Смерть ничего не решает

Триада 3.3 Туран

Само по себе появление новых людей в Бештиновой усадьбе уже было событием. Необычайный же вид кареты — шестиколесной, с изрубленным бортом да развороченной задней стенкой — распалил любопытство Турана до неимоверности. Он и про головную боль, что досаждала ему уже почти месяц, забыл. Наконец-то нечто отличное от опостылевших ящеров, истеричного визга свиней, на которых выпускали сцерхов, да постоянного страха. И Туран во все глаза наблюдал за происходящим, с каждой минутой яснее понимая, что самое интересное — еще впереди.

— Будьте уверены, я постараюсь, нет, я приложу все усилия, чтобы сведения о вашем самоуправстве дошли до хан-кама Кырыма. До Лылах-шада! — Дверца кареты распахнулась и на подмерзшую землю плюхнулся темно-зеленый тюк, перевязанный веревками.

— Да замолчишь ты когда-нибудь? — Второй голос звенел от ярости.

Следом на сверток вывалилось нечто маленькое, несуразное и на первый взгляд неопределимое. Но вот оно дернулось раз, другой и, скатившись с тюка, подставило зимнему Оку латунную спинку. Кое-как отряхнувшись, точно и вправду способно было ощущать грязь, существо захлопало крылышками из красного шелка.

— И уж поверьте! Поверьте, я не оставлю это так! Я и вашему дядюшке отпишу. И тетушке, и матушке вашей, и… Кусечка, деточка моя, иди к папочке. Кто-нибудь, помогите Кусечке! Ей нельзя мокнуть!

Наконец, из кареты неловко, боком вылез, или правильнее сказать выпал, человечек.

За два месяца пребывания в каганате Туран уже наловчился отличать чистокровных «сыновей степной кобылицы» наир от ак-найрум, «сидящих между камнями». Вновь прибывший явно относился к последним, хотя и пытался прятать мешаную кровь за внешними уловками. Среди них наиболее примечательными являлись борода, заплетенная в три косички с золотыми шариками у оснований, и тонкие полоски подчерненных усов.

При появлении этого человека лицо Ыйрама нервно вытянулось, а Ирджин, тихо выругавшись, шагнул навстречу.

— Мэтр Аттонио! Неужели? Да, да, мне писали о подобной возможности, но я надеялся, то есть и не надеялся…

На морщинистом личике появилось нечто похожее на улыбку. Гость приосанился, кое-как расправил складки парчового кемзала, из-под которого выглядывали лиловые шаровары. Довершали наряд щегольского вида сапожки на каблуке, не добавлявшие человечку ни роста, ни солидности.

— Ах, да, да… Вы — Ирджин? Конечно же, помню. Кам Кырым тепло о вас отзывался. Вы ведь знаете, мы друзья. Да, да, добрые друзья. И я непременно обо всем доложу! — взвизгнул он, сдвигая отороченную мехом шапочку на затылок. — Кто-нибудь, помогите Кусечке! И вещи, уберите же, в конце концов, вещи! Ну почему я обо всем должен говорить, почему?!

— Идиот! — Вторую дверцу кареты распахнули ногой, обутой в сапог, не щегольской, но добротный, с высоким голенищем, толстой подошвой и миниатюрной шпорой в виде звериного когтя. — Будь моя воля…

Этот ловко спрыгнул на землю, чуть поморщился, огляделся и, задержав взгляд на Туране, снова скривился.

— Паршивая дорога ведет к вам, Ыйрам.

— Приветствую, уважаемый Куна, и смею заметить, что не я выбирал это место, а ваш уважаемый дядя, — холодно произнес Ыйрам, чуть пожимая плечами. — В пути были неприятности?

Покореженная боковая дверца и стенка рядом с нею красноречиво говорили именно об этом.

— Были, — будто выплюнул поименованный Куной. — Но о неприятностях мы побеседуем позже. Обстоятельно побеседуем.

— Безобразие, истинное безобразие и разгул ужаса, — поддакнул мэтр Аттонио, нагибаясь, чтобы поднять краснокрылого големчика. Отряхнув прилипшую к чешуйкам грязь, он прижал существо к груди. Кусечка не сопротивлялся, длинный хвост его свисал едва не до земли, а змееподобная голова, украшенная алым гребнем, покачивалась на неестественно тонкой шее. — И все потому, что некоторые слишком своенравны, чтобы прислушаться к совету человека разумного и немало повидавшего. Я говорил, что надо было остановиться на ночь в том чудесном постоялом дворе.

— Да замолчишь ты когда-нибудь? Повешу! Нет, зарежу, как пса! Плевал я…

— Этот может, — шепнул Заир и, потянув Турана за рукав, предложил: — Убираемся отсюда. Ни к чему тебе светлейшему Куне глаза мозолить. Он, конечно, парень хороший, но нервный слегка… старательный… И мэтр тут. А с мэтром и пару часов в карете мало кто выдержит.

Идя к дверям сарая, Туран то и дело оглядывался. Карета по-прежнему стояла посреди двора, конюший придерживал лошадей, еще двое разгружали багаж. На земле собралась уже приличная груда: ворох тюков, два сундука и кофр из красной кожи. Тут же суетился мэтр Аттонио, который что-то отчаянно выговаривал слугам, то задирая руки к небу, то вытягивая к карете.

