Спартачок. Двадцать дней войны

Глава 14

День шестнадцатый

— К золе и пеплу наших улиц… — тихо промычал майор и уставился на развалины соседнего дома. Там суетилась съемочная группа.

— Гражданских нашли, — сказал стоящий рядом Дымок. — Щас воду будут дарить, наборы продуктов. Ребенка какого-нибудь выведут. Чтоб на камеру спасибо сказал. Спасли!

— Так мы и спасли! — непреклонно сказал замполит. — Мы — не они, с гражданскими не воюем!

Грошев кашлянул в кулак, замполит почему-то резко осекся.

— Ну да, ну да… — пробормотал Дымок и отошел на всякий случай.

— Сожгли город, — хмуро заметил Грошев. — Полгода обстреливали из всех стволов. А сейчас подарим им продуктовые наборы из гуманитарки, отвезем на пункт временного проживания в какой-нибудь спортзал, где ни туалета, ни ванной, и чтоб были благодарны.

— Чем тебя гуманитарка на устраивает⁈ — разозлился замполит. — Люди по всей стране собирали, чтоб помочь!

— Всем. Беженцам не продуктовые наборы на неделю нужны, а нормальную жизнь от государства.

— В любом случае им повезло, — дрогнувшим голосом сказал замполит и отвернулся.

— А интересно звучат сейчас песни военных лет, — миролюбиво пробормотал майор. — С новым смыслом. В эфире они смотрелись бы странно. Представляете, гремит песня — и видеоряд идет. Из Яманкуля.

И майор рассеянно прогудел:

— К золе и пеплу наших улиц… опять, опять, товарищ мой, скворцы пропавшие вернулись…. А улица и не наша.

— Подбородок не трогай, — посоветовал Грошев.

— Чего?

— Того. Псориаз начесал. Теперь года три будет проходить. Если заразу не затащишь.

— А у меня есть три года? — спросил майор и с удовольствием поскреб подбородок.

Из подвала начали выходить одетые в цветастое женщины. Почти все — с детьми на руках.

— В наших районах, где туранцы заходили, тоже пепла хватает! — непримиримо сказал замполит.

— Витя, с трибуны слезь! — ласково посоветовал майор. — Кому мозги полощешь? Коммуняке? Так он лучше нас с тобой знает, что районы мы бросили, как у нас принято. Целехонькими. И потом сами раскатали по кирпичику, когда обратно отбивали. Я вообще про другое. Не про нас. Как-то раньше не понимал, что в ту войну, которая священная, когда отбивали города, мы тоже своих гражданских из всех стволов ведь… А теперь задумался. Ой, не просто так настоящие ветераны о войне отмалчивались. Война. Это, Витя, война… Коммуняка, есть возможность остановить войну? Ты из будущего, должен знать!

— Я не из будущего, — поморщился Грошев. — Топология сопряженных миров — такая гадость, голову можно сломать… Наше настоящее соответствует вашему настоящему, путешествия во времени невозможны. У нас сами миры по времени сдвинуты.

— Да? И какая нам разница, совой об пень или пнем по сове?

— Огромная на самом деле… А возможность есть, конечно. Одна из сторон может сдаться. И спасти огромное количество людей. Правда, при этом потерять государственность.

— Было такое? — недоверчиво глянул майор.

— А сам как думаешь?

— Понятно, — буркнул майор. — Это машины с БК едут, или мне не кажется? Булат, Жутик, Дымок — поднимайте личный состав! Быстрее разогреемся — быстрее просохнем! К золе и пеплу наших улиц опять, опять, товарищ мой… м-да.

Майор стоял и задумчиво наблюдал, как бойцы раскладывают по рюкзакам боекомплект и расходники, потом торопливо грузятся в подъехавшие «Уралы».

— Куда нас? — спросил замполит.

— Ветераны, — невпопад пробормотал майор. — Уже ветераны. Самостоятельные, опытные. Быстро война учит… А? Нас? Ну а куда могут сунуть ветеранов, чтоб не вернулись? Где у нас самая-самая жопа?

Замполит неуверенно пожал плечами.

