Солнце Ирия

Глава 3

Когда тебе нечем заняться, дни тянутся скучной и серой чередой. Только и можно бесконечно смотреть на блестящие волны, то ли целующие темные камни башни, то ли нарочно бьющиеся об стены, в надежде разрушить строение. Если то угрозы озера, то замку владаря было все равно до их осуществления. Он планировал простоять на своем месте целую вечность.

Элишка отошла от окошка, и осмотрелась, в поисках хоть чего-то интересного. Усилиями Аннутки и ее друзей в маленькой комнате появилась вполне удобная, мягкая постель, вешалка для одежды, и целых пять платьев (очень красивых!). Собственно, под единственный предмет мебели, девочка и заглянула: но ни котенка, ни Бабайки, там не нашлось.

Ей оставалось только одно — в тысячный раз заплести и расплести волосы любимой кукле.

— Эй! — позвали от окна.

С готовностью к новостям и играм, Элишка обернулась, точно зная, что с подоконника сейчас непременно спустится Аннутка. Девушка действительно прилетела к ней, и даже с гостинцем. Она протянула малышке несколько тонких и длинных угольков, больше похожих на черные палочки.

— Это тебе!

— Спасибо! — глаза девочки тут же загорелись от восторга, и погасли секундой спустя. — А что это?

— Это древесный уголь. Я видела, как один мужчина рисовал этими палочками. Очень красиво! Только рисуют на бумаге. Сейчас Илия принесет. Он следом за мной летел.

Другая птица — сизокрылый голубь — едва смог добраться до башни, и уронил рулон на пол, торопясь избавиться от ноши. Подняв скрученный листок, Аннутка аккуратно развернула его и разложила перед девочкой. Провела угольком по его поверхности, сделав несколько линий для примера, соединила их, добавила еще несколько, и так на бумаге появился домик. Элишка хлопала в ладоши от восторга.

— Теперь ты! — предложила Аннутка.

Элишка от усердия прикусила язык, вырисовывая палочки и кружочки, стараясь нарисовать солнышко и заборчик.

— Молодец! — похвалил, проникший в комнату сокол. — Нашла, чем занять ребенка! И тихо в башне, и владарь отдыхает, и я перед ним не краснею…

— А вы уже натворили чего? — заинтересовалась Аннутка.

— Ничего я не натворил! — запротестовал, отстаивая свою невиновность, Борис Васильевич.

— Как же, как же! Наслышана, с утра обо всем, чего вы только не натворили! — рассмеялась девушка. — Сова о том только и кричит!..

Даже перья сокола покраснели, стоило ему вообразить, чего бы такого могли порассказать о нем честному пернатому народу…

— Некогда мне с вами разговаривать! Дел у меня по горло! — выдал в итоге виновник некоего позорного события и торопливо вылетел в окошко. Только ветер и доносил его ворчание в полете: — Ну, Софья, ну не сова, а сорока! Опозорила старика!

— А что он сделал? — полюбопытствовала Элишка.

— Ну, скажем так: сходил в гости не совсем удачно… — хохотнула Аннутка. — Рисуй, не отвлекайся!

И Элишку полностью поглотило сие занятие: она нарисовала и кичливых павлинов, и гордого петушка, и… Хорошенько подумав, попробовала нарисовать маму. Но вот беда — мамино лицо уже не виделось ей так отчетливо и ясно. Пришлось даже обратиться к Аннутке — вдруг ее воспоминание более свежи.

— Что там у тебя? Мама? Признаться, я и сама ее плохо помню… Ты лучше у влада… — Запнулась ворона, и подумала, что уж такими воспоминаниями господина Ирия лишний раз отвлекать не стоит. — Ты другое что нарисуй! — предложил она. — Ты прости, — попробовала прогнать чувство вины перед малышкой Аннутка. — Тут никто не поможет, только на свою память рассчитывать и придется.

Она взяла протянутый листок, чтобы рассмотреть картинки, и весьма удивилась.

— Что это за птички?

Посмотрела… и захохотала, чуть ли по полу не каталась.