А у задней части экипажа, глядя в темное нутро, стояли и разговаривали Куна, Ирджин и Ыйрам. Рядом молчаливо переминался с ноги на ногу третий, не замеченный прежде, гость — полноватый человечек в волчьей дохе поверх кемзала. Но куда больше, чем этот кругленький, Турана занимала замеченная мельком угловатая фигура в грузовом — как теперь понятно — отделении кареты. Четырехрукая и неподвижная, она была смутно знакома по рисункам. Настоящий боевой голем? Зачем? Кто такой этот Куна? И, что гораздо важнее, по чью душу он приехал?

Некоторую ясность в происходящее неожиданно внес обычно молчаливый Ишас.

— Куна из Гыров, Таваша племянничек. Ничего парень, бойкий. Байгу любит. И жеребчик у него хороший, даром что спервой его по блютерству, ну носовой кровотече, под нож хотели. Куна не дал, самолично ходил, упрямый. Гырова порода. Зато теперь ему в байге сам демон Цум не брат.

— В байге?

— Байга — скачки такие, когда напрямки, без дорог, и на неоседланных. Вот где и сила, и умение. Хороший байгирэ завсегда при большом почете. Хотя многие бьются насмерть и животину калечат, конечно.

— А ты откуда про Куну знаешь?

— Так, — Ишас пожал плечами. — У Гыров табуны знатные, кажный год на выводку и молодняк, и кобылок пригоняют. А Марштван Куниного дядьки породич Мухлице тегиновой, от одного косячного, даром что кобылки разные. Гыров-то — наполовину кишбер, а Мухлица — чистокровный хадбанец.

Тем же вечером с приезжими выпало встретиться еще раз. По случаю появления гостей стол радовал разнообразием: помимо обычной капусты да копченой гусятины были жареные куры, пересыпанные тмином ребра да цельная кабанья туша, запеченная с травами. Вытянули из погребов плоские, прорезанные жилками плесени сыры, припасенные с лета яблоки и соленые арбузы, нарубленные крупными ломтями. В глиняных кувшинах, запечатанных по горлу, стояло вино.

В остальном же было привычно: медленно оплывали толстые восковые свечи да суетились слуги.

— О, Туран, друг мой. — Заир тут же вышел навстречу, вклиниваясь между кхарнцем и Куной, который о чем-то беседовал с Ыйрамом. — Пора представить вам замечательного человека, хотя вы, несомненно, должны были слышать имя мэтра Аттонио из Ханмы.

Он говорил нарочито громко, а человечек, переодевшийся к ужину в кемзал широкий и длинный, тянущийся по полу парчовым хвостом, делал вид, что не слышит. Он стоял у камина, приняв позу одновременно горделивую и неестественную. Мэтр Аттонио был смешон: тощая шея, острый подбородок со стекающими ручейками седоватых косиц и седоватые же, пуховые волосы, прикрытые бархатным чепчиком. И голем его, пристроившийся на плече, выглядел еще более вялым, чем днем.

— Занятнейший художник нашего времени, — продолжал Заир, повиснув на руке. — Интересен точностью и вниманием к мельчайшим деталям, что слегка раздражает заказчиков, но делает уважаемого Аттонио чрезвычайно необычным мастером. Иногда складывается ощущение, что мэтр видит людей насквозь со всеми их искривленными костями, иссохшими сухожилиями и изможденным болезнями нутром. Мэтр, для нас большая честь…

— Ах, бросьте, милейший Заир, разве мог я отказать другу. Такой пустяк, не стоит благодарностей.

Мэтр вытянул тощую лапку и требовательно щелкнул пальцами, но слуга с подносом, проходивший мимо, даже не обернулся.

— Отвратительно! Это просто отвратительно, — пробурчал Аттонио, помахав рукой в воздухе. — У вас здесь отвратительно холодно, у меня руки мерзнут.

Он завертел головой, высматривая кого-то и, увидев, засеменил навстречу.

— О, господин Ирджин, вы слывете человеком, сведущим в тонких материях.

Аттонио приподнял двумя пальцами головку големчика.

— Вы обязательно должны взглянуть на Кусечку. С ним в последнее время что-то не так. Бедняжка устал. Он устал почти так же, как и я.

Ирджин вежливо поклонился художнику, кивнул Турану и, щелкнув ногтем по тельцу голема, сказал:

— Он всего лишь нуждается в эмане. Да к тому же стар неимоверно.

— Всевидящий! И вы туда же? Молодость, молодость, новые веяния там, новые веяния здесь. А старое все прочь! Позабыть, вычеркнуть, разобрать на элементы, дабы не тратить драгоценный эман! Не тратить время на старого глупца, который смеет претендовать на осколки славы!

Туран потихоньку начинал ненавидеть этого человека. За претенциозно яркий наряд, за манеру держаться, смотреть снисходительно, за голос, который то взбирался до дисканта, то скатывался на глухой, басовитый шепот. Карлик с механическим уродцем на плече, один другого мерзее.

И Заир не лучше, вцепился клещом.

— Новые веяния, — эхом повторил Ирджин. — Мэтр, вы и сами изрядный новатор, ваша манера письма…

— Да что вы понимаете! Я работаю так без малого пятьдесят лет, и не моя вина, что примитивизм сознания некоторых не позволяет узреть очевидного. Видите ли, я слишком откровенен. Один Всевидящий знает, чего мне это стоит! Порой я начинаю думать, что следует взять пример с малевальщиков. А что, почему б и нет, ведь если их столько, то в этом есть смысл… Зачем я, такой, нужен? Да, Кусечка?

