Шутки Богов. Смена позиций

На границе дыхания и пламени

Сумрак раннего утра только начинал размывать очертания горной вершины, укрытой пеленой прохладного тумана. Небо над залитым инеем внутренним двором всё ещё хранило темно-синий оттенок, а в неподвижном воздухе звенела тишина, напряжённая и острая, как лезвие клинка.

Андрей стоял босиком на каменных плитах – глаза закрыты, дыхание ровное. Его одежда была проста – тонкий, серый ханбок без украшений, рукава подвязаны, чтобы не мешали движению. Над лбом темнел след свежей царапины – напоминание о предыдущем занятии. Он чувствовал, как хрупкий лёд покалывает подошвы, а слабый ветер треплет волосы у висков. Но не дрожал.

– Ци без тела – ветер. Тело без Ци – камень. Гармония – путь… – Раздался за его спиной хрипловатый голос. Старейшина Йонг Мин выглядел так, будто его выточили из старого дерева и закоптили в очаге. Узкое лицо с резкими скулами, выцветший тхубок с широкими рукавами, руки – жилистые, с узлами вен, будто под корой. Но в его взгляде горел живой огонь – несгибаемая воля, отточенная десятилетиями. Он подошёл медленно, поставив на землю длинный бамбуковый посох.

– Начнём.

Тренировка началась с форм дыхания. Андрей сел на колени, замер, выровняв спину. Воздух казался плотным, как настой горьких трав. Он втягивал его медленно, направляя по меридианам, как учил старейшина. Внизу живота уже формировался слабый пульс магической энергии – не резкий, как при сражении, а текучий, теплый, как глиняное масло. Старейшина мягко постучал посохом в землю:

– Слушай землю. Она медленнее, чем ты. Потому и живёт дольше.

Андрей опустил ладони к земле. И сразу – холод. Камень. Вибрация. Что-то живое… Нет, древнее. Он втянул ощущение и направил вверх, в диафрагму. Энергия заструилась. Лёгкие расправились, будто заполнились горным ветром.

Йонг Мин коротко кивнул, и Андрей поднялся. Медленно начал переход в боевую стойку. Ступни – на ширине плеч. Пальцы рук – полусогнуты, будто держат что-то хрупкое. Первая связка ударов – медленная, словно танец во сне. Левая ладонь – режет воздух, правая – отводит, сгибается в локте. Одновременно с этим – плавный выброс Ци, как вспышка дыхания. Воздух вокруг зашелестел. Старейшина не останавливал. Лишь наблюдал, как тени от деревьев вдоль двора изгибаются, следуя за движениями ученика. Так как даже окружающее его пространство уже реагировало на магию тела.

– Слишком остро, – наконец сказал он. – Ты колешь, когда должен резать. Режешь, когда нужно держать. Ощути вес удара. Пропусти его через ноги.

Андрей кивнул. Исправил шаг. Повторил связку. На этот раз его движения были глубже – дыхание спустилось в центр тяжести. Ци уже не вырывалась наружу – она струилась под кожей, как свет под холстом.

На следующем этапе старейшина вложил в его ладонь огненный талисман – узкий шелковый лоскут с выжженным иероглифом "чжи" – “воля”.

– Активируй, когда почувствуешь жар под сердцем, – тихо сказал Йонг Мин. – Но не раньше.

Теперь форма включала магические импульсы. С каждым разворотом тела, с каждым ударом руки, внутри начинало пульсировать нечто большее – не просто сила, но отклик глубинного ядра. Весь его скелет отзывался на это. Почти беззвучно, едва заметно, словно чешуя сдвинулась под кожей. Он сдержался. Он не позволил этой силе вспыхнуть слишком рано. А потом – вспышка. На последнем движении Ци зажглась. Ладонь вспыхнула бурым пламенем. Не магическим огнём – а внутренним, питаемым намерением. Андрей закрутился, словно вихрь, и нанёс удар в пустоту перед собой. В воздухе взвилась спираль из красного пара, выжигая следы над каменными плитами. Йонг Мин даже не вздрогнул.

– Слишком ярко. – Тихо проговорил он. – Ты ещё не понимаешь, как мало света нужно, чтобы увидеть путь в темноте.

После формы наступило молчание. Старейшина встал рядом, смотря на его сбившееся дыхание, и отрывисто кивнул.

– Завтра будем учиться гасить импульс. Воины побеждают напором. Мастера – тишиной.

Он развернулся и медленно пошёл прочь, а его трость мерно постукивала по плитам. Андрей остался один. Он ещё долго стоял на том месте, чувствуя, как сердце сжимается и отпускает, как пламя медленно гаснет внутри. Он не знал, видит ли старейшина, что именно за сила пульсирует в нём. Он не знал, догадывается ли тот об изменениях его организма после воздействия на его естество древней кости. Но каждое занятие с ним превращалось в тонкую игру на грани правды и молчания. И всё же в этом – он был жив. Как никогда.

Солнце уже поднялось над зубчатыми краями гор, окрашивая внутренний двор мягким янтарным светом. Туман рассеялся, уступив место прозрачному утреннему воздуху, в котором, казалось, зависло дыхание самой школы. Каменные плиты нагревались под босыми ногами, а пар от недавней практики ещё поднимался лёгкими завитками, исчезая на ветру.

Андрей медленно восстанавливал дыхание, опускаясь на одно колено. Руки лежали на бедрах, плечи – расправлены, глаза всё ещё полузакрыты. Он чувствовал, как внутри тела тонкой нитью струится остаточная Ци, обвивая позвоночник, медленно растворяясь в тишине. И тогда он почувствовал взгляд. Сначала один. Потом другой. Потом – сразу несколько. Он не поднимал головы, но тело напряглось почти незаметно. Лопатки слегка сдвинулись, дыхание стало медленнее. В ушах звенела концентрация. Он не нуждался в зрении, чтобы знать – за ним наблюдают.

Лишь спустя мгновение он медленно открыл глаза и поднял взгляд. И именно тогда парень и увидел их. На каменной террасе второго уровня, под лёгким навесом, стояли девушки. Шестеро. Может, семь – некоторые приходили и уходили, будто старались не выглядеть слишком заинтересованными. На всех были одеты официальные ученические мантии школы Хваджон, украшенные шёлковыми нашивками ранга. Возраст – от шестнадцати до двадцати с лишним. Все – дочери хороших домов, возможно – наследницы младших родов, чьи имена еще не сияли на доске выдающихся, но уже шептались среди наставников.

И сейчас они явно были не случайными зрителями. Одна из них – стройная девушка с заплетёнными в две косы чёрными волосами – стояла с высоко поднятым подбородком, скрестив руки на груди. Её взгляд был не просто наблюдательным – он был оценивающим. В нём читалась смесь скуки, гордости и… беспокойства, словно ей приказали попробовать блюдо, которое вроде бы красиво оформлено, но явно пахнет слишком остро и, вполне возможно, даже весьма неприятно.

Другая, та, что стояла чуть поодаль, держала в руках свиток, но не читала. Её пальцы нервно теребили край ткани, а губы были сжаты. Она смотрела прямо на Андрея – не с враждебностью, но с таким выражением, которое больше подходит пациентке в целительном павильоне, готовящейся к неприятной процедуре. Сдерживаемая брезгливость. Ожидание чего-то неловкого. И… Долг…

Третья же – была совершенно другая. С едва заметной улыбкой на губах и тенью озорства во взгляде. Её рука поправляла выбившуюся прядь, а взгляд был почти открыто игривым. Не насмешливым – скорее… любопытным. Как у той, что уже сделала выбор, но не против немного поразвлечься перед тем, как его озвучить.

Андрей не выдал тот факт, что всё это заметил, ни одним лишним движением. Он просто встал. Медленно. В точности как учили. Спокойствие. Дыхание. Контроль. Он знал, почему они здесь.

Старейшина Йонг Мин, возможно, и не говорил ему об этом напрямую. Но слухи в обители секты распространялись быстрее, чем ветер в сосновом лесу. "Немой слуга, спасший наследника", "тот, кто пробудил ядро, не имея корней", "одиночка, допущенный к занятиям старейшины"… Всё это было слишком неудобными совпадениями для закрытой системы, где каждый знает, кому служит и в чьей тени растёт. А теперь – приказ. И они должны были налаживать с ним контакт. И выяснить, кто он вообще такой. Сблизиться. И, если повезёт – связать с своей семьёй.

Он видел это в их взглядах. Девушки, родившиеся среди интриг и политических шлейфов, были приучены к холодной расчётливости. Даже если кому-то он и нравился – сама ситуация делала всё фальшивым. Это было задание, а не выбор.

Так что сейчас Андрей чувствовал, как по позвоночнику пробегает тёплая дрожь. Не от страха, нет. От старой злости, которую он давно научился прятать. Он знал, что не может ошибиться. Ни взглядом, ни жестом, ни словом – даже если бы мог говорить. Поэтому он просто отвёл взгляд. Без вызова. Без страха. Он медленно опустил голову, как подобает ученику – бессловесному, скромному. Подчинившемуся. И в тот миг – кое-что изменилось.

Почти незаметно, но двое из них переглянулись. Одна – опустила свиток. Другая – чуть сильнее сжала зубы. А та, с тенью игривости, вдруг прикусила губу и отвернулась – быстро, будто испугавшись того, что могла бы почувствовать по-настоящему.

В этом простом жесте покорности была опасная искра. Они ждали, что он будет бежать за их вниманием, пытаться понравиться. А он – не стал. Он был тенью. Наблюдателем. Вопросом без ответа. И именно поэтому – становился всё интереснее.

