Спартачок. Двадцать дней войны

Глава 3

День пятый

Над Аккызом занимался бледный рассвет, но роту после экипировки загнали в металлический ангар без окон, так что довольствовались освещением от электрических ламп. Кое-кто примерял броники, но в большинстве своем бойцы приткнулись к рюкзакам и дремали. Бессонная ночь вымотала всех, кроме командира роты. Майор бросил спальник прямо на бетонный пол, вольготно развалился на нем и с интересом наблюдал, как подчиненный осматривает полученное оружие.

— Не впечатляет? — жизнерадостно поинтересовался майор. — Сильно уступает вашему?

Грошев пожал плечами и промолчал. Вообще-то он ожидал худшего. Это же олигархат. Спальники, например, могли бы разворовать или те же саперные лопатки, но нет, выдали соответственно нормам. И недельный сухпай распределили среди бойцов, хотя его-то точно можно продать в Аккызе без проблем. Или не в олигархате дело, а в честности командира роты? Похоже, снабженцы так и хотели сделать, но нарвались на майора морской пехоты. В результате ора и угроз Грошеву выдали даже снайперскую винтовку. Одну на роту. И без патронов. Как пояснил майор, патроны выдаются на передке, специальная машина с боезапасом пойдет с ними до самого опорника. Для майора подобная практика казалась привычной и вопросов не вызывала. Да у майора жизнь вообще вопросов не вызывала. Грошев же только усмехнулся. Власть по-прежнему опасается вооруженного народа, во всех мирах Веера опасается. Вроде всем рты заткнули, никто голов не поднимает — а их все равно боятся. Потому патроны — только на передке, когда за спинами военных подразделений стоят надежные части национальной гвардии. Вроде бы и не заградотряды, но — они самые. Типа шпионов-наводчиков ловят, а на самом деле смотрят, чтоб никто обратно не дунул. С оружием в руках. Ну и иногда ловят наводчиков из самых тупых. Но, например, кто навел ракеты на лагерь мобиков — даже вопросом таким никто не задался.

— Хорошо, догадался автоматные рожки ополовинить! — буркнул Грошев и опустился без всякого стеснения рядом с командиром. — А то отстреливался бы от дронов пальчиком! Автоматные, конечно, совсем не то же самое, что особого качества снайперские, но что имеем. Подходят по размеру, уже неплохо.

— Чего? — обеспокоился майор. — У тебя винтовка заряжена⁈

— Ага! Как дам комполка с трехсоточки в голову — только мозги брызнут! За организацию лагеря доподготовки — не помешало бы!

Майор приподнялся для разборок, но потом беззлобно ругнулся, махнул рукой и улегся обратно на спальник.

— А ты чего вообще валяешься? — буркнул Грошев. — Ротное имущество за тебя кто будет получать? Радиостанции, позывные, частоты, режимы работы? Воду?

— Не подпрыгивай! — лениво осадил майор. — Видишь, утро? Причем — раннее утро. Вот подъедет командир батальона. Он вообще-то ночью спит, не то что мы. Представлюсь, доложу, получу в распоряжение какую-нибудь технику, тогда и загрузимся. Ты лучше послушай, что я в сети нашел!

И майор с удовольствием стал зачитывать вслух статью о жестоких годах диктаторского Союза.

— Антонину Смирнову, жену Абакумова! — со смаком озвучивал он. — Жену самого начальника Смерша, представляешь? После ареста мужа законопатили в тюрьму! Без обвинения, просто за то, что жена! С трехмесячным ребенком на руках! И ребенка в тюрьму! И три года так держали! Представляешь? Малыш первые три года провел в тюрьме! Хорошо, офицеры из охраны жалели, молоко приносили, а то не выжил бы! И после освобождения даже не извинились, загнали в провинцию без права проживания в столице! Всесторонне образованная, интеллигентная женщина вязала авоськи в артели. А голодный сынишка стоял у ее ноги и ждал вечера, когда можно будет поесть. Вот как выглядит твой коммунизм! Жуть, просто жуть! И ведь пацанчик не простой был, вырос и академиком стал! Не, хороший коммунист — мертвый коммунист! Скажешь, нет?

Грошев сидел, устало опустив плечи, и смотрел в никуда.

— Что молчишь? — хохотнул майор. — И сказать против фактов нечего?