— Ну раз вы существуете, значит, это угодно Всевидящему.

— Именно так, дорогой Ирджин, именно. Всевидящему нужны и пастухи, и воины, и убийцы, и даже слишком умелые живописцы.

Живописец, нужный Всевидящему. Великолепно. Но вот зачем он сцерхам?

— Туран! — рев Ыйрама перекрыл поток словоизлияний мэтра и заставил Заира отпустить рукав. Кхарнец обернулся и, повинуясь требовательному жесту, направился в другой конец зала.

Злость тут же исчезла, сменившись позорным страхом. Этот проверяющий, зачем он приехал? Только ли для формального наблюдения? Или это результат «сбоя в механизме», о котором предупреждал Ирджин? И чем визит грозит Турану?

— Это наш специалист. — Взгляд Ыйрама, как и тон, был мрачен сверх меры. — Тураном звать. За сцерхами глядит.

Проверяющего он представить и не подумал. Байгирэ Куна в отличие от мэтра был наир. Молод, но знатен родом, судя по одежде, богат. На круглом лице с чересчур тяжелым подбородком и ниточкой рыжеватых усиков застыло выражение брезгливое и вместе с тем раздраженное, весьма типичное для «детей кобылицы». Еще у Куны были темные, заплетенные в косу волосы, ранние залысины и расплющенный по рябому лицу нос.

— Почему он здесь? — вопрос адресовался Ыйраму, но ответил Заир, бесшумно подошедший следом:

— Прошу прощения, ясноокий Куна, но мы полагали, что вам захочется самолично увидеть человека, от которого, не побоюсь сказать, во многом зависит успех нашего проекта.

— Успех зависит от того, как вы здесь организовали работу, — отрезал Куна. — Дядя надеялся, что, назначив тебя, Ыйрам, он может спокойно заняться иными делами, и мой визит сюда был бы формальностью. Должен был стать формальностью, но то, что я вижу…

Пожалуй, самое время начинать ненавидеть и этого самовлюбленного наир. И куда как сильнее, чем бесполезного, но в сущности безобидного художника.

— …заставляет задуматься о происходящем, — закончил Куна, глядя в упор. В узких черных глазах его Турану виделось предупреждение. И жажда крови. И его, Туранов, приговор.

И что делать?

— Давайте сложим кое-что. — Куна вытянул верх указательный палец. — Первое, в трех днях пути на нас совершается нападение. Случайно? Или эта случайность вовсе неслучайна? Безлюдная дорога, укрепленная карета, рядом — военные разъезды. Насколько безумным должен быть разбойник? Если бы не присутствие голема и кама-водящего Уллы, нас бы перебили к демонам.

— Прошу прощения, но… — Ыйрам выразительно глянул в сторону Турана. Куна отмахнулся и принял услужливо поднесенный Заиром кубок.

Что ж, выходит, Туран не обознался, и если то, что ему доводилось слышать о наирских големах хотя бы наполовину правда, то разбойникам пришлось туго. Интересно, хоть кто-нибудь выжил?

— Второе. — Теперь выпрямился средний палец. — У вас здесь пропадают люди, имеющие непосредственное касательство к происходящему. Как, бишь, его? Дугха?

— Он был всего лишь истопником, — проворчал Ыйрам.

— Это не важно. Он видел и слышал достаточно. Ну и третье — у вас здесь чуть ли не главным при всем поставлен кхарнец. Чувствую, не зря я прибыл сюда.

Ыйрам вздохнул, Заир отвернулся, видимо, чтобы Куна не заметил промелькнувшей на лице толстяка обреченности.

— И я хочу, чтобы каждый здесь понял, Куна Гыр не отступит и не уедет, пока не докопается до истины. Всевидящий знает, я всегда держу свое слово!

— О да, да, несомненно! — Торжественность момента нарушил насмешливый фальцет мэтра Аттонио. — Ваша матушка рассказывала, что вы с детства отличались несказанной упертостью характера. И прибавляла по большому секрету: «Дорогой Аттонио, жаль, что Куна с малолетства отбивал себе голову, падая с жеребцов. Было бы много лучше, если б мы отбивали ему задницу регулярной поркой. Пользительней было б. И для головы в том числе».

— Заткните его, — рявкнул Куна, бледнея.

— И таки соглашайтесь на портрет. Я не злопамятен и цену ломить не стану. Особенно хорошо должен выйти нос.

— Убью, — вдруг очень спокойно и как-то бесцветно произнес Куна. Он сжал в кулаке двузубую вилку и попытался встать, но Ыйрам и Заир с двух сторон стиснули его и принялись успокаивать.

— Мэтр, — поспешно произнес Ирджин, — пойдемте, я покажу вам пару интересных зарисовок, каковые сделаны вашим покорным слугой в ходе эксперимента. Нужен совет и, разумеется, правки специалиста. Введу вас, так сказать, в курс дела…

— Конечно, конечно, милейший. Мой опыт к вашим услугам. Многолетний опыт, не то, что у некоторых. Вот тут изволили сказать, что тот молодой человек — специалист. Простите, но не кажется ли вам, что он слишком юн, чтобы разбираться хоть в чем-либо? И выражение лица у него виноватое.