Каменные плиты ещё хранили отпечатки следов – не обуви, а энергии. С каждой тренировкой они словно собирали на себе отзвуки дыханий, ударов, падений, – память тела, отпечатанную в пространстве.

Андрей уже закончил форму "восемь шагов под дождём", медленно выдыхая, когда почувствовал, как что-то меняется в самом воздухе. Не ветер – он бы его услышал. Не звук – его бы уловил слух. Это было ощущение, будто сам внутренний двор чуть выпрямился, замер, напрягся. Он развернулся. У входа в зал стояла Соль Хва.

Она появилась без шума – как и подобает мастеру её уровня. Волосы убраны в высокий узел, перевязанный нитями с вставками нефрита, на плечах лёгкая накидка из чёрного шёлка, почти невесомого, но скрывающего очертания тела. За ней не было никого. Ни учеников, ни старших мастеров. Только она – и легкий след энергии, шлейф которой тянулся за ней, как утренний иней на траве.

– Неплохо. – Проговорила она, медленно подходя. Её голос был тихим, но в нём звучала сталь. – Старейшина Йонг Мин передал тебе суть, но не резкость.

Андрей поклонился. Медленно, без лишнего блеска. Он уже сам прекрасно знал о том, что она не любит показных реверансов. Соль Хва приблизилась, остановившись в нескольких шагах. Её глаза – холодные, цвета замёрзшего янтаря – изучали его с той же внимательностью, с какой опытный ремесленник оценивает новую ткань. Гладко ли соткана, нет ли узлов, потянет ли на одежду для высокого собрания.

– Хочешь попробовать форму “Танец двух рек”?

Андрей чуть приподнял брови. Именно потому, что понял главное. Она бросает ему вызов. “Танец двух рек” – не просто спарринг. Это поединок в плетениях, где двое мастеров соединяют технику тела, магию и интуицию в единую связку движений. Как танец… Как бой… Как разговор без слов…

Он кивнул. Соль Хва усмехнулась уголком губ. Не насмешливо – почти одобрительно. Она сделала шаг назад и стянула с плеч накидку, кинув её в сторону, точно змеиную кожу. Ткань мягко опустилась на камень.

– Тогда не сдерживайся. Но не забывай, – её голос стал тихим, как укол иглы, – ты представляешь не только себя, но и старейшину, который тебя “вырастил”.

И они начали. Соль Хва сделала первый шаг. Не удар, не выпад, а движение, будто скользящая струя воды. Андрей ответил зеркально. Их тела слились в узор, где каждый шаг был вплетён в движение другого. Как две нити, идущие рядом, но не пересекающиеся.

Плетение магии Соль Хва было грациозным и резким одновременно. Она пользовалась элементом воздуха и холода. Удары приходили не от руки, а от давления, изменённого пространством. Пальцы вытянуты, ладони – раскрыты, локти – высоко. При каждом движении она будто обнимала пустоту, и та откликалась, обрушивая на противника каскады воздушных клинков.

Андрей парировал. Не полностью. Ровно настолько, чтобы казаться на пределе. Он повторял формы старейшины – "тихий камень", "два дерева под дождём", "разорванная трава". Использовал минимум магии, только то, что ему разрешено.

– Ты держишься – как ученик старейшины. Чисто. Надёжно. Но… Слишком безопасно. – Быстро проговорила Соль Хва, отступая в развороте.

Потом она усилила натиск. Движения стали жёстче. Пальцы её руки вырезали в воздухе узор пяти лучей – боевое плетение ветра. Андрей уклонился, но позволил краю энергетической волны скользнуть по плечу. Порыв ветра сорвал с его рубахи тонкий кусок ткани.

Показалось бы – ошибка. Но это был выбор. Он не мог позволить себе показать то, что скрывает. Не мог использовать плоть, усиленную костью Падшего. Не мог дать волю глубинному ядру, которое уже давно перешагнуло границы допущенного.

И потому – играл в слабость. Как артист в пьесе, роль которого – ученик на пределе. Он атаковал – шаг, выпад, связка “волчий прыжок” и “сбивание из лука”. Движение – идеальное, но намеренно замедленное на долю мгновения. Ровно настолько, чтобы Соль Хва могла отразить, но задуматься.

И она действительно задумалась. Так как явно почувствовала в нём какое-то несоответствие. Слишком чисто. Слишком правильно. Как будто он играет по нотам, которые выучил назубок, но не показывает, какова на вкус собственная музыка.

– Ты держишь что-то в себе. – Тихо проговорила она, остановившись, поднося руку к губам. – Либо… Боишься… Либо – скрываешь…

Он не ответил. Просто опустил взгляд. Почтительно. Точно как должен был бы немой ученик, которому не положено спорить с мастером.

Соль Хва долго смотрела на него. Потом медленно подошла, взяла край его рукава – обожжённый от одного из её заклятий – и оторвала окончательно.

– Ты умело маскируешь силу. – Прошептала она. – Но маска рано или поздно трескается. Особенно если на неё начинает капать кровь.

Потом она развернулась. Не резко – плавно, как вода, вернувшаяся в своё русло.

– Завтра – повторим. Но уже без зрителей.

И ушла, оставив после себя лёгкий шлейф аромата можжевельника и янтаря. А за её спиной, из-за арки в тени, снова мелькнули знакомые силуэты девушек, теперь смотрящих с куда более живым вниманием. Андрей же остался стоять, ощущая, как под рёбрами медленно тлеет то, чему не позволено вспыхнуть. Пока нет. Пока слишком рано.

После ухода мастера Соль Хва двор медленно начал возвращаться к своему привычному состоянию – тихому, утреннему, будто натянутая струна наконец отпустила напряжение. Ветер тронул листья в дальнем углу внутреннего сада, и затихшие птицы снова начали щебетать, с осторожностью тех, кто знает. Здесь может быть опасно даже в тишине.

Андрей стоял посреди каменных плит, медленно разматывая повязку с руки. На запястье был виден легкий след от защитного барьера, поставленного в последнюю секунду. Почти незаметный, но всё же ощутимый для того, кто умеет слушать тело. Он глубоко вдохнул. Ци внутри него дрожала, словно натянутая струна. Отголоски поединка с Соль Хва всё ещё звенели в сухожилиях и сердце, как эхо по пустому залу. Но он знал – время идти дальше.

Старейшина Йонг Мин позволил ему посещать занятия в алхимической лаборатории лишь после утренних практик. Это был молчаливый контракт. Только тот, кто владеет телом, имеет право познавать тайны вещества. А сегодня – день настойки крови чернильной орхидеи. Старик-алхимик был раздражителен и не прощал опозданий. Даже по уважительной причине. Андрей свернул рукав, подобрал обрывок своей тренировочной рубахи и уже собирался уходить, когда услышал лёгкий смех.

– Ну, надо же… А ведь говорили, ты и глаз не поднимаешь на девушек.

Он замер. А потом медленно повернулся на звук голоса. Не потому, что испугался. А потому, что узнал голос. На фоне парчовых столбов галереи, залитых мягким светом, стояла она. Цуй Ханэр. Девушка в светло-розовом ханбоке, узор которого изображал ниспадающие лепестки сливы. Волосы уложены в сложную причёску, сколотую несколькими серебряными заколками с янтарными бусинами. Она выглядела так, будто пришла не с тренировки, а с приёма в доме мастера. На губах – лёгкий блеск, в движениях – отточенная грация.

Внучка старейшины Цуй Ёнъчжина, того самого, кто на недавнем собрании публично насмехался над старейшиной Йонг Мином, называя его “старыми костями, позабывшими, как течёт кровь”, а самого Андрея – “немым недоразумением, которое почему-то решило, что может сидеть за одним столом с достойными детьми сект”. Тогда она стояла чуть позади деда, и смотрела на Андрея с плохо скрываемым презрением, жалостью, и хихикала, не утруждая себя даже маской вежливости. Сейчас же – она улыбалась. Широко, открыто, почти призывно.

– Я слышала, что ты направляешься к алхимику. – Она сделала шаг ближе, откинув за плечо длинную прядь блестящих волос. – Но ведь у нас есть ещё час до начала занятий. А парк у павильона нефритовой каллиграфии в такое время – особенно красив.

Она медленно приблизилась к парню. Теперь они стояли почти рядом, между ними осталась только лёгкая тень от перголы. В глазах девушки сейчас сиял мягкий свет, а внимательный взгляд был направлен прямо в его глаза. И на губах застыла всё та же улыбка, отточенная, искусная, будто вышитая по канону женской школы светского обольщения.

Андрей же не ответил ей ничего. Лишь наклонил голову – коротко, вежливо, но без особого интереса. В его взгляде не было даже тени удивления. Он понимал, что всё это может значить.

Ведь после даже этого тренировочного поединка с Соль Хва он стал ещё опаснее в их глазах. Особенно в глазах тех, кто считал его угрозой только потому, что он молчал. Цуй Ханэр не пришла сюда по собственной воле. Или, по крайней мере, не полностью по своей. Это была – проверка, или, хуже, попытка вовлечь его в игру, где он изначально был бы пешкой. Но она продолжала:

– Ты был весьма… грациозен. – Она плавно склонила голову на бок, блестящая серьга с достаточно крупным драгоценным камнем покачнулась у уха. – Я видела, как ты двигался. Очень по-своему. Не как мы. В этом даже есть нечто дикое. Немного неотёсанное, но… – она сделала паузу, а затем чуть понизила голос. – Привлекательное.

И тут же добавила с лёгкой усмешкой:

– Надеюсь, ты не принял прошлое за личное. Мы ведь просто… не знали тебя тогда. В секте многое держится на слухах.