— Чего смешного? — не понимала причины такого веселья девочка.

— Покажи, покажи павлина еще раз! — попросила единственная подружка, встречавшая недавно самовлюбленного птаха с красивым хвостом (которому, кстати, этот хвост повыдергать и обещала). Посмотрела, и снова залилась смехом. — А можно я заберу у тебя этот кусочек?

Девочка согласно кивнула. Ворона аккуратно оторвала клочок с павлином, в клюве портрет зажала и растопырила крылья, готовая сорваться в полет.

— Полечу, покажу. Скажу: портрет твой, дружище! Полюбуйся, какой красавец! Хочу посмотреть, как его самодовольную рожу перекосит! Вот смеху то будет! — торопилась она.

— Ничего не понимаю, — повертела оставшийся листок Элишка. Ей собственные художества такими забавными не казались…

Через какое-то время следом за Аннуткой прилетали и другие почитатели художественного творчества, видевшие, как с павлина вся его гордая гримаса сползает. Каждая птица смотрела на листик, смеялась и просила оторвать, подарить особо полюбившееся изображение своего соседа или товарища, а то и недруга, чтобы ткнуть ему в самодовольное лицо или клюв. Так у Элишки остался совсем крошечный клочок бумаги.

— Эхе-хех! — вздохнула она. Бумага таяла на глазах, а вот желание разрисовать что-нибудь по-прежнему было велико…

— Что это? Что это за скалящаяся рожа, я спрашиваю?! — ткнул пальцем Борис Васильевич, в кой-то веки обратившись пухлым невысоким мужчиной. Его негодованию подвергся крайний верхний рисунок на стене около винтовой лестницы.

— Это не что! А кто! — гордо выпалила Элишка, чувствуя себя оскорбленной.

Аннутка, как виновница беспорядков, и собственно, подстрекатель к оным, стояла позади девочки, с любопытством осматривала шедевры юного художника и гадала «что есть что». Ну и пыталась особо не смеяться при догадках. Хотя улыбка так и растягивала губы, а щеки просто начали болеть от усердия.

— И кто? — зря спросил воспитатель.

— Вы! — огорошила девочка.

Тут и владарь невольно усмехнулся. Но мимолетно, так что почти никто не заметил его ехидной усмешки.

А сам оригинал, с которого было срисовано произведение, был готов рвать на себе волосы.

— Но-но, Бориска, так и лысым остаться можно! — ласково приговаривал Квад, не позволив своему помощнику обрести плешь.

— Я? — задыхался в гневе не оценивший мук творчества Борис Васильевич. — А почему я такой зубастый и кого-то ем?

— Это вы ругаетесь. — Поправила его художница.

— Ну да. Вполне привычное для вас состояние. — Вставила «словечко» в защиту Аннутка, и на нее посмотрели так… что она поторопилась отступить на шажок-другой.

— А это? Это что — черти??? — никак не мог умерить гнев Борис Васильевич, грозно тыча в следующее изображение.

Вот тут Элиша смутилась, и потупила очи.

— Это Ква… — промямлила она тихонько. — Это Квад…

Взрослые оторопели, а потом уставились на владаря, лицо которого слегка вытянулось.

— А рога где? — почему-то тем же шепотом спросил у автора рисунка Борис Васильевич.

— Ничего вы не понимаете! Это не рога, а корона! — раскричалась девочка.

— Отмыть! — прекратил споры о художественном видении мира владарь и удалился в свои скромные покои.

— Отмывайте, отмывайте! — напоследок злорадно пропел сокол и улетел за владарем.

Аннутке с Элишкой пришлось браться за тряпки, нанести воды и приниматься за уборку в помещении.

— Знаешь, — задумчиво протянула девушка, возя кусочком ткани (к слову — старым платьем Элишки) по камням вокруг жуткой рогатой рожицы. — Пожалуй, этот портрет стоит оставить… владарю, на память! Ну, чтоб хоть иногда менялся в лице, как сегодня, а не ходил все время с каменной миной! Ему полезно!

И расхохоталась, не обращая внимания на расстроенную подобной критикой девочку.