Туран мысленно пожелал старику ослепнуть. Ну а Куна вновь окинул кхарнца взглядом, на сей раз гораздо более внимательным.

Эта ночь была мучительна, как, впрочем, и предыдущие. Стоило закрыть глаза, и в голове начинали появляться мысли совершенно недоброго характера. Страх, днем оттесняемый многочисленными заботами, в темноте выползал, рисуя новые и новые картинки бесславного Туранова будущего. В нем попеременно находилось место то для допросов у неизвестного шада Лылаха, то для казни, то для позорного бегства, каковое, впрочем, тоже заканчивалось смертью. Туран просыпался в холодном поту, клял себя за мнительность, выбирался из постели, ходил по комнатушке, тревожно вслушиваясь в ночь. Иногда он, накинув шубу прямо поверх ночной рубахи, крался в молельню. По ночам там было покойно и свободно: ни священника-харуса, ни вообще кого бы то ни было из людей. Лишь клочок неба где-то вверху.

В этот раз ночное Око было затянуто снеговыми тучами. Но ведь Он может видеть и слышать даже здесь. Может же? Ему ведь все равно — аккуратная кхарнская молельня или кривая наирская? Без Него у Турана нет надежды.

А без крыши холодно и сыро. Медленно тают на скамьях холмики ноздреватого снега. И можно, расчистив вымерзшую деревяшку, сесть и долго смотреть на символ Ока Всевидящего, мысленно испрашивая у черной стороны совета, а у белой — помощи, как делают наир. Здесь не вдаются в пространные измышления и не думают о сером, почитая подобное ересью. Черное и белое, победитель или побежденный. Единство. Круговорот. Завершенность и разделенность.

И будто бы даже присутствие Его…

Нет, показалось в далеком скрипе половиц и перекатах шагов. Где-то этажом выше. И голоса.

Они и заставили Турана вернуться и крадучись подняться по лестнице.

— Я ручаюсь за него! — Ыйрам. Ночь на дворе, а он орет. И пусть Ыйрам никогда не считался с удобствами других, но по ночам он предпочитал спать.

— Ты не можешь ни за кого поручиться, — Куна. Треклятый Куна, из-за которого установившийся было распорядок грозил пойти прахом. В отличие от Ыйрама Куна говорит тихо, но за последнее время слух обострился, и если порой это причиняло дополнительные мучения, то сейчас Туран был рад. Он должен слышать, должен знать, что они замышляют.

Или они нарочно? Разыграли сценку, рассчитывая, что он, идиот, поверив в опасность, которой на самом деле нет, занервничает и совершит ошибку?

Какая разница? Туран и так нервничает, и ошибок совершил уже множество. Пора начинать их исправлять.

— Твоя неосмотрительность способна поставить под удар всё дело.

— А ваша мнительность срывает всю работу.

Надо ближе подойти. Всего несколько шагов к лестнице и в нишу: если прижаться к стене, его не заметят. Но осторожно, очень осторожно.

— Значит, ты считаешь, что я излишне мнителен? Или может быть, слишком молод? Неопытен? Склонен к фантазиям?

Куна-хитрец, Куна-плющ, того и гляди, обовьет сетью, обложит. И что делать? А ничего. Карья когда-то учил: не трепыхайся в силке — меньше запутаешься. Лучше тишком сеточку пощупать, к ячеечкам присмотреться да ту, что пошире выбрать. И выскользнуть, когда прижмет. Ну а того замечательней — затянуть в ловушку другого врага. Вон кам кругами ходит, сыплет намеками и всё пытается от Ыйрама с Заиром ненавязчиво отмежеваться, но так, чтобы только Туран видел.

— Отвечай, Ыйрам — считаешь меня идотом?

— Нет.

А прозвучало как «да».

В нише пахнет подгнившим деревом, и вжиматься в стену приходится изо всех сил: если Турана заметят — беды не миновать.

Наирские палачи на весь Мхат-Ба славятся.

— Он — кхарнец, Ыйрам. Кашлюн, помогающий создавать оружие, которое, в отличие от големов, может быть использовано против Кхарна. И тебе это не кажется странным?

— Ему платят.

Внизу хлопнула дверь, где-то раздался звонкий собачий лай, грохот и сердитый голос Ирджина, на миг перекрывший прочие звуки.

— То, что он берет деньги, еще не означает, что он работает из-за денег.

Во рту пересохло, а сердце, сжавшееся комком, забухало, застучало, как почудилось Турану, оглушительно, выдавая его присутствие. Уходить надо, и из коридора, и из поместья, и из Наирата.

Спокойствие, что пришло вместе с холодом молельни, вымелось без остатка и почти мгновенно.

Железные демоны пусть заберут того урода, который пырнул Карью!

Железные демоны пусть заберут самого Карью, которому вздумалось подохнуть в такой неподходящий момент.

И Ниш-Бака… и Ыйрама… и Ирджина… и Куну. И сцерхов с ними.

Остаток ночи Туран пролежал в кровати с открытыми глазами, шепотом зачитывая себе строки из школярского «Мирослова».

— И путь один, закончившись печально… печально, другой рождает. Тот же, истомившись, приводит к первого истоку… круг смыкая… Всевидящее око. Милосердно.

