Солнце Ирия

Глава 23

В круглой чаше из меди с позолотой отражался другой мир — мир людей, где все не так сладко и красочно. Там слишком много боли… И ее всю, без остатка, давали испить бескрылой девочке. Пелагея видела, как Элишка каждый вечер плачет в подушку, жалуется Оре на свою судьбу, латая платье, разорванное «по чистой случайности» вредными поломойками, кухарками, и прочими слугами, которые считали своим святым долгом пнуть, толкнуть девушку, наступить на подол ее платья. И не важно, что Элишка уже укоротила его на ладонь, не позволительно открыв щиколотки! А сколько щипков приходится вытерпеть этому ребенку от каждого мужчины, что живет и работает в поместье! Как часто девочку колят иголками или булавками, «невзначай» ошпаривают кипятком из чайника, «совершенно случайно» опрокидывают на нее помои…

Нянюшка быстрыми шагами забралась по витой лестнице, удержав в узде желание громко стукнуть кулаком в дверь комнаты владаря, деликатно постучалась. Прошла, встретив его удивленный взгляд и, присела напротив за стол. Квад отложил бумаги, камни, и внимательно посмотрел на женщину.

— Что заставило тебя подняться сюда? — спросил он у той, которая практически никогда не покидала хранилища.

— Квад, — обратилась она, проигнорировав титул и прочие любезности, положенные повелителю птиц. — Я люблю тебя и почитаю, не только, как мудрого правителя, отца народа и хранителя душ… Я отношусь к тебе, как к дитяте… — Ласково ворковала она, и глаза ее горели материнской любовью. — К дитяте глупому, и не разумному…

Владарь было раскрыл рот, но ему просто не позволили слова молвить.

— Исключительно по собственной глупости ты потерял бесценный подарок Аглаи. Да-да! Подарок! Ибо самой Аглае никогда не было здесь места. Она это прекрасно понимала, потому и сбежала. Потому и подарила тебе бесценное — часть себя, и ту, что станет частью тебя…

— Я сейчас очень плохо понимаю о чем ты, нянюшка! — стиснув зубы, проронил Квад. Но одно только упоминание о двух запретных женщинах мигом испортило ему настроение.

— Я говорю о том, — сердито вскрикнула Пелагея. — Что ты может и мудрый, сильный правитель, существо высшее… и все такое. Но в делах любви глуп до безобразия. Вот за что ты девчонку к людям сослал? А? А я тебе скажу! — не дождалась ответа женщина. — Из чистой ревности! Уж не знаю, чего тебе в твою коронованную голову пернатую взбрело, а идиотская то выходка была.

— Вы пришли оспорить мое решение? — нахмурился владарь и за окном полыхнула молния, на мгновение утихомирив разгневанную женщину.

— Поспоришь тут с тобой! — вклинился в разговор Борис Васильевич, сев на подоконник и струсив капли с перьев на стены и пол. — Самодур ты наш!

— Что? — вскочил владарь. — Вы сегодня сговорились, что ли? Я отправил ее туда, потому что она человек. Как и ее мать! И должна находиться там, среди таких, как она…

— И потому, что ты боялся, что она предаст тебя, также, как ее мать… — подытожил Бориска, и несмотря на молчание повелителя, дождь красноречиво забарабанил по подоконнику, выдавая секреты мужчины.

— Все люди стремятся к своим. — Спокойно говорил Квад. — Аннутка прожила с нами достаточно долго. Сколько раз она возвращалась?

Бориска и Пелагея не нашлись с ответом. Аннутка, по их мнению, была еще глупее Квада и Элишки вместе взятых.

— К тому же, Она получила то, что хотела. — Сказал владарь, опустив голову, чтобы никто не заметил ярости в его глазах.

— Она — это Элишка? — уточнила нянюшка. — И чего же она хотела? Чтобы над ней каждый день издевались, ноги об нее вытерали?

Пелагея была готова расплакаться, броситься повелителю в ноги и молить, вернуть девушку домой, в Ирий. Впрочем, она не стала игнорировать собственные порывы.

— Верни девочку! — плакала на коленях Пелагея. — Здесь ее лилеяли, своей считали, а там — ненавидят, унижают, боль причиняют.

— Не могу. — Отвечал владарь, поднимая женщину. — Ее место там!

— Да с чего ты взял??? — придя к выводу, что слезы не имеют никакого воздействия, женщина вновь вернулась к крикам. Рассердилась, хлопнула дверью так, что вся башня и затонувший замок дрогнули от ее ярости. Ушла, решив более с повелителем не говорить! Бориска, чтобы не нарываться на гнев правителя тоже быстренько исчез.