Он молчал. Но в глазах промелькнула тень. Она заметила.

– Я подумала, раз уж теперь ты тренируешься с мастером Хва… и раз уж твой наставник всё-таки заслужил уважение, – она сделала паузу, – будет глупо игнорировать возможность… поговорить. Узнать друг друга. Хотя бы во время прогулки.

Её рука на мгновение, на полдоли, коснулась его предплечья. Быстро и “невзначай”, но достаточно точно, чтобы дать понять. Это не просто попытка загладить неловкость. Это было полноценное предложение. Личное. Или, по крайней мере, разыгранное как личное.

Андрей же смотрел на неё всё также спокойно. Внутри него кипела осторожность. Не злость. Он давно научился сдерживать это чувство. А именно осторожность, как у зверя, внезапно почувствовавшего запах приманки, рассыпанной на старой охотничьей тропе.

Он медленно поднял руку и сделал жест – движение, которым благодарят, но вежливо отказываются. Всё было предельно вежливо. Без грубости. Без отказа, который можно было бы счесть оскорблением. Он указал на запад – туда, где тянулся путь к алхимической лаборатории, и чуть склонил голову. Почти как извинение. Почти как поклоны в старом театре. Цуй Ханэр замерла на секунду. Видимо она не привыкла к тому, что её предложения не принимают. Но она всё же улыбнулась. Хотя уже чуть более натянуто.

– Конечно. Учёба – превыше всего. – Сказала она легко. – Тогда… В другой раз.

Она повернулась и ушла, не оборачиваясь, но её лёгкий и плавный шаг стал чуть резче, чем был прежде. Спина – явно напряжена. Плечи – слишком прямые. А Андрей остался стоять на месте. Несколько мгновений. Пока её аромат не исчез полностью. А потом – неспешно направился к алхимической лаборатории, чувствуя, как ветер снова стал прохладным. Он знал, что в следующий раз она не придёт одна. И уж точно – не без намерений. И с этого дня его путь по этой обители перестанет быть тихим.

Алхимическая лаборатория находилась в глубине западного крыла зданий обители – за несколькими пролётами изогнутых мостиков, где журчали тонкие струйки воды, и за стенами, увитыми лианами душистой луговой розы. Здесь воздух был всегда напоён горьковатым ароматом редких кореньев и терпких настоек. Врата лаборатории хранили на себе древние символы. Плавные иероглифы, выгравированные чёрным лаком по кости чуди, отливающей матовой желтизной.

Андрей остановился перед входом и чуть замедлил шаг, будто сбрасывая с себя остатки прежнего – напряжение от поединка, взгляды девушек, след от слов Соль Хва и улыбки Цуй Ханэр, в которой сквозил яд. Тишина внутри была другой.

Старейшина Йонг Мин, главный алхимик всей секты Пяти Пиков Бессмертных, сидел, как всегда, на своём резном табурете, окружённый кипой свитков, чаш, стопок обожжённых пергаментов и трескучих коробочек из лакированного дерева. Его седые волосы были завязаны в пучок, но пряди всё равно торчали в стороны, как у человека, который давно перестал обращать внимание на внешний вид, ибо жил среди вещей куда более капризных – ингредиентов для пилюль и различных эликсиров.

– Опять задержался… – Глухо буркнул старик, даже не поднимая глаз, пока его перо скользило по бумаге очередного свитка. – Если бы ты был духом корня лотоса, я бы тебя уже выкинул. Ты ведь знаешь, что он вянет от капельной росы, если она задерживается более двух вдохов.

Андрей молча поклонился, как учили. И, не ожидая команды, прошёл к дальнему столу – своему месту. Там стоял его личный котёл – небо́льшой, круглый, гладкий, из сплава серебра и чёрного обсидиана, с тремя ножками, украшенными гравировкой в форме извивающегося водяного дракона. Он получил его всего два месяца назад, как только сумел впервые зажечь духовное пламя.

В этом – вся алхимия. Духовное пламя – это не огонь, не жар дров и не тепло магической печати. Это – воля, сжатая и очищенная энергия ядра, направленная внутрь, преобразованная в пламя, что не жжёт кожу, но прожигает суть. Оно практически не видимо глазу обычного человека, но в котле, в момент трансмутации, озаряет всё изнутри, словно в сосуде открывается отдельный мир.

Сосредоточившись, он сел, сложил пальцы в нужном порядке мудры, замкнув печать зажигания, вздохнул, и немного напрягся. Его ядро дрогнуло, и тут же отозвалось на его своеобразный призыв.

И вспыхнуло пламя. Тихо, из ладоней, без дыма, без жара, но с ощущением, будто изнутри кто-то выдернул тонкую нить света. Она задрожала в воздухе, заискрилась – и вошла в котёл, в сердце сосуда, где уже лежал первый ингредиент. Измельчённый лист фениксового шипа.

Пламя коснулось его – и началось чудо. Не сгорание. Нет. Лист не почернел и не рассыпался в пепел. Он растворился, слой за слоем, словно пелена пыли снималась с его сущности. Лишняя влага испарилась, токсины вспыхнули в тонкой дымке, а то, что осталось – сияющий янтарный экстракт, поднялось вверх, зависнув в центре котла.

Андрей тихо выдохнул. Следующий компонент – пыльца синих муравьев, собранная ночью в полнолуние. Он осторожно вложил её в котёл – пыль медленно сползла вниз, сверкая как роса. И снова – духовное пламя. Он следил, как пыльца начала медленно плавиться, вытягиваясь в тончайшие нити. Но важно было не допустить слипания – иначе возникнет примесь, и пилюля станет нестабильной. Он слегка изменил поток пламени, направляя его в правый сектор, туда, где шло наслоение. Контроль – вот что отличает ученика от мастера. Духовное пламя можно создать. Но удержать его – искусство. На заднем плане раздался хриплый голос старейшины:

– Не используй третий компонент раньше, чем стабилизируешь первую пару. Не торопись. Это не бой – это плавка сути.

Андрей кивнул, хотя Йонг Мин его не видел. Следом он вложил наструганную сердцевину лунного гриба – мягкую, почти влажную массу, которая при неправильной температуре выделяет ядовитый дым. Но если нагреть ровно до точки расщепления – она превращается в основу мягкого связывающего вещества, необходимого для формирования оболочки пилюли. Тонкая капля влаги заскользила по его виску, пока он держал духовное пламя в котле. Но он не сбился.

Три компонента – очищенные, трансформированные, взвешенные волей. Они теперь кружились в середине котла, искрились, будто мириады светлячков, выстраиваясь в медленный вальс. Андрей сжал печать и, почти не дыша, замкнул контур. Последняя печать должна была начать слияние.

Пламя внутри котла вспыхнуло разом, ослепительно, и тут же схлопнулось, оставив в середине лишь одну маленькую, идеально круглую, серебристо-янтарную пилюлю, медленно опускающуюся вниз, как падающее перо. Он выдохнул. Долго. Глубоко. Старейшина подошёл тихо, взял щипцами пилюлю, поднёс к глазам, крутнул в пальцах.

– Чистота – на девяносто процентов. Для новичка? Это… Совсем не плохо… – Он коротко хмыкнул. – Учитывая, что ты из всех учеников самый молчаливый – выходит, ещё и самый внимательный.

Он положил пилюлю на поднос рядом. Там уже лежало несколько других – недожжённых, потемневших, растрескавшихся.

– Запомни. В алхимии нет торопливых мастеров. Только живые – и… Сгоревшие…

Андрей только кивнул ему в ответ. И тут снова – дрожь. Из глубины ядра, не из-за усталости. Скелет парня, изменённый костью Падшего Бога отреагировал на духовное пламя. Не вмешался, но будто бы наблюдал. Он чувствовал, как где-то в нём разгорается другое пламя, древнее и неподконтрольное. Но парень его удержал. Он был здесь не чтобы стать чудом. А чтобы научиться. И однажды – переплавить даже судьбу в пилюлю нужной формы…

……………

День клонился к закату. Солнце лениво стелило багряные нити света сквозь узорчатые ставни лаборатории, окрашивая всё внутри тёплым золотом. Даже ряды котлов и стеллажей с порошками казались мягче, будто приручённые временем. Воздух благоухал густым запахом древесной пыли, корня золотого хиноса и едва уловимым следом настойки сердцевины пепельного лотоса.

Старейшина Йонг Мин сидел, как обычно, на своём кривом табурете, наполовину в тени, наполовину в свете. Он наблюдал, как Андрей в очередной раз выводил духовное пламя – тонкую прозрачную искру, которая колыхалась в воздухе, напоминая дыхание живого существа. Пламя входило в котёл – мягко, без всполохов. Мастерство парня росло. Но старик не смотрел на технику – он смотрел на то, что за ней.

Андрей в этот момент плавил пыльцу фиолетового цикория – требовалось точно улавливать момент, когда она теряет горечь, но не распадается. Работал сосредоточенно, по всем правилам, и в его движениях чувствовалась внутренняя тишина.

– Хорошо держишь пламя. – Пробормотал старик, не отрывая взгляда от процесса. – Гладко. Мягко. Не ярко. Как вода, которая уже кипит, но ещё не показывает пузырей.

Андрей чуть наклонил голову в знак благодарности, не отрываясь от работы.

– …Но вот с остальным у тебя, как я погляжу, всё по-прежнему глухо. – Добавил старик, почесав щеку. – Ты ведь не думаешь, что так и будешь варить пилюли всю жизнь в одиночку?

Андрей не ответил. Он замер на секунду, добавляя следующий компонент – измельчённую сердцевину корня чёрного аспарагуса – и лишь потом продолжил варить, стараясь не отреагировать слишком явно.