Маленькие шажки к изобразительному искусству не прекратились. Хотя бы потому, что ворона регулярно приносила и угольки, и бумагу. С каждым днем у Элишки все лучше и лучше получалось рисовать. Даже очень правдоподобные рисунки выходили из-под ее «пера». Только вот листики неумолимо заканчивались…

Тогда самостоятельная девчонка выходила на прогулку.

— Надо, что-нибудь белое! — осматривалась она.

Попытка порисовать на зеленых широких листьях лопуха не привела к желаемому результату. На камнях получалось краше. К примеру, лягушка вышла получилась натуральная… Цапля чуть себе клюв не сломала, когда пыталась поддеть примеченный «завтрак», прикорнувший на камне.

Аисты явились на столь редкое событие — аудиенцию у владаря — всем семейством: родители прихватили с собой все свои три яйца. Будущие птенцы были предъявлены хозяину Ирия, то есть, поставлены прямо на стол.

Борис Васильевич, вновь в облике человека, встал позади хозяйского кресла, принял, самую что ни на есть, серьезную маску лица, и кривил губы, покусывая, когда очень хотелось рассмеяться.

— Вот! Разберитесь! — выпалил папа-аист, подтолкнув корзину поближе к владарю. Тот с интересом заглянул… Чего он только ни ожидал увидеть: и огромных червяков, и пятнистых яиц, и чужих яиц (хоть бы совиных), даже дохлых мышей. Но яйца с глазами видел впервые.

— Могу представить, как он прилетает в гнездо, а оттуда на него таращатся эти! — все же хохотнул Бориска, и прежде, чем владарь признался бы, мол, не знает, что тут даже поделать (кроме как просто помыть скорлупу, ну и отлупить одну проказину), обратился к аистам: — А не надо, дорогие мои, оставлять яйца там, где любой дура… то есть ребенок достать может!

— Это где это? — возмутился аист. — На самой верхушке дерева?

— Ну, значит, дерево выбирайте повыше! — нашелся сокол.

Мужчины бы устроили веселенькое препирательство, измерили бы то самое дерево, на котором обитало семейство, если бы не вмешалась мама-аист.

— Вы уж объясните ей, — заговорила женщина. — Что так баловаться нельзя. Вы же сами знаете, как долго все мы ждали птенцов.

— Обязательно. Поговорю! — пообещал владарь.

Хотя их воспитательный диалог с Элишкой сложно было назвать успешным, да и долгим. Владарь явился в комнату с таким зверским видом, что девочке захотелось спрятаться под кровать. Она бы отделалась одним строгим взглядом, да только настроение господину подпортил второй ходатай — цапля с побитым клювом. В результате, Квад отобрал угольки, сказав: «Никогда больше! Не смей!». Да с таким рокотом звучали слова те, что даже гром во внезапно накативших тучах, и то тише шумел.

Владарь ушел.

Девочка проревела сутки. И небо вторило ей, щедро поливая Ирий дождем.

— Не отдаст он тебе больше твои палки-рисовалки! — припечатал откровением сокол, заглянув на вразумительную беседу. — А нечего по окрестностям шастать и народ пугать! В чем птицы виноваты???

Борис Васильевич уже подошел к завершению монолога о вреде рисования.

— И вообще, извиниться надо пойти: перед цаплей, перед аистами. Кладку трогать у нас нельзя!

— Святые яйца? — утирая слезы и сопли, Элишка припомнила любимое высказывание воспитателя.

— Да! У нас они священней некуда! Пол века, а то и больше, новых птенцов не было. А тут такое счастье привалило!.. И ты со своими художествами. Да аист чуть заикой не стал!

— Извините! — вновь разревелась девочка.

— Не у меня, дуреха! — брезгливо отшатнулся сокол, и торопясь скорее покинуть хнычущего ребенка, бросил наставление: — Посиди тут сама и подумай над своим поведением!

И Элишка долго думала. Плакала и думала.

И становилось ей так невыносимо стыдно, что еще задолго до рассвета она ушла из черной башни…