Элишка вернулась на кухню. К счастью девушки, мужчны уже покинули теплое помещене и отправились выполнять свою работу. Так что у столов да печи в основном крутились женщины.

— Мне бы ужин для… — подала голос Элишка, но кухарки были так заняты, что не услышали ее. Пришлось повторить, да еще и голос повысить. — Ужин для Настасьи Алексеевны!

— Ща, будет ей ужин! — отвлеклась баба Варя, махнув на нее тряпкой, и суетливо переставила одну кастрюльку, потом вторую.

— Подай, картошку. Вон она, в миске! — попросила ее другая кухарка. Элишка ступила ближе к столу. Подхватила большую миску, наполненную нарезанной картошкой, и передала тетке Алёне. Но тут же последовала следующая просьба: «Нож. Большой. На полке». А потом: «Доска!», «Ведро с очистками подвинь!», «Тушку придержи!»… И вот она оказалась в водовороте работы, которую и выполнять-то не должна была. Но делала все, что ни просили. Делала быстро, не задумываясь… Так что, когда баба Варя сказала «Держи!» — протянула руки вперед. В ладонях оказался казанок… Только что снятый с огня.

Раскаленное железо впилось в нежную кожу, как змея молниеносно впивается в тело жертвы, оставляя раны.

Вскрикнув, Элишка обронила казанок, вывернув все содержимое на пол. Горячая каша с мясом растеклась по полу. Женщины, вскрикнув, бросились в стороны.

— Растяпа! — припечатала девушку по голове Алёна. И стало в два раза обиднее — красные полосы на ладонях немилосердно горели, вздувались страшными волдырями. Горьке слезы полились по щекам.

— Чего уставилась? Вон ужин для Настасьи Алексеевны. Неси. А то пришла сюда. Прохлождается… — ворчала баба Варя, попутно поднимая казанок. А тетка Алена, не обращая внимания на ожоги девушки, вложила в раненные руки поднос. Да подгонять стала. Поломойки быстро принялись за дело, убирая горячую кашу из-под ног поварих, да ворчали, мол, нельзя пускать на кухню всяких безруких идиоток.

— Неси, живее! — подтолкнула в спину Элишку тетка Алена.

Не скрывая слез, девушка вновь поднялась по лестнице, бледнея с каждым шагом. Поднос так и дрожал в раненых руках. Движения давались с огромным трудом… Но она открыла дверь на втором этаже, и вошла в покои заточенной здесь госпожи. Дрожа, словно осиновый лист на ветру, дошла до постели больной, поставив на стол ношу. И очень быстро ушла, не дожидаясь, когда еще и здесь на нее набросятся. Заперлась в своей комнатке, села на кровать, долго плакала и дула на раненые руки, дрожа от несуществующего холода. Ора закричал рядом, соскочил с подставки, прошелся по постели, заглядывая в ладошки девушки, но помочь ничем не мог. Потому только возмущенно кричал и размахивал крыльями. Его участие и забота не приносили облегчения. Только сон помог забыться. Сон внезапный и болезненный…

Ее знобило. Лоб покрылся испариной. Кошмары терзали душу. И как любой ребенок (не важно сколько лет ему исполнилось) она звала во сне единственного, кто мог подарить тепло и защиту — маму. Но вовсе не мама принесла ей успокоение — другой дух. Темный. Он опустился на колени у ее постели, взял тонкие израненные руки и накрыл своей большой ладонью. Жар медленно исчез, пропала боль и даже волдыри исчезли. Остались только красные полосы, как напоминание о недавних ожогах.

Он коснулся губами ее лба, прогоняя кошмары и боль.

Поцелуй пробудил в спящей иные волнения. Надломленный голос произнес слово, всколыхнувшее чувства, воздух и мир в целом: «Квад!». Слезы, горючие, горькие полились на подушку. А, когда она открыла глаза, с жадностью взирая на реальность, готовая поймать темного призрака за ворот пернатой накидки — сжала в руках только воздух. Удивилась, что пальцы сгибаются без боли, и, что волдыри пропали. Хорошенько осмотрела руки, не веря в такое невероятное исцеление. Сердце, знающее правду, уже забилось сладко и быстро: «Он был здесь! Ради тебя!» — приговаривало трепетное, ретивое. И жить стало веселее от одной только мысли о присутствии в этом и других мирах одного единственного, важного нечеловека.

