Смех лисы

По следу. Настоящий призрак из взорванного самолета

Напрасно Сабитов надеялся, что досада развеется, пока он дойдет до комендатуры. Чуть полегче стало, бесспорно, но пальцы до сих пор поджимались от неловкости и стыда за себя и всплывало перед глазами лицо Валентины, сияющее, тут же почти по-детски испуганное и сразу холодное и чужое.

Ладно, подумал Сабитов, поднимаясь к кабинету Земских. Ладно. Не за тем приехал, не с тем и уедешь. Не отвлекайся от главного.

Главным была, конечно, безопасность полка. А со вспышкой болезни безопасность сочетается совсем скверно. И ладно если вспышка разовая — а вдруг такое здесь считается пустячком, как у Карлсона, делом житейским?

— Н-нет, — ответил явно озадаченный Земских. — Чтобы прямо эпидемия, вспышки, да просто заметные болезни — нет такого. На моей памяти точно не было. Молодежи и среднему возрасту болеть вообще некогда, большинство в разъездах, а старичье здесь крепкое, да и больниц не любит, травками лечится.

Из соседних поселков вот привозят мужичков: то с гвоздем в пятке, то самогонкой траванутся.

— Почему в военный госпиталь?

Земских пожал плечами.

— Исторически сложилось. Сперва больницы в районе вовсе не было, сюда всех везли. Теперь есть, но такая, символическая больше. Туда только зубы лечить ездят, а с остальным сюда. И ближе, и привычней, ну и надежней.

Врачам все равно делать особо нечего, солдатиков немного, да и здоровые они у нас. ОРЗ на ногах переносят, до гастрита Маргарита не доводит, а летного парка у нас давно нет — значит, нет ни спирта, ни сопутствующих расходных.

Травиться нечем.

Сабитов показал, что картина ему ясна, и встал, собираясь откланяться.

Вставший также Земских решился развить тему:

— Госпиталь формально-то, как и аэродром, пока на неполной консервации, ждет своего часа. Вот врачи сачка и давят преимущественно. Не то что там, да?

Сабитов неопределенно кивнул, не желая принимать подачу. Земских, сделав понимающее лицо, все-таки продолжил, медленно выходя из-за стола:

— Как там вообще? Ну, за речкой.

Сабитов, помедлив, холодно посоветовал:

— А вы съездите, посмотрите.

Земских, поморгав, вернулся за стол, сел, взял карандаш, рассмотрел тщательно заостренный грифель, очень аккуратно положил карандаш обратно и негромко сказал, не глядя на собеседника:

— Я вообще-то рапорт подавал. Отклонили.

— Мой тоже отклонили, — отрезал Сабитов. — Трижды. Кто хочет, тот добьется. Могу за вас словечко замолвить, если правда так неймется.

Земских, подбирая слова, поднял на него глаза, в которых совершенно не было приязни. Сабитов вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Он полагал, что выделенным кабинетиком не воспользуется никогда — стол не относился к жизненно необходимым инструментам, отдохнуть можно было в служебной квартире, а шкаф с пыльными книгами интереса не представлял: помимо неизбежного устава внутренней службы там стояли разрозненные синие тома собрания сочинений Ленина, брошюрки с материалами пленумов ЦК КПСС и несколько изданий «Малой земли» Брежнева — очевидно, раньше кабинетик занимал замполит. Самыми полезными элементами обстановки были графин и телефон. Но смывать коврик пыли с графина Сабитов брезговал, а звонил он от дежурного по комендатуре или от радиста, явно тосковавшего в рубке.

Теперь ни его, ни кого бы то ни было Сабитов развлекать не собирался.

Пришлось звонить как бы от себя.

Диск набора заедало, так что Сабитов, пока не приноровился, дважды тюкал по рычажкам отбоя.

Приемный покой госпиталя не отвечал. Сабитов, чуть напрягшись, вспомнил остальные телефоны, значившиеся на прикнопленном к распахнутой двери объявлении, — благо номера были четырехзначными и отличались лишь последней цифрой.

Дежурная медсестра отозвалась, как положено, после третьего гудка. Увы, оказалась она не Валентиной — хотя словоохотлива была не более: видимо, персонал получил инструкции не болтать и в целом минимизировать любые контакты с посторонними и был достаточно дисциплинирован для исполнения инструкций. Соединить Сабитова с начальником она отказалась, объяснив, что тот занят больными. Соединить с заместителем начальника, как и с любым другим врачом, она отказалась по аналогичной причине. Рассказать про число зараженных или хотя бы число госпитализированных сегодня граждан дежурная сестра отказалась просто наотрез и без объяснений, как и от того, чтобы хотя бы бегло охарактеризовать суть болезни, ее признаки, степень опасности и угрозы для пациентов.

Сабитов, знавший цену приказу и особенно его доскональному выполнению, старался не злиться, потому что сам поступил бы так же, но, конечно, злился, все с бо́льшим трудом удерживая себя от повышения тона и жесткости слов, а также острого желания попугать дамочку высокими званиями и громкими фамилиями. Толку не будет, в отличие от стыда.