— Милосердие? Помилуйте, любезный, о каком милосердии идет речь? Уж не о том ли, которое в Кумхане и Толкованиях описано? Так это же эвфемизмы, образы! — мэтр Аттонио, подобрав полы шубы, осторожно ступил на лед. — Это только безумцы в Лиге могут строить планы о создании милосердного для всех государства! Да и там к ним относятся как к безобидным сумасшедшим, понимая, что подобное невозможно. А сами вольные города собачатся еще злее, чем наши Хурд с Ольфией.

— Но некоторые выкладки весьма любопытны. — Ирджин шел следом за Куной и перед художником, как бы массой своей разделяя этих двоих. — А вы как считаете, уважаемый Гыр?

— Любая свобода — путь к хаосу, — охотно отозвался Куна. — Наконец-то слышу что-то разумное от рисовальщика.

Туран плелся последним, пытаясь понять, что же задумал этот проклятый волох. С Ишасом вчера разговор имел, и после этого разговора Ишас исчез. А Куна остаток дня был весел. И сейчас тоже. Очередное испытание придумал? Оно понятно, что Куна не уймется. И надо хоть как-то себя обезопасить. Убить его? Незаметно не выйдет, не хватит умения. Бежать? Самый крайний вариант. Перехитрить? Пока только и остается, что юлить и изворачиваться. Ну и, конечно, запасным выходом Ирджин. Заинтересованный Ирджин. Осторожный Ирджин. Ирджин, который обещал помощь. Или нет, ничего не обещал, просто предупредил и следовало бы это как-то толково использовать…

И где-то на самых задворках царапалось понимание, что главная-то Туранова задача не исполнена.

Ничего. Как-нибудь.

Дорога, начавшаяся у ворот поместья, некоторое время тянулась вдоль частокола, но потом свернула с холма на снежное поле, из которого черными вешками торчали деревца. Протоптанная меж сугробов тропа была узка и хорошо знакома Турану. Может, всё и обойдется? Никто вроде не нервничает и не удивляется: Ирджин вежлив и спокоен, мэтр Аттонио, чье присутствие и вовсе привело Турана в замешательство, ноет о заедающей челюсти Кусечки. Сама Кусечка привычно свисает с плеча, и выпуклые глаза горят на свету зеленым. Куна вот чересчур весел. Шагает себе бодро, сминая сапогами тонкий слой утреннего, пухового снега, и мирно рассуждает о нашумевшей «Теории равного государства» Мирги. Книгу он, правда, не читал, но мнение имел.

— Подобные идеи вредны. Они подрывают устои Наирата, а посему любые их носители по умолчанию являются лицами, умышляющими против кагана. Следовательно, поступать с ними надлежит, как со шпионами.

— Как верно сказано! Милейший, я начинаю менять свое мнение о вас в лучшую сторону. Конечно, запрет на свободомыслие просто-таки необходим для сохранения государственных устоев! — Мэтр, поскользнувшись на льду, уцепился за подол Ирджиновой шубы. — К слову, не изволите ли вы пояснить, наконец, куда мы идем? Нет, я не спорю — окружающий пейзаж чудесен, а какая чистота колеров… Синий и белый… Это ведь цвета вашего герба? О, вы бы великолепно смотрелись в их окружении. Вашего дядю я писал в алом и черном. Огонь и дым.

— Ну нам и без огня цветов хватит, — загадочно бросил Куна. — Потерпите, уже недолго. Надеюсь, вам понравится.

Когда-то это было загон для стрижки овец или, возможно, в нем держали гурты перед отправкой на продажу, или заезжали лошадей, но давно. Сейчас от прежнего остались лишь врытые в землю столбы, темные по сравнению со светло-желтыми перекладинами, за которыми густо торчали высокие, локтей в пять, колья. Именно здесь и проводил последние две недели Туран.

— Ну и что это такое? — Остановившись у ворот, мэтр Аттонио брезгливо отряхнул прилипший к рукавам шубы снег. Куна же молча указал на смотровую башню. С площадки, на которой едва-едва хватило места для четырех человек, открывался вид на внутреннюю часть загона и трусившего по кругу сцерха. По всему, находился он там довольно давно и выглядел весьма раздраженным. Убежать не позволяла толстая цепь, закрепленная на вбитом в землю столбе. Время от времени сцерх прекращал бег и, привставая на задних лапах, тянул шею вверх. Раздувался горловой мешок, вытягивались когти на передних лапах, нервно бил по земле гибкий хвост.

Приглядевшись к рисунку на спине, Туран узнал Красную.

— Попробуем их в поле, — соизволил пояснить Куна. — Дяде будет интересно. Ты, кхарнец, иди внутрь.

Пока ничего нового. Может, все же обойдется?

С засовом на воротах пришлось повозиться, и, пожалуй, не ощущай Туран на себе внимательного взгляда, он управился бы куда быстрее. Наконец, створка скользнула в сторону, оставив на снегу широкую полосу, и Туран шагнул в загон.

Красная засвистела, сначала высоко, потом низко, жалобно.

— Ну что ты, все в порядке? Замерзла? — Туран подходил боком. Пусть сцерха его и узнала, но осторожность не помешает, вон как хвостом дергает. — Давно ты здесь?