— Коммуняка, куда нас, как думаешь? Или ты не думаешь, просто знаешь? Где у нас самая-самая жопа, чтоб насмерть с гарантией?

Грошев обернулся, на мгновение задумался.

— С гарантией? Энесайский десант.

— Ну, значит, туда, — легко согласился майор. — Коммуняка врать не станет.

— Десант⁈

Замполит смертельно побледнел.

Машины мощно ревели и виляли — объезжали завалы и воронки на дороге. Бойцы закутались в спальники и оцепенели. Так намерзлись в сырой одежде, даже прилеты по машине не страшны. Одному майору было хорошо.

— Замполлитра, а как вот это тебе? «Замполит израненный прохрипел „вперед!“, у деревни Крюково погибает взво-о-о-д…» Сильно, да?

— Отвратительно, — буркнул замполит.

— Это исполнение! А наполнение⁈ Замполит! И израненный! Это ж ты!

— Серега, шел бы ты…

Сидящий рядом Булат прикрылся спальником, чтоб не было видно улыбки до ушей.

— Командир! — вежливо спросил маленький очкастый Лунтик. — Вот ты говоришь, что нам все равно с войны не вернуться. А почему мы не вернемся? Она же скоро закончится.

— Закончится или нет, это у Спартачка надо спрашивать, — охотно откликнулся майор. — Но даже если закончится, то что? Нас к тому времени зароют в шар земной. В смысле, оставят под развалинами, сверху только бульдозерами подравняют слегка и березки посадят… Ты же хорошо видишь? В очках — значит, хорошо! И что, не видишь, что из госпиталей недолеченными возвращают на ЛБС? Вот как раз с этой целью!

— Зачем? — потерянно спросил Лунтик.

— А это у Замполлитра надо спрашивать! Им наверняка в училище на эту тему кое-чего говорили! Эй, заместитель! Молчишь? Ну тогда я сам…

— Заткнись, — тихо посоветовал замполит. — Пока в рядовые не слетел.

— Тогда точно надо объяснить! — обрадовался майор. — Дело в том, что революцию делали кто? Думаете, рабочие дружины? Вот и не угадали, Дружинников было мало! Запасные полки, вот кто! Тысячи бедолаг после ранений, злые, — но, сука, организованные! Им терять было нечего, все равно на фронт, а там в окопы под шрапнель! Вот еще тогда «кому надо» выводы сделали и больше появления запасных полков в тылу не допускают. Уяснил? Да и… кому мы теперь нужны на гражданке, подумай сам. Ломаные, битые, психика в красной зоне…

— Экономику после войны поднимать, — неуверенно сказал маленький боец.

— Х-хе. Поднимут без нас. Кто раньше поднимал, те и поднимут. Навезут полмиллиона чосонов, только и всего! Но ты, Лунтик, не горюй. Жить в эту пору прекрасную, как сказал Толстой, уж не придется ни мне, ни тебе! Нам надо думать, как изворачиваться там, куда нас везут… Коммуняка! Энесайский десант — это вообще где?

Майор поднял кулак, чтоб пихнуть Грошева в плечо — и не решился. Перехватил понимающий взгляд Булата и наставительно пояснил:

— Отдыхает человек, понимать надо! Или эфир смотрит.

Машины сбросили скорость и круто развернулись. Закатились куда-то по гулко брякнувшим решеткам и встали.

— Морская пехота — вперед! — сам себе скомандовал майор и лихо выбросился из машины. Тихо обозвал собственные колени «суками» и с шипеньем исчез. Вернулся обратно довольным, как будто там наливали бесплатно.

— Выходи, становись! И за мной, как гусятки, колонной по одному — па-ашли!

Бойцы протопали одеревеневшими ногами следом за командиром — и оказались в раю.

Рай оказался бывшим гаражом, который аккуратно утеплили, восстановили освещение и пустили по батареям тепло. И даже вдоль батарей кто-то настроил лежанок и заботливо бросил на каждую старенький, но настоящий матрас!

— Ну, особая штурмовая рота сто шестьдесят первой бригады морской пехоты Черноморского флота — располагайсь! — лихо скомандовал майор. И добавил уже обычным своим голосом:

— Еду не готовить, сейчас из кухни горячее принесут. Командиры взводов — к штабному лежаку на секретное совещание.

