Спекулянтъ

Глава 7

Глава седьмая

Москва. 15 апреля. 2009 год.

«Первый заместитель Председателя

правительства СССР Григорий Явлинский

заявил, что карточная система на хлеб в

ближайшее время будет отменена…».

(газета «Правда»)

***

Петербург. 22 февраля. 1897 год.

Невский проспект. Доходный дом.

Восемьдесят один…хлопок…восемьдесят два…хлопок…восемьдесят три…хлопок… Все, на сегодня хватит. Денис закончил отжиматься, огорченно посмотрел на сбитые костяшки — деревянный пол отличался от резинового покрытия привычного спортзала не в лучшую сторону — и направился в ванную комнату. Контрастный душ, обтереться до красна — теперь можно и позавтракать.

Жилье решил пока снимать — неизвестно, куда его завтра занесет нелегкая. Трехкомнатная, меблированная квартира на Невском проспекте, с телефоном и горячей водой обходилась в двадцать пять рублей ассигнациями. И всего десять минут ходьбы до конторы торгового дома.

Взгрустнулось по Юльке: ее учеба в столице была закончена, а из Москвы девушку не отпускал дядя. Она обижалась, что он отвечает на ее письма только телеграммами, но не Федьку же просить, в конце то концов, писать любовные послания — нынешнюю грамматику до сих пор не удавалось осилить. Да и не любил он эпистолярный жанр.

Черников (от своей прежней фамилии Денис уже начал отвыкать) так и не мог определиться в своих отношениях с Юлией. В который раз удивляясь собственным чувствам — видимо, сказывалось отличие гормонального метаболизма молодого организма, — он никак не мог решиться на дальнейшие шаги. Все—таки, в этом мире он был гостем, и в любой момент хозяева могли попросить на выход…

— С добрым утречком, ваше превосходительство, — приветствовал его дворник Потап. Всех солидных жильцов дома , а Денис был тоже включен в этот неведомый список, он именовал исключительно генеральским титулом. — Снегу жуть, сколько навалило за ночь

— Доброе…жуть, — рассеянно ответил молодой человек, сощурившись от яркого света.

Вчера — весенний, мрачный, обезображенный грязными лужами Петербург, сегодня преобразился, обернувшись беззаботным щеголем в белоснежном фраке. Солнце слепило, отражаясь от новорожденных сугробов, золоченых шпилей Адмиралтейства и рассыпалось радужными брызгами.

— Красота—то, какая! — с удовольствием вдохнул морозный воздух Денис.

Дворник, раскидывающий сугробы большой лопатой, благоразумно промолчал…

Пока шел в контору, еще раз пытался прокрутить все в голове. Ничего путного в голову не приходило. Не хватало отца — Иван Кузьмич наотрез отказался перебираться в столицу. Все—таки нынешние реалии сильно отличались от будущей действительности, и без советов опытного купца приходилось нелегко. С другой стороны, хлебный экспорт продолжал приносить неплохую прибыль, и нужен был свой человек в зерновых регионах. На петербургской мостовой пшеница как—то не приживалась. Да и рожь, впрочем, тоже.

По всему выходило, что нужен свой банк. Серьезный капитал можно было сделать только на финансовых спекуляциях. И выход на заграничные рынки: основные деньги находились именно там. Хмыкнул, вспомнив крылатое выражение самого гениального финансиста двадцатого столетия: кота Матроскина из Простоквашино. Чтобы продать что—то ненужное, нужно купить что—то ненужное… Только купить нужно очень дешево.

Все верно: очень большие деньги не зарабатываются — они отнимаются. Либо печатаются собственные. Так, как это будут делать банки правильных пацанов в будущем: рынок деривативов (грубо говоря, новоизобретенных банками денег) по некоторым оценкам доходит до квадриллиона долларов. «Весело им там придется, — пожалел Денис своих будущих соотечественников, — если неминуемая третья волна кризиса взорвет этот пузырь…только ошметки полетят в разные стороны»…

— Федор, пригласи Ерофеева! — крикнул он сорванцу, заходя в свой кабинет.