Он пальцем нарисовал на пыльном корпусе телефона звездочку и попросил пригласить к телефону Валентину.

Наступила пауза. Сабитов напряженно вслушивался, но в трубке лишь пощелкивали стандартные помехи да перекатывался далекий невнятный шум.

То есть трубку ладонью собеседница не прикрыла. И то хлеб.

Наконец медсестра сказала:

— Алло, вы слушаете? К сожалению, ничем помочь не могу. Валентина очень занята, подойти не может и не освободится до конца дежурства. Что-нибудь ей передать?

— Нет, спасибо, — сказал Сабитов, сам удивившись, что отказ Валентины общаться — не факт, что необоснованный, и не факт, что направленный именно против капитана, который ведь даже не представился, — так его расстроил. — Удачи.

Тамара, дождавшись гудка, тоже положила трубку и сказала стоящей рядом Валентине:

— Зря ты так. Сама же говорила, правильный мужик вроде.

— Говорила, что мужик, оказался, как уж ты это называла, «взро-ослый парень». Вот пусть сам и…

Валентина махнула рукой. Тамара ждала продолжения. Валентина продолжила не так, как собиралась:

— Томочка, если опять позвонит или тем более лично заявится, говори как сейчас, ладушки? Страшно занята, мол. Тем более это правда.

Она подождала, пока Тамара кивнет или улыбнется, не дождалась и убежала к пациентам, которые правда ведь ждали. Тамара, неодобрительно мотнув головой, принялась поспешно заполнять журнал, чтобы развязаться с писаниной поскорей и бежать на помощь Валентине и врачам. После обеда на этаже стало поспокойней, но рук все равно не хватало катастрофически.

Призрак оказался фантастически — именно что сверхъестественно — быстрым и проворным. Он дунул прочь, не позволив Рексу приблизиться, а Сереге — рассмотреть хотя бы приблизительно, практически сразу оторвался от преследования, слился с обросшей лимонником лиственницей раз и другой, а на третий исчез вовсе. Рекс пролетел сквозь кусты не оглянувшись, но через полминуты сбавил шаг, рыскнул вправо, потом влево и принялся давать петли вокруг поредевших деревьев, виновато поскуливая. Серега пытался отдышаться, но и помогал как мог: вглядывался в сторону чащи и опушки, с воплем кидался на густой куст рододендрона или волжанки в надежде, что нервы у призрака не выдержат и он выскочит оттуда, где затаился, высматривал подозрительные тени у корней и на нижних ветках и на всякий случай даже пялился вверх, пока не заболела шея: вдруг шпион прыгает по верхушкам подобно Тарзану из трофейного фильма, который сто лет назад пересказал на встрече школы с шефами лысый, но прикольный прапорщик из не передислоцированного еще авиаполка.

— Я тебя вижу! — заорал Серега, потрясая так и не пригодившимся фонариком.

Впрочем, фонарик был твердым, а металлический рычаг, если правильно его перехватить, можно было использовать навроде кастета — если не бояться, конечно, что он первым делом переломает или отрубит пальцы владельцу.

Серега боялся, поэтому держал фонарик как микродубинку, попутно проверив, не посеял ли ножик — нет, тот был на месте.

— Вылазь, гад, хуже будет! — крикнул он совсем грозно, водя соответствующим взглядом по кустам, чтобы призрак не сомневался, что обнаружен и без малого окружен, так что сопротивление бесполезно.

Рекс зарычал в поддержку требованию, но в голосе его уверенности не было, и смотрел он больше не в сторону вероятного противника, а на братана, очевидно, ожидая однозначных указаний.

Серега, истомившись, смирился с тем, что призрак либо все-таки сбежал, либо так просто на понт не берется, и скомандовал:

— Давай к опушке, там засаду устроим. Если в чо, этот гад там и вылезет рано или поздно. Возьмем тепленького.

Сказал и рванул к опушке, Рекс, заливаясь счастливым лаем, — следом. Там их и взяли тепленькими.

— Викулов! — произнесла Людмила Юрьевна командным голосом, от которого с кустов на землю пал десяток листьев. — Живо сюда!

Людмила Юрьевна возвышалась на вытоптанном пятачке ровно посередке большого круга, оставшегося после игры в «землю». Обойти ее было невозможно. Сбежать тоже. Да и смысл?

Серега побрел к учительнице, мельком подумав, что даже не попробовал поискать выброшенный Андрюхой ножик — а ведь теперь, тем более с помощью Рекса, задача выглядела вполне решаемой. С другой стороны, зачем ему то старье, если есть новенький офигенный?

— Ты с какой это стати шляешься невесть где, тем более в лесу, вместо того чтобы практику проходить? — поинтересовалась Людмила Юрьевна. — По неудам за поведение соскучился? Или мне матери на работу прямо сейчас позвонить?

Серега, не поднимая головы, дал понять, что оба варианта неправильные.

Людмила Юрьевна, выждав по учительской привычке время, достаточное для того, чтобы глупый ученик утопил себя ответом, а умный проникся моментом, велела:

— Живо в школу!

Серега покосился на лес через правое, потом через левое плечо, но призрака так и не увидел.