— Не, просто вспоминаю, — пробормотал Грошев. — Далекое прошлое у нас более-менее похоже, расхождение миров в двадцать первом началось. Значит, Антонина Смирнова. Офицер НКВД, между прочим. Проживала с мужем в огромном особняке, купалась в роскоши. И ничего не имела против. Светский салон держала для всякой околоправительственной шушеры, как и проститутка Лиля Брик. На это все у нее откуда-то имелись средства — в голодной и разоренной войной стране. А ее за это просто подержали немножко в тюрьме. Подержали и выпустили без обвинений. Да, сынишку отправили в тюрьму вместе с ней. Жестокость? Наоборот. А куда еще деть грудничка? Оторвать от мамы — то же самое, что убить. Но его спасли. Еще и молоко приносили по доброте душевной. Это совсем не то, что испытали остальные женщины с грудными детьми на руках! С остальными не церемонились, молоком не подкармливали! Тогда и на воле груднички без молока умирали пачками, не хватало молока у матерей из-за недоедания. А они покинули тюрьму здоровыми. Детские вещи не вернули? Генеральному прокурору писала и не получила ответа? А ты сам в это веришь? Делать нечего генпрокурору — детскими вещами заниматься! Вся страна разутая-раздетая после войны, а у нее в тюрьме столько детских вещей, что из-за них генеральному прокурору пишет⁈ И в столицу она вернулась через несколько лет. Куда, в какую квартиру? Значит, выделили? А за что? Но и квартира в столице моментально нашлась, и чистенькая работа, а для сына хорошая школа и прямой путь в академики. В столице, майор, для недавней сиделицы! Мне бы так страдать! И умерла она не от побоев, не от пыток и не от тюремного туберкулеза, а от старости. Страшное наказание за коррупцию, ага?

— Ну не она же коррупционер, а муж! — возмутился майор. — А ее и потом прижимали, из столицы выслали!

Грошев поднял голову и как-то странно покривился.

— Знаешь, я ведь тоже жил там! — признался он тихо. — Не сам, но… жил, уж поверь. Там, в ее стране, в ее времени. Вот мне там действительно досталось лиха. И моей родне, и всему народу. Это я стоял голодным рядом с матерью, когда она кидала уголь в топку на ночных сменах, я. И никто мне молока не носил. Молодая женщина с тремя детьми — полжизни ночным кочегаром на асфальтовом заводе! Нормально, да? За что⁈ За то, чтоб Антонины Смирновы и дальше благоденствовали в столицах? Только, в отличие от Смирновой, ей не светила Москва даже в надеждах! В Москве могли жить только такие, как Смирнова да ее сын, остальным возможность отрезали системой прописок! Моей маме — всю жизнь кидать уголь за тысячи километров от цивилизации, а мне учиться в полубандитской деревенской школе! Это — не коммунизм, майор, это начало олигархата! Миры Веера свернули с пути в коммунизм, когда отменили партийные дискуссии, это мы точно установили. В 1926-м году в вашем мире, вот когда. Не обсуждать жизнь страны, не участвовать в решениях, а тупо подчиняться! А людям врали в глаза и обманывали мечтой! Это я, майор, был наивным октябренком, который верил взрослым! Это мне врали в глаза, что октябрята — дружные ребята, а сами никак не защищали малышей от шпаны! Это я верил в светлое будущее пионером, а подленькие взрослые для красивой показухи принимали в пионеры юных уголовников, а путевки в элитные «Артеки» и «Орленки» распределяли между своими! Это меня бросали комсомольцем на целину и таежные стройки, манили светлым будущим, а сами уже планировали растащить страну по собственным карманам! И мы, юные коммунисты, тогда проиграли битву, во всех мирах проиграли…

— Э, ты чего, припадочный, что ли? — забеспокоился майор, испуганный диким взглядом бойца и еле заметной пеной на уголках губ.

— А знаешь, почему мы проиграли? — свистящим шепотом спросил Грошев. — Бесстрашные, с верой в светлое будущее — и проиграли мрази? Потому что… слушай, майор, запоминай, это все про тебя! — потому что мы жили не для себя, а для других! А мразь жила и живет только для себя! В этом, только в этом, майор, наша системная слабость! Жлобы пролезли во власть, растолкали всех локтями — а мы и не сопротивлялись! Мы же — для других! Ты говоришь — хороший коммунист — мертвый коммунист? А вы нас и убили! И вместе с нами убили собственное будущее! Сгорите в ядерной топке, если не победите в этой войне! Все сгорают! А кто теперь встанет не за себя, а за всех? Кто, майор⁈

Майор примерился и коротко двинул его в ухо. Посмотрел на упавшее тело, проверил на всякий случай пульс.