***

Петербург. 15 ноября. 1896 года.

Выборгская сторона. Трактир.

Бывший помощник пристава второго участка Спасской части Ерофеев Степан Савельевич заливался горькой. Пятнадцать лет беспорочной службы, именные часы от московского генерал— губернатора за поимку лихих налетчиков—гастролеров из Варшавы, благодарности от столичных властей — все это пошло к нечистому под хвост. Но, самое главное, пенсии не видать как ушей своих.

И из—за кого? Из—за придворного хлыща, оказавшегося племянником товарища министра внутренних дел. Ну и что, что помял его немного? В сыскном они еще и не так с преступниками разговаривали. Не пансион благородных девиц — полицейская управа. И вот благодарность — «волчий билет». «За недозволенное рукоприкладство, порочащее мундир…».

Тьфу, на вас!.. Вот только кто ж его на службу возьмет, с такой писулькой?.. Вздохнув от тяжких дум, Ерофеев взялся за штоф.

— Погодь, Степан Савельич, ты мне тверезый нужен!

Крепкая рука перехватила графинчик.

— А—а, Илья Спиридонович, — мутно узрел он старого товарища, околоточного надзирателя полицейского управления Шмыгина. — Давненько не видались. По службе, али как?..

Трактир, где вел битву с зеленым змием Ерофеев, не относился к числу популярных, хотя и был расположен на бойком месте. Его завсегдатаями были в основном приезжие купцы и командированные чиновники средней руки. Виной тому была недобрая слава питейного заведения.

Здесь всегда можно было встретить лихих обитателей столицы: фартовых бродяг, налетчиков и виртуозов чужих карманов. В трактире можно было купить щепоть дурмана и заказать половому девицу. Можно было нарваться на нож и оставить зубы в разудалой кабацкой драке. Отсюда пополнялся штат осведомителей сыскного отдела — за звонкую монету, графинчик казенной, или за вовремя отведенный взгляд от мелкого нарушение закона. Здесь частенько случались облавы, поэтому появление околоточного не выглядело необычным…

— Ты что ж Степан себя не блюдешь? — с напускной строгостью спросил околоточный. — Жизнь то не кончилась на этом.

— А—а, — пьяно махнул рукой бывший сыскарь, — куда мне податься—то теперь? В дворники?

Ерофеев положил на краюшку черного хлеба розовато—прозрачный кусок сала, наколол на вилку квашенной с яблоками капусты и неожиданно трезвым голосом добавил:

— И ведь в спину, ироды, насмехаются. Намедни Ленька Хрящ, вор фартовый, в шайку к себе звал. Изгаляться удумал, сосунок!

Мосластый кулак с грохотом ударил по дубовой крышке стола, заставив вздрогнуть пробегавшего мимо трактирного полового.

— Ленька, говоришь? — недобро усмехнулся Шмыгин. — Ну, этому мозги—то поставим на место. Но я не для этого тебя искал. Хочу тебе службу предложить.

Он махнул рукой, подождал, пока вышколенный официант не принесет еще одну стопочку, и взял в руки холодный графинчик.

— В грузчики решил меня пристроить, по дружбе старой?

Ерофеев угрюмо пожевал губами, опершись локтями на стол. На мгновение его лицо судорожно скривилось, так, словно боль, сдерживаемая до поры усилием воли, вдруг вырвалась наружу.

— Да нет, по самой, что ни на есть твоей специальности — порядок блюсти. В частной конторе. И с жалованьем щедрым.

Шмыгин аккуратно нацедил на четверть стакана прозрачной жидкости. Наколов на вилку маленький огурчик, он одним глотком опустошил емкость.

Бывший пристав бросил на него настороженный взгляд.