— Викулов, я с кем разговариваю?

— Да сейчас я, сейчас, — сказал Серега. — Собаку только домой отведу.

В теплице было душновато, даже несмотря на несколько вынутых кусков стекла: Серега решил не возиться с каждой треснувшей или перекошенной рейкой по отдельности, а сперва демонтировать все некондиционные участки, потом наготовить свежие рейки для всех и затем уже восстанавливать остекление, не отвлекаясь. План он довольно громко, детально и неоднократно изложил всем, кто желал слушать. Никому, получается: в теплице, кроме него, была только Райка, а та слушать Серегу не желала. Она ловко и быстро подвязывала свежевысаженную огуречную рассаду, холодно игнорируя попытки Сереги наладить контакт.

Серега, конечно, этого не замечал. Его распирали клокочущие мысли и чувства, которые необходимо было на кого-нибудь стравить. Но повод перейти к главному никак не находился. Еще и отвертка, которой орудовал Серега, не втискивалась слишком толстым жалом под загнутый гвоздь, расщепивший прижимную рейку. Когда стекло предупреждающе хрустнуло, Серега спохватился, отложил отвертку и извлек из кармана швейцарский ножичек.

Новенький, конечно, — ржавый-то собрат мало на что годился.

Второе лезвие подлезло под рейку, будто для того затачивалось, а непонятное шильце квадратного сечения замечательным образом поддело и разогнуло гвоздь.

Серега, злорадно хохотнув, отбросил рейку, снял и отставил стеклянную пластину к остальным и перехватил взгляд Райки, не отрывавшийся от ножика.

— Ничего такой, ага? — спросил Серега. — Зазырить хошь? На, смотри.

Он подошел и протянул ножик. Райка, не глядя на него, гусиным шагом отползла к следующей грядке. Серега, не слишком смутившись, объяснил:

— Летчик знакомый подарил. Боевой. У него этих ножей знаешь сколько!

Им выдают, скорее всего. Там же разные задачи приходится решать. Ну, в Афгане.

Про Афган Серега брякнул просто так — он просто не задумывался о том, откуда и зачем прибыл в Михайловск вчерашний гость и где он служил до того.

Но экспромт показался ему убедительным и все объясняющим. И, что важно, зацепившим Райку: она не повернулась и движения рук не замедлила, но вроде слушала.

— Короче, настоящий летчик-капитан, а не придуманный папаша-майор, — сказал Серега неожиданно для себя и замолчал.

Ему резко стало жаль себя. Захотелось стукнуть кулаком по ноге, а лучше по стене теплицы, чтобы стёкла во все стороны. Но Райка, повернувшись, будто на диске «Здоровье», уставилась на него, явно ожидая пояснений. И Серега вывалил их без колебаний — почти без стыков перескочив к жалобам на мать и на ее многолетний обман:

— Фотку просто из журнала вырезала, а я думал, это отец! Герой, блин!

Майор! И всем рассказывал, как дурак!

Райка, успевшая подняться, сказала:

— Она же не для себя это придумывала, а чтобы тебе легче было, ты что уж.

— Ну! — возмущенно рявкнул Серега. — Главно дело, это я, получается, виноват, раз про отца спрашивал! Так я же отца хотел, а не чтобы мне врали!

Всю жизнь, ты поняла? Мать называется!

— Называется, — подтвердила Райка, загрустив.

Обнаружив, что пустила веревочки в холостой оборот, она опять присела и принялась распутывать узелки и обвязывать рассаду. Серега, потоптавшись, вернулся к разбортировке остекления.

Оба некоторое время работали молча, но друг на друга посматривали с растущей симпатией. Дышать в теплице стало полегче. Серега развернулся к Райке раз и другой, готовясь раскрыть уже главную тайну, но посторонний шум сбивал с настроя: чуть поодаль старшеклассники трепались и ржали над разделанным скелетом второй теплицы, не спеша браться за него всерьез.

Райка, терзавшаяся похожим образом, решилась первой:

— Ну вот я всегда знала, что папка пьяным на мотоцикле вместе с мамкой разбился. Ты думаешь, мне от этого сильно легче?

Серега молчал. Это Райку подбодрило. Она тихо продолжила, уставившись на веревочку, которую раздергивала на отдельные ниточки:

— Мне легче оттого, что рядом…

— В общем, я призрака видел, — брякнул Серега, совсем, оказывается, Райку не слушавший. — Настоящего. Из подвзорванного самолета.

Он исподлобья уставился на Райку. Та поморгала, быстро вывязала цепочку узлов в виде самолетика и спросила, давя вздох:

— Дикого, но симпатишного?

И Серега принялся, размахивая руками, пуча глаза и то подскакивая к Райке, то прыгая между кустиками рассады, торопливо вещать про самолет и призрака.

Скрываемое огорчение и явное здравомыслие сперва заставили Райку встретить рассказ скептически. «Какой же это призрак, если вам виден и улететь не смог?» — спрашивала она усмехаясь, «Вот так прямо вас ждал?» — спрашивала она, подняв бровь, «А чего он там ходит?» — спрашивала она, наклонив голову. И вдруг, не поднимая головы, пробормотала:

— Точно. Баба когда еще, до школы, меня пугала: не ходи к лесу, там призрак, детишек ловит, у-у!