— Ора! Ты же видел его? — едва не набросилась на птицу девушка, чтобы выбить признание и просто потискать, как какого-то котенка. К счастью Оры, Элишка еще ни разу не позволила себе такой глупости. Хотя… ястреб не был хорошего мнения об ее умственных способностях. Потому и присматривал за слишком подвижным человеческим созданием, очень напоминающим прежнего хозяина.

Прибывая в замечательном настроении, она едва сдерживала желание запеть какую-нибудь веселенькую песню. Мурлыча на ходу, оправила платье и выглянула за дверь комнаты. В доме было подозрительно тихо. Только сейчас Элишка осознала, что в бреду пролежала до самого заката. А значит, слуги и хозяева спят. Настасья, наверняка, так и осталась голодной. Взволнованная этой догадкой, девушка, как мышка, тихонько прокралась на кухню, наскоро собрала хлеба, сыра, колбасы, прихватила кувшин и чашу, быстро поднялась по лестнице, кое-как открыла двери, удерживая продукты, чтобы ничего не уронить, и вошла.

— Явилась! Я тут с голоду должна умереть? Грязную посуду оставила тут… Даже попить принести забыла! — в полумраке зажглась свеча, у самой кровати больной.

— Типун вам на язык, как любят говорить ваши кухарки. — Усмехнулась Элишка. — Просто случилось кое-что. Задержалась. — Призналась она. — Но все хорошо закончилось… А вы прошлое подношение уже съели?

— И что такого приключилось, что ты аж светишься в темноте? — Настасья была готова даже пооткровенничать, лишь бы больше не сидеть в одиночестве, в темноте. В последнее время мрак действовал ей на нервы. Все казалось, что тени живут своей тайной жизнью и замышляют против нее нечто плохое. И вообще, до умопомрачения хотелось выбраться из постели, комнаты и дома, пойти на улицу, вдохнуть свежего воздуха!

— Ничего особого… — не стала делиться Элишка. Отчего-то она боялась говорить об Ирие и владаре здесь, не доверяя испорченным людям. — Ты хорошенько кушай, а я сейчас…

Выбравшись в коридор, она постаралась меньше шуметь, едва касаться пола ногами, лишь бы никого не разбудить. Толкнула дверь в соседнюю комнату, добралась до колыбельки малыша, радуясь, что никакие мамки-няньки сегодня не спят подле хозяйского наследника. Протянула к нему руки, шикнула на дитя, шепнув ему, что это она — его любимая нянюшка, пришла. Взяла ребенка и отнесла родной матери.

Настасья Алексевна полусидела в постели и, как раз ела, когда вдруг увидела в полумраке служанку с ее сынишкой в руках. Задрожала, смахнула внезапно накотившую слезу, и даже с кровати встала сама, чуть не обронив тарелку. Метнулась вперед неуверенно и быстро, опасаясь, как бы видение не пропало, охваченное коварными тенями, как бы не проснулась свекровь. Подхватила ребенка на руки и… Элишке пришлось удерживать уже двоих, потому как Настасье стоять на ногах давалось большим трудом.

— Тише ты, резвая кобылка! — проворчала Элишка, шатаясь под натиском двух тел. — Никто не должен об этом узнать. А если ты сейчас на пол рухнешь, то весь дом разбудешь!

— Я тихо… — клятвенно обещала Настасья.

— Тихо упадешь? — хмыкнула любовница. — Не стоит! Лучше на кровать тебя вернуть…

Так что Настасья Алексеевна не без помощи ненавистной ей дряни добралась обратно до постели, где удобно уселась, приняв в объятия драгоценное чадо.

Дмитрий Ильич глядел большими круглыми глазами на мать, и пока не решил: плакать ему или не надо. Женщина, державшая его на руках была ему плохо знакома. Хотя… Что-то все-же закомое он в ней распознал и улыбнулся. Не очень уверенно, и криво. Но старательно.

— Мой хороший. — Расплакалась Настасья, и пожаловалась Элишке. — Его ж от меня сразу забрали. Даже покормить не приносили. Так даже звери не поступают…

Она говорила горячо рыдая, шептала тихо и быстро, чтобы никого не разбудить и ненакликать беду.

— Не реви! Все хорошо! — уговаривала ее Элишка. — Это наш большой-большой секрет!

И почти до самого утра смотрела, как мать тешится с ребенком на руках, думая о том, что, наверное, и ее мать вот так улыбалась, когда баюкала…