— Да кто ж такой небоязный, что опальным не брезгует?

С хрустом откусив огурец, околоточный выдержал небольшую паузу и положил на грязную скатерть белый прямоугольник лощеного картона.

— Вот адрес, тебя там ждут. Спросишь Дениса Ивановича.

— И запомни! — продолжил он, поднимаясь из—за стола. — Он своих не продает!

***

Петербург. 22 февраля. 1897 год.

Резиденция торгового дома «Черников и сын».

— Денис Иванович, — просунулась в дверь кабинета голова Федьки. — К вам начальник службы безопасности.

Ему нравилось именовать любую должность полным титулом, а в особенности свою: начальник службы канцелярии и делопроизводства торгового дома «Черников и сын». Все это проговаривалось скороговоркой, и затем степенно добавлялось: Емельянов Федор Ефимович.

За прошедшие месяцы Федька заматерел, из худенького паренька превратившись в крепкого и стройного юношу. Сказались, видно, постоянные тренировки со своим шефом. Именно так — на американский манер — звали подчиненные Дениса. Откуда это пошло, уже не вспоминалось — скорее всего, сам он и ввел. Вот только вихры у старшего по канцелярии остались прежними: черными и непослушными.

— Зови, — кивнул головой Денис и привычно пригрозил: — Если еще раз откроешь дверь без стука, уши оторву!

В кабинет с радостной улыбкой вошел Степан Ерофеев. В сорокалетнем мужчине, высоком, жилистом, с благородной сединой на висках, только глаза выдавали бывшего полицейского: цепкие, выхватывающие любую мелочь. Переквалификация из сыскаря в контрразведчика по финансовым вопросам давалась ему не легко. Но именно здесь проявлялся в полной мере один из основных постулатов сыска: каждое преступление оставляет финансовый след.

— Взяли голубчика Денис Иванович! С поличным взяли.

— Кто?

— Андрейка Марфин, из отдела ценных бумаг.

— И на кого работал?

— На Первый Купеческий.

— Этим то мы когда дорожку перебежали?

— Не знаю, Денис Иванович. Это уже не моя епархия будет…

Денис задумался. Грюндерство с европейских площадок полным ходом перебиралось в Россию. Схемы были незамысловаты и, по сути, мало чем отличались от собратьев будущего. Главный принцип был прост — продать можно любое дерьмо, если обернуть его в красивый фантик. Ну, а если начинка неплоха, то можно было продать и втридорога. В основном этим занимались нечистоплотные банки, хотя кто их видел — чистоплотных?!

Банк приобретал какое—нибудь предприятие у единоличного владельца: завод, лесопилку, ресторацию... Покупал намного дороже рыночной оценки. Этим сразу же давалось понять, что данное приобретение выгодно отличается от других, аналогичных.

Далее предприятие акционировалось. После чего начиналась массовая кампания в непродажной прессе и рассылка красочных проспектов будущим потенциальным акционерам, с предложением приобрести акции по подписной цене. Крупным инвесторам обычно предлагались скидки. В итоге подписные купоны с руками отрывались в кассах распространителей.

Газеты захлебывались от восторга, рассказывая о многократном превышении спроса над предложением, и безбедном будущем новых акционеров. Затем, подкупленные маклеры задирали котировки на биржах, которые и без того росли как на дрожжах. Все были довольны. До тех пор, пока банк не решал, что все — поигрались и будет! Сбрасывал свою часть акций по пиковой цене, а предприятие уже не представляло никакого интереса. Остальные акционеры получали в лучшем случае по двадцать — тридцать копеек со вложенного рубля.

Биржевой бум, царивший ныне в Петербурге, напоминал Денису начало 21 века: тогда точно так же инвесторы несли свои кровные в ПИФы, обещавшие сказочное и быстрое обогащение. Здесь происходило то же самое: очереди в подписные конторы занимались с ночи.