Серега, вдохновленный тем, что ему, кажется, поверили, хвастливо заявил:

— Ловит, ха! Да я его, между прочим, сам поймал!

Райка подняла обе брови. Серега поспешно поправился:

— Ну, почти. Рекс добрый просто, кусаться толком не умеет. Он призрака такой увидел, хоба, и к нему, чуть за пиджак не цапнул.

— Пиджак… — задумчиво повторила Райка, как будто припоминая что-то.

Но Серега опять сбил ее вдохновенным болботанием:

— Призрак такой фр-рь! — и в кусты. Сбёг, гад. Но это в последний раз сбёг, мы с Рексом его точняк догоним.

— Ой, а зачем? — спросила Райка всполошенно.

— Как это зачем?

— Ну вот вы догоните его с Рексом — и что?

— Ничего, — отрезал Серега, скрывая озадаченность. — Узнает тогда, гад.

— Он-то узнает… — сказала Райка и с силой развела ладони, вроде густо опутанные веревочкой, которая враз вытянулась в длинный прямоугольник. — Знаешь что, Сережа? Надо старшим рассказать. Про все. Про самолет, про призрака. Людмиле Юрьевне или сразу…

— Ты дура совсем? — заорал Серега. — Чтобы они нас заперли и запретили? Сама ссышь — на здоровье, другим только не порти все!

Он подскочил к сидящей Райке со сжатыми перед грудью кулаками.

— Рассказать, блин. Не вздумай, поняла? А то…

— А то что? — грозно спросила Райка, вставая и надвигаясь на него. И сразу стало очевидно, что Райка вообще-то на полголовы выше и пожалуй что покрепче Сереги.

Тот чуть отступил, шмыгнул носом и проворчал, скрывая оторопь:

— Да ну тебя на фиг совсем.

Райка, подняв другую бровь, снова наклонила голову и сказала:

— Знаешь что, Сережа? Это тебя ну на фиг.

Она в одно движение пристроила веревочные петли на локоть и вернулась к рассаде. Серега, потоптавшись, отошел к рамам и яростно воткнул ножик в щель под очередной рейкой.

— Насколько я могу судить, необходимо введение карантина по эпидемиологическим основаниям. Соответственно, предлагаю немедленно связаться по этому поводу с райисполкомом, райкомом и со штабом округа, чтобы согласовать все и по нашей, и по гражданской линии, — завершил Сабитов.

Нитенко, нахмурившись, поменял местами чистый листок и остро заточенный карандаш, только и занимавшие рабочую поверхность исполинского стола. Такой же древний письменный прибор бронзового, кажется, литья и тоже старорежимная, но совсем из другого набора настольная лампа с малахитовой отделкой, равно как и пара стареньких телефонов, зеленый с диском, синий без, робко терялись на пространствах затянутой болотным сукном столешницы.

Нитенко сейчас тоже слегка потерялся, хоть изо всех сил и пытался этого не показать. Он опять сделал жест в сторону стула, вздохнул, когда Сабитов в очередной раз мотнул головой, и сказал:

— Товарищ капитан, я ваши опасения понимаю и отчасти разделяю. Но все-таки прошу не драматизировать ситуацию. Госпиталь у нас большой, врачи опытные, персонал подготовлен справляться с валом ранений и заболеваний куда тяжелее дизентерии — или что там вас, товарищ капитан, напугало.

— Меня, товарищ майор, напугала перспектива перевода части, за которую я несу ответственность, в эпицентр массового заражения неустановленного характера, — сдержанно ответил Сабитов.

— Ответственность несет все-таки командир, а что касается характера заражения — это еще бабка надвое сказала. Вами, как говорится, не установленного, а специалистами…

— Да хотя бы и установленного, — невежливо перебил капитан старшего по званию. — Я не командир, но подтверждение перевода за мной. И я, товарищ майор, со всей ответственностью докладываю, что перевода боевых товарищей из огня да… в опасные условия не допущу.

Нитенко, выставив ладони, будто перед бредущим не туда пьяненьким приятелем, снисходительно напомнил:

— Ну товарищ капитан, ну что вы в самом деле. Здесь Союз. Здесь Россия.

Здесь тропической лихорадки, эпидемий СПИДа и душманов со «стингерами»

не бывает. Все, пора адаптироваться к мирной жизни и не разводить панику по пустякам. Считайте это…

Он вовремя заметил, что лицо Сабитова побелело, а глаза, кажется, сверкнули, как у кота в полутьме, и мгновенно сменил тон:

— Азат Завдатович, я прошу прощения, лишнего себе позволил. Не повторится. Но и к тебе огромная просьба: давай без опасных движений, а? Не раскачивай лодку — всех можешь утопить.

Сабитов размеренно начал:

— В районе. Признаки. Эпидемии.