– Да-да, я знаю. – Продолжал говорить Йонг Мин с ворчливой интонацией. – “немой”, “скромный”, “всему научусь”, “не хочу вмешиваться”, и всё в этом духе. Но алхимия, мальчик, это не только варево и дым. Это структура. Это иерархия. Это связи. Даже пламя – и то откликается не на силу, а на намерение и принадлежность. Он шумно отхлебнул остывший чай из маленькой фарфоровой чашки, затем уставился на ученика пристальнее. Ты же не дурак. Уже, думаю, понял, что в Обители Семи Врат или в Секте Пяти Пиков Бессмертных не живут только за счёт умений. Живут за счёт взаимных обязательств.

Андрей продолжал работать – но его духовное пламя чуть дрогнуло. Едва-едва. Но старик это сразу же заметил.

– Видишь? Даже твоё духовное пламя знает, когда я попадаю в точку. – Пробормотал он довольным тоном. – Ты же не навсегда хочешь быть “учеником старейшины Йонг Мина”? Тот, кто варит пилюли молча, может быть полезен, да. Но тот, кто женат на правильной девушке… – он прищурился, – …тот получает заказы от старших школ и доступ к хранилищам, куда тебя, такого как есть, не пустят. Никогда.

Андрей медленно опустил руки, закончив плавку. Над котлом – ровная сфера сгущённой эссенции. Он сделал печать “сжатия” – и пламя погасло, оставив тонкий след в воздухе. Старик не умолкал:

– Слышал, что тебя уже заметили. Не притворяйся. Девчонки суетятся. Одна – с третьего павильона, с родословной через Лунную долину. Вторая – внучка того самого старейшины Цуй, который раньше только насмехался. Ха! Да он теперь, небось, по ночам список приданого пишет!

Он затих на мгновение, но не отступил. Его голос стал ниже, грубее, почти сухим.

– Сила – это хорошо. Но без связей она превращается в опасность. А опасности в этой секте либо приглушают, либо приручают, либо устраняют. Выбирай, как тебе удобнее.

Он выждал, давая словам провиснуть в воздухе, словно развешивая их на крючки у сознания ученика. Затем добавил уже почти устало:

– Хочешь остаться – выбирай себе достойную. Не красивую, не кроткую, не ту, что бегает за тобой с печеными сладостями. А ту, чьи корни уходят в древние стены, чьи дяди сидят в Совете, и чьи тётушки устраивают встречи между старейшинами. Ты же умный. Ты ведь не хочешь, чтобы кто-то однажды спросил: “А кто он, вообще, этот Андрей?” – и не получил в ответ ни одного нужного имени.

Андрей стоял у своего котла, руки сжаты за спиной. Он не отвечал. Но его глаза были направлены не в котёл и не на старика. Он смотрел в окно – на расплавленное золото закатного солнца, на парк, на тонкие дорожки, где иногда проходили ученики.

И он знал, что старик в чём-то был прав. Но знал парень и другое. Его сердце – уже не часть этих интриг. Оно было слишком обожжено, слишком молчаливо, слишком чутко к лицемерию. И если он выберет – то выберет не ради выгоды. А потому он поклонился медленно, как положено, а потом снова зажёг духовное пламя. Тонкое, тихое, но подчинённое только его воле. И лишь оно знало, что он сейчас думает.

За окном алхимической лаборатории закат окончательно перешёл в вечер. Свет вытек из горизонта, как растопленный янтарь из разбитой чаши, и теперь небо наливалось тёмным чернильным синим. В саду затрещали первые сверчки, и в стекле отразилось мутное свечение бумажных фонарей, которые развесили ученики младших классов.

Андрей сидел на циновке, напротив потухшего котла. Его духовное пламя давно угасло, но его взгляд всё ещё был обращён в глубину сосуда – будто он всё ещё что-то там варил. Что-то, что не имело формы, запаха или веса. Только суть. Мысль.

Старейшина Йонг Мин глубокомысленно молчал. Он сидел неподалёку, перебирая старые рецепты, размятые временем свитки, где чернила уже расползлись в разводы. Он не смотрел на ученика. Но вдруг, будто откашлявшись не горлом, а мыслью, сказал сухо, без украшений:

– Долго ты так не протянешь. Не в смысле сил – ты крепкий, тут не поспоришь. Но с этими… – он махнул рукой в воздух. – С этими улыбками… С этими приглашениями… С подношениями, от которых нельзя отказаться… Они ведь тоже не шутят, мальчик.

Андрей не шевельнулся. Но плечи чуть напряжённо приподнялись. Он слушал. С каждым словом – всё внимательнее. А старик продолжал:

– Ты ведь понимаешь, да? Это всё – этапы. Сначала – “давайте узнаем друг друга ближе”. Потом – “не хочешь ли немного прогуляться?”. А дальше – “наша семья была бы польщена” и всё в этом духе. Ты думаешь, что они просто так улыбаются, эти внучки старейшин? Они никогда не улыбаются “просто так”. Каждая их улыбка расписана на годы вперёд. И ты, одним только своим появлением, сломал им всю систему. Поэтому сейчас они будут торопиться.

Он встал, подошёл к окошку и приподнял бамбуковую ставню. Снаружи, в отдалении, сквозь листву сада, был виден стройный силуэт. Девушка в тёмно-бордовом ханбоке, со свечой в руках, что-то тихо говорила своей служанке. Андрей узнал её. Ещё одна из тех, что “случайно оказалась рядом” в последние дни.

– У них… – Сказал Хо Ён тихо. – Всё заранее спланировано. И, скорее всего, ты уже в их откорректированном списке. Возможно – не первый. Но уже точно не последний.

Потом старик медленно вернулся к своему табурету и снова опустился на него с характерным треском дерева.

– А главное, – добавил он, понизив голос, – у тебя теперь связь с семьёй Хваджон. Неважно, официальная она или нет. Все думают, что ты – человек их дома. Они это видят. И хотят это использовать. А значит…

Он посмотрел на Андрея с долгой, почти болезненной серьёзностью:

– Решать будем не ты и не я. А глава семьи… Той самой семьи Хваджон…

Андрей медленно обернулся. Не резко – как человек, который понял, что услышал то, что уже знал, но пытался не принимать. Да, он чувствовал это. Каждой тренировкой. Каждым настойчивым взглядом. Каждым “случайным” визитом. Эти разговоры не останутся вежливыми. Вскоре их начнут сопровождать печати, приглашения, приказы. А потом – свиток. Официальный. С сургучной печатью, с гербом рода, где будет сказано, что брак одобрен и назначен.

И если он, по недомыслию или упрямству, посмеет отказать… Он нарушит честь. И не только свою. Но и честь того, кто дал ему защиту. Глава семьи Хваджон никогда не простит такого проступка. Тогда Андрей станет не просто странным учеником с не совсем ясным прошлым. Он станет проблемой, пятном, которое нужно удалить.

– Они не попросят твоего согласия. – Хрипло продолжил старый алхимик. – Тебе его просто покажут, как уже подписанный документ. Как “великое доверие, оказанное столь многообещающему юноше”. А если рот не откроешь – и не откажешь прямо… Они посчитают, что ты согласен. Понимаешь?

Андрей медленно закрыл глаза. Всего лишь на миг. Он слышал это. Он видел это. Он чувствовал это. Все эти “вежливые” улыбки были не жестами внимания – они были приманкой. Тестом. Подобием ласковой сети, которая оборачивается не заботой, а – порабощением через долг, уважение и страх потерять крышу над головой. Он медленно открыл глаза и посмотрел на старика. Тот вдруг смягчился. Его голос стал почти отеческим:

– Мальчик. Я тебе не враг. Я тебе говорю не потому, что хочу испугать. А потому, что сам когда-то прошёл через всё это. Всё начинается с вежливых поклонов, а заканчивается тем, что ты просыпаешься в доме, где каждый твой шаг решаешь не ты. А кто-то это делает за тебя. – Старик замолчал, глядя на него внимательно, а потом кивнул. – Ещё есть немного времени. Используй его с умом. Пока ты молчишь – они не знают, что ты чувствуешь. А значит, не могут до конца тебя просчитать. Но и ты не вечен в этом молчании. Придётся либо вырваться, либо… – он сделал паузу и только тихо добавил, – …либо надеть чужую маску и носить её всю жизнь.

После такого прямого намёка в лаборатории воцарилась тишина. Только снаружи, в темнеющем саду, затрещал сверчок громче прежнего. И где-то вдалеке – прошелестел шёлковый подол по гравию. Андрей сидел неподвижно. Внутри него воцарилась не боль, не страх, а медленно просыпающаяся решимость. Если его поставят перед фактом – он найдёт, как ответить. Но пока… Пока он молчал. И копил своё внутреннее пламя.

Запах вечерней лаборатории был плотным, как туман. Пыль высушенных корней, пар от охлаждённого котла, чуть металлический аромат старых пестиков и ступок. Фонари снаружи начали тускло мерцать, отбрасывая на стены бледные пятна, словно внутри всё ещё варилась неведомая эссенция. Листья у окна покачивались под тёплым ветром – но внутри было ощущение настоящей неподвижности, как в камере, где застыли не только люди, но и само время.

Андрей всё также сидел на своём месте, прислонившись плечом к стене. В его мыслях всё ещё гудел разговор, произнесённый стариком. Свадьба как свершившийся факт. Письмо без подписи, которое всё равно становится судьбой.

Да. Сейчас он пытался думать хладнокровно, но за этим спокойствием шевелилось что-то упрямое, что-то дикое, как волк, загнанный в клетку – молчаливый, но несломленный.