Иногда банки подкупали сотрудников в крупных компаниях, для того, чтобы те предоставляли руководству благоприятный анализ по предполагаемому вложению.

С таким случаем столкнулся и торговый дом «Черников и сын»: Первый Купеческий банк недавно сделал предложение по новой подписке.

Денис, щелкнув по краешку «матильдоры» ». Золотая десятирублевая монета, прозванная так зубоскалами по имени жены Витте, с легким звоном закрутилась по черной, африканского дерева, поверхности стола.

В голосе явственно послышалась угроза:

— Не мы первые начали войну.

— Какие будут приказания? — по уставной привычке спросил Ерофеев, заворожено наблюдая за золотым кругляшом.

Черников вновь задумался: пора было начинать ликбез для своих сотрудников. Если подчиненный знает задание в полном объеме, то в нужный момент он сможет проявить инициативу.

— Будем забирать банк, — сказал он, внимательно наблюдая за реакцией сотрудников. — Для этого нужно ударить в самое слабое место.

— А где у него слабое место? — первым вылез неугомонный Федька. — И как будем бить?

— Любому предприятию — будь то мануфактурная лавка или международный синдикат — всегда нужны деньги… Всегда! — подчеркнуто повторил Денис. — Если у предприятия есть свободные средства, значит, оно плохо работает.

— Денис Иванович, — хитро прищурился Степан.— У нас как раз есть свободные средства. Значит, мы тоже плохо работаем?

— Именно так, — подтвердил шеф. — Деньги, лежащие мертвым грузом, приносят только убыток. Но многим хуже, когда деньги предприятию нужны срочно — для погашения долгов. И оно их найти не может. Вот это и есть слабое место…

Первый купеческий заигрался с займами и у него возник кассовый разрыв. Все это Денис знал из слухов, ходивших в банковских кругах: собственная разведка торгового дома уже приносила свои плоды. Сам по себе кассовый разрыв — то есть, когда банк занимает «короткие» деньги и выдает «длинные» кредиты — явление не страшное. Занял тысячу — выдал кредитов на тысячу. Прибыль: разница процентных ставок. Но если заемную тысячу нужно отдавать сегодня, а выданные кредиты вернутся только завтра, и перезанять не получается, то сразу же начинаются проблемы. Все это глава торгового дома и объяснял сейчас своим сотрудникам…

— Денис Иванович, — уже посерьезневшим тоном спросил Федька. — А как мы будем создавать им проблемы?

— Для этого мы дадим им денег.

Денис рассмеялся, видя ошеломленные физиономии своих сотрудников. Вновь запустив по столу монету, он пояснил:

— Когда дело дойдет до суда, нужно, что бы мы были самыми крупными кредиторами банка. Тогда решение будет в нашу пользу. Это, Степан Савельевич, и будет твоим заданием: узнать все про их внутреннюю кухню.

Ерофеев молча кивнул, в ожидании продолжения.

— Но в любом случае, нам нужно подстраховаться. У нас есть судьи на откупе?

— Цельных три, шеф… ой! — с показным испугом прикрыл ладонью рот Федька.

— А с прессой у нас как?

Денис, только что возведенный в ранг вождя северо—американских индейцев, не обратил никакого внимания на оговорку своего помощника.

— Да никак — не любят они нас. И денег мы им не платим, и Северский воду мутит, — чуть было не сплюнул на пол Ерофеев.

Шеф поднялся со стула и подошел к окну. Задумчиво посмотрев на суетливых воробьев, делящих просо в кормушке, он обернулся к собеседникам.

— А поступим мы, братцы, следующим образом…

***

Петербург. 20 апреля. 1897 год.

Центральный телеграф.

Сонечка Лисовская, урожденная мещанка Мцензского уезда, рыдала прямо на своем рабочем столе. Высокая полная грудь синеокой красавицы сотрясалась от безудержных слез, обильно проливаемых на стопки телеграфных депеш. Ну почему жизнь так несправедлива и жестока? Почему красивая любовь со счастливым концом бывает только в книжках с яркими обложками, продающимися в лавках старьевщиков?..