— Да господи ты боже мой, ну какие признаки? — воскликнул Нитенко, и в голосе его раздражение мешалось с утомленным возмущением. — Несколько колхозников просрались с тухлой бражки, тоже мне сыпной тиф! Водка по талонам, в сельпо вообще завозить перестали, вот они ее и гонят чуть ли не из навоза. Ты думаешь, это в первый раз, что ли?

— А не в первый?

Нитенко, отмахнувшись, заверил:

— Сейчас по клизме им загонят с марганцовочкой, витаминку прокапают — и гуляй, Вася, до фермы. По-хорошему торпеды бы вшить, но это уже не наша забота.

— Вот именно, — предпринял новую попытку Сабитов. — А наша забота…

— А наша забота — как у Штирлица, «приказано выжить». Капитан, вот честно и по-дружески: мне два месяца до пенсии осталось. Два! Уважь старика, дай дотянуть без чрезвычайщины, выговоров и проверок. Должность и хозяйство сдам, уйду — хоть комендантский час и военное положение вводите.

А пока очень прошу: не мельтеши.

Он снова протянул руки в сторону Сабитова, то ли предлагая горячо их пожать, то ли указывая, что нет в них ни камня, ни любой иной угрозы.

Сабитов молча развернулся и вышел из кабинета.

Накинув тоненькую спираль последнего огуречного стебля на бечевку, Райка, последние минут пять бродившая вдоль грядок гусиным шагом, выпрямилась, помяла поясницу, потрясла кистями и ступнями и молча вышла из теплицы. На Серегу она не взглянула. А он и напоследок не решился предупредить ее, чтобы не вздумала вякнуть кому про призрака: раз пять открывал уже рот, но тут же и захлопывал.

За обтянутой толстым полиэтиленом дверью было свежо, солнечно и хорошо. Райка, подергав сарафан в разных местах, чтобы отлип от взмокшей кожи, присела на темное бревно, вытянувшееся рядом с теплицей. Бревно который год потихоньку трескалось сверху и обращалось в труху снизу, и пахло от него погребом и грибницей, но поколения михайловских школьников это не смущало.

Райка остывала, щурясь на солнышко и вполглаза следя за старшеклассниками. Они, само собой, не столько обстругивали рейки для теплицы, сколько фехтовали ими или гонялись вокруг верстака друг за другом то с рубанком, то с киянкой наперевес. Разыгрался даже спокойный обычно Димон: он подкрадывался к Андрюхе с явным намерением подрубить его коленками под коленки, пока Саня пытался поразить того автоматической рулеткой — впрочем, безуспешно, рулетка била корпусом исключительно по пальцам агрессора.

Убедившись в самоубийственности очередной атаки, Андрюха резко обернулся и прыгнул на уже готовившегося присесть Димона. Отскочить Димон не успел: Андрюха с диаволическим хохотом наступил ему на оба носка и попытался втереть их в землю на манер Моргунова, обучающего твисту с помощью окурков.

Димон дернулся, дернулся посильнее и отлетел от Андрюхи с пронзительным треском.

— Гороху обкушался? — участливо спросил Андрюха под гогот Сани.

Димон приподнял ногу и качнул ею. Подошва легкого полуботинка хлопнула теперь еле слышно и снова неприлично обвисла. Она оторвалась почти целиком, удерживаясь лишь в районе пятки.

— Ка-ашки хочет, — протянул участливо Андрюха, и Саня рухнул под верстак. — Горо-оховой. Хозя-яину подыгрывать.

— Фас! — скомандовал поднятой ноге Димон и скакнул к Андрюхе.

Подошва опять хлопнула по ступне, как безвольная челюсть. Андрюха, заржав, метнулся за верстак, Саня, икая и постанывая, на четвереньках последовал за ним.

Димон устал, даже не завершив круга, погрозил приятелям ногой, поднятой на предельно доступную ему высоту, — при этом, понятно, едва не сверзился — и пообещал, задыхаясь:

— Спите чутко, паразиты, и не удивляйтесь, если глаза откроете, а там вот это.

— Да блин! — проныл Саня и рухнул на спину, раскинув руки.

А Андрюха заметил:

— Я ведь ни фига не усну теперь. А вот такой вопрос на всякий пожарный: ты носки стираешь, в принципе-то?

Димон отмахнулся и поковылял, посмеиваясь, к бревну. Он уселся чуть поодаль от Райки, снял полуботинок и попытался приладить подошву или хотя бы вправить ее так, чтобы не выскакивала на каждом шаге.

Райка, понаблюдав за безуспешными попытками, придвинулась к нему и сказала:

— Можно гляну? На секундочку.

Димон повернул к ней голову, будто впервые заметив, хмыкнул и протянул полуботинок. Райка выдернула из отверстий крепкий еще шнурок и быстро оплела им полуботинок, вправив концы в люверсы так, чтобы узелок сходился обычным образом, но подошва при этом оказывалась прихваченной.

— До дома хватит, — сказала Райка, возвращая обувь.

Димон, недоверчиво повертев полуботинок, обулся, встал, сделал несколько шагов и притоптываний под иронические возгласы Андрюхи и малоприличные звуки Сани. Парни, впрочем, быстро стихли, потому что подошва более не болталась, так что озвучка не соответствовала действию и не трогала Димона.