Она вытянула морду, из приоткрытой пасти выскользнул черный язычок, нырнувший в одну ноздрю, потом во вторую.

— Ничего, скоро пойдем домой. Там Ишас, свиньи.

Красная радостно ухнула и, дотянувшись, толкнула головой в плечо. Сильная. И здоровая уже. Еще не лошадь, но жеребенок точно. Интересно, а нормально, что они так быстро растут? Вряд ли. Это Ирджин с его добавками и приборами. Прав был Ниш-Бак — эман и наирские практики меняют сцерхов. И на щурков они больше не похожи, как и на ящериц вообще. Скорее уж было в сцерхах что-то кошачье, осторожное, мягкое, но готовое в любой момент обернуться ударом.

— Вот так, девочка моя… Спокойней, спокойней…

Туран нежно провел рукой по броне. Твердая, чешуйки находят одна на другую, создавая гибкий и очень плотный панцирь.

— Ну и кто Желтоглазую вчера задирал?

Сцерха раззявила пасть, дыхнув гнилью, и возмущенно зашипела. Вот ведь, порой начинает казаться, что понимает.

— Эй ты, — окликнул Куна с башни и сбросил ключ. — Сними ее с привязи!

Знал бы этот сморчок, чем рискует. Если сцерха рванет, то Туран ее не удержит, а забор и колья ей не помеха. А может, вот он — выход? Пусть сожрет всю эту кодлу? Нет, не выйдет: маленькая она еще, а охраны, тут и гадать нечего, по кустам напихано.

Ирджин, наклонившись к Куне, что-то говорил. А Красная, привстав на задних лапах, сунула когти под ошейник и дернула. Тот не поддался, только на железе еще одна царапина появилась.

Куна повторил команду:

— Снимай!

Туран кое-как отомкнул кольцо на столбе.

— Пусть пробежится. Сначала на рыси, потом на галопе.

Туран кивнул и дернул легонько за цепь. Сцерха привычно затрусила по кругу, время от времени оглядываясь. Умная девочка, хорошая девочка, давай, работай, спасай шкуру одного неудачника.

— Быстрее!

Туран свистнул, и Красная послушно приняла в галоп, в котором не было ничего лошадиного, равно как и кошачьего. Она бежала так, как, наверное, бегают только сцерхи: мелькали широко расставленные лапы, спина оставалась неподвижной, и лишь хвост извивался красно-бурой лентой.

— Стой! — крикнул Куна, и Красная остановилась, повинуясь — Эй ты, пристегни пока и можешь выйти.

Туран вздохнул с облегчением: кажется, обошлось. Или нет?

Кавалькада всадников появилась не со стороны поместья, а с Гушвинской дороги. Первой их почуяла Красная, втянув морозный воздух, она вдруг выгнулась и зарычала. Обернулся Куна, за ним Ирджин. Мэтр Аттонио отвлекся от чистки Кусечкиного глаза и как-то очень уж поспешно сунул стекляшку в глазницу, а тряпицу в карман.

Конников же было пятеро: четверо на хороших лошадях, в волчьих плащах, из-под которых проглядывал доспех, пятый — на лохматой кляче и в тулупе. Когда подъехали ближе, стало заметно, что руки у него связаны.

— Простите, как это понимать? — нарушил затянувшуюся паузу Ирджин.

— Я же говорил — попробуем зверюгу в деле, — спокойно ответил Куна.

— Г-господин! Г-господин, Всевидящего ради, г-господин! — Мужичок обеими руками вцепился в седло, безбородое лицо его было красно от мороза, а глаза слезились. Он все бормотал и бормотал про Всевидящего, про милость, про отменные шкурки, которые он господину управителю поставляет, про то, что с долгами всенепременнейше расплатится.

— У тебя будет шанс, — махнул рукой Куна, спустившийся с башни.

Туран оцепенел. Он сам несколько минут назад желал спустить Красную с цепи, и вдруг понял: между хотеть и мочь — пропасть. А моста нету. И одна часть придавлено шепчет: нельзя. А другая кричит об опасности бездействия. Куна и так считает Турана шпионом. Ему лишь повод нужен.

На повод он и надеется.

А человек… Люди умирают. И так ли велика разница, сегодня или завтра? Если Наират развяжет войну, то погибнет гораздо больше. Но прежде всего — сам Туран. На дыбе погибнет, и умирать будет долго, болезненно.

Мужичка стянули с седла. Он неуклюже распластался на снегу, кое-как поднявшись на колени, попытался отползти.

— Эй ты. У тебя будет оружие. Копье. Ты же охотник и умеешь обращаться с ним?

Один из солдат положил на землю протазан, так похожий на кхарнский.

— Г-господин! — взвыл человек. — П-помилосердствуйте!

— Всё просто: убьешь зверя — останешься жить. И получишь награду за помощь.

— Не-е-е, не пойдууу!

— А вы, дорогой Ирджин, говорите о свободе воли и выбора. Да государство, которое даст черни право выбирать, обречено на гибель, ибо нет такого человека, который поставит государственную необходимость вперед собственного блага.

— Ну а как же вы?

— Я — наирэ, — спокойно ответил Куна и, указав на ворота, велел:

— Начинайте. Ты и ты. — Хлыст, коснувшись Турана, поднялся, указывая на мэтра Аттонио, взиравшего вниз с башенки. — В загон.

— Помилосердствуйте!