Старейшина Йонг Мин долго молчал. Он даже не ворчал, как обычно, не гремел керамикой, не щёлкал пальцами. Лишь ссутулился за столом и уставился в одну из своих чаш, будто хотел вытянуть из гущи трав предсказание. И наконец, после долгого молчания, сказал негромко, почти задумчиво:

– Есть способ избежать всё это…

Андрей чуть повернул голову, старательно улавливая каждое слово, и каждый его намёк.

– Не идеальный. Но… может, единственный. Если хочешь… Не жить под печатью чужого решения, а иметь право выбирать сам. Если хочешь, чтобы даже глава семьи Хваджон не мог указать тебе на дверь. Чтобы старейшины, увидев тебя, переглядывались, не зная, как к тебе подступиться…

Старик медленно отставил чашу в сторону, встал, неспешно подошёл к дальнему шкафу. Достав свиток, пыльный и завёрнутый в ткань, положил его перед Андреем.

– Уникальность. – Сказал он тихо. – Вот что сейчас тебе нужно. Даже не сила. Потому что силу можно развить. Силу можно купить – пилюлями, артефактами, наставниками. Но уникальность… Она или есть, или её нет. И если ты станешь таким, что тебя невозможно заменить, то тогда практически никто, даже великие роды, не рискнут заставить тебя подчиниться. Они захотят именно договориться с тобой. Потому что если сломают тебя, то сломают то, чего больше нигде нет.

Он развернул свиток. Тонкие чёрные чернила изображали сплетённые алхимические контуры – древний рецепт. Неполный, разрозненный, будто вырванный из большего полотна.

– Ты уже удивил многих тем, что учишься у меня. Удивил боевым стилем. Удивил стойкостью. Но этого мало. Пока ты не достиг уровня Доу Лин, пока ты не вышел за пределы, которые признают в любой секте как по-настоящему “высокий шаг”, ты – всего лишь перспективный. А перспективных можно женить, назначить, переставить, как пешку.

Потом он подошёл ближе, и его голос стал грубее:

– А потому, Анд Рей… Тебе нужно сделать то, чего другие не смогут повторить. Что-то, что закрепит за тобой образ исключительного. И лучше, чтобы это произошло не через бой, а через создание. Через то, что оставляет след не на арене, а в плотной материи мира.

Он указал на котёл.

– Ты варишь хорошо эликсиры и пилюли. Но если ты сможешь создать собственную пилюлю, собственный формат алхимии, которого никто до тебя не практиковал, пусть даже на основе старого, забытого или искажённого рецепта, тогда ты станешь именем, а не просто учеником. А имена не выдают… За родовитую жену. С именами договариваются.

Он снова затих. Лаборатория уже в который раз погрузилась в тишину. А потом, совсем негромко, как будто стараясь не задеть никаких струн души самого парня, старик добавил:

– Но для этого тебе придётся… Заговорить…

Андрей медленно поднял взгляд на старика. В его глазах было не удивление. А что-то другое. Сдержанное напряжение. Сам же старейшина Йонг Мин чуть склонился к нему.

– Я знаю, что тебе, по какой-то причине, удобнее молчать. Я уважаю это. Может, ты просто не хочешь, чтобы услышали твой голос. Может, он звучит как чужой. Или – как напоминание. Но если ты хочешь остаться собой, то тебе придётся заявить о себе не жестами, а словами. Потому что создание требует языка. Ты не передашь алхимический метод без формулы. Ты не изменишь конструкцию пилюли без ментального клейма. Ты не сможешь внедрить своё в ткань мира, если не вложишь в него свой голос.

Сказав это, он выпрямился.

– Ты думаешь, молчание спасает? До поры. Но теперь твоё молчание – пустое место, в которое другие начнут вставлять своё. Свои ожидания. Свои слова. Свои решения. Или ты заговоришь сам – или за тебя заговорят другие.

Андрей всё ещё молчал. Но пальцы его медленно сжались в кулак. Да, он понял. Пока он молчит, просто невидим, удобен, и даже может быть пластичен. Но если он произнесёт имя своей пилюли, своего пути – тогда имя это станут бояться потерять. И тогда, возможно, впервые за всё это время… выбор будет зависеть именно от него.

Лаборатория затихла. Старик ушёл в заднюю комнату, оставив Андрея одного – под склоном сводов, среди ряби пыли, танцующей в тусклом свете фонаря. Но в голове Андрея гудело. Не от усталости – от слов.

"Ты не сможешь внедрить своё в ткань мира, если не вложишь в него свой голос."

Слова Йонг Мина, как алые печати, практически выжглись в его сознании. Прав он, старый лис. До боли прав. Но как… Как он может заговорить, если сам его голос был клеймом, напоминанием, отголоском чужого мира? Он мог бы выдавить звук. Несколько. Но что скажут те, кто их услышит? Его произношение… До сих пор было тяжёлым, слишком рваным, с чуждым выдохом и неправильной тональностью. Даже демоны в Нижнем мире косились на него, слыша, как он произносит какие-либо слова. Но там ещё и не такое бывало. Особенно у тех, кто попадал под воздействие “дикой” магии. А здесь – в мире, где каждое слово имеет структуру, где голос, часть наследия, малейшее отличие сразу превращает тебя в "иностранца", в "отброса", в "некоренного". А то и вообще в “чужака”. Именно поэтому он и понимал, что заговорить для него означает выдать себя. А это равносильно обречённости на стопроцентную гибель…

…………….

Вернувшись в свои покои, парень некоторое время размышлял над тем, что ему теперь предстояло сделать. Потом поднялся и медленно подошёл к ящику, где держал свои личные свитки в тайнике. Древние, потёртые, некоторые он подобрал сам – в развалинах, другие отдал старейшина Йонг Мин, а часть досталась ещё от того самого прошлого… От мрачных учителей – Архидемонов, что хотели использовать его кровь и силу для создания стабильного прохода между мирами… От времени, когда он ещё не понимал цену звука…

Развернул один… Другой… Сейчас он пока что не понимал, что именно искал. Пальцы скользили по жёсткой бумаге, по шелестящей паутинке иероглифов, от которых пахло травами и маслом. И вдруг – он нашёл его. Тот самый древний свиток, что искал буквально на уровне инстинкта. Тёмно-серый, с выцветшим символом 「聲」– “Голос”. Он помнил его. Когда-то он его уже прочёл. Не слишком внимательно. Практически мельком. Но сейчас… Он развернул его. И – да. Он был прав.

На жёлтой, сухой бумаге чётко было записано… “Божественный голос”… Та самая техника, в которой именно слово обретает вес. Звук в ней не только слышен, но и ощущался кожей, проникал в кости. Его невозможно спутать, и невозможно забыть. Он не просто передавал смысл. Он внушает истину. Но… Это требовало великой цены. Чтобы извлечь звук, который услышит весь мир, необходимо, чтобы весь разумный открылся ему. Тело… Каналы Ци… Душа… Сердце… Дух… Эта техника требует уровня, как минимум, Бань Шень (Мнимый Святой) и выше. Если у того, кто собирается использовать подобную силу, уровень будет ниже – последствия будут весьма плачевными. Истощение. Потеря голоса. Или даже безумие. Потому что подобный звук – это не просто вибрация. Он – форма воли, слитая с небом.

Андрей застыл, глядя в слова, как в пропасть. Бань Шень. Мнимый Святой. Его же уровень был… ниже. Намного. Его ядро ещё даже не было оформлено до конца. Его путь только начинался.

И всё же… В этом тексте – была надежда. Не спасение… Нет… Но след…Тропа… Формула… Ведь тогда ему не придётся говорить чужим языком. Он сможет создать свой голос, и обернуть его магией. Сделать из него орудие воли, а не слабость. Но и тут же он встряхнулся как удара осознания… Он не потянет. Не сейчас. Не с такой силой. Он ещё не близок к Бань Шень. Даже путь Дао Цзы у него только формируется. Даже если бы он попробовал, его тело банально не выдержит такой перегрузки. Кровь начнёт кипеть, каналы лопнут, душа треснет, как непрокалённая керамика под пламенем. Он медленно сел. В руке всё ещё был зажат этот свиток. На лице проступила усталость, тянущая к земле. Даже если уже есть путь перед ним, он пока не может идти по нему.

Но… Он аккуратно свернул свиток и положил его рядом с собой. Он будет учиться. Он будет готовить себя. Он не сможет использовать “Божественный голос” сейчас. Особенно в полную силу. Но однажды – да. Он не заговорит голосом чужака. Он заговорит голосом, от которого не отвернутся ни духи, ни старейшины. Он станет тем, чья речь несёт волю, как меч – сталь. И до той поры… Он – будет молчать. Но уже не как раб страха. А как кузнец, копящий жар для одного удара.

…………

Ночь углубилась. Ветер стал холоднее, и влажный запах трав за пределами лаборатории перемешался с ароматом старых чернил и золы из уставших жаровен. Фонари в саду тускнели, один за другим тухли, будто сама Обитель погружалась в сон, оставляя бодрствовать лишь тех, кто слишком много думал. Или слишком опасался того, что может стать их будущим.

Андрей уже привычно сидел, почти не двигаясь, всё ещё ощущая в ладонях тяжесть свитка. В голове клокотало – не от беспокойства, а от тихой, холодной решимости. Он вспомнил. Ту самую древнюю кость Падшего Бога. Не просто реликвию. Не проклятие. Не оружие. Она изменила его. Её присутствие стало частью ядра, отразилось в теле, в духе, в меридианах. Порой он чувствовал, как тепло всплывает под кожей не изнутри – а из самых глубин чего-то иного, древнего, безмолвного. В Нижнем мире демоны шептались о нём, словно чуяли в нём что-то неестественное, ещё до того, как он проник в Гробницу Падшего Бога. И теперь он понял, что именно она может быть ключом. Ключом к тому, чего другие достичь не могут.