Она бросила свою давно опостылевшую деревню и уехала в столицу с мечтами о любви к прекрасному принцу. Принца не было. Были похотливые приказчики соседних, с телеграфным узлом, лавок, были пронырливые присяжные поверенные и отставные, седеющие рубаки лихих кавалерийских полков. Принц не появлялся…

Молодой, приятный господин, с грустными зелеными глазами, тоже ждал свою принцессу. Он приходил на телеграфный узел дважды в неделю, и отправлял срочные депеши, которыми вслух зачитывались все телеграфистки смены. Принцесса не отвечала.

Драма разворачивалась на глазах. Драма, достойная пера авторов любовных романов, которые так любила читать пышногрудая красавица. Какие слова он писал!

Сонечка мечтательно вздохнула. Может быть, и ей когда—нибудь доведется услышать такие же?

Наверное, она красива эта бессердечная особа. Но, почему она такая жестокая? Почему не ответила ни на одну телеграмму? Может быть, ждала тех самых заветных слов, которые мечтает услышать каждая девушка? Но заветные слова не пишут в депешах, их нежно шепчут на ушко прекрасной лунной ночью. Сонечка это знала точно — именно так писалось во всех романах.

Сегодня эта бессердечная особа ответила.

Девушка опять зарыдала. Нет, она не будет отдавать молодому господину эту телеграмму. Он сразу же покончит с собой. Застрелится из большого, черного нагана. Или бросится с моста в холодные воды Невы. В этом Сонечка так же не сомневалась. Романы не отличались большим разнообразием.

Нет, пусть ее уволят, но телеграммы она не отдаст…

Сменщик, заступивший утром вместо г—жи Лисовской, не читал любовных романов. Ему больше нравились детективные истории…

***

Петербург. 11 апреля. 1897 год.

Невский проспект. Штаб-квартира

Первого Купеческого банка.

Купец первой гильдии Севостьянов, дородный широкоплечий мужчина с кривым носом и багровым лицом, привычно крикнул в открытую дверь кабинета:

— Тихон! Водки мне принеси! И поживей!

Основной акционер и, по совместительству, управляющий Первого Купеческого банка находился в радостном предвкушении. Нежданная радость настойчиво требовала горячительного воздействия.

— Нет его, Пал Трофимыч! — донесся из приемной ломкий юношеский голос. — Опять у гимназисток пропадает.

Родной племянник купца, принятый на должность секретаря по настойчивой просьбе сестры, никогда не упускал возможности напакостить первому помощнику управляющего.

— Выгоню, ко всем чертям! — разозлился Севостьянов. — И тебя вместе с ним!

В дверях возникла худая нескладная фигура, обиженным голосом заявившая:

— А меня—то за что? Я свою службу справно несу.

— Где водка? Тьфу, ты, совсем мне голову задурили! Отчеты где?

Племянник ответил невозмутимым тоном:

— На столе у вас лежат, где же им еще быть?

Немного поостыв, купец миролюбиво продолжил:

— Штофчик мне принеси. И поснедать прихвати. Вот еще что. Подготовь передачу векселя Петербургскому Коммерческому банку.

Неудачи последних месяцев остались позади. Громадный кассовый разрыв в десять миллионов рублей был застрахован надежным, пятимиллионным векселем торгового дома «Черников и сын». Теперь слухи о плачевном состоянии банка утихнут моментально.

В письме торгового дома был вежливый отказ от подписки, но, в свою очередь, был предложен заем на очень даже приличных условиях. Проверенный агент донес, что г—н Черников ищет надежных вложений, а не рискованных операций. Тем более, что из—за затишья на хлебном рынке, у него высвободился значительный капитал…

Секретарь бесшумно вошел в кабинет, неся в руках поднос с графинчиком, обложенным льдом и закуской.