Но о предстоящем деле майор заговорил, только когда его ложка забренчала по пустой посуде.

— Совсем как в училище, щас заплачу! — расчувствовался майор и тут же перешел на деловой тон:

— Значит, так: мы в жопе, ребята, но в жопе героической — завтра штурм. Где коммуняка? Вот, поглядите на этого долбаного пророка. Он сказал — энесайский десант. Так вот — он самый и есть. Энесайский десант. Спартачок, введи остальных в курс дела, ты однозначно больше меня знаешь.

— Южный обвод Кара-су, — пробормотал Грошев. — Старицу Илима углубили, забетонировали, набережную сделали. Широкую. За набережной — многоэтажки. Это на туранской стороне. Мы на другом берегу. Подболоченный подход к старице примерно с полкилометра, далее частный сектор, мы в нем.

— Канал широкий? — деловито поинтересовался Булат.

— Не очень. Метров пятнадцать.

— И в чем проблемы? Взять лодки…

— Проблема в том, что с этой стороны Кара-су так и не взяли, — буркнул Грошев. — Ни в одном из лепестков. Положили полторы тысячи человек только на этом участке… по самым скромным данным. Там абсолютно открытая местность и неподавленные огневые точки.

— Так подавить! — возмутился Булат и сверкнул глазами.

— А нечем. Артиллерию выносят турецкими «Бехтиярами». И бельгийскими «Асами». И коптеров столько, что небо черное. Наши подтягивают, а ее выносят. Пробовали бомбометанием, снарядами с наведением… Уронили пару девятиэтажек, и только. А потом бомбы и самолеты кончились. Или в других местах понадобились. Здесь полгода будут штурмовать малыми группами. Самые быстрые останутся на набережной. Но в основном будут выбивать еще на болоте — кассетниками. В Кара-су несколько батарей спрятано среди многоэтажек. И все со спутниковой корректировкой огня. Ты только побежишь со своей лодкой, а там уже координаты готовы. И снарядов без ограничения.

— Но где-то же взяли? — спросил Дымок и сплюнул. — И как?

— В мире Земля-Центр. Широким фланговым охватом дивизией генерала Холодова. Потеряли танковый полк, но отсекли снабжение, рассекли и давили по частям. Только так. Но здесь это невозможно, генерала Холодова арестовали в прошлом году, что-то не так и не тому сказал в генштабе.

— А сам что думаешь? — спокойно поинтересовался майор.

— Ничего, — безразлично отозвался Грошев. — Успешных вариантов не знаю. Мы же приданы бригаде морской пехоты, у нас самостоятельности нет. Что прикажут, то и будем делать. А прикажут завтра идти на штурм малыми группами.

Майор крякнул и почесал подбородок. Отдернул руки, опомнился и почесал демонстративно, с жутким скрежетом ногтей по щетине.

— Уже приказали, — признался он. — Ну и… война есть война.

— Вообще-то… — пробормотал Грошев. — Не только война.

— Чего?

— Того. Узловые точки истории — слышал о таком?

— И даже читал, — хладнокровно подтвердил майор. — У этого… как его… Дыховичного, что ли… И что?

— После потерь под Кара-су, — вздохнул Грошев, — все заинтересованные стороны убедятся в слабости имперской армии и ударят с запада.

— В смысле — с запада⁈ — нехорошим голосом поинтересовался замполит.

— На коромысле. Претензии на исконные земли Древнеруси по Кубань включительно, если что, не вчера появились.

— Подавятся! — рявкнул замполит. И добавил тоном пониже:

— И я не верю! Древнерусь — наши естественные союзники. Генетически!

Майор озадаченно поразмышлял. Поглядел на подчиненных. Хекнул. Поискал, чего бы покрутить в руках. И сделал закономерный вывод:

— Да и покун. Перебросят воевать на юг, хоть согреемся. И черешня там растет вкусная, нажремся от пуза.

Грошев хмыкнул, улегся на матрас и прикрыл глаза.

— А чего Древнерусь на нас кинется? — поинтересовался Дымок непонятно у кого. — Нормально же сидели? Хохлы, бульбаши да мы — мы же один народ. На зоне мы точно не делились.