“Божественный голос”… Он требует, чтобы тело, дух и энергия слились в единое. И, возможно, моя суть уже ближе к этой целостности, чем кто-либо догадывается… Но если он попробует…Если допустит ошибку… Голос вырвется, как крик, разрывающий небо. И тогда – услышат. Все. Слуги. Ученики. Старейшины. Может, даже представители семьи Хваджон. Нельзя. Он не может позволить себе быть услышанным прежде времени. Печати. Сначала те самые защитные печати, которые сдержат силу этой техники, и истинную силу его ядра. Для этого он встал, зажёг крошечный фонарь тусклым светом. Достал из-под стола свёрток с глиняными пластинами, золотыми чернилами и тонкими кистями из волос ледяной лисицы.

Печати Молчания – та самая техника, с которой он уже сталкивался раньше, но теперь ему предстояло создать их на новом уровне. Так как они должны были не просто погасить звук, поглощать колебания Ци, вибрации энергии, которые могли всплеснуть даже в небесных каналах над его потайным местом. Он опустился на пол, обвёл вокруг себя мелом внутренний круг – восьмиугольную базу. Это – Печать Гашения. На её углах он начал рисовать вторичные круги. Каждый – с узором из трёх линий, пересекающихся в форме завитка.

“Первая – поглощает звук… – Вспоминал он мысленно. – Вторая – отклоняет вибрации энергии от центра, третья – укрывает духовное присутствие.”

На каждый завиток шли особые чернила. Он капнул в чашу каплю собственной крови, смешал её с тенью перемолотой чешуи огненного змея и золой из выжженной сердцевины чёрного кипариса. Цвет получился тёмно-серым, с багровым отливом – энергетическая связка между его духом и чертами Печати. Он медленно начал писать. Каждая линия – тянулась, как дыхание. Каждая точка – ставилась в ритме с биением сердца.

Дыхание… энергия… концентрация. Он не мог позволить себе ошибку. Ни одной линии не должно было дрогнуть. Так как если такая печать не сработает, то тот самый голос, даже если у парня что-то и получится, вырвется наружу и привлечёт чужое внимание.

“Это не просто защита. Это – клетка. Клетка для моей собственной воли.” – Подумал он. Он потратил почти полтора часа. Когда закончил – комната была покрыта переплетёнными узорами. Пол в этой небольшой пещерке. Стены. И даже на входе. Даже сам котёл в углу был связан Печатью Заглушения, как точка “заземления”.

Потом он встал. Поднял руки. Капля пота сбежала по виску. Сложил пальцы в печать активации. Шёпотом, внутренне, он послал в глифы импульс Ци – и почувствовал, как пространство вокруг него… Замкнулось. В ушах стало странно пусто. Будто весь мир замер. Он открыл рот – и не услышал даже собственного дыхания.

И понял, что всё работает. Теперь ему можно было бы попробовать. Он медленно сел в центр круга печатей. Закрыл глаза. Положил ладонь на грудь, прямо над ядром. И позвал.

– Проснись… Если ты действительно стала частью меня.

Ответ не пришёл словами. Но внутри груди что-то дрогнуло. Как крохотный огонь в глубоком колодце. Он сосредоточился. И мысленно, осторожно, как с живым существом, обратился к той самой кости, что изменила его.

“Если ты хочешь, чтобы я выжил… если хочешь, чтобы твоя сила не погибла впустую…помоги мне теперь.”

И вдруг, как тень под кожей, волна силы прошла сквозь его каналы. Не боль. Но напоминание. Ты – не обычный. И в следующий миг он собрал волю в горле. Не звук. Не крик. Но импульс. Смысл. Намерение.

Он попытался сформировать первый слой Божественного голоса – не голос в прямом смысле, а структуру мысли, обёрнутую в магическую ткань. Слова не были произнесены – но пространство внутри печатей дрогнуло, как от грома, прошедшего где-то в глубине земли.

Удар был настолько сильным, что он просто рухнул на пол. Не от боли. От истощения. Кровь потекла из носа. Грудь сжалась. Та самая древняя сила, что сейчас затаилась у него внутри, вздрогнула в ответ – но не обрушилась. Он выжил. Он смог активировать первую грань этой, по сути, для него сейчас невозможной техники.

“Я… могу. Не сейчас. Но я могу.”

Сейчас – он знал это точно. С его телом. С этой костью. С этим упрямым, стиснутым духом. Однажды он заговорит. И тогда молчание, что он носил столько лет, расколется на осколки – и станет звоном, которого не забудет никто…

…………..

Ночь глубоко вцепилась в горы, где находилась обитель секты Пяти Пиков Бессмертных, сдавив её тишиной. Звёзды над этой горной долиной мерцали в вышине тускло и холодно, словно наблюдали – и молчали. Внутри же, под глухим куполом обнаруженной им пещеры, тишина была создана искусственно – мощнейшими печатями, сплетающими звук, волю и пространство в неслышимую клетку. А внутри этой клетки, он работал.

Андрей сидел на коленях в центре круга, его рубашка прилипла к телу, а кожа блестела от пота и от внутреннего жара, не касающегося ни воздуха, ни внешнего мира. Глаза парня были полуоткрыты. Мутные, но осознанные. Губы почти не шевелились. Но в груди – ревел настоящий ураган. Он снова и снова вызывал форму “голоса”, как было написано в древнем свитке. Не просто звук, не просто слово. А резонанс. Глубинный ритм, вибрацию, пронизывающую не воздух – а всё тело. Всё существо и естество. Это была музыка изнутри его души. Музыка, которую можно было не услышать, но невозможно было не пережить. И каждый раз, когда он запускал её – его меридианы дрожали.

Первая попытка… Была едва не роковой. Он слишком резко дал импульс, не рассчитав глубину. Голос сорвался из его горла, как удар молота по водной глади. Мир внутри печатей будто изогнулся. А его собственное ядро – взревело, как дикий зверь.

В следующий миг Андрей почувствовал, как его собственные вены вспыхнули жаром, как кости вибрируют, кровь клокочет, ткань лёгких сжимается. Он захрипел, губы лопнули, из глаз пошли слёзы – не от эмоций, от боли, сырой и безжалостной, как пламенный хлыст.

Он упал, вцепившись пальцами в пол, будто мог удержаться в этом мире, если сожмёт его крепче. На губах – медь. На языке – вкус золы. Он выжил… Только потому, что вся сила, что он получил от кости Падшего Бога, дрогнула в ответ.

Не спасла… А укрепила. Словно заменив его плоть на более живую, менее хрупкую. Словно древнее существо внутри него решило: “Ты достоин. Ты не сломаешься с первого шепота. Тогда смотри, слушай, страдай. Но учись.”

Вторая попытка была осторожнее. Он медленно вытягивал голос, сдерживая его не горлом – внутренним усилием. Слово не сорвалось, а пронеслось по телу – не как удар, а как низкий звон, наподобие медного колокола в подземелье.

И в этот миг… Он почувствовал, что вся система меридианов в его теле тут же откликнулась. Малейшее колебание этого звука-воли расходилось по телу как рябь по озеру, заставляя даже ядро внутри дрожать, как в жутком напряжении. И это было не разрушение. Это было – взаимодействие.

“Оно слышит меня… – мелькнуло в сознании. – Ядро, плоть, кость… всё слышит мой голос.”

Потом он пил эликсиры. Один за другим. Из грубой шкатулки доставал пилюли восстановления. Тоник киноварной энергии – укреплял дыхание. Чистая сердечная сфера из вытяжки голубого лотоса – восстанавливала ментальную ясность. Пилюля укрепления сосудов драконьего глаза – защищала меридианы от перегрева. И старый, хранящийся на крайний случай, жидкий нектар льда из северной пещеры – что понижал внутренний жар, когда тело почти закипало от вибрации.

Он готовился. Не спешил. Он работал над собой, как мастер с нестабильной рудой, которую легко расколоть, но можно – превратить в легендарный металл. И с каждым циклом – он начинал ощущать тонкую грань между болью и прорывом. Он чувствовал, как от “звука” его кости, что были изменены древней силой, что досталась ему от Падшего Бога, будто вибрирует в унисон, выдавая направление, ритм, импульс, который помогает телу не разрушаться, а впитывать резонанс. Иногда, во время коротких пауз между тренировками, он сидел с закрытыми глазами и чувствовал, как всё тело гудит, как будто он – не человек, а струнный инструмент, и каждая его клетка играет свою ноту, едва различимую, но единую.

Он начал понимать. Это не просто "голос", и не просто "звучание". Это воля, идущая прямо сквозь плоть. Это – то, как существо, через собственное естество, преподносит себя миру. Теперь он знал о том, почему техника называлась “Божественным голосом”. Не потому, что ею владели Боги. А потому что только Боги могли говорить так, чтобы мир сам склонялся в ответ. И именно так он понял, почему для использования этой техники нужен был такой высокий уровень культивации Дао Цзы. Именно из-за того, что к тому времени не только само ядро такого разумного будет иметь достаточный запас силы. Но и само тело будет трансформировано настолько, что выдержит такой резонанс. Да. Он ещё не был Богом. Но он уже учился говорить, как тот, кто однажды заставит и небо услышать его речь.