— Ух, хорошо пошла! — блаженно зажмурился Севостьянов, опрокинув вместительную чарку. — Чего глаза вылупил? Иди работай!

Племянник, недовольно шмыгнув носом, прикрыл за собой дверь.

Через три дня пройдут первые размещения акций нового акционерного общества « Ариадна». Бумажно—прядильная фабрика на 115000 веретен, купленная за пятьсот тридцать семь тысяч рублей, должна была, по примерным расчетам, принести чистой прибыли не менее миллиона. Бумагомараки получили первый гонорар, и скоро последует завершающий аккорд…

— Выгоню мерзавца! — вслух произнес купец, наливая вторую чарку. — Время обеденное, а он до сих пор не на службе…

***

Петербург. 10 апреля. 1897 год.

Большая Морская улица. Частная квартира.

— Имя, фамилия, сословие? Кем служишь?

Допрос вел высокий, одетый в цивильное жандарм. Жесткие, злые глаза вонзались в душу подпольщика, выворачивая нутро липким, противным страхом.

— Когда впервые начал подрывную деятельность?

Молодой полицейский, с черными, непослушными вихрами, зловеще поигрывал дубинкой, постукивая себя по ладони. Казалось, еще миг, и орудие опустится на беззащитную голову несчастного революционера.

— На каком основании вы произвели арест? — с трудом задали вопрос непослушные губы. Вместо ответа в нос уткнулась пачка листовок, пахнущая свежей типографской краской.

Еще никогда Тихону Мартынову не было так страшно. До сегодняшнего дня жизнь мерно катила по наезженной колее. Денежная служба в банке, модные салоны, ресторации и веселые девицы. Что нужно еще для счастья молодому человеку?

Полгода назад Тихону захотелось острых ощущений. Случай не заставил себя долго ждать — давний студенческий приятель пригласил на собрание подпольной ячейки. С громким названием: «Молодые патриоты России». Леденящие рассказы о зверствах чинимых в застенках Особого жандармского корпуса, наставления опытных товарищей, как обнаружить слежку, перевозка запрещенной литературы — все это добавляло перчику к пресыщенности и будоражило кровь.

И дернул же его нечистый, именно сегодня вызваться курьером. Нет, безопасная дорога к Путиловскому завод была известна до мельчайших подробностей, и давно обкатана старшими товарищами, но в той самой подворотне с проходным двором, где нужно было проверяться от возможной слежки, его ождали.

И повезли его не в отделение, а на конспиративную квартиру. Это означало только одно: будут вербовать…

— Сколько человек в вашей ячейке? Как зовут руководителя? Кому должен был передать листовки?

Высокий жандарм приблизился вплотную и захватил лацканы пиджака сильными руками. Без особых усилий, он приподнял Тихона и резко отпустил. Шаткий стул, развалившись от неожиданности, опрокинул подпольщика на пол.

— Ты спать сюда пришел? — болезненно вонзился в бок ботинок.

Старший жандарм скривил губы в презрительной усмешке, а молодой обидно рассмеялся.

— Я требую адвоката! — из последних сил выдавил Тихон.

— Слышишь, Федор, какой нынче революционер грамотный пошел? Адвоката им подавай!

Высокий жандарм склонился на лежащим подпольщиком и зловещим шепотом спросил:

— А может тебя в камеру к уголовникам отправить? Они любят таких молоденьких, с нежной кожей.

Схватив Тихона за воротник, он одним движением вздернул его с пола и подтянул к своим страшным глазам.

— Отвечай, сука, когда тебя спрашивают!

Через минуту, плача и размазывая сопли рукавом, Тихон рассказал все. Все, что знал, и о чем только догадывался. И про ячейку, и про московских курьеров, и… про банковские аферы. Последние, как ни странно, заинтересовали жандарма больше всего. Подписывал не читая какие—то бумаги. А в самом конце допроса случилось чудо: старший жандарм предупредил его, что в ближайшие дни он будет под домашним арестом.