— Ништяк вообще, — сообщил Димон, садясь поближе к Райке. — Класс «Адидас». Так и буду теперь ходить.

Райка хихикнула. Димон спросил, вертя отведенной ступней:

— Слушай, а ты левый так же сможешь? Первый парень на деревне буду, моду на лапти-сандалии введем, в «Это вы можете» пошлем, прославимся. Ты будешь модельер, а я модель, а?

Райка с каждой фразой хихикала все громче и наконец захохотала во весь голос.

Серега наблюдал за нею из теплицы, быстро свирепея. Незнакомое чувство, залившее его до краев, как кипяток забытую под самоваром кружку, давило сильнее обиды. Движения ножика вдоль реек становились всё резче и агрессивнее. Стекло хрустнуло и звонко упало на кирпич фундамента. Райка расхохоталась еще звонче. Серега закрыл ножик, едва не отхватив себе палец, и выскочил из теплицы, ахнув дверью так, что почти мелодично задребезжали все оставшиеся стекла. Андрюха совсем не в такт им немедленно завел:

— А я майор!

Серега, яростно топая, направился к калитке.

— Психическая атака, — объяснил Андрюха. — Майор сокрушает превосходящие силы ничего не предполагающего противника.

Но ему тут же стало не до того, потому что Саня, легонько ткнув его рейкой в бок, сказал:

— Сударь, вы обосрали кончик моей шпаги, защищайтесь.

Димон Серегу просто не заметил. А Райка, отследив ретираду краем глаза, захохотала еще звонче. Смех ее был слышен даже на полпути до дома, так что Сереге пришлось перейти от бормотания к громким проклятиям и заткнуть уши пальцами. Но и между пальцами метался и играл невыносимо звонкий и издевательский Райкин смех.

— Никак нет, — сказал Сабитов и повторил: — Виноват, товарищ полковник. Повторяю: никак нет.

Он стоял у стола штабного связиста, не по размерам самоуверенного лопоухого сержантика, который по ходу разговора сник и уже не демонстрировал несколько развязной живости манер, с какой встречал командированного капитана и соединял его с Баграмом.

Дело это, как и предупреждал сержант, было не самым простым, но ему помог опыт, а Сабитову — широта предоставленных полномочий, позволявших при желании связываться хоть с Генштабом. Желания капитан не испытывал, ни особого, ни какого бы то ни было, но возможности задействования полномочий в предельном режиме исключать не мог.

Подвешивание ситуации на небольшой срок не требовало вмешательства высших сил, поскольку могло происходить под ответственность командира полка. Командир у Сабитова брать на себя ответственность умел и даже предпочитал — но сейчас на него давил весь личный состав, просто грезивший о немедленной передислокации в Союз. Полк подлежал плановой ротации сперва осенью, потом в конце зимы, но сперва этому помешала операция «Западня», потом — решение вывести полк не на временной, а на постоянной основе, о причинах чего категорически запрещалось даже гадать.

Теперь вот мешал Сабитов.

— Товарищ полковник, — твердо сказал он, — признаков катастрофы я не вижу, но прошу времени для сбора дополнительных данных и оценки условий.

Так точно, меняются. Не думаю. День-два. Почти уверен. Виноват, повторяю: почти. В любом случае ставить вопрос о срочной смене пункта передислокации пока рано. Буду докладывать о любом изменении ситуации — надеюсь, в ближайшие дни. Благодарю. И вам, Александр Петрович.

Он положил трубку и подождал вопросов сержанта, слушавшего очень внимательно и вроде как старательно реагировавшего на рассказ о признаках эпидемии и возможности закрытия поселка вместе с частью на карантин. Но сержант сидел съежившись, отчего казался совсем щупленьким, только погоны торчали шире плеч да полыхали уши, раскинувшиеся на немногим меньшее расстояние.

— Панику не распространять, слухов не распускать, придерживаться исключительно проверенной информации, — негромко, но четко перечислил Сабитов в пространство. — Нарушителей, если что, быстро установим.

Сержант перевел нерешительный взгляд с телефонного аппарата на Сабитова, поспешно кивнул и снова потупился.

— Благодарю за службу, товарищ сержант, — сказал Сабитов. — От прогулок в районе госпиталя и фермы воздержитесь пока.

— Да нас и не выпускают, — пробормотал сержант.

— Вот и хорошо. И сами себя не выпускайте пару дней. Здоровее будете.

Серега, подобно древнему слепошарому дядьке из учебника истории, делал четыре дела сразу: он злобно метался по дому, на ходу жевал мятный пряник, делился им с Рексом, прыгавшим рядом, поскольку Валентина с работы еще не вернулась, и ругал Райку и Димона. За компанию доставалось также Андрюхе и Антоновне, опрометчиво мелькнувшей далеко за окном.

Так и не успокоившись, Серега сообщил Рексу:

— В общем, фигня это все. Все бабы дуры, все старшаки козлы. Пофиг.

Помнишь, как они сказали?

Он требовательно уставился на Рекса. Тот, немедленно сев, ответил преданным взглядом, поскольку подозревал, что наградой может быть уже не пряник, а, например, котлета.