Ночи стали длиннее. Или, может, это просто Андрей перестал чувствовать их границы. Ведь теперь каждая ночь была не отдыхом, а работой, испытанием, подготовкой к бегству, которого никто не должен был ожидать. Он больше не практиковался в лаборатории. Там, несмотря на все имеющиеся печати, всё равно оставалась тень наблюдения. Старик Йонг Мин был мудр, но даже его стены имели уши – в прямом смысле. Там имелись и артефакты слежения, внимательные духи, редкие ученики, что иногда “совершенно случайно” проходили слишком близко. Потому Андрей и выбрал для себя это место. Оно находилось в старой каменной роще на склоне одного из дальних Пиков – Сумрачного Пика, где уже давно не преподавали, а залы обители были отданы под “молчаливое хранение артефактов и костей древних наставников”.

Но он знал о том, что именно там, под уступом в изломанном валуне, что провалился внутрь, была пещерка. Маленькая, полусухая, вечно пахнущая мхом и старой пылью. И именно в ней, среди обломков, мха и свечного света, он и создал свой тайный зал.

По ночам он уходил туда – тихо, как призрак. Стараясь не оставлять за собой ни одного следа. Ни одного колебания Ци. Он двигался как немой зверь, ставший тенью. И именно здесь, в этой каменной утробе, он продолжал оттачивать технику голоса, и – технику пространства.

В отношении техники “Божественного голоса” он начинал с малого – с одного короткого импульса. Одной внутренней команды. Волна шла от сердца, отражаясь от внутренней стенки грудной клетки, проходя сквозь диафрагму, плечи, позвоночник… И затем – тело отзывалось. Сначала – болью. Потом – дрожью. Теперь – вибрацией, что вплеталась в его меридианы, поднимая с глубины дополнительную силу.

Теперь он мог запускать “резонанс” не всей массой тела, а точечно – в пальцы, в ступни, в сплетение Ци у солнечного сплетения. Он медленно, по капле, встраивал голос в своё тело. Не просто произносил, а насыщал себя волей. И чем чаще он делал это, тем яснее ощущал. Сила Падшего Бога не просто помогала. Она учила его, словно пробуждая в его плоти воспоминания о том, как когда-то говорили те, кого боялись даже небожители.

Также он уже прекрасно понимал, что одного подобного “голоса” ему будет мало. Если они действительно, как намекал старый алхимик, захотят “связать” его насильно, как ценную собаку, породистую и молчаливую, он должен будет исчезнуть. Не убежать. Не прятаться. Исчезнуть. И сделать это нужно именно так, чтобы все те, кто рискнёт так поступить, поняли весь уровень своей глупости.

Техника, которой он учился – была куда выше уровня сект, стремящихся к контролю над пространством. Её основа проста лишь на слух. Нужно найти трещину в пространстве, влить туда каплю воли, и оттолкнуться от этого излома, как от упругой паутины, сдвинув себя сквозь тонкую ткань реальности.

Но это было на грани безумия – ведь в отличие от “телепортации”, это не пространственный прыжок, а давление в реальность, с риском быть вытолкнутым не туда… или не вернуться вовсе.

Андрей практиковал осторожно. Он вырезал миниатюрные якорные глифы на костяных табличках, прятал их в разных концах обители секты. Под плитами, в расщелинах, даже один – в глубине одной из заброшенных теплиц, под камнем. Он настраивал себя на эти точки. Он отправлял туда ниточку воли, вплетённую в тишину.

И сначала ничего не происходило. Потом – головокружение. На третьей неделе – он ощутил, что может потянуться из своей пещеры – и дотронуться до глифа под каменной теплицей. Он не переместился. Но волна его сознания – коснулась другой точки. Почти… почти…

Он понимал, что рано или поздно, он будет вынужден исчезнуть. Когда в его дверь придут не со свитком – а с золотыми наручами, вышитыми как брачные подарки. Когда он увидит, что глава семьи Хваджон уже одобрил такое решение. Когда даже сама Соль Хва, быть может, скажет:

"Ты должен быть благодарен. Это честь."

Он не позволит этому случиться. Он уже не тот немой мальчик, которого можно поставить в покое возле порога судьбы. Давление не появилось сразу. Оно пришло, как роса – по капле, по взгляду, по неприметной фразе в устах тех, кто раньше просто проходил мимо. И лишь теперь Андрей начал чувствовать – кольцо вокруг него всё больше замыкается…

Первым было внимание. Липкое, обволакивающее, как паутина. Он уже привык к подобным взглядам – одни осторожные, другие враждебные, третьи сдержанно-женственные, будто пытающиеся прочитать в нём нечто “удобоваримое”. Но теперь даже эти взгляды изменились. Они стали рассчитывающими.

Если раньше его считали просто "немым помощником" у мастера-алхимика, то теперь, после показанных навыков и особенно после недавнего поединка с мастером Соль Хва, в нём начали видеть опасную переменную. Не просто слугу, а полноценный шаг в сторону нестабильности.

На одной из тренировок, пока он выполнял боевые плетения, на дальнем краю арены остановился старший ученик мастера Чхо Мунсана – тот, кого обычно сопровождала свита молчаливых юношей – подхалимов. Он смотрел небрежно, но долго, а после обронил с улыбкой:

– Мастер Йонг Мин – странный выбор для такого "перспективного" ученика. Ты ведь уже мог бы быть под крылом более опытного в таких делах мастера Чхо Мунсана, или хотя бы наставника Жао Хуаня. Зачем вообще нужно терять время?

Но Андрей ему не ответил. Не из-за привычки молчать. Просто он не счёл нужным вообще как-то демонстрировать своё внимание к его словам. Но это было только начало.

В алхимической лаборатории стало всё чаще появляться чужое присутствие. То "случайно заглянувший" ученик одной из внешних школ. То странно вежливый маг, приносивший редкие травы, которые раньше Андрей сам искал неделями. То помощник одного из старейшин, что "ошибся дверью", но странным образом точно знал, в каком шкафу у Йонг Мина лежат документы по редким рецептам пилюль.

“Присматриваются… – Достаточно быстро понял он. – Но не ко мне. К нему. К старому мастеру, у которого слишком долго в учениках находится нечто полезное, но не управляемое.”

Сам же старейшина Йонг Мин держался привычно. Кряхтел, бормотал, спорил с рецептами, с котлами и духами трав. Но Андрей замечал – его лицо стало чаще усталым, внимательным, почти напряжённым. А однажды вечером, когда Андрей закончил очередной цикл переработки редкой смолы для пилюли концентрации духа, старик подал ему флягу с зелёным отваром, и, словно невзначай, сказал:

– Ты замечаешь, да? Как часто к нам стали заглядывать “чужие” гости. Как часто мне начали "вежливо" предлагать ресурсы. Откуда вдруг вся эта щедрость могла вообще появиться? И всё – из-за тебя. – Он усмехнулся, но в этой усмешке был горький привкус понимания. – Думаешь, они хотят тебе блага? Нет. Им всё ещё не нравится, что ты здесь. Что я, всего лишь один из членов из Совета, держу у себя “живое золото”. Ты – слишком ценный, чтобы быть у старого алхимика, который полжизни провёл в пыли и болотах. Им надо, чтобы ты был… В их собственной системе меридианов. Чтобы ты служил им. Или хотя бы не мешал их планам.

Потом он медленно откинулся на спинку кресла и вздохнул.

– А самое смешное? Мне теперь приходят особые поставки. Из кладовых. Даже из сокровищницы. Мне улыбаются те, кто десятки лет считал меня чуть ли не забытым грибом на заднем дворе секты. Только потому, что рядом со мной теперь ты.

Он посмотрел прямо в глаза Андрею, и голос его стал глуше:

– Но это не дар. Это – петля. Они подкармливают, чтобы было что отнять. Чтобы, когда придёт время – я сам сдал тебя. Не приказывая. Не угрожая. Просто… сжав до невозможности выбор.

И это была правда. Намёки становились всё грубее. На внутреннем собрании, где Андрей лишь скромно сопровождал старика, один из советников бросил громко:

– Такому дарованию не место в алхимических подвалах. Настоящим воинам и наследникам школы стоит заниматься развитием боевого Дао, а не мешать травы в котлах.

Другой подхватил, уже с притворной доброжелательностью:

– Старейшина Йонг Мин и сам давно заслужил отдых. Его бы заменить – он мог бы спокойно преподавать в младших залах, не перегружая себя.

Это всё говорилось вслух, в присутствии других мастеров, учеников, и даже гостей секты. И все деликатно смотрели на Андрея. Как будто он – решение чьей-то сложной головоломки. Ключ к чьей-то власти. К чьей-то стабильности.

Андрей всё это слушал всё также молча. Но внутри него, в глубине груди, где тлело последнее пламя от прикосновения “Божественного голоса”, начинал подниматься не звук – а именно его Воля. Тихая. Упрямая. Холодная, как сталь. Если они думают, что он забудет, кем был, если они считают, что его можно укротить лестью, приказом, женитьбой или званиями, то они явно просто не знают, кого именно вырастили.

Дни проходили в тишине. Никто бы и не подумал, глядя на этого невысокого, молчаливого юношу, который склонился над алхимическим котлом, либо с послушным видом таскал ящики с травами и читал свитки на задворках библиотеки, что в его сердце жил расчёт, а в каждой ночи – всё дальше продвигалась подготовка к бегству.

Он ничего не менял снаружи, и это было частью его мастерства. Не давать даже повода для подозрений. Ни взгляда в сторону… Ни задержки в поклоне… Ни излишней заинтересованности в событиях… Всё как должно быть у немого ученика с неблагодарной судьбой и скромным происхождением. Но внутри – всё менялось. Каждый вдох, каждая ночь, каждая травинка, перетертая в пыль, была всего лишь очередным шагом к свободе.