***

Петербург. 12 апреля. 1897 год.

Малая Садовая улица.

Цензорный комитет.

Первый помощник председателя Санкт—Петербургского цензорного комитета, особый цензор по внутренним делам Милявский Антуан Григорьевич пребывал в полнейшей прострации. Сотрудники издательств, принесшие материалы на проверку, заглядывали в кабинет и тихонько удалялись, перешептываясь и недоуменно пожимая плечами.

Причина столь странного поведения чиновника шестого ранга была доставлена курьером и лежала перед ним на столе. Шесть черно—белых фотографий прекрасного качества изображали нелицеприятные пассажи, упоминаемые в библейских текстах как содомия, а в уголовном кодексе Российской Империи — мужеложством. Вот он с Сержем, юным гимназистом, а вот с красавцем—тенором…

Обидные слезы наворачивались на глаза, а обезумевший от отчаяния мозг рисовал гнусную картину: облупившаяся зеленая краска тюремной камеры и грубые, похотливые руки татуированных уголовников.

Дверь кабинета резко распахнулась, и только слепой не опознал бы в цивильного вида господине немалого чина сотрудника Министерства внутренних дел. Статский советник Милявский на зрение не жаловался.

Полицейский молча уселся на краешек стола, собрал разбросанные фотографии, взамен положив небольшой бумажный листок. «Арестный ордер» — мелькнуло в голове особого цензора.

— Это чек, — негромко произнес странный посетитель с седыми висками. — На пять тысяч рублей.

— А это статьи, — на стол легла тоненькая пачка печатного текста. — Послезавтра они должны быть опубликованы в крупнейших газетах столицы.

— Фотографии, пока, побудут у нас.

С явным упором на слове «пока», неприятный и страшный посетитель покинул кабинет.

***

Петербург. 14 апреля. 1897 год.

Финансовый мир столицы Российской империи был взорван кричащими заголовками газетных первополосиц. «Признания помощника управляющего»… «Торговый дом «Черников и сын» обвиняет Первый Купеческий банк в коммерческом подкупе»…« Пойманный лазутчик дает показания следствию»… Невинные грюндерские забавы неожиданно приобретали явный уголовный оттенок.

Подписка акционерного общества «Ариадна» была сорвана. Огромные очереди вкладчиков столпились перед закрытыми дверями отделений Первого Купеческого банка, по акциям которого фондовый отдел Петербургской биржи приостановил торги: не было заявок на покупку. Только ближе к вечеру появился анонимный покупатель.

Через две недели, Санкт—Петербургский коммерческий суд на основании Устава

«О торговой несостоятельности » признал Первый Купеческий банк банкротом. Все имущество и активы были переданы в пользу торгового дома «Черников и сын» — крупнейшего кредитора и обладателя 30% пакета акций вышеупомянутого банка. Претензии других кредиторов были сняты: торговый дом принимал на себя все прежние обязательства Первого Купеческого.

Обвинения купца первой гильдии Севостьянова в коммерческом подкупе были отозваны истцом. Истерия вкладчиков закончилась после нескольких газетных статей о торговом доме «Черников и сын». Рейдерский захват банка, с суммарным балансом в 250 миллионов рублей и рыночной стоимостью около десяти миллионов, обошелся купцам Черниковым всего лишь в семь с половиной миллионов, которые, впрочем, практически полностью остались на балансе банка…

Глава зарождающейся торговой империи ехал в мягком вагоне литерного поезда «Петербург — Москва» в молчаливой компании шустовского коньяка семилетней выдержки. На небольшом столике отдельного роскошного купе лежала срочная телеграмма, которую невидящие глаза перечитывали уже в тысячный раз: « Я выхожу замуж».