин, которые были с цветами, а иные с коробочками, возможно и с драгоценностями. Но это ее уже не особо волновало. Пусть сложат свои подарки, а после Шевалье привезут все ценное домой. А цветы… пусть их любит малахольная глупышка Аннушка Лопухина.

Уже через час Луиза спешила на встречу с Иваном Павловичем Кутайсовым. Он отказался прибыть по просьбе Луизы, но не отказал в том, чтобы встретиться с ней на набережной у Зимнего дворца. И такое пренебрежение злило Шевалье. Она, что-то там в своей голове нафантазировав про таинственного Горокристовского думала о том, что этот таинственный богатейший мужчина, не то, что вечно скупой Кутайсов, никогда не заставил бы ждать себя. А вот брадобрей заставил.

Мало того, что Иван Павлович опоздал, но он только забрал бумаги, письма Уитворта, обрадовался такому подарку судьбы, и убежал. Луиза удостоилась лишь словесной благодарности. Если бы Кутайсов не был одним из ближайших к императору вельмож, то Шевалье ушла бы от него. Но… столько возможностей дает связь с брадобреем, от кого-то иного получить подобное заполучить невозможно. Да, что говорить? У нее было лекало государственной печати и листы с бумагой, на которых сам император расписался. Оставалось туда записать все, что годно [в реальной истории при обыске в доме Мадам Шевалье после убийства Павла Петровича, нашли печати и листы с росписью императора, однако, могли это и подкинуть для пущего обвинения Кутайсова].

*………….*………..*

Петербург.

17 октября 1798 года

— Руслан? — я был шокирован тем, кого увидел перед собой.

В недоумении я обернулся назад, где стоял Северин.

— Это он стрелок? — сказал я, указывая на Руслана.

— Он, вашбродь, я залез в английское посольство, прознав, что там есть раненый, а после так и выкрал его через окно. Оглушил и на веревке спустил, — хвалился Северин.

Было чем, следует сказать. Такую операцию провел, на тоненького. И вот даже не знаю: хвалить, или пристрелить Северина. Во-первых, такие операции согласовываются и тщательно прорабатываются. Во-вторых, любая маленькая оплошность и был бы международный скандал, в котором у Англии появились шансы так повернуть ситуацию, что я попал бы под пресс. Неконтролируемый скандал, не нужен. Он будет и так, но по моему сценарию.

Так что нужно бы и пристрелить, но как-то… нравится мне эта лихость, должная быть на страницах приключенческого романа. Может, и напишу, лет через… тридцать, когда страсти поулягутся по сегодняшним и грядущим событиям. Однако, нужно придумать задание для такого авантюрного агента, как Северин.

— Руслан, почему? — спросил я у парня.

По сути еще подросток. Сколько ему было, когда выгоняли этого сироту? Пятнадцать? Сейчас точно Руслану не больше восемнадцати годков. Я способен взращивать сущих монстров, если в такие скромные лета, бывшие мои воспитанники умудряются планировать подобные операции.

— Ты планировал операцию? — задал я очередной вопрос, не получив ответа на предыдущий. — Не стоит молчать, Руслан.

— Я не Руслан, это вы меня так назвали, — сказал связанный парень и сплюнул кровью.

С ним уже поработали и, как сообщили, все нужное узнали. У каждого человека есть свой болевой порог, после которого рассказывается все. Часто бывает так, что человек от боли уже просто не способен мыслить, но лишь воспроизводить слова, бессвязно, не имея никаких психологических резервов на то, чтобы не говорить. Но передо мной уже человек, который все сказал, он приходит в себя и теперь злиться, что раскололся.

— Итак, почему? — повторил я свой вопрос.

— Вы лишили меня всего… — начал свою исповедь Руслан.

«Ну, кое чего не лишил: навыки убивать у тебя остались, а так же некоторое воспитание, даже на „вы“ обращаешься, словно дворянин,» — подумал я, но не стал перебивать стрелка… бывшего стрелка.

Груша, именно она, нынче именуемая Агриппиной Федоровной Арташевской, была виною и того, что Руслана пришлось выгонять из легиона стрелков, и многих иных бед. Нужно еще будет разобраться с тем, как его выгнали. Судя по тому, что парень сказал, он просто сбежал, а по документам, чтобы замолчать инцидент, наверняка, оформили, что выгнали, с отправлением в Сибирь, в РАК. В таких случаях у нас не на свободу выпускают, а отправляют в Охотск, где расположена одна из главная квартир русско-американского общества.