— «Против шпиона — топор, против призрака — собака», — процитировал Серега. — Понял, нет? Ты, значит. Ща пойдем и заловим его. Будет знать, гад.

Все будут знать!

Он ринулся в свою комнату. Рекс за пару мгновений смирился с тем, что котлета, похоже, не светит, зато светит очередная подвижная игра, и шумно бросился содействовать сборам. Впрочем, принять на шею подобие поводка, превратившееся в симбиоз авоськи с удавкой, он отказался наотрез.

Мощь педагогического таланта Сереги все же сломила сопротивление пса, так что через пять минут они уже промчались мимо школы. Серега не удержался от грозного зырканья в сторону теплицы, но там уже никого не было.

А вот в лесу кое-кто был. Даже кое-что.

Серега заметил его издали: теперь темный силуэт шарил в кустах на самом краю оврага.

— Попался, гад! — хотел воскликнуть он, но сбитое дыхание превратило грозный клич в прерывистый писк.

Впрочем, Рекс суть момента понял и так. Он притормозил и гулко залаял.

Призрак тут же с треском метнулся прочь. Рекс утробно зарычал, устремляясь в погоню, — и поводок лопнул, несильно хлестнув Серегу по руке.

— Блин, — сказал Серега, растерянно глядя то на обрывок бечевки, то на уносящегося пса. — Погоди. Рекс, стой. Стоять!

Он рванул следом, одновременно надеясь, что схватит Рекса прежде, чем тот настигнет призрака, что Рекс повалит призрака прежде, чем Серега их догонит, и что призрак улетучится, а растерянный Рекс вернется к Сереге. С каждым шагом надежды растворялись похлеще призрака: того уже не было видно, да и Рекс в синеватом полумраке становился все менее различимым за стволами и багульником.

— Рекс, стой! Ко мне! — отчаянно закричал Серега и приостановился.

Рекса больше не было видно. И слышно тоже не было — ни лая, ни хруста валежника, ни тем более дробного стука лап или шума прошибаемых собачьей мордой кустов.

— Рекс! — крикнул Серега совсем уже надрывно.

Вдали захохотала лиса — кажется, справа. Ей тут же ответила другая — кажется, слева. Кажется, хохотали они на ходу.

Быстро приближаясь.

Из радиорубки Сабитов снова направился в кабинет Нитенко и, обойдясь без особых предисловий, объяснений и реверансов, доложил майору о том, что связался с полком и остановил подготовку к его передислокации до прояснения эпидемиологической ситуации на месте.

— Прелестно, — сказал Нитенко, взял карандаш и ткнул его острием в самую середку по-прежнему девственно чистого листка.

Грифель сломался.

Нитенко внимательно осмотрел его, сломал карандаш пополам и с силой швырнул в дальний угол. Сабитов спокойно ждал.

— Ну просили ведь тебя, — тоскливо сказал Нитенко, водя пальцами по листку, будто слепой по тексту Брайля. — По-человечески просили.

Ответа эта реплика не требовала, поэтому Сабитов не ответил.

Нитенко поднял на него глаза и спросил, запинаясь от ярости:

— Капитан. Ты что творишь, а? Специально всех… под монастырь подводишь, да?

— Я личный состав в центр эпидемии не брошу, — негромко сказал Сабитов.

Нитенко с оттяжечкой выругался, подышал и заорал:

— Какой, мать, эпидемии! Что ты, мать, напридумывал! Двадцатый век, космические корабли бороздят, мать, все болезни покорены, а ты, мать, панику разводишь на пустом месте!

Телефон на столе задребезжал — кажется, тот, что без диска. Нитенко, не отвлекаясь на него, продолжал орать:

— Просили же, мать! По-человечески, главное, просили!

Дверь приоткрылась.

— Потом! — рявкнул Нитенко, но дежурный, виновато глядя на него, выпалил:

— Товарищ майор, штаб округа вызывает.

Нитенко повел ладонью, и дежурный исчез, как вышколенный кролик из цилиндра фокусника. Майор с упреком посмотрел на капитана. Тот всем своим видом выразил готовность лично объясниться с начальством.

Нитенко молча указал ему на дверь и с обреченным видом взял трубку.

Серега бродил по чаще, жужжа фонариком. В другой руке он сжимал раскрытый ножик. Луч, такой сильный и плотный в комнате, в лесу сразу рассеивался и лишь сбивал с толку, выхватывая из тьмы фрагменты коры или сложное плетение узких листьев рододендрона, багульника и калины, которые выглядели как слишком контрастная фотография головоломки в толстенной темной раме. К тому же жужжание фонарика заглушало остальные звуки. Устав, Серега переставал давить на рычаг и замирал, прислушиваясь сквозь неровный комариный звон. Он покорно сносил укусы, не хлопая по комарам и даже не отмахиваясь: и руки заняты, и не до того.

Резко похолодало, а запахи усилились и стали совсем непонятными, а иногда неприятными или страшными.

Серегу очень пугали крики ночных птиц, еще больше — визгливый хохот, который слышался со всех сторон, а особенно сильно — звуки отчаянных звериных схваток и грызни. Однако именно на эти звуки Серега бежал с отчаянным криком «Рекс!».