— А тебе как ответить? — лениво полюбопытствовал майор. — Как хохлы считают или как офицер российской армии?

— Не, как офицеры — не надо! — поежился Дымок. — Замполиты и так все мозги вынесли.

— Угу, завтра пойдешь в одной группе с Замполлитра, чтоб не возбухал на доблестных российских замполитов. А по существу: южнорусский язык и есть настоящий, исконный русский язык. Хохлы в этом уверены. В смысле — хохлы-академики. Я, кстати, тоже. И хохол, и уверен. Соответственно хохлы — единственные истинно русские. Бульбаши, конечно, тоже претендуют, но мы-то знаем, что они ополячены. А москали — так, мутанты с финно-уграми, неудачный эксперимент истории.

— То есть я — не русский⁈ — возмутился Дымок.

Майор придирчиво оглядел бывшего зэка.

— А что в тебе русского? Рожа смуглая, скулы высокие, глаза косые. По внешности — смесь чувашей с бурятами или сибирскими татарами. И еще с кем-то непонятным. Может, с йети. Да, скорее всего, с ними. Только с мелкими. И язык как у йети — матерный, испоганенный. Вот как будет, по-твоему, третий месяц весны? Май? А у хохлов — травень. Чуешь, как русским духом пахнуло, чуешь?

Дымок презрительно сплюнул.

— И культуры русской в тебе ноль целых, ноль десятых, — безжалостно сказал майор. — Традиций не знаешь. Песен не знаешь. А какие песни хохлы спивают, а⁈ Ты бы слышал! А гопак⁈ И вообще земля русская пошла с Киева. А в Прикарпатье русины живут, небольшой древнерусский народ — и они там с начала истории живут, ниоткуда не приходили!

Дымок снова презрительно сплюнул.

— И это тоже, — осуждающе заметил майор. — Ты на землю плюешь. Думаешь, я не знаю, что это у вас, уголовников, обозначает? Что вы презираете и землю, и тех, кто на ней живет. Вот это и есть твоя культура. А у хохлов — настоящая. И они на свою землю не плюют. На твою — да, а на свою никогда.

— Это мы еще посмотрим, у кого настоящая культура, — угрюмо сказал Дымок, хотел сплюнуть, но сдержался.

— Шкапыч прав, — пробормотал Грошев, не открывая глаз. — Россия — империя, в этом наша суть, принимаем все народы и не очень заботимся о своем. Своей культуры у нас не было, только имперская. А русскую культуру хранила именно Древнерусь. Они — русские. Мы — имперцы. В результате они нас будут давить. Любое национальное государство, чтоб выделиться из империи, усиленно давит все имперское. То есть нас. А мы, если победим, просто примем их. Такова суть империи.

— Это мы еще посмотрим, — угрожающе повторил Дымок.

— Смотри, — безразлично сказал Грошев. — Шкапыч — хохол. Булат — тюрок.

Майор невольно гоготнул, здоровенный Булат развернулся и внимательно уставился на хилого Дымка.

— Мы — имперцы, Дымок, — усмехнулся Грошев. — Это выше, чем национальные норки. И культура имперская шире и мощнее любой национальной. Вот с этим и иди спать. Завтра в моей группе на штурм.

Дымок что-то пробурчал и предпочел исчезнуть. Булат тоже поднялся, ушел распределять смены на «фишку» — даже в расположении бригады, среди своих, никому и в голову не пришло остаться без часовых. Опыт, горький опыт войны.

Майор тоже опустился на лежанку, закинул руки за голову и задумчиво уставился в бетонный потолок.

— Империя, — пробормотал он. — Да, она создала великую культуру. А воспользоваться ей не можем. Ни мы, ни тюрки. Хотя мы еще пыжимся, что достойные потомки. Как там… Погляди на моих бойцов — целый мир помнит их в лицо… Вот застыл батальон в строю — снова старых друзей узнаю… Мощная песня, а не перенять. Потому что в том строю и мы, и тюрки стояли рядом. Сейчас эта песня — не про нас. Сейчас они — тюрконацики, курдюки вонючие… эй, коммуняка! А хохлов как будем обзывать?