Один из солдат отвесил охотнику подзатыльник. Второй, рывком подняв с земли, разрезал веревки и подпихнул к протазану.

— Простите, а я там зачем? — Аттонио поднял выпавший глаз голема и снова попытался сунуть в глазницу, но что-то у него не получалось.

— Вы ведь говорили, что дяде нравятся ваши работы? Вот и порадуете его. А для достоверности, я слышал, нужно видеть происходящее. Вот я вам и предоставляю возможность.

Мэтр Аттонио ответил не сразу. Куда только подевалось его обычное возмущение? И имена «друзей», которыми он щедро сыпал?

— И все же… Все же, молодой человек, сверху мне было бы виднее. Ирджин, подержите. — Мэтр сунул Кусечку каму и, ласково проведя по зеленой голове, тихо сказал: — Вы в очередной раз ошибаетесь, уважаемый Гыр, но это у вас семейное.

Ирджин! Он же разумный человек, ученый, почему он не остановит это?

По знаку Куны солдаты распахнули ворота, подтянули скулящего, вцепившегося в древко мужичка. Кто-то черканул его кинжалом по лицу, отворяя кровь, и пинком отправил за забор.

— Прошу вас. — Мэтр Аттонио указал на проем. — А то говорят, понимаешь ли, что я не даю дороги талантливой молодежи. Пожалуйте.

Туран неловко ступил за ограду. Он шел, примечая мельчайшие детали, вроде собственных следов на снегу, взрытой когтями земли, черные крошки которой валялись по всему загону и натянувшейся до предела цепи. Охотник прижался к забору, выставил перед собой протазан и махал им, только раздражая сцерху.

Красная на цепи и пока не может дотянуться. Поднялась во весь рост. Ей интересно. Играть хочет… И жрать. Мелко дрожит хвост, шея медленно выгибается вверх-вниз, ноздри расширены, ловят кровяной запах.

— Уйди! Уйди, слышишь! Кыш пошла!

Свист и рывок в попытке опуститься на все четыре ноги. Слабый звон цепи, скрип столба.

— Уйди!

— Тихо. — Туран вышел вперед, оказавшись между охотником и Красной. Положил руки на морду, толкнул, заставляя отступить. Сцерха подчинилась. — Все хорошо, девочка.

— Ну надо же! — мэтр Аттонио хлопнул в ладоши. — Признаюсь, отсюда он выглядит внушительно, куда более внушительно, чем сверху.

— Она.

— Даже так? Как мило.

— Эй, кашлюн, спусти ее с привязи! — крикнул сверху Куна и склонился, опершись на перила. — Давай, ты знаешь, что делать.

Красная вертелась рядом, то привставая и касаясь мордой уха, то припадая к земле и щелкая зубастой пастью.

— Туран, вы бы и вправду поторопились. Откладывать неизбежное не только глупо, но и болезненно.

— Г-господин! Умоляю вас, добрый господин! Не надо! Милостью Всевидящего!

Замок открылся легко, цепь выскользнула из рук, но сцерха осталась на месте. Не будет она нападать. Сама — точно не будет, хоть и рвет свиней да родичей. А человека не умеет. Пока не умеет, и надо научить. Она привыкла, что Туран учит. Она послушная.

Если за горло сразу возьмет или шею сломает, то это не больно… Наверное… Как объяснить, чтоб убивала не больно? Как объяснить, что вообще нужно убивать?

— Давай, — прикрикнул Куна. — Или ты думал, что тебе просто так платят?

— Давай, — повторил Туран и, ухватив Красную за ошейник, потянул к людям. Мэтр Аттонио благоразумно начал отодвигаться от приговоренного. Охотник же оскалился, перестал бесцельно махать оружием, упер древко в землю и теперь медленно выцеливал острием точку на горле сцерхи.

— Убей. — Слово застряло и выбралось сдавленным сипом. Туран облизал губы и заговорил громче, переходя на крик. — Убей! Ты же понимаешь? Конечно, ты хорошая девочка… Нужно убить. Желтоглазая, это почти Желтоглазая! Убей. Слышишь, мать твою! Убей!

Она рванула вперед, опрокинув Турана на снег. Руки полоснуло болью — острый край ошейника содрал кожу с ладоней, по спине перетянуло хвостом, а в полупяди от головы мелькнули когти.

— Уйдиии!

Туран откатился в сторону и вскочил на ноги, но увидел лишь тушу, подмявшую под себя человека, и отлетевший протазан. Крики сменились хрустом и чавканьем. Сцерха придавливала тело лапой, ухватывала покрепче и резко дергала шеей, норовя оторвать кусок, после чего закидывала башку и судорожными толчками проглатывала добычу.

— Туран, отзовите ее, — проскрипел мэтр. — Мне кажется, уже и Куне достаточно.

Сволочи. Какие же они все сволочи. Эта страна не имеет права на существование! Убить ее будет правильно. Жаль, что нельзя одним ударом убить страну.

Туран попытался поймать кровящими руками цепь. Его мутило от ненависти ко всем, включая Куну, мэтра Аттонио, Красную и того незадачливого мужичка, который не мог подохнуть тихо.

Рывок. Рычание. Сердитый взгляд и холодный укол — а вдруг да не узнает? Узнала и, раззявив пасть, нервно замяукала, выгнула шею, на которой виднелся глубокий порез.