— Ну, пришел в себя или еще добавить?

— Не вздумай, — невнятно сказал Грошев. — Руки поломаю.

— И что это было? — полюбопытствовал майор. — Припадок?

— А я знаю? — поморщился Грошев и сел. — Одни умники считают, что родовая память активировалась. У меня же генных правок до черта и больше, что-то могло наложиться и сработало нештатно. Другие говорят, что родовой памяти не существует, просто я очень впечатлительный, перебрал информации по мирам Веера и теперь иногда брежу. К тому же у меня творческий тип личности, а для творцов отождествление себя со своими героями и вообще неустойчивость психики является нормой. Вот, выбирай из версий, что тебе нравится.

— Пожалуй, я психа выберу, оно как-то понятней, чем родовая память… А сам что думаешь?

— Я что думаю? — криво улыбнулся Грошев. — Я думаю, эту войну вы проиграете. В итоге. Кто встанет за всех? Никто, коммунистов же вы убили. Выйдет рота на передок, сам убедишься. Еще я думаю, что кто-то идет по твою душу, командир батальона, наверно. Он, кстати, мне сильно не нравится. Лицо у него характерное, с печатью порока… А рядом с ним чего-то мнется наш замполит. Очень невеселый замполит. К чему бы, а?

Майор крякнул и потопал представляться.

Грошев проводил его хмурым взглядом и отвернулся. Дикий, бесчеловечный мир давил на психику, и подготовка не спасала. Для чего так глубоко вникал в историю миров Веера? Чтоб преисполниться сочувствия к местным обитателям и не судить строго, вот для чего. А не получается. Вон они, местные, бродят по ангару и прикидывают, чего бы украсть для себя. Или тупо спят на рюкзаках с единственной мыслью в голове «только не я, только не в штурм!» А кто, если не вы? Коммунисты, да? Которых вы между собой называете лохами и уже извели всех? Если лучший человек из встреченных — недалекий громила-майор из морской пехоты, то дело плохо.

Майор вернулся необычайно довольным.

— Знаешь, чего куксился наш общий знакомый? — хохотнул он. — Учебный лагерь расформировали и засунули его к нам в роту! Будет у меня замом! А я предупреждал! Живем, коммуняка! Два офицера на роте — это не один, это вдвое больше! Капитан-замполит — сила!

— Есть с кем вечером побухать, — вяло поддакнул Грошев.

— И это тоже! Но вообще-то вдвоем уже можно справиться с отчетностью! Знаешь, сколько на роте отчетности? На каждый выстрел два документа! А не сделаешь вовремя — плохой командир со всеми вытекающими, кинут роту на штурм Яманкуля, и конец. Этот Яманкуль второй год берут, народу положили немеряно — при том, что он даром никому не сдался…

— На передок, надеюсь, пешком выдвигаемся? — хмуро перебил Грошев. — Двадцать пять километров вообще-то не расстояние.

— Ага, скрытно колонной в сотню человек по голой степи! — язвительно отозвался майор. — Да с полной загрузкой! Да с ящиками БЗ под мышкой! Ты, Спартачок, с виду умный, но иногда такую дурь выдаешь! Не боись, на автобусах с цветомузычкой не повезут! За три года войны кое-чему научились! На гражданской технике малыми группами перебросимся в течение дня, так сказать, для уменьшения потерь. Поднимайся, идем грузить ротное барахло! Ты же у меня не просто так в группе управления, а как раз для таких дел, га-га-га! Через полчаса должны быть в пути!

— Значит, нас увидят, — вздохнул Грошев. — Печально. Не люблю популярности.

Не через полчаса, но через два грубо покрашенный в защитный цвет внедорожник запылил по подсохшей грунтовке вдоль лесополосы к «ленточке». Майор сидел за рулем и с удовольствием рулил. Он вообще, как заметил Грошев, все делал с удовольствием. Простой человек, простые запросы, легче жить.

Сам Грошев сидел на заднем сиденье, придерживал снятую с блокировки дверку и хмуро поглядывал то на небо, то на посеченную осколками лесополосу. Обстановка мягко намекала, что дорогу обстреливают. Например, когда по ней подтягивают резервы, как сейчас. Замполит рядом с ним нервно ерзал, радист у противоположной дверки апатично дремал. Или не понимал опасности, или ему было все поровну.

— Чья «птичка» над нами висит? — вдруг спросил Грошев. — Наша или туранская?