Груша была одной из тех, кого я вытащил из петербургских трущоб, сиротой. Она забеременела от Руслана, когда ей было-то четырнадцать лет. А после девочка… ну не могу я к ней относится, как к женщине… стала проявлять себя в науках, особенно в математике, да и в юриспруденции, экономике и финансах. Я стал готовить эту девочку к большой работе, а ее младенец сын воспитывается в семье Арташевских — литовских шляхтичей, которые испытывали очень серьезную нужду в деньгах, как и в том, чтобы пройти унизительную проверку на сословность. Много в бывшей Речи Посполитой шляхты, вот и начинается, так называемый «разбор шляхты». Правда это делается не шатко ни валко, много нарушений, чем и воспользовались те, кому я доверил судьбу девочки.

Она, пусть и фиктивно, но вышла замуж за шляхтюка-дворянина. А Руслан? Ну так и не было у них с Грушей всесокрушающей любви, разошлись они. Агриппина же полностью ушла в учебу. У нее есть доступ к некоторым, не особо тайным моим делам. Может, это какая-то моя блажь, но я хочу взрастить пример женщины-коммерсанта. И частью моих дел уже скоро, так для пробы, должна заниматься Груша.

И где здесь место для некоего Руслана? Будь он хоть на десятую часть так талантлив, как Груша, я нашел бы применение парню. Но… не вышло.

— Карп, — обратился я к Камарину Карпу Мелентьевичу, который, конечно же был вызван сразу, как стало известно о стрелке Руслане. — Англичане? Точно? Сам Уитворт?

— Нет, ваше превосходительство, через подставных. Но это он, английский посол, как вы изволили как-то говорить, бенефицар, — сказал Карп.

— Заканчивайте здесь, — сказал я и поспешил на выход, чтобы не было дополнительных вопросов, чтобы не дергали мою многогрешную душу.

— Прямо заканчивать, ваше превосходительство? — успел переспросить Карп.

— Ты правильно все понял и знаешь, как тут нужно поступать, — процедил я сквозь зубы и все-таки вышел.

Молодой парень, заблудший, все это понятно. Но он сделал свой выбор и он умрет.

Я шел к любимой женщине, размышляя о том, имею ли я права вот так распоряжаться жизнями людей, жонглировать человеческими душами. Не вцепись я в Агриппину, может у них с Русланом и вышла семья и жили себе спокойно и счастливо. Но я решил за них, как и уже за не одну тысячу человеческих жизней.

Вот только раскисать и сомневаться нельзя. Я работаю со множеством жестких характеров и эти мужчины, часто воины, должны принимать правила. Так или иначе, но все узнают про то, что Руслан казнен, без подробностей, кроме тех, что он сбежал с обучения и предал.

— Что случилось? Как прошел день? Мне пришлось принять Гаврилу Романовича Державина, прибывал и самолично Александр Борисович Куракин, — Катя встречала меня разговорами и объятиями.

— Я виделся с князем Куракиным при дворе. Спасибо тебе родная, что выдерживаешь все это. Ну и за то, что не обиделась. Премьера в Каменном театре прошла без нас, — сказал я, улыбаясь.

— Да какая премьера? — сказала Катя, прижимаясь ко мне еще плотнее. — Мне и вовсе эта Шевалье не нравится. Она… как ты назвал ее? Гетера? Вот она и есть.

— А побудешь сегодня со мной гетерой? Таис Афинской, по прихоти которой Александр Македонский сжёг Персиполь? — лукаво улыбнулся я.

— И у тебя есть силы на игры? — удивилась Катя.

— С тобой? Всегда! — сказал я.

Катя улыбнулась, убежала в спальню, ее не было минут пять. И вот передо мной предстала… Таис Афинская, обернутая по типу туники шелковой простыней с постели.

— Александр Филиппович Македонский? Сперва вам следует смыть с себя проклятия, что собирались весь день при дворе. Я помогу вам с омовением, а после… — сказала моя Богом даденная гетера и стала быстро расстёгивать пуговицы на моей одежде.