— Успокойся. — Голос был сиплый и совершенно чужой. — Ты все правильно сделала, так и надо. Так и надо. Так им всем и надо.

Вечером этого же дня, уже в поместье, Красная подралась с Желтоглазой. То ли сама полезла, распаленная утренней схваткой, то ли наоборот, раздразнила запахом крови давнюю соперницу. В результате — разнесенные клетки, две израненные сцерхи и орущие друг на друга Ыйрам с Куной.

Туран же, получив порцию нагоняев, лежал в холодной комнате и баюкал израненные руки. Периодически он криво улыбался в потолок, тихо пофыркивал и начинал беззвучно шевелить губами, будто разговаривал с кем-то, но скоро обрывал себя на полуслове и снова кривился.

На столе лежала открытая книга: не самый лучший список с «Поэтики» Усмана Тимейского. Рядом покоился потрепанный пергамент с десятком строф, половина из которых, к тому же, была зачеркнута — всё, что сумел выдавить из себя Туран за время, проведенное в поместье. Сегодня он окончательно осознал, что разучился складывать стихи. И виной всему это место, изменившее мысли. Место превратило их в мясных червей, которые прочно обосновались в Турановой голове, выедая остатки его-прежнего.

Скоро совсем не останется Турана ДжуШена, а тот, который придет на смену, будет… Неизвестно какой, но иной. Так зачем мучиться, оттягивать его появление?

Для начала Туран взял со стола пергамент и, сложив его в несколько раз, подпихнул под ножку стола — хоть качаться перестанет. Взгляд остановился на чернильнице и напоследок мелькнула шальная мысль осушить ее одним глотком: они так делали совсем мальчишками в студиях Байшарры. Но писать предстоит много, пусть и не стихи. Сперва же…

Вытащив сундук, Туран поставил его набок. Проведя ладонью по неровной поверхности, он нашел нужные точки и надавил до хруста в пальцах. Щелкнули потайные пружины, отпуская крышку. Полость под ней была достаточно велика, чтобы вместить несколько кинжалов и оплетенных сталью пузырьков.

Туран выбирал тщательно. Остановившись на клинке, что более всего походил на тонкую спицу, он надолго погрузил острие в одну из склянок с бесцветной жидкостью. После обернув тряпицей, спрятал стилет под куртку. Опасно? Опасно. Но надо с чего-то начинать. Начинать по-настоящему.

Воняло сцершьим пометом и тухлятиной. Запертая в отдельном загоне Красная лежала бездвижно, но почуяв человека, осторожно зашипела. Огонек Турановой свечи отразился на чешуе и глазах сцерхи.

— Не шуми, — прошептал Туран.

Красная попыталась лизнуть ладонь. Язык горячий и сухой, а на шее и плечах виднеются рваные полосы, стянутые грубой нитью, покрытые толстым слоем Ишасовой мази. Больно ей…

Всем больно.

Лучше бы она тогда скорлупой подавилась, лучше бы сама издохла.

— Теперь мне не жаль и тебя.

Туран, оттолкнув ластящуюся башку, со всей силы ткнул кинжалом в одну из многочисленных ран и даже успел выдернуть его, отскакивая в дальний угол. Красная содрогнулась, перекрутилась, будто дождевой червь на игле, и затихла.

Не забыв подобрать тряпицу, в которую был упрятан стилет, Туран вышел в коридор. Этой ночью он впервые проспал больше трех часов подряд.

— Сдохла?

— Сдохла.

Стоя над мертвой сцерхой, Ыйрам недовольно глядел на Ишаса и Турана. Рядом суетился Ирджин, приподымая веки и тыча в подсохшую кровь прозрачной палочкой.

— Это из-за ее драки с Желтоглазой?

— Это из-за ее раны от охотника. — Туран был спокоен. — Желтая почуяла кровь и полезла в драку. Ну и подрали друг друга. Смотрите, как глубоко. Сегодня издохла одна, завтра издохнет вторая.

— Ирджин, ваше менение?

— Мое мнение в том, что не надо было Куне волю давать, — ответил кам, засовывая руку в рукавице по локоть в глотку сцерхе. — Туран прав.

— Ирджин, — Ыйрам понизил голос, но твердости от этого не уменьшилось. — Я вас уважаю, но Куна направлен сюда хан-табунарием Тавашем-шадом.

— Ну тогда ждите, пока ваш Куна переубивает всех ящеров.

— Потери неизбежны. Дрессировать и натаскивать их как-то надо. Возраст уже позволяет.

— Ну, это ваши заботы, — произнес кам, счищая слизь с рукавицы в колбу. — Мои же дела здесь почти закончены. И я с превеликим удовольствием уберусь из этой дыры.

Ыйрам лишь пожал плечами и вышел из сарая, поманив за собой Ишаса.

— Вы поможете мне дотащить все это добро до лаборатории? — спросил Ирджин, кивая на ящик с мензурками и длинный штатив. — Только осторожно.

Туран подхватил нескладную штуковину, которая все время норовила сложиться, и понес ее в правое крыло. Уже провернув ключ в замке, Ирджин тихо произнес:

— Я знаю, что Красную убили вы. Не желаете побеседовать об этом?

Дверь распахнулась. Шагах в трех от порога, растопырив руки, будто желая обнять случайного гостя, стоял голем.