И сейчас основное преимущество Андрея было в том, что все вокруг всё ещё считали его слабее, чем он есть на самом деле. Даже те, кто видел, как он сражается – всё ещё не понимали того, что он очень тщательно скрывает свой настоящий уровень.

Это позволяло ему проникать туда, куда не заходят ученики, получившие печати допуска. Под видом обычного посыльного, он проникал на нижние ярусы обители, спускался к складам, где хранили дрова, ламповые масла, простые артефакты защиты. И уже оттуда – уходил наружу. Он знал, как укрыться от духов слежения. Для этого у него всё уже было. Запечатанная трава безликой тени, травяная паста, искажающая колебания Ци, и мелкая духовная нить, вплетённая в одежду, позволявшая рассеивать свой след, как воду по склону. Так он впервые вышел за пределы внутренних кругов секты, прошёл по нижним ущельям, где когда-то собирал травы с мастером Йонг Мином, и дошёл до границ барьерного круга, где энергия секты начинала истончаться.

Там, за пределами основного купола защиты, он начал создавать контрольные точки – опорные узлы для пространственной техники. Это было тонкое ремесло, где ошибка могла стоить не просто провала побега, а полноценного разрыва и даже уничтожения его тела при попытке перемещения. Каждая такая точка требовала фиксированного якоря, артефакта или символа, связанного напрямую с его собственным Ци. Андрей использовал обработанные кости зверей, добытые им ранее, внутрь которых он впечатывал ниточку собственной воли, смешанную с остатками от сожжённых алхимических пилюль… Изолирующую гравировку – чтобы другие не могли почувствовать, что в этом месте происходит деформация пространства… Малую Печать Удержания – маскирующую наличие магии под естественным фоном земли и ветра…

Он осторожно закапывал такие артефакты в трещинах между скалами, закладывал под корни деревьев, запечатывал в карнизы разрушенных башен и спрятанные ячейки в старых постройках времён основания секты. Каждая точка была связанным узлом, к которому он мог привязать часть своей воли, и при необходимости мог быстро сместиться к ней, даже если будет заперт в самой сокровищнице под обителью секты.

Путь, который парень постепенно выстраивал, не вёл наружу напрямую. И всё только потому, что он понимал. Если он просто исчезнет, то все барьеры будут усилены, и его начнут искать, а значит, вернуться сюда будет просто невозможно. Именно поэтому он старательно строил изломанную пространственную спираль, в которой точки были не линией, а настоящей сетью пространственных переходов, изгибов и ложных выходов. А также, по пути, постараться пополнить свои припасы, которые ему могут пригодиться во время бегства.

Первую точку он проверил через пять ночей. Собравшись, он сосредоточился, протянул тонкую нить воли, и с напряжением впечатал в неё команду: “призовись”. На миг в воздухе перед ним прошёл ледяной толчок, как будто комната задрожала – и в следующую секунду рядом материализовался нужный ему символ-узел, тускло светящийся, но стабильный. Парень медленно улыбнулся. Это сработало. С каждой неделей он добавлял новые точки – символы. Один – на узкой горной тропе, ведущей к заброшенному карнизному монастырю… Второй – под каменной статуей в лесу духов… Третий – в руинах, где когда-то были тренировочные залы первой формации Пика Огня… Каждую ночь он возвращался в свои комнаты – тихий, усталый, но в душе – всё более живой. Техника того самого “Божественного голоса” также становилась всё крепче. Контроль над пространством – чище. Сеть точек – шире. Он не знал, когда именно придут за ним. Но собирался быть готовым к такой ситуации… Когда Совет Старейшин секты решит, что настал момент “укрепить его статус” через свадьбу или перевод. Когда его мастера-алхимика попросят отдать ученика во “всеобщее благо”. Но он знал одно. В тот день он исчезнет. Не потому, что он слаб. А потому что сильный не играет по чужим правилам. Он просто разорвёт их заслоны и заграждения – и уйдёт сквозь пространство. И в тени ночей, в пещерах и среди скал, он уже слышал эхо собственного будущего. Тихое, как шаг, но неотвратимое, как рассвет.

Но благодаря именно его предосторожностям, все те, кто смотрели на Андрея со стороны, всё ещё видели в нём всё того же немого помощника. Усердного, молчаливого, почти незаметного. Он не задавал вопросов, не перебивал, не спорил. Служил мастеру Йонг Мину, как положено, и исчезал в нужный момент. Такие исчезают не потому, что делают что-то особенное, а потому, что их просто не замечают. Так думали все. И это спасало его. Потому что на самом деле он учился. Каждый день. Каждый час. Но не у мастера… Точнее… Не только у него. Он учился у теней стеллажей. У свитков, покрытых пылью. У книг, которые никто уже сотни лет не открывал.

Всё только благодаря тому, что у мастера Йонг Мина была старая привилегия – свободный доступ к внутренним архивам, не самым секретным, но куда не пускали обычных учеников. И Андрей пользовался этим, как ураган, скрытый под облаком – незаметно, но неумолимо. Он записывался в библиотеку от имени мастера. Носил туда свитки, читал "для него". А на деле – просиживал в полутемных залах часами, вгрызаясь в историю мира, как хищник в плоть давно забытого зверя. И в первую очередь он изучал не рецепты, не технику, не боевые плетения – всё то, что можно было в этой секте узнать из подобного, он уже знал. Теперь его интересовало кое-что другое… История сект… Политика альянсов… Территориальные споры… Иерархии, старейшины, запретные земли, уставы, войны…

Потому что он знал, что если ему и придётся отсюда бежать, этот мир не простит ему подобного. Если он просто исчезнет, как раб, покинувший золотую клетку, его будут искать. И если он не будет знать, в чьё логово врывается, то второй раз уйти у него просто не получится.

Именно благодаря этим знаниям он вскоре понял, что этот мир был похож на огромный цветущий сад, поделённый на жестокие клумбы. Каждая секта – это маленькое государство, и всё между ними держалось на традициях, долгах и страхе. Особенно выделялись Восемь Великих Сект, среди которых и была Секта Пяти Пиков Бессмертных – обитель, в которой он сейчас жил как под тонким льдом. Другие семь – были не менее опасны. Та самая секта Нефритовой Луны – славилась жестокими ритуалами и связями с демоническими техниками. На первый взгляд – члены Альянса Света. В реальности – сборище идеалистов и фанатиков… Секта Небесного Нефритового Императора – больше похожа на монастырь мудрецов, но контролирует сеть агентов, покрывающих половину континента… Секта Лунного Лотоса – прекрасные, холодные, женщины-воительницы, воспитанные в культе внутреннего безмолвия и смертоносной гармонии… Секта Пылающего Дракона – кочевая секта с кодексом чести и склонностью к охоте за нарушителями… Секта Облачного Когтя Байху – якобы торговцы и миротворцы, но с чётко выстроенной разведывательной сетью… Храм девяти Небесных Ликов – нейтральные прорицатели, но под покровом предсказаний выстраивают долговечные политические манёвры. Дворец Девяти Небесных Фениксов – обитель тех, кого не видит никто. Их даже на картах не отмечают. Но в записях упоминается: "Если ты сбежал от Пяти Пиков – ты всё равно не уйдёшь от них." И это всё не считая тех, кто по своей силе и влиянию приближались к этим восьми. Вроде тех самых представителей сект Тени Кровавой Луны или Песчаной Тени. Не говоря уже про Небесную Черепаху Хаоса, или про секту Солнечного Владыку Теянгина.

Он выписывал всё. Так как начал составлять собственную карту сект и их связей. На самодельных тонких листах он записывал всё, что могло бы ему пригодиться в будущем. Кто с кем заключал альянсы. Кто участвовал в последнем войне за контроль над Ледяным Побережьем. Какое событие привело к изгнанию мастера Ду Инь из Небесного Нефритового Императора. Почему секта Лунного Лотоса разорвала союз с Дворцом Девяти Небесных Фениксов. Где проходят “пограничные зоны”, куда не осмеливается ступить ни одна из сторон без последствий для себя.

Он искал не просто информацию. Он искал пустоты. Места, где у сект нет никакого влияния. Старые тропы торговцев. Забытые деревни, не попавшие под влияние великих школ. Мелкие секты, отчаянные, но независимые. Он нашёл упоминание о Зелёной долине Теней – том самом месте, где однажды исчезло сразу пять боевых мастеров уровня Да Доу Ши, и даже Совет Восьми Сект отказался от прямых посягательств на эту территорию. Увидел упоминания о Погребённой степи, где царствует дикая Ци, разрывающая законы плетений. Нашёл указание на старые караванные тропы, проходящие по дуге за пределами зон влияния.

И всё это – он запоминал. Копировал. Записывал в специальных запечатанных свитках. Он практически вплетал всё это знание в свою волю, в свои медитации, в схемы в голове, которые учился не забывать даже в бою. И теперь, когда он сидел среди тихих стеллажей, притворно изучая очередной свиток о духовных зернах, парень уже знал о том, что если его попытаются женить – то он исчезнет. Если мастера прикажут сменить наставника – он растворится. Если секта Пяти Пиков Бессмертных посчитает, что Андрей должен быть преданным псом – он станет неуловимой тенью. Потому что этот мир не прощает ошибок. Но он – не собирался ошибаться. Он собирался знать всё.

И в тот день, когда всё же Пять Пиков решат, что держат его в клетке – он пройдёт сквозь клетку, сквозь горы, сквозь секты – и окажется там, где никто не знает, как произносится его имя…