— Укросвиньи, — пробормотал Грошев. — Хохлофашисты.

— Ого, наотмашь… а нас? — полюбопытствовал майор.

— Обзовут, узнаешь.

— Это верно, незачем раньше времени всякие гадости слушать, — легко согласился майор. — Хотя… хохлосвинья — это как бы уже и про меня? Я хохол или нет? А, покун… Слушай, коммуняка! Я вот чего понять не могу: ты же режиссер? Режиссер. А режиссер — это такое существо, такое… с невнятной сексуальной ориентацией, с драной бородкой, с кучей бзиков в башке, и все выражает свое видение классики, выражает всякими извращенными способами… а тут ты. И тоже режиссер!

— Когнитивный диссонанс? — уточнил Грошев.

— Не, просто непонятки! Разве бывают режиссеры с руками по плечи в крови?

— Что б ты понимал в режиссерах, — буркнул Грошев. — У вас театра нет, и режиссеров нет, чистая показуха. Театр вообще-то — одна из форм общественной дискуссии, а она у вас запрещена. Настоящий театр ставит спектакли по самым болезненным вопросам современности, и режиссер там просто обязан быть бойцом, иначе забьют. Лично у меня раза три социальный индекс чуть не порезали, еле отбился.

— За порнушки? — с жадным интересом спросил майор.

— Тьфу на тебя! — рассердился Грошев. — Нет порнушек в театральных дефинициях, просто нет! Есть высокохудожественные вещи и есть дрянь, и всё!

— Да ну на… что я, порнушек не видел⁈

— Понятно, проще показать…

Грошев вздохнул и встал.

— Пластическая миниатюра, — буркнул он. — Название — самое то для тебя, «Секс». Вот смотри, как предлагали себя женщины в разные эпохи…

Майор моргнул. Фигура мужчины словно поплыла, стала бескостной… и вот уже скачет перед пещерой первобытная богатырка, хвастливо трясет могучими ягодицами и грудями, а потом с торжеством срывает набедренную повязку… вот плывет в чопорном менуэте благовоспитанная дама, и вот она же бесстыдно отдается за ближайшей портьерой… вот томная тургеневская девушка смущенно расстегивает блузку… вот яркая комсомолка влепляет звонкую пощечину обладателю липких рук…

и вдруг наваждение пропало. От лежанок раздались одобрительные свисты и аплодисменты, Грошев вернулся на матрас и иронично хмыкнул:

— Челюсть подбери. Видел бы ты Владку. Она и пластичней меня, и такие рожицы строила, что сеть легла. А изюминка в конце: стоит она перед указателем «коммунизьм», раскрыв рот, в огромной растерянности. И вопрос прямо читается у нее на лице: а как это должно выглядеть в коммунизме? Откровенно? Вульгарно? Смущенно? А если смущенно, то в честь чего⁈ Ну, это только Владка смогла, я словами, и то бледно звучит… и вот это, по-твоему, порнушка⁈

— И как оно, в коммунизме⁈ — с жадным интересом спросил майор.

— Тьфу на тебя, — вздохнул Грошев. — Лучше о другом подумай. Мы в узловой точке. Не возьмем Кара-су — откроется западный фронт…

— Да и покун…

— … и цивилизация кончится, — спокойно продолжил Грошев.

— В смысле? — забеспокоился майор. — Не, я догадываюсь, что на коромысле, но все же? Как — кончится?

— Пальцем по кнопке, вот как. По ядерной.

— Врешь! — убежденно сказал майор. — Там многоступенчатые ключи! А наше руководство приказ никогда не отдаст, оно с западом вась-вась!

— Это не руководство, это простой офицер сделал. Когда решил, что проигрываем. Стратегические носители закрыты ключами, а тактические нет. Евразии хватило тактических.

Рука майора потянулась к подбородку и замерла на полпути.

— В изученных лепестках Восточного сектора большинство миров закончило ядерной войной, — негромко сказал Грошев. — Два ближайших к нам, Азия-1 и Азия-2, смогли проскочить. Как у вас — не знаю, честно.

— Витя! — негромко позвал майор. — Как ты насчет того, чтоб спасти мир?