— Да сними ее на кун! — легкомысленно предложил майор. — Если по приезду отминдячат во все щели — значит, наша. Так и узнаем.

— Отминдячат?

— А, это из татарского! Мин-да — «ко мне» значит, или вроде этого!

— Да вы что⁈ — запсиховал замполит. — Если она наша — вы знаете, сколько она стоит? Нам до конца контракта не рассчитаться!

— И покун! — хладнокровно отозвался майор. — Нас отсюда даже мертвыми не отпустят, тут прикопают. Забудь про контракт.

— Как не отпустят⁈ Не имеют права, у меня документ на руках, у меня дети дома ждут!..

Грошев выглянул из машины, с сожалением втянулся обратно. «Птичка» благоразумно висела на полутора километрах, не достать. Хорошая на ней оптика, однако. Значит, туранская.

— Майор, ты повнимательней, ага? — бросил он. — Я контроль держу. Снаряды будут на подходе, крикну — резко бери в сторону, авось уцелеем. Здесь кюветов нет, выскакивай прямо на поле и газуй.

— А в лесополку? — серьезно предложил майор.

— Нет, там мы встанем, а нас уже срисовали. Накроют за раз, веточки не защитят.

— Тоже верно.

— Вы о чем? — снова завелся замполит. — Куда в поле? Куда газуй⁈ Подлетное время снаряда — пять секунд! Пикнуть не успеем!

Но пищать не пришлось. Может, противник посчитал одиночную машину неинтересной целью, может, не хотел выдавать свои позиции, а может, просто чай пили, но до опорника проскочили удачно. А там майор резко свернул в лесополосу и ловко втерся в куст, так что и вблизи не сразу разглядишь. Чувствовался в деле маскировки у майора большой опыт.

— Ну, пойдем принимать позиции, товарищи офицеры? — вздохнул майор. — Тут нам воевать и умирать.

Грошев выбрался из машины, аккуратно дошел до края лесополосы, всмотрелся в поле.

— И где те, кого мы должны сменить?

— Сам не догадываешься? Нету. Последних трехсотых еще вчера эвакуировали, а двухсотые… частично здесь. Не всех подобрали. И собрали.

— Своих не бросаем, — язвительно прокомментировал Грошев. — А противник где?

— А кун его знает. Тебе зачем противник? Наша задача — стоять на опорнике. Мы будем стоять, а нас будут убивать. Снарядами. Или минами — тоже, суки, метко летят. А противника мы, скорее всего, не увидим. Может, его вообще перед нами нет. Голое поле, что тут оборонять?

— Что тут оборонять… — задумчиво пробормотал Грошев. — То есть противника перед нами нет, но мы стоим… м-да.

— А что, в наступление хочется? Ну, сходи, если свербит! Поле перед носом, топай! Тебя сверху через пять минут срисуют, через семь накроют! Все умники, кто до тебя ходили, вон там в поле лежат! Их даже вытаскивать не стали, чтоб людей не терять! Короче, лопату в руки и вперед! Пока следующая машина прорвется, много успеешь сделать! Отсюда вижу, что позиция наблюдателя засыпана! Откопать, укрепить, сделать нору на случай обстрела! Если мало, то вон там окоп для боеприпасов, надо маскировку восстановить! Ну и туалет, само собой! Да, и блиндаж накрыло вместе с предыдущим комроты, тоже надо восстанавливать, под накидками много не протянешь! Так что, Спартачок, копать нам до самой ротации хватит и еще останется! Вот это и будет наша война. Мы будем копать, а по нам будут стрелять — романтика!

Грошев покачал головой и отправился к машине за снарягой. На его взгляд, лесополоса была перекопана вся и не по разу. Окопы, норы, отнорки, земляночки… Однако это не помогло предыдущему составу уцелеть. Надо полагать, лесополоса давно срисована и пристреляна. Сейчас расчеты напьются чаю и начнут долбить.

Он снова покачал головой и пошел к майору. Помирать не хотелось, а глупо помирать не хотелось вдвойне. Но в одном майор прав: окопы следует восстановить. И основные, и запасные позиции. И нору сделать, да лучше не одну. Хоть какая-то защита от осколков. Но — не здесь, а в стороне. Очень далеко в стороне. Потому что здесь все срисовано и пристреляно.

Со скрипом подкатила следующая машина с личным составом, бойцы полезли наружу со своими рюкзаками, начали оглядываться… Рота прибыла на войну.