Во тьме, лишь слегка рассеянной пульсирующим слабым светом, он едва не влетел в колючую проволоку, а потом пару раз больно спикировал наземь, споткнувшись о корень — к счастью, не на ножик, и, к счастью, ничего себе не сломав. Всякий раз Серега поспешно вскакивал и снова бежал, задыхаясь, на жутковатые звуки. Но находил только истерзанную подушку листьев и мха, сломанные ветки, а иногда — темные пятна на листьях.

Ветки больно хлестали по лицу, ушибленное колено ныло, искусанное ухо страшно чесалось, очень хотелось пить. Но все это не было бедой.

Бедой было молчание Рекса.

Он всегда отзывался. Он всегда слышал Серегу издали. Он всегда возвращался.

Но не теперь.

Теперь Рекса не было.

Серега замер, свесив руки, и всхлипнул так, что заныло в горле. И вдруг понял: «Так он домой убежал».

Покрутив догадку в утомленном сознании, он всхлипнул снова, теперь с облегчением, крикнул: «Рекс, домой!» — и побежал, давя на рычаг немеющей от усталости рукой. Бежал Серега сперва почти наугад — просто потому что вроде бы опушка все время оставалась справа, — но потом додумался свериться с компасом и резко сменил направление.

Он совсем не боялся заблудиться, не пугался медведей и волков, которых в районе вроде видели прошлой осенью, не опасался лис с их мерзким хохотом и тем более призрака, который вообще-то мог подкараулить Серегу, пока тот рассекает в одиночку, — и сделать с ним призрачно плохое. Вернее, непризрачно. Сереге было не до этого. Он бормотал про себя: «Конечно, он же не дурак — ну, дурак то есть, вообще дурак полный, — но помнит же, где дом, и соображает, что я туда все равно вернусь, там и встретимся, и сейчас бегает, дурак, перед калиткой, и скулит себе, потому что жрать уже хочет, а никто во двор не пускает, меня же нет, но я уже бегу, как дам придурку поджопников, чтобы больше не убегал, и по башке, и котлеты все отдам, и в доме спать разрешу, даже на кровати, и больше со двора не выпущу никогда, и фиг с этим призраком, фигня это все».

Он отвлекался от бормотания только для того, чтобы выкрикнуть: «Рекс, домой! Домой!»

Так же он время от времени голосил на улице, не обращая внимания на редких прохожих. Те оборачивались с недоумением, но Сереге было не до них.

Он был так уверен, что Рекс вертится возле запертой калитки, поскуливая, что чуть не сел в пыль, обнаружив, что и перед забором, и за забором, во дворике, не видно и не слышно никого. «Мама впустила», остро понял он и ворвался во двор.

Он сразу проверил конуру — Рекса не было, — ворвался в дом и принялся метаться там примерно как днем, но тяжело дыша и всхлипывая, — и с поправкой на крики и заглядывание во все углы и щели, где, конечно, Рекс спрятаться не додумался бы — да и технически не сумел бы. Заревев уже всерьез, Серега сообразил, что мог ведь и обогнать Рекса, поспешно вытер слезы и принялся метаться от окна к окну, чтобы не пропустить возможное появление пса с любой стороны улицы. Время от времени он выскакивал во двор и на улицу и кричал:

— Рекс! Рекс!!!

Валентина, устало снимавшая белый халат в комнате старшей медсестры, замерла, прислушиваясь. Темнота за окном задергалась и ушла, уступив синим всполохам: во двор госпиталя въехала машина скорой помощи. Санитары с повязками на лицах принялись вытягивать из нее сразу двое носилок с дергающимися женщинами. Валентина поспешно натянула марлевую маску на нос и побежала к приемному покою, на ходу застегивая пуговицы халата.

Рекс не слышал ни криков Сереги, ни звуков суеты возле госпитального крыльца. Он из последних сил ковылял по лесу. Искусанные лапы не слушались, кровь, залившая глаза и нос, мешала ориентироваться, а горло, которое самая наглая лиса почти прокусила насквозь, сипело и булькало, заглушая все вокруг.

Однако Рекс добрел до того места, где сорвался с поводка, постоял, покачиваясь, и двинулся дальше на совсем уже подгибающихся ногах.

Он рухнул между кустами на самом краю оврага, завозился, пытаясь встать, и тут мир невнятно зашумел и заколотил Рекса по бокам, спине и лапам: пес съехал по стенке оврага в щель на дне, густо заросшую лещиной и актинидией.

От финального толчка, пробившего болью все раны, словно стальным прутом, пес с тоской взвизгнул, попытался вскочить, сдвинуться или хотя бы оглядеться, но не смог. Он упал в самый сгусток тьмы, собравшийся внутри кокона тонких, но твердых веток, на кучку ребристой рухляди.

Ни с поверхности, ни со дна оврага разглядеть щель и складку в стене, по которой, как по сплюснутой трубе мусоропровода, съехал пес, было невозможно.

Рекс повозился, коротко заскулил от боли и неудобства и обмяк, закрыв глаза.

Он умирал.